II
ЛЕТНИЕ ДОСПЕХИ, ЗИМНИЕ ДОСПЕХИ
На третьей неделе июня наконец-то в Анахронезм пришла настоящая сказочная жара. Рыцарям пора было переходить на облегченные доспехи, а у барона Николая таковых никогда не было, – обычно летом он подвиги даже и начинать не пробовал. Донья Маня пообещала достать что-нибудь подходящее через одну свою знакомую, работавшую в магазине рыцарского снаряжения, но не раньше конца месяца. И пока тянулось ожидание, рыцарь и оруженоска занимались исключительно подвигами бытового характера. Наведя порядок в квартире доньи Мани, они временно переместились в замок барона Николая, чтобы и там произвести генеральную уборку. Рыцарь работал без огонька, говорил, что нет смысла заниматься уборкой там, где никто не живет (возвращаться туда, в свою прежнюю жизнь, он категорически отказывался), но донья Маня сумела убедить его закончить и это дело.
– Там, где нас нет, тоже должно быть хорошо, – говорила оруженоска. – На чистоту и гость слетается, и сдавать можно…
Самым интересным моментом в том процессе стала чистка антресолей. Барон Николай не разбирал их лет десять, не меньше – то руки не доходили, то ноги не доставали. И вот, наконец, рыцарь и оруженоска отворили форточки, закатали рукава и принялись за очередной пыльный подвиг.
– О, сколько нам открытий чудных готовит эта антресоль, – декламировал по памяти барон Николай, подавая сверху всяческое барахло.
Здесь были клюшки, удочки, древние настольные игры типа костей и домино, коробки с елочными шарами и украшениями, неиспользованные хлопушки и бенгальские огни, тубус с рулоном старых календарей вперемешку с чертежами каких-то подземных ходов, санки и годные только для езды по паркету счеты.
Помимо всей этой всячины, выудили из пыльных закромов корзину, до верху забитую старыми детскими рукавичками. Все они были непарные, ветхие, поеденные молью, перепачканные и выцветшие. Донья Маня подивилась находке и посмотрела на рыцаря с подозрением.
– Ты же говорил, что у тебя нет перчаток!
– Нашлись? – удивился и барон Николай. – Я уж думал, что они давно канули.
Донья Маня нахмурилась. Что-то нехорошее прошло через ее лицо.
– Откуда это у тебя? – спросила она.
Барон Николай смутился, – он всегда смущался, если его обвиняли в чем-то незаслуженно, зато от заслуженных обвинений отнекивался на самом голубом глазу, комар носа не подточит.
– Нет, не подумай чего… – забубнил он. – Сейчас объясню. Понимаешь, у меня не было денег на перчатки, а подонков кругом развелось столько, что хоть каждый день новую пару раскидывай. Вот я и стал подбирать на улицах потерянные детьми варежки. Впрок, так сказать. А то, что они детские, – так мне не носить же: главное, что ритуал соблюден. Думаю: наберу побольше, а потом буду кидаться ими в рожи всякой сволочи, чтобы… Ну, ты поняла. А когда набрал, запропостил куда-то эту корзину, так и не нашел потом. Да этим рукавицам сто лет в обед. Впрочем, может быть, пригодятся еще?
– Не смей, – оруженоска шлепнула рыцаря по руке, которой он полез, было, в коробку. – Не трогай. Их надо немедленно выбросить.
– Почему?
– Подбирать потерянные рукавицы – плохая примета. Моя бабушка говорила, что таким образом ты принимаешь вызов чужой судьбы. А судеб тут, – она помешала рукой разноцветный ворох, – немало, прямо скажем.
Приметы начинают действовать в тот момент, когда мы узнаем об их существовании. Как говориться, не тронь лиха, – проживешь тихо.
На следующий день донья Маня пошла в свою школу по каким-то там несрочным летним делам и вернулась заплаканная. В ответ на расспросы барона Николая она протянула ему газету «Ночной Анахронезм» и обвела мокрым от слез пальцем заметку «Ужасы культуры».
«Странные дела происходят по вечерам в нашем Парке Культуры имени Гонзика и Маржинки, – рассказывала заметка. – В тихих аллеях завелось таинственное чудовище, по всем приметам напоминающее сухоходящую рыбу Вылиз. Чудовищные биологи комментируют: это существо заморского происхождения и в наших краях не водится. Те же ученые утверждают, что оно крайне опасно для жизни: нападает без предупреждения, набрасывается из-за угла, слизывает с человека одежду, обувь, волосяной покров и татуировки, а может и вообще зализать до смерти. Положение усугубляется тем, что в Парке Культуры находится знаменитый пряничный Дворец Творчества Юных Бюргеров (ДТЮБ), и, стало быть, прогуливаются в столь опасном месте в основном несовершеннолетние дети. Уже четверо юных бюргеров пострадало от нападения якобы не существующего в наших широтах монстра, и лишь то обстоятельство, что сейчас каникулы, не позволяет принять критической ситуации массовый характер. Доколе нам терпеть такой ужас? Неужто в нашем славном городе перевелись рыцари и некому защитить бедных детей? Неужели мы отдадим их на растерзание заморскому чудищу!?»
