Вы здесь

Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека. Глава II. РУССКОЕ ЕВГЕНИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО (В. В. Бабков)

Глава II

РУССКОЕ ЕВГЕНИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

На допросе Я. С. Аграновым в ВЧК 28 февраля 1920 года по делу Тактического Центра Николай Константинович Кольцов, отвечая на вопрос о политических взглядах и деятельности, сформулировал свои предпочтения: «…В своем отношении к политике я руководствовался биологическими взглядами. Современная эвгеника – наука об облагорожении человеческого рода, учит нас, что судьба человечества определяется не столько изменением внешних условий, в которых живут люди, сколько изменением наследственных способностей человеческой природы. Оставляя в стороне чисто физические свойства, я нахожу, что в области характера в человечестве идет борьба между двумя определенными наследственными типами: один активный, полный исканий, потребности исследовать новые пути, невзирая на трудности и опасности, которые неизбежны на этих путях – я называю этот тип: Homo sapiens explorans. Другой тип – пассивный: H. s. inertus; люди этого типа пользуются знанием лишь для того, чтобы закрепиться на проложенных другими путях, уметь хорошо приспособиться к жизни и обойти искусно все трудности судьбы. Совершенно ясно, на стороне какого типа лежат симпатии ученого биолога-эволюциониста, дело жизни которого всегда одно – исследование истины».

Сам Кольцов был, разумеется, ярко выраженный explorans и особь с врожденным фактором независимости, пользуясь его словами. Он продолжал:

«…Судьба России зависит прежде всего от того, удастся ли в ней сохраниться и размножиться первому – активному – типу или возьмет перевес тип инертный и драгоценные гены активности погибнут. Тогда русский народ ожидает судьба народа-парии, рабство духовное, если не физическое, перед другими народами. Но я верю, что гены активности широко рассыпаны в народных массах…»[51]

Отвечая на ходатайства влиятельных в то время общественных деятелей и крупных большевиков, В. И. Ленин лично велел отменить приговоры некоторым из лиц, проходивших по делу Тактического Центра, включая приговоренного к смертной казни Н. К. Кольцова. Впоследствии Кольцов пережил ряд серьезных атак, когда критики пытались найти хоть что-то, в чем его можно было бы публично обвинить. Характерно, что при В. И. Ленине и при И. В. Сталине никто ни разу не вспомнил и не поставил ему в упрек политических обвинений 1920 года[52].




Ради удовлетворения интереса к евгенике и биологии человека, а также интереса к физико-химическим методам в биологии, Николай Константинович Кольцов (1872–1940)[53] создал в Москве Институт экспериментальной биологии. Институт был утвержден летом 1917 г., в бытность В. И. Вернадского товарищем министра народного просвещения Временного правительства. В составе ИЭБ был Евгенический отдел. Кольцов организовал и возглавил Русское евгеническое общество и «Русский евгенический журнал», и с 1922 по 1930 год вышло 7 томов по 4 выпуска (1-й том выходил в 1922–1924 гг.), с помощью которых консолидировал обширное и разнообразное евгеническое движение.

«Мысль о создании в Москве евгенической организации неоднократно возникала у нескольких научных работников за последние 5 лет, но успешные конкретные шаги в этом направлении были предприняты только осенью прошлого года группой деятелей, работающих по созданию отдела расовой гигиены при Социально-Гигиеническом музее Н. К. Здрава. Среди них находились несколько академических работников, врачей и сотрудников административных учреждений Н. К. З., а именно, члены Комиссии по отделу расовой гигиены: Богоявленский, Викторов, Дауге, Захаров, Кольцов, Марциновский, Мольков, Прохоров, Сысин, Шифман, Юдин. Среди этой комиссии было высказано убеждение в своевременности устройства научного Евгенического общества, был выработан проект устава и организовано публичное учредительное собрание о-ва 15 октября 1920 года, в доме Санитарного Просвещения на Тверской улице»[54].

Окончательное сформирование общества, регистрация членов, избрание Бюро произошло на следующей встрече – в первом заседании общества, происходившем 1920 ноября 1920 г. в Институте экспериментальной биологии. Было избрано Бюро, сперва временное, в составе Н. К. Кольцова (председатель), Т. И. Юдина, В. В. Бунака, потом постоянное в составе тех же и еще Н. В. Богоявленского и А. С. Серебровского. С этого момента общество начало свою деятельность как определенная организация – РЕО при ГИНЗ’е[55]. На первом заседании общества в его состав вошли 30 человек; к концу первого года работы число членов было 82. В этом составе преобладали академические работники, биологи и медики, и руководители общества сетовали, что на призыв к совместной работе медленнее откликались представители общественных, экономических и исторических наук.

6 ноября 1923 года НарКомВнуДел утвердил Устав Русского евгенического общества. Приведу главу I устава.

«I. Общие положения

§ 1. Общество имеет целью объединение в РСФСР лиц, научно работающих в области евгеники и расовой гигиены, а также научную разработку относящейся к этой области вопросов, распространение соответствующих сведений и пробуждение интересов к задачам общества в общественной среде.

§ 2. Для осуществления указанных в § 1 целей общество:

а) заслушивает и обсуждает доклады по своей специальности;

б) устраивает публичные чтения, диспуты, исполнительные собрания и т. п.;

в) открывает курсы учебного характера с предварительного разрешения соответствующих органов управления Народного Комиссариата Просвещения;

г) организует наблюдения, сбор коллекций и материалов, поездки и экскурсии;

д) устраивает лаборатории, клиники, опытные станции, наблюдательные пункты, музеи, постоянные и периодические выставки и т. д.;

е) создает библиотеки по своей специальности;

ж) присуждает премии за представленные в общество работы;

з) печатает свои труды;

и) организует съезды по своей специальности;

к) открывает филиальные отделения в других пунктах.

Примечание. Поименованные в § 2 полномочия общество осуществляет на основаниях и в пределах существующих узаконений.

§ 3. Общество имеет печать со своим наименованием»[56].

Далее следуют: Глава II, §§ 4–10, «Состав общества». Глава III, § 11, «Средства общества». Глава ГУ, §§ 12–17, «Собрания общества». Глава У, §§ 18–21, «Правление общества». Глава VI, §§ 22–24, «Ликвидация общества».

В речи «Улучшение человеческой породы», открывшей первое заседание общества, Н. К. Кольцов рассуждал, среди прочих, на тему, какими должны быть условия, при которых методы зоотехнии дадут основу антропотехники, то есть практической евгеники, – он признает их невыполнимыми, а практические меры евгеники невозможными. «Для этого нам пришлось бы или перенестись воображением далеко назад, ко временам, когда могущественные властелины управляли своими подданными как рабами, или же дать простор своей фантазии и на минуту вообразить, что осуществилась идея знаменитого английского писателя Уэльса и на поверхность земли опустились жители планеты Марса, обладающие величайшими знаниями и недоступной для нас техникой марсиане…»

«…Марсианин, вооруженный знаниями законов наследственности и желая быстро провести подчинение человечества, сразу истребил бы всех непокорных, не желающих подчиняться тяжелым условиям рабства, и не только их самих, но и всех их детей. Конечно, осталось бы достаточное количество людей, готовых подчиниться всякому режиму, лишь бы только сохранить свою драгоценную жизнь, так как в человечестве всегда были, и теперь имеются, и еще надолго сохранятся прирожденные рабы». Марсиане могут взять власть, продолжал Кольцов, только «систематически истребляя всех особей с врожденным фактором независимости». Отмечая, что подобными делами могли бы заняться ранее не марсиане, а реальные русские помещики и американские рабовладельцы, Кольцов настоятельно подчеркивает: «Современный человек не откажется от самой драгоценной свободы – права выбирать супруга по собственному выбору, и даже там, где существовала крепостная зависимость человека от человека, эта свобода была возвращена рабам ранее отмены всех других нарушений личной свободы»[57].

