За гранью возможного. ЧАСТЬ I (В. В. Эрбес)

ДЕПОРТАЦИЯ

1941 год. Война. Кошмарное время для всех.

Мне один год. Со слов матери, нашу семью: деда Егора Фадеевича, бабушку, мать Екатерину Георгиевну, сестер Розу и Ольгу – по национальному признаку (немцы) депортировали за 24 часа из г. Краснодара, где мы родились и проживали, в Восточный Казахстан, золотодобывающий рудник Акжал, небольшое поселение в горной местности.

С собой разрешено было взять только самое необходимое: еду, одежду, документы, сумки, чемоданы – что могли унести. Пришлось оставить дом в Краснодаре, квартиру, мебель, имущество. Моего отца Владимира Андреевича сразу забрали в действующую армию, потом перевели в трудармию г. Соликамска. Нас привезли в Казахстан под конвоем в товарных вагонах.

Проживание в руднике Акжал не помню, его закрыли через год. Все депортированные, кто там жил и работал, были вынуждены под присмотром комендатуры переехать в рудник Баладжал. Все они были предоставлены сами себе, на выживание. Государственные структуры никакой помощи не оказывали. Местные жители казахской национальности, а также оседло проживающие там русские, украинцы как могли помогали едой, зимней одеждой, так как мы прибыли из теплых мест и теплой одежды не имели.

В зимнее время выпадало большое количество снега. Мороз от —25 до —35. Часто дули сильные, затяжные ветра, метели

Помню, некоторое время мы жили в съемной комнате, потом в полуземлянке. Стены из саманного блока c низким потолком. Раз в неделю сестра руками мазала пол жидкой глиной желтого цвета, которая быстро высыхала, становясь прочной и гладкой. На одежде и вещах следов пятен не оставляла. Изоляции пола от земли никакой не было – глина наносилась прямо на землю. Спали в этой комнате все вместе. На глиняный пол стелили все, что можно было постелить: одеяла, одежду, самодельные овечьи шубы местного производства. Крыша землянки плоская, на нее также каждую осень наносился слой глины, перемешанной с соломой, поэтому была прочной и не пропускала влагу.

К землянке была пристроена маленькая кухонька в виде веранды. Одна сторона состояла из деревянных рам с небольшими квадратными стеклами. В зимнее и осеннее время в ней было холодно. Ели в кухне по двое, так как больше не помещалось. Мать работала в больнице, дед и бабушка – пенсионеры. В общем, выживать было непросто.

В зимнее время многие в землянках замерзали насмерть целыми семьями, так как топить было нечем, а в горы за кустарником (карагайник – очень колючий) ослабленным женщинам и детям не дойти. Поэтому замерзали, да и желания жить в этом аду уже не оставалось – легче было умереть, замерзнуть.

Будучи еще ребенком, я ходил на лесопилку 2 раза в день, привозил мешок опилок на санках. Это была моя обязанность. Меня никто не заставлял, но я знал, что надо.

Спичек вообще не было в продаже, и мать часто просила меня утром сходить к соседям с совком, попросить не потухшие угли для разжигания печки.

Как-то в 6 часов утра я пошел за угольком. В первых двух домах огня не оказалось. Когда я зашел в третий дом, дверь была приоткрытой. Зайдя в землянку, заметил кругом иней – холод, как на улице. На полу лежала женщина и двое детей в обнимку, прикрыты по пояс тонким одеялом. Мальчик, с которым я часто играл на улице, на ощупь был холодный и твердый. Я его хотел разбудить, но потом испугался, убежал. Матери рассказал, что видел.

Потом я услышал разговор матери с соседкой, что женщина специально открыла входную дверь и все замерзли. Такие случаи были не единичны, и относились к ним спокойно, без суеты. Могли оставить без похорон на неделю и более.

Со слов матери, отца сослали в трудовую армию. Мы вели с ним переписку. Не буду пояснять о голоде, холоде, всевозможных унижениях, которые пришлось ему пережить. Этот трудовой лагерь – то же самое, что и лагерь для заключенных, разница только в том, что преступники отбывали срок по суду за совершённые преступления. А здесь содержались невинные люди, в большинстве своем трудовой костяк, интеллигенция, честные и порядочные.

Отец Владимир Андреевич до войны работал главным рыбоводом по Азовско-Краснодарскому краю. Кроме того, он окончил ростовское музыкальное училище. Играл на многих инструментах, особенно на скрипке и баяне; был всеми уважаем, «трудоголик», коммунист (50 лет стаж).

Все депортированные – немцы, чеченцы, ингуши и др. – находились под строгим контролем комендатуры. В любое время дня и ночи к ним могли прийти с проверкой: все ли дома, кто и чем занят.

Покидать границы рудника никому не разрешалось, либо разрешалось в особых случаях. Например, в зимнее время не хватало еды. Создавались бригады из числа добровольцев, которые на санных упряжках за сутки-двое добирались до озера Зайсан, где ловили рыбу. В этих экспедициях некоторые замерзали прямо в санях, когда попадали в сильную метель. Укрыться было негде – кругом степь.

Таким я помню свое раннее детство. Но все же дети склонны видеть всё в розовом цвете. Я не ощущал такого психологического и физического напряжения, как взрослые. Часто по ночам я видел свою мать, молча плачущую за швейной машинкой.

Борьба за выживание.

Коренное население, адаптированное к местным суровым условиям, принимало нас хорошо. Казахи всегда доброжелательно относились к депортированным и помогали, чем могли, хотя сами в основном были бедными. Этого я никогда не забуду.

Я помню, как были одеты пастухи: они носили чамбары – самошитые штаны из самодельной сыромятной кожи барана, мехом вовнутрь. Вместо ремня – сыромятный шнур. От них исходил специфический запах. Колени и бока чамбаров всегда блестели от жира, потому что после еды пастухи вытирали руки об колени и бока, либо об траву. Время от времени этот грязный жир соскабливали ножом. Полотенца и платки были у всех в дефиците.

Естественно, у пастухов было много вшей, блох, из-за которых распространялись инфекционные заболевания (тиф, туберкулез). Но эта примитивная, грязная одежда нисколько не умоляла их человеческие достоинства: честность, открытость, доброта, мудрость.

Помню, как моя мать принимала участие в работе группы специалистов-медиков и волонтеров, созданной для борьбы с вшами. Вшей различали на нательных и головных; это разные подгруппы: одни живут и размножаются в швах нательного белья, другие – в волосистой части головы.

В общем, все население было поражено этой напастью. Организовывалась повальная санобработка. Всех подряд стригли наголо, одежду прожаривали – дезинфицировали. Усиленная борьба с вшами продолжалась около двух лет. В конце концов они полностью исчезли.

Все депортированные из разных мест и республик попали в крайне тяжелые условия. Не было жилья, ютились в землянках. Но позже, через 4—5 лет, стали строить себе дома из самодельных саманных блоков. Для изготовления блоков брали глину, солому, всё перемешивалось с водой в густую массу. Месили ногами, иногда надевали шахтерские резиновые сапоги. Готовая масса закладывалась в специальные формы на два блока, сколоченные из досок. В этих формах масса утрамбовывалась и переносилась на ровное солнечное место, где сушилась, либо сразу клалась в один ряд на стену или фундамент. Саманная стена хорошо держала тепло и была достаточно прочной и дешевой в производстве.

Очень сложно было достать деревянный строительный материал, чтобы сделать окна, пол, перекрытие и т.д., так как в той местности деревья не росли. Бревна привозили на лесопилку для нужд шахты, и иногда по заявке можно было купить немного.

В то время корова действительно была кормилицей, поэтому мы купили корову, комолую, безрогую. Дед построил из плетня сарай, куда складывали сено и загоняли корову на ночь. Жизнь потихоньку улучшалась. В 1946 г. из трудармии (г. Соликамск) вернулся мой отец, изможденный, больной. Около года он восстанавливался. Когда ему стало получше, мать решила продать корову и строить дом. Дом получился добротный, одноэтажный. Четыре комнаты отапливала круглая печь. Казалось бы, жить да жить. Но нет, судьба еще не до конца проверила нас на выносливость. Вскоре рудник Баладжал закрыли. Как мы потом узнали, его оставили в качестве резерва на будущее. В настоящее время он вновь функционирует. Для многих и для нас в том числе это был настоящий удар.

Некоторые не перенесли этого удара. Все стали разъезжаться кто куда. Выстроенные «кровью и потом» новые дома рушили, разбирали, чтобы вывезти хотя бы стройматериал – лес. Только что построенные дома превратились в развалины, жутко было смотреть. Все приходилось начинать с нуля. Для начала надо было определиться, куда переезжать. В руднике люди жили фактически на положении ссыльных, из рудника их никуда не выпускали, поэтому ориентиров у них никаких не было. Жители были растеряны, не знали, что делать. Хотя в этот период комендантский контроль был уже снят, у людей не хватало денег, чтобы куда-нибудь уехать. И опять они оказались брошены на произвол судьбы.

Отец мой, не выдержав морально такого удара, заболел менингитом. Месяца два лежал не вставая. Лишь благодаря заботам матери он выжил. Когда он немного поправился, мы разобрали дом. У нас была мечта вернуться в Краснодар, где мы родились и когда-то жили, но, увы, она была неосуществима. Денег хватило, только чтобы добраться до ближайшего рудника «Октябрьский». На эти деньги отец нанял грузовую машину. Ее загрузили стройматериалом и необходимыми предметами обихода и переехали на рудник «Октябрьский», где сняли две комнаты в частном доме. Во дворе выгрузили стройматериалы – лес, доски, двери, окна и т. д. Часть их отец продал, а другая часть так и лежала и постепенно сгнила. Строить новый дом отец уже не хотел, и сил у него больше не было, а я еще не вырос для этого.

ДЕТИ ПРИРОДЫ

Золотодобывающий рудник Баладжал, Восточный Казахстан, находился на склоне плоскогорья, окруженный с двух сторон горами, которые защищали поселение от ветров.

Мне четыре года, в шесть часов утра сижу на подоконнике в трусиках без майки, босиком, в полусонном состоянии. Через открытое настежь окно светило мягким, утренним светом июльское солнце. Мать собирается на работу в больницу, а сестры убирают все, что стелили на пол, и уж какой там сон.

Пригревало солнышко, заливая своим ярким светом небольшую площадку перед окном, поросшую ярко-зеленой короткой травой. Трава росла пучками и отдавала свежестью и какой-то жизненной силой.

Мать, уходя на работу, велела: «На столе хлеб, отварная картошка, покушаешь, уберешь!» Хлеб темно-коричневого цвета, мякиш, как пластилин. Помню, из него мы лепили всевозможные фигурки, которые сушили на солнце, а потом сухие, твердые грызли. А если попадалась пшеница в зернах, мы ее жарили на сковородке, подсолив и чуть добавив масла – любого, если было. Поджаренную пшеницу (по-казахски курмач) засыпали в карман или в сумку и постоянно грызли, она была очень вкусная.

В это время прибежал мой двоюродный брат Вилька, его мать тоже работала врачом. Вилька рассказал, что его соседи, муж и жена и двое детей нашего возраста, идут в горы за крыжовником и могут нас взять с собой. Сообщили об этом бабушке, она дала нам кусок хлеба, две отварные картошки и отпустила.

Через час мы были уже на подъеме в гору. Это первый выход в горы и свобода без ограничений. В горах росла трава, колючие кусты карагайника, черемуха, калина, смородина в ущельях и вдоль речек по берегам, и крыжовник. Крыжовник именно в горах вырастал большим кустом, до двух метров высоты. Сладковато-кислые ягоды крупного размера с зелеными прожилками. Некоторые сорта ягод покрыты ворсом, некоторые гладкие. По цвету тоже было отличие: синевато-сизые, бордовые, зелено-красные. Всего четыре сорта.

Набрав полкорзинки спелого крыжовника, мы с братом пошли дальше по склону, в сторону отдельно стоящего большого куста крыжовника. Когда подошли, увидели крупные, сочные ягоды красновато-фиолетового цвета, бесподобные на вкус, с каким-то особым ароматом.

Когда стали собирать крыжовник, я увидел среди веток змею длиной приблизительно полтора метра, тогда я еще не знал, что это гадюка. Гадюка шипела и, как бы пугая нас, делала по направлению к нам короткие однообразные выпады головой на изогнутой шее.

