Зачарованные клады России. Часть II. По следам легендарных сокровищ (А. Ю. Низовский, 2012)

«Панские клады»

«В старину здесь по деревням ходили паны. Они грабили у народа имущество, у кого что взять могли, упрямых всячески мучили, жгли у них дома, а иных убивали. Деньги паны прятали в землю в намерении на обратном пути взять с собою. На Сонде-острове, говорят, спрятана ими в землю бочка с деньгами… Другой клад есть между деревнями Петелнаволоком и Масельгою, на пожне. Каждою весною приносит водою на дорогу маленькие, продолговатые, серебряные монеты, которые иные счастливцы находят и хранят у себя для счастья».

Подобные легенды есть, наверное, в каждом селе на севере России. Если судить по этим бесчисленным рассказам, то Русский Север – одно из самых «кладоносных» мест в мире. Однако вот беда – здешние клады зачарованы, закляты крепкими древними заклятьями загадочного, «ушедшего в землю» народа, известного под именем «чудь белоглазая»…

Предания Русского Севера, Урала и Сибири повествуют о том, что чудь белоглазая жила здесь задолго до прихода русских. Она занималась в горах добычей золота и серебра, и долгое время спустя древние рудники в Сибири, где добывали золото, серебро и медь, в народе называли «чудскими копями». На всем бесконечном пространстве Севера и Приуралья местные жители указывают чудские крепости, городища, могилы.

Чудью обычно называют финские племена, жившие здесь до прихода русского населения, однако исследователи давно установили, что чудь – общее понятие для всех аборигенов-инородцев, обобщенное название для самых разных этнических групп. И для здешнего дославянского населения существует еще и другое название – «паны». «Чудские паны – главные чудские начальники» – утверждают легенды. Чудские паны жили в укрепленных замках, владели сокровищами и прятали клады в священных рощах, источниках и под священными камнями. Однако мистический символизм клада – сокрытая магическая сила, жизненная энергия, удача. Вот почему скрытые в священных местах зачарованные клады «панов» до сих вызывают суеверный страх жителей.

Легендарный «пан» – это искаженное «пам». Пам, по верованиям коми-зырян, – человек, обладающий громадной волшебной силой, могущий повелевать стихиями и «лесными людьми». Памы обладали бессмертием, и им повиновались духи. Когда паму требовалось, он зычным голосом сзывал духов, они слетались к нему и рассказывали паму о мирских делах. В Житии Стефана Пермского описывается словесный поединок Стефана с зырянским «сотником» Памом. Здесь Пам – патриарх, верховный жрец древней религии коми. Таким образом, в северных преданиях о «панах» присутствует слой преданий о древних чудских жрецах – «памах».

Несомненно, что с воспоминаниями о чуди смешались и переплелись исторические предания о польских «панах» Смутного времени, о «панщине» – временах Смуты, временах разбойных шаек, безжалостно опустошавших селения и погосты. «Панами» называли и мелкие бродячие шайки, отбивавшиеся от войск Сапеги и Лисовского, и отряды шведских войск, и русских разбойников – «шишей». В легендах, распространенных на Севере, чудь и паны нередко оказываются совершенно тождественными друг другу и обозначают в совокупности инородцев, обобщенный образ которых в одинаковой степени архаизируется и гиперболизируется. Иногда и чудь, и паны представляются просто как разбойники. Г. Куликовский в «Словаре областного Онежского наречия», объясняя слово «паны», пишет: «Под этим именем, иногда заменяемым именем чуди, в памяти обывателей Олонецкой губернии смешаны, по-видимому, все, от кого в далекие времена пришлось отстаивать свою собственность, самостоятельность: здесь и действительная чудь, живущая местами в Олонецкой губернии, и та загадочная чудь, воспоминания о которой живут в средней России и в Сибири, и литовцы, и шайки разного рода людей, во времена самозванцев рыскавших по Северу».

При всей своей фантастичности и запутанности сказания о панах содержат зерно исторической истины. За этими преданиями кроятся глухие, обрывочные намеки и обрывки воспоминаний и преданий, относящиеся к гораздо более древнему времени, нежели Смутное время. Корни этих преданий относятся к глубокому прошлому, к той эпохе, когда первые славяне-колонисты встретили здесь людей «не своей веры» и сохранили память об этом времени в преданиях о заселении края.

В северных сказаниях легенды о «зачарованных кладах» непосредственно связаны с чудью или панами. Именно к временам чуди относят «начало кладов». Как утверждают легенды, когда началась русская колонизация Севера, то «чудь в землю ушла, под землей пропала». По рассказам, чудь закапывалась так: выкапывали яму, ставили по углам столбики, делали над ямой крышу, сверху засыпали землей и камнями, потом сходили в ямы с имуществом и, подрубив подставки, погибали.

С чудскими курганами связаны многие загадочные явления. Эти курганы в ночи нередко светятся синим пламенем, из них доносятся звуки – вопли, завывания, постукивания, гул. На реке Сойге существует Чудской порог, около которого по берегам расположены чудские могилы. Заостренными кольями их пытались проткнуть, и там, внутри, что-то гудело. Если ударить по кургану – «чудской могиле», то внутри слышится пустота. Древние могильники нередко называют на Севере «могилами панов», «панами» или «панками». Мест, где похоронены паны, люди боятся и ночью мимо них не ходят.

Клады в местах прежнего обитания чуди и «панов» – непременный атрибут всех северных легенд. Рассказывают, например, что в Разбойном озере существовала лестница, уводящая вглубь, туда, где скрыт золотой клад «панов». А около Еменгского озера укрыт клад панов, состоящий из «кожаных денег с серебряными гвоздиками». Известен клад панов – котел с золотом – зарытый близ реки Сить, на пустоши Тяжковой близ Кобылья болота.

Многие чудские клады спрятаны в священных рощах, под священными деревьями, под камнями с непонятными знаками, находятся на дне озер, рек, болот.

«Кошель с золотом спущен в Ригон-реке, в трех верстах от селения Койкинец, основателем его паном Койкой».

«На правом берегу реки Волошки есть небольшой залив, называемый Мутихой. И в Мутихе чудью схоронен клад – затоплена лодка с металлами».

«Во время одной из побед наших паны имевшееся у них золото попрятали в дула своих ружей, которые бросили в реку Сить».

Такое изобилие сведений о буквально лежащих под ногами сокровищах, разумеется, не могло оставить равнодушными кладоискателей. Поиск «панских кладов» начался еще в XV–XVI веках и с завидным упорством велся на протяжении пятисот лет. Многочисленные «панские могилы», «панки», «паны», «панщины», в большинстве случаев оказавшиеся курганными могильниками VII–XIII веков, были вскрыты, раскопаны, срыты до основания. Иногда поиски были безуспешными, иногда увенчивались кое-каким успехом: «Стали мы рыть за полем по Петиньевской дороге, недалеко от Петиньева… Да и то долго рыли зря, сколько ям накопали. Все-таки вырыли! Сбрую серебряную, да еще много чего-то, не помню… Костей да черепьев много повырыли. Сказывают – это панов кости-то», – вспоминал много лет спустя один из кладоискателей. Но крупных находок не было (или они тщательно скрывались), и это послужило основанием для утверждений о том, что «панские клады» в руки не даются – зачаровала их хитрая чудь.

В тексте одной старинной записи на клад в с. Зуйкаре, в Вятской губернии, написано про «панский клад» в Чудской горе на правом берегу Камы. Здесь растет громаднейшая, несколько кривая сосна, а поодаль от нее, аршинах в четырех, стоит трухлявый пень до двух метров в диаметре. Клад этот пытались найти много раз, но при попытках подойти к нему поднималась такая буря, что сосны клонились вершинами до земли, и кладоискатели были вынуждены оставить свое предприятие.

Впрочем, говорят, некоторым искателям сокровищ все же удавалось проникать в тайны подземных жителей, но обходилось им это очень и очень дорого. Вид «чудаков» столь ужасен, что некоторые кладоискатели, повстречав их в подземельях, выходили оттуда совершенно помешанными и уже не могли поправиться всю оставшуюся жизнь. Еще хуже приходилось тем, кто наталкивался в «чудских могилах» на кости «заживо погребенной» чуди, – мертвецы, охраняя свои клады, внезапно оживали, как только кто-нибудь приближался к их сокровищам…

Предания о «панских кладах» – это предания прежде всего о кладах в виде той самой магической «силы», которой обладала таинственная чудь. Это очень древние сказания, корни которых уходят в глубины тысячелетий, и уже не отыскать их начала. Загадка «панских кладов» остается неразгаданной. До сих пор таятся они под землей, куда ушла легендарная чудь белоглазая, и только в предсумеречной тишине иногда можно слышать, как звенит золото, пересыпаемое подземными жителями в глубине сопок…

Сокровища Биармии

«Биармия! Названия этой страны нет ни на одной карте мира – не только современной, но и самой что ни на есть древней. Кажется, что Биармия вообще не географическое, а только мифическое понятие, что страны с таким названием никогда и не было. И, несмотря на это, существование Биармии оказывается все же менее проблематичным, нежели загадочной Атлантиды», – писал о Биармии известный историк и искусствовед В. В. Косточкин.

Да, Биармия действительно существовала. Викинги называли ее Бьярмаланд, на Руси ее знали под именем Великая Пермь – настолько обширны были ее пространства. Земли Биармии простирались от Камы до Северного Ледовитого океана и от Северной Двины до Печоры. Биармию покрывали бесконечные леса, непроходимые болотные топи, недоступные горные кряжи. Пути через земли Великой Перми лежали по рекам, через волоки, из одной в другую, и именно этими путями в Биармию пробирались предприимчивые арабские купцы, скандинавские викинги, новгородские ушкуйники. Их упорно манили несметные сокровища Биармии, известные более как «закамское серебро»…

«Плыли они летом, чаще всего так, как позволяли их корабли, – повествует Снорри Стурлусон. – И когда они приплыли в Бьярмаланд, то остановились они в торговом месте. Началась там торговля. Все те люди, у кого было для этого имущество, приобрели там огромное богатство. Торир приобрел там много беличьего меха, и бобрового, и собольего. И у Карли было огромное богатство, так что он купил много мехов. А когда там закончилась торговля, тогда поплыли они прочь по реке Вине (Двине). Было тогда объявлено, что мир с местными жителями закончился. Викинги решают напасть на бьярмов, но Торир предлагает воспользоваться обычаем бьярмов выносить в лес и засыпать землей часть наследства богатого человека. Торир приводит отряд к капищу бьярмов. Они вышли на большую поляну, и на той поляне был высокий деревянный забор, с воротами в нем, которые были заперты. Шесть человек местных жителей должны были охранять каждую ночь этот забор. На дворе капища был насыпан курган, в нем перемешаны золото, серебро и земля. А еще внутри ограды стоит бог бьярмов, который зовется Йомали… В руках статуи Йомали была серебряная чаша, полная серебряных монет, а на шее драгоценное ожерелье». Торир и его спутники заметили, что стража ушла, а новая смена еще не заняла своих постов. Тогда Торир и викинги бросились к кургану из золота, серебра и земли и собрали «сколько можно больше денег, сложив их в свое платье». Трогать бога бьярмов Торир воинам запретил и отправил их на корабли, но, когда они ушли, он вернулся к Йомалю, похитил серебряную чашу, наполненную монетами, срубил драгоценное ожерелье и бросился к своим кораблям, преследуемый разбуженными стражниками-бьярмами…

Долгое время этот рассказ средневекового автора считался вымыслом. Но в XVII и XVIII столетиях одно за другим стали появляться сообщения русских путешественников о святилищах угро-финских племен в бассейнах Верхней Камы, Северной Двины и Печоры. Подобно тому, которое ограбил Торир, они были обнесены высокими заборами с воротами, охраняемыми стражей, а внутри стояли деревянные идолы, державшие чаши и блюда, наполненные серебряными монетами. А несколько десятилетий спустя несметные сокровища Биармии, казавшиеся легендарными, неожиданно стали обретать плоть и кровь…

…В середине мая 1853 года крестьянин Егор Зубов пахал свое поле на низком пойменном берегу реки Иновы. Ему помогали двое ребятишек-племянников. Один из них шел за бороной и вдруг возбужденно закричал: борона зацепила какое-то колечко, приделанное к крышке из светлого металла, и волочила ее по пробороненной земле. Идя по следу, Зубов нашел место, откуда борона выворотила эту странную штуку, и разгреб землю руками. На свет появилось серебряное ведро «средних размеров». В нем лежало несколько серебряных сосудов. Сверху – узкогорлый граненый кувшин, под ним – восемь серебряных кружек, на дне – большой серебряный ковш с длинной ручкой. Пространство между ведром и сосудами заполняли семь серебряных шейных гривен.

Скупкой древнего серебра в Прикамье занимались тогда люди именитых торговых людей Строгановых, негласно контролировавших местных кладоискателей. Узнав о кладе, они вынудили Зубова продать его фактически за бесценок.

