Глава девятая
Леонид Островой, бывший штабс-капитан лейб-гвардии Преображенского полка, дворянин и разорившийся помещик из мелкопоместных, уже четвёртый месяц «работал» «батькой Дьяволом». Четвёртый месяц «борцы за народное счастье» наводили совсем не благоговейный трепет на жителей окрестных сёл. Самих жителей «батька» не трогал. Не от доброты и не по роли «заступника за народ»: трогать можно было только самих жителей. Иного «движимого имущества» в наличии не имелось. В этом «Дьяволу» здорово «помогли» атаманские гайдамаки. Их «помощь» избавила «батьку» и от проведения мобилизации. Добровольцев набралось так много, что пришлось разделить их на два отряда и объявить о сформировании «народной повстанческой армии батьки Дьявола».
Воевала эта «армия», разумеется, не на фронте. По «идейным соображениям», разумеется. Один из отрядов регулярно «инспектировал» железную дорогу «в полосе ведения боевых действий». Иногда он даже отваживался на «экспроприацию» «красных», «белых» и прочих «зелёных» обозов с провиантом и вещевым довольствием. Другой в это время находился в «боевом охранении» – точнее, «на стрёме» – и отчаянно завидовал первому. Завидовал напрасно: Дьявол регулярно проводил «ротацию» отрядов. Поэтому завистливые настроения имели устойчивую тенденцию к перемене носителей. Это обстоятельство способствовало увеличению КПД каждого из отрядов при проведении «боевых операций».
Реквизированное добро поступало для учёта и сортировки в распоряжение главного интенданта «армии» Ваньки Хряка – в «добрачный» период поручика Белецкого. Белецкий, бывший личным казначеем головного атамана, столь плодотворно – для себя – поработал на этом посту, что когда Семён Васильич провёл ревизию его деятельности, то вначале ужаснулся результатам. Но вскоре чувство негодования сменилось искренним восхищением талантами добычливого казначея. Как итог: вместо того, чтобы отправить бывшего поручика для продолжения службы в «войсках архангела Михаила», к чему тот уже смиренно готовился под руководством куренного священника, атаман дал ему шанс искупить вину.
Белецкий согласился с радостью. Ещё бы: он получал не только отсрочку, но и доступ к очередной кормушке. В «надлежащем» распоряжении его этим доступом можно было не сомневаться. Однако о недооценке атаманом талантов казнокрада не было и речи. Назначая его на должность, атаман учитывал давнюю «взаимную симпатию» Острового и Белецкого. Источником её были исключительно «коммерческие противоречия». В силу «служебных» обязанностей каждого в банде, эта «симпатия» не могла не вылиться в соперничество и даже в борьбу друг против друга. Как минимум, взаимное недоверие «соратников» атаман обеспечивал себе «железно».
А ещё Семён Васильич полагал, что документы ревизии вкупе с чистосердечными признаниями казначея в отъёме денег у «куреней», будь они доведены до сведения рядовых «незалежников», делали пребывание Белецкого на этом свете весьма проблематичным. Правда, только будущее могло подтвердить или опровергнуть его суждения.
Но Белецкий действительно старался. А стараться он умел. И хотя даже здесь он не смог изменить принципу «два пишем – один на ум пошло», без него даже этот «остаток от двух» имел бы ничтожные шансы на попадание в «кассу» банды. А Белецкий так поставил дело сдачи «конфиската» и «экспроприата», что «идейные заступники за народ» считали за благо по-хорошему расстаться с «обременительными» ценностями. Ежемесячно он отчитывался «о проделанной работе» лично перед атаманом. Тот, хотя и понимал, что какая-то часть добра не могла не прилипнуть к рукам неисправимого казнокрада, в целом был доволен показателями.
Но и «батька Дьявол» не остался внакладе. Помимо налаженной им централизованной торговли реквизированным барахлом, он организовал и собственные «каналы» для сбора ценностей. По ним, хоть и жиденькими ручейками, к нему в карман попадало всё то, что осталось незамеченным хищным оком его казначея.
