В августе 1991 года
Государственный путч и мятеж в «Известиях»
Утро 19 августа 1991 года до мелочей и на всю жизнь запомнили многие советские граждане. Сколько бы потом я не читал и не выслушивал воспоминаний об этом дне, почти все они начинались именно с утренних часов, минут, когда человек выходил на кухню, включал телевизор или радио – и тут узнавал такое…
Как обычно, я пришел на кухню к 8-часовым новостям. Прижал одним пальцем кнопку чайника, другим – телевизора. Звуки «Лебединого озера» раздались сразу же, а закипавшую воду я уже не слышал – отпрыгавших лебедей сменило каменное лицо диктора, которое не предвещало ничего хорошего, и я уже не мог оторваться от экрана.
– В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР…
Даже сейчас удивляюсь тому, как сразу же, молниеносно наступило понимание, что никакая это не болезнь.
Если бы не услышанное по телевизору, я бы тихо открыл-закрыл входную дверь, чтобы не разбудить жену, ей на работу надо было позже. А так подошел, тронул за плечо:
– Произошло ужасное: переворот. Сегодня может случиться все самое плохое. Дозвонись на дачу, чтобы детей не отпускали дальше двора. Будь осторожной. Будем на связи…
На Пушкинской увидел два танка, БТР, большую зеленую грузовую машину. Рядом с «Известиями» и в других местах площади – группы вооруженных солдат, офицеров. Одни толпы народа валили в метро, другие вываливались из него. У всех понурые лица, втянутые в плечи головы, беспокойные взгляды. Как стало известно позже, в Москву было введено свыше пятисот танков, полки спецназа и КГБ.
Когда я вошел в свой кабинет, до планерки, проводимой в 9.15, оставалось минут десять. На столе уже лежала пачка сообщений ТАСС с первыми документами захвативших власть. Быстро пробегаю их глазами…
ЗАЯВЛЕНИЕ СОВЕТСКОГО РУКОВОДСТВА
…в связи с переходом полномочий Президента к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу… в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса… ввести чрезвычайное положение… Для управления страной …образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР)…
ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 1 ГКЧП
…Приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений… Проведение митингов, уличных шествий, демонстраций, а также забастовок не допускается… в необходимых случаях вводить комендантский час… Установить контроль над средствами массовой информации…
А вот и директива, касающаяся уже конкретно нас:
ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 2 ГКЧП
Временно ограничить перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий следующими газетами: «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь»…
Итак, мы не удостоились чести быть закрытыми. Значит, гэкачеписты верили в Ефимова: «Известия» не подведут – поддержат!
Под большим стеклом на столе – штатное расписание. Смотрю, кто из руководства может быть на планерке. Ефимов? В отпуске. Мамлеев, Севрук? Оба никуда не уезжали. Но нет тех, кто сегодня очень нужен. Голембиовский в Японии. Боднарук в отпуске на Селигере. Друзенко тоже в отпуске, хотя рядом, в «Пахре», если приедет, то вряд ли с утра… Выходит, что мне надо брать на себя инициативу в той схватке, которая сейчас развернется вокруг содержания газеты, ее позиции по отношению к ГКЧП.
Забегая вперед, скажу, что Друзенко появился в редакции только 21 августа. На мой вопрос, почему не 19-го, ответил невнятно: не смог… Надо отдать ему должное – со временем, правда, с большим временем – он назовет истинную причину. В 2007 году вышла книга трех авторов (Г. Карапетяна, А. Плутника, А. Друзенко) «С журналистикой покончено. Забудьте», в которой Толя после ссылки на слова поэта, что большое видится на расстоянии, и вспоминая августовские дни 1991 года, признался: «19-го я не приехал в редакцию потому, что испугался. Однозначно».
Народу собралось в Круглом зале намного больше, чем обычно. В отличие от каждодневных планерок никакого оживления, гудения голосов – сплошная выжидающая тишина. Все обратили внимание на то, что Севрук явился в брюках и рубашке военного типа, цвета хаки, с планшетом через плечо. Похоже, это его наряд со времен Афганистана, где он был советником по пропаганде при командовании советскими войсками. Поздоровавшись с залом, Мамлеев сразу, без каких-либо предисловий о случившемся в стране, обратился ко мне:
– Пожалуйста, Вася…
Так было принято: чаще всего на утренних планерках мне сначала давалось слово как ответственному секретарю для короткой информации о главных событиях, которые могут быть отражены в текущем номере газеты, о других основных материалах. Я помню почти дословно то, что сказал:
– Думаю, что все присутствующие здесь должны согласиться с тем, что сегодня произошел государственный переворот. В отличие от некоторых газет нас не закрыли. Нам необходимо воспользоваться этой возможностью и дать прямую и жесткую критическую оценку происшедшему. Предлагаю в номер следующее. Передовую статью, осуждающую ГКЧП. Интервью под нашу постоянную рубрику на 1-й полосе «Пушкинская площадь, 5», опросив у стен редакции мнение разных людей, включая военных. Репортажи из разных точек Москвы о том, что будет происходить в ближайшие часы. Репортаж из Белого дома с реакцией руководства России, крайне желательно – лично Ельцина. Корсеть должна организовать сообщения всех собственных корреспондентов о реакции в стране. Международному отделу подготовить обзорный материал о реакции в мире…
В зале прокатилась волна одобрения. Но за главным столом, где сидит редколлегия, воцарилось молчание – все смотрели на Мамлеева, ожидая его комментария к услышанному. Он был дипломатически обтекаем:
– Не будем спешить с оценками. Содержание номера определим в рабочем порядке…
Я возразил, сказав, что принципиальную оценку надо дать сейчас. Мамлеев недовольно ответил, что мы пока не располагаем для этого всей необходимой информацией. Схватки не получилось, члены редколлегии молчаливо согласились: у нас пока время есть, подождем развития ситуации.
Но я хорошо понимал, к чему клонит уважаемый Дмитрий Федорович. Дождаться новых официальных сообщений, может, и указаний сверху, по ним и сориентироваться в своем кабинете уже без учета иных мнений. Я несколько раз заходил к нему, напоминал о своих предложениях на планерке. Говорил, что в редакции царит возмущение путчем, многие поехали к Белому дому, по другим местам в центре Москвы, скоро люди станут возвращаться, сдавать репортажи. Он отмахивался, рассуждал о том, что правильнее будет для «Известий» занять нейтральную позицию, отдав предпочтение не своим, а официальным материалам. Перестраховываясь, желая снять с себя ответственность за принимаемые решения, еще с утра послал машину за Ефимовым, который проводил отпуск у родственников в деревеньке под Владимиром.
Когда мне принесли текст заявления Ельцина, осудившего путч, я снова пошел к Мамлееву. Он согласился отправить его в типографский набор, но не спешил ставить на полосу – сказал мне, что Ефимов позвонил ему из какого-то городка по пути в Москву и требует не подписывать номер до его появления в редакции. Сказав это, Мамлеев на какое-то время уехал. Куда?..
Об этом я узнал лишь много лет спустя из уже упоминавшейся его книги «Далекое-близкое эхо». Оказывается, уехал он не куда-нибудь, а в главный штаб КПСС на Старой площади – по телефонному приглашению Ю. Манаенкова, одного из секретарей ЦК КПСС. Рассказал ему, что редакция гудит, что пришло заявление Ельцина и «Известия» могут его напечатать. Заглянул и к члену Политбюро А. Дзасохову, с которым был хорошо знаком, вместе с ним и дагестанским поэтом Расулом Гамзатовым провели немало времени в застольях. Дзасохов нервно шагал по кабинету, а на экране телевизора мелькали кадры Си-эн-эн: танки на улицах Москвы. Как пишет Мамлеев, пребывал он в каком-то оцепенении, в этот раз даже не предложил по давней дружбе чая с сушками. От него Мамлеев пошел еще к одному хорошему знакомому – члену Политбюро О. Шенину, который замещал по партийной линии отсутствовавшего в Кремле Генерального секретаря Горбачева. Шенин тоже был озабочен. Выслушав обрисованное Мамлеевым положение в Москве и в редакции, тут же позвонил председателю КГБ Крючкову. Но что это за «обрисованное положение», что говорилось Крючкову и какова была его реакция, – обо всем этом Мамлеев не пишет, а только приводит сказанное Шениным после того, как он повесил трубку:
– Главный виновник всего – Горбачев, и надо было от него резко отмежевываться. Но увы…
Побродив по коридорам и кабинетам ЦК с их особой, ватной тишиной, Мамлеев приходит к тяжелому для себя выводу: «понял, что страной никто не управляет, она пошла в разнос». Но о своем визите на Старую площадь он никому в «Известиях» не рассказал, а это была бы довольно любопытная, ценная на тот момент информация. Скажем, для Ефимова. Узнав о настроениях своих главных партийных начальников, он, может, подумал бы о себе, не стал бы очень уж рьяно прислуживать ГКЧП.