– Жаль, – сказал на это барон Николай.
Он понял, почему плачет донья Маня: это был дворец, где занимались дети из ее школы, возможно даже, что и среди пострадавших были ее ученики. Впрочем, если бы это были другие дети, она все равно бы приняла это сообщение близко к сердцу. Но в данном случае рыцарь не чем не мог помочь ни ей, ни детям, он мог только выразить сочувствие и принести соболезнования. А поскольку пафоса он не любил, то он и сказал лишь: «Жаль».
– Что жаль? – не поняла оруженоска.
– Жаль, что я рыбу не переношу, а то бы я взялся за этот подвиг.
– Подвиг? – оруженоска вытерла слезы и оживилась. – А это идея… Как же я сама не додумалась…
– Постой, – испугался такой оживленности рыцарь, – ты не поняла: я действительно не переношу рыбу.
Но донья Маня уже развязывала надетый на барона Николая фартук и стаскивала с его рук резиновые хозяйственные краги.
– Как это не переносишь? – спросила она походя, разыскивая чехол с рыцарским оружием.
– А разве я тебе не говорил? – занервничал рыцарь. – Совершенно не переношу даже запаха, терпеть ее не могу. И не ем ее никогда.
– А тебя есть ее никто не заставляет, – сказала оруженоска. – И нос можно ваткой заткнуть, если уж на то пошло.
– Но как же… как же без летних доспехов?
– Ничего, один подвиг можно и без доспехов совершить: еще и ценнее получится.
И барон Николай понял, что дело решенное и обжалованию не подлежит.
Поскольку Парк Культуры располагался совсем неподалеку от рыцарского замка, решили пойти пешком. Рыцарь все-таки напялил на себя зимние доспехи (чтобы чудовище не слизало чего-нибудь жизненно важного) и теперь маялся от жары и стеснения в движениях.
– Постой, помедленнее, – ворчливо одергивал он вырывавшуюся вперед оруженоску. – Я не могу так быстро… Нет, ну кто ж это совершает подвиги летом! Ну какие летом подвиги? Я вообще летом не могу о делах думать.
– А ты не думай, ты действуй, чего тут думать!
– Летом надо отдыхать, а не действовать. Небось, все рыцари в отпусках, все нормальные герои разъехались по пансионатам, по домам отдыха, один только я пыхчу, как нанятый.
– Отдыхать надо активно, – ехидничала донья Маня. – Лучший отдых – перемена подвига.
Но подойти к воротам им не удалось. Кордон из десяти вооруженных всадников загородил дорогу, – в парк никого не впускали. Небольшая, но шумная толпа зевак гудела вокруг всадников и создавала нервозную обстановку.
– В чем дело? – рыцарь остановился, снял шлем, вытер с лица преждевременный пот.
Оруженоска, не выпуская из рук оружие, отправилась в народную гущу выяснить, что же происходит.
– Поздравляю, – сказала она, вернувшись, – ты оказался не единственным рыцарем, который пыхтит, как нанятый, а не поправляет здоровье в пансионате.
– Опередили? – с облегчением спросил барон Николай.
– Да, – кивнула донья Маня, – с минуты на минуту сюда для сражения подъедет известный в свете доблестный рыцарь Дон Капитон. Он-то и будет побеждать рыбу. Уже все готово к сражению – и масло привезли, и панировочные сухари.
– Подъедет? – убедившись, что сражаться не придется, рыцарь решил поупорствовать. Он поставил шлем на мостовую и расшнуровал кожаный воротник. – Постой, но мы же прибыли раньше него. Почему же ему такие привилегии?
– Вот это его вассалы, – оруженоска показала на всадников, – они все приготовили и застолбили место. Ты бы еще дольше наколенники застегивал!
