За Родину! За Сталина!. Черное и красное (В. С. Бушин, 2010)

Черное и красное

Раздумье между двумя датами

Утром Девятого мая в девять часов, надраивая мелом ордена и медали, чтобы идти к Белорусскому на демонстрацию, включил телевизор, 1-ю программу. Пока ящик разогревался, кряхтел и дергался, я подумал: «Кто там сейчас выскочит? Скорей всего, Даниил Гранин, Григорий Бакланов и покойный Зиновий Гердт в записи». Жду… Первыми появляются покойный Давид Самойлов в записи, а вживе – мой старый друг Бакланов. Кто третий, дождаться я не смог. Так что ошибся не очень. Это и понятно. Ведь именно они, а не кто другой, не только главные страдальцы Второй мировой войны, но и главные герои, главные писатели Великой Отечественной…

Самойлов с непонятной лихостью и восторгом читал стихи:

Война гуляет… Словно «по Дону гуляет казак молодой».

Бакланова я давно не видел. Заметно отяжелел, болезный, но по духу все тот же: строгий, как член Военного трибунала, надутый, как пятикратный лауреат. Хоть бы разочек улыбнулся – ведь праздник же! Нет, и все обличает. Еще в 1990 году в журнале «Знамя», который он тогда многоуспешно возглавлял, в передовой статье по случаю Дня Победы уверенно писал: «Войны этой – и Второй мировой и нашей Отечественной – могло не быть… Но народами правили ничтожные трусливые политики и преступники, и вот это вело к войне». Тут приходит на память то, что говорил Сталин. По воспоминаниям маршала Жукова, когда после капитуляции Германии в Москву приехал генерал Эйзенхауэр, он в беседе с американцем «подчеркивал, что Вторая мировая война явилась результатом крайней ограниченности политических руководителей западных государств, попустительствовавших безудержной агрессии Гитлера». Бакланов, конечно, не хочет обижать западных политиков и, как видим, на одну доску с действительно ничтожными и трусливыми руководителями Англии и Франции – Чемберленом, Галифаксом, Даладье, – с действительным преступником Гитлером поставил и руководителей родной страны, прежде всего Сталина, как у них водится. Примерно то же самое твердил Девятого мая и на этот раз. За десять с лишним лет ничто не поколебало его. Какая духовная мощь и стойкость!.. С восторгом и умилением в душе от полученной инъекции я помчался на демонстрацию, будучи твердо уверен, что ОРТ, посчитав необходимым порадовать народ созерцанием и слушанием Давида Самуиловича и Григория Яковлевича, для показа нашей демонстрации времени не найдет. Так и было…

Капитану Залкинду стыдно за стратега из Овсянки

Раньше говорили: «Никогда так не врут, как перед войной и после охоты». Увы, после войны тоже врут. Да еще как! Причем иные деятели в зависимости от выгоды оголтело врут то в одну сторону, то еще более оголтело – в прямо противоположную. Тут наиболее известная фигура – Виктор Астафьев. Он в эти дни тоже фигурировал на экране телевизора в компании с Васильевым, который Борис Львович.

19 июня 1988 года я записал в дневнике: «Прочитал вчера в «Советской культуре» и «Литературке» за 18 мая отчет о встрече писателей и историков, пишущих о войне. Она состоялась 27–28 апреля. Одно можно сказать: состязание трупоедов. Особое возмущение вызывает В. Астафьев. Это ужас, что таким самовлюбленным невеждам предоставляют трибуну, и они несут с нее вздор, который печатается в «ЛГ» и «СК» да еще будет в «Вопросах литературы» и «Вопросах истории»… Из-за душившего меня негодования не мог уснуть часов до трех, пришлось принять радедорм. Написать об этом? Но кто сейчас напечатает! А уже и заголовок придумал «Эффект нахрапа».

Чем же особенно уже тогда возмущал ротный телефонист Астафьев?.. Когда-то на страницах «Правды» он писал: «Мы достойно вели себя на войне… Мы и весь наш многострадальный героический народ, на века, на все будущие времена прославивший себя трудом и ратным подвигом». И это была честная правда.

Но как только власть колебнулась и пошло повсеместное охаивание всего прошлого, в том числе и нашей победы в Великой Отечественной войне, тут же в компании волкогоновых, афанасьевых, радзинских вылез со своими лакейскими речами и этот герой. «Мы просто не умели воевать. Мы и закончили войну, не умея воевать… Мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами». Горбачев был очень доволен такими россказнями, и вскоре клеветник получил звание Героя и еще несколько премий, в том числе, разумеется, как тот же Горбачев и Шеварднадзе, иностранных. А уж Ельцин-то так полюбил оборотня, что отмусолил ему хорошие деньжата на собрание сочинений аж в 15 томах. Из советских писателей только у великого Максима Горького больше.

В свое время, когда Астафьев только выскочил со своими открытиями, капитан в отставке А. И. Залкинд спросил его со страниц «Военно-исторического журнала», который тогда редактировал В. Филатов, еще не свихнувшийся на «патриотизме» генерала Власова: «Кто это «мы»? Ведь в числе воевавших «неумех» были Жуков, Рокоссовский, Конев, Говоров, Мерецков. Как могли они, не умея воевать и не совершив чуда, кончить войну в Берлине и Праге? Кто же умел – немцы? Но ведь они не устояли против «неумех». Сочинителю следовало бы в ответ признаться честно: «Я премии страх как люблю и собрания своих сочинений обожаю, особенно ежели в 15 томах. Ну вот и…» Увы, этого сказано не было…

Почему в Ленинграде не состоялась бы читательская конференция о гуманизме Астафьева

Но с еще большей наглядностью Астафьев выказал свою дремучесть в известном заявлении о том, что, мол, надо было не защищать Ленинград, а сдать его на милость победителя. Это как же так? Почему? А потому, говорит, что защита города привела к большим людским потерям. Он, видите ли, гуманист. Но если так, то не надо было защищать и Брест, и Москву, и Одессу, и Киев, и Севастополь, и Сталинград, – это ж все привело к еще большим потерям. И вообще не надо было сопротивляться нашествию и защищать родину. Ведь были тому и вдохновляющие образцы для подражания. Австрия, например, в 1938 году даже приветствовала сквозь слезы немецкую оккупацию; Чехословакия в 1939-м, имея 45 прекрасно вооруженных дивизий, мало того, что не пикнула против 30 дивизий захватчиков, но и в ужасе решительно отказалась от помощи Советского Союза, который согласно договору о дружбе и взаимной помощи уже подтянул свои войска к западной границе. А Дания, потери которой при оккупации составили 2 (два) человека! А Болгария и Румыния, Венгрия и Финляндия, ставшие сателлитами Германии! А Люксембург, наконец! Все они своим примером и взывали к Советскому Союзу: «Смирись, гордая держава! Выкинь белый флаг, великий народ!» Ну почему, негодует гуманист из Овсянки, почему не последовали мы примеру Великого Герцогства Люксембург?! При оккупации не пострадал ни один из его 300 тысяч жителей… Вот ведь диво дивное! Человек был на войне, даже небольшое ранение получил, которое шестьдесят лет к месту и не к месту тычет в нос собеседнику, но так и не понял, против кого воевал, какие цели ставил себе враг. Хоть бы поговорил с теми, кто был в плену, что ли, или в оккупации (но не с Горбачевым же, конечно), хоть бы книжечку какую по истории войны прочитал. Оттуда мог бы узнать, например, что сразу после разгрома Франции Гитлер поведал своему генералитету о намерении ринуться на Советский Союз. В этот день, 31 июля 1940 года, начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер так выразил в своем дневнике суть гитлеровского плана: «Начало операции – май 1941 года. Продолжительность – пять месяцев. Цель – уничтожение жизненной силы России». Это, как говорится, в общем и целом. А когда нападение согласно дотошному плану «Барбаросса» совершилось, Гитлер очень торопил своих генералов с быстрейшим выполнением конкретных его частей. С этой целью 21 июля, через месяц после начала войны, он нагрянул в штаб генерал-фельдмаршала Лееба, командовавшего армейской группой «Север», и потребовал у него немедленного взятия Ленинграда. В связи с этим в военном дневнике Верховного главнокомандования вермахта было записано: «Фюрер указал на следующие моменты: «Необходимо возможно скорее овладеть Ленинградом…» Это зачем же? С какой целью? Может, для того, чтобы в Таврическом дворце провести общегородскую читательскую конференцию на тему «Виктор Астафьев как гуманист»? Нет, цель имелась в виду несколько иная: «Дух славянского народа в результате тяжелого воздействия боев будет подорван, а с падением Ленинграда может наступить полная катастрофа». Широко мыслили, далеко глядели гитлеровские генералы… А какая судьба ждала город в случае его взятия? И тут все они распланировали. Еще 8 июля тот же Гальдер в дневнике записал: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом вынуждены будем кормить в течение зимы… Это будет «народное бедствие», которое лишит центров не только большевизм, но московитов вообще». Примечательно, что Гитлер и его генерал, в отличие от иных наших белоснежных патриотов, не делал различия между большевиками и «московитами». А понимает ли Астафьев, что значит «полностью избавиться»? Едва ли. А это значит вот что: уничтожить всех жителей города, в том числе и всех читателей тоже. Так что конференция в Таврическом дворце, увы, не могла состояться. Выходит, Ленинград надо было защищать во что бы то ни стало.

И ведь все это – дремучесть не только ума, но и сердца. Затевая разговоры о том, что добровольная сдача города сохранила бы жизнь тысячам ленинградцев, гуманист-телефонист сует жирные персты в затянувшиеся раны, теребит старую боль оставшихся в живых стариков, а также детей и внуков погибших. Ведь наверняка кто-то из них подумает: «А может, и правда? Ведь Астафьев-то был на войне, ему там левый глаз чуть не вырвали, он известнейший писатель, лауреат-разлауреат, пятнадцать томов сочинений, как у Ромена Роллана… Не может такой человек быть олухом и садистом». О, среди человеков еще не то случается.

Один из тех 42-х

Писатель Приставкин вроде бы не протестовал против защиты Ленинграда, но недавно я где-то слышал, что он объявил: «Ленинградцы голодали, а Жданов топил печку сливочным маслом». Я не поверил, что он мог такое сморозить. Вроде бы нормальный же человек: жена, две дочери, сам машину водит… Но вот – мы соседи – встретил его на улице накануне дня ельцинской независимости России от Крыма и спрашиваю: «Анатолий, вы действительно это сказали?» – «Да, – отвечает он гордо в присутствии дочери-подростка. – Об этом и документы есть». Документы? Какого ж именно рода? Уж не личная ли расписка? Такая, допустим:

«Я, секретарь ЦК ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта генерал-полковник А. А. Жданов, по распоряжению Верховного главнокомандующего получил на фронтовом продуктовом складе два пуда вологодского масла и три пуда докторской колбасы для отопления своей квартиры.

В чем и подписуюсь – А. Жданов.

17 октября 1942 г.».

А 17 октября как раз день рождения Приставкина, что придает документу особую весомость. В дополнение к нему я предложил соседу провести следственный эксперимент: купить килограмма три вологодского и бросить его вместо дровишек в камин, интересно, каков будет отопительный эффект? Я мог бы и расходы взять на себя. Но сосед почему-то не отозвался… А вечером в тот же день Приставкин возник на телеэкране. Рассказывал о делах Комиссии по помилованию при президенте, которой он уже много лет непререкаемо руководит. И что я услышал! Оказывается, и там преобладают представители все того же пассионарного племени. Но еще удивительней – членом Комиссии был Окуджава! Человек, публично заявивший, что он с наслаждением любовался расстрелом Дома Советов, решал вопрос о помиловании…

Тут я не выдержал и заглянул в сочинение некой О. Б. Кушлиной о Приставкине. Она пишет: «Его ранняя проза выполняла «социальный заказ» времени, находясь в русле того направления, которое поощрялось официозом». Что такое? Официоз – это орган печати, который выражает точку зрения правительства, но не является его официальным органом, то есть это как бы полуофициальный орган, подобно тому как ариозо – как бы полуария. Почему же Кушлина пишет о полуофициальном поощрении? Да, видно, она просто не всегда понимает смысл употребляемых слов… Но читаю дальше: «С самого начала перестройки Приставкин становится активным борцом за гласность и новую концепцию гуманизма». Ах, вот оно что! Перед нами активный борец, неутомимый глашатай нового ельцинского гуманизма, при котором народ ежегодно вымирает по миллиону. Тогда понятно, почему он взял в свою Комиссию не только Льва Разгона – ежовского собутыльника, отпетого лжеца, человека, сперва в своем кругу, а потом в печати ликовавшего при известии о смерти своих неприятелей, но и Булата Окуджаву, для которого видеть массовое убийство несимпатичных ему соотечественников – наслаждение. Вполне закономерно и то, что имя самого Приставкина стояло в одном ряду с красивыми именами Разгона и Окуджавы под тем навеки не смываемым воззванием к властям, которое было напечатано в «Известиях» 5 октября 1993 года под заголовком «Писатели требуют от правительства решительных действий». Крови, пролитой 3 октября в Останкино, а 4 октября в Доме Советов и около, этим эстетам было мало, они тотчас потребовали еще и еще: «Хватит говорить… Пора научиться действовать… Эти тупые негодяи уважают только силу… Хватит!.. Мы должны на этот раз жестко потребовать от правительства и президента то, что они должны были сделать давно»… Воззвание подписали 42 литературные особи. Горьким утешением может служить только то, что русских среди них лишь 13, в том числе, разумеется, Астафьев, лучший друг ленинградцев.