До появления Ефимова я решил на всякий случай заручиться мнением политических обозревателей, с которыми он обычно считался. Позвонил Кондрашову, затем Бовину, Матвееву, Гейвандову, Кобышу, попросил их заглянуть ко мне на третий этаж. Как сейчас вижу всех нас тоскливо глядевшими из окна на большую толпу людей, окруживших танк рядом со сквером на противоположной стороне улицы Горького, нынешней Тверской. Не знаю, не интересовался, кто о чем в те минуты думал, но когда я зачитал вслух набранный текст заявления Ельцина, спросил отдельно каждого: «Известия» должны это печатать – или нет? И каждый ответил, что да, это же слова президента России. Но в итоге и коллективное мнение политобозревателей не помогло, когда я сослался на него в разговоре с приехавшим около четырех часов Ефимовым.
А в это время интересные события разворачивались в типографии. Раньше у меня состоялся короткий разговор с выпускающим – замечательным работником Виктором Хромовым. Мы сошлись с ним на том, что нельзя допустить выхода вечернего выпуска «Известий» без заявления Ельцина. Виктор был уважаемым человеком и в редакции, и в типографии, рабочие его поддержали: отлитые в металле слова президента России были поставлены рядом с верставшейся первой полосой. Что означало: в любую минуту они могут занять место на полосе.
Вскоре начальник цеха велел заканчивать верстку, на что мастер Павел Бычков заявил:
– Мы это сделаем только с условием, что Ельцин будет в номере.
Начальник цеха ответил, что не рабочим решать, что должна печатать газета, а ее руководству. Выпуск остановился, замер. Срочно прибыл директор издательства Юрий Ефремов, подчинявшийся главному редактору. Он призвал всех продолжать работу, на что Бычков отрезал:
– В номере идут документы ГКЧП. Мы голосовали за Ельцина, его сегодняшнее заявление – это тоже документ, и мы настаиваем на его публикации.
Директор издательства, начальник цеха всё больше выходили из себя, рабочие – тоже. Верстальщик Дмитрий Бученков был более чем категоричен:
– Вы можете нас пристрелить, но мы не выпустим газету без Ельцина!
Стоял уже не только выпуск, но и весь наборный цех. К нему присоединились Вячеслав Демин и специалисты других цехов. Уже шел не просто жесткий разговор, а митинг, численно разраставшийся с каждой минутой. Стали подходить и журналисты – Валерий Гавричкин, Валерий Коновалов, Марина Мурзина, Ляля Ошеверова… Особенно активными, страстными выступающими были две женщины: почитаемая педагогической общественностью страны спецкор отдела школ и вузов Ирина Овчинникова и молодая фельетонистка Марина Лебедева. Ворвавшийся в цех Ефимов уговаривал и грозил, но никто не дрогнул, работа не возобновилась.
В результате «Известия» не вышли вечерним выпуском, что само по себе стало событием в накаленной атмосфере Москвы. В редакцию по этому поводу начали звонить многие аккредитованные иностранные корреспонденты. Не знаю, каким образом проникла к нам через охрану съемочная группа западногерманского телевидения, но когда она появилась на пороге моего кабинета, я посчитал, что она весьма кстати: пусть причина невыхода газеты станет широко известной. Мое интервью оказалось не коротким, а вопрос о срыве вечернего выпуска газеты был лишь одним из многих, касавшихся горячей темы дня. Признаюсь, мелькнула мысль, что это интервью может быть зачтено мне в случае окончательной победы ГКЧП, но скрывать то, что думалось о причинах и целях государственного переворота, я не пожелал.
Утренний выпуск газеты (на 20 августа) должен был быть подписан к печати в регионах около 18.00, на Москву – ближе к 22.00. Но еще в двенадцать ночи рабочие типографии отказывались от верстки все по той же причине: если не будет в номере Ельцина, газета не выйдет. Переговоры с участием директора издательства, бригадиров, выпускающего Хромова шли в кабинете Ефимова, который с какого-то момента все же начал делать одну за другой мелкие уступки. Сначала не хотел даже упоминания об этом документе, потом согласился на один абзац, спустя время – еще на один, позже еще плюс на пару строчек и т. д. Я присутствовал на всех этапах этих очень нервных обменов мнениями и говорил фактически одно и то же: если мы считаем себя серьезной газетой, то вне зависимости от нашего отношения к президенту Ельцину обязаны проинформировать миллионы своих читателей о том, какое им сделано сегодня заявление. Ефимов сверлил меня ненавидящими взглядами, но ничего сделать со мной не мог – ни отстранить от дел, ни тем более уволить. Иначе бы редакция взорвалась. Не потому, что так уж крепко все меня любили, а в знак протеста против редакторского произвола.
Лишь глубокой ночью, между часом и двумя, стороны пришли к соглашению. К этому времени уже и Мамлеев убеждал главного редактора, что надо печатать заявление Ельцина. Хотя и в сокращенном виде, и не на первой, а на второй полосе, газета все-таки вышла с ним – это были всего лишь 80 строк. Зато огромную площадь заняли материалы ГКЧП.
Утром того же дня, 19 августа, Александр Бовин пишет статью «Право и политика» – о нелигитимности, антиконституционности деятельности ГКЧП. Она посылается в набор, ее надо печатать в номере. Приезжает Ефимов – гранки статьи идут в разбор.
Во второй половине дня Бовин и Кондрашов едут на ставшую исторической пресс-конференцию членов ГКЧП. Они сидели рядом, и, когда Бовин задавал одному из находившихся на сцене, председателю колхоза Василию Стародубцеву свой сенсационный вопрос: «А вы-то как оказались в этой компании?», телекамеры крупным планом показывали на весь мир лица наших двух политобозревателей. Об этом вопросе, как и о дрожащих руках так называемого и. о. Президента СССР Янаева, написала вся мировая пресса – в «Известиях» об этом не было ни слова.
С такими же боями, как днем раньше, приходилось драться за многие абзацы, строчки в материалах наших корреспондентов и 20 августа. Примерно с часа дня стало намного легче – неожиданно и к моей большой радости появился Володя Надеин.
Знаменитый фельетонист, известинец с 1971 года, последние полтора года Надеин работал нашим собкором в Вашингтоне. Весть о путче застала его в отпуске в родной Одессе, где серьезно болела мать. Ему было нелегко оставлять ее в таком состоянии, но сработал рефлекс настоящего газетчика – в столь исторический час быть в центре событий, а это, понятно, Москва. Примчавшись на Пушкинскую прямо из аэропорта, он сразу заглянул в секретариат, и с той минуты мы уже смогли вдвоем организовывать сопротивление Ефимову так, чтобы «Известия» не превращались в реакционную газетенку.
Секретариат был тем местом, откуда шли в отделы, к конкретным журналистам, собкорам просьбы, задания и куда поступали от них в виде машинописных текстов информации, репортажи и направлялись Володей и мною уже дальше – в наборный цех. Потом тексты корежились пером Ефимова, снова нами частично восстанавливались, опять редактировались главным редактором, и все это сопровождалось горячими и тяжелыми обсуждениями, криками. Но в итоге все-таки удавалось сказать в газете главное: страна и мир напряжены до предела, ГКЧП не получает широкой поддержки, на которую очень рассчитывали заговорщики.
Днем по Тверской, мимо «Известий» прошла массовая протестная демонстрация москвичей с проплывавшим над ней огромным флагом РСФСР, а затем перед нашими окнами началось братание мирных граждан с экипажами танков, бронетранспортеров. Это запечатлено в двух фотоснимках, которые удалось поместить на первой полосе московского вечернего выпуска газеты. Почти вся редакция была в этот день на улицах, площадях столицы. И целая бригада, включая Надеина, – у стен Белого дома, в котором располагался возглавляемый Ельциным штаб противостояния хунте, а вокруг круглосуточно находились многие тысячи гражданских добровольцев – защитников демократии. Емкими текстами молодых репортеров и опытных спецкоров, именитых очеркистов мы могли бы наполнить все шесть полос номера, но удалось выбить для них у Ефимова лишь сто строк.
– Вы ведете себя так, что никто вас не защитит, если вас будут судить за ваше поведение в эти дни! – бросила главному редактору Ирина Овчинникова, выразив настроение большинства известинцев.
