12
Лена старалась смеяться в самую телефонную трубку. Ее пухлые алые губки вплотную касались черной бакелитовой поверхности, оставляя на ней тонкий мазок губной помады. В июне она отпраздновала тридцатидвухлетие, и на левом запястье у нее сверкал драгоценный теннисный браслет, подарок мужа, Бертиля. На ней было облегающее зеленое мини-платье, подчеркивающее ее бледность. Во время разговора Лена то и дело запускала пальцы в свою пышно взбитую прическу, ероша белокурые волосы.
– Ну хватит уже приставать! – кокетничала она, улыбаясь сама себе. – Нет, сейчас ничего не могу сказать… Почему-почему? Потому! – Она обвила телефонный провод вокруг одного пальчика. – Нет, Бертиля тут нет, но… – Она привстала на шезлонге и бросила взгляд в две другие комнаты, расположенные анфиладой, затем оглянулась назад, где работал телевизор. – Но Эрик здесь… – добавила она, приглушив голос.
На полу, перед телевизором, отделанным палисандровым деревом, на ковре ручной работы сидел Эрик, увлеченно следя за действием черно-белого ковбойского сериала, который он смотрел каждое воскресенье перед ужином. Неделю за неделей Хопэлонг Кэссиди на верном скакуне Топпере отправлялся на очередной подвиг спасать несчастных переселенцев от диких индейцев или кровожадных бандитов. Сериал был снят в шестидесятые годы по довольно стереотипному сценарию, так что Эрику нетрудно было следить за действием, хотя фильм шел на английском языке. У него имелся такой же блестящий кольт, как у главного героя, и пистолет был его самой любимой игрушкой.
Эрик обмакнул ржаную печенинку в чашку с молоком, стоявшую перед ним на полу. Ему нравилось, как теплое влажное печенье без всяких усилий с его стороны само тает во рту. В другом конце комнаты заливисто смеялась мама, и ему захотелось прибавить звук. Но он заранее знал, что тогда она закричит, чтобы он сделал потише, а это еще больше помешает ему смотреть. Поскольку Хопэлонг Кэссиди уже поймал конокрада Бака, который Эрику показался похожим на Юхана Эделя, сегодняшняя серия и так близилась к завершению, и мальчик решил, что лучше спокойно насладиться последними драгоценными минутами.
Но тут открылась дверь, и вошел отец. На нем был темный кожаный фартук, чтобы не запачкать белую рубашку и фланелевые брюки. Эрик никогда раньше не видал его в фартуке и удивился, зачем папе это понадобилось.
– Что ты смотришь? – спросил Бертиль, устраиваясь перед большим горящим камином.
– «Хопэлонг Кэссиди», – торопливо сказал Эрик и снова припал к экрану.
Бертиль взял стоявшую в специальной стойке кочергу и принялся ворошить угли.
– Полагаю, он останется жив.
– Ну конечно да!
– Если тебе заранее известно, чем кончится фильм, то зачем тратить на него время?
Эрик ничего не ответил. Отцовские комментарии раздражали его еще больше, чем мамин хохот, а между тем до конца фильма уже оставались считаные минуты.
– Так зачем же ты его смотришь? – спросил отец, ставя кочергу на место.
– Потому что он интересный, – сказал Эрик, доведенный до отчаяния тем, что его все время отрывают от телевизора.
На экране Хопэлонг Кэссиди запер дверь камеры, а Бак тяжело опустился на тюремную койку.
Бертиль подошел сзади и встал за спиной Эрика:
– Хочешь, пойдем со мной, и я покажу тебе кое-что поинтереснее старого ковбойского фильма.
– Можно я сначала досмотрю до конца?
– Это ты, Бертиль? – раздался из дальнего конца комнаты голос Лены. Она приподнялась в шезлонге, глядя оттуда на отца с сыном.
– Это я, – откликнулся Бертиль.
Он увидел, что она держит в руке телефонную трубку, прижимая ее к груди.
– С кем это ты говоришь, дорогая? – Он кивнул на трубку.
– Что? – спросила она так растерянно, словно забыла, что сидит перед ним с трубкой в руке. – Я… Я с мамой. Говорю с мамой.
– Ну, так передай ей привет от меня.
Она ничего не ответила, но снова опустилась в шезлонг и скрылась из вида.
Бертиль подошел к телевизору и выключил его. Эрик чуть было не выругался, но Бертиль его остановил.
– Пойдем, – сказал он сыну. – Я что-то покажу тебе в подвале.
– В подвале? – заинтересовался Эрик и встал с пола.
Бертиль кивнул:
– Мне кажется, ты дорос.
Эрик удивился и с любопытством посмотрел на отца. До этого дня ходить в подвал ему не разрешалось. Для него это была запретная территория, и дверь туда всегда оставалась на замке. Священное место, куда отец удалялся по вечерам в свободное время, порой засиживаясь там допоздна. Отец называл подвал своими владениями и никогда не рассказывал, что он там делает. Эрик ни разу не слышал, чтобы мать спрашивала, чем отец занимается в подвале, также она никогда не жаловалась, что он проводит там столько времени. Это само по себе уже было странно, потому что обыкновенно она всегда была недовольна отцом, что бы он ни делал.