Барон Николай как-то неудовлетворенно мотнул головой. В этот момент с противоположной стороны улицы к воротам подъехала и остановилась пышно раскрашенная карета с двумя кучерами, запряженная тройкой отборных лошадей. Из нее вышел красавец-мужчина, одетый просто, но дорого: кудрявый парик, черные лосины, ботфорты на платформе и шикарный крестоносский дождевик. Барон Николай машинально перевел глаза на свои нечищеные с ранней весны сапожищи и подумал, что конкуренции с этим типом ему не выдержать. Народ завопил от радости, находившиеся в толпе женщины (их было большинство) метнули в прибывшего залп разноцветных букетиков. Дон Капитон раскланялся, бросил в толпу несколько воздушных поцелуев, поправил висевший на бедре меч и без лишних церемоний пешком отправился в Парк Культуры. Трое всадников преданно проследовали за ним.
– Ну ладно, пойдем! – Барон Николай одернул оруженоску, которая уж слишком увлеченно уставилась на не своего рыцаря. – Об остальном узнаем из новостей.
И он сгрузил на нее сверх оружия еще и бесполезный теперь шлем.
Какой-то неприятный осадок остался на душе барона Николая после этого неудачного марш-броска. Как будто он дал осечку, как будто у него что-то перехватили и принизили его рыцарское достоинство, как будто отняли у него кусочек славы и полкоролевства в придачу. Впрочем, зачем ему слава и полкоролевства? У него и так есть все, что нужно рыцарю: оруженоска, конь, крыша над головой. А летние доспехи – дело наживное. И все же что-то не давало ему покоя. На следующее утро он даже не включил чудо-ящик и не стал слушать радио. Только выйдя из ванной и увидав, как донья Маня читает газету, он с деланным равнодушием спросил:
– Ну, чем там закончилось дельце? Рыбу зажарили?
– Ничего не понимаю… – смятенно произнесла оруженоска, отрывая взгляд от газетного листа.
Ее тревожный тон как-то сразу положительно подействовал на рыцаря: он почувствовал, что его достоинство не совсем еще втоптано в грязь, и очень сильно воспрянул.
– И что же там такое непонятное? – спросил он, молодецки растирая свой животик полотенцем.
– Тут написано, – стала рассказывать донья Маня, – что Дон Капитон вовсе не сражался с рыбой… Что рыбу никто в парке не нашел, что она прячется. Что это, оказывается, не так-то просто – разыскать там рыбу…
– Ну и? – заинтересовался рыцарь.
– И он – этот Дон Капитон – теперь вселился в пряничный дворец, и будет там жить, пока не обнаружит в парке рыбу и не уничтожит ее.
– А как же дети? – не понял рыцарь. – Где они будут теперь творить?
– Вот именно: где и что?! – вскрикнула донья Маня, потом скривила губы и беззвучно зарыдала в газету. – Детям теперь одна дорога – на улицу… Мы этот дворец… с таким трудом… выбивали…
– Ну, может, им предоставят другой дворец, – предположил барон Николай.
– Как же! Держи карман! – плакала донья Маня. – Специально все сделали, пока каникулы: дети в лагерях, педагоги в отпуске, весь персонал тоже черт знает где… Приедут в августе, а тут – ни кола, ни дворца…
– Слушай, чего ты все время ревешь! – укорил ее барон Николай. – У тебя что – рыцаря нет, что ли!
Оруженоска подняла глаза и удивленно уставилась на обернутого полотенцем рыцаря.
– Прости, – всхлипнула она, – это я машинально. Все никак не привыкну, что рядом со мной теперь есть… настоящий рыцарь, все забываю… что я не одна…
Они вновь явились к воротам парка, когда уже изрядно потемнело. Барон Николай на этот раз не надел доспехов, а пошел налегке – в потертых джинсах, в толстовке, – и теперь все время мерз: земля еще не прогрелась, и вечером холодало рано.
Ворота парка были освещены факелами и крепко заперты, там и сям висели фосфоресцирующие таблички «Частная территория». Двухсотлетние дубы и столетние вязы, знакомые рыцарю с детства, уже не перешептывались о пустяках; рыцарю показалось даже, будто они протягивают свои ветви сквозь прутья ограды и умоляют освободить их. Возле калитки стоял привратник в латах с алебардой в руках, еще двое латников раскидывали кости в охранной будке. Барон Николай и донья Маня в растерянности остановились возле калитки, и привратник, хотя они и не спешили войти, на всякий случай загородил дорогу алебардой.
– Пропуск, – сказал он безо всякого выражения.
– У нас нет пропуска, – ответила оруженоска. – Нам нужно видеть доблестного рыцаря Дона Капитона.
– Приходите завтра в восемь утра, – посоветовал привратник, – их доблесть в это время будет выезжать по делам, вот и поглядите на него издалека.
– Вы не поняли, – продолжала оруженоска, – нам нужно с ним поговорить. У нас к нему дело, нам необходимо кое-что важное выяснить.