Лев Толстой о Киселеве

Понятно, что в нынешнее время у стратега Астафьева нашлись последователи. Одним из них оказался, конечно, Евгений Киселев, о котором… писал с присущей ему правдивостью и психологической глубиной еще Лев Толстой… Этот Киселев, будучи изгнан с НТВ, как известно, зацепился зубами за ТВ-6. И там, получая от хозяина 55 тысяч долларов в месяц, от усердия то и дело давая петуха, продолжает прежние пакости. В своей первой после Дня Победы передаче он решил хоть запоздало, но откликнуться на минувший праздник, для чего пригласил в передачу почему-то не Гранина, не Бакланова, не Новодворскую даже, а кинорежиссера Тодоровского Петра Ефимовича, участника войны с 1944 года. Прекрасно. Чем Тодоровский хуже Гранина? Такой же мультилауреат, такой же член ВКП(б) с двадцати лет.

К астафьевской гуманистической теме «Перстом в старые раны» сей Киселев подошел с другого фланга. Тот уверял, что в начале войны не надо было защищать Ленинград, а этот заявил, что в конце ее не надо было с боем брать Берлин. Довод у обоих один: жертвы! Зачем же, говорит, идти на жертвы, если тогда «война была уже практически закончена, Германия была обречена». Петр Ефимович тотчас подхватил: «Надо было взять осадой или другим способом». Каким другим, неизвестно. Может быть, ельцинским, то есть отключением электричества, воды и канализации, – так он выживал с госдач неугодных чиновников Зорькина, Коржакова, Скуратова… А лучше всего, выходит, осадой, то есть окружить город и ждать, когда немцы сдадутся или сожрут друг друга с голоду. А сколько ждать? Да сколько угодно. Чего спешить? Война-то практически закончена, Германия обречена.

Как интересно! Германия-то действительно была обречена, правда, не только в апреле – мае 45-го, но еще 22 июня 41-го, когда, как признал Гитлер, «немцы распахнули дверь в Россию, но не знали, что за порогом». А за порогом-то почему-то оказались не австрийцы со своим дрожащим Шушнигом (до восьмидесяти лет продрожал!), не чехи с суперинтеллигентным Бенешем, не люксембуржцы со своим блистательным герцогом, а великий народ во главе с великим Сталиным. Сей народ не желал быть рабом и имел для этого силу.

Ведь мудрец Киселев как считает? Война продолжалась 1418 дней, а закончилась 8 мая, Берлин же был взят 2 мая, то есть за 6 дней до безоговорочной капитуляции. А 6 – это 0,5 % от 1418, так что с точки зрения арифметической война тогда действительно «практически закончилась». Зачем же было спешить? Чего было лезть на рожон? Сиди и жди, когда наливное яблочко само упадет тебе на золотое блюдечко… Очень умно! Однако же ведь и немцы, не считаясь ни с какими потерями, страшно спешили взять не только Ленинград, но и Москву. Даже 3 декабря, за два дня до нашего контрудара, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок докладывал Гитлеру: «Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, я не теряю надежды. Еще остается небольшая возможность взять Москву. Все решит последний батальон». Вот как лезли из кожи, вот какая остервенелость – до последнего батальона! А казалось бы, чего суетиться, имея такой грандиозный территориальный успех? Остановись, посиди, выпей чашечку кофе, почитай «Убиты и прокляты» Астафьева, посмотри вдохновляющие киселевские «Итоги», подтяни новые силы, и уж после этого… Нет! Москва требовалась им позарез и немедленно. Да почему же? А потому, прежде всего, что здесь была еще большая, чем при расчете взять Ленинград, надежда сломить «славянский дух», после чего ожидалась «полная катастрофа». Так почему же и мы, штурмуя Берлин, не должны были думать о «тевтонском духе» и скорейшей «полной катастрофе» во имя сбережения многих жизней? Ведь это только теперь нам известно, что война кончилась 8 мая, а тогда никто не мог назвать даты ее завершения. Тут и уместно вспомнить «Войну и мир» Толстого, где один персонаж говорит другому: «Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя» (т. 4, ч. 4, гл. 8).

К вопросу о паразитах

Впрочем, речь не только о дате завершения. Иные головы до сих пор потрескивают в размышлениях о самом исходе войны. Вот упоминавшийся Борис Львович Васильев, член КПСС (1952–1989), лауреат Государственной премии и премии им. отца русской демократии Сахарова, автор знаменитых телепередач и одноименной книги «Клуб веселых и находчивых». Да еще и повести «А зори здесь тихие», которая так восхитила и ГлавПУР, и Комитет по Государственным премиям, и Госкино, осыпавших писателя наградами. Еще бы! В этой повести и в поставленном по ней С. И. Ростоцким фильме, после которого он получил звание народного артиста СССР, пять-шесть златокудрых и волооких девиц, до этого стрелявших из винтовки разве что только в тире или на стрельбище, наколошматили в лесном бою гору трупов немецких солдат отборного егерского полка. Да еще при каждом выстреле резво сигая с одного пенька на другой, лихо напевали:

Девушек, конечно, очень жалко, особенно ту, которую играет пленительная Ольга Остроумова. Иные зрители, как начальник ГлавПУРа генерал Епишев, инда слез не могли сдержать. Вестимо, они, такие красавицы да умницы, едва ли не все погибли. Но какой урон нанесли врагу! Какая победа! Ее коэффициент, должно быть, как у Астафьева советских времен: 10:1 «в нашу пользу».

В эти победно-праздничные дни славы нашего оружия Борис Львович предавался сногсшибательным размышлениям о том, что ведь немцы-то из-за аккуратности своей просто между рук упустили возможность захватить Москву и разгромить Красную Армию. Как так? Да очень просто, говорит. Танкам оставалось полчаса хода до Москвы, вдруг – «кто-то из командующих, кажется Кейтель, объявил положенный техосмотр танков». Представляете, русская столица уже вот она, в руках, а тут приказ: «Глуши моторы! Открывай люки! Вылезай!» По уставу, мол, полагается все проверить – срок настал. Ну, заодно можно в деревенскую баньку сходить, побриться для парада на Красной площади. Известное дело, ведь у немцев все по параграфу… А русские с их безалаберностью и невоспитанностью – что им параграф! – возьми и вдарь со всего плеча как раз в сей момент, когда танкисты в баньках парились. И все рухнуло к едрене фене. И задумался Борис Львович, бывший член КПСС: закономерно ли это?.. А Кейтель, между прочим, никаким командующим не был, он – начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта.

Впрочем, еще за пять лет до размышлизмов о войне Бориса Львовича вышел «Дневник» такого же сорта патриота Нагибина Юрия Наумовича, кавалера ордена Октябрьской Революции, автора более чем тридцати киносценариев, в том числе фильма «Председатель», и множества книг, в том числе «Москва… Как много в этом звуке!». В этом «Дневнике», который его редактор и публикатор, продвинутый философ современности Юрий Кувалдин объявил гениальным, автор чистосердечно признавался: «Я по натуре – типичный паразит» (с. 76). Кто оспорит? Этот самопровозглашенный и общепризнанный паразит признался еще и в том, как он и его друзья ужасно негодовали на Гитлера за то, что у него не нашелся тот самый «последний батальон» для взятия Москвы со всем тем, чего так много в этом «звуке»… Здесь примечательно вот что: ведь паразит совсем не обязательно идиот, скорее, напротив: многие паразиты ужасно сообразительны и хитроумны, например Чубайс. Но в данном случае перед нами факт полного и гармоничного слияния того и другого в одном лице. Действительно, Нагибин, видимо, был идиотски уверен, что Гитлер, захватив Москву, не отправит его с другими евреями в лагерь смерти, а распорядится издать собрание нагибинских сочинений в 15 томах, как Ельцин – Астафьева.

Посильную лепту внесла в эту тему и столетняя Эмма Григорьевна Герштейн. В своих «Мемуарах» (Л., 1998), удостоенных то ли «Букера», то ли «Антибукера», она так изображает прифронтовую Москву: «В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, «дамы» выстраивали очередь на тротуарах. Немцы придут – надо прически сделать» (с. 303). Кто же стоял в этих очередях? Есть основание полагать, что только знакомые дамы Нагибина да самой Герштейн…

Но вернемся к толстовскому персонажу Киселеву. Ведь он, умник, рассуждает так: Германия повержена, остался один Берлин, и на него прет буром Красная Армия, и во всей стране – никого больше. А между тем ему полезно было бы знать, что, во-первых, для защиты своей столицы немцы стянули 214 дивизий и 14 бригад общей численностью более миллиона солдат и офицеров, множество боевой техники. Гарнизон самого Берлина составлял 200 тысяч войск да 200 батальонов «фольксштурма». Во-вторых, история войн знает случаи сокрушительной неудачи наступающей армии именно у столицы противника, когда, казалось бы, полная победа уже в кармане. Именно такая неудача, даже гибель, постигла 13 сентября 490 года до нашей эры 20-тысячную армию персов в битве против 11 тысяч греков у деревни Марафон, что всего в сорока верстах от столицы Афин; так произошло 26 августа 1812 года с Великой армией Наполеона, получившей смертельный удар при Бородине под Москвой; так в августе 1920 года случилось и с Красной Армией у стен Варшавы; так было в декабре 1941 года с самими немцами у стен Москвы…

А в апреле – мае 1945 года в связи со смертью 12 апреля Рузвельта у немцев была особая надежда на замешательство среди союзников, на разлад между ними, на сепаратное соглашение с англо-американцами. Да и как не быть таким надеждам, если они вели тайные переговоры с немцами и в 1939 году, и в 1943-м, и в 1945-м… В-третьих, когда началась Берлинская операция, то к северу от него еще две недели продолжала сопротивление мощная группа армий «Висла». В книге «Воспоминания солдата» генерал Гудериан писал о том времени: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный контрудар силами группы армий «Висла» с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока не разгадали наших намерений». А к юго-западу от Берлина во время боев за него и позже, до 11 мая, продолжала борьбу не менее мощная группа армий «Центр». Так что наступающая Красная Армия, идя на Берлин, могла ожидать ударов и с севера, и с юга. И добавьте к этому теперь широко известный факт: в те дни Черчилль отдал тайный приказ собирать и хранить оружие разбитых и сдавшихся на западе немецких частей на случай возможного использования его позже этими же частями против Красной Армии. Наконец, надо заметить, что и до Киселева были стратеги, которые, как неподкупный фанатик правды Эд. Поляновский, внушали нам со страниц, например, прогрессивнейших «Известий» то же самое: «Берлин был обречен, войска союзников не собирались его штурмовать, он был наш во всех случаях». Во всех! Даже если бы мы плюнули и повернули обратно в Россию. Но все-таки лучше было сидеть и ждать. Такая уверенность у этого Поляновского, будто он собственной персоной вместе с папочкой Киселева сидел под столом то ли у Рузвельта, то ли у Черчилля, то ли у Эйзенхауэра в штабе союзных войск.

А между тем Трумэн в своей книге «Год решений, 1945» честно признавал, что на Дальнем Востоке американцы, не считаясь с жертвами, хотели прежде нас овладеть Порт-Артуром и Дальним (Дайреном). Ну что такое эти города по сравнению с немецкой столицей! Однако ж… Правда, как и с Берлином, не удалось.

Зачем Киселев не генерал?!

Так вот, 1 апреля 1945 года, именно в тот день и час, когда Поляновский и Киселев-папа сидели у Черчилля под столом, тот писал Рузвельту: «Русские армии, несомненно, захватят Австрию. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу…» А ведь незадолго до этого Черчилль говорил совсем другое: «Все наши военные операции осуществляются в весьма незначительных масштабах по сравнению с гигантскими усилиями России». А уж совсем недавно, в январе, когда немцы с силой последнего отчаяния саданули англо-американцев в Арденнах и они без штанов бросились наутек, сэр Уинстон жалобно возопил к Сталину: «Маршал! Спасите!» Однако же в том апрельском письме Рузвельту он, обеспокоенный, как бы русские не задрали нос, продолжал так: «Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять!» Вот какие пироги с капустой и яйцами, Киселев. И ни слова у обожаемого вами Черчилля о возможных потерях… Что ж, продвигаться на восток союзникам было гораздо легче, чем нам, ибо им противостояли не 214, а только 60 дивизий…

Но это еще не все. Мало ли что замышлял Черчилль. Он же сидел в Лондоне. А что думали, о чем мечтали сами военачальники? В последнем издании воспоминаний Жукова есть такие, не входившие ранее в текст книги строки о его встрече после войны в Москве с генералом Эйзенхауэром: «Много говорилось о Берлине, о последних завершающих операциях. Из всего сказанного Д. Эйзенхауэром можно было понять, что ему пришлось выдержать довольно серьезный нажим У. Черчилля, настаивавшего на захвате союзными войсками Берлина. По словам Д. Эйзенхауэра, его, как Верховного главнокомандующего, мало интересовал Берлин, так как советские войска стояли уже на Одере и находились от Берлина в четыре раза ближе, чем союзные войска: «Мы стремились в первую очередь взять Бремен, Гамбург, Любек, чтобы захватить немецкие порты, а на юге – Южную Баварию, Северную Италию, Западную Австрию… Черчилль категорически возражал против моих планов, считая, что дальнейшие действия союзных войск приобретают сугубо политическое значение… Он все еще требовал захвата Берлина и был не удовлетворен тем, что моими планами не предусматривается взятие Берлина. Черчилль настаивал перед Рузвельтом и Комитетом начальников штабов союзных войск, чтобы мы захватили Берлин раньше русских… Однако все атаки Черчилля в этом направлении были отбиты Вашингтоном, и я действовал в духе ранее принятых решений». Так, по воспоминаниям Жукова, говорил Эйзенхауэр в Москве после войны.

