Глава шестая
– Ну, почему он идёт тылами этого самостийника, как по своему огороду?
Кружась вокруг Чуркина, Кобылевский орошал слюнями не только мундир полковника, но и «окрестности».
– Без единого выстрела, полковник! Как тут не спросить: да ездили ли вы к этому жовто-блакитнику?! Может, пока Вы тут пьянствовали, мне самому нужно было съездить? Ну, работнички! Ну, помощнички!
Обвинение в пьянстве было несправедливым. Точнее, несправедливым было обвинение в сольном пьянстве Чуркина: пили они вместе. Вс эти дни. Как обычно. «Совещались», то есть. Но, верный благоразумию, Чуркин не вышел с уточнениями… на свою голову – и то, что ниже.
– Где этот твой капитан? Давай его сюда!
В кабинете Его превосходительство амбиции могут быть только у Его превосходительства – и полковник мухой вылетел за дверь. Через минуту он уже волочил за собой полуживого Усикова.
– Вот он, Ваше превосходительство!
Чуркин торжествовал так, словно только что самолично изловил шпиона.
– Ага!
С лицом на тему «попался!» Кобылевский подскочил к трясущемуся Усикову.
– Ну, что: сами признаемся – или помочь?
– ???
Это было всё, на что сподобился капитан.
– «Объяснить»?! – без переводчика понял Кобылевский. – Вы, сударь, прекрасно знаете, где объясняются на подобную тему!
Генерал сделал полуоборот к маячившему за спиной Чуркину.
– Да! – соответствовал тот, изничтожая несчастного капитана пылающими от служебного рвения глазами.
Ноги Усикова подкосились в коленях, и если бы не крепкая хватка командующего, он непременно рухнул бы к начищенным сапогам Вадим Зиновьича.
– Займётесь им, полковник? – «вежливо поинтересовался» Кобылевский.
Чуркин щёлкнул каблуками.
– С удовольствием, Ваше превосходительство!
Он тут же схватил за шиворот Усикова: «козёл отпущения» был налицо – и Кобылевского следовало «ковать», не отходя от «козла».
Но тут, как всегда некстати, командующий доказал, что у него – не семь пятниц на неделе, а все восемь.
– Надо, всё же, заслушать «товарища».
Вадим Зиновьич, в целом, был незлой мужик.
– А то, понимаешь, ничего толком не доложил, не объяснил!
С выражением невообразимого сожаления Чуркин отпустил воротник усиковского кителя.
– Николай Гаврилыч, приведите его в чувство.
Полковник тут же «привёл в чувство» несчастного Усикова – при помощи ног и графина с водой. «Подрабатывая водопадом», Усиков медленно поднялся с пола.
– Вы в состоянии говорить?
В своей добродетели Кобылевский дошёл до того, что передал капитану личный – правда, не вполне свежий – носовой платок.
– Да, благодарю Вас, Ваше превосходительство…
– Очень хорошо! В таком случае, благоволите объяснить нам, как могло случиться то, что случилось? Почему атаман позволил «красным» этот променад по своей территории?
Капитан мотнул головой. Горизонтально.
– Не знаете?
Капитан повторил ответ – но уже в вертикальной плоскости.
– Тогда, может быть, Вы просветите нас о деталях своего пребывания у Семён Васильича? Не имели ли место в ходе вашей беседы какие-нибудь осложнения?
– …
На качественное изумление Усикова не хватило.
– Тогда начнём «от печки», – вздохнул генерал. – Итак, Вы прибыли на станцию…
– ???
– Это я —»???» – вспылил Вадим Зиновьич.
– Виноват, Ваше Превосходительство! – побледнел Усиков, большой мастер по этой части. – По прибытию на станцию я тут же отправился на встречу с атаманом!
– И по дороге никуда не заходили?
Беседа всё активнее переходила в допрос. Усиков опять хотел ответить головой, но вовремя вспомнил, что язык подходит для этого лучше:
– Никак нет: никуда! Правда…
Кобылевский немедленно сделал стойку.
– … я посетил вокзальный туалет: волнение, знаете ли…
– Ну, конечно: волнение! – хмыкнул Вадим Зиновьич. – У плохого солдата – всегда понос перед боем…
Усиков проглотил оскорбление и комок в горле. За один раз – чтобы «не ходить дважды».
– И что было дальше?