Кольцов определяет евгенику как науку о благородстве человека. Но евгеника не наука! Гальтон считал евгенику религией – ортодоксальным религиозным догматом будущего человечества, и Кольцов называет евгенику религией будущего.

Кольцов уделил внимание злободневному вопросу евгенического значения войн и революций и пришел к выводу об антиевгеничности революций, уничтожающих наиболее активную часть расы.

Основную часть речи Кольцов посвятил анализу отличий евгеники от зоотехнии и сформулировал евгеническую программу, которую, с наших позиций, можно назвать программой генетики человека и медицинской генетики. Она начала реализовываться в ИЭБ в 1920-е годы. Русская евгеника радикально отличалась от одновременной американской евгеники старого стиля[58] (которую позже английские и американские генетики вытеснили реформаторской евгеникой). Но евгеника Кольцова включала, помимо генетики человека, также эволюцию человека и генетику популяций человека.

В другой важной речи, читанной в январе 1923 г., «Генетический анализ психических особенностей человека», в разделе «Влечения» Н. К. Кольцов между прочим отметил ницшеанскую волю к власти большевиков: «Влечение к власти, самое сложное из органических влечений, подлежит исследованию путем изучения психических характеристик выдающихся деятелей и их генеалогий. Такое изучение в значительной степени совпадает с изучением генетики организаторов, талантов и гениев… В иную форму то же самое стремление к власти и организаторству выливается у революционеров… В русской коммунистической прессе в дни юбилея партии высказывалось меткое определение: в истории развития партии разница между большевиками и меньшевиками сказывалась не столько в теоретических разногласиях, сколько в темпераменте лиц, распределявшихся по обеим фракциям (статья Н. А. Семашко в «Известиях В.Ц.И.К.»)»[59].

За первый год работы РЕО прошло 19 заседаний, в том числе одно публичное и одно совместное с Антропологическим отделением О-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии. Собрания происходили по пятницам, раз в две недели, в помещении ИЭБ, иногда в Доме ученых. Было заслушано 26 научных сообщений, освещавших научные проблемы, фундамент евгенического учения (эти сообщения не касались практических мероприятий, диктующихся евгеническими идеалами). Наследственности у человека было посвящено 6 докладов из 26, генеалогиям – 3, роли естественного отбора в жизни человеческого общества – 2, социальной стороне вопроса – 4, морфологической – 5, общим вопросам евгеники – 6 докладов. Доклады публиковались в «Русском евгеническом журнале», и они все названы в содержании журнала. Примерно это же соотношение тем докладов сохранялось в течение нескольких последующих лет работы общества.

Наряду с этой работой общество уделяло место на своих заседаниях и организации чисто исследовательских работ, включая разработку анкеты («Семейный опросный лист для изучения наследственности физических и психических свойств»). Деятельность общества происходила в сотрудничестве с аналогичным по заданию Евгеническим отделом при ИЭБ, который в этот год предпринял посемейное исследование типов агглютинации крови в целях выяснения их наследственной природы. Первую небольшую экспедицию для производства евгенических наблюдений общество организовало по Среднему Поволжью. Для привлечения статистических демографических и санитарных материалов намечалось создание одной-двух опытных евгенических станций, пробных наблюдательных пунктов при сельских больницах, а в дальнейшем – при некоторых школах. На евгеническом семинарии проф. Н. К. Кольцова при Медико-педологическом институте разбирали музыкальные генеалогии, собранные студентами института, I и II университетов, их обобщил для общества В. В. Сахаров.




В ноябре 1921 г. общество было принято в Международное евгеническое объединение, его представителем в постоянном Комитете был избран Кольцов.

В 1922 г., втором году своей жизни, РЕО имело 13 общих собраний, на которых было сделано 24 научных сообщения; численность общества выросла с 82 до 95 членов.

В 1923 г. было образовано Одесское филиальное отделение РЕО и Комиссия по изучению еврейской расы. В этой связи число членов возросло с 95 до 110 человек. В Евгеническом отделе ИЭБ велись исследования наследственных свойств крови, в том числе типов агглютинации и содержания каталазы; был проведен ряд генеалогических исследований; шла работа по антропологическому и генетическому изучению близнечества. За этот год состоялось 15 заседаний, на которых было заслушано 25 сообщений.

В 1924 г. состоялось 11 заседаний с 15 сообщениями; было создано Ленинградское отделение с председателем проф. Ю. А. Филипченко; к концу 1924 года в одном только Московском отделении состояло 129 человек.

В 1923–1924 гг. было создано большое (44 человек) Саратовское отделение РЕО с проф. М. П. Кутаниным во главе[60].

В декабре 1927 г. Московское общество невропатологов и психиатров им. А. Я. Кожевникова учредило при обществе «Генетическое бюро»[61], заведующим был избран проф. С. Н. Давиденков.

Важнейшей задачей РЕО была пропаганда медико-генетических знаний. В 1923 г. дело шло к созданию Общества евгенической пропаганды (при Музее социальной гигиены), но оно не возникло. Впрочем, «Русский евгенический журнал» хорошо выполнял функцию медико-евгенического и медико-генетического просвещения.




В работе общества принимали участие нарком здравоохранения Н. А. Семашко, профессора Г. И. Россолимо, Д. Д. Плетнев, С. Н. Давиденков, А. И. Абрикосов, нарком просвещения А. В. Луначарский, антрополог В. В. Бунаки многие другие.

Этой работе сочувствовал Максим Горький, отвечавший на вопросы Кольцова для адреса Годичному заседанию общества 22 октября 1926 г. «Родословные русских выдвиженцев», где речь шла также о родословных Федора Шаляпина, физиолога Н. П. Кравкова, Леонида Леонова и современных писателей и где сформулировано понятие генетики популяций «генофонд»[62].

В «Журнале» были впервые напечатаны генеалогии Ч. Дарвина и Ф. Гальтона, рода Аксаковых, рода графов Толстых, потомков сподвижников Петра бар. П. П. Шафирова, декабристов Муравьевых, Бакуниных, А. С. Пушкина, П. Я. Чаадаева, Ю. Ф. Самарина, А. И. Герцена, кн. П. А. Кропоткина, кн. С. Н. Трубецкого, Карла-Эрнста Бэра, гр. С. Ю. Витте и др.

В кольцовском Институте экспериментальной биологии Генетический отдел С. С. Четверикова, противника евгеники, разработал в 1920-е годы два направления, которые дали своеобразие русской медицинской генетике. Это, с одной стороны, популяционно-генетическая теория Четверикова, трактовавшая проблему природы изменчивости и механизмов ее поддержания в популяциях, и теория роли случайных процессов в эволюции Д. Д. Ромашова. С другой стороны, это феногенетическая линия исследований школы Четверикова; в цепи «ген – признак» она придавала первостепенное значение процессу развития, идущему от гена. Основой этих работ была теория генотипической среды Четверикова; к ней относятся исследования неполного и варьирующего проявления гена, проведенные Н. В. Тимофеевым-Ресовским и его общая схема действия гена; принцип флуктуирующей асимметрии Б. Л. Астаурова; всестороннее изучение наследственных гомеозисов Е. И. Балкашиной; представление о полях действия генов П. Ф. Рокицкого и др.[63].

Н. К. Кольцов широко понимал евгенику и включал в нее эволюцию человека, составление генеалогий, географию болезней, витальную статистику, социальную гигиену и ряд демографических тем. Но прежде всего это были инициированные и руководимые им исследования генетики психических особенностей человека, типов наследования цвета глаз и волос, биохимических показателей крови и групп крови, роли наследственности в развитии эндемического зоба, обследование монозиготных близнецов (к 1925 г. в ИЭБ было обследовано 105 пар близнецов Москвы) – тема, идущая от Гальтона.

