Затяжной конфликт. 5. Военные будни (Александр Венгер)

Солдатские развлечения. Земляные работы. Государь всея Руси. Иностранные легионеры. Разновидности сумасшествия.

Мобильники, смартфоны и прочие хитрые приспособления по-прежнему бездействовали. Отказали даже устройства, не требующие выхода в сеть: ноутбуки, плееры, электронные книги. Пришлось дать ответственное поручение водителю грузовика, отправленного в Князево за провиантом: пусть пошлет Дине SMS. Дескать, Максим о ней помнит, скучает, но сам выйти на связь не может в силу особых обстоятельств, не подлежащих разглашению.

Узнать, выполнено ли задание, не удалось: в нарушение договора об экстерриториальности дорог, машину на обратном пути задержали антихристовы боевики. Такой приключился дипломатический инцидент. Дружине довелось посидеть на голодном пайке. По счастью, предусмотрительная Анна Михайловна припасла на этот случай кое-какие не портящиеся продукты, а у Максима для своей сотни был и дополнительный НЗ. После долгих и нудных переговоров грузовик с покупками вернули.

Противник, отдав захваченное имущество, враждебных действий больше не предпринимал. Нашествие крыс не повторялось. Широко ходила сплетня, что их королева – огромная крыса Капибара – поссорилась с Тасманийским Дьяволом, одним из штабистов Черного Рыцаря, и увела своих подданных. Приказов от командования не поступало. Стояла жара. Разомлевшие дружинники щеголяли в легкой одежде, шлемов и кольчуг не надевали. Время проходило в безделье.

Как-то в расположение Максимовой сотни заглянул престарелый толкинист, стал выяснять, не видал ли кто эльфов – а то он их ищет, ищет и никак не найдет. Слава-козлодой поднял его на смех:

– Ты что, сдурел? Их же на самом деле не бывает. Это кельты их выдумали.

– Почему выдумали? Они ангелов эльфами называли. Вон летают твои эльфы, – показал один из ополченцев.

– Точно! Бочка по небу плывет! – восхитился другой.

Действительно, в это время над ними пролетал довольно полный ангел.

– Эльфы не летают. Они как люди, только бессмертные, – объяснил толкинист.

– Значит, надо всех по одному убивать. Кто не помрет – тот и есть эльф.

Толкинист обиделся и ушел.

Солдаты бродили по лагерю, знакомились между собой, заигрывали с девушками. Слишком активные кавалеры, пытавшиеся распускать руки, лихо получали по роже от местной Артемиды – медсестры Даши. Самой суровой экзекуции подвергся усатый татуированный мужик: он пытался подглядывать за девушками, моющимися в банной палатке. Даже сама Даша, выйдя после купания и увидев дело рук своих, сжалилась и спросила:

– Примочку приложить?

Неудачливый ухажер попытался использовать это в своих интересах. Он приобнял ее и предложил:

– Лучше приласкай. Я же от всей души. Не потому, что ты … (непечатное слово), а по любви.

Даша приласкала его с другой руки и удовлетворенно заметила:

– Теперь будешь красивый, со всех сторон одинаковый. А то криво было: там есть фингал, а тут нету.

Полученные Максимом впечатления легли в основу стихотворения, которое вечером появилось у него в дневнике:

Делиться этим произведением изящной словесности он ни с кем не стал – потому что с кем?

Кое-кто пробовал клеиться к девушкам из «Конца света». Трое парней-музыкантов брали таких за руки – за ноги и, слегка раскачав, отправляли в полет. Слава-козлодой, глядя на эту процедуру, уважительно отметил:

– Слаженный коллектив. – И назидательно сказал Сашке, стоявшему рядом: – Учись: чужого не трогай, свое охраняй.

По ночам дневная беззаботность улетучивалась. Чудилось, что бродит вокруг лагеря злобный хромой кабан, похрюкивает: «На хорошую жизнь надеешься? Хрен тебе! Вот вцеплюсь тебе в харю – кровью будешь харкать». Подступало вплотную к палаткам гиблое болото. В чаще угрюмо ухал филин. Шуршали в траве змеи – самые опасные вражьи шпионы.

Так и чередовались легкомысленные дни с беспокойными ночами. Всё говорило о том, что не одну неделю придется провести в ожидании Великой Битвы. Для длительного сидения в лесу не годилось временное отхожее место, созданное Максимом и его отрядом в первый день. Нужно было сооружать что-то более фундаментальное. Своих подчиненных Максим разделил на две группы. Первой поручил задание особой важности: изготовление туалета для дам. Бригадиром поставил Федю. Сам возглавил основную команду, занявшуюся устройством сортира для своей сотни.

