12
Во время летних каникул Харви Суайр отправился с Дейкром в Испанию. Они провели пять недель по-походному в Коста-Брава, путешествуя в старом «фольксвагене», который купил Дейкру его отец.
Все говорили, что после несчастного случая Харви изменился. В школе Дейкр не задумывался над этим – был занят зубрежкой к экзаменам. Но на каникулах он заметил, что его приятель стал слишком молчаливым, даже угрюмым, потерял всякий интерес к выпивке и балдежу и не пытался кадрить девчонок. То ли Харви скучал по Энджи, размышлял Дейкр, то ли беспокоился об экзаменах. Его старик – редкий негодяй, и, должно быть, Харви боится, что провалился, – он совсем не говорил об экзаменах.
Дейкр припомнил те первые несколько недель, когда Харви вернулся в школу после несчастного случая, его странные замечания о том, что он видел Бога и свою умершую мать, его жуткую драку с Рекеттом. И потом – эта стена отчуждения, которую он воздвиг вокруг себя.
Жарким ленивым полднем в самом конце августа Дейкр высадил Харви у его дома – большого шикарного особняка в псевдотюдоровском стиле в Уимблдоне. Он открыл пропыленный, захламленный багажник «фольксвагена», выволок оттуда рюкзак Харви, палатку и пластиковый пакет с беспошлинным виски и сигаретами и с глухим лязгом захлопнул крышку.
Оба они были усталые, грязные и нечесаные после ночи, проведенной на пароме из Саутгемптона, и впервые от Дейкра не несло «Брутом». Они вскользь пообещали звонить друг другу, и Дейкр нажал на газ и выжал сцепление с таким чувством, будто высадил незнакомого пассажира, которого подвозил пару миль, а не своего лучшего за последние пять лет друга.
В грязной футболке, расклешенных джинсах и поношенных ботинках Харви прошел по короткой гравийной подъездной дорожке мимо машины матери – синего «мини», которая стояла под слоем пыли, нетронутая со времени ее смерти. Отец не разрешал садовнику мыть машину, а Харви – ездить на ней; она стояла там, создавая иллюзию, что все хорошо, что мать дома и готовит чай.
Харви порылся в рюкзаке, нашел ключ и отпер тяжелую дубовую дверь. Не закрывая ее, поспешил к столику в прихожей и уставился на оловянный поднос, куда домработница всегда складывала почту.
Сверху лежала утренняя газета «Телеграф». Заголовок крупными буквами сообщал: «МЕНЕДЖЕР „БИТЛЗ“ ЭПШТАЙН НАЙДЕН МЕРТВЫМ».
Харви пробежал глазами заметку, заинтересовавшись, как менеджер умер, и отложил газету. Под ней была стопка почты, наверху – открытка с изображением боя быков. Повинуясь чувству долга, Харви отправил эту открытку отцу три недели назад, – должно быть, она пришла только этим утром. Интересно, получила ли Энджи его открытки. Он послал ей три.
Сегодня вечером Харви намеревался переспать с ней.
Он тщательно просмотрел почту, но вся она была адресована отцу. Ему – ничего. Разочарованный, он с громким шлепком бросил стопку назад на поднос. Дом был пустой и темный, пахло полиролем. Отец был во Франции, он вернется только через неделю, и Харви был этому рад.
Он еще раз просмотрел письма – вдруг пропустил то, которое так ждал. Затем проверил почтовые штемпели, – возможно, письмо адресовано отцу. Ничего. Он нетерпеливо выдвинул средний ящик стола и увидел маленькую аккуратную стопку почты на свое имя.
Сердце учащенно билось, когда он просматривал ее. Почты было немного: пара конвертов, похожих на приглашения на вечеринки, банковский счет, сентябрьский выпуск журнала «Пари матч». И тут он увидел долгожданный конверт – маленький, темно-желтый, с напечатанными на нем его именем и адресом, с почтовым штемпелем, говорящим о том, что письмо отправлено из школы. Конверт уже был открыт.
