Глава 2
Жил Бобриков в самом центре, в Большом Гнездниковском переулке, месте в московском табеле о рангах весьма почетном. Здесь обитала богема, большей частью кинематографическая (впрочем, тогда в ходу было еще слово «синематограф»), до революции, да и при советской власти квартиры здесь получали люди не случайные, так или иначе заслужившие правительственную любовь. Но и сейчас здесь жить неплохо… особенно если большую часть времени проводишь совсем в ином мире. Удивительно, конечно, как Бобриков сохранил свое жилище в лихие девяностые годы, когда простой народ из центра Москвы расселяли на окраины, превращая старые дома в элитные – для бандитов, депутатов и прочих уважаемых граждан.
Я позвонил в домофон, вошел в чистенький подъезд, вежливо кивнул консьержке – та окинула меня бдительным взглядом, но спрашивать ничего не стала. Поднимаясь на седьмой этаж, подумал, что надо было бы что-то захватить… ну, не торт, наверное… бутылку…
Когда я вышел из лифта, дверь в квартиру Бобрикова уже была открыта. И сам он стоял на пороге, улыбаясь, все такой же седенький, сухощавый, каким я его всегда привык видеть. Только не в охотничьей или туристической одежде, а в мятых брюках, когда-то «выходных», а нынче «домашних», и футболке – веселенькой, молодежной, с какими-то драконами, сцепившимися в схватке.
– Привет, Ударник! – радостно сказал Старик. – Заходи. Ты последний, наши все собрались.
– Наши? – удивился я.
– Наша застава, – пояснил Бобриков. – Ну чего вылупился? Я всех позвал.
– Ну и дела, – только и ответил я, входя.
– Проходи, проходи, не разувайся, у меня все просто… – поторопил меня Бобриков.
Вслед за ним я зашел в просторную, хоть и захламленную старой мебелью гостиную. Меня приветствовали радостными возгласами и смехом.
Здесь действительно была вся наша застава. Все пять человек кроме меня и Бобрикова.
…Застава, куда привел меня Бобриков, располагалась километрах в десяти от Антарии, столицы Клондала. Антария и по земным меркам была городом немаленьким, почти миллион населения, а уж для Центрума – это гигантский мегаполис. Понятное дело, что города не растут из земли будто грибы – и за десять километров от любого земного райцентра ты увидишь дороги, поселки, вынесенные за город склады и заводы, линии электропередач… С Антарией все было иначе. Сухая холмистая равнина – не то степь, не то лесостепь (если воспринимать всерьез редкие чахлые рощицы) – была безлюдна и пустынна. Никаких следов цивилизации не было, пока не начало темнеть – тогда на горизонте, в предгорьях, появились огни.
– Компактно они тут живут, – заметил я.
– Не то слово, – засмеялся Бобриков. – Местность такая! Почва бесплодная, воды мало… так что сельского хозяйства нет и в ближайшее время не предвидится. Прирост населения небольшой, а если уж кто-то решит податься на поиски лучшей жизни, так не огород станет городить, просто уедет.
– Не может большой город существовать в изоляции, – упрямо сказал я. – Нужна инфраструктура. Сколько, ты говорил, там народа? Миллион?
– Почти, – кивнул Бобриков. Шел он легко, быстро, я хоть и моложе его в два раза, но едва успевал. – Плюс-минус сто тысяч. А изоляции у него никакой нет, тут ты прав, сам по себе он бы не выжил.
Я хлопнул ладонью по голым плечам, сгоняя назойливую мошкару. Та вроде бы не кусалась, но охотно липла к коже, видимо, ей был по вкусу соленый человеческий пот.
– Но тогда откуда-то должны привозить… – начал я. И замолчал – потому что услышал и увидел ответ на свой вопрос.
Прямо по степи неторопливо ползла исполинская серая щетинистая «гусеница». Валили вверх клубы черного дыма, то усиливаясь, то ослабевая. Послышался перестук колес.
– Мать моя… – выдохнул я. – Это же бронепоезд!
– Он самый, – сказал с довольным видом Бобриков. – «Король Атинг», если не ошибаюсь. Был у них в незапамятные времена такой фольклорно-исторический персонаж… или не был, кто его разберет? Что-то вроде нашего Артура, только без круглых столов и Грааля.
«Гусеница» приближалась. Это был самый натуральный бронепоезд, как в фильмах про первую мировую войну. Серые листы тяжелой брони, заклепки с блюдце величиной, забранный решеткой прожектор впереди, стволы пулеметов и пушек, торчащие во все стороны… Паровоз, тендер, две или три открытых платформы с какими-то грузами – и десяток вагонов с орудиями. Бронепоезд проходил от нас метрах в трехстах. Приближаясь, он дал короткий гудок – вверх ударила струя прозрачного пара. Старик помахал бронепоезду рукой, я тоже невольно поднял руку в приветственном жесте.