Об отрицательном отношении общества в отношении мер негативной евгеники говорит публикация реферата едкого выступления Дж. Б. Шоу «В защиту дегенератов», подготовленного Т. Юдиным: «Если стремления евгеников исполнятся и не будет больше больных, дегенератов, слабых умом и волей, что будет с людьми? Ни минуты покоя, ни дня мира, никто не захочет исполнять будничную работу, для которой вовсе не нужно первоклассной интеллигентности; мы должны иметь массы, которые делают, что им прикажут. Всегда должно быть два класса: один, который находит функции и средства для работы, и второй, который ее исполняет без особых размышлений»[64].

В евгенических докладах и статьях Кольцов постоянно подчеркивал роль биологического разнообразия (и, шире, желательность разветвленных открытых полииерархических систем, биологических и социальных). Все, чем он занимался, говоря о евгенике, резко отличалось от одновременной евгеники американского старого стиля, mainline-евгеники. На деле он готовил программу исследований в области генетики человека, которую позже передаст С. Г. Левиту.

Кольцов вел переписку с Максимом Горьким, рассчитывая выяснить генетические истоки одаренности мировой знаменитости. Почти тогда же Горькому писал И. Б. Галант, не скрывая желания монополизировать Горького как объект многолетнего исследования. Он хнычет и жалуется: «…Этот раз выступает против меня патентованная наука, ее величество Евгеника, в лице проф. Н. Кольцова. Знаете его?..» (30.XII.26). Горький знал Кольцова, восхищался им, встречал его не раз в любимой обоими Италии, переписывался с ним, помогал ему спасать и его учеников, и его институт. Галант пишет: разве Кольцов прославит Вас так, как сделаю это я? – На его письмо от 1.III.27, на ругани в адрес Кольцова, Горький наложил резолюцию – «дурак!»[65].

Статьи Галанта – все о Горьком – напечатаны в «Клиническом архиве» Г. Сегалина (содержание журнала см. в гл. V). Кольцов выразил неприятие позиции Галанта (конечно, и политики Сегалина и его журнала) в «Родословных…», в разделе, посвященном Горькому: «В русской медицинской литературе была недавно нелепая попытка изобразить предков М. Горького в виде ужасных психопатов и запойных алкоголиков. Но это, конечно, неверно…Нет, в данном случае мы должны пройти мимо старой, а теперь вновь оживающей теории о связи между гениальностью и патологией! Максим Горький – здоровый человек»[66].

Пропаганда генетических знаний, в том числе применительно к человеку, занимала видное место в евгенике Кольцова. Он читал многочисленные публичные лекции, чрезвычайно популярные в 1920-х. Он рассказывал фабричным работницам, как наследуются признаки у человека и что делать, чтобы будущий малыш рос здоровым ребенком. Большой интерес вызывали его радиолекции по евгенике. На съезде животноводов в 1923 г. Кольцов убеждал участников в необходимости изучать генетику и отказаться от ламаркизма и т. д. На курсах ГИНЗ для врачей по санитарии и эпидемиологии 1922 г. его заключительная лекция стала своего рода введением в генетику человека.

К евгенике Кольцова, ее различным аспектам, ее судьбе мы вернемся в других главах.

* * *

Печатается содержание семи томов «Русского Евгенического Журнала» за 1922–1930 годы и основополагающие евгенические тексты Н.К. Кольцова.

Улучшение человеческой породы{5}

Речь в годичном заседании Русского евгенического общества 20 октября 1921 года

Н. К. Кольцов

Совсем недавно – только в двадцатом веке – сложилась новая биологическая наука, получившая название «евгеника» от греческих слов: ευ – хороший, благий, и γενος – род, т. е. наука о благородстве человека. Термин «евгеника» появляется еще в конце прошлого столетия, но лишь в настоящем он получил прочное определенное значение. Появились книги, посвященные этой науке. В Англии, Германии, Америке, а потом и в других культурных странах возникли Евгенические Общества, которые, насчитывают тысячи членов. При них создались научные журналы, специально посвященные разработке вопросов евгеники. И в обычную прессу проникло это слово.

Сознание необходимости заботиться об облагороживании человеческой породы отразилось даже в законодательствах некоторых стран: парламенты различных штатов Америки вотируют законы, которые проникнуты евгеническими идеями. Раздаются голоса, требующие, чтобы евгеническая идея стала революционной религиозной идеей, которая заняла бы первое место среди идей, объединяющих вокруг себя широкие массы человечества.

Можно, пожалуй, спросить себя: что же в этой идее, в этой мечте облагородить род человеческий такого нового, чтобы ее связывать с успехами биологической науки XX века? Разве не той же самой идеей руководились все провозвестники реформаторских и революционных идеалов с самого начала культурной жизни человечества? И ветхозаветные пророки, бичевавшие пороки своих современников и проводившие заповеди новой морали; древние греки с их культом красоты; первые христиане, провозглашавшие высокие идеалы, до сих пор еще остающиеся не достигнутыми и трудно достижимыми, несмотря на две тысячи лет господства христианской религии; гении эпохи Возрождения, восстановившие античный культ красоты; деятели великой французской революции, поставившие своею прямою задачею поднять человеческую культуру и облагородить человека на почве равенства, братства и свободы, а равно и борцы всех новейших революций, вплоть до той, которую мы переживаем в настоящее время?

Нет, современный биолог определенно заявляет, что между всеми этими попытками облагородить человечество и теми задачами, которые ставит себе развившаяся на почве последних открытий в области естествознания новая «евгеническая религия», различие самого основного, коренного характера.

Возьмем для примера эпоху Великой французской революции. Ведь она также стремилась к тому, чтобы обновить, переродить человечество на почве высоких принципов. Но можем ли мы, как биологи, назвать замысленное обновление перерождением? Ведь тогда даже не зародилась еще эволюционная идея. Мир представлялся неподвижным целым, а человек – царем природы, созданным Творцом «по образу и подобию Божию». Современные люди, казалось, имеют ту же природу, как и первые люди на земле: у них те же физические силы, тот же внешний облик, та же душа, психология. Веками менялись условия, при которых жили люди, и под влиянием этих условий создавалось неравенство вместо первоначального полного равенства между людьми. Изменить эти внешние условия, восстановить прежнее равенство, прежнее братство и прежнюю свободу – вот в чем была задача великой революции, а об изменении природы человека никто и не думал, так как никто не знал, что она может быть изменена.

Если бы идеи великого французского биолога Ламарка, вылившиеся в определенную форму в конце первого десятилетия XIX века, имели сколько-нибудь широкое распространение во Франции, то еще до завершения эпохи великих преобразований французы могли бы вложить в свои мечты о преобразовании человечества и эволюционную мысль. Но этого не случилось, так как в то время идеи Ламарка не были поняты, и потребовалось целых полвека, для того чтобы наука, а затем и все человечество приняли эволюционную теорию, связав ее по заслугам с именем Дарвина.

Теперь человечество уже освоилось окончательно с тою мыслью, что человек произошел от животноподобных предков и продолжает постепенно изменяться, прогрессируя в одних отношениях, регрессируя в других. Никто уже не сомневается более в том, что все люди рождаются на свет неодинаковыми, не равными. Одни получают от своих предков значительную физическую силу, крепкое телосложение. Другие от природы физически слабы, но, может быть, одарены сильной волей или высоко развитым интеллектом. И психические и физические свойства, полученные от родителей, могут быть очень специализованы. Один от природы имеет сильную грудь и сильные руки, но короткие ноги, неуклюжие, неспособные быстро передвигаться; другой обладает особенно тонко развитыми руками и способен к обучению искусной ручной работе; третий одарен музыкальными способностями, или литературным талантом, или по природе научный исследователь. Исследования последних лет, связанные с именем Менделя, показали нам, что разнообразные физические свойства и способности более или менее независимо друг от друга переходят от родителей к детям, смешиваясь между собою определенным образом, который может быть выражен точными математическими формулами. Точно так же многие болезни переходят от родителей к детям по определенным менделевским законам, и разработка этих законов представляет крупнейшее приобретение науки об эволюции XX века.