Впервые Строгановы – некоронованные короли Великой Перми – заинтересовались древним серебром в середине XVIII века. Как-то весной 1750 года некий крепостной Строгановых пахал поле близ деревни Слудки на берегу Камы. Неожиданно соха вывернула из земли большой кувшин. На кувшине было вычеканено изображение молодой женщины в полный рост, в прозрачной одежде. У ее ног были изображены маленькие фигурки детей.

Эта находка вызвала большой интерес. Между тем на протяжении нескольких последующих лет сведения о находках старинных серебряных предметов в Пермской губернии начали выплывать то тут, то там. В 1780 году на берегу Камы во время половодья близ той же деревни Слудки деревенские ребята нашли в размытом берегу большое серебряное блюдо. Вскоре около Слудки нашли еще пять серебряных сосудов.

С той поры Строгановы начали скупку древнего серебра у крестьян. Была создана целая сеть скупщиков серебра, охватившая всю Пермскую губернию. Скупщики разъезжали по деревням под видом мелких торговцев. Собранное серебро переправлялось на Нижегородскую ярмарку. Отсюда драгоценные древние сосуды поступали либо в коллекции богатых любителей старины, либо продавались ювелирам как серебряный лом.

С середине XIX века клады «закамского серебра» стали почти ежегодно находить в Прикамье и Приуралье. Чердынский купец В. Н. Алин составил на покупке и переливке древних серебряных вещей целое состояние. От него не отставали и другие скупщики, превращавшие бесценные предметы древнего искусства в серебряные слитки.

…Летом 1896 года к земскому начальнику в Кудымкаре А. И. Бронскому явилась какая-то женщина с жалобой на торговку, которая отказалась заплатить часть условленной суммы за большой клад золотых и серебряных вещей. По ее словам, весь клад весил чуть менее пуда (около 15 кг), и торговка обещала заплатить ей за него 270 рублей серебром. Назначенное властями следствие ни к чему не привело: клад разыскать не удалось. На запрос Археологической комиссии об исчезнувшем кладе пермский губернатор сообщил, что слух о находке клада в 9-м участке Соликамского уезда не подтвердился…

В результате деятельности скупщиков большая часть произведений погибла, но все же многие предметы появились в столичных музеях и попали в руки специалистов. В основном это были серебряные блюда восточного происхождения с великолепной художественной чеканкой, кувшины с изображениями диковинных зверей, правителей с клиновидными бородами, чаши с чеканными сценами охоты на львов и пантер и мифологическими сюжетами, кубки, покрытые затейливыми узорами и сказочными цветами. Большинство этих изделий, как установили исследователи, изготовлены в Иране в эпоху могущественной династии Сасанидов (220–651) и частично – в Византии, Бактрии и Хорезме.

На одном из блюд, хранящихся в Государственном Эрмитаже (это блюдо вместе с двумя другими было найдено в 1936 году у деревни Больше-Лашковская), изображен шахиншах Ирана Пероз (правил в 457–484 гг). Диаметр блюда – около 30 см. На другом блюде, найденном в 1957 году в деревне Аниковской, изображен шахиншах Хосров I – в пышном одеянии, с короной на голове, преследующий медведя…

Сасанидское серебро в глухих пермских лесах! Это стало сенсацией. Как, каким образом и зачем из роскошных дворцов персидских вельмож эти великолепные блюда и кувшины попали в стойбища лесных охотников, да еще в таком огромном количестве?

После падения Сасанидской империи под ударами арабов (около 650 г.) несметные богатства шахиншахов, накопленные за пять столетий, перешли в руки завоевателей. Огромное количество серебряных изделий наводнило восточные рынки. Арабские и среднеазиатские купцы были частыми гостями на Волге. Поток серебра на протяжении пяти столетий шел через Хазарский каганат и Волжскую Булгарию в Верхнее Прикамье – в Биармию. А из лесов Биармии купцы везли добытые лесными охотниками меха – соболь, бобр, куница, горностай, белка, лисица…

Летом 1967 года в Прикамье было найдено серебряное блюдо, изготовленное в Константинополе при императоре Константе II (651–668). На этом блюде среди выгравированных и отчеканенных греческих надписей имеется надпись, сделанная арамейским письмом в Хорезме. Выходит, это блюдо, прежде чем попасть в пермские леса, проделало путь из Византии в Хорезм, а уж оттуда, вероятно – по Волге, попало на Каму. Эта география как нельзя лучше показывает, какие торговые пути связывали Византию, Восток и Биармию.

Основной приток серебра в Верхнее Прикамье имел место в VII–X веках. С начала XI века начался спад. Импорт серебра в Биармию продолжался и в XI–XII веках, но уже в меньшем количестве и худшего качества. А приблизительно с X века начался постепенно набиравший обороты отток серебра из Биармии – в направлении Скандинавии и Новгорода, а затем и Московской Руси.

Сведения о Бьярмаланде начали поступать в Скандинавию со второй половины IX века. В конце этого столетия о походе в Бьярмаланд рассказывал английскому королю Альфреду Великому норвежец Оттар. В X–XI веках плавания викингов в Бьярмаланд участились. «Сага о Хаконе Хаконарсоне» повествует о поездке норвежского купца из Бьярмаланда на Русь – в Суздаль и Новгород. В ряде скандинавских саг рассказывается о походах викингов в Бьярмаланд, об обычаях и религии жителей Бьярмаланда – бьярмов. В «древней истории Швеции…» Олафа Далина говорится, что Биармия управлялась собственными князьями. Бьярмы, как утверждают саги, владели огромным количеством серебра и драгоценных украшений. Корабли викингов ходили в Бьярмаланд Северным морским путем через Гандвик (Белое море) и Финнмарк (страну финнов).

Закамское серебро было главной целью походов новгородских ушкуйников в XI–XV веках – на Каму и в Югру, «за Камень» – в Приуралье. В 1193 году, когда новгородская рать подступила к стенам небольшого пермского городка, местные угры – «югра» – предложили новгородцам откуп: «сребро, и соболи, и ино узорочье». Московский князь Иван Калита, завидуя новгородцам, страстно желал отхватить свою долю сокровищ Биармии, именем золотоордынского хана требуя от Новгорода «серебра закамского». Стараниями Калиты на реке Мологе (приток Волги) было устроено обширное торжище, где обращалось «закамское серебро» – Холопий городок. С начала XIV века здесь ежегодно собиралось обширное торжище, на которое приезжали московские и новгородские торговые гости, шведы, ливонцы, жители Великого Булгара, литовцы, поляки и даже греки и итальянцы. Из Великой Перми на торжище Холопьего городка на протяжении трех сотен лет текла река древнего сасанидского серебра – блюда, кувшины, сосуды, монеты… Одних только торговых пошлин здесь собиралось до 180 пудов серебра ежегодно!

Сокровища Биармии казались неисчерпаемыми. Между тем вполне резонным будет вопрос: а зачем лесным охотникам Биармии требовалось такое огромное количество серебра?

Исследователи нового времени обратили внимание на то, что в бортиках по крайней мере 40 серебряных блюд, найденных в Верхнем Прикамье, пробиты небольшие отверстия, с помощью которых эти блюда подвешивались для совершения обрядов. Каких? На этот вопрос дали ответ этнографы. Оказывается, западносибирские угры («югра») использовали серебряную иранскую и византийскую посуду при совершении обрядов, посвященных духу Мир Сусне Хум, – буквально переводится как «Смотрящий за людьми человек». Этот дух, по верованиям угров, – самый младший, седьмой, сын верховного божества Нуми Торума, покровитель охотников, посылающий им дичь. Его отождествляли с солнцем, поэтому во время совершения обрядов сверкающие диски серебряных блюд символизировали небесное светило. Во время молений о ниспослании богатой добычи лесные охотники поклонялись серебряным блюдам, изготовленным ремесленниками в далеких Иране и Византии…

Считается, что богатые клады серебряных сосудов принадлежали шаманам, которые «по совместительству являлись и племенными вождями (в родовом обществе эти функции обычно совпадают). При этом они зарывали клады, скорее всего, не в расчете воспользоваться им в будущем при жизни, а в уверенности, что они понадобятся ими в загробном мире. Такие взгляды на драгоценные металлы и вообще на сокровища были широко распространены у древних народов Севера, в том числе – и у скандинавов эпохи викингов. Вспомним: Снорри Стурлусон в своем рассказе о походе викингов в Бьярмаланд выделяет обычай бьярмов «выносить в лес и засыпать землей часть наследства богатого человека». Считалось, что в золоте и серебре материализуются счастье и благополучие человека, его семьи и рода.

Клады восточного серебра в прикамских лесах продолжают находить до сих пор. И как знать – может быть, главные сокровища Биармии еще не найдены?

Золотая баба

Легенды о сказочных богатствах Севера стали проникать на Русь еще в XI столетии. Побывавшие в Югре, «за Камнем» – за Уральским хребтом, – рассказывали про обилие в тамошних краях серебра и пушнины, о том, что там даже «тучи разряжаются не дождем или снегом, а веверицами (белками) и оленцами». И еще рассказывали о том, что в приуральских лесах люди поклоняются Золотой бабе – статуе Великой богини Севера, отлитой из чистого золота…

Слухи об этом «великом кумире» проникли на Русь еще в конце XIV века. В 1398 году русский летописец, сообщая о кончине Стефана Пермского, писал, что святитель жил среди язычников, молящихся «идолам, огню и воде, камню и Золотой бабе». В послании митрополита Симона пермякам в 1510 году снова упоминалось о поклонении местных племен Золотой бабе.

В конце XV века сведения о Золотой бабе достигли Западной Европы. Польский географ Матвей Меховский в 1517 году сообщал: «За землею, называемою Вяткою, при проникновении в Скифию… находится большой идол Zlota baba, что в переводе означает золотая женщина, или старуха. Окрестные народы чтут ее и поклоняются ей. Никто, проходящий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без приношений. Даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстинку и, благоговейно склонившись, проходит мимо».

Австрийский посол С. Герберштейн, посетивший Московию в 1520-х годах, записал, что за Уралом стоит идол «Золотая баба» в виде старухи, которая «держит в утробе сына, и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ее внук». Сам Герберштейн Золотую бабу не видел и видеть не мог – ее вообще вряд ли видел кто-либо из европейцев, – но подробно записал рассказ о ней. В частности, он упомянул о таинственных трубах, окружающих изваяние Золотой бабы в ее святилище: «Будто бы она там поставила некие инструменты, которые издают постоянный звук наподобие труб».

Знаменитого сибирского идола пытались разыскать еще новгородцы, которые во время своих походов на Югру охотно грабили языческие святилища. Интересовались Золотой бабой и казаки Ермака. Они впервые узнали о золотом идоле от чуваша, перебежавшего в их стан при осаде одного из татарских городищ. Чуваш, попавший в Сибирь как татарский пленник, немного говорил по-русски, и с его слов Ермак узнал о том, что в осажденном им урочище остяки молятся идолу – «богу золотому литому, в чаше сидит, а поставлен на стол и кругом горит жир и курится сера, аки в ковше». Однако казаки, взяв приступом городок, не смогли найти драгоценного идола.

Вторично казаки услышали о Золотой бабе, когда попали в Белогорье на Оби, где располагалось самое почитаемое остяками капище и где регулярно совершалось «жрение» и был «съезд великий». Здесь же находилась тогда главная святыня сибирских народов – «паче всех настоящий кумир зде бо», однако ермаковцам не довелось его увидеть – при их приближении жители спрятали «болвана», как и всю прочую сокровищницу – «многое собрание кумирное». Казаки расспрашивали остяков о Золотой бабе и выяснили, что здесь, на Белогорье, «у них молбище болшее богине древней – нага с сыном на стуле седящая». Сюда, в Белогорское святилище, принесли и положили к ногам Золотой бабы снятый с погибшего Ермака панцирь – подарок царя, по преданию, ставший причиной его гибели…

Все исследователи загадки Золотой бабы неизменно обращают внимание на перемещения ее святилища: северные народы опасались, что идол попадет в руки христиан, и маршрут Золотой бабы полностью совпадает с направлениями распространения русской колонизации. Первоначально, во времена Стефана Пермского (конец XIV века), Золотая баба находилась в святилищах к западу от Урала. После похода русских войск в Пермь Великую в 1472 году, когда пермские земли официально были присоединены к Москве, лесные волхвы вынуждены были прятать кумира то в пещере на реке Сосьве, то в дремучем лесу на берегах Ковды. Затем она очутилась уже за Каменным поясом, в обском лукоморье. После прихода Ермака священный кумир тщательно скрывали в неведомых тайниках близ низовьев Оби. А дальнейший маршрут, по которому на протяжении столетий «перемещался» идол, по одной из версий, лежит от берега реки Кызым к Тазовской губе, а оттуда – на горное плато Путорана на Таймыре.

Кого из языческих богов олицетворяла Золотая баба? По одной из версий, речь идет об угро-финской богине Юмале. Английский историк Д. Бэддли отождествлял Золотую бабу с китайской богиней Гуаньинь. А в начале XX века Н. С. Трубецкой отождествил Золотую бабу с обско-угорской богиней Калтащ (Калтащ-анки у хантов, Калтащ-эква у манси) – «божественной женщиной», «божественной матерью», богиней, дающей человеку душу, покровительницей жизни, деторождения, продолжения рода. В руках Калтащ продолжительность жизни и предназначение человека, она покровительствует женщинам во время беременности и при родах. «В небе главные – Калтащ-анки и Мир-ванты-ху», – считали ханты и манси.