Весь день 20 августа, а вечером все чаще и все доказательнее распространялись слухи, что надвигающейся ночью будет военный штурм Белого дома. Радиоприемник на моем столе был настроен на две станции, которые поочередно переключались: «Свободу» и «Эхо Москвы», не прекращавшие вещание из Белого дома и с окружавшей его территории. Там же находились и несколько наших корреспондентов, решивших не покидать этот район до утра.
Закончив работу над номером от 21 августа, мы с Надеиным и многими сотрудниками остались в редакции, готовые в случае штурма приступить к экстренному выпуску газеты. Об этом уже была полная договоренность с Виктором Хромовым и работниками типографии – наборщиками, верстальщиками, специалистами других цехов. Когда разъезжались около двух часов ночи, все обменялись домашними телефонами.
У выхода из редакции работали моторы двух танков, напомнив мне о моей службе в танковых частях. Мощные, страшные железные чудовища. Невольно подумалось, что отсюда они двинутся к Белому дому. А там, как сообщали наши корреспонденты Александр Васинский и Геннадий Шипитько, экипажи нескольких танков перешли на сторону российского правительства и заняли позицию по защите Белого дома. Неужели это произойдет – стенка на стенку, танк против танка, снова гражданская война?
Дома я долго не мог уснуть, постоянно вслушивался – теперь уже с домашнего приемника – в «Свободу» и «Эхо Москвы», которые блестяще делали свое репортерское дело. Не сея паники, держали эфир в жутком напряжении, вбрасывая в него всю поступающую тревожную информацию. А в ней было множество признаков того, что ближайшие часы, минуты могут стать решающими и кошмарно кровавыми. Когда «Свобода» переключилась на ночную Прагу и гигантский тамошний митинг заявил о солидарности с москвичами всего народа Чехословакии, той Чехословакии, которая день в день двадцать три года назад была растерзана советскими танками, – в этот момент я так остро ощутил историческую важность и трагичность всего того, что происходит в Москве, в чем обязательно надо участвовать, что не смог сдержать слезу. И только где-то уже около четырех часов глаза слиплись и я провалился в сон. А в шестом вдруг встрепенулся, мгновенно нажал на кнопку приемника – и услышал относительно спокойный голос диктора, из чего понял, что штурм не состоялся. Но кровь в ту ночь уже пролилась – на Садовом кольце, недалеко от Белого дома, погибли трое молодых людей.
С утра 21 августа уже многое говорило за то, что путч захлебывается. Днем приехал из Пахры Друзенко и активно стал помогать нам с Надеиным. Из окон редакции мы наблюдали, как проходило братание толп с танкистами. К обеду вся проезжая часть Тверской улицы была забита непокорившимся народом. Но Ефимов все еще старался помешать нам, до самого подписания вечернего выпуска влезал своей цензорской ручкой в тексты последних важных сообщений.
Я находился в типографии, когда за несколько минут до 15.00 – момента подписания номера по графику – мне передали «молнию» агентства Франс-Пресс: «Организаторы военного переворота в Москве арестованы по пути во Внуково». Отдав команду немедленно ее набрать и обязательно вбить на первую полосу, я сообщил об этом по местной связи Ефимову. Он строго ответил, что не надо спешить, сначала выпустим московский номер, а если эта информация подтвердится, напечатаем ее в утреннем номере. Но я отказался выполнить его приказ, зачеркнул на 1-й полосе ранее утвержденный им какой-то аморфный заголовок и дал крупную «шапку»: «РЕАКЦИЯ НЕ ПРОШЛА!». Вскоре мне передали, как был взбешен, увидев ее, главный редактор, но было уже поздно: газета пошла в печать. С этой «шапкой» она разошлась вечером по Москве, а утром по всему СССР.
Все эти дни дверь моего кабинета была открыта с утра до ночи, в нем по ходу работы над номерами перебывала почти вся редакция. Но вечером 21 августа я закрыл эту дверь изнутри, попросил секретаршу Наталью Пантелеевну никого не впускать. Мы здесь остались втроем: Надеин, Друзенко и я. Договорились, что утром будем снимать с работы главного редактора. Прикинули статьи проекта соответствующего постановления редакционной коллегии. Текст у себя дома писал Володя.
Утром 22 августа я ехал на работу вместе с Бовиным: сначала редакционная машина взяла его на Большой Пироговской, потом меня на Чистопрудном бульваре. Едва я сел на заднее сиденье, Саша твердо сказал:
– Надо снимать Кольку!
Говоря это, он не знал, что предстоит на утренней планерке, а я не стал говорить о задуманном.
Около девяти часов, перед планеркой, мы еще раз встретились втроем. Одобрили текст с одной моей маленькой поправкой, о которой я скажу позже. Наметили сценарий нашего поведения в Круглом зале.
На эту планерку, первую после провала ГКЧП, собралась вся редакция. Но не успел Ефимов открыть заседание, как его прервал Друзенко и объявил, что Надеин зачитает проект постановления редколлегии. Установилась мертвая тишина, и в ней зазвучал твердый голос Володи. С последними его словами я бросил призыв «Кто – за?», но как такового голосования уже не понадобилось – в знак одобрения зал встал. Ефимов начинает что-то говорить, но Друзенко обрывает его, и тот покидает зал – уходит навсегда. Вечером на 1-й полосе публикуется полный текст постановления редколлегии:
Попытка государственного переворота поставила нашу газету в сложное положение. Политическая позиция главного редактора «Известий» Н. И. Ефимова отбросила газету на задворки демократических процессов и читательского интереса. Честь запрета, который хунта наложила на лучшие издания страны, обошла нас стороной. Путчисты были уверены в благонадежности Ефимова. Они не ошиблись. Ефимов служил им верно, до самой последней минуты.
Сегодня существует надежная правовая основа для радикального решения затянувшегося кризиса «Известий». Президент РСФСР Б. Н. Ельцин своим указом определил отношение к пособничеству, как к государственной измене. Сессия Верховного Совета приняла практические меры к исполнению следующего положения Указа Президента РСФСР:
«Должностные лица, выполнявшие решения указанного комитета (он назывался в начале указа: ГКЧП. – В. З.), отстраняются от исполнения своих обязанностей в соответствии с Конституцией РСФСР. Органам Прокуратуры РСФСР надлежит принимать меры для привлечения указанных лиц к уголовной ответственности».
В связи с этими правовыми актами редакционная коллегия и коллектив «Известий» приняли следующее решение:
1. С учетом позиции, занятой в эти дни Н. И. Ефимовым, отстранить его от обязанностей главного редактора «Известий» немедленно.
Всем сотрудникам редакции и издательства «Известия» впредь не принимать распоряжений бывшего главного редактора Н. И. Ефимова к исполнению.
2. Решение вопроса о главном редакторе «Известий» отложить до возвращения из служебной командировки первого заместителя главного редактора газеты И. Н. Голембиовского. Временно возложить исполнение обязанностей главного редактора на заместителя главного редактора А. И. Друзенко.
3. В связи с тем что учредитель газеты «Известия» – Президиум Верховного Совета СССР – не обеспечил свободного функционирования газеты в период антиконституционного путча, приостановить учредительство и решить вопрос о статусе «Известий». Подготовить устав «Известий» и принять его.
4. Начиная с текущего номера, произвести изменения внешнего оформления и выходных данных «Известий».
5. В связи с незаконностью утверждения в начале июня главным редактором «Недели» В. Н. Севрука считать указанное назначение не имеющем силы.
6. Отменить приказ об освобождении от обязанностей ответственного секретаря «Недели» С. В. Сергеева. До возвращения из отпуска первого заместителя главного редактора «Недели» И. А. Серкова возложить на С. В. Сергеева исполнение обязанностей главного редактора «Недели».
7. В эти дни первый заместитель главного редактора «Известий» Д. Ф. Мамлеев предпринимал усилия для правдивого отражения в газете происходящих событий. Но учитывая, что в июне при его назначении на эту должность был нарушен Закон о печати, считать это решение незаконным. Вопрос о Д. Ф. Мамлееве рассмотреть дополнительно.
8. Во исполнение Указа Президента РСФСР произвести департизацию «Известий» немедленно.
9. Данное постановление опубликовать в газете.
О моей поправке к проекту постановления редколлегии. Надеин изложил в нем пункт о Мамлееве таким образом, что его позиция в дни путча по отношению к содержанию газеты, особенно 19 августа, была приравнена к той, которую занимал Ефимов, и поэтому он тоже должен быть отстранен от занимаемой должности. Я возразил по двум причинам. Во-первых, не сомневался, что если бы все решения принимал не Ефимов, а Мамлеев, то газета сообщила бы о заявлении Ельцина и дала бы больше информации о негативном восприятии путча в стране и за рубежом. Такое убеждение у меня сложилось в ходе многократного общения с Мамлеевым в течение всего дня 19 августа – он не во всем соглашался с главным редактором, хотя команды его исполнял. Вторая причина была сугубо личной: я не мог допустить столь сурового и несправедливого наказания человеку, которого всегда уважал и к кому испытывал чувство признательности за давнее доброжелательное отношение ко мне.