Порода всякого вида животных и растений, а в том числе и человека, может быть изменена сознательно, путем подбора таких производителей, которые дадут наиболее желательную комбинацию признаков у потомства. Для задачи действительно изменить, облагородить человеческий род это – единственный путь, идя по которому можно добиться результатов.

Сто лет тому назад Ламарк, имя которого было упомянуто выше, думал, что можно изменить расу еще и другим путем, а именно, изменяя среду, в которой живут люди, заставляя их упражнять одни органы и оставлять без употребления другие. Он думал, что сильно упражняемые органы, напр., пальцы рук или ног у человека, должны из поколения в поколение усиливаться, а неупражняемые, напр., пальцы ног, – постепенно терять свою подвижность, атрофироваться. Уже Дарвин сильно ограничил значение такой передачи по наследству благоприобретенных признаков, a современной наукой о наследственности их передача отрицается вовсе. Но в общественные науки это отрицательное отношение к возможности закрепления за потомством тех признаков, которые родители приобрели в течение жизни, до сих пор еще мало проникло. И до сих пор еще многие социологи наивно – с точки зрения биолога – полагают, что всякое улучшение в благосостоянии тех или иных групп населения, всякое повышение культурного уровня их должно неизбежно отразиться соответствующим улучшением в их потомстве и что именно это воздействие на среду и повышение культуры и являются лучшими способами для облагорожения человеческого рода. Современная биология этот путь отвергает.

Чтобы представить себе более ясно способы возможного улучшения человеческой расы, рассмотрим подробнее, как улучшают современные биологи расы культурных растений и домашних животных. Еще недавно для улучшения пшеницы предлагалась лучшая обработка земли и отбор семян сортировочной машиной, пропускающей только самые крупные зерна. Теперь мы твердо знаем, что таким путем можно, правда, улучшить данный урожай, но изменить породу пшеницы нельзя: при первом плохом лете она вернется к прежнему составу. Теперь биолог-селекционист прежде всего ставит определенное задание. Положим, в данной местности желательно вывести яровую скороспелую пшеницу, стойкую по отношению к поражению бурой и желтой ржавчиной и мучнистой росою (так называются известные болезни пшеницы), с крупным мучнистым зерном, с неломким, не обсыпающимся ранее времени колосом, с выполненной неломкой соломой. Между тем в этом месте обычно растет пшеница, в которой все эти признаки перепутаны, так что два-три соседних десятка растений все по этим признакам оказываются различными. На опытном поле тщательно наблюдают за ростом отдельных растений и выбирают из них несколько растений, у которых некоторые из желательных нам признаков выражены одинаковым образом. Цветы этих растений оплодотворяются собственной пыльцою, и созревшие семена только от них и отбираются для посева. Остальная масса собранных с поля зерен пускается на муку или другое производство. Большинство растений, отобранных таким образом, будут обладать теми признаками, по которым мы отобрали производителей; однако в течение нескольких лет еще будут проскакивать отдельные растения с нежелательными признаками, которые тщательно отбрасываются и уничтожаются. Мы получаем стойкую расу, которая в значительно большей степени соответствует нашим требованиям, чем прежняя несортированная; но скажем, не все растения одинаково стойки по отношению к болезням и имеют пестрые, то крупные, то мелкие зерна. Мы продолжаем отбор прежним способом, т. е., засеяв опытное поле уже улучшенным нами сортом пшеницы, отбираем на посев только те колосья, зерна которых все одинаково крупны, а остальные колосья уничтожаем. Таким образом мы закрепляем еще один из желательных признаков. Может случиться, что каких-либо из признаков, которых мы добиваемся, ни у одного из растений той пшеницы, которую мы взяли исходной, не оказывается. Напр., все сильно страдают от бурой ржавчины или другой болезни. Чтобы исправить этот недостаток, мы опыляем плодники нашего улучшенного сорта пыльцою такого сорта, который отличается особенной стойкостью по отношению к бурой ржавчине, хотя бы по другим признакам он и не вполне соответствовал нашему идеалу. Мы как бы прививаем желательный нам признак нашему улучшенному сорту.

Правда, благодаря произведенному скрещиванию признаки перепутываются, и в течение нескольких лет на нашем поле опять приходится производить основательную чистку, выкидывая те растения, которые содержат не все желательные нам признаки. В конце концов мы добиваемся того, что получаем семена, дающие растения совершенно однородные: с крупными зернами, стойкие по отношению к бурой ржавчине. Пусть таких семян у нас немного – одна горсть или даже один колос. На опытном поле в течение нескольких лет мы получим их пудами, а потом обсеменим весь округ. Поскольку поставленная задача вообще осуществима, селекционная опытная станция всегда справится более или менее скоро с поставленной задачей и из разнородной малокультурной пшеницы создаст новую породу, обладающую всеми требуемыми стойкими признаками. Если отбор производился тщательно, то эта раса уже не выродится. Надо только при посевах тщательно оберегать ее от скрещивания с другими сортами. В таком случае дурная обработка почвы или неблагоприятная погода, конечно, повлияют на урожай, но семя существенно не испортят, и при хороших условиях они снова дадут те признаки, которые закрепила опытная станция.

Может случиться, что биолог, просматривая свое опытное поле, найдет среди тысяч растений одно уродливое, напр., с белыми листьями – альбинос, или карликовое, или, наоборот, громадных размеров. Большинство таких уродов – мутантов, как мы их называем, мало пригодно для практических целей, как карликовая пшеница или альбиносы, и они тщательно уничтожаются, если только не идут для каких-либо специальных научных опытов. Но гигантского роста пшеницу можно применить к делу и вывести расу, которая годна для практических целей. Одного колоса для этого вполне достаточно, так как гигантский рост так же прочно закрепится в потомстве, как и те признаки, которые были подобраны ранее.

Недавно технологи-текстильщики жаловались мне на то, что хлопок повсюду вырождается. Один из них произвел сложные статистические подсчеты относительно длины нитей в разных сортах хлопка. Чем длиннее волокно, тем лучше оно может быть использовано, но при одном условии, чтобы волокна в каждом сорте хлопка были одинаковой длины. Между тем исследования показывают, что нити самых длинных сортов хлопка очень различны по длине, а потому не выгодны для обработки, а наиболее равномерные хлопковые нити принадлежат тем сортам, которые слишком коротки. Если такая определенная задача будет поставлена биологам-селекционистам, то они, вероятно, в короткое время выведут новый сорт хлопка требуемого качества.

Для этой цели придется скрестить сорт с длинными волокнами и сорт с равномерными, но короткими волокнами. В течение нескольких ближайших лет путем отбора удастся закрепить новую технически полезную породу хлопка, которая удержит значительную длину волокна от одного из скрещенных растений и равномерность длины от другого. В настоящее время это для биолога – задача того же рода, как для химика из азотнокислого серебра и хлористого натра приготовить хлористое серебро.

Совершенно так же, как с растениями, биологи оперируют в настоящее время и с домашними животными. Только здесь задача осложняется вследствие менее интенсивной размножаемости и более трудного ухода.

Находящийся в моем заведывании Институт Экспериментальной Биологии при содействии комиссии естественных производительных сил России при Российской академии наук и Отдела животноводства Нар. Ком. Зем. три года тому назад приступил к задаче улучшить русские породы кур, очень мало известных у нас: орловских и павловских.