Но во время войны в Германии генерал думал и писал несколько иное. Английскому фельдмаршалу Монтгомери он признавался: «Ясно, что Берлин является главной целью. По-моему, тот факт, что мы должны сосредоточить всю нашу энергию и силы с целью быстрого броска на Берлин, не вызывает сомнения». И прибавлял: «Если у меня будет возможность взять Берлин, я его возьму» (Важнейшие решения. Перев. с английского. М., 1964. С. 318). А у него был для этого не потрепанный «последний батальон», как у фон Бока, а свеженькая почти 3-миллионная армия.

По некоторым данным, 28 марта Эйзенхауэр известил советское командование, что «Берлин не может быть объектом западных союзных армий, так как Красная Армия находится ближе к нему, чем союзные войска» (Дж. Эрман. Большая стратегия. М., 1958. С. 134). Однако позже, 7 апреля, он писал председателю Объединенного комитета начальников штабов: «Я первым признаю, что война ведется для достижения политических целей. И если Объединенный комитет решит, что стремление взять Берлин перевешивает чисто военные соображения, то я с радостью пересмотрю мои планы, чтобы осуществить такую операцию» (История внешней политики СССР. 1945–1980. Т. 2. С. 254). С радостью!.. Как видим, позиция американского генерала мало отличалась от страстного желания английского премьера. И трудно себе представить, что «атаки Черчилля» он отбивал так уж решительно, бесстрашно и кровопролитно. В беседах с Жуковым американец явно лукавил, а у того во время работы над воспоминаниями, видно, не дошли руки до соответствующих источников. Впрочем, тут, возможно, сыграло роль и политическое соображение: ведь книга писалась в «эпоху разрядки»… Но при всем желании у союзников ничего не получилось бы с Берлином: были далековато, а русские шли и шли вперед…

Легко можно представить себе Киселева, сидящего без головы в директорском кресле и успешно руководящего каналом ТВ-6. Но представить Великую Отечественную войну без взятия Берлина невозможно. И только этому Киселеву может быть непонятно, как такое блистательное завершение войны усилило нашу позицию на предстоявших мирных переговорах. Без него многое было бы невозможно. Увы, политика иначе не делается… К слову сказать, начальник штаба американской армии генерал Дж. Маршалл, тот самый, который позже придумал «план Маршалла», писал о Берлинской операции: «Хроника этой битвы дает много уроков для всех, кто занимается военным искусством (А ведь Киселев постоянно занимается! Даже странно, что до сих пор не получил от Березовского звание генерала. – В. Б.). Штурм столицы нацистской Германии – одна из самых сложных операций советских войск в ходе Второй мировой войны. Эта операция представляет собой замечательные страницы славы, военной науки и искусства».

Маршал Жуков в плену у генерала Киселева

Однако наши витринные гуманисты опять свое, и уже дуэтом: «Но какие жертвы! Какие потери! Жуков в своей книге назвал цифру: «Взятие Берлина – 300 тысяч загубленных жизней». В какой книге? У Жукова только одна книга – «Воспоминания и размышления». Снимаю с полки ее последнее трехтомное издание, в котором даже восстановлены те места текста, которые не вошли в прежние. Листаю страницы о Берлинской операции. И что ж вы думаете, православные, действительно нахожу слова: «около трехсот тысяч…» Господи помилуй, да неужто хоть на сей раз Киселев не укладывается в характеристику, данную ему Толстым? Вглядываюсь, читаю: «Советские войска в этой завершающей операции понесли большие потери – около трехсот тысяч убитых и раненых». Значит, во-первых, не только убитых, но и раненых, которых, конечно, было гораздо больше, в несколько раз больше, чем убитых. А как показывает медицинская статистика Великой Отечественной войны, 72 % раненых не просто оставались в живых, а возвращались в строй (энциклопедия «Великая Отечественная война». М., 1985. С. 440). Наши врачи творили чудеса. Недаром же 43 военно-медицинских работника стали Героями Советского Союза и свыше 115 тысяч врачей, сестер, санитаров были награждены орденами (там же). Во-вторых, у Жукова речь идет не только о штурме Берлина, а о всей Берлинской операции. Но она началась не у стен фашистской столицы, а еще в 60 километрах от нее 16 апреля и закончилась не взятием города 2 мая, а разгромом и пленением всей миллионной группировки 8 мая… Что ж вы делаете, спекулянты! Книгу-то не читали, а торопливо листая ее, схватили попавшуюся на глаза цифру и – во весь голос на всю страну! Да за одно это Киселева надо бы катапультировать из директорского кресла и заставить вместе с Гинзбургом объявлять погоду на завтра. Впрочем, и тут нет уверенности, что за мзду он не врал бы…

25 мая прочитал в «Комсомольской правде»: Березовский платит Киселеву 55 тысяч долларов в месяц. А еще гребет за свои пещерные фильмы. Вы только подумайте, ведь анекдотическая фигура – и такие деньги! Но – вполне понятно: это же цепной пес, с пеной на губах охраняющий воровскую хазу. А еще больше, что удивило меня в сообщении газеты, так это то, что у Киселева, оказывается, есть жена, может быть, и детки. Нет, не могу я представить себе этот усатый мешок с долларами в объятиях женщины, не в силах вообразить, что такому порождению ельцинизма невинный ребенок говорит: «Папочка, купи мороженое…» Не могу… Киселев – самая типичная фигура эпохи негодяев. Именно для таких режим Ельцина – Путина создал обстановку процветания. Киселев и Сорокина вызывают гораздо более сильное желание катапультировать их, чем Сванидзе и Познер, потому что у них – русские родители.

Кто угодил в ад – Иосиф Бродский или маршал Жуков?

Да, потери в Берлинской операции, естественно, были немалые. Но надо понимать, что у нас в эту пору войны было уже подавляющее превосходство над противником во всем – и численное и качественное, а это, конечно, снижает потери. Против их 1 миллиона с лишним живой силы у нас было 2,5 миллиона, у них 10 400 орудий и минометов, у нас – почти 42 тысячи, у них 1500 танков, у нас – 6250, у них 3300 самолетов, у нас 7500… И потому потери были в несколько раз меньше, чем уверяют спекулянты. И многое делалось для того, чтобы свести их к минимуму. Сталин тогда сказал по телефону Жукову в ответ на его телефонный звонок о том, что хотелось бы больше сберечь людей: «Возьмем ли мы Берлин 2 или 3 мая, это не имеет большого значения. Я с вами согласен, надо жалеть людей, мы меньше потеряем солдат. Подготовьте лучше заключительный этап операции». За время войны и Сталин, и Жуков многократно требовали от подчиненных думать о цене успехов: «Надо жалеть людей…» Это полезно было бы помнить всем, в том числе генерал-полковнику в отставке Ю. М. Бошняку, бывшему начальнику Академии им. Жукова, любящему порассуждать о его жестокости.

Генерал армии В. И. Варенников подарил мне большую, прекрасно изданную книгу «Георгий Жуков. Фотолетопись». Издатели нашли в ней место и для трех стихотворцев, что дорогой Валентин Иванович едва ли заметил. Для каких стихотворцев? Откуда? Да из той же самой упомянутой нами когорты, представители которой красовались Девятого мая на экранах телевизора: Иосиф Бродский, Григорий Поженян, Галина Шергова… И все они об одном – о жестокости Жукова. Первый из них восклицает в стихотворении на смерть маршала:

Сказано не как о защитнике родины, а как о палаче или агрессоре. Жукову приходилось сражаться за родную страну больше на своей земле, а не на чужой. А при большом желании обвинить в «пролитии крови» можно любого полководца, в том числе самых уважаемых в народе, как, допустим, Кутузов. Это демагогия самого низкого пошиба. Дальше америка-нистый стихотворец задает вопрос: «Что ж, горевал?» И Поженян в своем бессвязном стишке отвечает: «Он солдат не жалел…» Бродский, получив такой ответ, продолжает:

То есть с погибшими солдатами. Вы поняли? Стихотворец уверен, что маршал и погибшие солдаты попадут в ад. За что? За то, что спасли Россию. За что же еще! Другого греха за ними не было. Ну, если Жукова – в ад, значит, Гитлера и его генералов – в рай.

Такие же гнусные строки и дальше:

Нобелевский лауреат решил блеснуть блатным словечком, неуместным и бестактным здесь, но не знает, что надо писать «прохаря» (сапоги). Так вот, Бродский это слово, а Жуков – сапоги. В каком мутном уме все это родилось. А ведь в издании книги принимали участие две старшие дочери маршала. Хорошо хоть, что потуги трех поэтических уроженцев русской земли перечеркнул в книге иностранец Дуглас Орджил: «В самых тяжелых боевых ситуациях Жуков заботился о том, чтобы добиться успеха малой кровью».

А сам маршал дал здесь такой вот содержательный материал для размышления о потерях: «На третий день операции на Халхин-Голе, когда японцы зацепились за высоту Палец и наступление затормозилось, у меня состоялся разговор с командующим фронтовой группой командармом 2-го ранга Штерном. Григорий Михайлович приехал ко мне на КП и стал говорить, что он рекомендует не увлекаться, а остановиться, перегруппировать за два-три дня силы для последующих ударов и только после этого продолжать окружение японцев. Я ему ответил, что война есть война, и на ней не может не быть потерь. Но если мы сейчас из-за этих потерь и сложностей отложим на два-три дня выполнение первоначального замысла, то произойдет одно из двух: или мы не выполним свой план вообще, или выполним с большим промедлением и с еще большими потерями. Из-за нашей нерешительности они могут в десять раз превзойти потери, которые мы несем сейчас, действуя решительно». Мастерство военачальника состоит в нахождении оптимального соотношения между размером потерь и весомостью успеха. Именно о таком мастерстве пишет генерал армии М. А. Гареев в своей книге «Маршал Жуков»: «Несмотря на упорное сопротивление японцев, Жукову удалось блестяще осуществить свой замысел. 6-я японская армия была окружена и уничтожена. Ее потери составили 61 тысячу убитыми, ранеными и пленными. Советские войска потеряли 18,5 тысячи убитыми и ранеными… Японское правительство обратилось с просьбой о прекращении военных действий».

Константин Симонов в своем замечательном военном дневнике на конкретном примере 107-й, впоследствии 5-й Гвардейской краснознаменной городокской стрелковой дивизии, одной из сотен, с цифрами в руках показал, чем в смысле потерь «была война для нас и для немцев в начале и чем стала для нас и для них в конце». Он писал, что, вспоминая историю войны, необходимо сравнивать усилия и жертвы с результатами. Так, по архивным штабным данным, «дорого заплатив в 1941 году за освобождение маленькой Ельни (4200 убитых и раненых), та же самая дивизия в 1945 году при взятии главной немецкой цитадели в Восточной Пруссии – Кенигсберга отдала всего 186 жизней». И писатель особо подчеркивал: «Цифры, которые я привожу, требуют душевной осторожности в обращении с ними, ибо любая самая малая в общей статистике войны цифра потерь все равно означает осиротевшие семьи».

Родина, «Интердевочка» и Чубайс

А с какой позорной для фронтовика развязной небрежностью говорил об этом же Тодоровский: «Мы потеряли 20 миллионов молодых людей. Это слишком большая цифра. Немцы, воюя с 39-го года, потеряли около 7 миллионов». Какая постыдно-пренебрежительная неряшливость во всем, какая ложь. Во-первых, что значит «слишком большая»? Ведь речь шла не о затратах на фильмы «Интердевочка» Петра Тодоровского или на фильм «Катафалк» его сына Валерия и даже не о средствах на подъем «Курска» – вопрос стоял о жизни и смерти народа и государства. Понимаете? О жизни и смерти. Если вам скажут, что вы или кто-то из ваших близких болен раком и на лечение требуется 10 миллионов рублей, не иначе, и время не терпит, промедление – это смерть, а деньги у вас есть, то, что ж, неужели вы будете торговаться и, рискуя жизнью, тянуть время: «Слишком большая цена! А нельзя ли миллиончика за три?., за пять?., за семь?» Нет цены, которая для спасения жизни была бы чрезмерной. Во-вторых, мы потеряли не только молодых, не только тогдашних ровесников Тодоровского, – на фронте были и пятидесятилетние. В-третьих, мы потеряли не 20 миллионов, а 28. Что, можно с чубайсовской людоедской лихостью сбросить 8 миллионов? Помните, как он – об этом писали газеты – заявил одному своему сотруднику? «Чего вы волнуетесь? Ну, вымрут 30 миллионов. Так они ж сами виноваты: не вписались в наши реформы. Не беспокойтесь, русские бабы еще нарожают…» В-четвертых, да неужто вам, фронтовик 44-го года, не приходилось встречать хотя бы такое совершенно в духе Чубайса заявление Геринга, сделанное в ноябре 1941 года: «В этом году в России умрет от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдет; ведь некоторые народы необходимо сокращать». Какие народы? Прежде всего русский. И ведь почти довели до 30 миллионов-то, правда, не за один год. Тут уместно заметить, что Чубайс как мыслитель шагает в ногу не только с Герингом, но и с самим Гитлером. Тот в свое время заявил: «Я освобождаю человека от унизительной химеры, называемой совестью». Эту же мысль Чубайс в обращении к единомышленникам по Союзу правых сил выразил лучше, чем Гитлер – короче и энергичней: «Больше наглости!» И среди изысканных хакамад Союза никто ему не возразил. Принято к руководству. Но мало того, сам наш драгоценный президент, обожатель «духовных ценностей», не так давно всенародно изъяснялся в любви к этому выродку.