Таинственная Золотая баба до сих пор составляет одну из неразгаданных загадок истории. Рассказывают, что она надежно спрятана в подземной сокровищнице, и секрет ее местонахождения передается из поколения в поколение хантскими шаманами вместе с древними тайными знаниями их народа. А вместе с идолом хранится и стальная, окованная золоченой медью кольчуга покорителя Сибири…

Клады Боровицкого холма

«Паутина, прах. На полках вдоль стен стояли чеканные, развалистые ендовы – времен Ивана Грозного и Бориса Годунова; итальянские кубки на высоких ножках; серебряные лохани для мытья царских рук во время больших выходов; два льва из серебра с золотыми гривами и зубами слоновой кости; стопки золотых тарелок; поломанные серебряные паникадила; большой павлин литого золота, с изумрудными глазами – один из двух павлинов, стоявших некогда с боков трона византийских императоров… на нижних полках лежали кожаные мешки, у некоторых через истлевшие швы высыпались голландские ефимки. Под лавками лежали груды соболей, прочей мягкой рухляди, бархата и шелков – все побитое молью, сгнившее».

Так Алексей Толстой в романе «Петр I» описывает потайную царскую сокровищницу, скрытую глубоко в недрах Боровицкого холма…

В течение столетий манил искателей сокровищ овеянный легендами Боровицкий холм. Едва ли не с начала Москвы он служил местом укрытия ценностей княжеской, а затем и царской династии. Самый первый клад найден в Кремле в 1844 году. Он же является и самым древним из кладов на Боровицком холме. Как полагают историки, время его захоронения – 1177 год, когда Москва подверглась нападению рязанского князя Глеба: «Глеб на ту осень приехал на Московь и пожже город весь». Именно тогда знатная москвичка укрыла в земле свои украшения – две массивные серебряные гривны и два серебряных же семилопастных височных кольца. Этот клад был обнаружен при строительстве фундамента Оружейной палаты, неподалеку от первой в Москве каменной церкви Рождества Иоанна Предтечи, ныне не существующей. Как отмечал известный историк Москвы И. Е. Забелин, эти находки «по своей величине и массивности выходят из ряда всех таких же предметов, какие доселе были открыты в курганах Московской области, что может указывать на особое богатство и знатность древних обитателей Кремлевской береговой горы».

В июне 1988 года, проводя земляные работы в местах, где проходил восточный оборонительный рубеж древнего Кремля, строители наткнулись на участок городской застройки тех лет. При обследовании его археологи обнаружили на шестиметровой глубине деревянный ларец, украшенный металлическими бляшками. В ларце находилось около двухсот ювелирных изделий из драгоценных металлов. Среди них – браслеты, подвески, шейные гривны, медальоны, бусы, перстни и многое другое. Некоторые из этих вещей – большая редкость. По научной и художественной ценности эта находка не имеет аналогов.

Как полагают, владельцами этих вещей были члены боярского или княжеского рода. Клад был спрятан во время осады Москвы татарами Батыя в 1237 году и не востребован владельцами, которые, очевидно, погибли: «Взяша Москву татарове… град и церкви святые огневи предаша и монастыри вси и села пожгоша и много именья вземше отидоша». К этому же времени, возможно, относится и другой клад, датируемый концом XII – началом XIII века, найденный в 1966 году под фундаментом Успенского собора, – четыре серебряных височных кольца, завернутые в истлевший обрывок ткани.

В XV веке строительство Кремля вели итальянские мастера Аристотель Фиораванти, Пьетро Антонио Солари, Алевиз Новый. Помимо наземных сооружений – стен, башен и храмов, – итальянцы, как полагают, соорудили в недрах Боровицкого холма целую сеть подземных тайников, где укрывались сокровища царской фамилии, в том числе и легендарная библиотека Ивана Грозного.

Подземные тайники под Кремлем привлекали к себе внимание еще с петровских времен. Сенсацией стало опубликованное И. Е. Забелиным в конце XIX века дело московского пономаря Конона Осипова, из которого стало известно, что в 1680-х годах дьяк Василий Макарьев, выполняя поручение царевны Софьи, спускался в секретные подземелья Кремля и, пробираясь заброшенным подземным ходом, видел внезапно открывшуюся ему белокаменную «полату», в которой находилась неизвестная «поклажа» – множество сундуков с огромными вислыми замками. Осипов брался разыскать таинственную «поклажу», однако его поиски ни к чему не привели.

В первой половине XX века исследования кремлевских подземелий вел археолог И. Я. Стеллецкий. Он пришел к выводу, что начиная с XV века под городом была создана сеть подземных лабиринтов и «палат», в большинстве случаев связанных между собою. Боровицкий холм, на котором стоит Кремль, имеет множество подземных сооружений, причем в их число включены пещеры времен неолита, которые Фиораванти расчистил и соединил подземными ходами. Задачей преемника Фиораванти – Пьетро Антонио Солари – было, по мнению Стеллецкого, «тщательно увязать подземный Кремль с наземным». Солари возводил, в частности, наиболее уязвимую восточную часть Кремля, и все его постройки несут в себе элемент загадки. Такова, например, Сенатская башня, которая, при расчистке в 20-х годах нынешнего столетия, оказалась «колодцем неизвестной глубины». Стеллецкий полагал, что эта башня – «общекремлевский люк в подземную Москву». Такова и Арсенальная (Собакина) башня – «важнейший ключ к подземному Кремлю», которая в летописных источниках прямо называется «Тайником». В 1976 году здесь был найден клад предметов воинского снаряжения – два богато украшенных шлема-шишака, с чеканным узором и серебряной инкрустацией, четыре массивных стремени и скипевшиеся куски двух кольчужных доспехов. И снова находка вызвала удивление и восхищение специалистов: датируемые 1500-ми годами, эти шлемы оказались древнейшими из известных в Европе изделий такого рода.

А недавно появились сообщения о том, что возобновляются исследования подземелий Кремля. И кто знает, какие новые находки сулят они…

Сокровища Андрея Старицкого

…Редкий путешественник доберется до старинного села Микулина – находится оно вдалеке от больших дорог, на самой границе Московской и Тверской областей. Над поймой тихой и светлой речки Шоши, окруженный оплывшими, но все еще внушительными валами, среди вековых берез, стоит древний собор Михаила Архангела – усыпальница последнего князя Микулинского Семена Ивановича, «мужа, известного умом и храбростию», участника взятия Казани и Ливонской войны. Только собор и эти заросшие травой валы, усеянные белыми цветами земляники, напоминают о тех давних годах, когда Микулин был одним из важнейших тверских городов и центром удельного княжества.

Микулин был построен тверичами для защиты Твери с юго-запада, со стороны Волоколамска, а первым микулинским князем в 1363 году стал Михаил Александрович – «бе муж страшен, и сердце его яко сердце льву». При нем в Микулине и был возведен этот сохранившийся до нашего времени вал и построена деревянная крепость – детинец. А много лет спустя, в 1398 году, уже на склоне лет своих, князь Михаил – великий князь тверской, проживший тяжелую, полную борьбы, сражений, изгнаний жизнь, построил в Микулине каменный собор во имя своего небесного патрона – Михаила Архангела. Видимо, помнил хорошо князь годы юности, проведенные в Микулине, и хотел, чтобы и город помнил о нем. Но тот собор не сохранился – вместо него, на фундаментах и подклете старого, князья Микулинские построили в 1559 году новый собор – пятиглавый, стройный, высоко вознесшийся над поймой Шоши. Но закладную доску перенесли из старого – и еще и сегодня можно прочитать полустертые буквы: «В лето 6906 построен собор сей Архистратига Михаила Великим Князем Тферскым Михаилом Олександровичем…»

Своего расцвета Микулин достиг в XV веке, когда город стал одним из крупнейших в Тверской земле. Князь Михаил завещал Микулин своему сыну Федору, ставшему родоначальником самостоятельной ветви тверского княжеского дома – князей Микулинских. Город начал застраиваться по обоим берегам Шоши, вокруг детинца разросся обширный посад, где велся значительный торг. В городе имелось 18 деревянных церквей, следы которых сохранялись и в XIX веке. Микулинские князья чеканили свою монету – не только серебряную, но и разменную, медную, и находки старинных «денег» и «пул» и сейчас нередки в Микулине.

А в один из дней 1850 года в осыпи микулинского вала был найден удивительный клад – массивная серебряная чаша, покрытая чеканным орнаментом, с изображением святого Георгия, поражающего копьем дракона. На дне чаши вилась загадочная надпись: «кпвлкгно ргна».

Уникальная находка прошла через множество рук, пока не оказалась в Историческом музее, где ей заинтересовался известный русский нумизмат А. В. Орешников. Исследовав ее, он пришел к выводу, что владельцем чаши мог быть князь Юрий Дмитриевич Звенигородский, второй сын Дмитрия Донского. А укрыл ее в Микулине, по мнению Орешникова, не кто иной, как сын князя Юрия – Василий Косой, и случилось это во время очередной княжеской усобицы за московский великокняжеский стол.

Эту гипотезу, хотя и доказательную, все же нельзя считать до конца достоверной. Чаша на самом деле могла сменить не одного владельца – ведь такими предметами дорожат и передают из поколения в поколение. Да и был ли Василий Косой в Микулине? Его маршруты лежали гораздо севернее и восточнее – Дмитров, Галич, Вятка, Новгород, Бежецк, Вологда. И с чего бы вдруг князь из московского княжеского дома стал прятать свои сокровища в крупном городе чужого княжества? Микулин в те годы прочно находился в руках сильной Твери, и вряд ли тверичи не следили за передвижениями беглого князя, чей беспокойный нрав был им к тому же хорошо известен.

А вот другой изгнанник в Микулине был наверняка – через этот город лежала дорога из Москвы в его владения. Звали этого изгнанника князь Андрей Старицкий.

Младший сын Ивана III, Андрей Старицкий был родоначальником ветви последних удельных князей в России. С гибелью в 1563 году его сына, Владимира Старицкого, убитого в московской темнице, род князей Старицких пресекся.

Став в 1505 году старицким князем, Андрей Иванович носил этот титул до 1537 года, больше бывая в Москве, чем в Старице. «Будучи слабого характера и не имея никаких свойств блестящих, – пишет Карамзин, – пользовался наружными знаками уважения при дворе и в совете бояр, но в самом деле он нимало не участвовал в правлении… то хотел милостей от двора, то являл себя нескромным его хулителем». После смерти Василия III, Андрей Старицкий бил челом вдове великого князя Елене Глинской о прибавлении новых областей к его уделу. Ему отказали, но, по древнему обычаю, в память об усопшем дали щедрые дары из московской великокняжеской казны, в том числе «множество драгоценных сосудов». Не тогда ли попала к Андрею Старицкому старинная чаша Юрия Звенигородского?

Но «драгоценных сосудов» Андрею Старицкому показалось мало, и произошло у него с Еленой Глинской «несогласие». Сочтя себя обделенным, князь Андрей уехал в Старицу. Дорога же из Москвы в Старицу лежала через Микулин…

Отъезд князя «в обоих сторонах произвел подозрение». Елена Глинская видела в Андрее Старицком соперника, реального претендента на московский стол. Отношения Москвы и Старицы начали обостряться. После серии интриг, сопровождаемых дипломатической перепиской, терпение Москвы лопнуло и на арену выступили войска. Дружины князей Оболенских и боярина Никиты Хромого тайно начали стягиваться к Волоколамску. Андрей немедленно выехал из Старицы с женою и сыном и остановился в селе Берново…

Старинное село Берново на реке Тьме имеет богатую историю. Оно известно еще с XIV века, когда являлось одним из пограничных пунктов между владениями Твери и Новгорода. Село принадлежало новоторжским боярам Берновым, здесь проходил оживленный торговый тракт. После 1569 года Берново поступило в опричнину, а в начале XVII века было отдано стольнику Калитину. За его потомками оно сохранялось до середины XVIII столетия, составляя одно огромное владение, и вся окрестная местность вплоть до начала XX века сохраняла название Калитинщины. При Калитиных в 1699 году в Бернове была построена дошедшая до наших дней Успенская церковь.

Вот в этом-то селе и разбил свой лагерь мятежный князь. Отсюда он планировал двинуться на Новгород, «потому что новгородцы к его принятию были склонны». Стоя лагерем в Бернове, мятежный князь рассылал грамоты дворянам и детям боярским, призывая их под свои знамена, чтобы «овладеть Новгородом и всею Россиею, буде возможно».

Вот тут-то, в Бернове, говорят, и остались лежать в земле главные сокровища Андрея Старицкого. Местное предание рассказывает, что Андрей Старицкий, «не зная, будет ли ему успех, а либо смерть от меча, схоронил тайно князь Андрей Иванович в Бернове часть своего кошта». Заметьте – часть! А остальное? Какая-то часть, вероятно, оставалась в княжеском обозе. А отголоском судьбы других пропавших «драгоценных сосудов», вероятно, стала серебряная чаша из Микулина.