Таким образом, все участники «экспроприационных мероприятий» – в большей или меньшей степени – могли быть довольными итоговым результатом. Исключение составляла только одна сторона: объекты «экспроприации».
К июню девятнадцатого «батька» так «развернулся» – ну, то есть, обнаглел – что расширил границы подконтрольной ему территории почти до рубежей анархистского Валяй-Поля. Все поезда, следовавшие из Ростова в направлении Красильникова и далее, становились его добычей «по умолчанию».
В одном из таких поездов в начале июня и ехал «капитан» Концов: в Ростове ни Главнокомандующего, ни его штаба не оказалось. И тогда несостоявшийся диверсант, в нарушение всяких правил конспирации, «отбил» в Киев телеграмму следующего содержания: «Дядю не встретил зпт еду поиски тчк». После чего он решительно направился в Екатеринослав, где, по слухам, и должна была обосноваться Ставка Иван Антоныча. Концов считал себя человеком долга. Потому, что он должен был получить орден и кресло.
Но на второй день пути обитатели поезда имели сомнительное удовольствие личного знакомства с «вольной армией батьки Дьявола». Подавляющее большинство их после непродолжительной дискуссии на тему «Кошелёк – или жизнь» предпочло второе. В порядке «добровольного обмена ценностями» это большинство сочло возможным расстаться с кошельком, а заодно и прочим обременительным в дороге имуществом, как то чемоданы, баулы, сундучки и даже избыточные в жаркую погоду меха и кожи.
Но в одном из вагонов оказался человек – один-единственный такой – который не захотел расставаться с новенькими хромовыми сапогами. Этим человеком был капитан Концов. И когда ворвавшиеся в купе бородатые «воители за народ» заорали: «Руки у гору!» и «Сымай чоботы!», Павел Андреич поступил вопреки общему мнению. Под испуганные взоры своих попутчиков – ротмистра Дулина и поручика Дубицкого, мгновенно выполнивших обе команды – он бесстрашно ринулся на захватчиков. Он – раз одному! Раз – другому! Раз – третьему! Раз – четвёртому! Раз…
И тут на него навалились, как впоследствии утверждал сам Павел Андреич, не менее двадцати негодяев. Вопрос о том, как они все смогли уместиться там, благоразумно опускался. Павел Андреич отбивался, как лев, оказательством чему были несколько сломанных носов и челюстей, не говоря уже о многочисленных синяках на лицах «дьяволовцев».
Как ни сопротивлялся Павел Андреич, но двадцать негодяев – это чуть ли не пять негодяев. И, в конце концов, его скрутили. В этом негодяям весьма деятельно – правда, не по своему хотению, а по «настоятельной просьбе» негодяев – пособляли ротмистр с поручиком. Это, увы, не дало им никаких льгот при их собственной «упаковке».
В знак особого восхищения мужеством отважного офицера «повстанцы» даже хотели произвести расчёт за сапоги непосредственно в вагоне. Но уж больно хорош был на капитане новенький, с иголочки, мундир, который пришлось бы в таком случае испортить дырочками и трудно выводимыми пятнами!
Вскоре насыпь была заставлена движимым имуществом, в том числе, и женщинами половозрелого возраста, «упрошенными» дьяволовцами «остаться погостить». Почувствовав облегчение, паровоз дохнул грязным дымом на остающихся, и медленно покатился вперёд.
Господ офицеров сразу же отделили от «груза». Уже один этот «отрыв от коллектива» свидетельствовал о том, что к «трофеям длительного пользования» они отношения не имеют. Шансы даже на краткосрочную перспективу становились всё более призрачными…
Не устраивая ненужной канители с завязыванием глаз, «повстанцы» сопроводили пленных в какое-то богом забытое село. В какой-то крытой ржавой соломой хате им развязали руки. Нахального вида молодчик с вьющимся густым чубом, выбивающимся из-под траченной молью папахи, открыл крышку погреба и велел им спускаться вниз. Увесистые пинки, которыми он награждал господ офицеров, увеличивали пропускную способность объекта.