Спустя неделю редколлегия вернулась к формулировке о Мамлееве – только для того, чтобы оставить его в прежней должности. Но теперь уже в сферу его обязанностей не входила работа с содержанием газеты, ведением номеров, он больше занимался издательскими делами, подпиской. Пробыв в «Известиях» еще почти два года, Мамлеев возглавил общественную организацию «Российский фонд мира».
Несмотря на имевшиеся расхождения во взглядах на то, что происходило в стране и в «Известиях», мы с Дмитрием Федоровичем поддерживали дружеские отношения до конца его жизни, наступившем в январе 2012 года. В последнее время больше общались по телефону, раньше было много встреч и долгих разговоров. Несколько раз виделись втроем – с Кларой Степановной Лучко. Впоследствии вдвоем с ним посещали ее могилу на Новодевичьем кладбище. Как-то так получалось, что об августе 1991 года мы с ним ни разу не говорили, набиралось много других тем, которые обсуждать было легко…
О Севруке. Он в тот же день, 22 августа, собрал свои вещи и покинул «Известия». Примерно через неделю позвонил мне, сказал, что хотел бы увидеться. Когда пришел и мы сели за большой стол, он вдруг зарыдал. Просил помочь с трудоустройством. Я пробовал, но мне это не удалось – нигде журналисты не хотели видеть этого человека. Еще он попросил о письме от имени «Известий» в Комиссию по персональным пенсиям (кажется, при Совете министров СССР) с просьбой сохранить за ним обслуживание в Государственном лечебно-оздоровительном объединении. В начале сентября такое письмо было заготовлено, и Голембиовский его подписал. Спустя время Севрук вернулся на свою родину – в Минск, где многие годы преданно служил в пропагандистской команде президента Белоруссии Лукашенко, иногда мелко покусывая своими публикациями Горбачева, Ельцина, российских либералов.
Точно такое же письмо в комиссию по персональным пенсиям, как для Севрука, подписал Голембиовский и для Ефимова. После «Известий» он работал ответственным секретарем «Независимой газеты», затем в этой же должности в журнале «Российская Федерация сегодня», кадровый костяк которого составляли бывшие известинцы. Главный редактор тоже был из наших – опытный журналист, поэт Юрий Хренов. Все, что теперь приходилось слышать о Ефимове, было только со знаком плюс – как о человеке и как об ответственном секретаре. Это и неудивительно, мы тоже его знали таким до того, как он стал главным редактором. Известинская драма Николая Ивановича не просто в том, что он преданно служил партии, она больше лежит в ментальной плоскости: его видение мира как руководителя газеты не совпадало с мыслями и чаяниями управляемых им людей. Его мнения, его действия не воспринимались как адекватные проблемам, которые встали перед страной, обществом. В другом коллективе, с другой гражданской позицией он, скорее всего, был бы уважаемым руководителем, а у нас случилось то, что можно назвать еще и психологической несовместимостью.
Не слишком ли жестоко мы с Ефимовым обошлись? – спустя много лет задавался этим вопросом в книге «С журналистикой покончено. Забудьте» испытывавший некоторое чувство вины Друзенко. И тут же находил аргумент в свое оправдание: разве можно было иначе? «На войне как на войне. Тогда война казалась абсолютно справедливой, – сказал Толя, заканчивая свою мысль все же большим сомнением в том, что мы поступили в августе 91-го правильно: >– А сейчас? То-то и оно».
Я разделяю ход мысли Друзенко, но не принимаю ее окончания. Выражаясь его словами, я считал и считаю, что не только та редакционная война, но и ее исход были абсолютно справедливыми.
В соответствии с решением редколлегии сразу же в текущем номере были произведены изменения во внешнем оформлении и выходных данных газеты. С первой полосы убрали изображения трех орденов, которыми были удостоены «Известия» за годы советской власти – ордена Ленина, Октябрьской революции, Красного Знамени, сняли лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на языках пятнадцати республик, входивших в состав СССР. С последней полосы удалили запись: «Учредитель: Президиум Верховного Совета СССР». Что касается самих орденов, то выяснилось, что никто в редакции не знает, где они хранятся. Проводимые впоследствии неоднократные расследования результатов не дали. Наверное, коллекционеры сейчас могут давать за них большие деньги.
В спешке мы оставили прежнее полное название газеты: «ИЗВЕСТИЯ Советов народных депутатов СССР». Но в таком виде оно просуществовало всего лишь сутки, после чего в названии осталось одно – главное – слово: «Известия».
Следующий день – 23 августа – стал не менее значительным в судьбе «Известий», чем предыдущий. В этот день мы начали крайне необходимую процедуру для оформления нового, независимого статуса газеты. Нас консультировал молодой толковый юрист, кандидат наук Левон Григорян, входивший в команду разработчиков редакционного устава под руководством М. Федотова. Сам Федотов в этот момент был уже заместителем министра печати и массовой информации Российской Федерации.
Одновременно с работой над текущим номером в 12 часов дня мы провели первое собрание журналистского коллектива редакции, принявшего решение учредить газету «Известия». Председателем собрания был избран я, секретарем – главный редактор известинского приложения «Жизнь» Лев Корнешов. Учитывая, что для нас был очень важен фактор времени, Левон вызвался помочь как можно быстрее зарегистрировать газету. Возникла непредвиденная проблема: требовалось оплатить пошлину в размере чуть больше десяти тысяч рублей, а таких денег собрать в редакции не удалось. Снова нас выручили рабочие типографии – в этот день им давали зарплату, и люди на выпуске сбросились, набрав нужную сумму. Прихватив пластиковый пакет с деньгами, Левон отбыл в Минпечати, благо оно рядом с нами, на нашей общей Пушкинской площади. Часа через два я уже держал в руках подписанное Федотовым «Свидетельство о регистрации средства массовой информации» под номером 1057. Тогда и снял на память ксерокопию, сейчас ее перечитываю:
Название учрежденного СМИ: «Известия». Программные цели и задачи: «Поиск, анализ и распространение объективной информации о жизни СССР и других стран, о деятельности государственных органов всех уровней, содействие утверждению общечеловеческих ценностей, принципов мира и прогресса, демократии, гуманизма, свободы и прав человека, развитие международного сотрудничества.
Все коротко и ясно, ни пролетариев всех стран, ни каких-либо других лозунгов. Замечательный документ!
Теперь мы с ним могли двигаться дальше. И в 16.00 состоялось еще одно собрание. Снова выборы председателя, секретаря – имена прежние. Сохранилась копия и этого протокола, заверенного круглой печатью.
Присутствовало 380 человек. Повестка собрания:
1. О принятии и утверждении Временного устава газеты «Известия».
2. О выборах главного редактора газеты «Известия».
По первому вопросу сообщение сделал я: зачитал проект Временного устава, который еще требовал доработки. Но и в таком виде он давал основания для выбора главного редактора. Выступившие Ю. Макаров, М. Крушинский, Ю. Феофанов, А. Друзенко, Г. Иванов-Смоленский высказали ряд пожеланий, которые должны быть учтены при подготовке постоянного устава. По второму вопросу слово взял Друзенко, предложивший на должность главного редактора кандидатуру И. Голембиовского.
– Другие предложения есть? – обращаюсь через микрофон в заполненный до предела Круглый зал.
Других предложений нет. Выступили: Ю. Орлик, Ю. Макаров, Л. Корнешов, В. Курасов, А. Бовин, И. Абакумов. Никто ничего критического не сказал, все поддержали Друзенко.
– Итак, – продолжил я. – внесена одна кандидатура. Кто за то, чтобы главным редактором газеты «Известия» был избран Игорь Несторович Голембиовский?
«Решение принято единогласно», – написано в протоколе.
Так оно и было на самом деле – никто не поднял руки против, никто не воздержался. Однако нельзя утверждать, что абсолютно все 380 человек искренне хотели видеть в качестве главного редактора именно Голембиовского.
На такой результат голосования повлияло многое, и прежде всего то обстоятельство, что мы торопились провести выборы. Да, памятник Дзержинскому на Лубянке уже был сброшен, ЦК КПСС парализован, Лукьянов подозревался в участии в путче и уже ждал ареста. Но мы не были уверены, что и в этой, казалось бы, совсем безвластной ситуации не найдется какая-то сила (скажем, Ельцин или вернувшийся из крымского заточения Горбачев), которая срочно не назначила бы в «Известия» нужного ей человека. Мы очень не хотели, боялись любого варианта-чужака и потому спешили ковать железо, пока оно было горячо. В течение одного дня по ходу работы над номером провести два собрания, да так, чтобы выдержать нужный юридический регламент и обеспечить легитимность решениям, то есть привлечь сотни людей, максимальное количество – в столь лихорадочной обстановке мы не успевали бы организовать тайное и альтернативное голосование, даже если бы стремились к этому. Однако у нас не было такого стремления, поскольку редакция уже давно и неоднократно высказывала свое желание видеть в кресле главного редактора одного и того же человека.