Нашли подходящую прогалину, стали рыть яму. Максим забыл о своем решении не перенапрягаться и приступил к делу со всем рвением, дабы личным примером вдохновлять соратников на трудовые свершения во славу ассенизации. Земля, переплетенная корнями, поддавалась с трудом, но дружными усилиями удалось преодолеть сопротивление материала. Траншея оказалась готова быстрее, чем можно было предположить. В честь завершения земляных работ Петя – прыщавый паренек с малиновыми волосами, до сих пор изрядно филонивший, – попытался исполнить изящный пируэт, но оступился и соскользнул в выгребную яму, к его счастью еще не задействованную по назначению. Раздался дружный хохот.

– Радуетесь, что я себе чуть руки-ноги не переломал? Смейтесь, смейтесь! Вот кто-нибудь из вас свалится, тогда я тоже посмеюсь.

Обиду выражало не только его лицо с мелкими женственными чертами, но и поза, заломленные руки, надрыв в голосе.

– На сегодня всё, остальное завтра, – распорядился Максим. – Сейчас пошли проведаем Федю.

Результаты, достигнутые Фединой бригадой, впечатляли.

– Ребята, вы вырыли котлован для олимпийского бассейна?! – восхитился Максим. – Кончайте, пока не добрались до огненного земного ядра.

Федя со товарищи не без труда вылезли из ямы и гордо озирали свое творение.

– Ну как, обеспечим дамам комфорт и интим сегодня же? – спросил Максим.

Возражений не последовало. Разве что Петя, предвидя продолжение трудовой повинности, насупился. В Дружину он попал не по собственной воле: его чуть не за шкирку притащил Федя, «чтобы стал наконец мужчиной». Он приходился ему двоюродным братом или что-то вроде того. Петя относился к нему с опаской, старался держаться в отдалении, но перечить не осмеливался.

Максим озвучил очередную задачу:

– Значит, заготавливаем жерди для настила и колья для стен.

Тут возникло непредвиденное затруднение в лице длинноволосого Олега. Экологический активист заявил, что порубки леса не допустит, хотя бы и ценой своей жизни. Убивать его Максим не стал, а предложил выбрать для лесозаготовок чащобу, которую пора проредить. Долго искать не пришлось: дикие заросли начинались тут же, в двух шагах.

Заработали пилы и топоры. Вырытую яму частично перекрыли жердями: получились прямоугольные дыры, окруженные надежным настилом. Колья вкопали в землю, прибили к ним брезентовые полотнища, образовавшие стены. Клозет вышел на славу.

На следующий день сортиростроительство продолжилось. Теперь настелили жерди над канавой, предназначенной для собственной сотни. Стены делать не стали: кончился брезент, да и особой надобности в том не видели.

Слава, подражая воеводе, произнес речь:

– Сие сооружение да пребудет наипаче обожаемым приютом паломников из нашей зело прекрасной сотни, невзирая на конфессиональную принадлежность.

– So mote it be!9 – завершил звучной фразой Максим; когда-то он для понту выучил с десяток классических изречений.

– Гип-гип… – воззвал Слава.

– Ура! – грянули два десятка глоток.

– Гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип…

– Ура! Ура! Ура!!!

В верхушках деревьев шелестел ветер. Издалека доносился стук дятла. Кукушка пророчила кому-то бесконечно долгую жизнь. Максим сидел на своем любимом месте для чтения, раскрыв книгу Бромштейна на случайной странице. Он с удовлетворением увидел заголовок «Государь всея Руси», однако с первых же строк стиль автора, как и в других рассказах, показался ему слишком вольным. Делать нечего, другого чтива под рукой не было, приходилось довольствоваться этим.

Государь всея Руси

Составитель сего собрания жизнеописаний допустил бы непростительную оплошность, если бы обошел своим вниманием столь значительную персону как покойный наш государь Иоанн Васильевич, прозванный Грозным (а отнюдь не Грязным, как пишет некий недобросовестный горе-историк). Известно, что о мертвых, а паче о царственных особах – или хорошо, или ничего. Посему читателю надлежит ознакомиться лишь с достоинствами и нисколько не с пороками почившего в Бозе многогрешного монарха.