Гитлеры, Ельцины, Чубайсы приходят и уходят…

А неужто неведомо вам, Тодоровский, старому человеку, что миллионы и миллионы наших национальных потерь – это гражданское население, это псковская деревня Красуха, где в 43-м году немцы заживо сожгли 280 жителей, это белорусская Хатынь, где в том же году немцы сожгли и расстреляли 149 человек, в том числе 75 детей, это украинский Бабий Яр с его Сырецким лагерем смерти, где в 41-м—43-м годах было истреблено больше 100 тысяч украинцев, евреев, русских, это 260 лагерей смерти в одной лишь Белоруссии… Хоть бы о евреях-то вспомнил, Петр Ефимович, если вам с Чубайсом русские миллионы ничто… Неужели вы, фронтовик и создатель фильмов о войне, никогда не задумывались о характере немецких данных относительно наших боевых потерь? Вот вам один примерчик для размышлений. В свое время немцы объявили, а позже их историки да мемуаристы писали, что осенью 1941 года восточнее Киева они взяли в плен 665 тысяч солдат и офицеров Юго-Западного фронта. Но, как известно, к началу – к началу! – операции Юго-Западный фронт имел в своем составе всего 627 тысяч человек. Часть их, конечно, погибла в ходе довольно долгих и упорных боев, часть успела отойти, не попала в окружение, и 150 тысяч вырвались из него. Как видим, к названной первой цифре требуется весьма существенная поправка, а признать ее реальной можно только в том случае, если в число военнопленных немцы включили и мирных жителей, которых угнали в рабство, что делали они постоянно.

Тут же полезно вам сообщить: немецкие историки пишут, что Германия захватила в плен около 5 миллионов советских солдат и офицеров. А после войны вернулись из плена лишь 1836 тысяч. Если первая цифра верна, то где же остальные более 3 миллионов? Когда однажды я с таким вопросом о наших 60 тысячах красноармейцев, попавших в 1920 году под Варшавой в плен к полякам, обратился к Эмилю Кардину, известному знатоку всего на свете, в том числе всех войн, он уверенно и спокойно ответил: «А они натурализовались в Польше». Как легко и просто! Словно речь идет об одном советском еврее, переселившемся в Израиль. Да ведь и евреи не все приживаются там. А тут такая масса русских, и так все столь пламенно полюбили чужую католическую страну, что ни один не пожелал вернуться на родину – к женам, матерям, детям. Так что, Тодоровский, не обращайтесь к универсалу Кардину с вопросом, что стало с нашими пленными в Германии. Лучше разбудите лютые тени Гитлера или Геринга, а всего лучше – Гиммлера. Генерал Гареев в данном случае совершенно верно пишет: «Если бы Красная Армия, придя на немецкую землю, поступала по отношению к мирному населению и военнопленным так же, как фашисты – к советским людям, то соотношение потерь было бы другим, но этого не случилось. И не могло случиться». Почему? Да потому, что Сталин сказал: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством… Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остаются». И сказал он это не после войны, как уверял Ф. Бурлацкий, по собственному определению, мыслитель «сайентистского склада ума», бывший редактор «Литгазеты» и вышедший в тираж знаток Макиавелли, – это Сталин сказал в начале войны, в труднейшую для нас пору, 23 февраля 1942 года, когда немцы были еще в 150 верстах от Москвы. А когда в конце войны, 11 апреля 1945 года, в «Красной звезде» появилась статья Ильи Эренбурга «Хватит!», в которой он изображал Германию единой зловонной клоакой: «Все бегут, все мечутся, все топчут друг друга… Некому капитулировать. Германии нет: есть колоссальная шайка…» – когда такая статейка появилась, она немедленно и решительно была осуждена партией в статье «Товарищ Эренбург упрощает» («Правда», 1945 г., 14 апреля). И вскоре выяснилось, что капитулировать в Германии есть кому. Именно такой позицией партии и правительства, всего народа объясняется тот факт, что из советского плена вернулись в Германию 1 930 000 немцев, – все, кроме тех, что за это время умерли от болезней и ран.

Молодая русская княжна против старого еврейского болтуна

А что стоит, фронтовик Тодоровский, за вашими словами о том, что вот, мол, немцы воевали с 1939 года, а потеряли всего «около семи миллионов»? Запишите: в войне против Польши в 1939 году вермахт потерял 10 600 убитыми и 30 300 ранеными, против Франции и англичан в 1940-м – 27 074 убитых и 111 043 раненых. Таковы потери в двух самых больших агрессиях. Но картина катастрофически изменилась при нападении на Советский Союз. Это вынудило Гитлера в январе 1943 года издать декрет «О всеобщем использовании мужчин и женщин для обороны империи», то есть провести тотальную мобилизацию, охватившую мужчин в возрасте от 16 до 65 лет и женщин от 17 до 45. Некоторые авторы уверяют, что все-таки моложе 17 лет немцы в армию не брали. Но вот что русская княжна Мария Васильчикова, приятельница графа Шуленбурга, работавшая в министерстве иностранных дел Германии, записала 3 мая 1943 года в своем знаменитом «Берлинском дневнике»: «Герберта, пятнадцатилетнего сына Бредовых, призывают в войска противовоздушной обороны». 17 июня: «Д-р Сикс вызвал меня, чтобы обсудить новое иллюстрированное издание. Он просто не понимает, что уже нет возможности издавать журнал с иллюстрациями или без: все, кто для этого необходим, давно мобилизованы». 28 июля: «Геббельс (надо полагать, в осуществление и развитие декрета Гитлера. – В. Б.) объявил всеобщую мобилизацию гражданского населения. Он, очевидно, надеется, что, когда призваны все взрослые жители, свержение режима станет невозможным». 31 июля: «В министерстве полный кавардак. Провозглашение «тотальной войны» Геббельсом вселило во всех ужас. Наш отдел информации обязан высвободить 60 процентов персонала: мужчины пойдут на фронт, женщины на военные заводы». Саму княжну тоже из министерства направили работать в госпиталь. 15 февраля 1945 года она записала: «Большинству раненых либо уже за пятьдесят, либо нет и двадцати. В основном это только что призванные». 12 марта: «Не хватает не только гробов: родственники вынуждены сами рыть могилы, так как все могильщики призваны…» Как видим, мели подчистую: от пятнадцатилетних до могильщиков. Это подтверждает и кинохроника: есть известные кадры, где Гитлер идет вдоль строя новобранцев, останавливается, может быть, у того самого пятнадцатилетнего Герберта и похлопывает его по щеке. Уж кто-кто, а кинорежиссер Тодоровский должен бы знать эти кадры и принять в расчет, прежде чем пускаться в рассуждения о немецких потерях. Записи княжны Васильчиковой и смысл кадров кинохроники подтверждаются тем, что писал маршал Жуков о посещении в мае 45-го года одного госпиталя для немцев: «Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что большинство раненых были юноши, почти дети, от 15 до 17 лет. Выяснилось, что это фольксштурмовцы из разных отрядов, сформированных в Берлине в начале апреля».

Тодоровский и Гальдер о неразберихе

А еще сидевший дома и в 41-м, и в 42-м, и в 43-м годах Тодоровский сказал: «В сорок первом году на фронте была полная неразбериха. Немцы бежали впереди, а наши шли сзади». В таком юмористическом духе рисует он с чужих слов картину трагических дней, которую сам-то не видел. Неразбериха? Оттуда, из сорок первого года, русскому еврею отвечает немецкий генерал Гальдер: «27 ноября. Наши войска накануне полного истощения материальных и людских сил…» «29 ноября. Войска 2-й танковой армии встречают растущее сопротивление у Каширы. Наши авангарды вынуждены отойти…» «5 декабря. Противник прорвал наш фронт в районе восточнее Калинина… В группе армий «Центр» возникла некоторая неразбериха…» Некоторая… Которая вскоре кончилась разгромом…

Тодоровский: «Я пришел (!) на фронт (словно речь об Одесской киностудии. – В. Б.) в 44-м, когда все-таки (!) получалось, то есть (?) смертей хватало (!). Я потерял близкого друга. Я видел много смертей и даже невинно (?) погибших…» Так изъясняется художник. Растолковал бы хоть, что такое на фронте невинно погибшие. А остальные что, виноватые? Перед кем – перед оккупантами, поскольку истребляли их?

А что касается 1944 года, когда «смертей хватало», но кое-что «все-таки получалось», то полезно напомнить Тодоровскому, что же именно тогда получилось. Так вот, была успешно проведена 21 наступательная операция, 10 из которых – крупные, в том числе знаменитая по размаху и эффективности операция «Багратион». В ходе этих операций были окружены и ликвидированы витебская, бобруйская, минская, кишиневская и будапештская группировки врага – одна другой крупнее. Так, восточнее Минска было взято в плен 105 тысяч немцев, в том числе – 12 генералов; в Ясско-Кишиневской операции – 208 тысяч и 25 генералов… В том же году была полностью восстановлена государственная граница, и Красная Армия вступила на территорию Румынии, Польши, Чехословакии, Венгрии, а 17 октября – в Восточной Пруссии перешли границу Германии. Наконец, в том же году, еще в январе – феврале, полностью снята блокада Ленинграда. Вот что у нас «все-таки получалось», а у немцев уже ничего отрадного для них не получалось… Из всего этого следует вывод о полной неразберихе в уме Тодоровского.

Как спасали, спасают и будут спасать рядового Райана

Киселев все никак не может угомониться и с акцентом жителя Оклахомы спрашивает: «А вы смотрели, Петр Ефимович, американский фильм «Спасти рядового Райана»? Ах, какой шедевр!.. Там рассказывается, как ради спасения одного-единственного рядового солдата была проведена целая армейская операция. Вот он, истинный американский гуманизм! И там же все на документальной основе!..» Тодоровскому фильм понравился не шибко, но этот-то блаженный верит, что там все – святая правда… Да что ж это за «армейская операция» на фронте, в которой не погиб ни один человек? А если, как всегда бывает, кто-то погиб, то какой же смысл в таком спасении Райана, даже если бы это был Евгений Рейн – большой поэт, великий переводчик, автор двадцати сценариев, почитатель и друг Иосифа Бродского, воспитанник Ленинградского института холодильной промышленности?

Тодоровский подхватывает, но как-то косноязычно: «Ну, американцы на это… чтобы сохранить свою живую силу…» И дальше – ни слова об американцах. А ведь можно было кое-что еще сказать о том, как американцы всегда и везде стремятся беречь себя за счет других. Генерал Гареев опять прав, свидетельствуя: «Пренебрегая общесоюзническими интересами и исходя исключительно из эгоистических национальных интересов, США вступили в Первую мировую войну лишь в апреле 1917 года, когда исход войны был предопределен» – то есть за полгода до капитуляции Германии. А что было во Вторую? Немцы захватили почти всю Западную Европу, разбили французов, вышвырнули и осатанело бомбили англичан – лучших друзей Америки, их танковые орды рвались к Москве, а ни один американский солдат еще не сделал ни единого выстрела. Почему? А во имя американского гуманизма, ради спасения рядового Райана. И только 8 декабря 1941 года, после того как японцы нанесли страшенный удар по их Тихоокеанскому флоту, они вынуждены были ввязаться в войну… Недавно стало известно, что, оказывается, на другой день после объявления войны Японии президент Рузвельт пригласил нашего посла Литвинова и сказал, что американцы ожидают немедленного вступления в войну и Советского Союза. Поразительный образец чисто американского гуманизма! В те дни, когда фашистская орда стояла у стен нашей столицы, он навязывал нам войну на два фронта! А сами, после бесчисленных обещаний Сталину, отважились открыть Второй фронт в Европе только в июне 1944 года, меньше чем за год до капитуляции Германии. Почему? А чтобы за счет Ивановых, Петровых да Сидоровых спасти рядового Райана. Ну, тогда, в декабре 41-го, Сталин через Молотова и Литвинова должным образом ответил Рузвельту…

А на каком высочайшем гуманистическом уровне закончили американцы войну против Японии! Взяли да сбросили на мирные города две новехонькие атомные бомбочки и отправили на тот свет, искалечили сотни тысяч людей. Как при завоевании Америки у конкистадоров были порох и оружие, неведомые аборигенам, так и здесь. А зачем были эти бомбочки, когда вскоре после вступления в войну могучего Советского Союза она практически закончилась и Япония была обречена? Да все из-за той же нежной заботы о рядовом Райане, которая так умиляет русско-еврейских умников с ТВ-6. И вот вам результат: за всю Вторую мировую США потеряли 405 тысяч убитыми. Англия тоже берегла своего Райана – 375 тысяч. А Югославия и Польша, допустим, не имели возможности беречься за морским проливом или за океаном, и вот итог: 1 миллион 706 тысяч и 6 миллионов. О нас уж не говорю…

Тодоровский завершает тему, как и следовало ожидать, в духе Бродского и Поженяна: «А у нас, конечно, человеческая жизнь ничего не стоила…» Хоть бы своего погибшего на войне брата постыдился…

Разные судьбы

Многие с увлечением читают книгу А. Паршева «Почему Россия не Америка». Интересная книга, но автор все объясняет суровостью нашего климата и благодатностью американского, а также обширностью России и «компактностью» США. Действительно, это имеет важное значение на начальных этапах экономического развития, но, как пишет в «Голосе коммуниста» № 3 Борис Болтин, сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН, «чем дальше это развитие заходит, тем меньше зависимость от природных условий». В самом деле, взять хотя бы различие в размерах территорий. Оно сглаживается ныне благодаря мощным скоростным средствам транспорта и всеохватывающим средствам связи. Б. Болтин обращает внимание на другое. Он напоминает сильно забывчивым, вроде Солженицына, что и до революции Россия сильно отставала от США: даже в 1913-м, самом благодатном году, по объему ВВП на душу населения США превосходили нас в 3,3 раза. А дальше – «ураганы Гражданской и Великой Отечественной войн, уничтожившие треть национального богатства, созданного ценою труда и лишений нескольких поколений». Да, именно так. Только странно, почему, во-первых, не названа еще и Германская война, ураган которой ведь тоже бушевал главным образом не на немецкой земле, а на нашей. Во-вторых, следовало бы подчеркнуть, что после Гражданской войны 1861–1865 годов, весьма «скромной» по сравнению с нашими войнами, то есть вот уже почти 150 лет на земле рядового Райана не разорвался ни один чужой снаряд, не упала ни одна бомба, не говоря уж об оккупации. Следовательно, ни пожаров, ни разрушений, ни жертв. У Америки по ее географическому положению почти всегда была возможность выбирать момент своего вступления в войну, привилегия не спешить с проведением той или иной военной операции, как не спешили они до июня 1944 года с открытием Второго фронта в Европе. У нас же с древнейших времен таких привилегий не было. Русь, Россия почти всегда оказывалась жертвой агрессии: печенеги, половцы, хазары, тевтоны, монголы, поляки. Наполеон, турки и англо-французы, японцы, Вильгельм, Антанта, Гитлер – «все промелькнули перед нами, все побывали тут». И не было времени на раздумья, а часто и на подготовку – надо было немедленно отбиваться. Отсюда и такое чудовищное соотношение людских потерь хотя бы во Второй мировой у них и у нас: 405 тысяч и 28 миллионов. Именно в этих данных самая главная причина, почему Россия не Америка. И именно это не желают знать хакамадистые Немцовы.