Правда, никто не имел представления, какая это была часть редакции? Половина, две трети, четыре пятых? Или меньше половины, или процентов десять-пятнадцать, но наиболее активных, за которыми шло молчаливое большинство? Надо признать, что как и в обществе, так и в «Известиях» жил этот феномен – молчаливое большинство, его присутствие часто сказывалось на тех же летучках, различных собраниях. Об одном можно говорить с абсолютной уверенностью: если бы не наша торопливость, если бы выборы были альтернативными и тайными, мы получили бы не тот результат голосования, что зафиксирован в протоколе от 23 августа. Я знаю многих, кто в других обстоятельствах не отдал бы свой голос за Голембиовского. Были, конечно, и те, кто просто «на всякий жизненный случай» не осмелился поднять руку «против» или хотя бы «воздержался».
Но была ли альтернатива? Вообще-то она, как известно, есть всегда и всему.
Если бы коллектив был в курсе, что Игорь еще до отъезда в Японию принял решение об уходе из газеты, то вполне возможно, что в тех крайне напряженных условиях, которые требовали быстрой реакции, и решительных действий, мы бы уже не его имели ввиду, а выбирали из тех, кто находился рядом, кто сейчас – здесь, в редакции, и мог бы немедленно ее возглавить, чтобы объединить и поднять людей на защиту от внешнего вмешательства. Возможные имена? В такой конторе, как наша, достойных имен было немало. Назову хотя бы четверых: Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Анатолий Друзенко, Владимир Надеин…
Если бы мы не очень спешили, перенесли собрание на день-другой и сделали все в полном смысле по-демократически, то в списке кандидатур могли оказаться и эти четыре человека (или кто-нибудь из них), и кто-то еще. Ну, и плюс, конечно, Голембиовский. Вот это были бы выборы!
Часто употребляя здесь местоимение «мы», я подразумеваю нас троих, осуществлявших в те дни руководство редакцией и инициировавших главную кадровую перемену в «Известиях» – Надеина, Друзенко и себя. Лично я осознаю свою немалую вину за то, что мы не нашли в себе сил и не приложили достаточно ума для организации такого голосования, которое по форме и по существу было бы абсолютно правильным, легитимным и наилучшим образом отражало мнения и настроения в коллективе. Но и в таком случае мой личный голос был бы в пользу Голембиовского, которого я считал наиболее подходящим человеком на должность главного редактора.
Сразу после собрания я связался по телефону с Игорем (стенографистка Зоя Соломина разыскала его в одной из токийских гостиниц) и поздравил с избранием. Помню, что как человек с юмором он отреагировал на это какой-то хорошей шуткой. Было бы совсем смешно, если бы из идиллических японских далей он заговорил с пафосом, что иногда за ним водилось.
О событиях 23 августа в «Известиях» мы сообщили на следующий день в московском вечернем выпуске на 1-й полосе с отсылом на четвертую, где опубликовали редакционное обращение к читателям под заголовком «Наши новые старые “Известия”». Мне и сегодня нравится этот набранный жирным шрифтом текст:
Итак, читатель, вы берете в руки первый номер «Известий». Почему же мы не ставим под этим названием № 1, а оставляем порядковый № 202 текущего года и № 23 468 со дня основания? Что произошло с нашей газетой? Что с ней было и что будет?
До 23 августа 1991 года учредителем нашей газеты был Президиум Верховного Совета СССР. У нас и раньше возникали тяжелые конфликты с нашим хозяином, неизменно принимавшим сторону главного редактора, даже если его позиция по самым принципиальным вопросам противостояла мнению редакционной коллегии, всего журналистского коллектива.
С особой остротой это проявилось в дни путча, когда руководимый учредителем главный редактор упорно стремился сделать «Известия» рупором узурпаторов власти. Именно это обстоятельство заставило нас, известинцев, добиваться срочного изменения статуса газеты, регистрации ее нового названия и утверждения Устава, за который редакционный коллектив боролся более полугода.
Отныне учредителем «Известий» является журналистский коллектив. Так сказано в Уставе, принятом единогласно на собрании сотрудников редакции. Вот его основные положения: «Редакция действует в соответствии с законодательством, а также учреждаемыми учредителем Программой (основными принципами) деятельности и настоящим Уставом. Редакция является независимой от политических партий и иных общественных объединений, преследующих политические цели. Сотрудники редакции в своей работе руководствуются требованиями законов, настоящего Устава и не связаны решением политических партий, общественных объединений, преследующих политические цели».
Так сказано в юридическом документе. А теперь несколько слов от себя. Да, мы будем делать принципиально новую газету, обязуемся впредь служить только делу и никогда лицам, не выпустить ни единого номера, которого пришлось бы потом стыдиться. Но это не значит, что мы отрекаемся от славных известинских традиций, от тех «Известий», которым служили Анатолий Аграновский, Нина Александрова, Евгений Кригер. Мы постараемся взять с собой из прошлого в будущее весь журналистский опыт, сложившийся в нашей газете.
Отныне мы и только мы несем ответственность за каждое слово, которое появится на наших страницах. Уверенность в том, что так и будет, закрепляется важнейшим обстоятельством – отныне нами руководит главный редактор, которого мы сами избрали. Такого в истории «Известий» никогда не было. Мы горды и счастливы, что именно нынешнему поколению сотрудников выпало вписать в нее новую страницу. И мы убеждены, что наша газета будет открыта для политического разномыслия, столкновения самых несхожих точек зрения, для честного спора, а главное – для стопроцентно правдивой информации.
В дни путча мы еще раз убедились, что редакция составляет неделимое целое с многочисленным коллективом типографии и издательства, всеми его службами. Только благодаря мужеству наших рабочих мы оказались единственной из центральных газет, которая вышла утром 20 августа с обращением к народу российского президента Бориса Ельцина. Наша неразрывная связь – залог обновления газеты. Сейчас разрабатываются юридические документы, которые еще более упрочат эту связь, поставят ее на законную основу. Это стало возможным благодаря тому, что издательство перешло под юрисдикцию России, что, разумеется, никоим образом не отразится на том, что «Известия» были и остаются всесоюзной газетой.
Дорогие читатели! Мы начинаем новую жизнь. Свою, известинскую, и, надеемся, вашу тоже. Поздравляем себя и вас с этим началом. Пожелаем себе и вам достойного продолжения.
За нашу и вашу свободу! Известинцы.
В данном случае под местоимением «мы» имеется в виду уже не наша временная мятежная «тройка», а вся редакция.
Очень срочно в номер
Не успели известинцы осознать, что долгожданная независимость наступила, как уже надо было держать экзамен на профессиональную пригодность в условиях этой самой независимости.
Ефимов был снят около 10 часов утра 22 августа и сразу встал вопрос: что печатать в вечернем выпуске, который необходимо подписать через пять часов – в 15.00? Ясно было одно: в запасе нет ни строчки, пригодной для сегодняшней публикации, все до единого материалы для всех шести полос должны быть абсолютно свежими.
В принципе, так должно быть каждый день: что в газете – то всё свежее. Но на практике этого никогда не происходило, причем во всех советских газетах. Из-за устаревшей технологии большинство материалов, особенно крупных, набиралось в типографии заранее, они шли в так называемый запас и уже из него ставились на полосы. А все, что не пробивалось в номер, пополняло запас. В «Известиях» с нашим огромным штатом существовала острейшая конкуренция материалов. Я как-то подсчитал и ужаснулся: вся пишущая часть редакции может отдыхать четырнадцать дней – на столько номеров газеты накопилось набранных текстов. В подавляющем большинстве они не имели привязки ко времени. Это вообще была отличительная особенность советской прессы, в том числе «Известий»: публикации без оперативных поводов. Очень многие журналисты не любили, а часто и не умели писать быстро, в номер, о чем еще будет разговор дальше.
Вот все это вышесказанное и беспокоило нас (это Надеин, Друзенко и я) утром 22 августа: сможем ли сделать с белого листа шестиполосный номер, который был бы достоин завоеванного нами сегодня нового статуса? Ведь огромнейший запас одномоментно и навсегда устарел. Вчера была одна страна, под путчем – сегодня другая, свободная. Вчера была подневольная газета – сегодня она независимая. Что и как будем делать?