Лицо привратника не выразило никаких эмоций. Все так же бесстрастно он пояснил:
– На прием к их доблести надо записываться у секретаря, но хочу предупредить, что очередь очень большая, и аудиенции расписаны на месяц вперед. У их доблести очень много денег, но очень мало времени, поэтому второе он ценит дороже.
Барон Николай и донья Маня опешили. Рыцарь рванулся вперед:
– Эй, служивый, твой хозяин что – доктор? Чего это ради я к нему на прием должен записываться? Плевать я хотел на его деньги. Я, служивый, твоего Дона Капитона хочу вызвать на дуэль! Есть у меня подозрения, что он – порядочная скотина.
Но привратника такие слова не удивили. Он, ничуть не изменившись в лице, ответил:
– Для этого вам нужно записаться на прием к адвокату его доблести, – спорными и раздорными делами занимается именно он. И потом…
Привратник оглядел рыцаря оценивающе, не решаясь высказаться дальше.
– Их доблесть с вами сражаться не будет, – понизил он голос.
– Это почему? – спросила оруженоска.
– Их доблесть принимает вызовы только от равных ему по доблести рыцарей. А у вас, как я вижу, даже соответствующего обмундирования нет. – И он добавил совсем тихо, так, чтобы даже его товарищи в будке не услышали: – Уходите вы, отсюда, ребята, от греха подальше, не связывайтесь…
Видя, что рыцарь и оруженоска продолжают стоять в растерянности, привратник разгладил свои пышные усы и совсем тихо сказал еще кое-что:
– Если только вы принесете рекомендательное письмо от какого-нибудь известного деятеля, от выдающегося лица – их доблесть это страсть как любит. А так – без обмундирования, без рекомендации – совершенно бесполезно.
Рыцарь и оруженоска постояли еще немного неизвестно зачем, помялись, попереминались с ноги на ногу, но никакого чуда не дождались. Тогда оруженоска решительно потянула барона Николая за ремень и, отойдя подальше от калитки, шепнула:
– Я знаю одну прореху в ограде. Если они ее еще не обнаружили, у нас есть шанс!
Они спокойно прошли еще несколько метров, пока не убедились, что охрана больше не видит их, потом скользнули в кусты и долго крались вдоль ограды.
Прореха оказалась на месте – едва разглядели ее в сумерках. Оруженоска легко бочком проскользнула между разогнутых прутьев и поманила рукой рыцаря. А у того возникли непредвиденные сложности: он долго не мог пролезть в дыру, – животик мешал.
– Я ж все-таки рыцарь, а не ниндзя, – сказал он в свое оправдание, когда, пыхтя, догнал в темноте донью Маню.
– Современный рыцарь должен быть гибким, – шепотом заявила оруженоска, кладя на землю чехол с оружием, – в какой-то мере он должен быть и ниндзей.
– Тогда кем же должна быть его оруженоска? – прошептал барон Николай.
И в этот миг они услышали вопль – такой громкий и неприятный, что дубы затрепетали листьями, а вязы зашевелили под землей корнями. Эхо запрыгало между деревьями сотней невидимых мячиков. Это был не звериный, не птичий, не человеческий, это был чудовищный вопль – вопль чудовищно голодного существа!
Оруженоска и рыцарь замерли, оглоушенные такой неожиданностью.
– Говорят, так кричит сухопутная рыба, – дрожащим голосом произнесла оруженоска.
Барон Николай прижал ее к себе – так ему было менее страшно. Донья Маня пальцем указала вглубь парка.
Они увидели, как из темноты к ним прямой наводкой приближаются два светящихся огонька. Но, чем ближе они приближались, тем меньше страха оставалось в бароне Николае. Наконец рыцарь и вовсе вышел из оцепенения, проворно нащупал в кармане кусок ваты, заткнул себе нос и гнусаво спросил донью Маню:
– Ну, чего мы там из оружия захватили? Этот вопрос ободрил оруженоску. Она зашарила руками вокруг себя, но стало уже так темно, что чехол с оружием никак не находился. Чудовище приближалось, рыцарь нетерпеливо разминал ладони, как бы пытаясь ощутить ими рукоять меча или черенок палицы, а донья Маня обшаривала влажную траву и никак не могла найти положенное ей тут оружие. И чем дольше она искала, тем больше кружилась ее голова, и тем меньше оставалось шансов что-нибудь найти.
Огоньки были уже совсем близко, они то расходились слегка в стороны, то снова съезжались к воображаемому рыбьему носу. «А рыба-то – косоглазая!» – подумал барон Николай, плюнул на ладони и встал в специальную рыцарскую стойку, из которой было сподручней разить врага. Но вот только разить пока было нечем: оруженоска суматошно ползала под ногами и только сбивала с толка.