Старая деревянная лестница жалобно пищала под босыми ногами. Было темно. Пахло сыростью и какой-то кислятиной. Внезапно раздался чей-то вопль: спускавшийся первым Концов наступил в темноте на что-то мягкое. Где-то чиркнула спичка. Вспыхнуло неяркое пламя – ненадолго, но этого времени хватило для того, чтобы разглядеть «внутреннее убранство» погреба.
Оказалось, что он обитаем: прямо под лестницей скулил от боли придавленный Концовым мужчина в кителе с полковничьими погонами, а в углу расположился чиркавший спичками молодой капитан.
– Капитан Баранцев, – мрачно буркнул он. – Прошу, господа, представиться полковнику Лбову.
Концов насмешливо, без тени сострадания на лице, посмотрел на жалобно скорчившегося полковника, и «представился»:
– Капитан Концов. А эти «герои», – он, не оборачиваясь, ткнул большим пальцем на поникших головами Дулина и Дубицкого, – со мной.
После такой выразительной аттестации «героям» не оставалось ничего другого, как представиться себе под нос.
– Полковник Лбов, – дрожащим голосом простонал «раненый»
Концовым. Этой показательной дрожи Пал Андреичу хватило для того, чтобы немедленно «заняться быком и его рогами».
– Ну, что будем делать, господа? – решительно «ухватился» он «за рога».
Полковник жалобно всхлипнул.
– А что мы можем сделать?
– Больше мужества, полковник! – героически возмутился Концов. – Стыдитесь!
– Кого? – всхлипнул полковник. – Кого мне прикажете стыдиться? Вас? Так Вас самого не позднее завтрашнего утра «прислонят к стенке»! Или их?!
Он обвёл трясущейся рукой остальных «сокамерников».
– Так они вместе со мной и с Вами будут подпирать эту «стенку»! Может, этих самозваных «борцов за народ»?! Так они забудут о нашем существовании сразу же, как только повернутся задницами к нашим «героически» павшим телам! И кто узнает, как я встретил свой последний час – плюя им в лицо, или вымаливая пощаду?!
В отсутствующем воздухе повисло гнетущее молчание, изредка оживляемое всхлипами «героического» полковника.
– Полковник прав, – мужественно капитулировал Баранцев. – Нам всем – крышка!
– А вы что скажете?
Ступнёй правой ноги Концов не позволив Дулину и Дубицкому прикинуться всего лишь «транзитными ушами». Оба офицера тут же дружно расстались с последними остатками и без того сомнительного мужества.
– Какое «единодушие по линии мужества»!
Сплюнув от злости аккурат на галифе Дубицкого, Концов посмотрел наверх. Механически. А, может, и в поисках выхода – как из затруднительного положения, так и из погреба. Интерпретации этого взгляда были ещё впереди. А пока сквозь щели в плохо пригнанных досках отчётливо просматривались контуры чубатого молодца, охранявшего арестантов.
Деятельная натура Павла Андреича не терпела статичности, и он начал слоняться по погребу. Неожиданно он наткнулся на что-то твёрдое и достаточно острое: в этом его убедила резкая боль в ушибленной ноге. «Твёрдым» и «острым» оказался старый, ржавый, но вполне ещё дееспособный заступ.
– Идея! – воскликнул он. – Эта… как её… эврика!
– Что? Что такое? – встревожились «сокамерники». И тревога их была обоснованной: они ведь уже изготовились ожидать неизбежной развязки. Развязки, как известно, положено ожидать в скорбном бездействии обречённых. А энтузиазм капитана вносил диссонанс в сценарий и грозил «временным трудоустройством».
Концов воздел над головой осыпающийся ржавчиной заступ.
– Будем копать подкоп!
Теперь ответом ему было лишь напряжённое молчание вперемежку с уклончивым кряхтением из разных углов. На передний план опять – и опять с афронтом – выдвинулся полковник Лбов.
– Копать?! Мне – потомственному дворянину?!
В петушином голосе его вдруг прорезались металлически нотки. Полковник явно напрашивался на дискуссию – и не только словесную.
– Да Вы соображаете, что говорите?
Дискуссии не получилось – но от мордобоя Павел Андреич благородно воздержался. По причине отсутствия времени: ведь, если бить – то основательно. В минуту не уложишься.