Стоптанные ступеньки поскрипывали под ногами Эрика, когда они с отцом медленно спускались по крутой лесенке, ведущей в подвал. Он услышал, что отец закрыл дверь за собой на задвижку, и почувствовал, как сильно в груди застучало сердце. Тут было совершенно темно и пахло чем-то непривычным – какой-то химический запах, как от маминых чистящих средств, который смешивался со сладковатым запахом мясной лавки Г. Нильссона Лива – лучшей мясной лавки Стокгольма, в которую они ездили по субботам закупать на неделю продукты. В какой-то момент Эрик оробел и, помедлив, обернулся к отцу, который спускался следом за ним.
– Иди же, Эрик! Чего ты топчешься?
Эрик ничего не сказал и продолжал боязливо спускаться. Очутившись в самом низу, в темном подвале, он увидел на стене светящуюся кнопку выключателя, уставившуюся на него, как человеческий глаз.
– Что мы будем делать?
– Иди уж, не стой, – поторопил его отец.
– Зажечь свет?
– Неплохо бы, – нетерпеливо бросил Бертиль, спускаясь с последних ступеней.
Эрик пошарил по стене, нашел выключатель и нажал на кнопку. На потолке, медленно загораясь, замигали неоновые трубки. Эрик заморгал, ослепленный ярким светом после полного мрака.
– Я давно уже хотел тебя в это посвятить, – раздался из завесы ослепительного потока флюоресцирующего света голос отца. – И ждал только, когда ты достигнешь того возраста, когда сможешь это оценить.
Эрик устремил взгляд в глубину вытянутого низкого помещения. Увиденное произвело на него тревожное и в то же время завораживающее впечатление. Привлеченный этим зрелищем, он двинулся вперед.
Вокруг всюду, словно живые картины, стояли на деревянных подставках разные фигурки. Каждый экземпляр представлял собой чучело какого-нибудь животного в окружении травы и листвы, как будто зверек находится в лесу.
– Твоя мама не желает видеть их в гостиной, но тут они ведь тоже неплохо смотрятся, правда?
Эрик ничего не ответил. Он так и впился глазами в рыжую белочку, сидящую на корявой ветке и грызущую орешек, который она держала передними лапками. Белка казалась живой, и Эрик невольно затаил дыхание, чтобы ее не спугнуть. Как завороженный, он пошел дальше по коридору между полок, заставленных всякими зверюшками. Тут были куропатки, прячущиеся в камышах; заяц, скачущий по камушкам; барсук перед входом в нору, оскалившийся и приготовившийся защищать свое жилище; расправивший крылья сарыч, взлетающий с земли с мышью в когтях. Каждая фигурка, помещенная в идеальное обрамление, представляла целую повесть, уместившуюся в один миг. Истории, которые в живой природе скрыты от постороннего наблюдателя, тут разыгрывались перед глазами Эрика.
Эрик продолжил путь по проходу и набрел на фантастические экземпляры невиданных зверей. Черного ворона с головой куницы, барсука с ветвистыми рогами, сову с заячьим туловищем и черного ужа с голубиными крыльями и крысиными лапками.
– Откуда… Откуда ты их взял? – изумленно спросил Эрик.
– Я сам их изготавливаю.
Эрик быстро обернулся и посмотрел на отца: не шутит ли он.
– Нет, честно?
– Совершенно честно – я сам сделал всех этих животных. Это называется «таксидермия». Очень увлекательное хобби. Пойдем, – сказал он и повел Эрика дальше – туда, где в самом конце помещения стоял у стены рабочий стол.
У Эрика разбегались глаза. Стол был весь завален всевозможными инструментами, баночками с цветными жидкостями, стаканчиками с тонкими кисточками из куньего меха, блестевшими в падавшем с потолка свете. На полках над столом лежали выделанные шкурки и целый ряд отбеленных оленьих рогов. Это было просто волшебное место!
– Узнаёшь? – спросил Бертиль, указывая на пушистую лисью шкурку, лежащую перед ними на столе.
– Нет. А откуда она?
– Это та лисица, которую подстрелил Юхан. Обыкновенно я покупаю то, что добыли другие охотники. То, что им самим не нужно.
– Но как ты это… как ты их оживляешь? Ведь эта штука – просто пустая шкура?
Бертиль улыбнулся и открыл средний ящик рабочего стола. Достав из ящика два восковых манекена, он выставил их на столе. Оба манекена по форме представляли собой лису. Один изображал ее в сидячем положении, второй – в стоячем, с раскрытой пастью. Гладкая мускулистая поверхность манекенов делала их похожими на живых зверей с ободранной шкурой.