Война и без того была страшной…

Ни о чем у нас не любят в День Победы так со смаком побалакать, как о наших неудачах и потерях. Впрочем, это традиция давняя и как бы уже освященная временем, здесь сложилась своя непререкаемая «высокая эстетика потерь». Помните, еще о Гражданской войне была песенка «Орленок» —

Как это случилось? Почему? Неважно! Главное, что из всех выжил один.

А потом уже и об Отечественной:

В чем дело? Каким образом? Это факт героизма или чьей-то бездарности? Нашего неумения или превосходства врага? Неважно! Главное – что только трое.

Потом пущен был «документальный слух», что из участников войны рождения 1923–1924 годов в живых осталось лишь три процента. Особенно старательны в распространении этой выдумки были три писателя-фронтовика – Юрий Бондарев, Григорий Бакланов и Юлия Друнина. Им, видно, нравилось быть представителями «погибшего поколения». Я одного из них, инициатора байки, спросил, откуда он это взял. «Генералов расспрашивал», – ответил он. Господи, каких генералов! Как звать того генерала, который вел подсчет потерь по возрастам?.. Ведь эту выдумку опровергает простое рассуждение. Если взять участников войны по любому признаку – по возрасту, профессии, да хоть и по цвету волос или глаз – раненых всегда будет в несколько раз больше, чем убитых. Тем более если речь идет не о каком-то конкретном бое, отдельной операции, когда действительно могут, допустим, погибнуть только что прибывшие на фронт новобранцы одного возраста, – речь идет о большой и долгой войне, когда упомянутый закон соотношения убитых и раненых проявляется со всей полнотой и ясностью. А что же мы видим здесь? Получается, что погибли 97 процентов, а раненых и нераненых осталось только 3 процента. То есть все наоборот и притом в чудовищной пропорции. Бакланова мне удалось переубедить. Друнина вскоре умерла. А что думает Бондарев, не знаю… Между прочим, все мы четверо именно этого, будто бы погибшего возраста, как и большинство наших однокашников по Литературному институту, куда мы пришли с фронта осенью 1946 года… Рассказами о потерях нас потчевали и в минувший День Победы: «Из всей дивизии остался один батальон!»… «Из полка уцелел только взвод!»… «Из роты я остался один!»… Не было ни одного погибшего поколения, но была утрата лучших сынов отечества, из-за чего и стала возможна ельцинская контрреволюция…

Гуманист схвачен за руку

Кто не знает Владимира Познера! Познера Владимира знают все. Он тоже принял участие в праздновании Дня Победы, хоть и с некоторым запозданием. Он счел необходимым напомнить миллионам сограждан, что западные союзники приняли капитуляцию Германии раньше нас. Это произошло 7 мая во французском городе Реймсе, в ставке Эйзенхауэра. Союзники предложили 8 мая объявить о победе и об окончании войны. Да, было такое дело. Но советское руководство не согласилось с этой поспешной, односторонней и суетливой церемонией, в которой от немцев принимали участие второстепенные лица, а от нас поневоле участвовал один только И. А. Суслопаров, всего лишь генерал-майор, начальник нашей военной миссии при штабе союзников. Сталин тогда категорически заявил (Познер об этом, конечно, ни слова): «Капитуляция должна быть учинена как важнейший исторический акт и принята не на территории победителей, а там, откуда пришла фашистская агрессия – в Берлине, и не в одностороннем порядке, а обязательно верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции. Пусть ее подпишет кто-то из главарей бывшего фашистского государства или целая группа нацистов, ответственных за все их злодеяния перед человечеством» (С. М. Штеменко. Генеральный штаб в годы войны. Книга вторая. М., 1974. С. 441). Союзникам ничего не оставалось, как принять сталинские условия. И подписание Акта о безоговорочной капитуляции состоялось на другой день в Берлине, занятом Красной Армией. Его подписали высшие военные руководители Германии и приняли высшие военные руководители всех союзников. Днем Победы стало девятое мая.

Прекрасно. Но с какой стати Познер вспомнил о церемонии в Реймсе? Неужели хотел упрекнуть западных союзников? Нет, конечно. Он не был бы Познером, если и тут не придумал бы какую-нибудь гадость и не сунул нам ее в день великого праздника и торжества в лицо. И вот Познер просвещает нас: поскольку, мол, Сталин был недоволен этой церемонией и отверг ее, то Суслопарова немедленно вызвали в Москву и… конечно же, расстреляли. Ведь ничего другого эти познеры и представить себе не могут! На экранах, на страницах газет и книг они расстреливают и отдельных лиц, и тысячи, и десятки тысяч с той же легкостью, с какой Ягода и Агранов проделывали это в жизни. Познер вам и документ представит вроде приставкинской расписки Жданова о масле и колбасе. Разумеется, с генералом Суслопаровым ничего страшного не случилось. С. М. Штеменко вспоминал: «На процедуре подписания Акта о капитуляции присутствовал и И. А. Суслопаров. Здесь он узнал, что Сталин лично по телефону сообщил Вышинскому (прибывшему в Берлин), что не имеет претензий к действиям Суслопарова в Реймсе» (там же, с. 444). В подтверждение этого 7 июня в «Советской России» было напечатано письмо жителя Новоуральска Н. М. Лебедева, который в 60-х годах встречался с генералом Суслопаровым, благополучно выступавшим в их городе с лекциями от общества «Знание».

Итак, лжец пойман за руку. Лебедев пишет: «Мое письмо вряд ли заставит Познера извиниться перед телезрителями». Ну, посмотрим, товарищ Лебедев. Последнее явление Познера на экране внушает некоторые надежды на лучшее. Он там заспорил с коммунистом Тихоновым, депутатом Госдумы, о положении в Белоруссии. Познер побывал там и вот теперь воскликнул: «Как будто я очутился в СССР! Стоят памятники Ленину, Дзержинскому…» Вот что для него самое кошмарное, вот почему они так злобно и беспардонно лгут – от страха и ненависти. Потом, видно, не расслышав чего-то в словах собеседника, он пролепетал: «Я только хотел понять…» И коммунист Тихонов ответил ему, вероятно, к удивлению т. Зюганова: «Скоро вы все поймете!» Да, скоро они поймут, и как относится к ним народ, и кто раздувает антисемитизм, и что ждет их завтра.

Анна и Ганс, жертвы войны

Так завершилась первая вылазка Познера, а вторая его вылазка в праздничные дни – провозглашение идеи поставить памятник «всем погибшим во Второй мировой войне». Это я поддерживаю. Давайте, Владимир Владимирович, начнем, покажем пример. Как будем ставить – один памятник всем или много? Думаю, что нагляднее будет, если много. Вот мое первое предложение. Был в Польше писатель, педагог, врач Януш Корчак, настоящее имя Генрих Гольдшмидт, автор книги «Как любить детей». Он старался спасать детей в Варшавском гетто и вместе с ними в 1942 году погиб в лагере смерти Треблинка. И был, допустим, некто Одило Глобочник, бригаденфюрер СС, начальник всех лагерей смерти на территории Польши. Он, правда, не расстрелян, не сожжен в крематории, а покончил жизнь самоубийством, но все равно жертва войны: если бы не она, он не застрелился бы. Так вот, соорудим памятник и напишем на нем: «Вечная память писателю Янушу Корчаку и бригаденфюреру СС Одило Глобочнику – жертвам Второй мировой войны». Хорошо? Вам нравится?.. Пойдемте дальше. Была еврейская девочка Анна Франк, после которой остался известный всему миру потрясающий дневник. В шестнадцать лет она погибла в лагере Бельзен. И был Ганс Франк, рейхсляйтер Польши, после которого в этой стране осталось 6 миллионов трупов, в частности, он отправил в лагеря смерти 85 процентов польских евреев. Это тоже жертва Второй мировой: в возрасте 46 лет по приговору Нюрнбергского трибунала был повешен. Так вот, соорудим памятник и напишем: «Анне и Гансу, двум незабвенным Франкам. Мир вашему праху. Скорбящие потомки». И это вам по душе, гуманист Познер? Что ж, валяйте дальше сами в том же направлении…

Этот День мы приближали, как могли, с 22 июня

Владимир Познер имеет обыкновение в свою передачу «Времена» в качестве главного собеседника, так называемой «свежей головы», приглашать кого-то из достаточно известных людей. В последнюю перед Днем Победы передачу хорошо было бы пригласить кого-то из участников войны, пока они еще есть, но почему-то в кресле главного собеседника оказался на этот раз народный артист СССР Лев Дуров. Конечно, его все знают, он сыграл в кино более 130 ролей, а в театре даже Льва Толстого играет. Кому же, как не Льву, играть Льва. Когда началась война, ему было девять лет. Но Познер не ошибся в своем выборе… Дурову почему-то захотелось поговорить об авиации. Что ж, тут много интересного и очень подходящего к празднику Победы. Если уж такой знаток авиационной темы, то сказал бы, например, о том, что наша промышленность за годы войны, несмотря на утерю огромной территории и многих заводов на ней, постоянно пополняла существовавший парк боевых машин и в итоге произвела 119 635 самолетов, а немцы к тому, что уже было у них и что захватили в Польше, во Франции и других странах, произвели с помощью всей окулированной Европы 80 600 самолетов (История Второй мировой войны. Т. 12. С. 168). За это же время мы стали выпускать 25 новых типов самолетов, включая их усовершенствования, в результате чего скорость возросла на 30–40 процентов, увеличились высота и дальность, улучшилась маневренность, усилилась вооруженность, возросла бомбовая нагрузка. А немцы сумели наладить массовый выпуск только нового самолета «Фокке-Вульф-190» да осуществили несколько модификаций (Тимохович И. В. В небе войны. М., 1986. С. 63). Превосходство нашей авиационной науки и промышленности, высокое мастерство наших летчиков и позволили нам уничтожить в воздушных боях и на аэродромах 57 тысяч немецких самолетов, да еще зенитчики добавили около 20 тысяч (там же, с. 5, 61).

У нас часто вспоминают, что в первый день войны мы потеряли 1200 самолетов. Правильно: около 800 на аэродромах и около 400 в боях. Но ведь при всей внезапности и массированности фашистского удара советские летчики сумели совершить в этот страшный день около 6 тысяч боевых самолетовылетов, более десяти наших летчиков в этот день таранили вражеские машины, а в итоге было сбито более 200 немецких самолетов, в которых за штурвалом сидели асы, имевшие ничем не заменимый уже двухлетний опыт войны (там же. С. 14). Именно о первых днях войны в изданной еще в 1957 году в ФРГ книге «Мировая война 1939–1945 годов» признавалось: «Потери немецкой авиации не были такими незначительными, как думали некоторые. За первые 14 дней боев было потеряно самолетов даже больше, чем в любой из последующих таких же отрезков времени. С 22 июня по 5 июля немецкие ВВС потеряли 807 самолетов всех типов, а за период с 6 по 19 июля – 477» (с. 472). По нашим данным, за отрезок времени, несколько больший, чем первые две недели (с 22 июня по 10 июля), мы сбили в воздушных боях 752 самолета врага и уничтожили на аэродромах 348, то есть всего – 1100. Что ж получается? Даже по немецким данным, за первый неполный месяц боев немцы потеряли почти 1300 машин! В итоге таких действий нашей авиации и зенитчиков к 1 декабря 1941 года, то есть за пять с небольшим месяцев, парк самолетов сократился у немцев на Восточном фронте с 4980 машин до 2830, несмотря на пополнение с Запада, да еще были 295 финских, 165 румынских, 70 итальянских и 50 венгерских самолетов. Но как бы то ни было, а потеряли они 2150 машин (то есть почти половину) и тысячи летчиков. И ведь такая картина сложилась не только с авиацией, но и с другими родами войск. Так, в «Приложении» к недавно вышедшим воспоминаниям известного генерала Н. Попеля «В тяжкую пору» составитель книги В. Гончаров, основываясь на новейших исследованиях, пишет: «Самым тяжелым для немцев были катастрофические потери танков… С июня по ноябрь 1941 года вермахт безвозвратно потерял 2326 танков (что больше трети всего парка) и около 800 бронемашин». Чего после этого стоят россказни таких стратегов, как Солженицын, будто Красная Армия, «сдавая чохом города», бежала от границ по 120 километров в день и только под Москвой опомнилась и уперлась. Сибиряки чудом спасли!.. Нет, именно в первые дни, недели, месяцы была заложена основа не только победы под Москвой, но и разгрома немцев в Берлине. Стоит сопоставить лишь два факта. Наполеон и Гитлер начали вторжение с одного рубежа и почти в один и тот же день, первый даже на два дня позже второго. И вот Наполеон с его пехтурой, конной тягой да скрипучими обозами дотопал до Москвы в конце августа, а Гитлер с его танками, самоходками, автомашинами, авиацией, радиосвязью дополз до Москвы лишь в конце ноября – на три месяца позже! Где ж это, Александр Исаевич, раскорячились и так надолго увязли его ножки, столь быстрые да веселые в Западной Европе?