Куроводство представляет весьма важную отрасль русского сельского хозяйства, гораздо более важную, чем может показаться с первого взгляда. В 1913 году одних яиц было вывезено из России на 100 миллионов рублей, и эта статья занимала третье место среди всех статей вывоза. Производителями в России, как и во всех странах, являются самые мелкие хозяйства, и на их-то благосостоянии и должно отозваться всякое улучшение русского куроводства.

До сих пор в России разводятся почти исключительно беспородные куры, чрезвычайно разнообразные по своему племенному составу, очень малоноские, дающие вдвое или даже втрое менее яиц, чем те куры, которые разводятся в Америке, с очень посредственным мясом, но крайне неприхотливые к пище и приспособленные к нашим климатическим условиям. Ясно, что ни одна из заграничных яйценоских или мясных пород кур не подходит к нашим условиям, так как большинство из них требуют хорошего ухода и теплого помещения зимою. Требуется соединить неприхотливость русской курицы с носкостью и мясностью лучших культурных пород, и эта задача представляется при настоящем состоянии наших знаний осуществимой путем скрещивания и последующего отбора.

Первое условие для такой работы это – установление точного анализа наследственных свойств куриных пород. Мы уже видели, что в этом отношении современный биолог идет тем же путем, как и химик, разлагающий сложное вещество на элементы, из которых оно состоит, с тем чтобы по произволу комбинировать их путем скрещивания. В настоящее время мы выделили уже около ста наследственных элементов (или наследственных факторов) курицы и более или менее полно изучили характер их наследования.

Для каждой отдельной особи нужно написать особую формулу, характеризующую ее наследственные свойства, и на основании такой формулы можно во многих случаях с уверенностью предсказать, какое потомство получится от скрещивания между данным петухом и данной курицей. Правда, большая часть наилучше изученных наследственных факторов относится к внешним признакам, имеющим малое практическое значение. Мы без больших затруднений уже и теперь можем изменить окраску или форму гребня какой-нибудь стойкой породы, насадить ей на голову хохол или ноги из лохматых сделать голыми, можем совершенно оголить ее шею и т. д.

Всего этого мы добьемся путем скрещивания данной породы с тою, у которой есть признаки, которые нам желательны, и путем тщательного отбора среди полученных в следующих поколениях потомков. Проведя подбор в течение нескольких поколений, мы получим стойкую новую породу, какой еще никогда не существовало и которая вполне соответствует поставленной нами задаче.

Несколько сложнее обстоит дело с признаками полезными, и о наследственности тех свойств курицы, которые мы объединяем термином «выносливость», мы еще ничего не знаем. Но мы знакомы уже с основными законами наследования «носкости» и изучаем наследование инстинкта насиживать яйца.

Способность нести много зимних яиц, по исследованиям американского биолога Пирля, зависит от двух наследственных факторов, один из которых передается через обоих родителей, а другой только через отца – петуха. Петух из хорошей ноской семьи будет снабжать всех своих дочерей, от какой бы матери ни получались от него яйца, усиленной зимней носкостью, если только у матери есть основной фактор зимней носкости, т. е. если они хотя слабо, но несутся зимой. Такие петухи, как производители, очень ценны, но открыть их можно с уверенностью только на опытной станции, наблюдая за их потомством в течение двух лет. Во всяком случае при наших современных знаниях о наследственности и при нормальных условиях работы хорошо поставленная научная опытная станция, выводящая несколько тысяч цыплят в год и могущая собрать достаточное количество производителей, может справиться с поставленной задачей в течение нескольких лет и соединить в одном прочном типе ряд наследственных факторов, которые рассеяны в различных, уже существующих породах, как выносливость, яйценоскость, хорошие мясные качества, способность некоторых кур быть хорошими наседками, известный рост, а также ряд внешних отличий, служащих как бы маркой для различения новой породы от других.

Когда работа опытной станции закончена, наступает время иной задачи: провести новую породу в сельское хозяйство данной местности. Если ее раздавать отдельным сельским хозяевам, не имеющим опыта в разведении племенной птицы, то очень скоро при случайных скрещиваниях с местными курами порода потеряет свою чистоту, и признаки, которые на научной станции с таким трудом были соединены вместе, снова разойдутся по разным особям и перепутаются, так что почти никакого улучшения местных кур и не произойдет. В Америке удается провести эту задачу более правильно: там есть целые округа, где разводят только одну какую-нибудь породу, признанную для данной местности наилучшей, и только любители, умеющие оберегать своих кур от скрещивания с другими петухами, не выпускают на волю своих петухов и разводят породы, которые им более нравятся.

Мы познакомились с теми способами, которые употребляют современные биологи для улучшения пород растений и животных. Наука об улучшении пород животных называется зоотехнией; наука об улучшении человеческой породы, обычно называемая евгеникой, может быть названа также антропотехнией, так как она является не более, как отделом зоотехнии. Только вследствие различных побочных затруднений и осложнений методы евгеники несколько отличаются от методов зоотехнии, но мы можем представить себе такие условия, при которых человеческая природа могла бы быть улучшена теми же способами, которыми современный зоотехник улучшает породы домашних животных. Для этого нам пришлось бы или перенестись воображением далеко назад, ко временам, когда могущественные властелины управляли своими подданными, как рабами, или же дать простор своей фантазии и на минуту вообразить, что осуществилась идея знаменитого английского писателя Уэльса, и на поверхность Земли опустились жители планеты Марса, обладающие величайшими знаниями и недоступной для нас техникой марсиане. Если бы они действительно со всей своей культурой появились на Земле, то, конечно, сместили бы человека с того пьедестала «царя природы», на который человек сам себя ставит, и отнеслись бы к человеку точно так же, как современный человек относится к своим домашним животным. Марсиане прежде всего подчинили бы себе человека, сделали бы его «домашним», пользуясь тем же методом, которым шел человек, когда из дикого волка сделал себе собаку. Отличие было бы только в одном – во времени: первобытный человек приручал собаку, идя ощупью, бессознательно оставляя у своего дома тех волков, которые по наследственным свойствам оказывались наименее дикими, и только от них сохраняя потомство. Марсианин, вооруженный знанием законов наследственности и желая быстро провести подчинение человечества, сразу истребил бы всех непокорных, не желающих подчиниться тяжелым условиям рабства, и не только их самих, но и всех их детей. Конечно, осталось бы достаточное количество людей, готовых подчиниться всякому режиму, лишь бы только сохранить свою драгоценную жизнь, так как в человечестве всегда были, и теперь имеются, и еще надолго сохранятся прирожденные рабы.

Систематически истребляя всех особей с врожденным фактором независимости, марсиане взяли бы в свои руки размножение людей, отобрали бы пригодных с их точки зрения производителей-мужчин и распределили бы между ними всех пригодных женщин, конечно, широко используя многоженство, так как и человек своих домашних животных держит в многоженстве. Вероятно, марсиане захотели бы прежде всего развести сильных физических работников и быстро справились бы с этой задачей, подбирая особенно крупных, крепкого телосложения производителей, вместе с тем покорного характера. Понадобились бы искусные ловкие техники; вместо того, чтобы тратить время на обучение всех и каждого, марсиане выделили бы группу производителей, отличающихся наследственной гибкостью и ловкостью членов и, не допуская их скрещивания с группой грубых физических работников, вывели бы особую группу наследственно приспособленных ремесленников. Если бы марсиане интересовались музыкальными и художественными способностями своих домашних людей, то, зная наследственные или, как мы говорим, генетические формулы музыкальной или художественной одаренности, они быстро создали бы путем подбора производителей породу людей, одаренных музыкальностью, и другие породы – художников, скульпторов и т. д. Породу ученых исследователей с большим мозгом марсиане, вероятно, создавать не стали бы, так как они полагались бы более на свой собственный мозг и не захотели бы создавать себе конкурентов. Нашлись бы, конечно, среди марсиан и любители декоративных пород, и путем того же метода подбора производителей они создали бы особые расы, особенно красивых – по их вкусу – людей, или особенно безобразных, гигантов и карликов и т. д. Ученые марсиане для изучения законов наследственности вывели бы породы всяких редкостей – чистых рыжеволосых, альбиносов, шестипалых или пораженных наследственными болезнями; гемофиликов, эпилептиков и т. д. Были бы получены такие уродливые комбинации, которые в настоящее время рисуются только людям с пылким воображением. В течение какого-нибудь века вместо единого человечества было бы создано бесконечное число отдельных рас одомашненного человека, столь же резко отличающихся друг от друга, как мопс или болонка отличаются от дога или сен-бернарской собаки.

