Прежде чем заступить на первое ночное дежурство, я несколько дней входила в курс дела, узнавая местные порядки и особенности. Новые коллеги возлагали большие надежды на моё появление, потому что потребность в докторе-дежуранте была очень высока, и каждый из них устал брать дополнительные ночные смены, залатывая кадровые бреши собственным гуманизмом. По правилам, процедура оформления работника в такое заведение должна быть весьма продолжительной, – не знаю, каких ангелов планировал видеть в стенах тюрьмы тот, кто писал эти инструкции, но специально обученные люди в форме наводили справки о моей семье едва ли не до седьмого колена. «Вдруг твоя бабушка – агент Моссада?» – смеялась Ольга. Мне объяснили, что на такую работу стараются не брать, например, тех, чьи родственники сидели в тюрьме или живут за границей. При этом сотрудников в тюрьме не хватало, и соблюдение подобных регламентов «на безрыбье» попросту создавало учреждению надуманные, дополнительные трудности. Как будто им было из кого выбирать! Как бы то ни было, реальная жизнь очевидно отличается от бумажной, и поскольку все это понимали, я приступила к работе до того, как официальное оформление было завершено.
В первый день меня вызвал к себе начальник охраны. Его кабинет выглядел по-спартански, но над столом был размещён портрет президента в золочёной рамке, а перед начальником красовался дорогой письменный набор из змеевика. Впрочем, в данных обстоятельствах богато сверкающие маленький глобус и вертикально торчащее перо выглядели дешёвой бутафорией.
Начальник задавал вопросы про моё обучение и место жительства, про ближайших родственников.
– Были ли ваши родители судимы? – Поинтересовался он казённым голосом. Я ответила отрицательно. Мои родители развелись, когда мне было четыре, и я многие годы не видела своего отца.
Через пару дней он пригласил меня снова и сообщил, что информация неверна. Оказывается, когда мой отец был юн и зелен, его уличили не то в мелкой краже, не то в хулиганстве. Для меня это оказалось сюрпризом, о чём пришлось тут же составить объяснительную. Ручку начальник мне щедрым жестом предоставил, – не из змеевика, а из погрызенного пластика, вынутую из кармана. Моё трудоустройство в этот день висело на волоске, однако необходимость «прикрывать» ночные дежурства по больнице оказалась весомее регламентов.
После короткого разговора по телефону с начальником больницы мой собеседник сменил маску цербера на боярскую: теперь выходило, что только благодаря его великодушию я могу остаться на этой работе мечты. Я подыгрывала ему, с уважением кивая головой. Уже прощаясь, он вдруг сделал паузу и сообщил серьёзным голосом, что мне не следует афишировать моё новое место работы ни друзьям, ни в социальных сетях. Дело в том, что у заключённых на свободе остаются связи – родственники и знакомые, – которые могут точить зуб на пенитенциарную систему. И вряд ли они станут разбираться, кто прав, кто виноват, а отомстить сотруднику «органов» несложно, достаточно лишь подкараулить его в тёмной подворотне.
Я начала обживаться на новом месте. Наша больница была отделена от обычной городской среды четырьмя блокпостами. На первом мы должны были оставлять телефоны и ценные вещи. Однако Ольга сообщила мне, что достаточно сказать даме в окошке, что телефона у меня с собой нет. Конечно, существует риск, что заключённые исхитрятся и выкрадут сотовый из моего кармана. А ещё они могут донести охранникам о нарушении правил. Поэтому мобильник не следует показывать ни людям в форме, ни санитарам, ни пациентам.
– А что будет, если выкрадут? – Поинтересовалась я. – Они же побег с его помощью могут организовать?
– Я тебя умоляю, – Ольга посмотрела на меня как на ребёнка. – Сперва они позвонят родным, а потом спустят весь твой баланс на звонки проституткам, вот и всё веселье.
На втором КПП я демонстрировала свой новенький пропуск, прикладывала палец к считывающему устройству и проходила через рамку металлоискателя. По всей видимости, рамка не работала, потому что мне ни разу не довелось наблюдать, как она обнаруживает спрятанные в карманах телефоны, ключи или вообще хоть что-нибудь. После этого пункта женщинам-сотрудницам было запрещено передвигаться по территории без сопровождения мужчины. Было забавно, когда стайке здоровых и полных сил дам приходилось дожидаться какого-нибудь щуплого лейтенанта. Когда мы шествовали все вместе, со стороны, должно быть, сложно было понять, кто же в этой компании кого охранял. Однако правило оставалось нерушимым. Мы прилежно стояли около двери и дожидались случайного попутчика мужского пола. Чтобы не заставлять женщин долго ждать, по территории тюрьмы резво перемещались так называемые «бегунки» – заключённые, в функцию которых входило сопровождение. «Бегунки» были очень предупредительны и вежливы, однако чувствовали своё привилегированное положение по сравнению с остальными зэками, и им ничего не стоило не только грубо окрикнуть, но и оттолкнуть с дороги не слишком расторопного товарища в чёрном, подметающего асфальт.