Великой добродетелью российского государя было чадолюбие, ибо на себе познал он тяготы сиротской жизни, оставшись с восьми годов без родительского попечения и испытывая притеснения и даже лишение пищи от нерадивых своих опекунов. Потому собственного своего сына взращивал беззаветно и самозабвенно и вразумлял его обыкновенно палкою, метя всё более по темечку. Как-то в порыве отцовского рвения он даже убил его до смерти, чем был изрядно изумлен. Этот забавный казус запечатлел замечательный наш живописец Илья Ефимович Репин на полотне «Иван Грозный и сын его Иван такого-то дня, месяца и года», известном в народе под названием «Иван Грозный убивает своего сына». Сия картина вывешена в галерее на всеобщее обозрение, дабы служить родителям примером для подражания.

Царь Иоанн любил также жен своих, хотя и не подолгу. Опостылевшую супругу он отправлял в монастырь или же прямиком в райские сады, а себе заводил новую – и так до семи раз или более.

Еще ходили в любимцах у помазанника Божия добры молодцы опричники под водительством Малюты Скуратова. Добросердечный венценосец охотно прощал им мелкие шалости вроде поджогов, насильничанья и человекоубийства. Особо же нежнейшие чувства питал он к юному опричнику Федьке Басманову, равно прекрасному как спереди, так и сзади. В честь царского любимца названы в Москве две улицы: Новая Басманная и Старая Басманная, носившая перед тем имя Карла Маркса – пышнобородого провозвестника Мировой Революции.

Наиглавнейшей же доблестью царя была его истовая православная вера и почтение к Господу нашему Иисусу Христу. После очередного злодеяния он стократно искупал свою вину, принося богатые дары монастырям и возводя новые храмы. Посему монастыри на Руси процветали и храмы Божии плодились несчетно, а благочестивые отцы наши, церковные иерархи с легким сердцем отпускали христианнейшему властителю все прегрешения. Ныне, когда невинные жертвы сего самодержца причтены к лику святых, справедливо поставлен вопрос о канонизации и самого монарха.

Завершая сие правдивое повествование о деяниях великого государя, упомянем и его любовную заботу о своих подданных. Относился он к ним как к сыновьям своим, чем заслужил в народе добрую славу. Иные до сих пор поминают его с умилением: «Вот при Иване-то Грязном порядок был – не чета нынешнему». И истово крестятся на образ отца с дитятею, висящий в галерее для всеобщего обозрения.

Рядом раздался хруст ветки под чьей-то ногой. Это был Самозванец. Он бесцеремонно заглянул Максиму через плечо, прочел несколько строк и обрадовался:

– Никак, писание про мово папашу?

– Какой он тебе папаша? – хмыкнул Максим. – Ты же не настоящий Дмитрий, а лже-Дмитрий.

– Ну, стало быть, про мово лже-папашу, – легко согласился Самозванец. – Да писец твой дурно об нем понимает: не по ндраву ему, вишь, что свово старшого прибил. А се перст Провидения. Старшой-то борзой был. Кабы он Иван Василичу наследовал, да сына родил – не видать мне трона, аки своей задницы. Я те так скажу: всё по месту было. И что Бориска в Угличе малолетнего царевича зарезал – тоже по делу. На кой ляд наследник с падучей немочью? А ну как он при посланцах иноземных с трона кувыркнется? Конфуз!

– Ты на том свете с царевичем-то свиделся?

– Довелось. Нормальный пацан, мы с ним поладили.

– А с Иваном Васильевичем?

– Не пожелал папаша встречаться.

– Говорят, он был трусоват?

– Врут. Сторожкий он был – это да. Так без этого нельзя: зарежут, али отравят. Я вот не сторожился…

– Подожди. А что скажешь про новгородскую бойню?

– И опять он правый. Тамошние бояре задумали Новгород и Псков от Царства Русского отделить и жить сами по себе, государю неподвластными. Разве такое допустить возможно? У вас вон надысь поход был на Черкесию…

– На Чечню.

– Ну и что, вы туда ходили детишек по головкам гладить? Да и сюда мы с тобой пришли не скоморохов слушать. Царю надобно строгу быть. Иван Василич, как в детстве от бояр натерпелся, так хорошо сие разумел. Я вот Шуйского помиловал, за то и пострадал. А строгий царь живет долго, и народ его любит. Так и в книге твоей прописано, что Грозного доныне уважают. И по имени его город у вас назвали: Грозный, в той самой Черкесии.

– В Чечне, – механически поправил Максим.

Самозванец отмахнулся, в очередной раз укорил Максима за то, что палатки стоят в поле, и куда-то убежал.