Наконец она наткнулась на какую-то палку, в отчаянии схватила ее и сунула рыцарю в руки. А сама тот час упала на землю и прикрыла голову локтями.
Огоньки приблизились вплотную и оказались такими яркими, что тут же ослепили барона Николая. Он выпустил из рук корягу и зажмурился.
– Стой, руки вверх! – раздалось совсем рядом. – Предъявите документы!
Голос был явно человеческий. Донья Маня подняла голову и вместо чудовища увидела двух рослых латников с фонариками на шишаках.
Не прошло и двадцати минут, как нарушителей частной собственности очень вежливо вышвырнули из тех же главных ворот. Предварительно латники культурно и доходчиво разъяснили рыцарю и его оруженоске, что им не стоит даже надеяться еще раз искать встречи с Доном Капитоном, ибо их внешний вид сильно не понравились начальнику патрульной службы, а он имеет полномочия отказывать в доступе на территорию парка непонравившимся ему лицам, не затрудняя себя объяснением причин. Кроме того, латники самым любезным образом разыскали и вернули визитерам не только чехол с оружием, но и корягу, которой отмахивался рыцарь.
– Это не мое, – сказал барон Николай, слегка оправившись от пинка под зад.
– Твое, твое, – уверила донья Маня, которую пинать не посмели. – Ты этим собирался разить чудовище.
– Фу ты… – расстроился рыцарь и палку выбросил. – Хорошо, что я не успел его победить, – вот бы это чудище всех их там зализало!
– Ты вату-то из носа вынь, рыцарь, – ласково сказала оруженоска. Они молча отправились домой по безлюдным средневековым улочкам. Уже возле своего замка решили еще немного прогуляться – подышать воздухом перед сном. Барон Николай, наконец, вернулся к животрепещущей теме:
– Надежно он забаррикадировался, этот Купидон. Как же нам его выкурить-то?
– Надо достать весомое рекомендательное письмо, – предложила донья Маня. – От волшебника, например, какого-нибудь. Чтоб они все испугались и допустили тебя к самому. Тогда бы ты его вызвал на дуэль, а уж от вызова-то он не сможет отказаться, все ж таки рыцарь. Не пришлет же он вместо себя адвоката?
– Знаешь, я не удивлюсь, если пришлет.
– У тебя есть знакомые волшебники?
Рыцарь задумался.
– Волшебников – нет, а вот одного отшельника знаю. Он, пожалуй, не хуже волшебника в некоторых вещах соображает.
– Кто такой?
– Кентавр Сандалетов, магистр средневековых наук, преподавал у нас в училище рыцарское дело. Его все рыцари знают, и он всех знает, – несколько рыцарских поколений у него учились. Стало быть, и Дон Капитон в курсе.
– А где он живет? Пошли к нему прямо сейчас.
– Он в городской темнице сидит, на самом верхнем этаже, с балконом. Вон, смотри, – и он показал на едва подсвеченный силуэт самой высокой башни в районе.
– За что же это его посадили? – удивилась оруженоска.
– Его не сажали, он сам сел, добровольно. Он ленивый отшельник, в тюрьме сидит на всем готовеньком: еда, койка, баня, ветеринар. Не знаю вот только, как к нему попасть.
– Элементарно, рыцарь, – сказала на это донья Маня. – В городской темнице работает отец одного моего двоечника, – думаю, он мне не откажет. Пойдем, время еще детское.
– Время, может, и детское, – решительно возразил барон Николай, – но я рыцарь взрослый и хочу спать. Меня, знаешь, как сильно пнули, – надо бы хоть пятак к копчику приложить. Завтра с утра пойдем.
Кентавр Антиох Сандалетов, магистр рыцарских наук, отправляясь на новое место жительства, пожертвовал все свое движущееся и не движущиеся имущество муниципальному хозяйству, с собой же взял только носовой платок, стеклянную баночку с раствором для сотворения мыльных пузырей да три чемодана альбомов с фотографиями своих выпускников. Затворнику выделили одиночную камеру с балконом на самой верхушке тюремного донжона, откуда был виден весь Анахронезм – так сказать, Анахронезм в разрезе. Как добровольно заключенному кентавру многое разрешалось (городские власти не были заинтересованы в его возвращении), в том числе и внеплановые свидания прямо в камере, однако до сих пор никто ему свиданий в тюрьме не назначал. Поэтому, когда тюремщик Паша доложил о приходе гостей, кентавр изо всех своих лошадиных сил попытался не выказать к этому интереса.
Тюремщик впустил в камеру барона Николая и донью Маню.
– Здравствуйте, магистр, – поклонился рыцарь. – Вы меня помните?