Судьба Андрея Старицкого завершилась трагически: не получив нигде поддержки, он доверился честному слову Москвы и явился к Елене Глинской с покаянием. Но по прибытии в Москву его схватили и «посадили в заточение на смерть». Через полгода князя не стало. Были казнены все его ближние бояре, участники похода в Берново, – князь И. А. Пенинский-Оболенский, князь Г. А. Пенинский-Оболенский Большой, князь Г. А. Пенинский-Оболенский Меньшой, князь И. Б. Палецкий, князь И. А. Хованский, боярин И. И. Лобанов-Колычев. Были повешены и около 30 новгородских дворян, явившихся на призыв старицкого князя. Никого из посвященных в тайну берновского клада в живых не осталось.

А «драгоценные сосуды» и другие сокровища Андрея Старицкого до сих пор ждут своего находчика. Если они существуют, конечно…

Загадка «Николы Лапотного»

«Я отправил из Москвы с разным добром 973 подводы, в Калужские ворота на Можайск. Из Можайска пошел я Старой дорогой на Смоленск, становился недошедши медынских и вяземских округ. Остановился на Куньем бору; речка течет из ночи на зимний восход, а имя той речки Маршевка, и потом я велел русским людям на Куньем бору сделать на суходоле каменную плотину, плотину глиною велел смазать, а в ней положил доску аспидную и на ней написано, где что положено шедши из Москвы до Можайска».

Так начинается текст «кладовой записи», сделанной, по преданию, в Смутное время польским королем Сигизмундом (по другой версии – самозванцем Гришкой Отрепьевым). Оригинал этой записи, выполненный «на медной доске» на латинском и польском языках, по убеждению старых кладоискателей, находился в Варшаве, а тайно сделанный список с нее, переведенный на русский язык, был широко распространен в среде русских искателей сокровищ.

В том, что «сокровища польского короля» приурочены к Смутному времени, нет ничего удивительного – в Смутное время было зарыто огромное количество кладов, что подтверждается многочисленными находками, и этот факт говорит, скорее, в пользу реальности «кладов Сигизмунда». Кому они принадлежали в действительности – это уже другой вопрос.

Историческая основа преданий о «кладах Сигизмунда» связана с событиями 1609–1612 годов. Летом 1609 года король Сигизмунд III (в России его именовали Жигимонтом, отчего произошло фольклорное имя Аглемент) во главе 30-тысячного войска вступил в охваченные смутой российские пределы, чтобы «утишить бунт, истребить бесстыдного Самозванца, низвергнуть тирана вероломного (т. е. русского царя Василия IV Шуйского), освободить народ, утвердить Веру и церковь». Речь шла о завоевании российского престола. Часть русских бояр выступила в поддержку притязаний Сигизмунда, считая, что это поможет утишить смуту. «Вся Россия встретит царя вожделенного с радостию, – писали они Сигизмунду. – Города и крепости отворят врата; патриарх и духовенство благословят его усердно. Только да не медлит Сигизмунд; да идет прямо к Москве…» Однако на пути королевских войск встал Смоленск, у стен которого Сигизмунд застрял на целых полтора года. Только небольшой отряд гетмана Жолкевского, отделившись от основных сил, двинулся на Москву и разгромил в битве под Клушиным армию Василия Шуйского. Смута запылала с новой силой. Поляки с согласия Боярской думы вступили в Москву, а вся Можайская дорога от Москвы до Смоленска контролировалась польскими гарнизонами. Короткий период согласия оккупантов с боярской верхушкой закончился Московским восстанием в марте 1611 года, которое было жестоко подавлено полками, а сама Москва сожжена и разграблена. Среди пожарищ и разбросанных по улицам трупов поляки, по свидетельству Карамзина, «грабили казну царскую: взяли всю утварь наших древних венценосцев, их короны, жезлы, сосуды, одежды богатые, чтобы послать к Сигизмунду… сдирали с икон оклады, делили золото, серебро, жемчуг, камни и ткани драгоценные». Эти трофеи, включавшие значительную часть царской казны, были отосланы в Смоленск к королю по Можайской дороге и, если верить преданию, какие-то из этих сокровищ были укрыты по дороге у некоего погоста Николы Лапотного…

По одной из легенд, Никольский погост называется так оттого, что здесь польские воины, окончательно разбив сапоги на русских дорогах, переобулись в лапти.

Запись на «клады Сигизмунда» была широко распространена среди кладоискателей. Она ходила по рукам в самых различных версиях. Неизменными оставались главные приметы: центром «кладоносного района» во всех вариантах записи является погост Николы Лапотного (Николы Лапотника, Николы Лапотникова и т. п.), около которого, остановившись в Куньем бору, якобы зарыл свои клады польский король: «Есть погост Николая Чудотворца, яже зовомый Никола Лапотный, и от него еще погост Святого мученика Георгия, в трех верстах расстоянием один от другого. У погоста Николая Чудотворца имеется речка Хворостянка, а другая Гремячка. В устье оного погоста третья речка Чернитинка из болота из черных местов…» Далее следует подробная роспись кладов, положенных в округе: «У оного погоста положено сокровище…» В различных вариантах записи количество кладов колеблется от десяти до двадцати, причем масштабы кладов измеряются «котлами» и «бочками» золота и серебра. Закопав сокровища, по преданию, польский король приказал «находившихся тогда у него в плену российских людей всех мечом погубить, дабы о положенном его сокровище никому неизвестно было».

Если внимательно вчитаться в кладовые записи, то можно легко заметить, что во всех случаях речь идет о реальной местности, в которой зарыт по крайней мере один реальный клад. Приметы этой местности следующие:

1. Клад зарыт близ погоста Николая Чудотворца Лапотного, рядом с которым, на расстоянии от трехсот сажен (около 630 метров) до семи верст (около 7,5 километра), находится другой погост, во имя Св. Георгия Великомученика;

2. Погост Николы Лапотного стоит на реке с названием Хворостянка (Хворостня, Хворосня, Хворость, Сорочка). Рядом протекает речка Хворостянка-малая (Гремячка), а поодаль третья речка – Чернавка (Чернитинка, Черновка). Все три речки берут свое начало близ погоста, а Чернавка к тому же вытекает из болота.

3. В окрестностях погоста имеются ряд характерных примет: насыпной вал («плотина»), суходольный луг, родник («колодезь»), камни-валуны.

4. Неподалеку от погоста расположена местность под названием Куний Бор, где находится пустошь Телепнево, и через которую течет речка Маршевка. Здесь проходит или проходила большая проезжая дорога.

«Клад короля Сигизмунда» ищут уже несколько столетий. Главной магистралью поисков всегда была Смоленская дорога, а погост Николы Лапотного искали то под Можайском, то под Гжатском, то под Вязьмой и Дорогобужем. Указывают и на окрестности тверского города Зубцова, в 10 верстах от которого, по Старицкой дороге, находились приметные места, схожие с теми, что упоминаются в «кладовых записях».

В конце XIX столетия одним из мест поисков являлась деревня Соколово Гжатского уезда, на речке Могилевке. Здесь, в одной из излучин реки, по преданию, в старые годы был найден «гроб с золотом». Близ деревни находился старинный погост Николая Чудотворца, который в архивных документах XVII–XVIII веков именуется «погостом Николы Лапотникова». В середине XIX века здесь был найден и клад – котел с медными монетами XVIII столетия. Другие многочисленные раскопки дали немного: была найдена серебряная церковная лжица для причастия, ручка чугунного котла, несколько рассыпных серебряных и медных монет. Копали и на погосте, но, кроме гробов, ничего не нашли. Правда, в окрестностях деревни было обнаружено множество интересных объектов: три славянских кургана, каменный погреб (раскопан; оказался пустой), камень-валун с вырезанным знаком медвежьей лапы. А в сентябре 1874 года в версте от деревни кладоискатели натолкнулись на захоронение наполеоновских солдат, в котором среди костей оказался полусгнивший пояс из красной кожи. Когда его стали извлекать из земли, пояс разорвался и из него посыпались серебряные монеты – русские рубли и какие-то иностранные деньги. Всего было найдено семнадцать монет.

Исследователи XIX столетия, анализируя тексты кладовых записей «короля Сигизмунда», отмечали, что в старое время Смоленская дорога шла южнее Бородина, через села Преснецово и Царево-Займище. Где-то здесь, на стыке Гжатского, Можайского и Медынского («не дошедши медынских и вяземских округ») уездов, и находился искомый погост Николы Лапотного. Таким местом мог являться погост Александра Свирского близ Можайска или безымянный погост на самой границе Можайского уезда, у слияния двух речек, сожженный в Смутное время и носивший, по преданию, название Николы Лапотникова. Еще в конце XIX века следы погоста были ясно видны, а весной почти ежегодно здесь вымывались и выносились на берег водой одна-две серебряные монеты.

Известно и еще одно любопытное место, вероятно, связанное с легендой о «Николе Лапотном» – «Литовские могилы» у деревни Литвиново Вяземского уезда. Здесь, по преданию, были похоронены павшие в 1611 году воины королевича Владислава Сигизмундовича, сына Сигизмунда III, шедшего на Москву.

В Смоленской области можно указать еще несколько мест, где мог находиться легендарный погост. Во-первых, это погост Никола-Погорелый в бывшем Дорогобужском уезде, на берегу Днепра, в 38 верстах от Дорогобужа, на старой почтовой дороге в город Белый. В 1859 году здесь находилось 7 крестьянских дворов и две церкви. Еще один погост, Никола-Кременной, располагался в 40 верстах от Дорогобужа, на реке Вопце, по правую сторону от дороги на Духовщину. В Бельском уезде существовал погост Николо-Немощеный, а в Смоленском уезде – Николо-Словажский. Еще одним вероятным «адресом» может являться село Рыхлово, Ново-Никольское тож, в 35 верстах от города Вязьмы, по левую сторону от Смоленского почтового тракта. В этом маленьком селе на пять дворов существовала Никольская церковь «при колодцах».

Клад Сигизмунда может находиться и ближе к Москве. В тексте «кладовой записи» ясно указывается, что подводы с сокровищами были отправлены через Калужские ворота на Можайск. Как раз на этом направлении, в районе современной Апрелевки, в верховьях реки Пахры в XVI – начале XVII века располагался «монастырь особняк Николы Чудотворца», а в четырех верстах от него – погост св. Георгия Великомученика. Ведь король, судя по записи, что-то «положил», еще не доходя Куньего бора, «шедши из Москвы до Можайска».

Но на самом деле нет никакой уверенности в том, что «клад Сигизмунда», если он есть, зарыт по Смоленской дороге. Дело в том, что многочисленные варианты «кладовой записи» указывают аналогичные места в Тверской, Костромской, Ярославской областях. А в XIX веке в Олонецкой губернии ходила по рукам «кладовая запись» с точным указанием на то, что клад зарыт близ одного из карельских погостов, в районе Кондопоги: «Есть река Хворосня крутобрега, еще малая Хворосня, третья река Чернавка. На реке Хворосне есть погост, называемый Николай Лапотный, а второй погост Егорий, от Николы виден. При том погосте Николы есть топи, где и люди не ходят. Пониже топи есть земляной вал, в концах вала лежат по камню серых, под теми камнями по кубу денег серебряных… Средь вала лежит плита красная – на коне поворотиться можно – под той плитой шестиуховый котел денег серебряных. При том же погосте Николая есть колодезь – вода кипучая, и в нем спущено 10 пудов посуды церковной серебряной и закрыто дубовой доской… И та поклажа время нашествия Литвы, то есть польского короля Костюшки».

А в Рязанской земле в старые времена существовал монастырь, прямо связанный с именем «Николы Лапотного» – Николо-Лапотная (Николо-Лапотская) пустынь, что близ села Шилово на Оке (ныне это районный центр Рязанской области). Этот упраздненный во второй половине XVIII века небольшой монастырек был примечателен тем, что в нем хранилась Псалтырь 1708 года – дар царевича Алексея, сына Петра I. На книге имелась памятная надпись: «Сия глаголемая Псалтырь пожаловал и приложил Благоверный, великий князь, цесаревич Алексей Петрович в Рязанский уезд, в Староямской стан, в пустынь Николая Чудотворца, что на реке Оке, зовомый Лапотный. 1708 года, ноября 3 дня»[3]. Может быть, какие-то отголоски посещения царевичем монастыря Николы Лапотного нашли свое отражение в кладоискательском фольклоре?