А следом за бронепоездом пошли составы. Пять длиннющих составов, уже без всякой брони и пушек, просто грузовые вагоны. Поезда шли, на мой взгляд, до опасного близко друг к другу, но, видимо, так здесь было принято. Замыкал этот странный железнодорожный караван еще один «бронепоезд», только совсем крошечный – паровоз, тендер и один вагон.
– Вот так и снабжают Антарию, – сказал Бобриков. – Тут много веток сходится, везут отовсюду. Это еще не самая оживленная трасса… Ну, пошли!
Мы двинулись вперед и миновали пути – на вид самые обычные, одноколейные, с просмоленными черными шпалами и блестящими отполированными рельсами. Поезда укатили к горам, а мы двинулись под углом к путям, к небольшому холму, на вершине которого темнело каменное строение, обнесенное высоким забором. Была там и сторожевая вышка, только на ней никого не было.
– Застава, – сказал Бобриков. – Шестнадцатая пограничная застава Клондала. Добро пожаловать!
– И много вас тут? – спросил я со скепсисом.
– Ты будешь седьмым, – усмехнулся Бобриков.
– Если буду, – уточнил я.
– Да куда ты денешься, – засмеялся он. – Я тебя насквозь вижу. Будешь ты у нас седьмым, Ударник…
– Ударник! – завопил Дед. – Живой! А-а-а!
Он бросился ко мне и, под всеобщий хохот, буквально повис на шее. Я обернулся на Старика, потом посмотрел на остальных – Ведьму, Кальку, Иван Иваныча, Скрипача. Дед болтался на мне, поджав ноги, чтобы не мешали работать живым грузом.
– Вы чего-то налили ребенку? – поинтересовался я. – С чего такая экспрессия?
– Ну что ты, Ударник, как можно, – возмутилась Ведьма. – Мальчику четырнадцать лет, зачем ему пить алкоголь? У него своей дури много.
Я отцепил от себя дурачащегося Деда, отодвинул на расстояние вытянутой руки и с любопытством на него посмотрел.
– Ты чего, Ударник… – смутился подросток.
– Да прикольно вас всех видеть, – сказал я. – Такими вот… обычными.
Здесь, на нашей обычной Земле, все мы и впрямь выглядели совершенно заурядными. Я всегда гадал, чувствуется ли по мне тот образ жизни, который я веду? Судя по товарищам – ни в малейшей мере.
Деду и впрямь было четырнадцать. И был он совершенно обычным подростком – джинсы, кроссовки, умеренно длинные волосы, какой-то плеер, прицепленный к карману рубашки. Обычное лицо, еще детское, но уже с рождающимися в нем мужскими чертами.
Такие подростки могут быть как примерными учениками, гордостью родителей и учителей, так и абсолютными раздолбаями и хулиганами, а то, увы, и бандитами.
И то, что Дед с десяти лет ходит порталами в Центрум, уже два года как заслужил право на работу в одиночку, а год назад хладнокровно убил человека – пусть даже это был бандит, первым стрелявший в него, – никак на нем не отразилось. Пацан и пацан.
Ведьма и Калька сидели рядышком в одном кресле, достаточно широком, чтобы вместить сухонькую старушку и хрупкую девушку. По сравнению со Стариком Ведьма, конечно, молода. Ей чуть-чуть за шестьдесят. Но у нее такой вид… старушечий. Нет, это не неухоженность, дряблость кожи, неопрятность одежды или седина. Волосы она красит, одевается стильно, за собой следит, кожа у нее гладкая. (И я подозреваю, что дело тут не в дорогих земных кремах, а в кое-какой контрабанде, которую мы обязаны пресекать в Центруме… и уничтожать.
В конце концов, вымазать крем из вытяжки желез стеллеровой коровы на собственное лицо – это ведь тоже способ уничтожить контрабанду?) Но что-то в Ведьме вопиет: «Я старуха! Я вредная злая старуха! Хуже, чем Шапокляк! Почти как Гингема!» Таких очень легко представить склочной соседкой, неприятной дальней родственницей или учительницей-мегерой, но никак не доброй старушенцией, нянчащей внуков. Но на самом деле Ведьма не злая. Она и не добрая, конечно. Она обычная. Просто так выглядит.