Заключенный стоял посреди просторного балкона и, дуя в специальную рамку, выпускал на волю мыльные пузыри разнообразных размеров и оттенков. На верхнюю человеческую часть его тела была надета темно-синяя тюремная роба с большим карманом на боку, голова кентавра была почти лысая. Услышав приветствие, магистр Сандалетов небрежно посмотрел на рыцаря и, повернувшись спиной, продолжил свое легкомысленное занятие.
– Я барон Николай, вы преподавали у нас рыцарское дело, лет двадцать пять тому назад… В тридцатом РыцПТУ – не помните?
– Короче, – сказал Сандалетов, не разворачиваясь (и рыцаря, и оруженоску он наблюдал в мыльных пузырях, как в зеркалах заднего вида). – Что вам надо?
– У нас к вам очень важное дело, – начал барон Николай.
– Я не занимаюсь делами, – разочарованно отозвался магистр, – тем более, очень важными. Я не для этого удалился от людей. Единственное дело, которое для меня важно – эти мои мыльные пузыри. Все остальное – тщета и глупость.
– Вы мизантроп? – спросила донья Маня.
– Наоборот. Я очень люблю людей и поэтому совершенно не могу среди них жить. У меня разрывается сердце, когда я вижу, как они все глубже и глубже погрязают в собственной глупости. То ли дело пузыри – вершина творения! Они легче воздуха и устремлены только вверх.
– Но пузыри недолговечны.
– А, по-вашему, люди долговечны? Их век не многим более велик, чем век этих прекрасных шаров. Все относительно. Кстати, – он вдруг оживился, – я сам разработал рецепты некоторых пузырей и, если вам интересно, могу поделиться кое-какими тонкостями приготовления исходных растворов.
Пока гости не успели выказать возражений, кентавр, цокая, подошел к столику, на котором у него находилась алхимическая мини-лаборатория.
– Вот, смотрите, – изящным жестом он обвел склянки, пробирки и реторты, принялся перебирать колбы и поочередно размахивать ими перед рыцарем и оруженоской. – Это особо крупные пузыри. А это наоборот – женский бисер, карликовый сорт. Это сорт жемчужный, шары такого сорта переливаются на свету перламутром, могут быть глянцевыми, а могут матовыми. Глянцевые чуть дороже. Это сорт «витамины», они похоже на разноцветные драже. А два дня назад я наконец-то получил раствор для особо прочных пузырей. Они не лопаются даже от прикосновения мужских рук и могут существовать до трех суток. Представляете?
– Поздравляю, – сказал барон Николай. – Очень рад за вас.
– Вот посмотрите.
И отшельник продемонстрировал свое искусство: ловко раздул пузырь величиной с шаровую молнию, отпустил его, и тот, повиснув в воздухе, долго болтался на одном месте, как медуза в аквариуме. Когда кентавр говорил о пузырях, движения его становились бодрее, осмысленнее, в голосе появлялась теплота, в движениях – проворность.
– Видите, он не улетает и не лопается, – азартно рассказывал он, тыкая пальцем в пузырь. – Какая упругость, какое невозмутимое спокойствие! Согласитесь, что он великолепен?
– Красиво, – согласился барон Николай без воодушевления.
– И все-таки, – сказала донья Маня, – мне кажется, что это не та красота, которая может спасти мир.
– Красота едина, – возразил мастер Сандалетов, мгновенно сдувшись, – она не может быть та или не та. А что касаемо мира, то я вообще не понимаю, зачем его надо спасать. Спасать мир – значит, спасать всю ту глупость, которая в нем расплодилась и расцвела махровым погибельным грибком. Его, горемычного, не спасать надо, ему надо дать достойно умереть, и чем раньше, тем лучше. Пока его забористая молодецкая тупость не превратилась в полный старческий маразм. Пока он не сдох под каким-нибудь космическим забором, этот ваш мир.
– Красиво сказано, – вздохнул барон Николай, – концептуально.
– Да уж, – кивнула донья Маня, но тон ее не обещал ничего хорошего: она, похоже, этой концепции не разделяла. – Красота! Ты, я гляжу, привел меня к настоящему мудрецу. К такому круглому мудрецу, который все свою мудрость выдул в пузыри и пустил по ветру.
– Это она про меня? – спросил остолбеневший кентавр у рыцаря. – Смелая женщина.
– Оруженоска моя, – глуповато улыбнулся барон Николай.
И в этот момент барон Николай понял, что он зря пришел сюда с доньей Маней, – надо было одному идти.