В это время подошел Иван с женой и детьми, они удивились количеству, цвету и вкусу крупной ягоды. Я показал рукой на змею, которая, обвив пару веток, и не собиралась уползать. Иван сообщил, что в этом месте водится много ядовитых гадюк и они опасны, могут укусить, после чего поднял с земли сухую веточку, постучал по крыжовнику, громко сказал: «Уходи!» Видно было по внешности и действиям Ивана, что он очень боится змей. Змея быстро скользнула меж веток, исчезла в траве и камнях. Я внимательно разглядел ее и запомнил. Голова треугольная, тяжелая, шея тоньше, чем голова, цвет серый, по хребту от головы до конца хвоста зигзагообразная полоса темно-серого цвета, почти черная.

Сколько я себя помню, в Баладжале мы всегда бегали босиком как в поселении, так и в горах. Единственной нашей одеждой были трусы. Все пацаны, кроме трусов, ничего не носили с ранней весны, когда земля только прогреется, и до самой осени, до холодных дождей.

Когда мы пришли с гор домой, принесли полную корзину крыжовника, мать сказала нам: «Ну вот и добытчики в нашей семье появились». Мы были этим горды.

Я рассказал деду Егору Фадеевичу о том, что на кусте крыжовника находилась гадюка и как она себя вела. Дед нахмурился и объяснил нам, что это была хозяйка куста и того места, где рос особый крыжовник. И что пришло время научить нас общению с природой и животным миром. «Вы ведь все равно будете бегать в горы и без разрешения».

Когда любое существо, будь то человек, волк или еще кто-то, однажды прочувствует запах свободы, его уже никогда не поставишь в определенные рамки жизни. Дед говорил: «Свобода – жизнь, ограниченная свобода – тягость, отсутствие свободы – смерть, если ты не родился рабом».

Тогда я не совсем понимал эти слова, но они запечатлелись в памяти на всю жизнь, и у меня действительно всегда были свобода и право выбора. Никогда ни от кого не зависел и не пригибал головы.

Мы ждали этого дня с нетерпением, когда же дед поведет нас в горы. Среди недели в восемь утра дед действительно повел нас в горы. Шли по каменистой виляющей тропинке, все время на подъем. Через час ходьбы увидели на скальной плите спящую гадюку, она грелась на солнце без какого-либо движения.

Дед попросил нас внимательно смотреть за его действиями. Вытащил из кармана носовой платок, заложил его в левую руку так, что большая часть платка надулась пузырем и была впереди от пальцев примерно на пять шесть сантиметров. Дед заранее объяснил, что если гадюка укусит, она ударит зубами в платок, а не в руку. Змея слепая, но у нее сильное обоняние – язык, и слух «от земли» хороший.

Осторожно подойдя к змее, дед присел на корточки, руками сделал какие-то пассы над ее головой. Змея плавно подняла голову, тогда дед стал равномерно водить платком вправо и влево перед мордой змеи, а затем правой рукой большим и указательным пальцем взял гадюку за шею ниже головы и медленно поднял вверх.

Глядя змее в глаза, он что-то проговорил, плюнул ей сверху на голову и так же медленно опустил на тропинку. После этого пошел вверх по тропинке, а гадюка как привязанная поползла за ним следом, не отставая. Мы с братом шли за ними на безопасном расстоянии. Пройдя таким образом метров шестьдесят, дед развернулся, взял спокойно гадюку за шею, стер платком слюну с ее головы и отпустил на тропинку. Гадюка как будто проснулась, быстро уползла в траву.

Пройдя еще с полкилометра, решили отдохнуть, дед рассказал нам о повадках змей. Спят они зимой в теплых ямах, засыпанных листвой, некоторые виды в норах. Есть так называемые «змеиные горы» – пустотные образования внутри горы, где проходят геотермальные теплые течения. В сентябре месяце все змеи со всего края сползаются к этой горе. Очень опасно, если на их пути попадает человек, либо животные: коровы, лошади и т. д. Позже, когда рудник Баладжал закрыли, в сентябре месяце мы вынуждены были переезжать в рудник Октябрьский на груженом грузовике. Попали именно в такой период. Змеи ползли в одном направлении огромной массой, в два слоя, и казалось, вся земля движется – это было необычное, жуткое зрелище. Наш грузовик не мог заехать на небольшой подъем, буксовал. Вынуждены были простоять до заката, когда движение змей закончилось, только после этого мы смогли уехать с этого гиблого места.

У всех ядовитых существ весной яд особенно сильный, концентрированный, и все они агрессивны. Но змея никогда не нападает первой на человека. Она может его предупредить шипением, либо уползает. Я видел людей, которые приручали змей: змеи любят коровье молоко.

В конце нашего «путешествия за опытом» дед поймал еще одну змею, придавив пальцами по бокам пасти так, что пасть змеи раскрылась и в передней части верхней челюсти выдвинулись длинные, изогнутые, как сабли, два зуба. Под их основанием находился небольшой грязно-желтый мешочек с ядом.

Можно дать змее платок, либо тряпочку, чтобы она ее закусила, потом резко дернуть, и тогда без особого усилия ядовитые зубы вырываются вместе с мешочком. Такая змея уже безопасна. Она долго не проживет, так как яд ей необходим: ядом она убивает свою жертву, а потом уже заглатывает.

Дед вновь что-то прошептал и плюнул змее в открытую пасть. Змея через некоторое время обмякла, стала подобна веревке. «Слюна человека – яд для ядовитых гадов», – объяснил дед. Я эту змею взял впервые в руки, закручивал вокруг руки, шеи – никаких признаков сопротивления она не проявляла. После чего ее бросили в траву.

Также во время путешествия дед показывал, какие растения, корни, траву можно кушать, какие ягоды нельзя. Как и какую воду можно пить. Как найти в горах ключ с чистой, холодной водой. Как бегать по острым камням босыми ногами и не поранить ноги. Эту науку я запомнил на всю жизнь.

ДЕД ЕГОР ФАДЕЕВИЧ

Мой дед Егор Фадеевич был уникальный человек. Всегда спокойный, малоразговорчивый, думающий, верующий. В церковь либо в молитвенные дома не ходил никогда. Была у него старая, маленькая книга – библия с мелким готическим шрифтом, которую он временами вечером читал нараспев.

Часто к деду приходили жители поселка или приезжали с областных центров, просили вылечить от различных заболеваний. Почему-то просили его всегда три раза. Первый и второй раз он, как правило, отказывал.

Помню несколько случаев излечения людей. Однажды, когда мы с ребятами играли во дворе, к нам подъехали казахи на лошадях, трое мужчин и женщина. Они спросили, где тут живет лекарь Егор Фадеевич. Я позвал деда. Приезжие некоторое время разговаривали с ним, но он отказался лечить, всадники уехали. Через несколько дней приехали на лошадях двое казахов, они принялись уговаривать деда, рассказывали, что заболевший – известный казахский писатель, принадлежит к знатному роду, у него серьезная болезнь, рожа головы, и что врачи центра «Георгиевка» выписали его из больницы как безнадежного. Дед вновь им отказал. Недалеко от нашего дома скученно стояли около пятнадцати баранов, которых всадники предлагали деду за лечение, но дед в лечении отказал и баранов не взял.

В третий раз казахи вновь приехали с женщиной – я запомнил, потому что они всех пацанов угощали «еремщиком», сушеным козьим сыром оранжевого цвета. В этот раз дед дал согласие. Денег за лечение он никогда не брал. Через неделю приехали эти же люди, и все пацаны бежали и кричали: «Человек без головы! Человек без головы!» Всадник, ехавший верхом на лошади, на уздечной связке с седлом впереди идущей лошади, действительно был как будто без головы. Несмотря на теплую летнюю погоду, он был одет сверху в пиджак, а там, где должна быть голова, торчала какая-то тряпка, наподобие платка. Как я потом узнал, это у него так распухла голова, что ширина головы почти равнялась ширине плеч, поэтому впечатление было жутковатое, неестественное.

Рядом с нашим домом находился сарай, построенный из плетня (ивы-тальника), где хранилось сено для коровы. Там дед поставил самодельный низкий столик, рядом постелил сено вместо постели, где и положил больного. Дверь сарая закрыл на навесной замок, а нас строго-настрого предупредил: «К сараю не подходить, заболевание заразное. Кто не послушается, получит ремня». Но разве возможно сдержать детское любопытство? Очень интересно было посмотреть на «чудо-юдо» без головы.

Спрятавшись от деда, мы через щелки и дырки в плетне время от времени наблюдали за больным. Я видел, как дед заходил в сарай, приносил больному бульон без мяса, больше ничем его не кормил. Чашку ставил на стол и уходил. Один раз также видел сам процесс лечения. Утром, на восходе солнца, дед водил в районе лица больного меловой пластинкой для кройки и шитья, вычерчивая определенные круги и линии, не касаясь тела, примерно на расстоянии одного-двух сантиметров. При этом читал что-то из своей маленькой библии.

Сейчас я осознаю, что мелом он выводил силуэты лица, каким оно должно быть, то есть контур черепа. По окончании процедуры покрывал голову больного черной материей. Каждое утро и вечер на восходе и заходе солнца дед заставлял больного умываться чистой холодной водой, которую сам приносил из горного источника. На восходе и закате самая чистая и сильная энергия.

Через три дня опухоль спала, на лице остались лишь светлые широкие растяжки, как у женщин на животе после беременности. Кожа обвисла, глаза открылись наполовину. На четвертый день больного забрали домой, он уже почти поправился. Когда больной самостоятельно сел на коня, я рассмотрел его лицо, размеры как у обычного человека. Все были удивлены результатом столь быстрого лечения, благодарили деда, плакали.

Другой случай. Одна женщина привела свою корову, под кожей у нее имелись сплошь шишковидные образования, из маленьких отверстий которых небольшими потеками по шкуре сочился гной. Изможденная корова шаталась, совершенно обессиленная, худая. Переговорив с женщиной, дед зашел домой и вышел с полным стаканом холодной воды. Подойдя к корове со стороны хвоста, одной рукой натянул хвост, другой плеснул воду из стакана по всему хребту. Минут через пять-шесть корова захрипела, глаза ее налились кровью, выпучились, и она упала на бок, стала судорожно дергать ногами. Хозяйка коровы, видя это, плакала и кричала, что ее кормилица умирает. Однако через короткое время из-под кожи стали буквально «выстреливать» крупные толстые черви бело-желтого цвета – личинки овода. Дед подвернул передние и задние ноги коровы под туловище и перевернул ее на живот. Личинки стали выстреливать с обоих боков. У этой коровы была смертельная доза личинок.

Когда личинки вылетали, дед попросил нас с братом собрать их всех в трехлитровую банку. Мы так и сделали, а тех, что не поместились в банку, давили прямо на земле. Дед закрыл банку железной крышкой, завернул в черную тряпку и закопал подальше от дома.

Через пятнадцать-двадцать минут корова стала дышать ровно, без хрипов, судорожные подергивания ног прекратились, и корова пыталась встать на ноги. Дед помог ей встать на ноги, потом принес ведро воды, которую корова полностью выпила, не останавливаясь. Дед запретил хозяйке коровы обмывать ее от гноя и выступившей из ранок крови.

Когда я вспоминаю этот случай, которому нет никакого научного, физико-биологического объяснения, меня постоянно преследует мысль: как и с чего ради эти личинки-паразиты, имея толщину своего тела в десятки раз превышающую крошечные отверстия в толстой шкуре коровы, через которые могли только сочиться кровь и гной, вдруг стали «выстреливать» на значительное расстояние, до метра, причем почти все одновременно, подобно фейерверку, к тому же мелкие, совсем недозревшие личинки тоже вылетали из-под кожи коровы, – удивительно.

Можно, конечно, придумать различного рода объяснения данному факту. Например, мышечные спазмы от холодной воды и т. п. Но все равно это не объясняет сути явления. В подобных случаях личинки удаляются оперативным путем, производится крестообразный разрез кожи в месте отверстия, и каждую личинку вытаскивают пинцетом, но таким методом можно удалять личинки овода, когда их немного. А в данном случае при использовании этого метода корова неминуемо бы погибла, – ведь личинками было поражено все ее тело.