Дрожащими руками Харви вытащил белый листок и на какое-то мгновение отвел глаза, не решаясь взглянуть на машинописный текст. Наконец он перевернул лист. Там говорилось:
Экзаменационная комиссия Оксфорда и Кембриджа
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СДАЧЕ ЭКЗАМЕНОВ НА АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Харви Квентин Эдвард Суайр
Биология: отлично.
Химия: отлично.
Физика: отлично.
Харви снова просмотрел отметки, потом еще раз. Господи.
Кривая, недоверчивая усмешка появилась на его лице.
Усмешка постепенно сошла на нет. В зеркале над столиком он увидел свое отражение – перепачканное и загорелое лицо, слишком длинные волосы в беспорядке, вокруг подбородка и на верхней губе тоненькие волоски. Глаза его мерцали, как свеча на сквозняке. Он снова опустил взгляд на листок с машинописным текстом, и его пронзил какой-то холодок.
Харви испугался.
Он слышал ровное гудение холодильника в кухне, тиканье дедушкиных часов на лестничной площадке наверху.
Три пятерки.
Ему никто не поверит.
И тогда он разозлился. Да плевать на них всех. Они ведь не верят, что он видел свою маму. Ну ладно, они правы. Галлюцинация. То, что он видел мать, просто галлюцинация. И то, что он видел экзаменационные задания, тоже галлюцинация. А правда в том, что он – блестящий ученик. Но ни у кого не хватило мозгов, чтобы это оценить.
Харви вгляделся в свое отражение в зеркале, ища поддержки. Отражение отвернулось. Он со злостью пнул ногой столик, и оловянный поднос, словно гонг, отозвался звучным эхом. Харви подхватил свои сумки, рюкзак и начал подниматься по лестнице.
На каникулах он несколько раз чуть было не проговорился Дейкру. Но каждый раз ему вспоминались насмешки, которым он подвергался из-за того, что рассказал своим друзьям подробности несчастного случая. Один раз он даже начал говорить, но Дейкр высмотрел девчонку, которая ему приглянулась, и развязной походочкой зашагал на танцевальную площадку, пытаясь завлечь ее.
Энджи, выслушав все, что он рассказал о матери, не рассмеялась. Она смогла понять. Но о том, что произошло сейчас, он не мог ей рассказать, не мог рассказать никому.
Три пятерки. Он попытался вспомнить ту ночь, когда, лежа в дортуаре, парил над своим телом точно так же, как тогда, во время аварии. Теперь, когда с экзаменами покончено, он пытался проследить все свои шаги, выяснить, мог ли он пройти незамеченным через личные апартаменты заведующего пансионом и выйти на улицу. Двери были заперты на замок и на засовы, но открывались они просто. Дверь в общую комнату преподавателей тоже была заперта, ее он бы не смог отпереть. Конечно, в ту самую ночь она могла остаться и незапертой. Могла.
Должно быть, так оно и было.
По-видимому, он пришел туда во сне, как лунатик, и увидел на столе экзаменационные задания. А то, что он читал их через плечо мистера Стиппла, ему приснилось.
Определенно, так оно и было.
Харви беспокоился, что отвечал на экзаменах слишком точно, слишком безупречно, следовало бы сделать несколько ошибок, чтобы не возникло подозрений, что он шпаргалил. Но ведь еще нужно доказать, что он мошенничал. Он вспомнил, что на него обратил внимание наблюдающий за ними преподаватель, в те дни он то и дело прохаживался мимо его стола, скрипя своими ботинками по голым деревянным половицам. Но ни разу не заговорил с ним, не поинтересовался, что он делает.
Потому что он не делал ничего предосудительного.
Харви довольно ухмыльнулся, представив, какие будут лица у этих высокомерных преподавателей, которые говорили, что у него нет шансов сдать экзамены. У этого Стиппеля-ниппеля. И мистера Мэтти.
Странно только, почему отец не попытался связаться с ним, когда открыл конверт. Ну конечно, он же не знал его адреса в Испании. Подлец, мог бы оставить записку. Мог бы сказать что-нибудь приятное, поздравить сына. А может, он не поверил оценкам. Что ж, ему придется в них поверить. Им всем придется в это поверить.