Почему стрелялись генералы и гауляйтеры

Потом тоже, конечно, было непросто, но все-таки дело пошло сподручней. Генерал Курт Типпельскирх в своей «Истории Второй мировой войны» (М., 1956) писал: «С 1943 года уже никакими способами невозможно было ликвидировать безраздельное господство авиации противника» (с. 484). А вот что писал генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг: «По мере приближения конца войны все реже появлялись в небе немецкие самолеты. Немецкая авиация была уничтожена» (Итоги Второй мировой войны. С. 208). Это не совсем верно. Как свидетельствует в своих знаменитых воспоминаниях «Внутри Третьего рейха» талантливейший гитлеровский министр вооружений Альберт Шпеер и как подтверждают документы, выпуск самолетов в фашистской Германии во время войны, как и у нас, тоже постоянно рос, несмотря на усиливавшиеся бомбежки союзников, причем рос весьма стремительно: в 1942 году – 11 600 машин, в 1943-м – 19 300, в 1944-м – 34 100. Так что самолеты были, но уже не хватало летчиков, к концу 1943 года 49 218 были сбиты, оставшиеся переутомлены, а пополнение уже не имело высокой выучки. Поэтому правильнее было бы сказать, что немецкая авиация оказалась не столько уничтожена, сколько деморализована, задавлена, летчики увиливали от сражений… Начальник Генерального штаба люфтваффе генерал-полковник авиации Ганс Ешоннек 19 августа 1943 года покончил жизнь самоубийством. А было ему лишь 44 года. Авторы двусмысленной «Энциклопедии Третьего рейха» пишут: «по невыясненной причине…» Да чего ж тут выяснять? Разве не по той самой, по которой ровно через год, 18 августа 1944-го, застрелился и генерал-фельдмаршал Клюге, главнокомандующий группой армий «Запад»: рухнул «Атлантический вал», который ему было приказано защищать, и он понял, что рушится все. То же самое – прославленный Роммель. А начальник технического управления люфтваффе генерал-полковник Эрнст Удет понял это раньше и покончил с собой еще 15 ноября 1941 года, когда немецкие войска стояли под Москвой. Он был, кажется, первым, а позже началась просто эпидемия самоубийств: генерал-полковник Людвиг Бек (июль 1944), рейхскомиссар Австрии Йозеф Бюркель (28 сентября 1944), генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель (14 октября 1944), генерал-фельдмаршал Вальтер Модель (21 апреля 1945)… А уж после 9 мая 1945 года они посыпались как горох: гауляйтер Чехословакии Конрад Генлейн (10 мая), последний главком ВМФ Германии адмирал Ганс фон Фрейдебург, министр по делам науки, образования и культуры Бернхард Руст (май), начальник канцелярии Гитлера, рейхсляйтер Филипп Бюлер (май), упоминавшийся бригаденфюрер СС, начальник всех лагерей смерти Одило Глобочник (май), рейхскомиссар Норвегии Иозеф Тербовен (май)… Я уж не говорю о Геббельсе (2 мая 1945), Гиммлере (21 мая), Геринге (15 октября 1946) и о самом Гитлере с Евой Браун (30 апреля). У нас даже в самые отчаянные дни 41-го и 42-го годов ничего подобного не было ни среди генералов и маршалов, ни среди наркомов и партийных работников. Застрелился, после того как выяснилось, что в первый день войны было уничтожено 728 самолетов, то есть 47 процентов всех воздушных сил Западного Особого военного округа, начальник ВВС округа генерал Копец, а 19 апреля 42-го в окружении под Вязьмой, будучи ранен, во избежание плена покончил с собой командующий 33-й армией генерал-лейтенант Ефремов Михаил Григорьевич. В Вязьме стоит ему памятник… Так что и по этому срезу видно: слабоват тевтонский дух супротив славянского…

Кто как считал. Покрышкин и Хартман

Можно было ожидать, что народный артист Дуров накануне великого праздника напомнит соотечественникам о каких-то доблестных делах нашей авиации в годы войны. Если не о том, о чем сказано выше, то, допустим, вспомнил бы о подвигах Александра Покрышкина или Ивана Кожедуба, сбивших по шести десятков немецких асов, или Александра Горовца, который один вступил в бой против 20 фашистских бомбардировщиков и ценою своей жизни сбил девять из них. А то сейчас появилось немало охотников объявить немецких летчиков непревзойденными асами Второй мировой. Есть такие усердные охотники на Украине, да и у нас водятся, например, в «Совершенно секретно» – Д. Хазанов (не родственник ли хохмача?), в «Аргументах и фактах» – Ю. Селиванов. Вот, говорят нам, полюбуйтесь: Эрик Хартман. На его счету 352 победы. Даже составители «Энциклопедии Третьего рейха» сочли нужным подчеркнуть: «Многие военные историки подвергают сомнению количество сбитых Хартманом самолетов». Еще бы! Безо всякого боевого опыта он попал на фронт двадцатилетним лейтенантом прямо из училища в августе 1942 года и начал свою козьмакрючковщину: за 32 месяца до конца войны сбивал по одиннадцать самолетов каждый месяц, то есть по самолету каждые три дня. Нет, больше! Ибо, во-первых, несколько раз (по некоторым данным, даже 16 раз) его сбивали, и, конечно же, это не обходилось без травм, на излечение которых требовалось время. Во-вторых, такому герою, надо полагать, давали отпуска. В-третьих, во время Курской битвы его опять сбили, он попал в плен, но сумел бежать. Да, на все это нужно было время. Так что закономерно предполагать, будто сбивал он не одиннадцать, а, может быть, все пятнадцать самолетов за каждый месяц пребывания на фронте, то есть через день. А ведь во второй половине 1942 года обстановка в воздухе была уже не та, что в самом начале войны: и летчики наши, набравшись опыта, стали уже другими, и самолеты – новые: на смену истребителю «И-16» («ишачку») да тихоходному бомбардировщику «ТБ-3», наблюдая гибель которых летом 41-го года, плакал Константин Симонов, явились машины гораздо более совершенные, во всем превосходившие немецкие – «Ла-5», «Ла-7», «Як-9», «Ил-2», «МиГи»… И потом: Покрышкин был почти на десять лет старше юнца Хартмана, летчиком стал за два года до войны, воевал с первого дня. Кожедуб тоже старше и тоже имел немалый летный опыт до того, как в марте 1943 года попал на фронт.

Но главное в глубоком различии системы подсчета сбитых самолетов у нас и у немцев. В свое время об этом обстоятельно писал в своей «Дуэли» Юрий Мухин. Сейчас об этом же пишет в «Патриоте» Герой Социалистического Труда академик А. П. Коваленко: «В ВВС Красной Армии это происходило намного сложнее и потому объективнее, чем в фашистских люфтваффе». Так, у нас была обязательна фиксация результативной атаки фотоконтролем. При этом два участника боя должны были видеть и свидетельствовать, что противник сбит, указать место его падения. Кроме того, падение удостоверялось наблюдателями на земле. К тому же, когда война шла на нашей земле, то если самолет падал на территории, занятой немцами, то нашему летчику удача не засчитывалась. Наконец, нашим пилотам засчитывались только победы, одержанные в небе.

А как было у немцев? Прежде всего, в начале войны у них отсутствовал фотоконтроль. Принимались на веру доклады самих летчиков. А если, допустим, эскадрилья из десяти самолетов сбивала три машины противника, то каждому из десяти записывалась победа. (У нас счет коллективно сбитых велся отдельно.) И еще интересней: если сбит двухмоторный самолет, то засчитывалось две победы, если четырехмоторный – четыре. Наконец, засчитывались не только самолеты, сбитые в воздушном бою, но и те, что повреждены или сожжены на земле. Конечно, при такой системе можно было нащелкать и 300, и 400. А вот были ли у немцев такие асы, как наш майор Алексей Маресьев (царство ему небесное!), который сперва сбил четыре немецких самолета, а потом, вернувшись в строй без обеих ног, еще семь; как тоже без ног и тоже Герой Советского Союза Захар Сорокин, сбивший одиннадцать самолетов, но почему-то не вошедший даже в военные справочники, – он в апреле 1943 года сбил «короля Севера» Миллера, за которым числилось по немецкой системе 97 побед, как тоже Герой Михаил Девятаев, сбивший девять самолетов, попавший в 1944 году раненым в плен и сумевший бежать с друзьями на немецком самолете с немецкого аэродрома… Не слышал я о таких немецких асах.

На грани безумия, но не только…

Вот и рассказал бы Лев Дуров о чем-нибудь из этих дел или вспомнил бы, как в августе 41-го года, в самую отчаянную пору, наша авиация дальнего действия несколько дней бомбила Берлин. Первый удар был нанесен в ночь на 8 августа с острова Сааремаа. 12 бомбардировщиков «ДБ-3» точно вышли на цель и сбросили фугасные и зажигательные бомбы на центр фашистской столицы. Все самолеты вернулись на базу. Немцы не могли поверить, что их бомбили русские, которых они теснили уже за Смоленск, и утром уверяли друг дружку, что бомбили англичане. В последующие три ночи – новые удары. Всего до 4 сентября наша авиация, поднимаясь с аэродрома на острове Сааремаа, десять раз подвергла Берлин бомбардировке, сбросив на него 311 тонн бомб. А кроме того, с аэродрома под Ленинградом еще несколько бомбовых ударов нанесли по Берлину летчики во главе с легендарным Михаилом Васильевичем Водопьяновым, Героем Советского Союза по челюскинской эпопее. За этот подвиг, что был, как парад 7 ноября на Красной площади, – на грани безумия и бессмертия, большая группа летчиков удостоена орденов Ленина и Красного Знамени, а десять человек стали Героями Советского Союза… Или рассказал бы Дуров о том, как во второй половине июня 1942 года, когда немцы опять рванули на восток, наша авиация дальнего действия четырежды бомбила Кенигсберг.

Нет, ни о чем подобном артист вспоминать не захотел. Он знал, чего именно ждет от него Познер, и мы услышали вот что: «Как сейчас помню налеты немецкой авиации на Москву… Какой это был кошмар!.. Немецкие самолеты носились в московском небе за нашими, а те на глазах всего народа удирали от них… Какой ужас!..» Ах, народненький… Да, налеты были. Первый – в ночь на 22 июля. Я его прекрасно помню… Летело 250 бомбардировщиков, но через тройное кольцо воздушной обороны удалось прорваться немногим. 12 из них были сбиты в бою, 10 – зенитчиками. Утром за успешное отражение налета Сталин объявил благодарность летчикам, артиллеристам, прожектористам, аэростатчикам, вносовцам и их командованию – командующему Московской зоной ПВО генерал-майору М. С. Громадину, командиру 1-го корпуса ПВО генерал-майору артиллерии Д. А. Журавлеву, командиру 6-го Истребительного авиакорпуса полковнику И. Д. Климову и командующему зенитной артиллерией полковнику Л. Г. Лавриновичу. А 24 июля Указом Президиума Верховного Совета три летчика и два зенитчика были награждены орденом Ленина, 28 воинов – орденом Красного Знамени, столько же – Красной Звезды, 22 – медалью «За отвагу». А в те дни награды давали не так, как Ельцин наградил своим орденком «За заслуги» кровососа Гусинского.

Жива ли газета «Куранты»?

23 июля – опять налет, 24-го – опять, 26-го снова… С 22 июля до конца сентября было 36 ночных налетов, в которых участвовало более 5000 немецких самолетов (в среднем каждый раз по 135–140 самолетов), к городу прорвалось немногим более 110. В октябре, когда немцы подошли совсем близко к Москве, активность их авиации возросла: 31 массированный налет, прорвалось более 70 самолетов. Но возросла и сила нашего отпора: на подступах к городу и в боях над ним сбито 278 самолетов. В ноябре – 41 налет, прорвались 28… 5 декабря началось наше наступление под Москвой, и налетов на столицу не было.

Газета «Куранты» (она жива?) в № 19 за 16 июля 1998 года живописала такую картину июльских налетов на Москву. В первый налет 22 июля немцы сбросили 1610 фугасных и более 110 тысяч зажигательных бомб, от зажигательных возникло 1140 пожаров и возгораний. Однако в другой статье на этой же странице сказано: «За весь период налетов на Москву потушено около 40 тысяч зажигалок и 2700 пожаров». Как эти цифры за один налет и за все налеты могут быть согласованы и осмыслены? Неужели, допустим, на один первый налет «пожаров и возгораний» приходится больше 40 процентов от общего числа?