Калька совсем другая. Ей двадцать с небольшим. Она хрупкая, с по-детски собранными в две короткие косички волосами, у нее светлое чистое лицо с большими наивными глазами. Она даже в Центруме предпочитала ходить в платье, а сейчас на ней было что-то совсем уж вольное, короткое и воздушное. В ответ на ее улыбку хочется немедленно улыбнуться в ответ.
Я думаю, вы понимаете, что хулиганам лучше не сталкиваться с ней лоб в лоб в темном переулке. И издалека при свете дня ей лучше не угрожать – Калька владеет снайперской винтовкой почти так же хорошо, как и ножом.
– Девчонки, вы, как всегда, неотразимы, – сказал я.
– А ты, как всегда, щедр на комплименты, – усмехнулась Ведьма. Калька промолчала, только улыбнулась.
Мужчины сидели на потертом кожаном диване. Иван Иваныч поднял в приветствии руку и улыбнулся. Большего, увы, от этого молодого рыжеволосого парня ожидать не стоило. Иван Иваныч – немой. Почему – не знаю. Обычно немота связана с глухотой, но он слышал прекрасно, любил музыку, но на все вопросы отвечал лишь улыбкой и виновато разводил руками. И вообще был умным хорошим парнем, но «с особенностью». Мы с этим свыклись. А вот пойманные им контрабандисты обычно очень нервничали, когда их конвоировали в гробовой тишине… Я пожал Иван Иванычу руку, потом поздоровался со Скрипачом. Увы, Скрипач моим коллегой не был. Прозвище он получил за поразительное сходство со «скрипачом» Гедеваном Александровичем из классического фильма «Кин-дза-дза». Ну, точнее, с актером Леваном Габриадзе в молодости… Скрипач к своему сходству относился с терпеливой иронией, не обижался на фразу «Скрипач не нужен» и вообще порой был готов процитировать своего экранного двойника.
– Рад тебя видеть, Ударник, – сказал Скрипач.
– Взаимно, – кивнул я. Подумал и плюхнулся рядом с ним. Это явно было место Деда, но пацан благоразумно не стал качать права и занял второе кресло рядом с женщинами.
Стоять остался только Старик. Вид у него был донельзя благодушный, словно у отца большого дружного семейства, неожиданно собравшегося после долгого перерыва.
Впрочем, в какой-то мере так оно и было.
– Я очень рад, что пришел Ударник, – сказал Бобриков. – Я рискнул назначить время встречи, не ожидая его возвращения из Центрума. Но Иван Антонович не подвел моих ожиданий.
Все зашевелились. Скрипач присвистнул. Ведьма улыбнулась. Только Дед, похоже, не понял, что произошло.
– Старик, я бы попросила не называть… – начала Калька.
– Прости, Галина Розанова, спортсменка и просто хорошая девушка, но я вынужден отклонить твою просьбу, – твердо произнес Бобриков. – Давайте снимем маски. Все мы Иваны да Марьи… но среди нас есть настоящий Иван – Иван Антонович Переславский, известный нам как Ударник. Он музыкант… в прошлой жизни. Играл на ударных инструментах.
Ведьма пожала плечами:
– Все это знают… ну, про профессию… Все что-нибудь да знают.
– Теперь мы будем знать все и всё, – сказал Бобриков. – Продолжу с себя. Бобриков Александр Валерьевич. Ныне на пенсии. Жена умерла, дочь и сын взрослые, живут отдельно. По профессии… – он сделал паузу и улыбнулся, – токарь.
– Чего? – искренне удивился Дед. – Ты – токарь? Старик, ты – токарь?
– Можно подумать, что я сказал «Дед Мороз», – усмехнулся Бобриков. – Токарь я. Детали точил на станке. Некоторые до сих пор у нас над головой летают, знаете ли.
То, что Бобриков работал на космос, Деда с его профессией несколько примирило. Но он все равно смотрел на Старика с искренним удивлением. Дожили… встретить токаря – приключение большее, чем попасть в другой мир!
Хотя скажу честно – в кругу моих друзей-знакомых тоже нечасто встречался пролетариат. И для токаря Бобриков был на удивление начитан и интеллигентен… видимо, и впрямь в СССР в свое время ухитрились вывести некоторое количество «рабочей интеллигенции», после заводской смены читавшей книжки, а не пьющей пиво под игру в домино.
– Кстати, Дед, я советовал бы тебе меньше пропадать в Центруме и все-таки освоить хоть какую-то профессию в нашем мире, – небрежно сказал Бобриков. – Хоть бы и токаря. Пригодится, Рома Дедюлин, воспитанник школы-интерната, состоящий на учете в полиции как склонный к загадочным и длительным побегам.
Дед вскинул голову – и его лицо вдруг стало почти взрослым. Но голос сорвался на тонкий мальчишеский, и это смазало эффект.