Сейчас этот номер передо мной. Прошло двадцать с лишним лет. И на столько же я молодею, начав смотреть его с последних строчек. «Московский выпуск. По графику – 15.00». Да, вспоминаю, как я бежал тогда на выпуск, чтобы сэкономить какие-то минуты. Но мы так и не смогли уложиться в график, опоздали, хотя не очень намного, на час. «Сдан в печать – в 16.00». Все остальное тогда – получилось. Разумеется, весь номер посвящен главному событию планеты: попытке государственного переворота в СССР. Новейшие факты, сенсационные подробности, неожиданные комментарии.
С самого верха первой полосы смотрит только что вернувшийся из крымского плена Михаил Горбачев. На фоне самолета и сопровождающих лиц он вместе с российским премьером Иваном Силаевым. Здесь же его заявление, что он полностью владеет ситуацией. Здесь же начало большого репортажа Александры Луговской >– о том, как в машине Силаева она неслась по улицам Москвы в аэропорт; как оттуда вместе с ним, вице-президентом РСФСР Александром Руцким и бойцами ОМОНа на специальном самолете летели в Крым освобождать Горбачева. Первое интервью с Президентом СССР. Быстрое и опасное возвращение в Москву. Здесь же и отчет наших парламентских корреспондентов Игоря Елистратова, Геннадия Шипитько, Сергея Чугаева с Чрезвычайной сессии Верховного Совета России, осудившей ГКЧП. Под заголовком «Вздох облегчения во всем мире» пресс-служба «Известий» сообщает о реакции на провалившийся путч Генерального секретаря ООН, президента США, премьер-министра Великобритании, канцлера ФРГ, премьер-министра Японии…
Четыре колонки сверху донизу занял материал об организаторах и исполнителях путча, о том, как делался государственный переворот. Репортеры Николай Бурбыга, Валерий Руднев, Сергей Мостовщиков смогли получить информацию из самых что ни на есть компетентных источников – от высокопоставленных чинов в КГБ, Московском военном округе, милиции, в Генеральной прокуратуре СССР, от министра внутренних дел РСФСР Баранникова, Генерального прокурора России Степанкова, председателя Гостелерадиовещательной компании СССР Кравченко, сообщившего много любопытнейших сведений о роли своего ведомства в оболванивании советского народа.
Репортерами в этот день стали признанные очеркисты, публицисты, обозреватели. Оперативно сработали внутренние и зарубежные собкоры. Чем дольше вчитываюсь в пожелтевшие страницы, тем больше нахожу подтверждений, что очень многое не появилось бы в этом номере, если бы над ним нависало, как вчера, цензорское око снятого сегодня главного редактора. Ну разве мог он допустить публикацию, к примеру, Юры Орлика под заголовком «Подлог А. Лукьянова»? Конечно же нет, тогда как этот материал убедительно доказывал, что Председатель Верховного Совета СССР действовал заодно с путчистами. Вместе с их первыми официальными документами было опубликовано и его заявление о невозможности подписать намеченный ранее на 20 августа Союзный договор, ставшее идеологическим зонтиком для заговорщиков. Как и документы ГКЧП, оно датировано 18 августа, но в нем глава парламента не высказал никакого отношения к захвату власти. Обеспечивать ему алиби помогал не кто иной, как главный редактор «Известий». Около 16 часов 19 августа Ефимов собственной рукой внес в заявление Лукьянова, стоявшее в номере, всего одно поправку: вместо 18 августа под ним появилась другая дата – 16 августа. Расчет был на то, что раз текст датирован числом за три дня до начала путча, значит, в нем и не могло быть слов осуждения свершившегося антиконституционного действа. Если и не полное алиби для автора, то почти алиби. Расследование Орлика иллюстрировала ксерокопия заявления, написанного рукой Лукьянова, с датой под ним: 18 августа 1991 года.
Только благодаря тому что газета теперь ни от кого не зависела, она уже в первом свободном номере, о котором сейчас речь, напечатала материалы с такими мнениями, какие еще вчера были бы запретными, вычеркнутыми. К примеру, Альберт Плутник:
Среди тех лиц, которые несут ответственность за то, что этот путч вообще стал возможен, без тени сомнения я бы также назвал Михаила Сергеевича Горбачева… Он сам подбирал свои кадры. Вспомните, как яростно отстаивал Горбачев отвергнутую Верховным Советом СССР кандидатуру Янаева на пост вице-президента. Вспомните, как энергично, опять же отвечая на вопросы народных депутатов, он доказывал, что видит только Язова в роли министра обороны. Вспомните, наконец, своеобразную репетицию антипрезидентского путча на закрытом заседании Верховного Совета страны, где с программными заявлениями выступили министры из числа будущих заговорщиков. Президент не однажды демонстрировал традиционное и непоколебимое доверие к «своим людям». По-прежнему в цене те, кого, если пользоваться принятой наверху терминологией, «знает партия».
Отто Лацис. Когда Политбюро двое суток молчало по поводу захвата своего Генерального секретаря, избранного съездом, ясно стало, что это вообще больше не партия (здесь я повторяю фразу, написанную еще вчера для «Известий», но вычеркнутую по цензурным соображениям).
Юрий Феофанов. Против спланированного и до зубов вооруженного мятежа поднялась стихия демократии, против танков вышли люди. Однако ни один государственный правовой институт не встал автоматически на защиту Конституции… В сущности, мощное с виду, все еще жесткое к своим подданным государство мгновенно сдалось кучке заговорщиков…
В многолетней подшивке «Известий» это далеко не лучший по внешнему виду номер, но для тех, кто его делал, он особенно дорог – он открывал новую эпоху в истории газеты, эпоху независимости. Нас очень радовало, что в профессиональном отношении первый блин не вышел комом. Понятно, что этого мы смогли добиться только при активной поддержке работников типографии, выжавших из своей ветхозаветной техники максимально возможную производительность.
Наступал новый день, 23 августа, когда мы сработали на 15 минут лучше – сдали газету в печать уже с меньшим опозданием, чем накануне: в 15.45. При том, что в этот день были проведены еще и два судьбоносных для «Известий» общих собрания, о которых я уже рассказывал.
Много чего было в долгой истории «Известий», но такого, чтобы газета уволила только что назначенного министра обороны, раньше не случалось, и теперь уже вряд ли когда-нибудь повторится. А произошло это все в тот же день, 23 августа. История удивительная, достойная политического триллера.
Началась она в Хабаровске 19 августа. Собственный корреспондент «Известий» Борис Резник выступает по местному радио с осуждением путча. Среди тех, кто его слушает, военнослужащий Дальневосточного военного округа, назовем его «старший офицер Н.».
Борис знает, что его выступление вызвало недовольство местной власти, силовых структур, у которых накопилось за последние годы немало на него злости из-за критических статей в «Известиях». Ранее с их стороны предпринимались неоднократные попытки найти какой-нибудь повод для его компрометации, но зацепиться было не за что. В тот вечер Борис чувствовал, что к нему могут прийти нежелательные гости. А в ночью позвонили в дверь…
На пороге стоял незнакомый офицер, назвавший свою фамилию и место службы – ДВО. Далее он сказал, что слушал выступление Бориса по радио, раньше читал его материалы в «Известиях». Зная, таким образом, гражданскую позицию журналиста, хотел бы ознакомить его с важными секретными документами, представляющими опасность для общества.
Не исключая, что это провокация, Борис все же соглашается встретиться с Н. на следующий день в центре города. К месту встречи офицер пришел в гражданской одежде, в руках держал кейс. Открыв его, передал Борису небольшую пачку бумаг. Это были копии военных директив из Генерального штаба, относящихся к путчу. Даты – 19, 20 августа.
Борис искал возможность удостовериться в том, что это не подделка. Тем временем в Москве путч сворачивался…
Аэропорт Внуково, вечер 21 августа. Среди встречающих освобожденного из плена Горбачева нет министра обороны Язова, одного из главных заговорщиков. Он дома, скоро за ним придут – арестуют. Вместо него здесь присутствует начальник Генерального штаба СССР генерал армии Михаил Моисеев. Увидев его, сошедший с трапа Президент СССР спрашивает:
– Ты не участвовал в этом ГКЧП?
– Никак нет! – по военному четко отвечает генерал армии.
– Ничего не подписывал?
– Никак нет!
– Хорошо, – говорит Горбачев, – будешь министром обороны.
Сутки спустя, вечер 22 августа. Пушкинская площадь, «Известия». По телетайпу поступает из ТАСС президентский указ о назначении Моисеева М. А. временно исполняющим обязанности министра обороны СССР. Мы не успеваем его опубликовать – газета уже вышла. Переносим в очередной номер.