И марсиане также строго относились бы к чистоте своих пород, как современный птицевод-любитель.

Пусть нас не смущает слишком далекий взлет нашей фантазии. Повторяю, для нашей утопии вместо того, чтобы выдумывать несуществующих марсиан, было бы достаточно предположить, что законы Менделя были бы открыты всего веком ранее: русские помещики и американские рабовладельцы, имевшие власть над браками своих крепостных и рабов, могли бы достигнуть, применяя учение о наследственности, очень крупных результатов по выведению специальных желательных пород людей ко времени освобождения крестьян и негров.

Я развернул эту фантастическую картину для того, чтобы показать, что, по убеждению современного биолога, разведение новой породы или пород человека подчиняется тем же законам наследственности, как и у других животных, и что единственным методом этого разведения может служить лишь подбор производителей, а отнюдь не воспитание людей в тех или иных условиях, или те или иные социальные реформы или перевороты. А с другой стороны, эта картина показывает нам и главные затруднения для проблемы улучшения человеческой расы. Современный человек не откажется от самой драгоценной свободы – права выбирать супруга по своему собственному выбору; и даже там, где существовала крепостная зависимость человека от человека, эта свобода была возвращена рабам ранее отмены всех других нарушений личной свободы. Из этого основного различия развития человеческой расы от разведения домашних животных и вытекают все остальные отличия евгеники от зоотехнии. На них-то мы и должны остановиться подробно.


Во-первых, своеобразной стороною евгеники является чрезвычайная трудность для исследования наследственных особенностей человека и научного выяснения способа наследования каждой отдельной особенности. Для того чтобы выяснить, как передается по наследству яйценоскость курицы, и выделить два наследственных фактора, от которых она зависит у одной породы, Пирлю потребовалось на опытной станции развести по определенному плану несколько тысяч кур. Положим, мы захотели бы установить законы наследования музыкальных способностей у человека. Они зависят, конечно, не от одного, а от многих факторов. Но чтобы выделить их, мы должны были бы изучить, как передаются по наследству различные элементы музыкальной способности: слух, музыкальная память, способность передавать звуки, музыкальное воображение и творчество в сотнях и тысячах музыкальных и немузыкальных семей. Но мы не можем ставить опытов, мы не можем заставить Нежданову выйти замуж за Шаляпина только для того, чтобы посмотреть, каковы у них будут дети, мы не можем ставить по определенному плану опытов, а должны ограничиваться простым наблюдением над семьями музыкантов, слагающимися без всякого плана и по большей части мало интересными с научной стороны, мало определенными и мало выясняющими.

Изучение семейств музыкантов ясно подчеркивает еще один недостаток метода наблюдения по сравнению с методом экспериментальным. У музыкальных родителей очень часто дети бывают музыкальны, и большое внимание обращает на себя известная родословная Себастиана Баха, где в ряде поколений имеются более или менее крупные музыканты. Но поскольку это наблюдение доказывает, что музыкальные способности передаются по наследству? Ведь в музыкальной семье дети с раннего возраста слышат музыку и обычно рано начинают обучаться пению или игре на том или ином инструменте просто по семейной традиции. Значит ли это, что они прирожденные музыканты? Каково было бы их отношение к музыке, если бы они воспитывались в иных условиях и не слушали бы музыки? И каким образом можем мы судить о врожденных музыкальных способностях какого-нибудь пастуха, который никогда не слыхал настоящей музыки и лишь от нечего делать, смастерив себе дудочку, наигрывает самодельные несложные мелодии? Как мы можем сравнивать его с профессором консерватории, который получил высшее музыкальное образование? А ведь, может быть, у того или иного пастуха врожденные музыкальные способности выше, чем у иного композитора, окончившего консерваторию, только они не имели возможности проявляться. Мы проводим резкое различие между врожденной способностью кур класть много яиц и подсчетом числа яиц, которые кладет курица в тех или иных условиях. Морите курицу лучшей яйценосной породы голодом, и она отложит меньше яиц, чем беспородная курица, содержащаяся в хороших условиях. Биолог очень хорошо знает эту резкую разницу между действительной наследственной природой особи – ее генотипом – и внешними, зависящими от среды и условий проявлениями этой природы – фенотипом. Чтобы сгладить эту разницу, биолог ставит своих опытных животных в совершенно одинаковые внешние условия в течение всей их жизни. Он не может сделать того же по отношению к людям и провести всех пастухов через консерваторию, да притом еще с детства приучить их к музыке. Поэтому евгенетик всегда имеет дело с фенотипами, о генотипном составе которых ничего определенного обыкновенно не известно.

Вот почему при изучении наследственности человека биологи останавливались обыкновенно не на таких сложных особенностях, как музыкальные и другие способности, а на внешних, сравнительно мелких признаках, на проявление которых условия существования, среда и воспитание не оказывают влияния. Сравнительно хорошо установлена передача по наследству окраски кожи, волос и глаз, курчавость, волосатость, да и то гораздо хуже, чем у опытных животных. Но все же мы, напр., с уверенностью можем сказать, что у двух голубоглазых белокурых родителей не может быть ребенка черноглазого и брюнета, между тем как обратно: у двух черноглазых брюнетов может, хотя и в редких случаях, родиться голубоглазый брюнет. Это столь общее теоретически обоснованное, в особенности по сравнению с другими млекопитающими, правило, что им можно руководиться даже в юридических вопросах, когда надо, напр., на суде установить: является ли данное лицо действительно сыном определенных родителей? Всем известен исторический анекдот про женщину, которая объясняла рождение у нее чернокожего ребенка тем, что при беременности испугалась негра. Теперь биологи такие объяснения признают небылицами, так как наследственность окраски кожи выяснена, хотя еще только в общих чертах. Несколько отдельных наследственных факторов – не менее десятка – определяют цвет волос, несколько нетождественных с ними – цвет глаз, другие – цвет кожи; и по отношению к этим признакам мы уже теперь, хотя еще очень приблизительно, можем заранее предсказывать, какие признаки получатся у детей данных родителей. Исследования над человеком облегчаются здесь особенно потому, что наследование окраски волос, напр., объясняется теми же факторами, как у других млекопитающих; и часто мы можем перенести на человека результаты своих экспериментов с разведением кроликов, мышей и морских свинок. Поэтому евгенические институты, предназначенные для изучения наследственности человека, всегда должны быть связаны с генетическими, в которых производится изучение наследственности животных.

Но, конечно, настало время изучить наследственность и более важных особенностей человека, и притом не только расплывчатых, трудно анализируемых, как музыкальные или иные способности, а резких и легко определимых, желательно не одним лишь описанием, но и числом. Ибо современная наука всегда стремится к тому, чтобы работать не с качествами, а с количествами.