Так что загадка погоста Николы Лапотного далеко не так однозначна, как это может показаться на первый взгляд, как, впрочем, и вопрос реальности таинственного клада. Время, возможно, покажет – существует ли легендарный клад Смутного времени на самом деле, или это просто очередная «поклажа польского короля Костюшки»…

«Постой-ка минутку, купец…»

«Большая дорога возле Становой спускалась в довольно глубокий лог, по-нашему – верх, и это место всегда внушало почти суеверный страх всякому запоздавшему проезжему… И не раз испытал в молодости этот чисто русский страх и я сам, проезжая под Становой… Все представлялось: глядь, а они и вот они – не спеша идут наперерез тебе, с топориками в руках, туго и низко, по самым кострецам, подтянутые, с надвинутыми на зоркие глаза шапками, и вдруг останавливаются, негромко и преувеличенно-спокойно приказывают: “Постой-ка минутку, купец…”»

Так писал Иван Бунин о разбойниках Становлянского Верха. Этот большой глубокий овраг, заросший кустарником и деревьями, и сегодня перерезает шоссе из Ефремова в Елец – живой свидетель времен минувших…

«Когда в XVII и XVIII вв. на Руси усилились разбои, предания о кладах получили новый оттенок… Действительность существования разбойничьих кладов не подлежит сомнению», – писал в XIX столетии первый исследователь феномена русского кладоискательства профессор Н. Я. Аристов. По преданиям, разбойники грабили проезжающих по дорогам и судоходным рекам; укрывались в лесах, горах и оврагах; застигаемые преследующими их воинскими командами, прятали добычу в землю, а после разгрома шаек отправлялись на тот свет или на каторгу, а скрытые ими сокровища оставались лежать в земле. К этому можно добавить, что люди зажиточные, боясь нападения разбойников, также зарывали свои деньги в землю – «земельный банк» был тогда самым надежным способом хранения денег. А так как недостатка в разбоях у нас в России никогда не было, то и предания о разбойничьих кладах рассказывались и рассказываются во всех местностях нашей необъятной страны…

«Орел да Кромы – ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец – всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» Эту поговорку до сих пор можно услышать на Орловщине. Родилась она, как считают, еще до времен Смуты, когда на краю Дикого начали скапливаться ватаги гулящих людей, составивших позднее основу войск Ивана Болотникова и Истомы Пашкова. Но настоящую славу «воров» местные жители приобрели во второй половине XVII столетия, когда разбойничьи шайки превратились в подлинное бедствие здешних мест.

Существует предание, что однажды в лапы орловских разбойников попал даже сам государь-батюшка Петр Великий. Будто набросились на него по дороге «воры» и взялись грабить да бить, но отступились, когда узнали, кто перед ними такой. На вопрос царя, что заставило их заняться такими делами, разбойники отвечали: «Твои, государь, чиновники, наши супостаты-антихристы, одолели нас!» Царь, как водится, разбойников помиловал…

Опасно было ездить по степным дорогам, ох, как опасно! Сколько купеческих обозов было разграблено, сколько купцов перебито «даже и до смерти»! И вряд ли кто возьмется сказать, сколько «добычи» до сих пор хранится в укромных уголках степных балок…

«Постой-ка минутку, купец!» Эти слова, холодея от страха, услышали 8 сентября 1750 года купцы Никита Кривошеин, Григорий Веневитинов и Максим Волокитинов на пустынном тракте, ведущем в Воронеж из слободы Михайловки. В урочище Волотова Могила их небольшой обоз нагнали на пароконных телегах «незнаемо какие воровские люди, двенадцать человек, с нарядным делом: с копьями, и с ружьем». Напав на купцов, разбойники их «били смертно, причем и пограбили». Связав купцам руки и ноги и завязав глаза, их отвезли в какой-то овраг, кинули там и «незнамо куда уехали». В списке похищенного имущества, с которым ограбленные купцы заявились в Воронежский магистрат, значится «денег 32 рубля, три лошади со всем конским убором, котел медный, две шубы овчинные, нагольные, два зипуна серые, черкесская шапка, кожа возовая, да два пашпорта».

На больших дорогах грабили не только купцов, но и вообще всех проезжающих. 8 июня 1763 года несколько елецких крестьян белым днем возвращались степной дорогой домой, в свою деревню, из Семилуцкого монастыря, что находился на Дону, в Воронежском уезде. До села Навесного оставалось несколько верст, как вдруг позади раздался дробный перестук копыт: ватага разбойников, числом до 30 или более человек, «с боевыми цепами, копьями и со всем разбойничьим прибором», с диким свистом и гамом налетела на перепуганных мужиков и «били их смертию и взяли разбоем». Ельчан ограбили буквально до исподнего, вплоть до того, что сняли колеса с телег.

Но не только на дорогах, но и в своих домах обыватели не могли чувствовать себя спокойно…

– Ой, барин, тут цидулка какая-то до вас!

С этими словами поздним вечером 15 сентября 1750 года вошла в комнату помещика села Богословского Воронежского уезда Михаила Красильникова «дворовая женка» Матрена Сысоева. В руках у нее было подметное письмо, которое Матрена подобрала, идя с господского двора на пчельник.

Помещик Красильников распечатал письмо. Это оказалось послание… атамана разбойничьей шайки. В кое-как накарябанном письме Красильникову предлагалось, «чтобы он, Михайла, ждал к себе гостей и для того изготовил бы вина и пива по две куфы, да поставил бы меду двадцать пуд, да триста рублев денег положил бы за большою дорогою на Долгом кургане в яме, а их-де сто двадцать пять человек. И уграживали в том его, Красильникова, и детей его сжечь, и корень перевесть».

Перепуганный Красильников кинулся в Воронеж, где предъявил письмо в губернской канцелярии. Власти немедленно распорядились «о сыску и поимке воров и разбойников иметь крепкое и неусыпное смотрение, и для того, во всех причинных местах и по дорогам, також и по лесам, учредить крепкие денные и ночные караулы». Но на следующий день пришло известие, что «приезжало в дом отставного полковника Михаила Дмитриева сына Красильникова, нарядным делом, незнаемо каких воровских людей человек сорок, и оная воровская шайка разбили тот дом и ево, полковника Красильникова, били мучительски, от которого бою он, Красильников, и умер, а что в доме ево было, разграбя все без остатку, бежали незнаемо куда».

Хватало разбойников и в окрестностях Костромы и Ярославля. В начале XVIII столетия, во времена Петра I, в Ветлужском уезде разбойничал атаман Шапкин, который, по преданию, закопал клад в 10 верстах от села Пыщуг. Онуфрий Бабаев, нерехтчанин, разбойничал на Арменской дороге, держал притон в Сыпановом бору. Он был пойман и повешен в Москве в царствование Петра I. Рассказывали еще о некоем Гараньке-атамане, жившем во второй половине XVIII века. У него не было кисти одной руки и к «мослу» был приверчен кистень. Есть предание, что он проживал в большом лесу Келохты, в трех верстах от Нерехты, пользовался популярностью у местных мужиков, брал у них для воровства лошадей и за это щедро поил крестьян вином. Шайка атамана Свеклина разбойничала в Костромской и соседних губерниях в 1840–1846 годах. Свеклин был пойман в 1846 году, совершив убийство управляющего имением одного петербургского сановника.

В окрестностях Плеса известны рассказы о колдунье и разбойнице Марье, которая во времена разинщины собрала шайку молодцов и занималась грабежом. Клад Марьи-разбойницы пытались отыскать в урочище Марьина роща, неподалеку от деревни Воронино. По преданию, мимо деревни в старину проходила Лазарева дорога. Вдоль дороги раньше можно было видеть множество кладоискательских ям.

В конце XVIII столетия близ Костромы, Ярославля и Шуи разбойничал легендарный атаман Иван Фадеич. Рассказывали, что родился он в селе Осеневе Ярославской губернии, верстах в 25 от города Нерехты, и был огромного роста, косая сажень в плечах и красавец собой. Иван Фадеич был справедлив – бедных не обирал (у них, впрочем, и брать-то нечего), а грабил исключительно купцов и помещичьи усадьбы. При нем имелась шайка человек в двадцать молодцов. Постоянным местопребыванием разбойников служил глухой лесной бор Корево, где Иван Фадеич умел всегда скрыться от преследования и где впоследствии оказался огромный клад, который многие видели, но взять никому не удалось. «Он находится и по сие время тут», – обычно прибавляли рассказчики.

Не один раз отряжались по нескольку рот солдат для поимки Ивана Фадеича, и, наконец, он был изловлен около Плеса в селе Селифонтове, в усадьбе помещицы Лаптевой. Но во множестве мест до сих пор таятся запрятанные им клады…

Так, в усадьбе Скалозубово, Елизаветино тож, по Галичской дороге, есть большой холм, внутри которого, говорят, находятся подземные ходы. По сказанию старожилов, в этих ходах пряталась шайка Ивана Фадеича. Ходы брали свое начало от бочага, наверху горы была труба и на этом месте теперь растет рябина. Другое пристанище Ивана Фадеича находилось в пустоши Овечкино, около деревни Жерновки. Здесь имеется колодезь, в котором будто бы скрыты разные ценные вещи и деньги. Клады Ивана Фадеича сокрыты и у известного села Красное-на-Волге, неподалеку от которого, по рассказам, находится четырехугольное городище, в котором и зарыт клад. Другой клад спрятан в яме у деревни Лихачево близ Костромы.

Рассказывали еще, что Иван Фадеич зарыл клад на берегу Волги, в урочище Городина близ Плеса, недалеко от Кисловского оврага. Где-то там лежал большой валун под названием Крестов-камень. Чтобы «взять» клад Ивана Фадеича, нужно в 12 часов дня встать к камню спиной и идти на солнце до тех пор, пока не встретится большой старый пятиствольный дуб. Под этим дубом и лежит клад, но прежде чем его «взять», надо трижды обойти дуб посолонь, и тогда клад явится в виде собаки. Ту собаку надо убить, и клад рассыплется деньгами.

В Вятской губернии, кроме берегов Камы, нигде столько не передавалось рассказов о разбойниках и оставленных ими кладах, как в Зюздинском и Кайском краях (восток нынешней Кировской области). В Кае разбойничий промысел особенно развился в XVII веке, благодаря близости этого городка к трем самым бойким тогда дорогам северо-востока, а разбойничество Зюздинского края связано с делами камских «добрых молодцев».

На реке Большом Колыче, на Клименском городище существовало некогда дворище крестьянина Климы, державшего у себя разбойничий притон. Предание рассказывает, что атаман шайки жил отдельно, в другом месте. Когда воинская команда начала преследовать разбойников, их атаман, надев сапоги «назад носками», бежал в Пермь. В середине XIX столетия возле дороги из села Лесновские починки (у которого расположено Клименское городище) в Пермь стояла старая, огромных размеров сосна, а на ней была видна надпись, гласящая: «На это место выбежал из лесу атаман».

На месте бывшего разбойничьего дворища имелась яма, про которую рассказывали, что в ней скрыто много драгоценностей, главным образом различной церковной утвари. Эти вещи якобы были награблены в Казани, а сверху там лежит Казанская икона Божьей Матери, обложенная золотой ризой. Были попытки добыть этот клад, но все они кончились неудачей. Рассказывают, что один человек даже держал в руках этот клад, но так как не твердо знал слова завета, то клад ему не дался и до сих пор продолжает поджидать счастливца.

Клад, закопанный разбойниками, указывали и у речки Созими; находящаяся тут же старая дорога называлась «Разбойничьей». Здесь, близ деревни Носковой, крестьянином Василием Носковым много лет назад был найден котелок «мелких продолговатых серебряных монет».

Много легенд о разбойничьих кладах передавалось в селе Христорождественском. Один из кладов якобы зарыт под большим сосновым пнем, находящимся на восток от сельской церкви, близ проезжей дороги. Неподалеку от села, вниз по Каме, есть городище в лесу, где прежде жили разбойники. Эти разбойники были переловлены во время своего набега на Омутницкий завод. А на месте бывшего их «притона» находились остатки провалившейся избы или землянки, под которой также укрыта «поклажа». В окружающих городище соснах в XIX веке видели несколько врубленных в них разбойниками ружейных стволов. Впрочем, те, кто искал эту землянку, никогда не находили ее, а натыкавшиеся на нее случайно уходили ни с чем, так как не могли добыть клада, не зная завета. Однако одним крестьянином из Христорождественского близ реки Колыча была найдена кожаная рукавица, наполненная серебряными монетами. А богатство известных в здешнем краю крестьян Васильевых народная молва приписывала кладу, найденному их прадедом, Мироном Васильевичем, в сосняке по речке Доромахе, где он оставлен был жившими тут разбойниками.

Испокон веку разбойничьей рекой слыла Волга – «Божья вольная дорога». На берегах Волги постоянно сколачивались разбойничьи шайки из беглых крестьян, бурлаков и «воровских казаков». Укрываясь в многочисленных становищах в густых прибрежных лесах и глубоких оврагах, разбойники грабили суда с товарами и нападали на проезжих по дорогам. Некоторые купцы и помещики водили с разбойниками хлеб-соль, скупали у них награбленное, иногда укрывали их – из расчета или из боязни мщения. Другие принимали на хранение разбойничью добычу и прятали ее в клады. Один такой клад был найден в XIX веке у села Мачкас Ардатовского уезда. Здесь, на лесном городище Лысая гора, была обнаружена землянка, в которой лежало оружие и стояло деревянное ведро, наполненное серебряными рублями и полтинниками.