Затем немногочисленные в общем сотрудницы разбредались по территории кто куда: в пищеблок или другие хозяйственные помещения, в больницу. Меня проводили через третий и четвёртый КПП; оба они представляли собой большие железные ворота на автоматических замках, управляемых дежурными зэками. И это всегда казалось мне несколько абсурдным: заключённые опасны, и поэтому существует столько правил, блокпостов, кирпичных и бетонных стен, колючей проволоки. Но кто же защищает нас, гражданских, от этих страшных людей? Сами же заключенные.
Весна на территории тюрьмы диаметрально отличалась от той, что царила в городе. Из мира дорожной грязи, мусорных куч на обочинах и не прикрытой травой пыли, в которую колёса автомобилей со временем превращают землю на стихийных парковках, каждое утро я попадала в мир безупречной чистоты. Здесь, за кирпичной стеной, увенчанной колючей проволокой, газоны с ранними цветами не были испорчены ни одним окурком, асфальт всегда был тщательно подметён, и каждый уголок на плацу между вторым и третьим КПП напоминал своей чистотой парадный проспект ранним утром в день города. Вся территория могла бы походить на прекрасный парк или сад, будь здесь поменьше бетона, асфальта и стен. И если бы навстречу попадались другие лица – менее напряжённые и землистые, без затаённой пружины готового к прыжку зверя во взгляде. В один из моих первых дней я, ожидая «бегунка» на крыльце после второго блокпоста, наблюдала, как под проливным дождём дежурные уборщики механически и совершенно безнадёжно продолжали подметать несчастный плац, хотя потоки воды и без того смывали с него последние пылинки. Вероятно, зэки просто отрабатывали свои положенные часы, в течение которых было регламентировано – подметать. Учитывать в правилах погодные условия? Ну что вы, какие мелочи…
Иногда мы с Ольгой обедали вместе в столовой. Там трудились несколько женщин из гражданских, и им помогали заключённые – молодые юноши, расторопные и чрезвычайно вежливые к сотрудникам. Своим профессионализмом они были очень похожи на лучших официантов из городских ресторанов, однако их одежда и их глаза нарушали эту иллюзию. Я была удивлена, что всего за несколько рублей можно приобрести полный обед, простой, но вполне приемлемый – такую цену «на воле» я платила за полбуханки хлеба. Казалось, время здесь остановилось, и всё ещё царит Советский Союз: всё дёшево, незамысловато и словно только что сошло с какого-то особого пищевого конвейера. Яйца с майонезом. Перловка. Суп…
Очень быстро я поняла, что мои академические знания к реальности тюремной больницы не всегда применимы. Один опытный хирург – Анатолий Сергеевич, пожилой и добрый алкоголик с дружелюбной улыбкой – оперировал пациента с повреждённой ногой. Хирург смонтировал аппарат внешней фиксации, призванный удерживать сломанные кости в нужном положении: спицы, металлические скобы, полукольца. Я молча ассистировала. Однако когда мы вернулись в ординаторскую, воскликнула удивлённо:
– Какой странный аппарат вы сделали! Меня учили, что металлические дуги не должны касаться отёкших тканей, а у вас они вплотную, просто лежат на его ноге. У него же будет некроз!
– Увидишь, – ответил он спокойно, – он скоро будет бегать. Здесь всё иначе, зэки находятся в экстремальных условиях, и их организмы мобилизуются максимально, как на войне. Окопный синдром – слыхала? Такой аппарат у любого в обычной больнице вызвал бы некроз, но только не у наших.
Несколько дней спустя я имела возможность убедиться в точности его прогноза: отёк у пациента, вместо того чтобы среагировать на корявый аппарат разрушением тканей, напротив, уменьшился, и в целом динамика обнадёживала.
В другой раз мне довелось наблюдать, как тот же Анатолий Сергеевич лечил больного с абсцессом. Он вскрыл очаг, как полагается, но после этого рекомендовал санитарам обрабатывать поражённое место не антисептиком, чего я логично ожидала, а хозяйственным мылом. Я остолбенела от изумления. Такого в учебниках не писали! Век тончайших цифровых технологий, уникальных хирургических материалов, искусства кропотливого врачевания на уровне мельчайших кровеносных сосудов – всё это было словно на другой планете, здесь о таком даже не слыхали. Хозяйственное мыло – что за варварство!
– У нас не хватает лекарств, – ответил Анатолий Сергеевич на мой потрясённый взгляд. – Нет даже достаточного количества обезболивающих и жаропонижающих. Дело в том, что наша больничная аптека находится на территории тюрьмы, и поэтому не имеет адреса. Мы просто не можем заказывать лекарства по тем же программам, что и обычные больницы. Система дурацкая, ловчим как можем. Некоторые препараты можно просить у родственников больных, но их всегда привозят с большой задержкой. А иногда у коллег выпрашиваем, из других больниц…
Его слова подтвердились уже на следующее утро, когда я, зайдя в ординаторскую, застала обрывок телефонного разговора Валерия Петровича, начальника больницы, с его старым другом из онкоцентра.
– И пожалуйста, дружище, своруй для меня тот препарат, а? Ты понимаешь, больного лечить нечем…
Придя домой, я выгребла свою аптечку, отложила кое-какие лекарства и на другой день принесла в больницу, процедурной сестре нашего отделения.
– Спасибо большое! – Искренне улыбнулась она.
– Я не уверена на самом деле, что мы можем использовать эти средства, – я была честна. – Срок годности вышел.
Конец ознакомительного фрагмента.