– Как же вы можете так себя вести? – оруженоска уже впрямую набросилась на кентавра. – Вы мудрец, вы философ, вы выше всей человеческой глупости! Но разве мудрость в том, чтобы уличать других в глупости? Разве стоит достигать высот духа для того лишь, чтобы смотреть на всех сверху вниз?
– Ошибаетесь, – капризно буркнул магистр, – я вообще не смотрю вниз, я боюсь высоты. Я смотрю только вверх, на небо – туда, куда улетают мои пузыри. Там не страшно.
– Не могли бы вы все же на некоторое время опустить свой взор на землю и помочь нам? – примирительно попросил барон Николай. – Поверьте, дело действительно очень важное.
– Важное для кого? – уточнил Сандалетов, поглядывая на донью Маню и смекая, что уже вряд ли удастся отвязаться от непрошеных гостей. – Только не говорите мне, что это важно для человечества, иначе мы с вами точно не сговоримся. Я люблю людей, но человечество – терпеть не могу.
Он посмотрел на рыцаря и оруженоску презрительно – не как на людей, а как на представителей человечества, – взболтнул бутылочку и принялся выдувать новый пузырь.
– Нет, магистр, не для всего человечества, – сказал барон Николай, – но для лучшей его части, – он помолчал намного. – Я имею в виду детей.
– Детей?
Такого ответа Сандалетов не ожидал. Раздуваемый им пузырь шумно лопнул, и блестящая капля зависла на крючковатом носу.
– Детей… – задумчиво повторил магистр, скосив оба глаза к этой радужной капле, как бы пытаясь в ней разглядеть подсказку. Капля не покидала нос, и некоторое время все трое стояли, молча и совершенно беспричинно уперев взгляды в эту малую порцию мыльной воды. Наконец Сандалетов стер каплю тыльной стороной ладони и сказал растерянно:
– О детях я как-то не задумывался…
– Вы не единственный, кто о них никогда не задумывался, – с наскока подхватила тему оруженоска. – Как раз в этом-то суть нашего дела.
Магистр посмотрел на нее пристыжено и стал защищаться, нападая.
– Я не говорил «никогда», – заметил он и отошел к перилам балкона. Там он снова повернулся к гостям спиной и продолжил свои размышления вслух. – Дети… Помню, помню.
– Да, – не уступала оруженоска, – именно так они и говорят: «Дети? Помню, помню…» Они думают о них только, если напомнить.
– Кто это – они? – сердито спросил Сандалетов и обернулся.
– Взрослые мира сего. Пичкают их всякой уродской едой, поют для них идиотские песенки, показывают дурацкие мультфильмы, печатают дебильные книжки, выстругивают дегенеративные игрушки, – а потом удивляются, почему это из таких умниц вырастают эдакие глупцы и тупицы! Да потому что яблоко от яблони – сами знаете что!
Кентавр нетерпеливо перебирал копытами, но перебивать не решался. Барон Николай смущенно дернул оруженоску за рукав и шепнул закрытым ртом:
– Остынь, не на педсовете!
Но донья Маня была задета за живое; все возмущение, накопленное горьким педагогическим опытом, стало переливаться через ее края.
– «Дети – наше будущее»! – декламировала она с издевкой. – Какое будущее! Дети – это наше настоящее. Это мы, взрослые, – их будущее, их крайне невеселое будущее. Вот посмотрите на себя: вот такое будущее ожидает наших детей!
Кентавр и рыцарь без удовольствия посмотрели друг на друга.
– «Наши дети будут лучше нас»! – продолжала донья Маня. – Хорошенькое придумали успокоение! Да не будут они лучше нас, если мы такие свиньи, если мы так по-свински к ним относимся! Легко успокоиться тем, что дети будут лучше нас, и продолжать свинячить по полной программе. Только и прогресс тогда будет невелик: ну будут они чуть меньшими свиньями, чем мы, но все равно – свиньями!
– Может, хватит о свиньях? – осмелился предложить кентавр.
– Нет, не хватит! – отрубила донья Маня.
Мизансцена поменялась таким образом, что кентавр и рыцарь стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как нашкодившие школьники, а оруженоска вышагивала перед ними и, не прерывая своей речи, то наскакивала на них, то отбегала, то снова наскакивала, размахивая маленькими кулачками перед лицами обоих.
– Почему? – говорила она. – Почему, скажите, никто про детей не помнит, пока они не достигли призывного возраста? Почему хорошие детские фильмы показывают в шесть утра? Что имеется в виду: что они уже встали или что они еще не легли? Где вы видели таких детей? Почему учебники печатают на папиросной бумаге? А потом удивляемся: с чего это они курят! Да с того, что эта бумага только на самокрутки и годится! А почему детские вещи стоят в два раза дороже взрослых? Почему обувь такая дорогая, когда она такая маленькая? Это потому что для детей все нужно делать так же, как для взрослых, только дороже? Да они ведь и так растут все время, болеют все время, всегда сопливые, голодные, разорванные!