И тут же: «По закрытым ранее данным (какой дурак им открыл их?), в Москве было полностью разрушено 574 жилых дома, 59 школ, 59 предприятий местной промышленности (союзная промышленность немцев не интересовала?), ликвидировано более 3000 крупных аварий». Заметьте: разрушено полностью! Но вот диво дивное: «Между тем граждане не видели в столице крупных и массовых разрушений». Как же так? В чем дело? Оказывается, «перед войсками МПВО стояла задача ликвидировать пожары, восстановить разрушенное, и требовалось это сделать так, чтобы к утру – никаких следов!» Ну, известное дело, советская показуха… Дураков не сеют, не жнут… Ведь абсолютно не соображают, что лепечут! Можно к утру, допустим, засыпать, даже заасфальтировать воронки от бомб или убрать следы нескольких сгоревших домиков. Но как восстановить или ликвидировать развалины многих полностью разбомбленных промышленных предприятий хотя бы и местного значения, чтобы утром никто ничего не заметил? Разве утром жители этой улицы не спросят: «А куда же девался домик? Такой симпатичный был…» Разве сотрудники названных предприятий не удивятся: «Где же нам теперь работать?..» Пожалуй, так и было бы, если бы данные о немецких налетах не были здесь приукрашены. И вполне понятно, почему газета не указала конкретно ни одно разрушенное предприятие и только одну школу из 59. А ведь еще сказано, что сотни, тысячи домов, школ, предприятий «повреждено». Как им родную столицу-то не жалко…

Да, разрушения были, и под бомбежками погибло около двух тысяч человек. Но, во-первых, все это москвичи видели и знали, хотя, разумеется, как во всяком уважающем себя городе, следы бомбежек старались ликвидировать побыстрей. (Можно себе представить, что творилось бы ныне!..) А во-вторых, эти разрушения не идут ни в какое даже самое отдаленное сравнение с тем, что немецкая авиация сделала, например, 26 апреля 1937 года с испанским городком Герника, в котором из 7 тысяч жителей в этот день погибло 1600 человек; или с тем, что немцы в сентябре 1939 года учинили с Варшавой; или с тем, во что превратили в мае 1940 года Роттердам; или с тем, как они бомбили Англию и ее столицу… Об этом для народного артиста Дурова и для газеты «Куранты», если она жива, полезно рассказать пообстоятельней. С августа 1940 года до июня 1941-го немецкая авиация сбросила на Лондон, на Англию около 60 тысяч тонн бомб, и около 45 тысяч человек было убито, около 50 тысяч ранено. Чего стоит судьба одного лишь Ковентри. За два налета – 15 ноября 1940 года и 8 апреля 1941-го – на него немцы обрушили 800 тонн фугасных и 1600 зажигательных бомб. Город был стерт с лица земли, а с ним вместе и 20 процентов всей авиационной промышленности Англии. И чего это премьер Черчилль не требовал к утру ликвидировать все последствия на летов…

И ведь на этом дело не кончилось… Захватив 30 ноября 1941 года поселок Красная Поляна, что в 27 километрах от Москвы, немцы установили там некое усовершенствованное подобие знаменитой 420-миллиметровой мортиры «Большая Берта», из которой в Первую мировую они снарядами около 900 килограммов палили по противнику на 14 километров. Теперь калибр был немного больше 200 миллиметров, но зато сильно увеличилась дальнобойность. Немцы готовились на- чать артиллерийский обстрел Москвы, может, уже и цели вы- брали вроде редакции «Курантов». Но крупно не повезло: 8 декабря Красная Армия вышибла их из поселка. Однако иначе было дело в 1944 году с обстрелом столицы Англии. Тогда немцы уже имели ракетные снаряды «Фау-1». С 12 июня в течение недели они выпустили с побережья Франции по Лондону более 8 тысяч снарядов. Хотя и не все они достигли цели, но 6 тысяч человек было убито и около 40 тысяч ранено. Потом соорудили пятнадцатиметровые «Фау-2» весом в 13 тонн и дальностью полета до 500 километров при скорости 7 тысяч в час. 8 сентября уже с базы в Нидерландах метнули на Англию более тысячи ракет, в том числе – 600 на Лондон. Погибло около 10 тысяч англичан. А Москва не только в сентябре, но и в июне 1944 года была уже вне досягаемости фашистских ракет.

Можно добавить еще, что бомбежка Москвы, ее разрушения не идут ни в какое сравнение и с тем, что англо-американская авиация, прежде всего ради нашего устрашения, в свою очередь, сделала за три налета 13–14 февраля 1945 года с Дрезденом, где под бомбами погибло 135 тысяч жителей и разрушено 35,5 тысячи зданий, с Гамбургом, Лейпцигом, Кёльном; с тем, наконец, что союзники и мы сделали с Берлином…

Почитали бы вы, Лев Дуров, упоминавшийся «Берлинский дневник» русской красавицы княжны Васильчиковой. Вот несколько ее записей за 1943 год: «23 ноября. Вчера ночью была разрушена большая часть центра Берлина…» «24 ноября. В одном квартале от нас, на углу Лютцовштрассе, выгорели все дома без исключения… В кварталах четырех от моего министерства рухнули все дома по обеим сторонам улицы… На площади Лютцовплац все дома сгорели… На другом берегу Шпрее все дома разрушены… Зрелище бесконечных рядов сгоревших или все еще горящих зданий, наконец, проняло меня: мне сделалось жутко. Целый район уничтожен за одну ночь! Я пустилась бежать и бежала не останавливаясь, пока опять не оказалась на Лютцовштрассе, где рухнуло здание как раз в тот момент, когда я пробегала мимо…» «25 ноября. Сегодня в зоопарке пристрелили всех зверей, так как их клетки повреждены, и побоялись, что они разбегутся…» «26 ноября. Кикер Штумм сейчас в России. На его улице не осталось ни одного целого дома. Мы спросили пожарных, живы ли жильцы. Кажется, да, сказали они, а вот их соседей завалило в подвале, все погибли, все триста!»… «8 декабря. Был налет на Лейпциг (где мы еще недавно в пути так вкусно обедали). Город практически уничтожен…» Что же, Лев Дуров, вот так было и в Москве, в небе над которой немецкие самолеты гонялись за русскими? И как не совестно старому человеку перед Героем Советского Союза Виктором Талалихиным, ночью 7 августа сбившим тараном немецкий «хейнкель», перед всеми не щадившими своей жизни защитниками Москвы на земле и в воздухе…

Почему у Иваненко дрожал голос

Нередко мы становимся очевидцами массовой деморализации… 19 апреля, в 58-ю годовщину восстания в Варшавском гетто, думская фракция «Яблоко» дрожащим голосом Иваненко предложила почтить память жертв еврейского холокоста вставанием. Почтить память – благородное дело. Но в данном внезапном случае возникало много вопросов, неясностей, противоречий, начиная с самого числа жертв. Ведь разные источники указывают совершенно разные цифры в огромном разбросе. Так, в фильме «Ночь и туман» (1955) говорилось, что в одном только Освенциме погибли 9 миллионов евреев. А в самом Освенциме мемориальная доска сообщала об уничтожении здесь 4 миллионов человек, причем вовсе не только евреев. Эта цифра фигурирует во многих справочниках. Так, в однотомнике «Великая Отечественная война» (М., 1985) читаем: «В лагере было уничтожено свыше 4 миллионов человек 27 национальностей, в основном граждан Польши, СССР, Югославии, Чехословакии, Франции, а также евреев и цыган из разных стран». Но в прошлом году белорусский журналист Евгений Ростиков писал в «Завтра» (№ 332), что мемориальную доску сняли и «вместо 4 миллионов заговорили об одном миллионе. А недавно вернувшийся из Польши адвокат Валерий Ерчак привез путеводитель по Освенциму, изданный в 1997 году, где указана цифра 360 тысяч, в том числе и евреев».

Но дело не только в опровергающих друг друга цифрах. Было непонятно и другое: что, отныне высший законодательный орган страны будет чтить жертвы и всех национально-освободительных восстаний и всех геноцидов, или это все та же извечная еврейская претензия на «избранность»? Если чтить всех, то почему начали с неведомых нам польских евреев, а не с родных белорусов, допустим, или с соседей-китайцев? Если в алфавитном порядке, то почему не с армянского геноцида 1916 года? А если это претензия на «избранность», то ее следует назвать еще и провокацией, и спекуляцией на крови. С какой же стати поощрять эту унизительную для других народов выходку «Яблока», которая строилась в расчете именно на внезапность, нахрап? Поэтому одни думцы встали, другие нет. Ожидавшегося единства на почве стеснительности не получилось. Ведь голос Иваненко потому и дрожал, что ему был ясен провокационно-спекулятивный смысл его предложения. Правильную оценку выходке «Яблока» тут же, с ходу дал Жириновский. А т. Зюганова в этот день пригласили на передачу «Герой дня». К сожалению, он не имеет по иным весьма важным вопросам ясной позиции. Так вел себя и тут. Он всегда склонен выдавать желаемое за действительное. Чего стоит одно лишь его давнее заявление на митинге 9 мая 1994 года, что 50-летие Победы мы будем праздновать в свободной России, или его недавний призыв: «Построим новый «Курск» на народные деньги!» У кого они, эти народные деньги? Он и на этот раз не изменил своей закоренелой склонности: уверял, что в Думе на призыв Иваненко не встали всего два-три человека. А выступление Жириновского, у которого надо бы учиться смелости, решительности, напору, быстроте реакции, т. Зюганов назвал глупостью. А в итоге всю остроту вопроса утопил в отвлеченных рассуждениях о жертвах Отечественной войны. Журналист его прямо спросил: «Был русский холокост?» И лидер КПРФ обязан был перед лицом народа и своей партии прямо и четко ответить: «Да, был. И еще какой!» А он пустился в «общечеловеческие» разговоры о том, что надо чтить «всех, кто сражался и погиб». Словом, лидер коммунистов целиком поддержал прозападное «Яблоко». После этого чего ж удивляться тому, что секретарь ЦК КПРФ тов. Кравец в эти дни выступил в защиту НТВ, которую, мол, лишают свободы слова, а коммунист Шандыбин кинулся защищать персонально Киселева, поскольку-де он русский, а его хотят заменить американцем. Ему, видите ли, от русского приятней получать плевки…

Недобиток, Gaujugendführer Matvienko и антисемит Гусев

21 апреля явилась к Сванидзе в «Зеркало», разумеется, в очередном новом наряде от Диора, непотопляемая комсомолка Матвиенко. На прежней стезе она была так неутомима и проворна, что дошла до должности секретаря Ленинградского обкома комсомола. А теперь – самая большая в правительстве специалистка по холокосту и великий друг еврейского народа. Чуть раньше она душевно беседовала на эту тему с тем же красивым евреем Сванидзе, которого иногда называют фашистским недобитком не только за то, что он назвал комсомол «гитлерюгендом». (И ведь даже за это никто не съездил оратору по вывеске, а только, как принято у этих патриотов, прошамкали со страниц «Правды» и «Советской России» свою самую страшную угрозу: «Мы оставляем за собой право…») Так что сидела тогда эта габаритная обкомовская дама, а на лбу у нее, как вы понимаете, полыхал ярлык – «Нitlerjugend, Gaujugendführer Matvienko». Это ничуть не мешало ей быть любезной. Дама привыкла получать оплеухи и подзатыльники. В свое время Явлинский прямо заявил, что Матвиенко погрязла в коррупции. И что же? Проморгала. Хотя всем давно известно, что Явлинский – прирожденный демагог, как сказал по ОРТ Максим Соколов в день рождения Пушкина. И Матвиенко прекрасно знает это, но, будучи лучшим другом еврейского народа, она не смеет достойно ответить Явлинскому.

Тогда сытая мадам сказала Сванидзе: «Мы помним с вами (с недобитком) 60—70-е годы, когда в общем-то был антисемитизм на государственном уровне…» Интересно. В шестидесятые? На государственном? Что ж, начиналось при Хрущеве, что ли, которого выставили из Кремля в 1964 году? Да почему же тогда евреи до сих пор души в нем не чают? Даже памятник ему на могиле смастачил не кто-нибудь, а Неизвестный, еврей. А продолжалось при Брежневе?

Недобиток поправил собеседницу:

– Нет, государственный антисемитизм свирепствовал у нас в стране не только в 60—70-е годы, а еще с 30-х! Мой папа, еврей Карл, секретарь парткома Политиздата при ЦК КПСС, все это изведал на собственной еврейской шкуре…

– Да-да, конечно, еще с 30-х! – тотчас согласилась мадам.

Значит, как только Троцкого выставили из страны, так сразу и взялись возводить антисемитизм на государственный уровень. Это кто же? Да, конечно, люди, занимавшие важные посты в стране: вначале Зиновьев, Каменев, потом – член Политбюро и секретарь ЦК Каганович, глава НКВД Ягода, нарком иностранных дел Литвинов, редактор «Правды» Мехлис, редактор «Известий» Стеклов (Нахамкис), начальник Политуправления Красной Армии Иван Сергеевич Гусев (Яков Давидович Драбкин), его преемник Гамарник, Ярославский (Губельман)… Подумать только, все евреи, а какие свирепые госантисемиты были!

Но, конечно, не только евреи были у власти, имелись и русские: член Политбюро и председатель Совнаркома Рыков, потом на этом же посту – Молотов, а также члены ПБ и зампреды СНК Куйбышев, Андреев, член ПБ и секретарь ЦК Киров, глава НКВД Ежов, секретарь Сталина – Поскребышев. И все, как на подбор, женаты на еврейках, – Маршак, Жемчужина, Коган, Маркус и т. д. Вот как ловко замаскировались, антисемиты проклятые! У вас, мадам Matvienko, муж, случаем, не еврей?

