Глава 2
Тореадор, смелее в бой!
Арена для боя быков в Лиме была одной из самых известных в мире. Завоевывая Новый Свет, испанцы привезли с собой не только Евангелие, но и корриду, и она отлично прижилась на этой земле. Показать свое мастерство в Перу съезжались матадоры со всего света. Из пятидесяти шести стадионов, где проводилась коррида, арена Ачо в Лиме была самой привлекательной и знаменитой. Перуанцы чтили ее, как некую святыню. Ведь для них коррида – это не просто бой быков, это еще некое музыкально-костюмированное действо, вроде фестиваля.
– Вот Ачо, – сказал Мануэль, указывая на приземистую розоватую стену, протянувшуюся вдоль многолюдного бульвара. – Здесь выходить.
– Парэ аки, пор фавор, – вежливо произнес Быков, заглянув в разговорник. Это была просьба остановиться.
Таксист высадил их на площади, уже довольно плотно заставленной машинами, прибывавшими с разных концов города. Повсюду царило праздничное оживление. Нарядные толпы клубились вокруг кольцеобразной стены с облупившейся штукатуркой. Шум и гам, возбужденные возгласы, молодецкий посвист, дичайшая смесь запахов – парфюма и немытых тел, – толчея, выставленные локти и тысячезубые улыбки. Пронырливые подростки, степенные матроны, подвыпившие сеньоры, благообразные старики с похотливыми взглядами. Очутившись в этой среде, Быков почувствовал, что растворяется в ней, подобно кусочку сахара, брошенному в кофе.
До представления оставалось больше часа, но на самом деле оно уже началось – шумное, яркое, впечатляющее. Когда Быков и Мануэль добрались до нужной арки, над площадью грянуло зажигательное фанданго[1]. Какой-то чумазый мальчонка попытался всучить им открытки с портретами матадоров, но не успел: тяжелая, окованная металлом дверь уже отделила Быкова и Мануэля от внешнего мира с его лихорадочной суетой.
Быкову показалось, что он очутился в мрачном склепе. Полумрак на низкой галерее рассеивался лишь светом, сочащимся сквозь узкие окошки под потолком. Было тихо, сыро и прохладно. Мануэль о чем-то быстро переговорил с человеком, открывшим дверь, сунул ему несколько местных купюр и увлек Быкова за собой.
Пройдя несколько десятков метров, они миновали еще одну дверь и оказались у стойла для быков. Остро запахло навозом, мочой и сырыми опилками. В помещении царил полумрак. Быки косились на вошедших, и круглые глаза животных отливали красным.
– Почему здесь так темно? – удивился Быков, который терпеть не мог снимать со вспышкой. – Можно открыть несколько ставень?
– Даже не думай! – торопливо произнес Мануэль. – Тут нельзя свет.
– Как это? Почему?
– Бык должен быть в темнота. Потом арена, солнце. Бык слепнуть.
– Слепнуть? – переспросил Быков, сердце которого упало.
– Да, – подтвердил Мануэль. – Мало-мало. Видеть только яркий пятна. Красный мулета[2]. – Он стал в позу матадора, взмахнув воображаемой тканью. – Такой хитрость. Иначе бык всегда побеждать.
Быков никогда не любил корриду, считая ее жестокой и нечестной забавой. Услышанное потрясло его. Он по-новому посмотрел на быков в тесных загонах. Все они были фактически обречены. У каждого имелось всего несколько шансов из тысячи, может быть, даже один. Несчастные животные!
– Зачем они бросаются на тореадоров? – мрачно спросил Быков, которому перехотелось фотографировать быков. – Стояли бы на месте. Тогда не было бы никакой корриды. Пусть бы их убивали, но без издевательств.
– Если бык не хотеть выбегать арена, его заставить, – сказал Мануэль. – Окурок в ухо. Копье сюда. – Мануэль хлопнул себя по ягодице. – Бык злиться. Не хотеть стоять на месте.
По проходу проехали двое босоногих мальчишек на фыркающих лошадях. Физиономии у детей были важные и довольные. Наверное, они представляли, как вырастут и станут убивать полуслепых быков, доведенных до бешенства угольком, тлеющим в ухе.
– Ты будешь снимать? – спросил Мануэль, недоуменно поглядывая на спутника.