– Дальше? Дальше я прибыл в штаб, и вскоре головной атаман принял меня…
Взгляд капитана, и без того далеко не лучезарный, неожиданно погас. Усикову ещё повезло, что командующий не видел этого взгляда по причине занятости делами: он извлекал из сейфа бутылку. От всех этих неприятностей у него сегодня с утра во рту не было… Нет, без маковой росинки он бы ещё обошёлся – а, вот, без спиртного…
– Ну, что же Вы замолчали, капитан? Врите дальше!
После стакана командующий подобрел и взглядом, и голосом.
Пытаясь унять дрожь в голосе, Усиков робко откашлялся.
– Ну, принял он меня, значит. Я передал ему пакет… и он… разломал печати и начал читать письмо…
– «Разломал»»? – хрустнул горбушкой Кобылевский.
– Вот чтоб мне!..
Усиков истово перекрестился. Он говорил правду: атаман действительно разломал печати. Какие именно – другой вопрос.
– Дальше!
Усиков не смог скрыть вздох облегчения. Он вообще ничего не мог скрыть. Даже – принадлежности к контрразведке. Правда, её он не только не скрывал, но и всячески подчёркивал: других достоинств у него не было.
– Атаман читал письмо про себя… Но фразу о том, что Его превосходительство желает ему всех благ, он повторил вслух… Даже дважды…
Не отрывая от командующего приклеившегося к нему преданного взгляда, капитан приложил руки к груди.
– Клянусь всеми святыми, что так и было!
И это тоже было правдой – пусть и не всей, но правдой. Даже в количественном отношении: ведь атаман и в самом деле повторил адресованное ему «пожелание» дважды.
По причине ежедневно-ежевечерних заседаний Кобылевский уже не помнил содержания письма, с которым его ознакомил Чуркин – большой охотник до чужих лавров. Но и полковник, в свою очередь, уже не помнил всех нюансов эпистолы – по той же причине. Но зато оба они помнили, что письмо было составлено в любезных выражениях. Пожелание благ вполне могло затесаться между строк.
Поэтому Вадим Зиновьич спокойно «добил» второй стакан – и подобрел ещё больше. Не только лицом – но и к Усикову.
– Ну и?
Усиков вытянулся во фрунт.
– Ну, значит, поблагодарил он Ваше превосходительство за пожелание ему всех благ. Потом…
Виктор Терентьич запнулся: следовало быстро придумать оптимальную версию. В распоряжении у него было только мгновение. За это время его срочно должно было осенить или ударить: мысли приходили к нему лишь таким способом. И его осенило – или ударило: что может быть оптимальнее совместного распития водки? Как минимум – для командующего? И капитан решительно переступил черту, отделяющую прозу жизни от области ненаучной фантастики.
– Атаман предложил мне попробовать атаманской горилки! Ну, доложу я Вам, Ваше превосходительство: вот это – да! Кстати, Семён Васильич рассказывал мне, как его хлопцы вымачивают в ней свои знаменитые кожаные канчуки…
– Канчуки?
Вадим Зиновьич наморщил лоб.
– А: «Вий» Гоголя! Читал!
Усиков завистливо вздохнул. Имел на то полное право: в кадетском корпусе Гоголя проходили уже после того, как будущий капитан был исключён из учебного заведения с формулировкой: «за систематическую неуспеваемость и плохое поведение».
– Да-да, Ваше Превосходительство!
Плохая игра, в точном соответствии с рецептурой, затребовала хорошую мину.
– Именно у Гоголя! В этом… как его… в «Вие»! Кстати, пан головной атаман пытался уличить меня в невежестве, и хитро так спросил, мол, откуда это?
– Ну, и Вы?
Интерес генерала к третьему стакану уже значительно превышал интерес к показаниям Усикова. По причине отсутствующего – на себе – взгляда командующего, Усиков отважился на выкат груди.
– Ну, а я не только удивился, но и оскорбился! И то: какой русский офицер не читал Гоголя, а тем более этого… как его… «Вия»!
Усиков врал настолько убедительно, что временами ему самому начинало казаться, что говорит он сущую правду, и что именно так всё и обстояло в действительности.
– Ну, потом, уже за другой бутылкой горилки, мы с ним посмеялись над его рассказами о том, какие художества учиняют этими канчуками его умельцы над своими жертвами – вернее, над их задницами!
Упоминание задницы немедленно сподвигло командующего на поощрительную ухмылку: он ведь был генералом. Усиков не замедлил подработать Вадим Зиновьичу подобострастным хохотком. Почувствовав, что тремя стаканами – это только при нём – командующий уже достаточно подготовлен к восприятию более серьёзных домыслов, капитан перешёл в решительное наступление. На правду.