Третий случай. В 300 метрах от нашего дома был расположен детский сад. По какому-то стечению обстоятельств я находился недалеко от него. В это время младшую группу детей вывели погулять. Неожиданно я увидел лошадь, которая неслась галопом прямо на группу детей с воспитателем. Все застыли в испуге. Вдруг откуда ни возьмись появился мой дед. Он выбежал и встал между группой детей и лошадью, которая почти вплотную приблизилась к нему. Дед стоял, подняв правую руку в направлении головы лошади, и сосредоточенно смотрел на нее. Лошадь резко остановилась, встала на дыбы и упала замертво. Отойдя от оцепенения, мы с пацанами хотели подойти, но дед нас не подпустил, сказал, что лошадь бешеная и заразная. Я видел прикушенный кровоточащий язык и пену изо рта лошади. Потом приехала бригада медиков, мертвую лошадь погрузили в телегу и увезли, сожгли за территорией рудника. Место, где лошадь лежала, чем-то обработали, облили соляркой и подожгли.

Четвертый случай. Пришла, сильно хромая на одну ногу, полная женщина, нога была перевязана лоскутом материи (бинтов не было, дефицит). Дед с ней переговорил, завел в сарай, посадил на скамейку. Потом достал из подвала серого цвета пупыристую жабу и разрубил ее пополам. Одну половину жабы приложил отрубленной стороной к круглой ране на внутренней части голени правой ноги, размером примерно пять на пять сантиметров. Как я впоследствии узнал, это была «сибирская язва». Края раны были цветом от малинового до темно-бордового, синеватого. Перевязал все это оторванным лоскутом чистой простыни.

Через три дня женщина вновь пришла. Когда дед снял повязку и жабу, я увидел, что рана посветлела и изменилась значительно, а снятая половина жабы со стороны среза стала белой, как будто сваренная. Дед повторил процедуру, приложив вторую половину жабы, и дал в бутылке напиток из трав.

Двух раз хватило, чтобы вылечить эту язву. Жаба выделяет холод, и жар язвы исчезает, микроб язвы погибает.

Пятый случай. Вечером на заходе солнца женщина и мужчина принесли грудного ребенка, который невероятно сильно кричал, не останавливаясь. Мне казалось, что это не он кричит, настолько сильный был крик, и он действовал угнетающе на всех окружающих, которые так же, как и я, вышли посмотреть, что случилось.

Дед сказал, что есть такое заболевание, по-народному называется «бьёт младенческий», неизлечимое с точки зрения официальной медицины. Когда дед развернул одеяло, я увидел истощенного младенца: кожа и кости, скелет, обтянутый серой сморщенной кожей. Было удивительно, как такая кроха может иметь такую силу голоса.

Дед взял младенца на левую руку, головкой на ладонь, подошел к окну, немного подождал, когда гребень солнца начнет заходить, прочитал молитву и три раза своим языком на лбу ребенка сделал крест.

Утром следующего дня на восходе солнца женщина принесла ребенка, который уже кричал вдвое меньше. На третий день ребенок не кричал.

Шестой случай. Бельмо на глазу дед выводил следующим образом: брал сырую, свежую кожу животного, вырезал из нее узкую полоску, прокалывал мочку уха животного или человека, у которого имелось бельмо, со стороны больного глаза. Полоску кожи вставлял в ухо, скрепляя ее кольцом, получалось типа серьги из кожи. Постепенно через это кольцо, продетое в ухо, выходил гной, вязкая жидкость, и глаз полностью восстанавливался, бельмо исчезало.

Потом, когда я переехал жить в Алма-Ату к сестрам, которые учились в медицинском и в строительном институтах, моя мать Екатерина Георгиевна позвонила, сообщив, что дедушка просит нас приехать в рудник Октябрьский (Казахстан), где проживали в это время родители и дед, так как через полторы недели он умрет. С матерью по телефону говорила старшая сестра Роза, студентка 4 курса медицинского института. Она сказала матери, что нельзя предугадать свою смерть за полторы недели. Так, мы не поверили и не выехали вовремя.

Через полторы недели дед умер. За день до смерти дед сказал моему отцу: «Володя, ты завтра на работу не ходи, я в два часа дня умру». На это отец возразил: «Егор Фадеевич, вы же ходите, кушаете, ничего у вас не болит». Но дед настоял на своем, и отец не пошел на работу. В два часа дня дед спокойно умер.

Нам сообщили о словах деда за день до его смерти, и мы, пока доехали поездом, опоздали.

Анализируя сейчас целительские способности деда, я понял, что в данном случае дед был верующим, и молитва встряхивала его психологическую и жизненную энергию, т.е. он получал сильный всплеск этой энергии в момент лечения. В любом случае этому способствовала его вера. А техника лечения – это опыт и мудрость поколений. Очень простые по своей сути, но естественны и действенны. Не зря говорят: ученый бьется годами над решением проблемы, вникает в такую глубину, а открытие лежало рядом и решение-то было простым и доступным.

Лечение огнем (12 березовых лучин)

Дед, кроме указанных приемов лечения, лечил различные заболевания огнем. Для этой процедуры он нарезал по 12 березовых лучин длиной 25—30 см, сечением примерно 4 на 5 мм. 12 штук связывал в связку и закладывал под балку в сарае на 3—4 месяца в летнее время.

Лечение проводил следующим образом: зажженной лучиной в течение примерно 5 мин водил по контуру тела на расстоянии 10—15 см от тела, сначала вдоль левого бока, начиная от центра черепа, потом так же вдоль правого. Потом вокруг места заболевания еще 5 мин производил вращательные движения против часовой стрелки.

С его слов, энергетический ресурс и энергия жизни выходят из тела по часовой стрелке, и чтобы остановить этот процесс, он огнем закручивал энергию в обратную сторону, Трех процедур с промежутком в три дня было достаточно, и больной постепенно поправлялся. Болезнь уходила. При всех заболеваниях и методах лечения дед использовал молитвы из маленькой старинной библии с готическим шрифтом.

ЗЕМЛЯНИКА

В тех краях росло много земляники. Год от года отличался по урожайности, но обычно земляники было достаточно. Мы уходили за ней на 2—3 км от рудника Баладжал в лощины между горами. Чтобы не проходить зря большие расстояния, мы приспособились искать землянику по запаху: забирались по хребту наверх и нюхали воздух с одной стороны горы и с другой. Теплый воздух, поднимаясь по склону, доносил запах цветов и земляники. Если с какой-то из сторон доносился густой запах земляники, мы точно знали, что там внизу много ягод, и спускались туда.

У нас был свой способ обезопасить себя от ядовитых змей, которые водились в траве у подножия горы. Тут же на пригорке у скал росли дикие цветы ириса, мы их называли «петушки», листья зеленые, длинные, саблевидные. Такой лист мы аккуратно снимали, чтобы не повредить нижнюю светлого цвета основу.

Взяв основание листа разрезом в губы, втягивали с силой в себя воздух, получался писк, очень похожий на писк птенца, выпавшего из гнезда, либо маленькой птички. При спуске с горы каменистая почва заканчивалась, трава становилась выше и гуще, и заметить в ней ядовитую змею было невозможно, но когда мы с помощью листа ириса издавали писк, если неподалеку, на расстоянии двух-трех метров от нас, в траве находилась змея, она обязательно поднимала голову над травой, и тогда тот из нас, кто находился ближе всех к ней, на расстоянии вытянутой руки, резким ударом металлического прута отрубал ей голову. Еще для проверки пропищав немного, мы смело искали в траве землянику. Обработав участок 3—4 метра по кругу, мы вновь пищали и, убедившись, что змей нет, продолжали сбор земляники. Несмотря на то, что мы были босиком и не защищены прочной одеждой, змеи кусали кого-то из нас очень редко. Набрав по ведру земляники, мы возвращались домой довольные, что чем-то помогали матери.

РУДНИК БАЛАДЖАЛ – ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ДЕТСТВА

Природа вокруг рудника была скудная, но своеобразная, по-своему очень красивая.

Я, мои друзья и двоюродный брат Вилька стали буквально «детьми природы». Большая часть нашего детства проходила в предгорьях и горах, где охотились, собирали съедобные корни растений. Мы знали около 70 видов съедобных растений. В двух километрах от рудника Баладжал находилось одинокое строение из камня: низкий домик, состоявший из одной комнатки и коридора, обнесенный полуразрушенной каменной оградой загон для скота. Это место называли «заимкой». В «заимке» жил старик-казах, говорили, что это бывший бай. Когда-то, еще до революции, он был очень богатым. Потом его семью, всех сыновей, расстреляли, а сам он какое-то время просидел в тюрьме. Теперь он жил в полном одиночестве, почти ни с кем не общаясь.

Мы с пацанами приходили к нему, приносили кто что может: еду, одежду, чай, сахар. Бай был к нам доброжелателен и часто рассказывал всевозможные истории. Научил, как изготавливать боевое оружие: лук, стрелы, пращу. Праща – это приспособления для метания камня на большое расстояние, сделанное из сыромятной кожи. Ремень длиной примерно 1 м 20 см, шириной 2 см. С одного конца расширение с прорезом для указательного пальца, а второй конец просто накладывается на указательный палец и прижимается большим. В середине ремня тоже имеется расширение, примерно как на рогатке, ремень складывается пополам и туда закладывается круглый камень или металлический шарик. Это приспособление, заряженное камнем или шариком, раскручивают, вначале делаются круговые движения кистью, потом включается локоть, далее плечо. На пике вращения по направлению к цели отпускается один конец ремня, прижатый большим пальцем, и камень, получивший приличную инерцию, может поразить даже крупную дичь. Но чтобы владеть пращей, нужно постоянно тренироваться и прочувствовать момент, когда отпустить свободный конец пращи. Мы достигали такой ловкости, что на лету сбивали голубя, утку.

По стрельбе из пращи, лука и по метанию дротика проводили соревнования. Победителю доставалось особое уважение. В нашей группе собиралось до 10—15 человек. Играли в футбол, лапту, чижик-пыжик. Взрослых наставников, тренеров никогда не было, мы были предоставлены сами себе.

Бай сам изготовил и дал нам образец боевого лука: высота 1м 60см, стрела 1м 10 см с оперением хвостовой части, металлическим трехгранным наконечником, тетива сделана из конской сушеной жилы. Этот лук был не под наш рост и силу. Натянуть его могли только втроем, сидя на земле, упираясь ногами в лук, и каждый двумя руками тянул тетиву. Стрела летела далеко и запросто могла кого-нибудь убить или ранить, поэтому дед запретил нам из него стрелять.

По образцу и технологии Бая мы сделали себе луки и стрелы под свой рост и силу руки. Стрелы нужного размера нарезали из тальника. Свежесрезанные прутья одним концом привязывались к балке под крышей сарая, а к другому концу привязывали тяжелый груз, за счет чего они вытягивались, выравнивались и сушились. Далее заготовки обрабатывались: снималась кожура, шлифовались. Потом уже их обматывали по всей длине мокрой бельевой веревкой, либо мокрым скрученным бинтом и равномерно слегка поджаривали на костре. Веревка снималась, каждая заготовка смазывалась барсучьим жиром и вновь подвешивалась с грузом под балку. Это называлось каленая стрела, легкая, ровная, прочная. Далее из перьев делалось крестообразное оперение, и крепился металлический трехгранный наконечник, отливали его в форме из глины прямо на земле, потом обрабатывали до нужной кондиции.

По окончанию работы в обязательном порядке стрелу проверяли на баланс: она должны была находиться в равновесии на 1/3 стрелы от наконечника, – только при таких условиях стрела точно, не отклоняясь, летит в цель.

Итак, уходя в горы, мы брали с собой колчан из 4—5 стрел, лук, пращу, кресало для добывания огня, нож, кусок хлеба, соль. Все остальное добывали в горах.

На расстоянии 5 км от рудника находилась речушка 3—4 м шириной, 60—70 см глубиной, холодная, ключевая, чистая вода. Называлась она Первый ключ. По берегам обильно росла трава: осока, камыш и низкая плетущая трава, которая от берега нарастала слоями, покрывая поверхность воды плотным слоем. Также по берегам в большом количестве росли кусты черной смородины. В речке водилось достаточно рыбы: красноперка, небольшого размера щуки (30—45 см). Красноперку мы ловили сетью из старого тюля, загоняя с обратной стороны палками и ногами.