Утро 23 августа. Поскольку это уже не большая новость, я прошу выпускающего ставить указ о Моисееве не на первую, а на вторую полосу – вместе с указами о назначении и. о. министра внутренних дел В. П. Трушина, а также и. о. председателя КГБ Л. В. Шебаршина.
Хабаровск, 23 августа. В корпункт Резника звонит офицер Н. и просит о новой встрече. Теперь он уже в военной форме. Сказал, что в войска поступила устная директива руководства военно-политического управления ДВО срочно уничтожить все совершенно секретные документы, относящиеся к путчу.
Наконец Борису удается при содействии командующего Дальневосточным военным округом генерал-полковника Виктора Ивановича Новожилова получить возможность сверки предоставленных копий с оригиналами. Все сходится, включая регистрационные номера в конце каждого документа. Теперь у нашего корреспондента все сомнения отпали, появилась стопроцентная уверенность, что назначенный вчера и. о. министра обороны СССР Моисеев поддерживал ГКЧП – это его подпись как начальника Генштаба значится на главной военной директиве. Борис связывается с редакцией…
«Известия». Получив по факсу в первом часу дня документы из Хабаровска, мы часть из них ставим на третью полосу, а основной, за подписью Моисеева – на первую. Выдержки из него:
Заместителям министра обороны СССР, главнокомандующим войсками направлений и Дальнего Востока, командующим военных округов, флотами, командующему воздушно-десантными войсками, начальникам главных и центральных управлений Министерства обороны СССР.
В целях консолидации всех здоровых сил общества по сохранению Союза министр обороны СССР приказал:
В целях перекрытия каналов поступления информации и агитации, направленной против мер, принимаемых ГКЧП, учесть и при необходимости взять под охрану все объекты технических средств передачи информации независимо от ведомственной принадлежности (телевидение, радио, звуковещательные станции, средства связи МПС, гидрометеослужбы, диспетчерские пункты метрополитена, таксопарков и другие).
Максимально использовать все средства и методы работы по разъяснению правильности проводимых ГКЧП мер по стабилизации обстановки в стране, а также воспитанию личного состава в духе патриотизма и их ответственности за судьбу Советского Союза. Постоянно поддерживать высокую степень боевой готовности частей и подразделений к решению задач и в условиях ЧП, и в экстремальных ситуациях.
М. Моисеев
312 27
20.8.91 г.
Этот текст заверстываем вместе с коротким пояснением Резника и фотографией Моисеева в общий блок под крупным заголовком: «Михаил Моисеев поддерживал ГКЧП. А ныне – во главе Министерства обороны?».
Но триллер продолжается.
Москва, Кремль. Пока в редакции еще делается номер, об идущей в нем публикации каким-то образом уже становится известно в Кремле. Там легкая паника: не прошло и суток, как генерал стал министром, а теперь его снимать?
Хабаровск. В корпункте «Известий» раздается звонок из Кремля. На проводе – архитектор перестройки, ближайший соратник президента Александр Николаевич Яковлев. Они знакомы с Резником, он сразу на ты и по имени:
– Боря, это правда – насчет Моисеева?
– Сто процентов! – отвечает Боря.
Москва, «Известия». Первая полоса уже подписана к печати, как кто-то из наших двух военных корреспондентов – Николай Бурбыга или Виктор Литовкин – звонит мне по местному телефону:
– Слух-молния из Минобороны. Моисеев будто бы снят, в кабинет министра направляется маршал Шапошников, он, наверное, и назначен министром.
Задерживать номер? Но пока это слух, нет подтверждения. Вдруг я соображаю, что сам смогу быстрее других получить точную информацию – у меня ведь на столе кремлевский телефон-вертушка. Хватаю справочник, но куда, кому звонить? На какую букву его открывать? Репортерская интуиция подсказывает: надо звонить в кабинет министра, значит, на букву «я» – то есть Язову. Он уже в тюрьме, но телефоны министра наверняка еще прежние.
Откликаются сразу:
– Шапошников слушает.
Я знал имя-отчество маршала, человек известный. Представляюсь, спрашиваю:
– Евгений Иванович, извините, вы в этом кабине по должности?
– Да, – в ответ.
– Поздравляю! То есть «Известиям» вы можете подтвердить, что назначены министром?
– Да, только что. Я подтверждаю, что назначен министром обороны СССР. Вообще вы первый, кто мне сюда позвонил.
Мы вернули первую полосу и дали крупный заголовок: «Евгений Шапошников: “Я подтверждаю, что назначен министром обороны СССР”». А внизу под ним обычным текстовым шрифтом вбили одну длинную строку: «23.8.91., 15.43., после того, как была подписана к печати, но в этой связи задержана эта страница газеты».
Через десятилетия и века историки при изучении нашего времени, в том числе по страницам «Известий», будут ломать голову: что за чудные кадровые дела вершились в России в августе 1991 года! В одном и том же номере газеты первая страница утверждает, что министром обороны назначен Шапошников, а вторая сообщает, что министром обороны стал Моисеев. И как они делили кабинет?
Жизнь изобретательнее любого триллера. Эпилог нашего сюжета:
Хабаровск. Глубокая ночь на 5 декабря 2011 года. В краевой избирательной комиссии завершается подсчет голосов по состоявшимся накануне выборам в Государственную думу Российской Федерации Шестого созыва. Обработаны почти все бюллетени. По региональному списку партии власти «Единая Россия» места в Думе получают не пять-шесть кандидатов, как ожидалось, а всего два. Это уроженец Амурской области, председатель Общероссийской общественной организации ветеранов Вооруженных сил РФ генерал армии Михаил Моисеев и бывший собкор «Известий» по Хабаровскому краю Борис Резник.
С Борей мы дружим. Я спросил его: ну как генерал? За старое, за то, что по твоей инициативе газета его сняла из министров обороны, не в обиде?
– Хороший мужик, – сказал Боря. – Отношения у нас отличные!
Ну а мне уже пора вернуться к моменту, когда они заочно познакомились – в 23 августа 91-го.
В номере за это число на второй полосе напечатана небольшая статья Лациса. Комментируя вчерашнюю, первую после путча пресс-конференцию Горбачева, Отто пишет, что наблюдавшие ее многие телезрители места себе не находили от досады и жалости.
Досадовали на Михаила Сергеевича, и жалко было его же. Он был в тот час не на высоте своего долга, и, наверное, не могло быть иначе. Изолированный путчистами, он не владел информацией и не был готов к откровенному разговору со страной и с миром. Не разобравшись по-настоящему в том, что произошло с обществом за последние три дня, как радикально изменились его настроения и запросы, президент заговорил старыми словами о роли КПСС, о проекте программы партии, об идеях социализма…
Как всегда, Лацис написал четкий, емкий по мысли материал, но заголовок ему в этот раз не удавался – он дал вариантов пять, и сам был ими недоволен. Я взялся помочь ему, пробежал еще раз глазами текст, остановился на конце одного из абзацев. Как он писал там, Горбачев говорил, «опираясь на знания бесконечной давности – трехдневной. Он вернулся в незнакомую ему страну – не зря оговорился встречавший во Внукове телекорреспондент, поприветствовав его “на советской земле”. За три дня страна прожила годы и стала другой настолько, что надо сначала разобраться что к чему, – иначе вести разговор президенту со страной нельзя».
В «Известиях» традиционно была высокая культура заголовков. Считалось, что удачный заголовок обеспечивает половину читательского успеха материала, а плохой способен убить интерес к отличной публикации. От автора, от дежурных по отделам иной раз требовали многие десятки вариантов. В памяти каждого известинца есть собственные заголовки, которыми он гордится. Есть такие и у меня. Один из них – к большому репортажу в 1974 году с борта советского тральщика, который разминировал Синайский залив, где оставалось много мин после арабо-израильской войны 1967 года. Раньше в газетах тысячекратно мелькал заголовок «Проверено: мин нет». Я дал тот, что соответствовал увиденной мною опаснейшей работе наших моряков: «Проверено: мины есть». В последующие десятилетия он попадался мне в других газетах великое множество раз. Это, конечно, не значит, что каждый раз кто-то заимствовал его у меня. Просто само это словосочетание стало одним из газетных штампов.
Основным стражем качества заголовков в «Известиях» был секретариат, и мне нравилось иногда поучаствовать в их придумывании, в случае успеха беря с автора в качестве вознаграждения пять копеек, а то и все десять. Друзенко за это в шутку просил «стакан красного». Я вино не пью. Поняв в случае с Лацисом, что удачу я изловил, запросил с него рюмку водки. Он кивнул, и я выписал авторучкой над его статьей заголовок: «Горбачев вернулся в другую страну. Понимает ли он это?». Судя по телевизионным и радиообзорам, откликам, интерес к статье был очень велик, а конструкция названия и его смысл стали использоваться в СМИ в самых разных вариантах, причем не только в газетных заголовках, но и в текстах, передачах, дискуссиях.