– Выделанная шкура натягивается на такой манекен. Эта работа требует большой точности и аккуратности. – Сняв с полки ящик с инструментами, он достал оттуда штангенциркуль. – Вот это – наш главный инструмент. Чтобы добиться правдоподобия, требуется хорошая сноровка.
Эрик заглянул в ящик, где лежал большой набор блестящих инструментов, и потрогал прохладный металл. Он вспомнил слова, сказанные отцом в тот день, когда они возвращались с охоты: животных можно ловить разными способами. Можно уложить метким выстрелом из ружья, а можно поймать лучами автомобильных фар. И вот отец показал ему еще один метод, по сравнению с которыми хвастовство трофеями, которые так восхитили Эрика на охоте, выглядело чем-то вульгарным и противным.
– Поосторожней с этим! – сказал отец, отбирая у Эрика большой шприц с иглой, который тот вынул из ящика с инструментами. Бертиль положил эту вещь на стол, подальше от Эрика. – Эта вещь – не игрушка. Некоторые инструменты очень опасны, и если бездумно с ними обращаться, то можно нанести себе серьезный вред.
– Извини, я не знал, что это опасно.
– Опаснее самого острого скальпеля. Шприц наполнен соляной кислотой.
– Для чего она?
– Для того чтобы растворять и удалять из черепа мозг, – сказал Бертиль, словно нарочно стараясь нагнать на Эрика страху. Но Эрика невозможно было напугать, для этого он был слишком увлечен всем увиденным.
– А меня ты этому научишь, папа?
– Может быть, – пожал плечами Бертиль. – Другими словами – я могу познакомить тебя с ремеслом, но это еще полдела.
– Почему? – удивился Эрик.
– Хороший таксидермист, даже если он просто любитель, должен обладать творческими способностями. Способностью выбирать самый главный момент. Ему нужно умение запечатлевать жизнь в ее наиболее совершенном выражении.
Эрик молча кивнул. Ему все еще с трудом верилось, что все эти существа, собранные в подвале, были делом рук его отца, над которым всегда все смеются, а мама вечно бранит, когда он возвращается с работы усталый и молчаливый. Невозможно было представить себе, что он обладает таким потрясающим умением, о каком Эрик может только мечтать.
– Понимаешь, мало насадить хитрого лиса на манекен, – сказал Бертиль, приподняв переднюю лапу лисицы. – Сначала надо представить себе лиса в самый лучший момент его жизни. В тот момент, когда он был самим совершенством. В миг его величия. В самое счастливое мгновение, если только лис способен осознавать счастье. – Он отпустил лисью лапу, и она, как тряпочка, упала на стол. – Ну, так как ты думаешь, Эрик? В каком виде мы его воссоздадим?
Эрик помотал головой:
– Я… я не знаю.
– Подумай? Когда лис был замечательнее всего?
– Я правда не знаю. Я мало видел лисиц. Только убегающих или мертвых.
– Не очень-то величественное зрелище, да? – приподняв брови, спросил отец.
Эрик потупился. Ему было стыдно, что в голову не приходит ничего более впечатляющего. Что-нибудь такое, чтобы отец мог им гордиться, чтобы заслужить право ходить в подвал к этим зверям и чудесным инструментам, за которые он готов был отдать все свои игрушки.
– Может быть, представим его себе за охотой? – подсказал отец. – Припавшим к земле, подстерегающим куропатку, когда из пасти у него бегут слюнки, а в глазах – кровожадный блеск? – С этими словами он достал другой манекен присевшей лисы с опущенной мордой.
Эрик поспешно закивал.
– Или, может быть, представить лису, спокойно пьющей из ручья при первых лучах солнца.
– Так тоже хорошо.
– Или игриво скачущей в поле в период спаривания. Чтобы спина – дугой и хвост – трубой. – Бертиль приподнял пушистый хвост и помахал им в воздухе.
Эрик засмеялся:
– Да. Или спящей в норе…
Слова вылетели у него сами собой, и он уже пожалел, что их произнес.
Бертиль кивнул одобрительно:
– Не так уж и глупо.
– Правда?
– Спящую лису? Когда глаза закрыты, но она начеку? Ты это имеешь в виду? – Бертиль достал из ящика еще один манекен, который представлял лису свернувшейся в клубочек. Он немного приподнял морду, и у лисы появилось настороженное выражение.
– Нет, – сказал Эрик. И снова уложил голову манена на лапы. – Как будто она спокойно спит. Как будто ей снится все, что она пережила за день, и все, что будет завтра.
– Интересно! Что же видит лиса во сне?
Эрик начал тихим голосом:
– Как ей тут хорошо и спокойно в глубокой норе, где ее никто не видит и не слышит, где она может быть сама собой и никто ее не тронет.
Отец взглянул на Эрика, и тот отвел глаза.
– Хорошо, что я привел тебя сюда, Эрик. – Он ласково погладил сына по голове. – Думаю, из тебя выйдет толк.
– Правда, папа?
Отец поцеловал его в лоб:
– Настоящий толк.