Щук ловили следующим образом: обычно щука стоит хвостом к берегу, ждет добычу, как бы замирает, но она очень осторожна и чувствительна: от малейшего шевеления на берегу или касания поверхности воды веточкой она молниеносно стартует и уходит на глубину. У нас не было ни крючков, ни лески, поэтому мы приспособили особо гибкую, прочную траву длиной 25—30 см. Из нее плели веревочку 60—70 см, на одном конце завязывалась петля, а другой конец привязывался к палке длиной примерно 120 см. Проходя медленно по берегу и увидев стоящую в заводи щуку, мы подкрадывались (всегда и везде ходили босиком, в одних трусах) с заранее вытянутой рукой, в которой была палка с петлей. Старались даже, чтобы тень от палки не попала на щуку. Петлю опускали на расстоянии 50—60 см от головы щуки, особенно плавно и осторожно, когда касаешься поверхности воды – это основное, а потом уже, опустив петлю на уровень головы щуки, подводили петлю ближе. На расстоянии 20—25 см от головы щуки, поднимали петлю быстро, но без рывка. Щука стартовала, влетая головой в петлю, и сама себя выбрасывала на берег, при этом петля обычно рвалась, но не было случая, чтобы петля разорвалась в воде. На берегу щуку ловили руками. Тут же разжигали костер, делали вертел из прутьев, потрошили рыбу. Если не было соли, использовали солончак – глинистую землю, сверху покрытую белой соленой пылью, которой обсыпали мокрую рыбу. Жареная на костре рыба была очень вкусной.

Сама жизнь, вынуждавшая постоянно приспосабливаться к сложностям, заставила придумать замену спичек – кресало, сделанное из каленого чугуна кристаллической структуры по типу кастета с гладкой рабочей поверхностью. В горах подбирали специальный камень – кремний, серого цвета, плотный, тоже кристаллической структуры. Обычно камень держали в левой руке на согнутом указательном пальце, большим пальцем придерживая сверху. Под камень и указательный палец подкладывался сухой, легко воспламеняющийся материал. При резком скользящем ударе по камню кресалом пучок искр точно попадает на сухой мох, воспламеняет его, а там нужно немного подуть, и вот уже огонь. Остается подкинуть собранные для костра листья, щепки, палки. Костер готов, жарь, вари. Нам для разжигания костра при сухой погоде достаточно было одной минуты.

Уходя в горы, мы брали с собой снаряжение на все случаи жизни и были готовы к любым неожиданностям.

В сумке через плечо всегда лежала плотно свернутая в трубочку клеенка. Она занимала мало места и позволяла быстро укрыться от неожиданного, довольно частого летнего дождя. Также у каждого в сумке находилось плотное войлочное одеяльце из верблюжьей шерсти, тоже свернутое в рулон. Как уже говорил, стрелы, 4—6 штук хватало, складной нож, военная алюминиевая фляжка с водой. Лук носили за спиной через голову. Еще в сумке лежали прут металлический толщиной 4 мм, длиной 60—70 см, на котором жарили убитую дичь, рыбу, кусок хлеба, соль. Иголка – вытаскивать занозы из подошвы ног. Резиновый жгут на случай, если змея все же укусит, – перетянуть пораженное место. Первое, что мы делали в таком случае, сразу убивали змею, перетягивали укушенную ногу или руку жгутом выше ранки на 10 см, кто-то из напарников, у кого здоровые, не потрескавшиеся губы, должен был срочно высосать яд, неоднократно, до побеления места ранки, все время выплевывая его и промывая водой рот. Далее со змеи сдиралась кожа, для этого ниже головы делался круговой надрез, и шкура легко снималась чулком. Шкура внутренней стороной несколько раз каждые 15—20 мин прикладывалась к ранке, либо привязывалась. Опухоль сразу спадала, температура восстанавливалась.

Воду из родника пили только через чистый батистовый носовой платок. Из числа съедобных растений нам очень нравилась «репа» – местное название. Росла на скалистой местности, корни врастали в трещины скалы, без ножа ее трудно было отделить от скалы, поэтому ее срезали. Похожа она на сочный кактус, шарообразный у основания, короткие, толстенькие листочки, далее крупные, и к центру сходятся, как бы прижатые друг к другу. На каждом листочке на конце была колючка. Обломав колючки, можно было есть листья целиком. Они были очень сочные, кисло-сладкие на вкус. Местные говорили, что их соком можно вылечить много заболеваний.

Также в горах росло несколько видов лука. В ущельях на низменных участках среди травы густо рос болотный лук, трубчатый-батуд, вкусный, слегка горький. Заготавливали его вязанками. Клали в окрошку, в пирожки и просто ели с хлебом. Еще был лук с треугольным листом, горький с привкусом чеснока. Другой горький лук – сарымсак, со специфическим вкусом, стебель и листья довольно жесткие. Его добавляли в соленья и ели просто с хлебом; по вкусу похож на чеснок.

Весной зацветали ковром голубые колокольчики на тонкой длинной ножке, на которой росли два листа, тоже тонкие, длинные. Эти цветы и листья съедобные, со вкусом молодого огурца. Летом рос широколистный кандык, тоже съедобный, лечебный, со специфическим вкусом.

Вдоль рек и в низинах рос камыш, соцветие столбиком, темно-коричневого цвета. Вырывали его и отрезали ножом белёсый низ ствола у корня. Его можно было есть сырым, можно жарить.

В горах рос крупный ревень, его заготавливали на зиму, резали квадратиками и сушили. Из свежесорванного делали вареники, варили варенье или жарили на костре. Вкус кисло-сладкий, очень полезный, много витамина С, D.

Щавель полевой тоже заготавливали, солили в банки, сушили на зиму, с ним варили борщи. Крапива – листья ели свежесорванными, помяв в руках. Заготавливали для борща и мытья головы. Было множество съедобных корней и растений, я перечисляю их, чтобы показать, что при необходимости человек находит общий язык с природой и природа его может прокормить, вылечить естественным путем. Возможно, поэтому, несмотря на жесткие условия – нехватку продуктов питания, одежды, многие отрицательные факторы, вызванные войной, в том числе и психологические, – мы никогда не болели.

ОХОТА

Зимой 1946 г. я был очевидцем, как сосед зарезал корову и мясо повесил в сарае. Ночью мы все проснулись от жуткого воя и грызни – пришли волки. Ночь была лунная, и из окна на белом снегу хорошо были видны около семи волков. Они прогрызли лаз в сарай и таскали куски мяса соседской коровы, тут же отбирали это мясо друг у друга.

Со всех домов выбежали мужики с вилами, палками, ножами, стали отбивать мясо у волков. Одного волка убили прямо в сарае. Часть мяса удалось спасти. Зима была снежная, морозная. Волки обнаглели и ночами бегали стаями по руднику. Поэтому вечером, возвращаясь с работы, люди шли группами. За короткое время в поселке волки съели всех собак, нападали и на овец.

Потом вышло постановление администрации рудника: кто убьет волка и представит шкуру, тому будет выплачено вознаграждение 50 рублей. В продснабе появились капканы.

Мы тоже вносили свой вклад, ставили на волков капканы, стальные петли. Удача была не частой, но была. Пойманного в петлю или в капкан волка мы добивали на расстоянии – стреляли из лука, так как подходить к нему было опасно. Шкуру снимали, а его мясо использовали для новой приманки.

Нам тогда было по 8—9 лет. Мы хорошо ходили на самодельных лыжах, а с коньков на ременной привязке вообще почти не слезали. Никогда ничего не боялись, даже уходя за 5—6 км от рудника. От людей опасности не было, а зверье, наверное, чувствовало, что мы сами представляем для них опасность.

Мы никогда не болели. Иногда зимой целый день катались на коньках, к вечеру приходили домой – штаны, носки, рукавицы насквозь мокрые и обледенелые. Мать шлепнет полотенцем по заднице, поругает, повесит все сушить, подошвы ног натрет керосином, наденет шерстяные носки, сверху целлофановый пакет, завяжет, чтобы не было запаха керосина. Утром уже как огурчик. Организм был надежно защищен – закален. Мы не знали, что такое пить таблетки.

Обычно, уходя на охоту, брали с собой карбид в небольшой баночке с герметической крышкой, так как на воздухе карбид дает реакцию, выделяя газ и образуя вонючий серый налет. Шахтеры в руднике пользовались для освещения в шахтах карбидными лампами, поэтому карбид мы могли достать свободно.

Карбид использовали для охоты на барсуков и сурков. Делалась ямка при входе в нору, уплотнялась, в нее клали несколько камешков карбида и поливали их водой. Происходила быстрая реакция: карбид шипел, выделял много газа, который проникал в нору. На конце длинной палки привязывали бумагу, либо замасленную тряпку, поджигали и, спрятавшись в ложбинке или за камнем, подожженную тряпку на палке подводили к норе. Раздавался сильный взрыв, часть норы разворачивало, обдавая нас землей. После взрыва подходили к норе, и через минуту-две из норы вылезал оглушенный барсук. Обычно у него была подгоревшая шерсть со стороны хвоста, спины, так как он своим телом заслонял нору от газа карбида. Барсука легко, без сопротивления брали, сажали в сумку или мешок, чтобы не укусил, и живого приносили домой.

А вот еще интересный способ охоты в летнее время. Из стальной проволоки с помощью напильника или абразива изготавливалась узкая пластина длиной до 30 см, с одного конца затачивалась очень остро, как плоская игла. Обнаружив нору барсука или сурка, по запаху мы определяли, есть ли он в норе. В нору на расстоянии локтя или чуть меньше тупой стороной втыкали пластину в пол под углом, по направлению из норы, оставляя торчать 15 см пластины, которую пригибали параллельно полу на 5 см выше от пола. Когда сурок или барсук вылезал из норы, он эту пластину прижимал своим телом к полу. А потом, когда кто-нибудь напугает его – коршун, лиса или охотник, – сурок или барсук с разбегу влетал в нору и сам себя надевал на пластину. Проходя мимо через час, мы забирали добычу и пластину. Никогда не добывали больше, чем это было необходимо.

Также охотились на уток, диких голубей, куропаток, для этого использовали пращу, стрелы и силки – петли из конского волоса на фанерке, привязанной к колышку и замаскированной травой.

ДОБЫВАНИЕ ЗОЛОТА

Рудник Баладжал золотодобывающий, в его восточной стороне располагалась фабрика по переработке золотоносной руды, которую добывали в шахтах, расположенных под рудником на приличной глубине.

Внутри фабрики в большом помещении по кольцевому металлическому желобу шириной примерно 1м 20 см, высота бортов 70 см, посредством электромотора вращались на одной оси по кругу два громадных, около трех метров в диаметре, тяжелых металлических колеса. Эти колеса размалывали породу в пыль до определенной кондиции, согласно технологическим параметрам. В дальнейшем эта пыль промывалась водой и под воздействием ртути, которая находилась в больших стеклянных колбах, непрерывно поднимались и опускались. Ртуть отделяла от породы мельчайшие частицы золота. Отработанная пыль с водой выливалась по желобу в отвал – небольшое озеро. Но поскольку фабричным методом 100% золота не вырабатывалось и часть золотой пыли уходила в отвал, населению было разрешено по желанию мыть золото. Добытое золотая пыль плавилась в домашних условиях, в ложках, и это отлитое в ложке золото сдавалось в продснаб. Тех, кто этим занимался, называли ложечниками. Ложка золота стоила один золотой бон, на который можно было купить немного сахара, муки, масла и что-нибудь из одежды.

Когда у нас не было достаточно еды, одежды, я с братом Вилькой по просьбе матери тоже иногда ходил на отвал мыть золото. Работа для пацанов нашего возраста (6—7 лет) была изнурительной. Целый день мы таскали тяжелый, мокрый песок. Набирали его в эмалированную чашку, примерно чуть меньше половины, наливали воду и, наклоняя чашку от себя, вращали ее на весу. При этом часть пустой, легкой пыли смывалась водой в отвал, а золотая пыль, имеющая тяжелый удельный вес, оседала на дно чашки. Потом в чашку клали ртуть из стеклянного пузырька, вновь наливали воду и повторяли процесс смыва легкой породы. И так несколько раз, после чего без воды проверялась оставшаяся порода, изымалась ртуть, выливалась в центр носового платка, платок скручивался, ртуть мелкими каплями падала в чашку, а золотую пыль, оставшуюся в центре платка, аккуратно перекладывали в стеклянный пузырек. И так неоднократно. Ртуть, как губка или магнит, вбирает в себя частички золота, отделяя его от пустой породы, ила.

Таким образом, за неделю, если повезет, можно было намыть золотой пыли на столовую ложку. Мы примерно знали, сколько порошка золота нужно вымыть, чтобы выплавить ложку золота.