Я возлагаю большие надежды в этом отношении на изучение наследственных химических свойств крови. Кровь – жидкость, которую легко взять от живого человека и подвергнуть тонкому анализу; для некоторых анализов достаточно какой-нибудь капли крови, потеря которой совершенно незаметна. Химические свойства крови играют огромную роль во всей жизни организма. На основании теоретических соображений мы можем предполагать, что уже слабое изменение минерального состава, напр. содержание в крови кальция или фосфора, должно отразиться на ряде жизненных функций, прежде всего на обмене веществ в организме, на усвоении пищи и выделении мочи, на деятельности сердца и нервной системы, у растущего организма – на образовании костей, на росте всего человека и отдельных частей его тела. Все ли люди получают от своих предков одинаковое количество кальция в крови или, может быть, одни больше, а другие меньше? Те отрывочные данные, которые имеются по этому вопросу в настоящее время, позволяют думать, что и в этом отношении, как по внешним признакам – окраска волос и пр., – между разными людьми существует некоторое различие. Установить различие типа людей по содержанию минеральных составных частей в крови и на ряде семейств проследить, как передаются эти особенности от родителей к детям, кажется мне очередной задачей нашего времени.

Кроме минеральных составных частей, мы находили в крови различные органические соединения, прежде всего белки, затем вещества, которые в ничтожных количествах производят очень существенные изменения всего химизма нашего тела, ферменты, инкреты желез внутренней секреции и т. д. В моем Институте экспериментальной биологии ведутся в настоящее время исследования по наследственности двух признаков, относящихся к этой группе: агглютинации и содержания каталазы. Уже давно установлено, что сыворотка крови некоторых людей действует ядовито на кровяные тельца других людей, вызывая их склеивание, или агглютинацию, между тем как на кровяные тельца других людей испытуемая сыворотка не оказывает никакого влияния. Люди разделяются в этом отношении на четыре группы. Сыворотка крови, взятая от людей первой группы, совершенно не склеивает никаких человеческих кровяных телец. Сыворотка людей, принадлежащих к четвертой группе, ядовита для людей всех трех остальных групп и не склеивает кровяных телец только у людей, принадлежащих к этой – четвертой группе; вообще, кровяные тельца четвертой группы самые стойкие и не склеиваются сывороткой какой бы то ни было группы, между тем как кровяные тельца первой группы склеиваются сывороткой и второй, и третьей, и четвертой групп. Вторая и третья группы занимают промежуточное место: сыворотка второй группы ядовита для первой и третьей, а третьей группы – для первой и второй; кровяные тельца второй группы склеиваются в сыворотке третьей и четвертой группы, а кровяные тельца третьей группы склеиваются в сыворотке второй и четвертой группы. В моем институте врачами Авдеевой и Грицевич производятся посемейные обследования крови по отношению к этому признаку, которые приводят нас к заключению о зависимости его от двух самостоятельных наследственных факторов, которые передаются от родителей к детям по тем же менделевским законам, как и цвет глаз. Самою редкой группой оказывается первая: люди этой группы так же редки, как у нас в России люди с золотисто-рыжими волосами. Мы знаем, что если оба родителя золотисто-рыжие, то все дети их имеют волосы того же цвета, хотя такие браки и очень редки. Еще более трудно натолкнуться на брак между двумя представителями первой группы по агглютинации, но можно теперь же предвидеть, что все дети от такого брака будут принадлежать к той же первой группе. Интересно то, что среди какого-нибудь десятка открытых нами до сих пор представителей этой первой группы трое принадлежат к одной и той же семье. Что касается второй группы, к которой относится около 25 % обследованного московского населения, то ее наследственность может быть сравнена с наследственностью брюнетов: от черноволосых родителей могут быть и черноволосые дети и дети, с более светлыми волосами, от родителей второй группы, по тем же менделевским законам, можно предвидеть детей всех четырех групп, как отчасти и установлено нашими наблюдениями.

Что касается каталазы, то наследование ее у морских свинок, по наблюдениям нашего института (С. С. Елизарова), привело к установлению таких же наследственных групп, как по отношению к агглютинации. Мы очень хотели распространить наши исследования и на людей, но в течение 1920–1921 гг. в нашем распоряжении находилось только сто куб. сант. чистой перекиси водорода – препарата, необходимого для определения этого фермента по методу Баха, и только теперь, получивши этот реактив из-за границы, мы распространяем наши исследования и на человека; впрочем, на основании наблюдений, произведенных здесь же в Москве в Институте проф. Баха, уже теперь мы можем с значительной долей вероятия предполагать, что и у человека имеются те же наследственные группы по каталазе, как у морских свинок. У последних мы установили три резко обособленных группы. В одной количество каталазы в крови определяется цифрой. ок. 2, в другой – ок. 6, в третьей – ок. 8–11; может быть, вторая группа распадается на две. От скрещивания свинок с наименьшим количеством каталазы в крови получается исключительно такое же потомство, а свинки с высшей каталазой, если их скрестить между собой, могут дать в зависимости от происхождения родителей потомство, относящееся ко всем трем группам совершенно так же, как от голубоглазых блондинов родятся только такие же голубоглазые блондины, а от темноглазых брюнетов могут родиться и брюнеты и блондины с глазами разных оттенков, если в роду брюнетов-родителей были более светлые предки.

То или иное содержание каталазы в крови или принадлежность к определенной наследственной группе по агглютинации, конечно, не могут быть отнесены к числу таких малозначительных признаков, как окраска волос и глаз у человека. Способность крови агглютинировать инородные клетки является одним из самых действительных средств в борьбе с болезнетворными микробами, и естественно возникает мысль, что люди, относящиеся к высшей по содержанию агглютининов группе, должны отличаться особенной стойкостью по отношению к инфекционным заболеваниям; и действительно, исследования, производящиеся в Институте экспериментальной биологии, уже на первых порах констатировали среди туберкулезных больных очень малый % лиц, относящихся к четвертой группе. Дальнейшие работы, надо надеяться, выяснят этот факт более точно. Если он подтвердится, то евгеника обогатится очень важной новинкой, и стойких по отношению к туберкулезу людей можно будет выделять с раннего детства. С другой стороны, по данным Дитриха, у раковых больных особенно часто наблюдается малое содержание в крови каталазы, которой приписывают способность разрушать (окислять) те или иные продукты обмена веществ. Возможно, что содержание каталазы понижается под влиянием карциноматозных клеток, но может быть наоборот: наследственно бедные каталазой люди обнаруживают наклонность к заболеванию раком.

Исследования по наследственным химическим свойствам крови относятся к последним годам, частью к последним месяцам. Это позволяет рассчитывать, что в ближайшие годы евгеника даже при всех затруднениях, которые представляет исследование наследственности у человека, значительно приблизится к осуществлению главной задачи: умению установить для каждого человека генетическую формулу, определяющую наиболее существенные наследственные его особенности.


Переходим теперь ко второму отличию евгеники от других отраслей зоотехнии. Птицевод или селекционист, улучшающий породу растений, ясно знают, чего они добиваются. Но какие цели поставить для евгеники и кто эти цели наметит? Может ли наука взять на себя задачу наметить цели евгенического отбора? Сколько-нибудь глубокое проникновение в сущность проблемы покажет нам, что это вовсе не дело науки, которая не может взять на себя решение вопроса: что есть добро и что есть зло? Наука может только выяснить биологические основы морали, показать, что человеческая мораль сводится, с одной стороны, к тем или иным врожденным, связанным с наследственной организацией мозга инстинктам, а с другой – к благоприобретенным, не передающимся по наследству привычкам, которые укрепляются в каждом человеке под влиянием воспитания в определенной среде, в том или ином общественно-экономическом строе. По отношению к наследственным влечениям биолог может поставить себе задачу выделить основные генетические элементы их и определить, как они, будучи включены в наследственную генетическую формулу человека, расщепляются при скрещивании по законам Менделя. В результате получается сложная путаница моральных влечений, которые нередко приходят между собою в коллизию, разрешающуюся у каждого человека различным путем. Наука может помогать человеку разбираться в этих коллизиях, но не может оценивать самих влечений, не может, например, доказать, что надо любить ближнего больше, чем самого себя или как самого себя, или наоборот, надо любить себя больше, чем ближнего. Если биолог отстаивает тот или иной нравственный идеал, то он делает это не как ученый на почве разумной лотки, а как человек с теми или иными врожденными или благоприобретенными влечениями.