Под командованием Максима собралось уже тридцать четыре человека, в том числе трое латиноамериканцев, спешно прилетевших в Россию для борьбы с общим врагом. Самозванец определил их в восьмую сотню, рассчитывая на познания Максима в иностранных языках. Однако по-английски немного говорил только один из них – венесуэлец, гордо носивший майку с портретом Че Гевары. Двое чилийцев никаким языком, кроме испанского, не владели, Максим же знал по-испански лишь no pasaran10. Приходилось объясняться жестами. Имя он запомнил всего одно: Хосе. Остальные тут же забыл и про себя стал всех троих называть Хосе.

По счастью, большого притока чужеземцев не было. То ли не объявлялась всеобщая мобилизация, то ли добровольцев останавливали трудности с получением визы. Правда, появилось два русскоговорящих иностранца: скрипач из Сербии Стефан Йованович (он всем сообщал, что это не отчество, а фамилия) и американо-израильский еврей Изя Мандель. Стефан учил русский язык в школе, а у Изи родители были из Одессы.

Йованович каждый вечер, уйдя поглубже в лес, упражнялся в игре на скрипке. Иногда выступал и перед слушателями, хотя говорил, что эта скрипка «ни богу свечка, ни черту кочегар», и рассказывал, что дома у него осталась еще одна – старинная, работы Жана Вийома. Однако, по мнению Максима, и эта звучала прекрасно.

Изя выглядел гротескно. Рыжебородый, в черном шелковом кафтане с белой ленточкой на плече и в черной шляпе, регулярно слетающей с головы. Под ней обнаруживалась ермолка, которую Изя называл «кипа». С собой он привез огромную коробку с концентратами и кастрюльку, в которой сам готовил себе еду. Как он объяснял, его продукты кошерные, а те, что у Анны Михайловны, – нет, поэтому в пищу они не годятся. Кто-то спросил, можно ли ему смотреть, как другие едят некошерное, на что он серьезно ответил:

– Это ваша проблема, я за вас перед Ним не отвечаю.

Воеводе Изя понравился. В его времена примерно так одевались польские шляхтичи.

– Жиды – они полезные, – изрек Самозванец. – Даром что пужливые, зато хитрые. Бери его к себе в сотню, не пожалеешь.

У Славки же после знакомства с Изей возникли некоторые подозрения, и он поинтересовался у Максима:

– Что это за пугало? Он совсем с глузду съехал?

Максим уверил его, что с Изей всё в порядке: религиозным евреям так положено. Слава удивленно покрутил головой, но, кажется, поверил.

– Ладно, твое дело. Тебе с ним вожжаться.

Серега долго мучился раздумьями и в итоге поделился мудреным вопросом:

– Мне, допустим, любопытно: сами-то евреи как о себе говорят? Не станет же типа народ называть себя таким дурным словом.

– Они себя иудеями обзывают, потому как происходят от Иуды, – авторитетно пояснил потрепанный жизнью дружинник по имени Егор Егорыч.

– Это который типа Христа распял? Так я бы уж лучше себя евреем называл!

Изино оружие представляло собой нечто вроде японского меча с таинственными письменами на рукоятке. Он охотно читал надпись всем желающим и пояснял, что ничего мистического в ней нет: это просто тфила (то есть молитва) на победу в бою, написанная на иврите. Ко входу в палатку он прикрепил изящную бонбоньерку, объяснив, что там находится мезуза – тоже молитва, но другая: охраняющая двери. Каждый раз, заходя в палатку и выходя из нее, Изя трогал свою мезузу, после чего целовал пальцы. По утрам и вечерам он молился, нацепив на себя какие-то коробочки и накрывшись полосатым покрывалом. Собственная приверженность ритуалам сочеталась у него с ясно читающимся во взгляде неодобрением тех ополченцев, которые расхаживали с крестами на груди. Он иронически посматривал и на мусульман, совершающих намаз, и на солнцепоклонников, приветствующих свое божество подъятыми к небу руками.

Вскоре произошла очередная неприятность с грузовиком. Когда машина не появилась в назначенное время, Самозванец отправил к водителю почтового голубя. Тот вернулся с запиской, написанной без знаков препинания: «Нужно разрешение а то обратно не пущают и разрешения не выдают потому говорят здеся теперь особенная зона и без разрешения нельзя».

Итак, на этот раз виновниками стали не антихристовы войска, а российские полицейские, устроившие на въезде в Князево полупропускной пункт: туда пускали, оттуда – нет. Самозванец, хорошо знакомый с российской действительностью, которая за последние четыреста лет мало изменилась, обратился к миллиардеру Харитонову:

– Выручай, брате. Надо посул поднести. Дать на лапу, по-вашему.

– Не помажешь – не поедешь, – подтвердил Йованович.

Харитонов послал одного из своих лоботрясов в Князево. Приблизительно через час тот вернулся вместе с грузовиком.