– Вот Вы и начнёте первым!
Концов умел давить фронду в зародыше, что он и продемонстрировал на примере высокородного полковника. Подавление он заключил выразительным плевком в пол, после чего сунул в руки полковника тяжёлую железяку.
– Начинайте отсюда!
«Отсюда» было дальним от входа углом.
– Здесь должен быть выход на задние огороды! Да и не так слышно: глядишь, этот олух и не разберёт ничего.
– А если разберёт?
Это Дулин без сожалений расходовал последние крохи мужества.
Концов с нескрываемым презрением взглянул на ротмистра, который ещё в вагоне сорвал погоны, даже превосходя исполнительностью объём поданных команд.
– «А если разберёт», то Вы изобразите себя тужащимся на горшке и оглушительно пукающим при этом! Даже, если к тому моменту Вы уже наделаете в штаны!
Испуганное молчание «товарищей по несчастью» было испуганным. То есть, именно таким, каким и требовалось обстановкой.
– Ферштеен Зи? – «для закрепления материала» угрожающе добавил Концов, и свирепым взглядом просверлил насквозь обесцветившегося ротмистра.
И тут раздались оглушительные хлопки. Резкий специфический запах, доносящийся изо всех углов, не оставлял сомнений в источнике его происхождения. Однако персонифицировать его не представлялось возможным: шумно портили воздух все – за исключением бесстрашного Концова, разумеется! Последние остатки мужества покидали тела пленников в компании сероводорода.
Не услышать такое было нельзя – и часовой услышал. Отвалив крышку, он услышал уже не только звуки – и тут же отпрянул к стене.
– Фу-у-у! – брезгливо потянул он носом. – Ещё не у стенки, а уже обосрались!
Поспешно закрывая крышку, он насмешливо бросил в темноту:
– Ну, пердите дальше – больше меня не «купите»!
И действительно, новых реакций стражника на аналогичные звуки больше не последовало.
– Всем – спасибо! – удовлетворённо хмыкнул Концов. – Хоть какая-то польза от вас!
Повернувшись к полковнику, он не оставил шансов на апелляцию:
– Начинайте, полковник!
…Работа шла на удивление легко: земля была сухой и мягкой. Стражник, как и обещал, уже не стеснял присутствием арестантов. Порой даже начинало казаться, что о них попросту забыли.
Работали все: один копал, один постоянно – эту роль на себя взял Концов – находился «на стрёме», остальные аккуратно рассыпали по полу извлечённый грунт. К исходу последней спички в подкопе забрезжил свет. Изнемогший полковник утроил усилия, отбросил заступ, и начал грести по-собачьи. И вот, наконец, голова его показалась над поверхностью земли, но… не на огороде, а в метре от входной двери! Полковник испуганно заскользил назад.
– Влипли!
Но Лбов не знал Концова – хотя уже мог бы и догадаться. Ведь, даже влипнув, Павел Андреич никогда не склонял головы. Ну, разве что, для того, чтобы идентифицировать материал на подошвах. Поэтому он решительно оттолкнул полковника от подкопа, и отважно ринулся в него. Удивлению его не было предела – и не по причине ошибки в расчётах: на улице не было ни души!
Концов осторожно заглянул в дом. У дальней стены, прямо на земляном полу, почивал их страж. Исходившие от него ароматы не оставляли сомнений в диагнозе: часовой был мертвецки пьян.
Концов переступил порог. Взгляд его случайно упал на крышку погреба: она оказалась незапертой! Замка не было!
Капитан с досады плюнул на крышку и выматерился. Потом взял в руки стоявшую в углу, под «образами», трёхлинейку, и подошёл к телу. Тело не обозначило признаков жизни даже тогда, когда Пал Андреич основательно приложился к нему сначала босой ступнёй, а затем и прикладом.
Он вышел наружу, и свистнул в лаз.
– Вылезайте – всё тихо!
Дабы не допустить проникновения «сокамерников» внутрь помещения, где в результате увиденного ими незапертого лаза его авторитет неминуемо бы пал, капитан, как пулемётную амбразуру, заслонил вход личной грудью. Когда все были в сборе, он огласил решение:
– Пора сматываться. Нужен транспорт.