Если кто проплывал по Волге, то неподалеку от Зеленодольска мог видеть на правом берегу древнее городище. В старые времена его звали Разбойничьим городком, а чуваши именовали это урочище Карман-Ту – «Карманная гора». Это городище, поросшее дубами и изрытое кладоискательскими ямами, по преданию, хранит в своих недрах разбойничий клад. В этой горе, как утверждают, имеется подземный ход, запертый железной дверью, а в самом конце галереи стоит окованный железом сундук с сокровищами. Правда, был слух, что этот клад уже кто-то «добыл». Подземный ход метров через триста выводит в овраг, где бьет родник, стекая в каменное корыто. Из этого корыта, по преданию, разбойники поили своих лошадей.

О волжской «понизовой вольнице» ходили легенды, из ее среды вышел покоритель Сибири Ермак, именно она стала питательной средой для восстаний Разина и Пугачева. И, хотя после разгрома пугачевщины сила вольницы резко пошла на убыль, волжские «гулящие люди» еще долго не давали покоя купеческим судам.

В конце XVIII – начале XIX века гуляли по Волге атаманы Замотаев, Сивый Беркут, Брагин, Зубакин, Шагала и другие. Правительство делало все возможное, чтобы обезопасить Волжский водный путь – главную торговую артерию государства, и не жалело для этого ни воинских сил, ни денежных средств. В Полном собрании законов Российской Империи (т. XVI) можно даже отыскать сенатский указ № 11750, которым определяется размер денежного вознаграждения из казны за выдачу разбойников: за пристанодержателя – 50 руб., за атамана – 30 руб., за простого разбойника – 10 руб.

За разбойниками охотились сыщики и воинские команды – кого-то ловили, кого-то загоняли в лесные трущобы. Меры правительства постепенно давали свои плоды, и число разбоев неуклонно сокращалось. Но вплоть до 1840-х годов на Волге можно было повстречать ватагу оборванцев на «косной» лодке, со свистом и гиканьем набрасывавшихся на всякое идущее навстречу судно.

Убежища этих волжских пиратов были рассеяны по лесам и оврагам на всем протяжении Волги от Казани до Астрахани. Некоторые шайки насчитывали до 200 человек. Прокормить такую ораву было нелегко, и нередко атаманы распускали своих «робят» по домам или на подножный корм, вновь созывая их по мере надобности, – когда надо было идти на большое «дело».

Осень – пора укрывания кладов. Разделив добычу, шайки расходились на зиму по домам. При этом многие прятали часть своей доли в надежные места – путь предстоял небезопасный, в любой момент могла случиться встреча с уездной полицией, а у кого из разбойников имелся на руках «пачпорт»? Вот и ковыряли «душегубы» влажную осеннюю землю, пряча на черный день награбленные богатства «в земельный банк до востребования». Кому повезло – тот вернулся, востребовал. Ну а клады тех, кому не повезло, так и оставались навечно «в земельном банке».

Расходясь, разбойнички или нанимались в поденную работу, или шли в батраки, а самые отъявленные «душегубы» укрывались у знакомых пристанодержателей. И так до весны, до начала нового разбойничьего сезона…

Кудеяровы клады

…В один из погожих апрельских дней 1881 года в Петербурге, на Литейном проспекте, над дверью ювелирной лавки брякнул колокольчик. Полноватый хозяин лавки, с седой бородкой клинышком, вышел навстречу посетителю. В дверях стоял черноусый плотный человек, явно провинциал, с небольшим свертком в руках.

– Что вам угодно? – поинтересовался ювелир.

– Я слышал, вы покупаете старинные драгоценности, – неуверенно проговорил вошедший.

– Вы хотите мне что-то предложить?

– Да… Вот, извольте взглянуть.

Посетитель положил сверток на прилавок и развернул его. Ювелир ахнул. На прилавке лежали массивный чеканный золотой ковш старинной работы, украшенный самоцветными камнями, и несколько золотых и серебряных перстней с эмалью, рубинами и бирюзой.

– Это же очень древние вещи, – полувопросительно-полуутвердительно произнес ювелир, взглянув на посетителя поверх стекол пенсне.

– Да. Это вещи из клада, который нашли на моей земле. Я помещик, из Курской губернии, у меня там небольшая земляная дача, двести десятин с лишком. Говорят, это золото Кудеяра…

Золото Кудеяра… Воистину, из всех легенд о «зачарованных кладах» это самая большая загадка, неразрешенная до сих пор. Здесь неясно все. Кто такой Кудеяр? Когда и где он жил? Сколько у него было сокровищ и где они? Где и как окончил он свою разбойную жизнь? Нет ни одного достоверного свидетельства, ни одного достоверного документа, ничего нет. Только легенды и многочисленные, рассеянные от Днепра до Волги, Кудеяровы «городки», овраги, курганы, камни, леса, урочища… И – клады. Клады, полные несметных сокровищ, которые до сих пор таятся где-то на всем пространстве бывшего Дикого поля…

Разбойник Кудеяр принадлежит к одним из самых популярных персонажей фольклора. Легенды о нем записаны во всех южных и центральных губерниях России, от Смоленской до Саратовской:

«А то еще был Кудеяр – этот где-где не разбойничал! И в Калуге, и в Туле, и к Рязани, и к Ельцу, и к Воронежу, и к Смоленску – везде побывал, везде свои станы раставлял и много кладов позарыл в землю, да все с проклятиями: страшный колдун был. И какою поганой силой владел: раскинет на берегу речки, озера, так какого ручья, раскинет полушубок или свиту и ляжет спать; одним глазом спит, другим сторожит: нет ли погони где; правый глаз заснул – левый сторожит, а там левый спит, правый сторожит – так вперемену; а как завидит где сыщиков, вскочит на ноги, бросит на воду полушубок, на чем спал, и станет тот полушубок не полушубок, а лодка с веслами; сядет Кудеяр в ту лодку – поминай как звали… Так и издох своей смертью – никак изловить его не могли, как там не старались».

Это только одно из кратких жизнеописаний Кудеяра, бытовавших в народной среде. Какой же реальный исторический персонаж скрывается за этим именем? На этот счет уже высказано множество гипотез, но, увы, ни одна из них не проливает свет на тайну Кудеяра.

Когда жил Кудеяр? Здесь мнения в основном совпадают: в середине XVI века. Он был современником Ивана Грозного. Это отчасти подтверждается документами. Так, в 1640 году, в ответ на запрос из Москвы, тульский воевода писал, что ему про Кудеяра «сказывали давно старые люди, лет с 40 назад».

Большинство историков согласны и с тем, что имя Кудеяр (Худояр) – татарского происхождения. У Карамзина упоминается крымский мурза Кудояр, который в 1509 году очень грубо обошелся с русским послом Морозовым, назвав его «холопом». С тем же именем известны послы крымский и астраханский. Но, как нередко бывало в древности, от татар это имя могло быть усвоено и русскими.

Многие легенды прямо называют Кудеяра татарином. По преданиям, записанным в Саратовской и Воронежской губерниях, Кудеяр был татарином, знавшим русский язык, человеком огромного роста. Он был баскаком – ханским сборщиком податей. Разграбив подмосковные селения и с большим богатством возвращаясь в Орду, в Саратовские степи, Кудеяр по дороге решил скрыть от хана взятую дань и поселился в Воронежских землях, где стал промышлять разбоем. Здесь он женился на русской девушке – редкой красавице, которую от увез силой.

В Рязанской и некоторых местностях Воронежской губернии рассказывали, что Кудеяр – опальный опричник, который отбивал скот у местных жителей, грабил и убивал московских купцов. А в Севском уезде Орловской губернии Кудеяра вообще считали не человеком, а нечистым духом-«кладовиком», который стережет заговоренные клады.

В исторических документах, относящихся к временам Ивана Грозного, упоминается сын боярский белевец Кудеяр Тишенков, изменник, перебежавший к крымскому хану и помогавший ему овладеть в 1571 году Москвой. Затем Кудеяр Тишенков ушел с татарами в Крым. Беседуя с крымским послом два года спустя, Иван Грозный сетовал на то, что хану удалось взять Москву с помощью бояр-изменников и «разбойника Кудеяра Тишенкова», который навел татар на Москву. Однако ничто не свидетельствует о том, что Кудеяр Тишенков и является тем самым легендарным разбойником Кудеяром.

Весьма популярна увлекательная гипотеза о том, что Кудеяр – не кто иной, как старший брат Ивана Грозного, претендент на русский престол. Основанием для подобных утверждений послужили следующие исторические события.

Первая жена великого князя Василия Ивановича, отца Ивана Грозного, Соломония Сабурова была бездетна. После долгих ухищрений стало ясно, что наследников у князя не будет. Тогда Соломония Сабурова, в нарушение всех церковных канонов, была насильно пострижена в монастырь, а князь вторично женился – на Елене Глинской, которая родила ему двух сыновей – Ивана и Георгия (Юрия). Меж тем у монахини Соломонии Сабуровой, заточенной в монастыре… тоже родился сын! Новорожденный вскоре же умер и был погребен в Суздальском Покровском монастыре. Однако раскопки его могилы в 1934 году показали, что похоронена была кукла в одежде мальчика. Существует предположение, что ребенка скрыли, опасаясь убийц, подсылаемых второй женой – Еленой Глинской, и тайно переправили к крымскому хану. Там он вырос и под татарским именем Кудеяр явился на Русь как претендент на престол. Не добившись успеха, Кудеяр занялся разбоем.

Как можно заметить, почти все перечисленные гипотезы связывают Кудеяра с Крымским ханством. А места, где, по преданиям, разбойничал Кудеяр, несмотря на свою географическую разбросанность, объединены одним общим свойством: здесь проходили древние торговые и посольские пути из Крыма в Московскую Русь. На этих дорогах разбойники выслеживали богатую добычу, а затем прятали ее в потайных местах, около своих станов и городищ.

Кудеяровых городков, где, по преданию, зарыты разбойничьи клады, известно в Южной России около сотни. Особенно много таких «городков» находилось в пределах Воронежской губернии – уездах Воронежском, Задонском, Землянском, Бобровском, Коротоякском и Павловском. Так, в Шиповом лесу у села Ливенки в Павловском уезде находились остатки «логова» Кудеяра, включавшего дом, кладовые и конюшни. С этим местом связано множество легенд о разбойных делах страшного атамана. Укромное место под названием Кудеяров лог указывали в Задонском уезде, в 6 верстах от села Белоколодского, по дороге на Липецк. Этот глубокий овраг окружен крутыми, почти отвесными стенами, что делало его надежным убежищем. Рядом находится лощина, называемая Мертвушкой, – по преданию, здесь Кудеяр казнил взятых в плен купцов.

Явно сделанное человеческими руками насыпное городище под названием Кудеяров притон было известно в Бобровском уезде. Городище в виде большого четырехугольника, окопанного валами и рвом, со всех сторон окружено болотами и кустарником. По преданию, здесь находилась первая ставка Кудеяра.

В Липецкой области, на Дону, напротив села Долгого, возвышается гора, именумая Черным Яром или Городком. На ней лежит очень большой камень синеватого цвета. По преданию, здесь находилась Кудеярова крепость. Лежащий на горе камень считали заколдованной, окаменевшей лошадью Кудеяра, получившую синеватый цвет оттого, что она была опалена огнем. Рассказывают, что Кудеяр вместе со своими соратниками Болдырем и разбойницей Анной, укрываясь в донских лесах, грабил караваны купцов, шедших вниз по Дону. Донские казаки, заинтересованные в безопасности торгового пути, ополчились против Кудеяра. Сначала они разгромили ставки Болдыря и Анны, затем добрались до пристанища Кудеяра. Долго осаждали они крепость Кудеяра, затем догадались обложить ее хворостом и зажечь со всех сторон. Тогда Кудеяр зарыл все свои сокровища в землю, поставил над ними свою любимую лошадь, обратив ее в камень, чтобы она не сгорела, а сам бежал в лес. Но казаки погнались за ним, хитростью взяли в плен, сковали и бросили с Черного Яра в Дон.

Неподалеку, в бывшем Пронском уезде, близ сел Чулково и Абакумово, находится урочище Каменные Крестцы. По преданию, здесь находилась одна из главных ставок Кудеяра. Рассказывают, что в XVIII веке здесь нашли камень с именем Кудеяра.

На реке Неруч, в Орловской губернии, в трех верстах от села Затишье, есть две «ямы Кудеяра» – по три сажени глубиной, соединенные подземным ходом с рекой Неруч. Здесь, по преданию, скрывался Кудеяр. Множество кладов Кудеяра связано с Брянскими лесами и вообще со всей лесной частью бывшей Орловской губернии.

В Тульской и Калужской губерниях рассказывали о кладах Кудеяра, зарытых в различных «колодцах», «верхах», «ярах», а кое-где сохранялись и «кладовые записи» на Кудеяровы клады. Одной из таких записей в конце XIX века владел монах Оптиной пустыни, после смерти которого рукопись попала в монастырскую библиотеку. В ней содержались обширные сведения о кладах, зарытых Кудеяром в окрестностях Козельска и Лихвина (ныне Чекалин).