В то время к золоту относились совсем не так, как сейчас. Оценивалось оно очень дешево и сдавалось всё, лишь чтобы выжить. В начале мы с охотой взялись за это дело, потом надоело, стали уклоняться от этой рабской, трудоемкой, неинтересной работы. Ходили только тогда, когда мать говорила «нет еды» или «дело к зиме, а у вас нет одежды».

НОЧНОЕ ХОЖДЕНИЕ (СОМНАМБУЛИЗМ) «ЗОВ ЛУНЫ»

В 1947 г. мне исполнилось 7 лет. В Баладжале проживал мужчина в возрасте 40—45 лет, любитель выпить, побалагурить. Одинокий, по характеру очень добрый. Все его знали и относились к нему доброжелательно. У него от природы был прекрасный сильный голос, за это его часто приглашали в компании, на праздники, торжества.

В эту зиму было очень морозно, 30 градусов, и он, будучи нетрезвым, замерз насмерть у калитки одного из домов. Жил он в большой комнате в здании фабрики. Мои друзья прибежали ко мне и сообщили, что Лысый – певец умер, замерз, и сейчас лежит в своей комнате с распоротым и зашитым животом.

Любопытства ради мы побежали на фабрику, посмотреть. В комнате находилось много людей, в основном бабки. Нас пропустили вперед. Труп был по грудь закрыт простыней, и видно было зашитые грубо, крупным стежком после вскрытия живот, грудь и затылок. Одна бабка, видя, что мы боимся, сказала мне: «Чтобы ты никогда не боялся мертвых, возьми рукой за большой палец ноги умершего». Как только я правой рукой взялся за палец – он был холодный и твердый, – меня сразу насквозь пробило, как мне показалось, током. Выбежал на улицу, друзья за мной, спрашивали, что случилось, я им рассказал, что меня шандарахнуло током.

Ночью около полуночи мне приснился сон, будто этот труп ловит меня, хочет украсть. В состоянии сна я соскочил с кровати, при этом сильно кричал, пытался выскочить в окно на улицу. Отец, проснувшись, поймал меня, положил между собой и матерью, крепко держал, успокаивал, некоторое время я вырывался, пытался убежать, но потом успокоился. Все это со слов отца – сам я ничего утром не помнил и, когда он мне это рассказывал, удивлялся, как такое могло быть.

После этого случая, не могу точно сказать, через какой период времени, у меня появилось повышенное предчувствие опасности. Я мог почувствовать, увидеть змею, тарантула, волка, которого другие не видели.

Спустя несколько месяцев я стал ночью во сне уходить из дома. Куда ходил, что делал, утром ничего не помнил. Единственно, просыпаясь, часто не обнаруживал подушку или одеяло, которые потом находили на улице соседи и приносили матери. Все соседи об этом уже знали.

Мать серьезно взялась за меня после того, как охотники, находившиеся в горах за 5 км от рудника, ночью увидели меня и узнали, причем сами перепугались. С их слов, в двенадцатом часу ночи они на костре подогревали чай и вдруг увидели пацана в трусах, босиком, с голым торсом. Под мышкой он нес подушку. Плавно, без особых усилий он поднимался в гору по тропинке мимо них. Ночь была достаточно светлая, лунная, туч в небе почти не было. Охотникам показалось, что пацан не идет, а как бы парит над тропинкой, передвигал ногами легко, поднимаясь по крутой тропинке. У него не было никакой реакции ни на костер, ни на сидящих вокруг костра охотников. Он смотрел прямо перед собой, не оглядываясь.

Охотники побоялись окликнуть пацана, тронуть. Вернее, их охватило оцепенение, а когда они очнулись от него, пацана уже не было видно, он ушел еще дальше от поселка Баладжал в горы.

На следующий день охотники пришли в больницу и рассказали обо всем моей матери. Как раз в это утро я не обнаружил у себя в постели подушку, которую потом принесли соседи. Мать стала разговаривать со мной, расспрашивать, какой мне снился сон, что я ночью видел. Я ничего не мог вспомнить. После этого мать осмотрела мое тело, ноги: не было ни ссадин, ни царапин, ноги чистые, не было ни грязи, ни колючек (обычно, когда бегали босиком по горам, подошва была в колючках, ссадинах и вся грязная).

Потом я случайно услышал разговор матери с отцом: «Если бы он ходил по горам, то в любом случае ноги у него были бы грязные, сбитые об камни и в колючках от карагайника». Ведь мать каждый вечер грела воду и заставляла парить ноги в горячей воде, после этого мочалкой с мылом тщательно мыть подошву, и каждый раз она иглой вытаскивала из подошвы колючки, обрабатывала сбитые пальцы.

С этого дня мать стала ставить у постели на полу ванночку с холодной водой, и как только я во сне вставал с кровати, ноги мои касались холодной воды. Я вздрагивал и сразу вновь ложился. Проснувшись утром, я также ничего не помнил.

По всем меркам, для детей моего возраста я был нормальным, физически крепким, хоть и небольшого роста, но сбитым, волевым ребенком. Ночные хождения на этом закончились на продолжительное время.

МОНГОЛЫ – ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ

В 1949—50 гг. из Монголии в г. Семипалатинск (Казахстан), где находился самый большой в Союзе мясокомбинат, перегонялся скот: бараны, коровы, лошади. Перегон производился большими партиями. В километрах семи от рудника Баладжал по сравнительно ровной местности днем и ночью гнался скот, караван растягивался на несколько километров. Стада сопровождали монголы на конях – охрана. Бывало, стадо проходило приличное расстояние само, без сопровождения пастухов-перегонщиков.

Ясным летним днем мы с братом Вилькой и другом Пашкой как обычно собрались на охоту, соответственно подготовившись. Перейдя через горы в долину, увидели стада баранов, коров, быков, растянувшиеся на несколько километров, при этом сопровождающих монголов не было.

Спустившись вниз, перейдя речку, спрятались в кустах в надежде, что какой-нибудь баран подойдет поближе. Приготовили боевой лук, стрелу. Поскольку лук был рассчитан на взрослого, сильного человека, мы его могли натянуть только втроем, сидя на земле и упираясь ногами в древко лука. Так просидели некоторое время, но ни один баран близко не подходил. Вдруг из-за кустов вышел бык с большим медным кольцом в носу. Он, вероятно, почувствовал опасность, стал передними копытами грести и раскидывать в стороны землю, опустив вниз голову с большими рогами, при этом злобно ревел. Мы сидели за кустами, и навряд ли он нас мог видеть. Когда бык сделал несколько шагов в нашу сторону, кто-то из нас от испуга отпустил тетиву, а остальные не смогли ее удержать. Стрела мелькнула. Это произошло случайно, мы не хотели убивать быка. Бык рявкнул, прокрутился два раза и упал на землю. Тут только мы увидели, что стрела попала ему в бок, под левую переднюю ногу, ушла по самое оперение. Естественно, от неожиданности мы перепугались. Первый вопрос: что теперь нам делать? В любой момент могли появиться монголы. Мы вышли по кустам на изгиб речки и действительно увидели трех всадников с двумя собаками. Что делать? Зная со слов отца и других о мстительности монголов, быстро приняли решение, как спастись.

В подобных речках мы часто играли в прятки: берешь камышовую трубочку, ныряешь и – к берегу, под траву. Трава от берега стелилась по поверхности воды сплошным толстым ковром, под нее подныривали, через нее просовывали камышовую трубочку для дыхания и сидели затаившись. В руки брали два небольших камня и действовали по условному стуку: три частых удара – опасность, четыре редких удара – можно выходить из воды, и т. п. Стук камней очень четко слышен под водой. Когда мы со всей амуницией забрались под траву, дали сигналы друг другу о том, что все в порядке, я услышал стук копыт лошадей на берегу. Вода холодная, ключевая, долго в ней не просидишь. Потом топот копыт удалился. Видимо, искали, кто мог завалить быка. Просидев примерно полчаса под водой, я раздвинул руками траву, просунул голову, немного осмотрелся. Вблизи никого не было, стада тоже не было. Я дал сигнал стуком камней и вылез через траву, Вилька и Пашка вылезли за мной. Мы выползли на бережок, легли, переохлаждение было очень сильным: дрожь прошибала насквозь, зубы отбивали дробь, цвет кожи фиолетово-синий, губы синие. Согревшись немного на солнце, я встал на колени, выглянул из-за куста: вокруг никого не было.

На месте, где лежал большой бык, остались его внутренности, голова, кости и большая задняя ляжка. Все остальное увезли. Так быстро разделать быка могли только скотоводы. Мы подумали, что монголы бросили заднюю ляжку, потому что не смогли увезти, но мы ошибались… Проткнув ножом отверстие между сухожилием и костью и надев бычью ногу на палку, мы с Пашкой понесли ее, а Вилька – все наше охотничье снаряжение.

Пришли домой уже в 9 вечера. Мать, конечно же, наподдала мне ремнем, она как будто чувствовала, что с нами что-то случилось. В это время вмешался отец, спросил, где были и откуда столько мяса. Пришлось рассказать всю правду. Отец отрезал кусок мяса, дал собаке, собака съела и минут через десять сдохла.

«Вот видите, бесплатный сыр бывает только в мышеловке! И хорошо, что вы еще не ели это мясо! Что, не знаете, какие монголы мстительные? А если бы они нашли вас в горах?»

Этот был единственный случай, когда я взял что-то чужое. Больше я никогда не брал чужого, даже когда был очень голоден. Видимо, человек так устроен: осознание приходит тогда, когда он в полной мере прочувствует страх, стресс и вину за содеянное. Чувство безнаказанности, противозаконные действия, противоречащие общепринятым нормам (не укради, не солги, не убей), всегда приводят к отрицательным последствиям. Человек становится изгоем общества, и его жизнь портится во всех отношениях, со временем становясь все хуже и хуже.

Быть может, описанные здесь факты кому-нибудь помогут в жизненных ситуациях. Я очень на это надеюсь.

КАЗУС С ПЧЕЛАМИ

В Баладжале жил дед-пчеловод, держал на огороде пасеку. Как-то в Баладжал приехала команда футболистов из района играть с местными. Таких мероприятий у нас раньше не было, поэтому большинство жителей пришли посмотреть. Играть должны были на заранее приготовленном поле. Мы с братом Вилькой тоже побежали смотреть. Когда пробегали мимо двора пчеловода, брат от меня отстал, я остановился, чтобы его подождать, а он заскочил во двор. Вдруг он выскочил, в руке держал соту из улья, а за ним летела туча пчел. Мы помчались со всех ног, уже было недалеко до футбольного поля, где началась игра, прошмыгнули в толпу. Я посмотрел на Вильку: у него над бровью была шишка от укуса пчелы, но соту он не выпускал, кусок воска с медом дал мне и оторвал себе, остальное выбросил. В это время зрители стали разбегаться кто куда, потому что рой пчел летал над полем и жалил нещадно, и все футболисты тоже разбежались.

На следующий день от пацанов мы узнали, что разыскивают того, кто разорил улей, из-за чего была сорвана игра и многие присутствующие пострадали. Виновника так и не нашли. После этого случая Вилька остепенился и никогда в чужой огород не лазил.

ПЕРЕЕЗД В АЛМА-АТУ – ГЕОЛОГОРАЗВЕДКА

Старшая сестра Роза, закончив 10 классов с золотой медалью, поступила в медицинский институт в Алма-Ате. Через полгода за ней уехала средняя сестра Ольга, поступила в строительный. Потом они забрали меня к себе в Алма-Ату. А спустя какое-то время туда же переехали отец и мать.

Отец устроился в трест «Зеленстрой» рабочим, и в летний период времени я вместе с ним работал сезонным рабочим.

Это были времена Хрущева. По его решению, чтобы обеспечить народ жильем, в Казахстане стали строить каркасно-камышитовые дома. Каждая организация задействовала своих рабочих, умеющих строить. Бригаде из 10—12 человек выделялся участок, готовые сборные стены и стройматериал – дерево. Одну такую бригаду возглавлял мой отец, в ней я тоже стал работать.

Дома строили быстро. За летний период до осени бригада отца построила 10 одноэтажных домов на два хозяина по проекту. Таким образом, большинство людей, не имеющих жилья, получили на законных основаниях государственную жилплощадь.

Трудовая деятельность у меня началась с 14 лет. В 15 лет я сбежал из дома из-за ссоры с отцом. Не помню, по какой причине, отец, разозлившись, ударил меня палкой по голове. Пошла кровь. Помню только, что я был не виновен в том вопросе. Я убежал к своему другу Валерию, который был старше меня на год и выше ростом. Валера ранее говорил, что хотел бы на лето уехать работать в Волковскую геолого-разведочную экспедицию, которая располагалась недалеко от китайской границы.