Быков кивнул и, побродив между загонами, взял несколько крупных планов. Он надеялся, что ему удалось схватить выражение мрачной обреченности на бычьих мордах. Вот для кого коррида не была праздником. Животные знали, что скоро умрут, и заранее смирились с неизбежным. Страшная участь. Еще более страшная, чем у их рогатых собратьев, которых просто отправят на бойню.
– Куда теперь? – спросил Быков, закончив съемку.
– За мной, – сказал Мануэль, уверенно передвигаясь в темном лабиринте.
Они заглянули в большую комнату, где переодевались, переговаривались между собой и болтали по мобильникам участники боя.
– Познакомься, это Леонардо, – представил Мануэль сухого жилистого мужчину, сидящего на табурете в майке и обтягивающих панталонах.
Быков протянул руку. Раньше он видел матадоров только на картинках в интернете. Они носили золоченые камзолы, белые чулки, черные шляпы и выглядели настоящими героями. Во внешности Леонардо не было ничего героического. Больше всего он походил на тракториста или огородника, зачем-то обрядившегося в чересчур тесные лосины.
– Переведи, что я хочу щелкнуть его на память, – попросил Быков Мануэля и сделал несколько снимков, постаравшись передать поразившее его несоответствие между наружностью матадора и его нарядом.
Тем временем Мануэль рассказывал ему биографию Леонардо, перемежая речь экзотическими терминами: «бессериста»[3], «томар ла альтернатива»[4] и «трахе де лючес»[5]. Быков слушал невнимательно. Он уже представлял, как будут смотреться эти затемненные, контрастные портреты рядом с панорамными снимками самой корриды.
– Скоро начало? – спросил он, прислушиваясь к многотысячному реву снаружи, перемежаемому барабанной дробью и музыкальными каскадами фанфар.
Мануэль сунул Леонардо деньги и заторопился к выходу. Заплатив важному привратнику, перуанец провел Быкова на узенькую галерею, расположенную прямо над воротами для быков. Зрительские ряды были усеяны громко скандирующими и аплодирующими людьми. Все как на футбольных стадионах, где Быков бывал еще мальчишкой, пока не научился сторониться толпы. Сменив фильтр и объектив, он принялся фотографировать команду тореадоров, приветствующих публику. Увлекшись, Быков не сразу заметил, как на середину песчаного круга выбежал огромный бык, под атласной шкурой которого волнами перекатывались мышцы. В холке и крупе животного торчали бандерильи, не позволяющие ему спокойно оценить обстановку. Уловив какое-то движение на другой стороне площадки, бык потрусил туда, останавливаясь время от времени, чтобы поскрести копытом песок.
Встречал его не Леонардо, а какой-то другой тореадор, затянутый в короткую желтую курточку с серебристым шитьем. Перёд его панталон мужественно бугрился, икры ног были стройны и мускулисты. Сорвав с блестящей черной головы треуголку, тореадор помахал ею зрителям.
– Это Ренато, – сообщил Мануэль, возбужденно ерзая. – Долго лечиться госпиталь. Травма тяжелая. Грандо торро – большой бык.
– Как же он, слепой, нашел Ренато? – ворчливо спросил Быков, до сих пор не пришедший в себя после откровений об издевательствах над быками.
– Нюх. – Иллюстрируя сказанное, Мануэль шумно подышал носом. – Бык очень опасен. Даже слепой.
Что ж, глядя на арену, нельзя было не согласиться с этим утверждением. Бык являл собой воплощение неудержимой мощи. Ренато в сравнении с ним был все равно что подросток перед танком. Тем не менее он двигался навстречу быку танцующей походкой. Шагах в десяти Ренато что-то выкрикнул и широко распахнул красный плащ. Пару секунд бык оставался на месте, а потом, взбрыкнув задними ногами, ринулся вперед. Ренато вытянулся в струнку, гордо вскинув голову, и пропустил живую торпеду мимо себя. Бык ударил башкой в полу плаща и подбросил рогами материю, но тореадора не задел.
– Маленький тест, – прокомментировал Мануэль.
– Кто кого тестирует? – полюбопытствовал Быков.
– Один другого.
Бык, не встретив препятствия, резко остановился и, развернувшись, снова бросился в атаку. И снова его острый загнутый рог прошел в нескольких сантиметрах от расшитой серебром куртки Ренато.
Войдя во вкус, Быков почти безостановочно нажимал кнопку фотоаппарата, делая снимок за снимком.