– Ужас какой! – прошептал магистр Сандалетов.
– Да если хотите знать, – уже спокойнее сказала оруженоска, – дети – это единственная разновидность хомо-сапиенсов, не зараженных глупостью.
– Вы думаете? – встрепенулся Сандалетов.
– Я знаю, – ответила донья Маня, – я в школе работаю.
Магистр растерянно цокнул копытами и помахал хвостом, как бы отгоняя мысли, заходившие с тыла. Поняв, что в речи оруженоски наметилась передышка, он осторожно спросил:
– Ну а чем же я, собственно, могу помочь детям? Какое я имею к ним отношение?
Донья Маня уже стала ловить ртом второе дыхание, но барон Николай быстро оттолкнул ее вбок и сам стал говорить: рассказал кентавру о Дворце Юных Бюргеров, о таинственной рыбе и о странном поведении доблестного рыцаря Дона Капитона. Кентавр слушал напряженно, вслушивался во что-то помимо слов, а в конце рассказа повернул голову к оруженоске, будто именно от нее ждал еще чего-то важного. Донья Маня поймала этот взгляд и внесла свою весомую лепту.
– Дети, – сказала она, – как никто, любят мыльные пузыри. – А потом и вовсе как бы невзначай добавила: – Кстати, во Дворце была единственная в городе детская студия по выдуванию мыльных пузырей. И больше ее не будет. Вот у вас, я вижу, тут не только растворы в ассортименте, но и всякие разные рамки, лекала для фигурного выдувания, набор «Юный алхимик»… а у детей таких широких возможностей больше не будет. Если мы с вами не вмешаемся, они вынуждены будут выдувать пузыри по старинке – через соломинку, дедовским способом. Разве это нормально? Разве это не произвол?
Последние слова сильно тронули Сандалетова – просто-таки толкнули. Он выпучил глаза, скривил голову на бок, забил копытом и угрожающе засопел.
– Через соломинку… Ну уж нет! Такого я допустить не могу!
Этот аргумент решил дело. Сандалетов кивнул в пространство, будто подтвердил кому-то невидимому то, что решение принято. Потом свесился с балкона и, окидывая взглядом неприятную ему картину анахронезмской жизнедеятельности, спросил:
– Так чем я могу помочь?
– Нам нужно рекомендательное письмо к Дону Капитону, – сказала оруженоска, – иначе нас даже к воротам не подпускают.
– И всего-то? – нахмурился кентавр, раздумывая, нет ли здесь подвоха.
– А чего еще? Остальное мы сами сделаем.
– Мне бы только до него дорваться, – сказал барон Николай, – а там я б ему уже настроил физиономию на соответствующую волну!
Кентавр понял, что подвоха нет.
– Ну, вот что, – сказал он. – Рекомендательное письмо я вам напишу, хоть три. Но надо все это серьезно обмозговать. Похоже, дело это не такое простое, с наскока его не возьмешь. Рассказывайте мне еще раз все по порядку и со всеми подробностями.
Пока рыцарь и оруженоска сбивчиво повторяли всю историю, кентавр жил параллельной жизнью. Оставив в покое свои пузыри, он вынул из-под тюремной койки чемодан с выпускными альбомами, смахнул с него пыль, после чего долго и сосредоточенно листал альбомы.
– По-моему, эта рыба – никакое не чудовище, – заметил он, когда все подробности были исчерпаны рассказчиками. – Обыкновенная биологическая аномалия. Поймите, детки мои: нет чудовищ, – есть природа и чудеса. Чудовище существует только одно: человеческая глупость. Вот самое страшное и самое непобедимое чудовище. Еще ни одному герою не удавалось одержать над ним победу. Все остальные чудовища – лишь жалкие карикатуры на то, что живет рядом с людьми и внутри них. Все эти сухопутные рыбы и гигантские шотландские головастики – ерунда, лягушатник; победить их – раз плюнуть. Только какой в том прок, когда непобедима глупость!
– Вам из тюремной башни виднее, – притворно согласилась донья Маня.
– Да при чем здесь тюремная башня, – обиделся Сандалетов и захлопнул очередной альбом. – Если хотите знать, эта темница – самое светлое место во всей моей биографии.
Рыцарь осуждающе зыркнул на оруженоску. Но кентавр обиду забыл мгновенно: он уже не на шутку заинтересовался делом – сказался двадцатилетний простой.
Конец ознакомительного фрагмента.