– Кстати, Ваше превосходительство, во время дружеского разговора атаман пожаловался мне на трудности в управлении войсками. Он сказал, что солдаты не желают воевать по причине систематической задержки жалованья. Он даже признался мне в том, что некоторые его части – как раз те самые, на которые мы рассчитывали в деле уничтожения группы «красных» – сильно распропагандированы большевиками.
Кобылевский и Чуркин обменялись изумлёнными взглядами.
– Да что Вы говорите?!
Покончив с изумлением – и заодно и очередным стаканом водки – Вадим Зиновьич сокрушённо покачал головой.
– Вот тебе и «пан атаман»!
– Так и сказал, Ваше превосходительство!
Усиков отреагировал моментально, ухватившись за фразу командующего, как за хвост жар-птицы. Ни один мускул не дрогнул на его лице: в этот момент он и сам верил в то, что «главный самостийник» иначе и сказать не мог.
Чуркин ядовито усмехнулся: самое время поработать на свою реабилитацию.
– Пытался создать у нас впечатление полной беспомощности, чтобы мы не рассчитывали на него!
– Похоже, что Вы правы, полковник…
Кобылевский вздохнул, и потянулся за бутылкой. Уже – за другой.
– … И в оценке намерений атамана, и в оценке его сущности… Похоже, Иван Антоныч напрасно делал ставку на самостийника…
Сейчас главное было – не опоздать с подтверждением – и Чуркин не опоздал:
– Полностью с Вами согласен, Ваше превосходительство!
Сокрушённо качая головой, Кобылевский донёс печаль до Усикова. Вместе с бутылкой.
– Может, Вы что-то недоговариваете, капитан? – нырнул он в глаза капитана. Осторожно – так, чтобы не удариться о дно. По причине незначительной глубины. – Может, было ещё что-то? А? Так Вы скажите – клянусь, ничего худого я Вам не сделаю… может быть.
«Ага, – ответил за Усикова его взгляд. – Не сделаешь ты! Так я тебе и поверил: сожрёшь – и не подавишься! Нет, уж, Ваше превосходительство: буду „лепить горбатого“ до конца – глядишь, не до моего, а до победного!».
– Никак нет, Ваше превосходительство!
Усиков поел командующего верноподданным взглядом.
– Всё – как на духу! Каждое слово – правда…
– … и ничего кроме правды! – подключился Чуркин. – Теперь уже не проверишь, капитан, что в Вашем докладе – правда, а что – нет. Поезд, как говорится, ушёл…
Вряд ли полковник огорчался этим обстоятельством: даже такой, рассказ капитана неплохо работал и на его реабилитацию. Ну, а сам Усиков уже настолько осмелел, что обнаглел – и позволил себе возмутиться словами начальства.
– Почему это не проверишь? Известно ли Вам, господин полковник, что «незалежники» делают с теми, кто оскорбляет их атамана – неважно, по своей инициативе, или по воле начальства?
Чуркин усмехнулся.
– Конечно, известно: дерут их, как сидоровых коз! Как раз, теми самыми канчуками, о которых Вы нам тут рассказывали. Да это и не секрет: многие наши офицеры после возвращения от Семён Васильича неделями не могли сидеть.
Усиков гордо выкатил грудь, и надменно дёрнул подбородком.
– Прикажете снять штаны?
И он решительно ухватился за ремень. Кобылевский поморщился.
– Господа, господа! Будет вам пикироваться! Не хватало мне ещё штабного стриптиза!
– Ну, а чего он?
Усикова обиженно шмыгнул носом: чем не демонстрация
оскорбленного благородства?
– А чего я? – принялся недоумевать Чуркин. – Я – ничего! Разве я сказал капитану, что в чём-то подозреваю его? Нет, не сказал! Я всего лишь заметил, что установить истину… в другой редакции уже не представляется возможным.
Чуркин оставил недоумение и скрипнул ремнями.
– А посему я предлагаю Вашему превосходительству закрыть этот вопрос. Тем более что проку от наших сомнений никакого: Якине со дня на день выйдет к своим, а Директория, как воевала против нас, так и воюет.
Кобылевский покосился на бутылку, явно сожалея об утрате той «девственности».
– Ладно, согласен: вопрос закрыт… Можете идти, капитан.
Усиков не заставил себя упрашивать – и в рекордные пять секунд достиг порога. Уже, закрывая дверь, он услышал в спину:
– Врёт ведь, Ваше превосходительство! По глазам вижу, что врёт – а ничего не докажешь!..