На двери его спальни все еще висела табличка: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ». Он повесил ее, наверно, лет десять назад. Харви вошел в комнату – все в ней осталось как было, разве что стало немного поопрятней, и это ему понравилось. Он любил, чтобы в комнатах был порядок, чтобы нигде не было пыли, даже в таких местах, где ее не видно. Миссис Мэннингс, домработница, понимала это. Однажды, когда ему было семь лет, он пригрозил ей увольнением за то, что она не стерла пыль с гардероба. Если в комнате, где он находился, было плохо убрано, ему казалось, что к нему прилипает грязь.
Комната была его личным владением – достаточно большая, с потертым красным ковром, который раньше лежал в столовой, с умывальником и окном, выходящим в дальний угол сада и на соседний участок. На стенах – холодные, коричневые с позолотой, полосатые обои, их наклеила мать, когда он уехал в Уэсли: она считала, что они придают комнате «взрослый» вид. На потолке виднелось похожее на летучую мышь пятно от сырости: насколько он помнил, оно всегда было там.
Над его постелью висела черно-белая фотография Джанет Лей в «Психо», лицо ее застыло в ужасе, кровь стекала по кафелю в душевой. Верхний левый угол постера отклеился и свисал вниз.
У окна стоял деревянный стол, на нем – маленький микроскоп, несколько приборов, скелет мыши с крошечной полоской меха на грудной клетке. Одна ее лапка застыла в воздухе, как будто яд, который дал ей его отец несколько лет назад, подействовал на нее, когда она куда-то шла. На нескольких полках выстроились стеклянные банки, в которых плавали в формалине лягушки, мыши, крысы и жуки. На других полках стояли медицинские книги, одни он купил в букинистических магазинах, другие отдал ему отец: «Анатомия» Грэя, «Современная патология» Н. Кирхема, «Медицинский словарь» Чемберса, «Руководство по вивисекции» Каннингема.
На самом видном месте, на комоде, возвышался четырехугольный стеклянный сосуд, поделенный на секции, в котором находились пять человеческих зародышей, свернувшихся, словно они все еще лежали в утробе матери, и для большей наглядности подкрашенных красной краской. Самый маленький – высотой с дюйм, самый большой – четыре дюйма. Их подарили отцу несколько лет назад, а он в конце концов их выбросил. Харви извлек их из мусорного бака.
Смерть всегда зачаровывала его. Ящики письменного стола Харви были набиты вырезками из газет и журналов, запечатлевших смерть, особенно хорошие фотографии помещал «Пари матч», лучшие из тех, что ему приходилось видеть. Его отец думал, что он покупает журнал, чтобы совершенствоваться во французском. Часто там были запечатлены жертвы автомобильных катастроф, изувеченные и покореженные так же, как те транспортные средства, которые их убили. Иногда там попадалась и хорошая фотография убийцы.
Больше всего Харви любил разглядывать толстого пожилого гангстера в костюме-тройке, с цепочкой от часов, рухнувшего в несъеденный обед в ресторане «Ритц». Кровь сочилась из дырки на его виске прямо в бокал, будто его голова была зловещим графином с вином.
Интересно, дома ли Энджи. До его отъезда в Испанию их отношения несколько продвинулись. В саду во время вечеринки она позволила ему потрогать свои груди. И терлась промежностью о его затвердевший член. Но Харви так и не удалось выяснить правду о Рекетте – действительно ли тот переспал с ней, пока он находился в больнице. Он не верил этому, не верил, что она могла допустить до себя такого безобразного слизняка, как Рекетт, а его отталкивать.
Харви прошел через спальню родителей – большую пастельно-розовую комнату с мебелью из орехового дерева, с видом на сад и бассейн. В воздухе висела духота – окна были закрыты. На трюмо стояла цветная фотография матери – она смеялась, свет попал ей прямо в глаза. Печально глядя на нее, Харви принялся размышлять.
«Господь очень тобой недоволен».
Как пощечина.
«Она больше никогда не хочет тебя видеть».
Пощечина.