Это показалось мне заманчивым: красивая горная местность, можно хорошо зарабатывать и жить самостоятельно. В этот же день мы с Валерой нашли центральную геологическую базу. Договорились с водителем грузовой автомашины, которая везла в экспедицию трубы для бурения скважин, разный инвентарь и продукты питания. Я вынужден был обмануть водителя, представившись сыном начальника геолого-разведывательного отряда. Фамилию и имя начальника узнали в отделе кадров.

С собой у нас был лишь сверток с едой и 10 рублей. Одеты были по-летнему: рубашка, брюки, кеды. До урочища Ой-Карагай от Алма-Аты около 1200 км. Прибыли в Ой-Карагай, где дислоцировалась основная перевалочная база. Там Валерия приняли на сезонную работу рабочим, а меня из-за небольшого роста и возраста не взяли.

Водитель, привезший нас, сообщил, что основной груз он сдал и сейчас поедет в отряд за 25 км в горы, на китайскую границу. Я поехал с ним. Около 5 часов вечера мы прибыли на место, я вышел из машины, подошел к костру. Вокруг костра сидели и ужинали девушки, человек десять, лет по 25. Потом я узнал, что это были студентки ленинградского геолого-разведочного института. В отряде они проходили практику.

Все внимательно оглядели меня, пригласили к столу. Я отказался, хоть и был голоден. Спросил, где начальник. В это время из палатки вышел мужчина, на вид лет 45—50. Следом шел водитель, виновато опустив голову. Я приготовился к худшему и в упор смотрел на начальника. Подойдя ко мне и оценивая меня сердитым взглядом, он спросил: «Это ты что ли мой сын?» Я сразу сообщил цель своего приезда: «Хочу у вас работать». Начальник выругался и приказал водителю: «Как привез, так и увози. Детского сада у меня здесь нет».

Водитель взял меня за руку, посадил в кабину, поругал за то, что я его обманул и тем самым поставил в неловкое положение. Мы проехали в сторону Ой-Карагая километров десять. Солнце уже садилось на горизонте. Лихорадочно соображая, что мне делать, я попросился в туалет. Водитель открыл дверь. Выйдя из машины, я что было сил рванул в обратную сторону, в отряд. Когда прибежал, уже стемнело, палаток не было видно. Оглядевшись, заметил догорающие угли костра. На ощупь обнаружил сетку с картошкой. Собрал угли в кучу, засунул под них несколько картошек. Довольно скоро картофель испекся. Съев пару картофелин, я заметил, что из палатки вышла женщина, направилась в туалет. Увидев меня, испугалась, позвала начальника. Через минуту ко мне подошел начальник отряда. Удивившись моему возвращению, спросил: «Что мне с тобой делать?» Я ответил: «Если не возьмете на работу, я сейчас отдохну немного и уйду в Китай» – и рукой показал в сторону цепи гор, по гребню которых проходила граница.

Начальник отряда сразу изменился в лице, почувствовал в моем голосе и поведении упорство, настойчивость и решимость в исполнении сказанного. Я разговаривал с ним как взрослый со взрослым, терять было нечего.

Потом уже он меня спрашивал: «Виталий, ты и правда ушел бы ночью через границу в Китай?» Я отвечал: «Да, правда». «Тут ведь полно волков!» «В детстве сам ловил этих волков петлями и капканами», – отвечал я. Он молча уходил, качая головой.

После того, как я заявил ему, что уйду в Китай, начальник отряда рукой показал на одну из палаток. «Иди в палатку. Там спит одна женщина и справа есть свободный спальный мешок. Об остальном поговорим утром».

Луна в это время уже ярким желтым светом заливала долинку, где располагалось около 20 палаток. За костром в нескольких метрах протекала неглубокая речушка. В палатке я на ощупь нашел свободный спальный мешок. Сняв верхнюю одежду, залез в него и проспал до восхода солнца. Проснувшись, тихо оделся, вышел к костру, который уже перегорел. Было несколько небольших угольков. Быстро пробежал по поляне, набрал сухую мелкую траву, сушняк, мелкие сухие палочки, сложил домиком, разжег костер. Перешел через речку, набрал на опушке леса сухих сучьев, поставил треногу над костром, повесил большую кастрюлю, налил в нее воды из речки. Солнце уже вышло из-за гор на половину. Только тогда я понял, в каком красивом месте нахожусь – просто сказка! Из палатки вышла полная повариха. Увидев меня, зашла в палатку к начальнику. Начальник сразу же вышел с полотенцем, по пояс умылся в речке, потом подошел ко мне. «Всегда так рано встаешь?» Я честно ответил: «Нет, но когда необходимо, встану». Далее он спросил: «Что можешь делать?» Я ответил: «Все». «Ну, значит, ничего. Одного желания мало. На лошадях ездил верхом когда-нибудь? И сможешь ли сам взнуздать лошадь, надеть седло?» Я сказал, что часто ездил верхом на сенокос с отцом, в общем, с лошадьми на «ты». Начальник подвел меня к худой, поджарой лошади. Как потом я узнал, она была самая злая и кусачая. Ее в отряде прозвали Волчицей. Никто на ней не хотел ездить. Показав на уздечку, седло, начальник сказал: «Ну, давай, покажи, как ты оседлаешь эту лошадь». Взяв уздечку, я подошел к Волчице с правой стороны, погладил ее по шее. Как только попытался ее взнуздать, она начала упрямо отворачивать голову в левую сторону и не разжимала зубы. Тогда, вывернув уздечку, я взялся за оба конца железных закусов, уверенно провел ими по деснам. Волчица разжала зубы. В это время я быстро заложил закус за коренные зубы и накинул уздечку за морду, закрепив ее на застежке. Но когда пытался накинуть на спину седло, из-за моего небольшого роста седло оказалось сбоку хребта. Волчица резко повернула голову в мою сторону и, словно собака, попыталась укусить меня за бедро. В это время я, держа левой рукой седло, правой резко ударил ее по морде. Она сразу отвернула голову. В прыжке я закинул седло за холку, поправил его. При затягивании подпруги снизу живота Волчица еще раз попыталась меня укусить. Повернув ко мне голову, оскалила свои желтые большие, квадратные зубы. Я громко крикнул на нее и ударил концами уздечки по носу. После этого Волчица успокоилась и никогда больше не пыталась меня укусить.

Все это время начальник стоял поблизости и наблюдал за моими действиями, не вмешиваясь. Забираясь в седло, я использовал прием из джигитовки: когда возьмешься за гриву и дернешь на себя, лошадь редко поднимает голову – в этот момент высоко подпрыгиваешь и, как джигит, залетаешь в седло. Оказавшись в седле, я огляделся и погнал лошадь по дороге вскачь, галопом. Проскакав минут 15—20, развернул лошадь и так же галопом прибыл на место. Соскочил с седла, привязал уздечку к столбу, подошел к начальнику. По нему было видно, что он удивлен и удовлетворен. Согласился взять меня на работу: «Будешь учить студентов залезать на лошадь и слезать, как ты. А то все время приходится их подсаживать». Но чтобы меня оформить на работу, надо было поехать в Ой-Карагай и решить, как это сделать, так как мне еще надо было ждать год до получения паспорта. На руках было только свидетельство о рождении.

Итак, в мои обязанности входило: 1) рано утром в 6 часов найти лошадей, которые всю ночь паслись на свободном пастбище и, бывало, уходили от лагеря за пару километров в горы. 2) Пригнать лошадей в лагерь, потом после завтрака ехать со всеми геологами в определенное место, где они оставляли лошадей и расходились по своим маршрутам. После этого я должен был, ориентируясь по карте, пригнать всех лошадей в пункт, где геологи соберутся в 17 часов.

По прибытию в лагерь геологи снимали седла, уздечки и складывали на свои места. Мне оставалось стреножить двух ведомых лошадей и выгнать лошадей из лагеря, оставив одну, на которой утром следующего дня вновь поеду, найду и пригоню 20 лошадей в лагерь.

Вечерами ужинали, занимались своими делами, устраивали танцы, игры. В речке водилась форель, так что могли рыбачить в свободное время. На уху и жаркое хватало.

Всего в отряде было на практике 18 студенток, 3—4 курс.

Один пожилой мужчина, дядя Ваня, занимался ремонтом уздечек, седел, палаток. Он был заядлым охотником. Иногда брал меня с собой на кабана, оленя.

В конце августа, по традиции, в Китае начиналась массовая охота, и звери, дичь мигрировали на нашу территорию. В то время граница охранялась слабо, не было необходимости. С нашей стороны на 300 км границы было всего два конных пограничника. За все время видел их пару раз, не больше. С китайской стороны вообще никогда не видел пограничников, хотя мы частенько находились рядом с границей.

Как только стал работать, получил форму, ботинки, спальный мешок, палатку. Для безопасности от зверья выдали ружье 32-го калибра. К тому времени мне неоднократно приходилось стрелять из охотничьих ружей.

Так, проработав 6—7 месяцев без каких-либо ЧП и нареканий, заслужил доверие и дружбу в отряде.

Как-то раз, перед переездом в Заилийскую пустыню, около десятка наших коней, что паслись на свободном пастбище, захватили китайцы, перешедшие границу, и погнали в сторону границы Китая. Мы это увидели, и втроем на конях поскакали наперерез китайцам. С собой у меня было ружье 32-го калибра и один патрон. Когда, преодолев подъем, мы выскочили на плоскогорье и значительно приблизились к китайцам, стали кричать им, махать руками, но все было бесполезно. Они уходили, приближаясь к своей территории. Тогда я выстрелил из ружья вверх. Китайцы, видимо, испугались. Бросили трех наших коней, которые все время пытались повернуть назад, чем затрудняли китайцам путь.

В это время на полном скаку моя лошадь Волчица провалилась копытом в нору сурка и упала плашмя на бок. Моя правая нога оказалась под ней. Очнулся я через какое-то время от того, что Волчица тычет мне в лицо холодным мокрым носом, как бы заставляя встать. В голове все кружилось, подташнивало. Я сел на землю, потрогал правую ногу, плечо. Но переломов не было, только ссадины и царапины. Болел бок. В это время подъехали наши. Один соскочил с коня, подбежал ко мне, ощупал. Убедившись, что все в порядке, сообщил, что китайцев не догнал и вернулся, когда увидел меня в момент падения. Он подумал, что мою лошадь китайцы подстрелили, так резко на скорости она упала.

Когда я встал, сильно болело правое бедро. Подойдя к Волчице, взял ее за уздечку. Она спокойно поддалась, что было удивительно, ведь ее ранее трудно было поймать. Пройдя в обратную сторону, я нашел нору и выброшенную лошадиным копытом землю. Хорошо, что в этом месте не было скальной породы и камней, иначе переломов было бы не избежать. Повезло.

Забрав трех отбитых у китайцев лошадей, мы прибыли в отряд. Я сразу доложил начальнику о случившемся, но оказалось, что все, что произошло, он видел в бинокль. «Да черт с ними, с лошадьми. Ты как? Как я видел, ты пролетел после падения с лошади метров 15». После этого он сам убедился, что нет никаких переломов, успокоился. «Счастливчик! После таких падений лежат долгое время в больнице».

Примерно через неделю мы увидели, что на нашу сторону перешел целый табун китайских лошадей. Нас несколько человек помчались к этому табуну, чтобы найти своих лошадей, но их в табуне не было (китайцы своих лошадей не клеймят). И как впоследствии я узнал, китайцы используют своих лошадей до полного изнеможения, а потом на год выгоняют на поправку – свободное пастбище для восстановления. Отбив от стада 5—6 лошадей, пригнали их в лагерь.

Китайские лошади отличались от наших иноходью. Наши кони при спуске с гор ступали передними ногами жестко, так что в седле было не комфортно сидеть, того и гляди свалишься. А китайские как бы перекатывались, мягко ступая передними ногами. Я выбрал себе коня вороной масти, могучего телосложения: длинная грива, широкая шея, красивая голова, широкий круп. На нем ездил до конца работы.

ПОХОД В КИТАЙ

Как-то раз нам дали разрешение на переход границы за покупками, сувенирами.

Так же верхом, человек 8—10, мы добрались до хребта цепи гор, где проходила граница. Остановившись на вершине хребта для отдыха, осмотрев местность, я увидел и почувствовал колоссальную разницу природных и климатических явлений. Со стороны Казахстана воздух песочного цвета, перегретый, сухой, с горячей дымкой. Трава и растительность суховатая, жесткая, цвет зеленый с желтизной.