В течение многих лет нашего знакомства находилось немало поводов для общения с Лацисом за рюмкой, а в тот раз было не до этого ни мне – весь номер шел с колес плюс два собрания, ни ему – он спешил на свою основную работу, в журнал «Коммунист». Но короткий разговор с ним запомнился. Я завел речь о том, что было бы хорошо для «Известий» и для него самого, если бы он перешел к нам на постоянную работу. Отто знал, что сегодня предстоят выборы главного редактора, что наверняка им станет Голембиовский, с которым у него были давние дружеские отношения. Сказал, что он готов думать на эту тему, но в любом случае нужны две встречи: с Игорем и главным редактором «Коммуниста» Наилем Биккениным.
В «Известиях» Отто уже работал – с 1964-го по 1971 год. Преуспевал как талантливый журналист в области экономики, но сам задумывался еще и о многом в политике. Он был из тех коммунистов, чья гражданская и профессиональная позиции сформировались под влиянием развенчавшего сталинизм ХХ съезда КПСС и Пражской весны 1968 года, уничтоженной советской агрессией. В 1971 году Отто переходит в редакцию международного журнала «Проблемы мира и социализма», находящуюся в Праге. Здесь и завершает начатую несколько лет назад свою тайную книгу о том, как в 1927–1929 годы в СССР под руководством Сталина утверждался репрессивный экономический строй, заложивший основы исторического отставания Страны Советов. Один из экземпляров машинописной рукописи хранился у друга, известного публициста-шестидесятника Лена Карпинского. И когда к Лену в 1975 году нагрянуло с обыском КГБ, то рикошетом был нанесен удар и по Лацису. Его возвращают из Праги и не допускают на прежнее место работы, в «Известия». Отлученный от журналистики, он уходит в сферу, где был известен своими прежними аналитическими публикациями и пользовался уважением – в экономическую науку, конкретно – в Институт экономики мировой системы социализма АН СССР. Здесь становится кандидатом, затем доктором экономических наук. В 1987 году Горбачев назначает его первым заместителем главного редактора журнала «Коммунист», который поддерживает перестройку, а среди партийных ортодоксов называется «гнездом ревизионизма».
С этого времени Отто начинает часто печататься и в «Известиях». Злободневность, яркий и точный язык, глубокие познания в области экономики, смелые демократические взгляды – все это отличает его статьи, способствует росту авторитета и популярности газеты. Его имя как журналиста и общественного деятеля заслуженно входит в число тех немногих людей, кого называют властителями дум. Конечно, он нуждается в другой, отличной от «Коммуниста» – в более широкой и влиятельной – трибуне, какой были «Известия», и принимает решение вернуться на Пушкинскую площадь.
Забегая вперед, скажу, что уже 27 августа, всего лишь на второй день своего пребывания в качестве главного редактора, Голембиовский предложил редколлегии открыть дополнительную должность политического обозревателя и назначить на нее Отто Лациса. Это ни в коем случае не была дружеская протекция – это был во всех отношениях правильный, нужный кадровый шаг в интересах газеты. Мы все его с радостью одобрили. Скорее всего, этот шаг мог состояться и без моей подсказки, но мне приятно вспомнить, что я первым заговорил о нем. Не жалел об этом и тогда, спустя годы, когда в критический момент для «Известий» Отто изменил образу хладнокровного журналиста-аналитика, борца за правое дело.
Следующий номер «Известий» должен был выйти в понедельник, 26 августа. Но мы решили выпустить его раньше, вечером в субботу, 24-го. Шел огромный поток важных новостей и заявлений, связанных с путчем, его последствиями, и желательно было опубликовать их своевременно. Плюс ко всему, в редакции царил такой эмоциональный подъем, она была охвачена таким энтузиазмом, что прерываться на двое суток не хотелось.
Это был уже третий номер без главного редактора-цензора, сделанный при полной творческой свободе, третий номер без единой строки из запаса, весь с чистого листа – и он тоже получился удачным, шел нарасхват. Я не буду его пересказывать, выделю лишь один материал, публикация которого стала возможной только с обретением независимости от власти, кто бы ее ни возглавлял. Уже один заголовок этой публикации в обстановке всеобщего восхищения Ельциным вызвал удивление на грани шока: «Закрыв газеты, Ельцин совершил ошибку. Он должен сам ее исправить». Знаю по реакции своих друзей, далеких от журналистики, как они были поражены тем, что статья с таким названием напечатана не где-нибудь, а в демократических «Известиях». Критиковать Ельцина всего через три дня после того, как он спас страну от катастрофы? Да что случилось с «Известиями»? Эти вопросы возникали едва ли не у каждого, кто открывал вторую страницу субботнего вечернего выпуска газеты от 24 августа.
Владимир Надеин начал статью с того, что президент РСФСР издал вчера, в пятницу, указ, фактически прекративший выход ряда коммунистических изданий с многомиллионными тиражами. Обоснован он был тем, что эти средства массовой информации вели активную кампанию клеветы против представителей законной власти, дезинформировали народ и, по сути, явились соучастниками государственного переворота. Как издания КПСС были приостановлены выпуски газет «Правда», «Советская Россия», «Гласность», «Рабочая трибуна», «Московская правда», «Ленинское знамя». Пересказав и ту часть документа, где говорилось об агентствах ТАСС и «Новости», о передаче их имуществ государственным органам РСФСР, освобождении от должностей руководителей, о поручениях прокуратуре и Совету министров, Надеин пишет:
Этот указ имеет немало аналогов в мировой истории. Такими действиями неизбежно сопровождались перевороты, но никогда – демократические преобразования… Право власти судить, где информация «фактически» правдива, а где «фактически» ложна – первый шаг к диктатуре. Свобода, отнятая у одних, обязательно обернется свободой, отнятой у всех. Оценка газет – дело читателей, а не президентов.
В статье дается слово руководителям нескольких демократических газет, запрещенных к выходу главарями ГКЧП. Им задается один вопрос: как вы относитесь к запрету «Правды» и ей подобных изданий?
Егор Яковлев, главный редактор «Московских новостей». Эти издания призывали к путчу задолго до путча. Однако я хотел бы, чтобы закрытие проходило безукоризненно конституционным образом.
Владислав Фронин, главный редактор «Комсомольской правды». Я считаю, что это – неправильный шаг. Это нужно было делать в рамках Закона о печати.
Павел Гусев, главный редактор «Московского комсомольца». Я никогда не был приверженцем этих газет. Но в этой ситуации нахожусь на демократических позициях. И не считаю нужным принимать драконовские меры.
И. Захаров, зам главного редактора «Независимой газеты». В данных обстоятельствах закрытие этих газет и возможно, и нужно. У нас еще нет конституционного правового государства. Идеалы цивилизации, конечно, замечательны, но не всегда уместны.
Таковы мнения тех, – пишет Надеин, кто не склонил головы перед путчистами, несмотря на запрет. Запрещенные газеты тогда вышли, но – в урезанном формате со статьями-призывами, похожие больше на листовки… Редакторам «Правды», «Гласности», «Рабочей трибуны», не говоря о профашистских изданиях вроде журнала «Молодая гвардия», и в голову не придет выпускать подпольные издания своих газет, – продолжил Володя. – Вне своих полированных кабинетов эти люди беспредельно трусливы, в чем мы имели счастье убедиться на примере бывшего главного редактора нашей газеты Ефимова.
И в заключение:
Эпоха наших мудрых, всеведающих и безошибочных правителей на этой неделе пришла к концу. Отныне нами руководят люди, не застрахованные от ошибок. Мы начинаем чувствовать то, что во многих странах является естественным: личное, ничем не понуждаемое согласие со своими лидерами. Они – наши. Они руководят нами с нашего согласия, а потому всегда открыты для требований. Должны быть открытыми.
Президент России избежит требования, если он сам отменит свое решение о закрытии коммунистических газет. Решение закрыть их его недостойно.
Согласно указу, запрет на коммунистические издания носил временный характер, но снят был очень уж быстро. Мы не знаем, повлияла на это каким-нибудь образом наша публикация или нет, хотя имелось достоверное свидетельство, что она горячо обсуждалась в ближайшем окружении Ельцина. Но ее значение в глазах известинцев выходило далеко за рамки конкретного президентского документа. Статьей Надеина газета как бы заявляла всей власти и всему обществу, что для нее нет ни одной запретной темы, ни одного вне критики государственного чиновника, включая самого популярного в России.