Пробежав по песку мимо подпрыгивающего на месте быка, Ренато покинул арену. Его сменил пикадор, похожий на средневекового рыцаря, закованного в железные латы. Разглядев лошадь, бык бросился на нее. Всадник не успел вонзить копье в бычью холку. На красивом лице пикадора появилось глупое выражение. Лошадь встала на дыбы, когда рога, упираясь в ее бок, прикрытый peto[6], прижали ее к красной ограде. Раздался треск досок. Пикадор, разинув рот, свалился на песок.
Спасая его, на арену выбежали бандерильеро, бесстрашные и проворные как обезьяны. В поднятых руках они держали короткие разноцветные палочки с острыми наконечниками.
– Бандерильос, – сообщил Мануэль.
– Угу, – буркнул Быков, не отрываясь от объектива.
Бык, оставив в покое лошадь, принялся поддевать пикадора рогами. Публика заулюлюкала.
– Торо! Торо! – закричали бандерильеро, стараясь отвлечь быка от всадника.
Бык погнался за одним из них, но другой ловко вонзил в хребет животного свою разукрашенную спицу. Так повторилось несколько раз. Один бандерильеро заманивал быка, а другой заходил с тыла. Очень скоро в спине животного раскачивалось пять или шесть бандерилий.
– Оле! Оле! – восторженно гремел стадион.
Бык яростно прыгал на месте. Ему казалось очень важным избавиться от стальных колючек, причинявших ему мучительную боль.
– Сейчас будет главный шоу, – предупредил Мануэль.
Словно по его приказу, на арену вернулся Ренато. Он раскланялся, держа треуголку в руке, и швырнул ее за ограду. Зрители заорали, как футбольные болельщики, предвкушающие гол в ворота противника. Держа шпагу в опущенной руке, Ренато набросил на нее мулету и, придерживая левой ладонью, направился к быку. Делая маленькие шажки, тореадор что-то выкрикивал, встряхивал мулетой и топал ногами.
Быка долго упрашивать не пришлось: опустив голову, он побежал на врага. Ренато вытянул левую руку с мулетой и пружинисто приподнялся на носках. Бык с разбега протаранил красную ткань, и она взлетела, как занавеска, подхваченная порывом ветра. Гибко, по-кошачьи развернувшись, бык снова бросился на Ренато и боднул вместо него мулету.
Зрители дружными криками приветствовали каждую отраженную атаку. Вдохновленный успехом, Ренато порхал по арене. Встречая быка, он изящно выгибал тело, будто танцор, уступающий место партнерше. Быкова заворожили эти движения. Больше всего его впечатляло то, как Ренато поворачивается на месте, в то время как черная громада носится вокруг него, догоняя трепещущую мулету.
Наконец быку это надоело. Отбежав на несколько шагов, он сделал полный оборот, уставившись исподлобья на недосягаемого врага. Бока животного раздувались, словно кто-то накачивал их изнутри. Ренато медленно опустился на колени. Трибуны затихли.
Секунд двадцать бык изучал противника налитыми кровью глазами. Ренато не дрогнув распахнул мулету и почмокал губами. Подобно камню, выпущенному из гигантской пращи, бык устремился вперед. Не вставая с колен, Ренато пропустил его под мулетой.
– Оле! – надрывалась публика. – Оле!
Не давая никому передышки, Ренато продемонстрировал новый трюк, встретив быка гордо выпрямленной спиной и глядя на него вполоборота.
– Профи, – оценил Мануэль, шумно дыша рядом с Быковым. – Экстра-класс! Теперь пора убивать.
Опомнившись, Быков вдруг вспомнил, где и зачем он находится. Он был одним из двадцати тысяч людей, собравшихся посмотреть, как станут убивать одного полуслепого, измученного, доведенного до бешенства быка, с морды которого свисала мочалистая борода пены. Животное уже не рыло землю копытом и не проявляло желания сражаться с мулетой. Бык выдохся, а значит, перестал забавлять почтенную публику. Единственное, чем он еще мог развлечь людей, – это своей смертью. За это они и заплатили: за возможность посмотреть, как живое существо лишат жизни.
– Пойдем отсюда, – буркнул Быков, собираясь встать.
Мануэль силой удержал его на месте.
– Нет! Сейчас самое интересное! Фото на миллион доллар!
Неохотно подчинившись, Быков снова навел фотообъектив на желтую арену, где под торжественную барабанную дробь Ренато взмахнул шпагой, давая понять, что намерен закончить бой. Постепенно ускоряя шаги, бык побежал к нему.