– Обязательно это было говорить?
– Да, – твердо сказал Старик. – Обязательно, Рома. То, что у тебя нет родителей и ты воспитываешься в детском доме, никак тебя не компрометирует, уж поверь.
Я сам детдомовский, между прочим. А склонность к побегам – тем более, мы-то знаем, куда ты бегаешь. Но в силу обстоятельств, о которых я сейчас расскажу, нам нужно лучше узнать друг друга.
– Куда уж лучше, – хмыкнула Калька.
Или теперь лучше называть ее Галькой?
Бобриков загадочно улыбнулся ей. Потом сказал:
– Лично у меня вызывало удивление, каким образом ребенку удается постоянно уходить в Центрум. Должен же кто-то беспокоиться по поводу его исчезновений? Пришлось выяснять… Продолжим, Ашот?
Скрипач встал и откашлялся.
– Ашот Саркисян. Бизнесмен… да хрен с этим бизнесом… три фуры есть, в аренде крутятся, грузы возят, мне хватает!
– А говорил – не грузин! – засмеялась Калька.
– Я армянин! – возразил Скрипач. – Что еще сообщить? Был женат, разведен, дочь растет в Тбилиси.
– А говорил – армянин! – совсем развеселилась Калька.
– Дочь в Тбилиси! – огрызнулся Скрипач, садясь. Повернулся ко мне и зачем-то пояснил: – Жена была из грузинских армянок. А я, между прочим, коренной москвич!
– Тише, тише! – поднял руку Бобриков. – Теперь наш Иван Иваныч… он же Петр Петрович Хмель.
Видимо сбрасывая внезапное напряжение, захохотали все. То ли от превращения Иван Иваныча в Петра Петровича, то ли от фамилии. И сам «Иван Иваныч» улыбнулся.
– Программист, живет с мамой, неженат, – продолжил Бобриков.
Петр Петрович Хмель вежливо раскланялся и сел.
– С такой фамилией и отзываться на банальное «Иван Иваныч»! – вздохнула Ведьма. – Нет, друг!
Отныне ты Хмель!
Иван-Петр Иваныч-Петрович развел руками – «не возражаю».
– А про меня что скажешь? – спросила Ведьма.
– Про тебя ничего, – сокрушенно ответил Бобриков. – Потому и встречу тебя назначал в Центруме, а не как всем остальным… Ну?
– Ирина Игоревна Баринова, – сказала Ведьма, помедлив. – Работала в федеральной службе безопасности. В… ну, скажем так – службе наружного наблюдения. На пенсии.
Повисла мертвая тишина. Потом Калька хихикнула и сказала:
– Бабушка… Бабушка-наружка…
– Ребятки, дорогие! – проникновенно сказала Ведьма, даже не отреагировав на Калькину остроту. – Работала! Еще со времен СССР! И это никакого отношения к нам не имеет! Чисто земные дела!
– Точно на пенсии? – подозрительно спросил Скрипач. – Говорят, у вас с работы не уходят…
– Еще как уходят, – фыркнула Ведьма. – Да бросьте вы! Меня иногда и сейчас привлекают, если надо… в особых случаях. Но это земные дела! Повторюсь!
– Я вам верю, Ирина Игоревна, – церемонно сказал Бобриков.
– Спасибо, Александр Валерьевич! – прижав руку к груди, произнесла Ведьма.
Как ни странно, но снятие масок и взаимное представление прервал Дед. Подросток досадливо махнул рукой и сказал:
– Ну ладно, Старик, ты всех нас вычислил, ты вообще жутко умный. Хоть и слесарь.
– Токарь! – строго поправил Бобриков.
– Пусть токарь, я в этом не разбираюсь… – ничуть не смутился Роман. – Ты скажи, зачем ты нас собрал здесь, в Москве? Я, как ты знаешь, из Смоленска на электричках ехал! А ребенку моих лет одному передвигаться между городами очень трудно и опасно!
– Молодец, Дед, юмора не потерял! – одобрила его Ведьма. – Старик, колись! Устами ребенка глаголет истина! Зачем мы здесь?
Бобриков откашлялся.
– Друзья мои… соратники! Я собрал вас здесь…
– Сейчас он скажет, что мы должны спасти мир, – громко, на всю комнату, прошептал мне Скрипач. – Так всегда говорят, я знаю, я в кино видел.
– Мне кажется, ни Центрум, ни наш мир в спасении не нуждаются, – так же театрально ответил я.
Бобриков замотал головой.
– Я не о спасении миров, Иван Антонович… Отнюдь! Я о наших шкурах! Спасать надо именно их!