В качестве одного из мест, где положены клады Кудеяра, рукопись называла Чертово городище или Шутову гору – таинственное лесное урочище в 18 верстах от монастыря Оптина пустынь, неподалеку от старинной дороги из Козельска в Лихвин, на которой так удобно было грабить проезжающих купцов…

…На заросшем лесом высоком бугре, господствующем над окружающей местностью, почти на самой его вершине тремя отвесными стенами поднимается из земли громадная глыба сероватого песчаника, изборожденная многочисленными трещинами и поросшая мхом. Из-за этих четких граней городище иногда называли еще «Гранный Холм». Четвертая сторона городища, полуразрушенная временем и заросшая травой, почти сравнялась с площадкой на вершине бугра, образуя «двор» Чертова городища. По преданию, здесь находился «замок» Кудеяра, построенный для него нечистой силой. Будто бы за одну ночь бесы соорудили на площадке городища двухэтажный каменный дом, ворота, выкопали пруд… Однако постройку закончить до рассвета не успели – прокричал петух, и нечистая сила разбежалась, бросив постройку неоконченной. И, по рассказам свидетелей, еще долгое время спустя, вплоть до начала 1800-х годов, на городище можно было видеть недостроенное здание – «памятник бесовской архитектуры», которое затем начало быстро разрушаться.

Следы выкопанного «бесами» пруда указывали еще в 1880-х годах, а многочисленные каменные обломки, разбросанные вокруг городища, свидетельствуют как будто о каких-то постройках, некогда бывших здесь. А на одном из камней, лежавших у подножия городища, еще сто лет назад явственно был виден след «лапы» нечистого.

В толще песчаника, из которого сложено городище, скрывается несколько пещер. В главной пещере, называемой «входом в нижний этаж», могло свободно разместиться несколько человек. Из нее два узких лаза уходят вглубь горы…

Рассказывают, что строившая замок нечистая сила сберегает теперь зарытые на городище и в окрестных оврагах и лесных урочищах клады Кудеяра. А по ночам на городище появляется привидение дочери Кудеяра Любуши, проклятой отцом и навеки заточенной в недрах Чертова городища. Будто выходит она на гору, садится на камни, и плачет, просит: «Тяжко мне! Дайте мне крест!» В прежние времена монахи Оптиной пустыни дважды устанавливали на городище крест. Неподалеку от городища находится Кудеяров колодезь, в котором укрыты, по преданию, «12 бочек золота».

Очень интересны свидетельства о Кудеяровом городке на горе Богатырке (Крутце), что в Саратовской губернии. Здесь, в развалинах землянки, в которой, по преданию, жил Кудеяр, были найдены человеческие кости, кинжалы, наконечники пик, бердыши, фрагменты кольчуг, татарские монеты, кольца, перстни и т. д. Подобные находки неизменно будили интерес к легендарным кладам Кудеяра, и охотников найти их было великое множество…

Особенный интерес вызывало у кладоискателей Кудеярово городище, расположенное в дебрях Усманского леса. Оно окружено высоким валом со следами ворот и окопано широким рвом. Когда-то, в 1840-х годах, одной из крестьянок села Студенки посчастливилось найти здесь массивный золотой старинный перстень. С той поры каждую весну в Усманский лес регулярно устремлялись полчища кладоискателей со всех окрестных мест, изрывших лес ямами и траншеями. Говорили, что сокровища укрыты на дне находящегося поблизости Чистого озера. Один помещик даже пытался спустить озеро через специально прорытый канал, но дело не пошло. Много было разговоров о будто бы найденном в лесу сундуке, который «ушел в землю», находили и всякую мелочь – но вот главные сокровища Кудеяра так до сих пор не обнаружены.

А вот в других местах кладоискателям везло больше. Нельзя сказать, чтобы находки кладов были массовыми, но известны по крайней мере четыре случая, когда клады серебряных монет и немногочисленных золотых предметов были найдены именно в «Кудеяровых» урочищах.

Принадлежали ли эти клады легендарному разбойнику? Неизвестно. Да и вообще, трудно поверить, что один человек мог «населить собой» огромные пространства степи. Давно уже высказывается мнение, что под именем Кудеяра могло скрываться несколько разных людей – как под именем царевича Дмитрия или Петра III. А может быть, из личного имени какого-нибудь выдающегося русского или татарского разбойника имя «Кудеяр» превратилось в нарицательное имя для всякого предводителя разбойничьей шайки, стало синонимом слова «разбойник». Поэтому так разнятся версии о происхождении, жизни и смерти Кудеяра. Поэтому так много у нас кудеяров – уж в чем, в чем, а в разбойниках на Руси испокон веку недостатка не было. И уже в конце XVIII столетия начали слагаться легенды о том, как «в старые-старые годы в Спасских местах проживали семь братьев-кудеяров»…

Клады южного порубежья

В 1890-х годах в старинных бумагах одного из разорившихся помещиков Щигровского уезда Курской губернии была обнаружена любопытная рукопись. Вместо заглавия на ней была обозначена дата «1611», сверху было надписано «копия», а в самом конце стояло: «Конец грамоты. Переписана 1736 года Апреля 9 дня».

У степных курских помещиков, жителей прежней Северской Украины, еще в 30–40-е годы XIX столетия сохранялось множество «кладовых записей». Эти рукописи хранили как святыню – многие из этих помещиков деятельно занимались поисками кладов и тратили на них значительные средства. К этой категории, видимо, принадлежал и владелец найденной «кладовой записи».

Содержание рукописи оказалось чрезвычайно любопытным. Это своеобразный дневник, сборник «памятных грамоток» какой-то разбойничьей шайки, обосновавшейся на южном порубежье в середине XVI столетия.

Обширное пространство между Брянском и Осколом, получившее название Северской земли, в XVI – начале XVII века буквально кишело «станичниками». Здесь, куда не дотягивалась рука московской власти, занятой внутренними распрями и войной в Ливонии, собиралась и накапливала силы та самая вольница, которая составила впоследствии ядро отрядов Лжедмитрия I, Истомы Пашкова и Ивана Болотникова – именно отсюда, из Северской земли, из Комарицкой волости, двинулся на Москву самозваный царевич Дмитрий, положив начало Великой смуте…

Жителей Северской земли называли «севрюками» и существовала даже характерная поговорка: «Что смотришь севрюком?» – так говорили о тех, кто смотрел волчьим взглядом. О недоброй славе здешних селений напоминают и другие присловья: «обоянцы – Бога не боянцы», «Ольховатка – Лиховатка», «Вязовое – кто войдет, тот завоет» и т. п. И вот через эти-то лихие разбойничьи места в XVI веке протянулись главные сухопутные пути, связывавшие Москву с Крымом и Причерноморьем.

Помимо купеческих обозов, эти пути служили и для дипломатических сношений Москвы с Крымом, и для движения татарских отрядов, шедших в набег на московские земли. А вдоль этих степных шляхов («сакм»), в глухих балках и лесных урочищах таились землянки и городки вольных станичников, подстерегавших и грабивших всех без разбору, включая и послов. Погромы посольств на сухопутных шляхах были не редкостью. В 1502 году азовские казаки убили возвращавшегося из Турции боярина А. Кутузова. Нападению разбойников подверглось посольство князя И. Кубенского.

Уже в конце XV века при Иване III в дипломатической переписке с Крымом постоянно встречаются жалобы на русских и татарских разбойников, грабивших послов и торговых людей. В 1502 году, отправляя кафинского посла, Иван Грозный писал рязанской княгине Агриппине: «А ослушается кто и пойдет самодурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнити». В 1549 году ногайский князь Юсуф жаловался Ивану Грозному: «наши люди ходили в Москву с торгом, и как шли назад, ваши казаки и севрюки, которые на Дону стоят, их побили… Холопи твои, некто Сарыазман словет, на Дону в трех и четырех местах городы поделали, да наших послов и людей стерегут и разбивают». Московское правительство на подобные жалобы отвечало: «на поле ходят казаки многие, казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а из наших украйн, с ними же смешавшись, ходят; и те люди как вам тати, так и нам тати и разбойники».

О быте разбойников, набегах, столкновениях, а самое главное – о многочисленных разбойничих кладах и рассказывали найденные у безвестного щигровского помещика «памятные грамотки».

Судя по этим записям, разбойники имели в Москве весьма высокопоставленных, и наверняка небескорыстных, покровителей – оттуда регулярно приходили сведения о посольских и купеческих караванах, которые вышли из Москвы в Крым. В числе этих покровителей рукопись упоминает князя Глинского – дядю Ивана Грозного: «Был Крымский посол в Москву, взял выход (дань) наш… Прислал нам с Москвы Глинской князь своево подъячева к Ивану Федорычу, пишет: Иван Федорыч, с той казной пошел посол в Крым. И мы скинулись с трех станов, ту казну отбили на Бакаевом шляху меж Красных городков. Положили ту казну на Красном городище за городом, двадцать сажен от городища…»

В другой раз разбойники «подкараулили два татарина на Муравской сакме и мы их ухватили и стали их пытать, и они сказали – идет посол Крымский, был в Москве, с подарками: везут бочку жемчугу да 17 блюд царского стола. И мы его разбили между Ворсклы и Ворсклицы, и то добро положили на Красном городище в передних воротах, в конец валка сажень, а от того валка бочка жемчугу». Но не всегда промысел был благополучным: однажды станичникам, преследуемым татарами, даже пришлось закопать свои пояса, набитые личной «долей» каждого из них: «Смертку свою видя, сделали заговор, чтоб наша казна не досталась, сносили чересы (пояса), наклали их в пивной котел». Признаки этого места – «два камня на воротах положены, а промеж камней сажени три или четыре, на тех камнях выбита книга складная, а на другом камне сагайдак (лук), а куда стрела положена, и ты, братец, туда помни, смотря на признаки, а против стрелы курганец, а в том курганце котел».

О том, что клады прятались надежно и хитро, говорят многочисленные способы укрытия кладов. Так, клад, зарытый на речке Буромле, был врезан в береговой откос и завален дубовым бревном и землей: «Поставили бочку серебра пол-осмины Ливенской меры, да четверть талерей (талеров), а в берегах положили дуб плотовой, и тую бочку приковали к тому дубу двумя цепями и зарушили землею». Речка с той поры несколько раз меняла свое русло и теперь найти место захоронения клада представляется чрезвычайно проблематичным.

Найденные «памятные грамотки» содержат немало сведений и о других кладах: «…К озеру хаживали платье мыти, и уже мы стали подниматься в поход в Крым, тогда у нас телега сломалась и велел атаман казну взять с телеги – сундук серебра денежного, и в тое озеро 12 человек взяли, отнесли и вкинули… На верховье реки Боромли стоит дуб, на том дубу от полуденной стороны нарублена церковь, а из другой стороны вырублено дупло. И как высоко нарублена церковь, так из земли от дуба против церкви тут поставлен котел денег большой». Естественно, многие указанные в записях «дубы вежеватые», колодези и речки давно уже исчезли с лица земли.

Все перечисленные в «грамотках» клады укрыты вдоль старинного Муравского шляха и пересекающего его в районе села Кресты Сагайдачного шляха. Муравский шлях, стратегический военно-торговый маршрут, вел от Тулы в Крым, а Сагайдачный шлях тянулся от Ахтырки по направлению к Коротояку. Степные дороги шли по основным водоразделам, пересекающим Дикое поле – огромные степные пространства между Московским государством и Крымом. А вдоль этих дорог подкарауливали добычу шайки вольных станичников…

Поиск кладов по «кладовым записям» в здешних краях велся на протяжении последних двухсот лет, и нельзя сказать, чтобы он был безуспешен. В 80-х годах XIX века мельник, арендовавший у помещицы Шеховцовой мельницу на реке Рать, нашел на Ратовском городище, в береговом откосе, большой клад старинной золотой и серебряной посуды, которую он распродал. Ратовское городище давно имело репутацию «кладоносного места» – каждую весну здесь находили вымываемые водой мелкие серебряные «гривенки», будоражившие воображение кладоискателей-«знатцев». Один такой «знатец», явившись однажды к помещику Щигровского уезда Маркову, показал ему «кладовую запись», из которого следовало, что где-то на земле помещика, в урочище Куний Верх, зарыт клад. По преданию, здесь делили добычу татары, возвращавшиеся из набегов на московские земли. Находку было условлено поделить пополам. Клад искали несколько дней, но в одно прекрасное утро «знатец» вдруг исчез неизвестно куда, а в разрытой им накануне яме отчетливо был виден след вынутого оттуда сундучка…

Разбойничьи клады Лебедянского уезда

Старинный русский город Лебедянь, когда-то широко известный своими ярмарками, а теперь почти забытый, расположен на севере Липецкой области, по обоим берегам Дона. Основанный в начале XVII века, этот город относился к тем степным оплотам Русского государства, которые, по словам И. А. Бунина, находились «среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались «земли дикие, незнаемые» и первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые видели зарева страшных ночных и дневных пожарищ, ими запаляемых, первые давали знать Москве о грядущей беде и первыми ложились костьми за нее».