С китайской стороны воздух свежий, «густой», влажный, с синеватой дымкой. Это ощущалось даже на лице. Трава сразу на спуске сочная, крупнолистная.

С нашей позиции мы увидели в долине на расстоянии около 5 км небольшое селение китайских низких однотипных домов – «фанзы» с плоскими крышами.

Спустившись с гор, мы подъехали к первому близстоящему дому. Постучали в дверь, она сама открылась. Не было видно никаких замков или других приспособлений для закрытия двери. Оказывается, у них двери вообще никогда не закрываются на замок.

Когда дверь открыли настежь, раздался мелодичный звон колокольчика. Мы прошли внутрь комнаты, тут же путь преградил прилавок, на котором валом лежали рулоны различного добротного материала. Далее на полках висели, лежали всевозможные вещи, предметы. Пока минут десять мы рассматривали товар, из другой комнаты вышел хозяин, низкорослый человек, скорее всего, по национальности уйгур. Как мы потом узнали, в поселке в каждом доме имелся такой прилавок с разнообразным товаром.

Купив необходимые вещи, подарки, мы поспешили в отряд, так как время было уже к вечеру и нужно было засветло перейти хребет. Ночью это было очень опасно.

Я купил себе горный кожаный костюм красно-бордового цвета шведского производства. В комплект входила куртка с подстежкой, короткие, ниже колена брюки, материал типа «чертовой кожи», не мокнет, не горит, очень прочный. Небольшие, аккуратные ботинки цвета бордо с красным, альпийские с победитовыми шипами в подошвах. Шляпа с небольшими полями. Купил я этот костюм очень дешево. Матери купил скатерть, шелковое покрывало с розами и другие подарки.

По окончании изыскательских работ в этой местности поступила команда о переброске нашего отряда в Заилийскую пустыню, около 900 км от прежнего места.

В отряде, кроме лошадей, было еще 6 взрослых ишаков, и один ишаченок по имени Яшка. Все ишаки каждый вечер приходили в отряд и располагались недалеко от костра, где повариха готовила еду для геологов. Так что и ишакам кое-что перепадало (остатки еды, хлеба и т.д.).

Весь отряд задействовали в сборе и упаковке инвентаря, палаток, всего прочего. Людей и часть инвентаря должна была взять автомашина. А другую часть вещей планировалось погрузить на ишаков и лошадей. Однако утром, когда я пригнал как обычно лошадей, ишаков нигде не обнаружил. Начальник отряда послал на розыск ишаков двоих геологов с биноклем, но ишаки как в воду канули. Стало ясно: ишаки почувствовали, что на них будут грузить тяжелую поклажу, просто сбежали.

Чтобы не терять время, было решено грузить всё на лошадей. Мы вдвоем с Аскаром Байтуленовым этих лошадей должны были отогнать в колхоз, откуда их взяли по договору в аренду, и уже с этой точки вместе с геологами уехать в Заилийскую пустыню на автомашине.

До колхоза нам с Байтуленовым предстояло гнать лошадей двое суток через горы и ущелья. Все лошади были оседланы, уздечки у всех были завязаны за седла, так чтобы лошадь могла достать до земли и не запутаться, на некоторых затянуты покрепче. На них погрузили всевозможные узлы, одежду, спальные мешки, продукты и т. д. Все хорошо закрепили.

Первый день гнали лошадей, не останавливаясь на обед, все делали на ходу. Только когда проезжали через ручей, речушки, давали возможность лошадям немного отдохнуть, напиться. К вечеру на закате стали думать о ночлеге.

Палатку разбивать не хотелось. Мы находились в ущелье между высоких гор. Внизу протекала небольшая речушка. По крутым склонам росли высокие мощные ели, прямо девственный, не тронутый рукой человека лес.

В лесу я заметил два шалаша, видимо, очень старых, так как от времени ветки елей стали коричнево-желтые и осыпались. Значит, здесь были охотники, но несколько лет назад. Вечерело.

Проехав 45—50 километров от лагеря, увидели на опушке у ручья совсем маленькую избушку. При входе имелся низкий деревянный навес и стенка из тонких бревен. Возле избушки было жутковато, обстановка напоминала сказку о бабе Яге.

Аскар прошептал: «Осталось сказать: избушка, избушка, повернись к лесу, мать твою…» Это нас рассмешило, и мы смело подошли к двери, сделанной из толстых досок.

Открыв со скрипом входную дверь, мы увидели комнату размером три на четыре метра. У правой стены стояла железная кровать. На ней лежала пожухлая от времени сухая трава. Напротив двери находилось маленькое окошко. Сразу за дверью справа была капитальная печка с чугунной конфорочной плитой. Над печкой находилась деревянная полка, рубленная из бревна, на которой стояли в банках крупы, сахар, соль, сухари, заварка чая, ножик, ложки, вилка и спички. В печке лежали дрова, надо было только поджечь.

Засветло освободили лошадей от вьючного груза, застреножили двух лошадей, чтобы никуда далеко не ушли. Дополнительно собрали сухие ветки, порубили, сложили под навес и к печке. Поужинали, остатки пищи подвесили под потолок навеса, подальше от грызунов.

Приготовив постель, не раздеваясь легли спать. Предварительно зажгли в печке дрова и бруском подперли дверь (дверь открывалась внутрь).

Около 10 часов вечера поблизости стали завывать волки, слышалась какая-то возня.

Наш сон как рукой сняло. Байтуленов предложил выйти и стрельнуть в воздух, чтобы волки разбежались, а то еще нападут на лошадей. Лошади паслись рядом с домиком. Их было слышно по характерным для лошадей звукам, фырканьям и храпам.

Я стал успокаивать Аскара, что летом волки на лошадей не нападают, да и лошадей у нас целый табун – 20 лошадей. Аскару было 17 лет, а мне 15. Естественно, нам было страшновато.

Вскоре в комнатке стало тепло и уютно. Я уже засыпал, когда мне в бок локтем несколько раз молча ткнул Аскар. Он шепотом спросил: «Ты слышал?» Спросонья я не понял, о чем он. Но тут уже сам ясно услышал. За входной дверью был настил из рубленых досок, по которому кто-то топтался. В стуке явно узнавалось копыто. Я сразу прикинул, что лошадь под навес не зайдет, так как навес низкий: мы заходили в домик пригнувшись. Местный олень елик пуглив и к избушке, где топится печка и запах людей, никогда не подойдет. Стук копыт усиливался. Видно было и слышно, что в дверь кто-то ломится. Обсудив всевозможные варианты, решили, что Аскар возьмет из печки горящее полено, резко откроет дверь, а я с ружьем буду стоять наготове и, если что, буду стрелять.

«Может быть, это все-таки волки? Нет. Волки так не могут стучать. Это копыта. Короче, думаю, что это может быть горный олень или олененок, которого волки загнали к нам».

Аскар посмотрел на меня, прошептал: «Я же говорил, что нельзя в этом домике оставаться на ночь, пахнет неприятно, чувствуется какая-то чертовщина».

Ты когда спал, я проснулся оттого, что за дверью кто-то чихал и шептался, была непонятная возня, типа борьбы. Какие бы мы не были смелые, но все же пацаны, считай подростки. У Байтуленова были темные, большие, красивые глаза, а тут вообще от страха увеличились, и на лице была видна скованность, недоразумение, обреченность. Я, наверное, точно так же выглядел, не знаю.

Взяв ружье 32 калибра, вложил патрон в патронник, закрыл затвор, снял с предохранителя. Аскар вытащил из печки полено, резко открыл дверь на себя. Когда пламя горящего полена выхватило из черного пространства страшные морды, с горящими глазами, оскалом больших зубов, большими длинными ушами. Мне казалось, время остановилось, сердце в моей груди не бьется. На нас смотрели несколько голов ишаков. Некоторое время мы стояли в полном недоумении. Как эти животные здесь могли оказаться?

Придя в себя, мы хохотали до слез, то ли от нервного перевозбуждения, то ли обрадовались, что ишаки нашлись. Тут же мы увидели, что часть нашей провизии разбросана по настилу и двух буханок хлеба нет.

После этого случая, я ишаков глупыми животными не считаю. Это такая бестия, что кто бы мог догадаться? Вот подлецы! Они знали, что предстоит долгая, трудная дорога и ушли, спрятались. А когда экспедиция выехала, они пошли по следам лошадей и ночью залезли под навес, учуяв хлеб и другой провиант.

Собрав всю провизию, занесли в комнату и улеглись уже спокойно спать. Ночью просыпались от воя волков и уханья филинов. В общем, кошмарная ночь получилась, но интересная.

Утром нагрузили амуницией ишаков и частично лошадей. По традиции, убрали в комнате, проверили печку, чтоб углей и огня не оставалось. Оставили несколько банок тушенки, конфет, чай. В печь заложили дрова. После этого тронулись в путь.

В полдень остановились у одинокой юрты, где на привязи стояла невзрачная лошаденка. Женщина что-то готовила в казане. Мы приветствовали хозяйку: «Ассалам алекум», она, посмотрев на нас, ответила: «Алейкум салам». Из юрты вышел мужчина лет 40—50, худощавый с темным, загорелым лицом. Спросил у нас, куда едем. После этого рассказал, как лучше добраться по прямой до конечного пункта. Пригласил за стол попить чаю, отдохнуть. Во время беседы за чаем хозяин рассказал, что в этом году развелось много волков и задрали много баранов, а зима была тоже плохая, бараны гибли от голода из-за частого гололеда. Я спросил: «А что лошаденка такая хилая?» «Она старая, болеет и скоро умрет, а резать ее уже поздно, кожа да кости».

Сразу подумал о своем коне, отбитом у китайцев, взамен угнанных наших. И как раз мой конь оказался лишним. Посоветовался с Аскаром, предложил сделать доброе дело: отдать китайского коня бедному, нуждающемуся человеку, все равно нам он не нужен. Аскар согласился.

Когда я сообщил об этом хозяину юрты, тот был очень удивлен. Рассказали ему историю этого коня и сказали, что отдаем его в подарок за гостеприимство. Хозяин не знал, чем нас отблагодарить, денег у него не было, предложил взять баранов, но мы отказались: «Это подарок, пусть у вас дела пойдут лучше».

После этого уехали, он нас некоторое время провожал уже на моем коне, потом попрощались.

Прибыв в совхоз, сдали лошадей по счету. Потом мы добрались до центрального района, откуда нас и всю нашу группу геологов перебросили на автомашине в Заилийскую пустыню.

ЗАИЛИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ. ПОЮЩАЯ СВЕТЯЩАЯСЯ ГОРА

Спускаясь по берегу реки Или, мы вышли на песчаный берег: широченный плавный скос мелкого песка, заросли небольших деревьев. Решили провести ночь в этом месте, безопасном от змей и других ядовитых существ.

Расположились прямо на песке под открытым небом. Палатки никто не захотел ставить. Рано утром проснулся от крика студенток-практиканток. Подняв голову, почувствовал, что твердой почвы подо мной нет, плыву. Уровень воды в реке резко поднялся из-за сильных дождей в верховьях, и залило низменность, где мы спали. Выскочил из мешка, вода была уже выше колен и продолжала прибывать. Все бегали с криками по воде, собирая пожитки. В общем, утренняя комедия. Интересно было наблюдать за этой паникой. Поймав кастрюлю и что-то из одежды, выбрался на сухое место, волоча за собой спальный мешок, в который набралась вода.

Собравшись на сухом берегу, стали наблюдать за речкой. Уровень воды быстро поднялся еще на метр. Кто-то из юмористов громко произнес: «Вот представьте себе, если бы наша повариха (дама с приличным весом) первой не намокла и не подняла криком всех, где бы мы сейчас уже были?» Другой вторил ему: «Как белые лебеди в черных непромокаемых спальниках, плыли бы, пугая всех и вся». Хохот пошел по всему берегу.

В отряде не было унылых людей. Все жизнерадостные, живые, юморные люди, не боявшиеся трудностей.

Через день отряд прибыл на новое место на правом берегу реки Или, и оттуда нас увезли на автомашине от Или за 20 км в пустыню. Там под песчаной (как мне вначале показалось) горой находилась большая ровная площадка, с трех сторон защищенная холмами.