Списки Сталина

А уж в сороковые годы госантисемитизм вообще не знал границ. Чего стоит такой, например, живописный фактик. 60 лет тому назад, 16 марта 1941 года, было опубликовано постановление правительства о первом присуждении Сталинских премий. 165 деятелей культуры стали лауреатами, получили по 100 и 50 тысяч, что по тем временам были очень хорошие деньги. Вам, мадам Матвиенко, вашему рахитичному правительству, уж если оно само ни на что не способно, следовало бы не лясы точить с недобитками о холокосте, а достойно отметить юбилей этой грандиозной акции советской власти в поддержку и развитие всех видов и форм советского искусства.

И вообразите, из 165 сталинских лауреатов 35 были евреи. Вот что вытворял антисемит Сталин, а! Посчитайте, мадам, какая это часть, сколько процентов. Причем, среди лауреатов оказались не только такие известные, возможно, даже и вам фигуры, как Исаак Дунаевский и Борис Иофан, Асаф Мессерер и Григорий Козинцев, Алексей Каплер и Матвей Манизер, Марк Рейзен и Юлий Райзман… Нет, здесь были и такие скромные служители муз, как Яков Григорьевич Лихтенберг, Григорий Павлович Гольц, Соломон Яковлевич Коган, Абрам Григорьевич Кричевский, Аркадий Менделевич Шафран, Абрам Наумович Козаков, Леонид Соломонович Любошевский и др.

И нельзя не заметить, что столь весомая доля евреев была не только в первом списке лауреатов, но и во всех последующих. И для многих евреев из этого списка награда 1941 года была лишь первой, за ней последовали другие, и весьма обильные. Так, Манизер получил еще две Сталинских премии и звание народного художника; дирижер Файер и кинорежиссер Эрмлер – еще по три и тоже звание народного; Марк Донской и Сергей Юткевич – тоже по три и звание народного плюс Героя Социалистического Труда; Михаил Ромм – еще четыре, то есть всего получил пять Сталинских премий, за что отплатил сталинской эпохе провокаторским фильмом «Обыкновенный фашизм», недавно опять расхваленным мудрецами «Правды»; Юлий Райзман – еще шесть (!) премий и, конечно, звания Героя и народного. Примечательно, что в 1946 году Эрмлер и Райзман получили сразу по две премии. Вот до какого изуверского антисемитизма доходил тиран. Любопытно и то, что с 1936 года художественным руководителем Большого театра – первого театра страны! – был народный артист Самуил Абрамович Самосуд, лауреат первого призыва и двух последующих, а в 1943 году его сменил на этом державном посту и оставался до 1948-го народный артист Арий Моисеевич Пазовский, тоже в итоге трехкратный Сталинский лауреат…

Такую «антисемитскую» преемственность на государственном уровне можно было наблюдать не только в искусстве, но и в других, весьма далеких от него областях. Например, первым начальником Политуправления Красной Армии был упоминавшийся Гусев (Драбкин), его в 1929 году сменил Ян Борисович Гамарник, который в 1937 году, видимо, не выдержав государственного антисемитизма, застрелился, его сменил Лев Захарович Мехлис. А вот еще один интересный антисемитский списочек: Л. Вильк, М. С. Вовси, Б. И. Гельштейн, В. А. Готлиб, А. М. Гринштейн, Б. И. Збарский, А. Ю. Канель, Б. Б. Коган, М. Б. Коган, Л. Г. Левин, М. И. Певзнер, В. Е. Невзлин, Я. Л. Раппопорт, М. Я. Серейский, Я. С. Темкин, Н. И. Фейгин, А. И. Фельдман, Б. А. Шемелиович, М. М. Шерешевский… Что за честная компания? А это врачи одной больнички. Да как так могло получиться – сразу столько евреев вместе и что это за больничка? Оказывается, Кремлевка, тоже, как Большой театр, первая в своей сфере. Там, как известно, лечились и Сталин, и все высокопоставленные лица. То есть целая синагога под боком у высшей власти, под носом у Иосифа Виссарионовича. Вы говорите, «список Шиндлера», спасителя евреев? А это списки Сталина, которого все время обвиняют в подозрительности, недоверчивости и антисемитизме.

Можно для полноты еще один государственный списочек дать: Яков Саулович Агранов, Лев Николаевич Вельский, Матвей Давидович Берман, Лазарь Иосифович Коган, Семен Григорьевич Раппопорт, Семен Григорьевич Фирин, Нафтель Френкель… Что за компашка? А это все подручные Генриха Гершелевича Ягоды, начальники лагерей и т. п.

Лакмусовая бумажка госидиотизма

Вам следовало бы, мадам Матвиенко, подумать обо всех этих фактах, прежде чем каркать на всю страну о нашем госантисемитизме или о том, что отношение к холокосту это «лакмусовая бумажка цивилизованности», «своего рода индикатор, по которому другие государства могут судить, может ли та или иная страна считаться демократической». Есть немало показателей, свидетельствующих об истинной цивилизованности общества и государства. Это, например, такие важные вещи, как развитие образования и культуры, забота о материнстве и детстве, обеспечение старости, уровень занятости населения и т. д. Ельцинская банда начала свое правление с отмены звания «Мать-героиня». Вы и ваше правительство, мадам, продолжаете эту политику удушения народа, вы перечеркнули все показатели истинной цивилизованности и ввели свой, единственный – отношение к холокосту! Так от вас требуют Америка, Израиль и Явлинский…

Она заявила радостно: «Многолетняя стена умолчания о проблеме (?) холокоста наконец у нас разрушена. Россия впервые высказалась вполне определенно по такой теме, и она становится в ряд цивилизованных государств». Это не просто образец невежества и скудоумия. Это политическая провокация и грязная клевета высокопоставленного чиновника на свою страну. О преследовании евреев немецкими фашистами у нас во весь голос говорили еще до войны, сразу после прихода Гитлера к власти. И было это в ту пору, когда хваленые вами западные демократии на брюхе ползали перед Гитлером и не смели возразить ему ни словечком. А почитали бы вы, любезная, между посещениями двух выставок мод, материалы созданной в ноябре 1942 года Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. В ее состав, между прочим, вместе с академиком Бурденко, писателем Толстым, летчицей Гризодубовой, митрополитом Николаем входили, как всегда и везде, два академика-еврея – Тарле и Трайнин. Но она знать ничего не желает, а, представьте себе, ликует на глазах во всем ограбленного народа: «Мне думается, что поворот государственной политики в эту сторону (то есть от «госантисемитизма» к «индикатору» и «лакмусовой бумажке») говорит о том, что Россия действительно избрала демократический путь и она хочет во всех сферах образования и культуры стоять в одном ряду с цивилизованными государствами». Выслужилась. Свела всю культуру, демократию и цивилизованность к «проблеме холокоста». Вот он, госидиотизм на правительственном уровне.

Мадам предлагает своему теледружку: «Давайте выйдем сегодня на улицу хотя бы даже Москвы и спросим, знают ли люди трагедию холокоста, хотят ли знать по-настоящему, что произошло». Вот ее забота! Вот ее печаль! А знает ли она, что произошло с ее собственным народом? Ведь за всю передачу, вздыхая и охая о «лакмусовой бумажке», мадам ни словом не упомянула о страданиях и жертвах советских людей. Будто их и не было! Одни евреи страдали… Вы бы лучше, милашка, спросили у молодых прохожих, у подростков и детей, что они знают о Великой Отечественной войне, о ее победах и неудачах, о героях и жертвах. Вы сами-то кого можете назвать из генералов, кроме Власова? Ведь такие ваши друзья, как Сванидзе, Киселев, Сорокина, по заказу тех, кому надо отбить у народа историческую память, за высокую плату ежедневно лгут и клевещут на Великую Отечественную, на ее победы, на ее героев. И вот теперь вице-премьерша старается не отстать от этой банды духовных убийц…

Валентине Ивановне грозит Мадагаскар

Людмила Палиевская писала 16 марта 2000 года в «Парламентской газете»: «Для жертв фашизма, проживающих сейчас на территории Советского Союза, выделяемая немцами компенсация в 15–20 раз меньше, чем для узников фашизма, живущих в странах Западной Европы, США, Канады, Израиля». Это с какой же стати такая оскорбительная дискриминация? Вызывают изумление и такие факты. Немцы угнали в рабство из Российской Федерации 1 906 661 человека, с Украины – 2 102 234. Как видим, цифры в грубом округлении примерно равные. Но в Россию вернулись по собственной воле 1 563 323 человека, то есть подавляющее большинство, а на Украину – 1 114 132, то есть лишь половина. Но в итоге жертв фашизма, которым полагаются выплаты, на Украине оказалось в два раза больше, чем в России. Да еще и выплата российским гражданам определена в полтора раза меньше, чем украинским. В чем дело?.. Сейчас из узников нацизма в России осталось в живых лишь 250 тысяч, но оформление документов для получения выплат обложили такими бюрократическими преградами, что пока сумели оформить эти документы лишь 20 тысяч. И в других странах уже началась выплата, а наши все еще будут ждать. Вот чем – конкретными сегодняшними вопросами помощи жертвам нацизма, а не безграмотной и лживой болтовней о госантисемитизме, не воспоминаниями о том, как ваша матушка шестьдесят лет тому назад прятала от немцев у себя в подвале еврейскую женщину с двумя детьми, следует вам заниматься, мадам. На Украине этим как раз и занимается ваш коллега – первый вице-премьер, в Белоруссии даже сам президент. А кто у нас? Да уж не Починок ли? А может, Клебанов, герой эпопеи «Курска»? Нет, оказывается, какой-то посол по особым поручениям.

Кстати, мадам, когда в следующий, сто первый раз будете рассказывать, как ваша мать спасла еврейку, то поведайте наконец, когда именно это было, в каком городе или селе, как звали спасенную, – вы же не можете забыть ее имени, если она, по вашим словам, десять лет приезжала к вам погостить. Моя тетка во время боя в нашей деревне тоже спасла одного человека от немцев, при этом ее ранило в руку. Он был красноармеец, тоже раненый, кто по национальности, она его не спрашивала, может, и еврей. Случилось это в конце декабря 1941 года в деревне Рыльское Куркинского района Тульской области. Звали тетку Елена Евдокимовна Бушина.

А если хотите узнать, что такое настоящий государственный антисемитизм, то познакомьтесь хотя бы с планами нацистов выселить всех евреев на остров Мадагаскар. План не удался. Но вас и Сванидзе я хоть завтра выслал бы на Мадагаскар как оголтелых провокаторов антисемитизма. Инвалид войны И. Суворов писал в прошлом году: «Матвиенко может стать такой же одиозной фигурой, как Гайдар и Чубайс, проклятые народом». Товарищ Суворов, она уже стала такой фигурой. Между прочим, говорят, в Антананариву, столице Мадагаскара, есть прекрасный дурдом.

А о нем тоскует Баку

В эти же предпраздничные дни в Доме кино проходило торжественное вручение каких-то премий. Заправлял всем на сцене известный «азербайджанец» Гусман. Вдруг ни с того ни с сего он злобно бросает в зал: «Подонки и твари, сидящие в Думе, отказались встать и почтить память жертв холокоста. Ведь евреев истребляли только за то, что они евреи. Давайте почтим!» И что же? Никто не вышел на сцену и не сказал ему: «Советский Союз, наш народ пережили пять холокостов. Ваш главный довод – нас истребляли только за то, что мы евреи. Но и нас в захваченных городах и деревнях истребляли только за то, что мы русские, белорусы, украинцы и живем на этой земле: фашисты готовили Lebensraum для себя. Однако еще беспощадней они истребляли нас за то, что мы защищали свою родину. Попавших в плен сотнями тысяч, дивизиями отправляли в душегубки. Так кого же прежде следует почтить, кто более достоин памяти потомства – те, кто с оружием в руках сражался и победил, или те, кто со звездой Давида на груди обреченно брел в лагерь смерти? И что, почтил хоть раз израильский парламент память советских, русских героев, своих спасителей? Знаешь ли ты, киношный пустозвон, хотя бы о том, кто 27 января 1945 года спас узников Освенцима, где было много оставшихся в живых советских граждан, в том числе евреев? Или думаешь, что в Освенциме были одни евреи, а освободили его американцы, как уверяли твои сородичи на телевидении?» Увы, никто не сказал ничего подобного Гусману. Вместо достойного ответа весь зал поднялся и молча уставился на азербайджанца. Ах, если бы отправить его в родной ему Баку подметать улицы… А ведь и Дума никак не ответила на публичное оскорбление…

На наших глазах умирают товарищи…

А 8 мая в Кремлевском дворце шел праздничный концерт. Было много прекрасных выступлений. С небольшой замечательной программой выступила фронтовая сестра милосердия Элина Быстрицкая. Как она прочитала стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». Как сильно прозвучали в этот день слова:

И вдруг выскакивает гражданин Газманов и во все воронье горло начинает:

– Господа офицеры!..

Что за господа? Какие господа? Откуда взялись? Мы только что видели, как, рванув на груди рубаху, умирали товарищи. В зале сидят участники Великой Отечественной войны, офицеры Красной Армии, старики, к которым за всю жизнь никто никогда так не обращался. Да и сейчас в армии говорят «товарищ». По воспоминаниям Павла Кудинова, руководителя Вешенского восстания 1919 года против живодерской троцкистской политики «расказачивания», даже восставшие сохранили обращение «товарищ». А если «господа» и в связи с Отечественной войной, то это следует расценивать только как обращение к немцам или к власовцам. Но происходит невероятное: весь зал (сколько там тысяч мест – пять, десять?) встает и слушает весь вопеж такого же провокатора, как Иваненко, стоя. Да неужели из этих тысяч так никто и не понял, как он сейчас выглядит и как смотрит на него вся страна. Право, впечатление такое, что если бы хор запел «Deutsсhland über alles» и при этом три первых ряда встали бы, то немедленно вскочил бы и весь зал… Что, слишком мрачно? Придумайте, кто может, что-нибудь повеселей…