В первые полстолетия своего существования Лебедяни не раз приходилось «ложиться костьми». Город-крепость, основанный на южном рубеже Московского государства, был призван закрыть собой опасную брешь в системе обороны между Ельцом и Данковым, через которую татары могли «приходить безвестно». В 1618 году город был разорен и сожжен казаками гетмана Сагайдачного. Спустя пятнадцать лет гарнизон Лебедяни отразил штурм крупного татарского отряда. А к этому – почти ежегодные татарские набеги и тяжелая сторожевая служба «по вестям», чтобы татарам «к Лебедяни безвестно придти и Лебедянского уезда повоевать не мочно».

Начало истории города Лебедянь загадочно. Историкам точно известны даты основания соседних городов – Ефремова, Данкова, Липецка, Раненбурга, Козлова. Год же основания Лебедяни неизвестен. Вместо этого вам расскажут легенды, где факт перемешан с вымыслом, и корни которых уходят едва ли не в XIV век и далее. Интересно, что ни один из названных городов не может похвалиться подобными историями.

Рассказывают, что на месте Лебедяни в незапамятные времена существовал земляной городок, построенный разбойником Кунамом и сыновьями его Тяпкой и Русой. Кунам с сыновьями разбойничали на торговом пути на Дону, а также неоднократно совершали набеги на татар. В старости Кунам пал в битве с татарским богатырем, и над его могилой сыновья насыпали курган в десяти верстах от города, на правом берегу Красивой Мечи при впадении ее в Дон. Имя Тяпки (полагают, что это прозвище означает что-то типа «рубака») сохранила Тяпкина гора в центре города на берегу Дона, на которой в начале XVII века и была заложена Лебедянь. С именем Кунама некоторые исследователи связывают близлежащее село Куймань.

Неподалеку от разбойничьего городка, в Романцевском лесу, жил пустынник Петр, известный по всей Рязанской земле своими христианскими подвигами. После гибели отца Тяпка и Руса пришли к Петру и приняли от него монашеский образ, поселились рядом с пустынником и в 1353 году построили Ильинскую церковь. Разбойничий городок стал сторожевым, а дружина разбойников, оставив грабежи, несла сторожевую службу на Дону. В 1380 году церковь и городок были разрушены татарами Мамая.

Некоторое время спустя в обители появился «некий владетельный князь», лишенный своей отчины и вынужденный скрываться на этой глухой окраине Рязанской земли. Князь этот не кто иной, как последний великий князь смоленский Юрий Святославович, убивший свою жену Юлианию Вяземскую и, «будучи лишен своей отчины, не терпя горького своего безвременья, срама и безчестия», бежал сначала в Орду, а затем в Рязанскую землю. Князь внес в церковь значительные вклады, построил кельи для иноков, принял иноческий чин и здесь окончил свои дни, «плачась о грехе своем».

Есть и другая версия этой легенды: в начале XIV века Иван Калита направил в Орду дань хану Узбеку с боярином Тяпкиным, в просторечии именуемым Тяпкой. Тяпкин же присвоил подарки хану и бежал с ними в здешние Романцевские леса. Здесь он собрал шайку вольницы, основал городок на берегу Дона и стал грозою татар, убивая ханских баскаков и освобождая русских пленников. В одном из таких набегов он освободил русского священника, который сначала поселился в его городке, а затем перебрался в лес на расстоянии версты от города, где около 1353 года построил церковь Святого Ильи о двух этажах: нижний для жилья, верхний для богослужений. Позднее Тяпкин со своими товарищами также поселились около церкви и, приняв монашество, основали небольшой монастырек. В 1380 году он был разорен татарами, бежавшими с Куликова поля. Несколько позднее в монастыре поселился пустынник Петр, о котором упоминалось выше. Окончательно монастырь был разорен татарами в 1542 году.

В свое время бытовало предание, впрочем, весьма и весьма недостоверное, что разбойники Кунам и Тяпка якобы спрятали свои награбленные сокровища в какой-то «зачарованной пещере». Много лет спустя эти мифические сокровища попытался отыскать некий бродяга-кладоискатель по прозвищу Демкин. Но стоило ему углубиться в недра пещеры, как своды ее обрушились и погребли под собой незадачливого грабителя…

Отвлекаясь от легенд, надо заметить, что история о смоленском князе Юрии Святославовиче – реальный исторический факт. После гибели жены он, как сообщают летописи (Воскресенская, Софийская II, Никоновская и другие), «на чюждей стране скитаяся и странствуя в изгнании, преходя от места на место в пустынях… пребываше в пустыни, в монастыри у некоего старца христолюбца, игумена Петра, добрым житием тщася угодити Богу; и тамо, неколико дней поболев, пребыв в печалех и скорбех, преставися, и проводиша его честно и погребоша его с надгробными песнми, и погребен бысть ту Сентября в 14 день 6915(1408) года». Могло это происходить в лебедянских краях? Безусловно. Но также безусловно это могло происходить и в любом другом уголке Рязанской земли. Кстати, легенды Венева монастыря утверждают, что история с князем Святославом и пустынником Петром произошла именно в Веневом монастыре.

Реален и факт существования разбойников на Верхнем Дону во второй половине XIV века. В «Хожении Пименовом в Царьград» – рассказе о путешествии русского посольства по Дону в 1389 году – сообщается, что князь рязанский Олег Иванович, провожая посольство из Рязани, «отпусти с нами боярина своего Станислава с доволною дружиною, повелел нас проводити до реки до Дону, с великим опасением, розбоя для».

В XVI веке разбойничал в здешних местах знаменитый герой русского фольклора атаман Кудеяр. Пристанищем его, как утверждают, был земляной городок близ села Владимирское, Гудово тож. По одним сведениям, здесь был склад его имущества, по другим – сторожевой пост, окруженный валами и рвами. Предание говорит, что городок этот был отбит у разбойников донскими казаками и ватага Кудеяра погибла в бою. Остатками жилища Кудеяра местные жители считали две чугунных вереи от ворот, стоявшие близ церкви села Преображенское. Следы городка Кудеяра в середине XIX века представляли собой «два вала, один со рвом, от подошвы до вершины сажен трех, а другой без рва и мало заметен, оба длиною более 100 сажен».

С именем Кудеяра связывается и таинственная галерея, вырубленная в скалах на берегу Дона в 30 верстах от Лебедяни. Галерея, по описанию, представляет собой «подземный тайник в пять этажей, причем каждый этаж соединен с нижним посредством вертикального колодца, то с одной, то с другой стороны поочередно; таким образом, тайник представляет собой зигзагообразный тоннель, стены и потолок которого выложены громадных размеров каменными плитами». Другой тайник находится у деревни Ратмановой, третий, вертикально уходящий в глубину на 10 аршин, – у села Венюкова.

Загадочные подземные сооружения имелись и в самом городе. По преданию, из бывшей лебедянской крепости вел тайник к Дону. В позднейшие времена вокруг этого тайника возникло множество легенд. Среди городских жителей бытовало предание о существовании подземного хода из Троицкого монастыря в крепость и далее, на левую сторону Дона. В 1898 году под церковью Рождества, под горой, на самом берегу Дона, был найден «под камнем» подземный ход с железной дверью в конце. Другая «железная дверь» была обнаружена в 1900 году во время кладки печи в доме купца Чурилина, «в глубине земли». В начале XX века с западной стороны города, в овраге, можно было видеть ямы – как полагали, выход подземного хода, идущего от Дона. Что здесь правда, что вымысел – сейчас уже трудно сказать.

Прославились в здешних местах и еще два разбойника, Наян и Тарас, будто бы жившие в 2-х верстах от нынешнего села Доброго, на берегу реки Воронеж. Тарас был не только разбойник, но и чернокнижник и посещал окрестные селения для грабежа весьма своеобразным способом: расстилал на воде свою епанчу, садился на нее и плыл по реке, удивляя и пугая жителей. Все прибрежные села дрожали перед ним. Несколько раз жители просили у правительства защиты, однако присылаемые для поимки Тараса солдаты не могли подойти к разбойнику ближе, чем на ружейный выстрел, а ни пули, ни даже орудийные выстрелы не вредили ему. Истребить злодея сумел один местный священник, который присоединился к очередной воинской команде, посланной на поимку Тараса, и застрелил разбойника из пищали, заряженной пуговицей от собственной рясы.

Жители села Доброго указывали в лесу два высоких кургана, стоящих в полуверсте друг от друга, где, по их словам, располагались жилища Наяна и Тараса. С именем Тараса связывался и Тарасов лог, пересекавший у села Трубетчино дорогу из Лебедяни в Козлов: здесь, по преданию, находилось становище Тараса.

Войны с Польшей и Швецией в середине XVII века, увеличение налогового бремени, принятие Соборного уложения 1649 года, законодательно оформившего окончательное закрепощение больших масс крестьян, произвол государственного аппарата и вотчинников – все это вызывало разорение основной части трудового населения. Обнищавшие люди все чаще прибегали к крайнему средству – бегству на далекие окраины, чтобы получить желанную свободу от крепостного ярма, посадского тягла или тяжелой службы. Один из путей беглецов лежал на Дон, в казаки, и лежал этот путь через Лебедянский уезд.

Это был очень древний путь. Этим путем бежал в 1613 году в Астрахань Заруцкий, этим же путем «на Дон в молодечество» пробирались веками многие тысячи русских людей. Иные из них начинали свое «молодечество», разбивая в Москве лавки богатых купцов. Не прекращали они разбойничать и по дороге на Дон, а многие так и не доходили до Дона, оседая в лесах, в то время обильно покрывавших территории Лебедянского и соседних уездов.

Во второй половине XVII века, когда поток беглецов резко возрос, разбои и борьба с ними стали характерной чертой жизни Лебедяни и уезда. Для «сыску» и поимки разбойников и беглых привлекались не только силы местной администрации, но и специальные «сыщики» из Москвы. В 1661 году «сыскивал на Лебедяни беглых служивых всяких чинов людей Белгородского полку» стольник Петр Лихачев. В 1664–1665 годах в Лебедянском, Добринском и Сокольском уездах А. П. Еропкиным было сыскано и возвращено 389 семей (1749 душ) беглых.

В 1665, 1670, 1676 годах, когда в городе и уезде укрывалось значительное число беглых московских стрельцов и казаков, для их поимки присылались из Москвы стольник Иван Аничков, голова московских стрельцов Алексей Писарев и Леонтий Вельяминов. Известно, что последнему удалось разыскать в селе Бухове «разбойных становщиков» и взыскать с них «вытных, и пенных и пошлинных денег 156 рублев».

Несмотря на меры правительства, разбои не прекращались. В августе 1681 года был ограблен даже Лебедянский Троицкий монастырь: ночью разбойники ворвались в ограду, «разбили» игумена и братию, вырубили церковные двери, сняли с Евангелия и пятидесяти икон оклады, а через 5 дней, накануне Успения, явились опять ночью, пограбили ризницы и имущество игумена.

В 1682 году царь Федор Алексеевич указал допросить под клятвой городских и сельских начальников: «Нет ли в городех и в селах татей и разбойников, и смертных убойцев, и ведунов, и колдунов, и травников, и кореньщиков, и всяких воровских пришлых людей?» И начальники сельские и городские давали «сказки» лебедянскому воеводе Кобякову, что в их селениях и городе «татем и разбойникам и всяким воровским людям приезду и отъезду нету, а ведомо, что и смертные убойцы есть же в лесах и в дорогах».

В апреле 1695 года из Москвы на Дон бежала большая шайка «воров и разбойников», которые в Москве «многих торговых и пожиточных русских людей и иноземцев, разбили и побили до смерти, и взяли многие их пожитки, платье и деньги, и ефимки, и золотые, и посуду серебряную и оловянную, и медную, и розбив, разбежались врознь, а ведомо ж учинилось, что те воры и разбойники побежали врознь на Лебедянь…». Лебедянскому воеводе С. С. Ергольскому грамотой от имени царей Ивана и Петра Алексеевичей предписывалось «тех воров и разбойников» сыскивать: «И ты б, служа нам, великим государям, и радея, на Лебедяни во всех слободах сотским, и старостам, и посадским, и всяких чинов людем велел про тех воров и разбойников проведывать тайно, всякими мерами, кто из тех разбойников у них в слободах и в сотнях у кого пристают; или кто шатские люди, а ныне у них объявились какие пожитки, или лишние деньги, или учали водиться по кружечным дворам и деньги или рухлядь какую пропивают; или где у кого разбойной рухляди положено, и им тех людей привесть в приказную избу; а буде их поимать невозможно, и им на них известить. А сотским и земским старостам и на кружечных дворах головам и ларешным учинить наказ крепкий: объявятся какие пришлые и приезжие люди, или тамошние жители, и учнут продавать платье русское и немецкое, теплое или холодное, цельное или в спорках, или в розбивке лоскутьем, или посуду серебряную, или оловянную и медную, или жемчуг, и ефимки, и золотые, и персни, и серги, или менять на товары, или которые пришлые люди учнут пить на кружечных дворах, а у них объявятся деньги многия или рухлядь какая, а по осмотру она причинна к разбою – и таких людей имать и приводить к себе в приказную избу… А буде кто объявится, что про те разбои ведал, или сам на тех разбоех был, или с тех разбоев что купил, и тем людем за то быть безо всякого милосердия в смертной казни».

Конец ознакомительного фрагмента.