– А я видел тут, за соседней хатой, тачанку с пулемётом! – выглянул из-за спин Дулин. Концов с сомнением покачал головой.
– На тачанках хорошо удирать только в кино, а Вы посмотрите на дороги! Без задниц же останемся!
Довод был убедительным, и все тут же «прониклись». В надежде взяться за ум Концов взялся за подбородок, но и тут Лбов опередил его.
– У развалюхи на краю села я видел атаманский «линкольн»!
– «Линкольн»?!
Недоверие Концова полковник тут же нейтрализовал крестом, которым он размашисто осенил себя.
– Слово дворянина, господин капитан!
– За мной! – скомандовал Концов, давно не обращавший внимания на превосходство Лбова в чине.
– Огородами? – заранее пригнул голову Дубицкий.
Бесстрашный Концов – некого было страшиться – презрительно усмехнулся.
– Нет, любезный – по центральной улице! Внаглую!
Лбов, Баранцев, Дулин и Дубицкий недолго тряслись от страха: село будто вымерло. Иногда, правда, то здесь, то там им попадались валявшиеся у стен домов, в огородах, а то и прямо на дороге бесчувственные тела упившихся «народных мстителей». Вероятно, по случаю богатой добычи атаман расщедрился на дармовую выпивку. Дармовую сегодня: завтра найдёт, как и чем удержать за неё.
На краю села, у стандартной хатёнки с обвалившейся глиняной обмазкой, действительно сверкал чёрным американским лаком новенький «линкольн». Его батька получил от головного атамана в премию за добросовестное выполнение служебных обязанностей. Как самый неисправимый автомобилист, Концов отвинтил крышку горловины бака. На землю плеснул бензин.
– Полна коробочка! – удовлетворённо хмыкнул капитан.
В тот момент, когда господа офицеры устраивались в салоне автомобиля, батька Дьявол «наводил красоту»: примерял новый, только на днях доставленный из города парик. Усы и борода – тоже «с чужого плеча» – к этому моменту уже осваивали просторы его не тронутого растительностью лица. Батька уже прилаживал к лысой, как бильярдный шар, голове роскошный парик а-ля Нестор Иваныч, когда послышался шум заводимого двигателя авто.
Со съехавшим набок париком, в отваливающейся бороде, «Дьявол» пулей вылетел во двор, снеся по дороге дрыхнувшего на винтовке пьяного часового. Он даже не успел сосчитать количество седоков в премиальном автомобиле, как его обдало густой волной чёрного вонючего дыма.
Когда он откашлялся и протёр глаза, то увидел уже достаточно удалившийся в направлении леса «подарок». Пока он бегал в хату за маузером, пока трясущимися руками открывал неподдающуюся крышку деревянной кобуры, автомобиль был уже далеко. Батька начал яростно палить в воздух, но на его выстрелы не откликнулась ни одна живая душа: «армия» честно заслужила великий запой!
В бессильной ярости «Дьявол» пнул носком сапога распростёртое на земле тело мертвецки пьяного часового.
– Ну, что же это такое деется?! Ну, рядом же – три тачанки с пулемётами, все запряжены, а одна так и вовсе цугом, в две пары лошадей! Ленты вставлены, солома постелена, ящики с патронами уложены – садись и ехай! Так нет, мать вашу, фон бароны хреновы: им, понимаешь ли, «линкольн» подавай! Нет, ну как работать с такими людями?! Я же ведь их, гадов, и так бы потом отпустил… может быть!
Батька ещё долго бушевал, мечась по двору и натыкаясь на тело часового, от чего приходил в ещё большее неистовство. Даже увесистые пинки, которыми он «угощал» неподвижное тело, не приносили ему облегчения. В бессильной ярости он сорвал с головы наехавший на глаза парик, и буквально влепил его в толстый слой дорожной пыли. Изобретательно матерясь в сопровождении красноречивых жестов, он невидящим взглядом провожал удаляющуюся чёрную точку. Ни о какой погоне уже не могло быть и речи. Тем более что участвовать в ней ему пришлось бы в одиночку…