Он почувствовал запах ее духов, исходящий от постельного белья, от стеклянных пузырьков на трюмо. Подошел к гардеробу орехового дерева, открыл дверцу, выдвинул ящик и уткнулся лицом в стопку ее джемперов. Он ощущал мягкое тепло кашемира и вдыхал таинственный, остро ощутимый запах ее тела.
Если бы поговорить с ней еще разок!
Если бы он сопротивлялся сильнее, если бы он только сильнее боролся!
«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»
Харви еще глубже погрузил лицо в ящик, крепко зажмурил глаза, почувствовал, что шерстяная материя стала мокрой от его слез, и принялся раскачиваться вперед-назад; сквозь его крепко стиснутые зубы вырвался долгий, протяжный вой, похожий на звук пара, выходящего из кипящего чайника.
Он задвинул ящик, сел на низкую мягкую постель и успокоился. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер Энджи. Ответила ее мать, которая, судя по голосу, как всегда, рада была его слышать; она пошла позвать Энджи.
– Харви? – Голос Энджи звучал холодно, будто он оторвал ее от чего-то важного, и это его несколько охладило. Он-то ожидал, что она будет ему рада.
– Я приехал, – сообщил он.
– Правда? – Она замялась. – Здорово.
Последовало молчание.
– Сегодня днем, – добавил он.
Снова молчание.
– Я думала, ты не приедешь до следующей недели.
– Мы поиздержались. – И опять молчание. – И, кроме того, я хотел увидеть тебя. – Он закусил губу и пожалел, что сказал это.
– Хорошо провели время? – Энджи говорила так, будто куда-то торопилась.
– Да. Классно. Сногсшибательно.
– Здорово, – повторила она.
– Я получил результаты экзаменов.
– Правда?
Ее голос звучал как-то странно. И чем сильнее он старался изобразить энтузиазм, тем отчужденнее она становилась.
– Я… я сдал лучше, чем надеялся.
Молчание.
– Я подумал, может, мы бы… знаешь… отметим это?
Ответа не последовало. Харви услышал, как щелкнула зажигалка и Энджи затянулась сигаретой. Он подумал о ее вьющихся светлых волосах и нежной коже, о вздернутом носике и веснушках, о длинных загорелых ногах и больших прохладных грудях, которые он уже знал на ощупь, ласкал.
– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.
– Нет, не могу, – ответила она. – Мне нужно мыть голову.
– А-а-а… Моего отца нет дома, – неуверенно произнес Харви. – Весь дом в моем распоряжении, понимаешь? Я… – Голос его постепенно замолк. – А как насчет завтра?
– Завтра у меня день рождения. У нас будет вечер в семейном кругу.
Харви замялся.
– А в четверг или в пятницу?
– Наверное, уеду на уик-энд на морскую прогулку.
– Понимаю. – Он уставился на свое отражение в трюмо. – Я думал… пока я один дома…
– Я тебе позвоню, когда вернусь… – сказала Энджи.
– Что случилось? Когда я уезжал, ты говорила, что будешь по мне скучать.
– Не знаю. – Она еще никогда не разговаривала с ним таким ледяным тоном. – В последнее время ты стал какой-то странный.
– Странный?
– Ну да, чудной.
– Что ты имеешь в виду?
– Да вся эта чепуха насчет твоей мамы. Ты меня просто достал.
– Я… я думал, тебе интересно.
– Интересно минут пять-десять, но не все же время.
– Давай встретимся и поговорим.
– О чем?
Харви изо всех сил старался мыслить ясно.
– О нас.
– Я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – И Энджи повесила трубку.
Харви уставился на молчащий телефон. Потом перевел взгляд на свое отражение и повесил трубку.
– Сука, – сказал он вслух. – Корова.
Он почувствовал, как в нем поднимается злоба, ядовитая злоба: встал, пнул ногой кровать, потом пнул стоявший перед ним пуфик, тот отлетел и ударился о туалетный столик. Фотография матери упала на ковер. На нее свалилась серебряная щетка для волос, и стекло треснуло. Харви выскочил из комнаты и помчался по коридору.
Конец ознакомительного фрагмента.