Установив палатки и приготовив все остальное, уже вечером на закате все ужинали за общим столом, горел костер. Тут неизвестно откуда появился звук, как будто кто-то играл на гитаре или домбре. Звук был мелодичный, негромкий, но все достаточно четко его слышали, и тут же все место озарилось малиново-нежным светом. Посмотрев на пустынную гору, я увидел, что она светится в лучах заката миллиардами звездочек, заливая всю долину сказочным розовато-малиновым светом.

Будучи любопытным от рождения, я пошел на эту гору, захватив геологический молоток. Поднявшись метров на сто по пологому склону, я присел отдохнуть и обнаружил каменные образования розовой слюды. Отбил молотком кусок слюды от основной каменной массы. Он состоял из множества тонких пластинок слюды, как бы спрессованных друг с дружкой, а две боковые стороны были гладкие, как стекло. Ножом отщипнул одну пластинку, она была прозрачная, с нежно-розовым оттенком, а в куске камня цвет густо-розовый. Поэтому при закате солнца эти камни, направленные гладкой стороной на поляну, где мы разбили палатки, отражали вечерние солнечные лучи. Потом мы узнали, откуда возникал звук. В пустыне камни слюды раскаляются не равномерно, при нагреве, а также при охлаждении слюды происходит сдвиг пластин, и они издают нежный, объемный, завораживающий звук, чем-то похожий на гитарный. Каждая пластинка издавала звук своей тональности.

Вот в таком сказочном и в то же время суровом месте мы жили и работали около 3-х месяцев.

Также геологи ходили по маршрутам, молотком забивали в почву небольшие ломики «бурзунды» через определенные расстояния и на нужную глубину. В образовавшееся отверстие вставлялась трубка от дозиметра. Прибор обычно подвешивался на ремнях, на груди, и при прокачке ручкой насоса пыль, находящаяся на дне отверстия от ломика, засасывалась в прибор, и стрелка показывала, какая доза радия, изотопов, излучения в фильтре прибора (типа счетчика Гейгера). Иногда попадались под песком, на глубине полметра или даже на поверхности под песком, старинные окаменевшие кости крупного размера, которые также излучали радиацию; мы их называли обманкой. В пустыне было очень много ядовитых змей, скорпионов и фаланг. Скорпионы небольшого размера, песочного цвета, фаланги довольно крупного размера. Ящерицы шустрые, постоянно закручивали свой хвост в кольцо вверх. Также там водились вараны. Поэтому все палатки обкапывались арычком, глубиной 40—50 см, шириной 25 см, стенки расширены к низу. Поэтому, что туда попадало, выбраться не могло, т.к. по скошенным стенкам песка, эти ядовитые твари не выберутся и ползают по кругу.

Утром, что там собиралось, убивали или сжигали бензином. Кроме того, палатка обкладывалась по кольцу колючей веревкой из конского волоса.

Вечером, когда делать было нечего, ловили варанов – мы их называли дракончиками, размером они достигали от 40 до 80 см. Если его разозлить, он гонялся за людьми, как собака, чтобы укусить. Укус варана болезненный, но не опасный, иногда оставался синяк.

Иногда мы становились в круг до 10 человек, и кто-то брал варана за хвост, чтобы не укусил, и крутил его вокруг себя, а потом отпускал. Когда варана крутили, держа за хвост, он выгибался, пытаясь укусить обидчика. Зубов у него нет, вместо зубов пластины. А когда отпускали, он сразу с центра круга бесстрашно кидался на геологов, стоящих по кругу. Все с визгом разбегались кто куда. Варан, выбрав самого медлительного, пускался за ним в погоню. Смех, визг, хохот. После этого мы варана кормили и привязывали у входа в палатку. Он охранял нас от змей, скорпионов, фаланг. Вараны приручались достаточно легко.

Больше всего я боялся фаланг. Это чудище желто-зеленоватого или песочного цвета с редкими торчащими волосками по телу, такого же цвета, паукообразного, стоящего высоко на ногах с удлиненным телом. Встречались особи размером с кисть руки. Передние лапы фаланга поднимает высоко вверх при защите или нападении, при этом приседая на задних лапах. Прыгает до метра и более. Опасности она для человека не представляет, т.к. укус ее может лишь вызвать воспаление укушенного места и температуру. Мы об этом знали, но страх, неприязнь к ней всегда имели место.

В отряде одна из студенток хорошо играла на аккордеоне, и вечерами практиканты устраивали танцы и всевозможные игры. Обычно мы засветло расстилали свои спальные мешки. Спальник состоял с наружной стороны из прочного, огнеупорного, водонепроницаемого материала черного цвета – мы называли его «чертова кожа», а внутри находилось мешкообразное стеганое одеяло и простыня, сшитая тоже мешком, по длине спальника. Верхняя часть закрывалась на молнию, либо на пуговицы.

Как-то раз после танцев я вернулся в палатку. Аскар уже спал. Поскольку в пустыне днем и вечером жарко, а ночью холодно, мы заранее вытаскивали мешкообразную простынь и стелили ее поверх основного мешка. Раздевшись, залез в простынь, заснул. Потом почувствовав похолодание, проснулся, с простынею залез в основной мешок, оставил отверстие, чтоб дышать и снова заснул.

Проснулся тут же оттого, что по ногам, внутри мешка кто-то бегает, прыгает. Первая мысль: «Проклятая фаланга залезла в мешок!» Спросонья закричал: «Фаланга!» И не помню, как оказался на столешнице обеденного стола. Аскар сразу включил свет, послышались голоса. Мой крик всех разбудил, и в палатку стали заходить геологи. Увидев меня на столе, в одних трусах, осмотрели мне ноги, но никаких укусов не нашли. В это время в палатку с сачком в руках зашел проводник-хозяйственник, наполовину китаец. «Где фаланга?» – спросил он меня. Я показал рукой: «Внутри спальника».

Проводник стал потихоньку вытаскивать внутренний пододеяльник мешковидной формы, а все присутствующие обступили его вокруг, наблюдали. Я смотрел сверху со стола. Когда проводник вытащил пододеяльник, то внутри него что-то быстро передвигалось, прыгало. Все сразу отскочили подальше.

Проводник, видимо, хорошо адаптировался в этой местности и знал, как действовать. Он медленно выворачивал материал пододеяльника изнутри, при этом прикрываясь сверху сачком. Потом вдруг все замерли, тишина, и пошел хохот, как обычно после испуга, ожидания чего-то страшного. Я приподнялся на коленки, чтобы лучше видеть, что же там такое, что так могло рассмешить людей.

В это время проводник приподнялся с колен на ноги, держа в руках белую, очень красивую мышку с длинным хвостиком, на конце которого была кисточка из золотистых волос, и на голове от уха до уха также проходила золотистая полоска волос, как маленькая корона.

Проводник сказал мне: «Эх ты, джигит, к тебе в спальный мешок залезла королева мышей, а ты ее перепугал до смерти. В восточном народе существует легенда, если эту мышь увидят рядом с каким либо домом, им будет благополучие и счастье. Эту мышь очень редко можно увидеть. А к тебе она сама в постель забралась. Это небывалый случай. Вот и думай».

Он показал всем мышку, сказал, что можно прожить всю жизнь, но так и не увидеть ее, и что она приносит удачу. После этого он очень осторожно выпустил мышку за палатку.

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Поздней осенью я приехал в Алма-Ату. Одежда моя была как у иностранца – такого фасона никто там не носил. Шляпа, куртка, бриджи с большими застегивающимися на молнии манжетами. Шерстяные в клетку гетры и альпийские модельные ботинки, легкие и удобные. Весь костюм – шляпа, куртка, ботинки – был бордового цвета с оттенком красного.

За время нахождения в геологической партии я прилично вырос, возмужал. Когда зашел в дом, родители меня не узнали. Как выяснилось, они считали, что я погиб, ведь меня искали, подавали в розыск.

Отец подошел ко мне, обнял, сказал: «Прости меня за тот случай, ты действительно был не виновен. Что думаешь делать дальше, жить с нами или еще куда поедешь?»

Мое решение было учиться и работать. Деньги отдал матери. Подарки раздал всем. Заработал в экспедиции приличные по тем временам деньги.

Деньги меня никогда не волновали, к ним был равнодушен, не мог терпеть в карманах мелочь или бумажные купюры. Это чувство сохранилось до сих пор.

Устроился работать на завод АЗТМ в шестой цех, учеником токаря; в то время считалось престижным быть токарем.

Учили нас плохо, в дневное время станки постоянно заняты, самостоятельной практики никакой. Поэтому несколько учеников перешли работать в ночную смену. Согласно плану, делали из круглых стальных заготовок болты с резьбой и гайки. Далее программа усложнялась. Все ученики могли выдержать ночную работу до 4—5 утра. Глаза сами собой закрывались. С ног до головы чумазые, стелили грязную, замасленную фуфайку на цементный пол прямо у станка и засыпали до прихода утренней смены. Быстро убрав и протерев станок, складывали инструмент. Потом принимали душ, потом относили изготовленную продукцию в ОТК. Там все проверялось по разным параметрам и подписывался план-задание. Платили нам мало как ученикам, но позже мы стали выполнять сложные задания и качественную работу. Все сдали экзамены на допуск к станку в квалификации токарь 3 разряда.

В тот период времени пришел большой госзаказ на заточку штампованных гребенок для стрижки баранов. Меня и трех уже бывших учеников назначили на эту работу, якобы временно. Поставили в свободном углу цеха длинный металлический стол, прикрепили электромоторы с тонким режущим абразивом, установили вентиляцию.

Так мы стали работать на заточке гребенок. От абразивов и гребенок было много пылевых металлических взвесей, поэтому работали только в респираторах. Стоимость одной заточенной гребенки 12—14 зубцов – две копейки. В начале производительность была очень малая, но потом, через полмесяца, каждый выполнял работу качественно, затачивая от одной до двух тысяч гребенок за смену. Работа была изнурительная, но мы довели ее до автоматизма, нас вдохновляла перспектива хорошего заработка. Однако в конце месяца наши ожидания рухнули, нас обманули. Начальник цеха заявил: «Токарь 4—5 разряда столько не зарабатывает, сколько вы, пацаны», и тут же нам снизили тариф вдвое, до одной копейки.

Посоветовавшись втроем, решили держать марку и по нарядам заработали столько же. Вновь нам выплатили зарплату вполовину меньше и убрали с заточки. Вместо нас поставили четырех взрослых из слесарного цеха. В обиде на это самоуправство я ходил злой. На стене висел бумажный плакат: рабочий с протянутой вперед рукой и надпись «Вперед к коммунизму». Чувствуя себя обманутым, потеряв веру во взрослых, в начальство, – ведь за нас никто не заступился, – я нарисовал грифелем на этом плакате фигу, направлением в лицо рабочего.

Утром следующего дня как обычно пришел на работу, увидел в цехе рабочих, стоящих у стола, за которым представительно сидели парторг завода, начальник цеха и другое начальство. Меня сразу пригласили к столу, поставив на обозрение перед всеми. Парторг спросил: «Ты нарисовал фигу на плакате?» «Да, я». И тут руководство как с цепи сорвалось, стали меня костерить, подводя под мои действия политическую основу. Чуть меня не превратили в шпиона-диверсанта.

Я, слушая эти обидные слова, молчал, слезы наворачивались, но слабости не допустил. Замполит спросил меня: «Чего молчишь, отвечай, раз такое натворил». Во мне впервые в жизни ощущалась необыкновенная воля и спокойствие, хотя слезы от обиды поджимали. Пересилив себя, я стал говорить, обращаясь к рабочим, руководство как бы для меня не существовало.

Рассказал, в каких условиях мы работали учениками токаря в ночное время, как не выдерживали ночи, спали под утро на цементном полу у станка на промасленной, вонючей фуфайке, что было противозаконно. Как нас использовали не по назначению. Ведь я пришел на завод за специальностью токаря, а не заниматься уборкой территории и другой черной работой. Показал конкретно, сколько по нарядам нам не доплатили, как оторвали от основного дела, перекинули без нашего согласия на заточку гребенок, как мы старались, чтобы заработать денег, однако и тут обман – снизили тарифы. Потом увидели, что ребята выполняют еще больший объем работы, вообще убрали с заточки, поставили взрослых, которые, проработав месяц, отказались от заточки, заявив, что неизвестно, как пацаны выполняли такой большой объем работы. Да тут еще и силикоз можно заработать. Нам опять предложили вернуться на заточку, т.к. это был госзаказ и установлены определенные сроки.

Конец ознакомительного фрагмента.