– Ну, всё в порядке: постоянный пропуск, – сказал лоботряс.

– Дорого обошлось? – осведомился Слава.

– Коммерческая тайна, – заржал лоботряс.

– Вот не думал, что второй раз такая … (непечатное слово) выйдет, – сокрушался водитель. – То Антихрист, то эти полицаи.

Слава его утешил:

– В одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает.

– Так попал же!

– Дважды не попадает. Только трижды. Так что жди следующей неприятности.

– Да ну тебя! Вечно скажешь гадость какую-нибудь, – обиделся водитель. – Слушать даже не хочется.

Наступил вечер. Жара спала. Со стороны поля потянуло прохладным ветром. Разомлевшие за день дружинники приободрились. Высоко в небе лениво полоскал крыльями не то ангел, похожий на лебедя, не то лебедь, смахивающий на ангела. Впрочем, откуда здесь взяться лебедю?

Юный бритоголовый кришнаит затянул мантру, к нему присоединились еще двое. Заунывное пение звучало то тише, то громче, навевая смутные видения. Мертвая зыбь в океане. Гора Джомолунгма, известная в мире как Эверест. Одинокий волк, воющий на Луну…

Максим тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и занялся своим дневником.

На другой день разгорелся богословский спор между Изей и Керимом – молодым мусульманином с отсутствующим выражением лица, какое можно увидеть в транзитной зоне международного аэропорта или на похоронах высокопоставленного чиновника. Керим называл Черного Рыцаря Даджалем и всё ждал, когда солнце начнет всходить на западе, как предсказал Пророк. Отоспавшись после ночного дежурства, он рассказывал, что на рассвете видел джиннов, пролетавших над полем.

– Это таки не джинны! – кипятился Изя. – Это демоны принимают разных обличьев.

– Не то говоришь, – бесстрастно возражал Керим. – Тот, что у вас демон, он у нас шайтан. Он господин. Дрянной, нехороший. Джинн – он слуга. Когда шайтану служит, тогда сам тоже дрянной. Когда хорошему человеку служит, тогда хороший.

Изя, не найдя дополнительных аргументов, возмущенно пробормотал что-то вроде «бен зона»11 и пошел искать другого собеседника. С Федей они быстро сошлись на том, что «джинн» – это неправильное название демона, но поспорили по поводу имен собственных. Федя считал главными демонами Вельзевула и Люцифера, а Изя – Самуэля и Теумиэля. Хорошо, Максим вовремя вмешался, а то могло и до мордобоя дойти.

Хотя Максим поручился перед Славой за душевное здоровье Изи, он не был вполне уверен в своей правоте. Уж больно тонка грань между истовой верой и психическим расстройством. К примеру, пару дней назад один из дружинников вообразил себя муэдзином, залез на ель и стал призывать правоверных к молитве, причем в совершенно неподходящее время. Серега, конечно, не удержался от комментария:

– Во, всегда я говорил, что азиаты эти, натурально, ненормальные.

Добрых два часа бедолагу уговаривали спуститься, потом стали бросать в него шишками. Лишь когда Максим пригрозил, что пожалуется Мухаммеду, несчастный слез с дерева и стал униженно молить о прощении. Он слезно сетовал, что не мог следить за временем, так как шайтан унес и съел его часы. Жалкого, исколотого еловыми иголками, со ссадинами на руках и ногах его увезли в ближайшую психушку. Его единоверец Керим принимал во всем этом деятельное участие, сумев и тут сохранить всегдашнюю невозмутимость. Не было ли это спокойствие, делавшее его лицо похожим на маску, тоже признаком скрытого безумия?

Однажды Максиму встретился дервиш в белых одеяниях, безостановочно крутящийся вокруг своей оси, как огромный волчок. Правда, потом выяснилось, что это не кататония, а ритуальный танец, дарующий приближение к Богу. Но, в любом случае, количество чокнутых в Дружине было явно чрезмерным. На каждом шагу попадались юноши, разговаривающие сами с собой; неопрятные личности, шарахающиеся от встречных с испугом на лице; нервные особы, отмахивающиеся от невидимых преследователей; проповедники с горящим взором, проклинающие всех подряд. Другого трудно было ожидать: разве нормальный человек отправится, бросив все свои дела, сражаться с антихристовой ратью? Пойдет под командование к самозванцу, умершему четыреста лет назад? Поверит в россказни про Армагеддон? Нет, нет и нет. Он будет заниматься своими делами, смотреть репортажи о Последней Битве по телевизору и приговаривать: «Это ж надо, как дурят народ!».