Какие же идеалы могут быть поставлены людьми для евгенического движения? Каков тот тип нового человека, того Homo sapientior или Homo sapientissimus, которого человечество совместными сознательными усилиями должно создать? Рассмотрим некоторые из этих идеалов, чтобы убедиться в их величайшем разнообразии.

а) Для дальнейшей эволюции человеческого типа может быть поставлен идеал такого приспособления к социальному устройству, которое осуществлено у муравьев или термитов. При этом уже существующее разнообразие генетических типов должно упрочиться. Должны быть развиты до совершенства типы физических работников, ученых, деятелей искусства и т. д., и все они в равной степени должны обладать социальным инстинктом, заставляющим их свои способности применять для общей пользы всего социального организма. Вероятно, найдутся такие общественные группы и партии, которые именно этот идеал евгеники признают наиболее желательным. Но найдутся и другие, которые будут возражать против него и требовать, чтобы все особи в будущем человеческом типе рождались, по возможности, в равной степени одаренными. Таким образом, мы встречаем здесь обычную коллизию между социалистическим и индивидуалистическим идеалом. Биологическая наука не причем в разрешении этого спора. Для биологии осуществим как тот, так и другой идеал. В области зоотехнии обычно преследуются задачи первого рода. Совершенствуя породы рогатого скота, зоотехник обыкновенно вырабатывает специальную молочную, мясную или рабочую породу и благодаря такой специализации добивается наилучших результатов. Но, с другой стороны, вполне возможна, а часто даже и особенно целесообразна задача вывести породу, которая была бы удовлетворительна во всех трех отношениях; не следует только рассчитывать, что такая порода в каждом из этих отношений будет столь же совершенна, как та, которая выработана с более узким специальным заданием.

б) Очень часто идеалом для человечества выставляется «наибольшее счастье наибольшего числа людей». Если такой идеал поставить в основу евгенической политики, то биолог мог бы указать верные пути к его достижению. Ощущение «счастья» зависит в высокой степени от врожденного темперамента. Многие «нормальные» люди, а в особенности психически больные маниакального типа обнаруживают очень счастливый темперамент, т. е. чувствуют себя счастливыми при самых тяжелых внешних условиях. Другие, «меланхолики» в «нормальной» или патологической степени, наоборот, никогда и ничем не бывают довольны, а потому органически несчастливы. Отсюда возможно изменение расы путем подбора людей со счастливыми темпераментами. Однако весьма сомнительно, чтобы такое изменение мы в праве были назвать действительно евгеническим улучшением. Такой темперамент имеется, по-видимому, у некоторых человеческих рас, стоящих на низкой стадии культуры и именно благодаря темпераменту не могущих подняться до более высокой стадии потому, что они слишком довольны своею судьбою. Известный элемент недовольства настоящим и искание лучшего необходимы для прогресса расы; и недаром поэты говорят о «святом недовольстве». Поэтому, как ни просто было бы определить евгенический идеал как «счастье всех людей», вряд ли очень многие согласятся положить этот идеал в основу евгеники.

в) Можно было бы признать, что сама жизнь есть высшее благо, развитие жизнеспособности есть главная задача расовой евгеники. В природе для всех организмов царствует железный закон естественного подбора, который отметает все малоприспособленное к жизни в борьбе за существование. В геологическом прошлом Земли не только бесчисленные особи, но целые виды и даже классы животных и растений погибли среди взаимной борьбы или не будучи в состоянии приспособиться к изменяющимся внешним условиям. Совершенно ясно, что не должны рождаться люди с наследственными пороками сердца, почек и др. органов, что в идеале все люди должны стать устойчивыми по отношению к туберкулезу и т. д. Так как дальнейшая судьба нашей Земли нам неизвестна, то с этой точки зрения полная однородность генетического типа всех людей невыгодна. Правильнее сохранить разнообразие, благодаря которому при непредвиденных переменах, например при появлении новых, особенно зловредных микробов, часть людей могла бы выжить. Вообще гибкость и приспособляемость организма во всех отношениях с этой точки зрения представляется наиболее целесообразной.

Как ни очевидна, кажется, правильность такого идеала, однако и здесь могут быть некоторые сомнения. Приспособляемость у различных животных часто ведет к упрощению, в особенности на почве паразитизма. Человек во многих отношениях уже теперь может быть назван паразитом растительного и животного мира. Значительную часть обычной для животного работы человек складывает на других животных или на машины. Многие органы, например сильные мышцы, теряют для него жизненное значение и с точки зрения идеала жизнеспособности могли бы исчезнуть. Если допустить упрощение человеческой организации в одном отношении, то где же остановиться? Состояние солитера, утратившего все свои органы, за исключением самых необходимых, и в то же время вполне жизнеспособного, вряд ли для кого может служить идеалом. Очевидно, что к идеалу жизнеспособности нужна некоторая поправка.

г) Поправка к идеалу жизнеспособности должна быть, очевидно, следующая: человеческий род должен не только сохранить свое существование при всех условиях, но и совершенствоваться. Конечно, понятие «совершенство» определяется условно, и не все люди сойдутся на одном определении. Я позволю себе лишь в виде примера сообщить, как мне рисуется этот идеал совершенствования человеческого типа. До сих пор эволюция выдвинула вид Homo sapiens на первое место среди других видов. Он уже теперь владычествует на Земле и покоряет себе природу, благодаря, главным образом, развитию своего мозга, своего разума. Нет никаких данных, которые препятствовали бы нам думать, что развитие мозга дошло до крайних пределов: мозг человека может усложняться и впредь. Дальнейшая эволюция мозга открывает великие перспективы. Мозг Гельмгольца, Ньютона, Ломоносова должен стать достоянием не отдельных редчайших гениев. Великие светочи искусства и изобретатели должны оставлять человечеству в наследие не только свои произведения, но и свои наследственные таланты. Люди, неспособные к восприятию современных знаний и современной культуры, должны мало-помалу уступить место представителям более совершенного по устройству мозга типу. Самое ценное в психике человека свойство это – способность открывать новое в какой бы то ни было области. Это свойство проявилось у того первобытного человека, который изобрел первое орудие – палку и камень; и мы находим эту способность не только у современного гения – художника или изобретателя, прокладывающего новые пути в науке или технике, но и у пастуха, наигрывающего собственную мелодию на самодельной дудке, и у кустаря. который придумывает какое-нибудь несложное приспособление для облегчения своей работы. Будущий человек должен быть несомненно снабжен от природы этой способностью, которой не хватает еще у массы людей, лишенных собственной инициативы, инертных исполнителей. Конечно, будущий человек не должен быть развит слишком односторонне. Он должен также быть снабжен и здоровыми инстинктами, сильной волей, врожденным стремлением жить, любить и работать, должен быть физически здоров и гармонично наделен всем тем, что делает его организм жизнеспособным. Этот новый человек – сверхчеловек, «Homo creator» – должен стать действительно царем природы и подчинить ее себе силою своего разума и своей воли. И если при этом он не всегда будет чувствовать себя счастливым, будет порою страдать от ненасытной жажды все новых и новых достижений, все же, я полагаю, эти страдания святого недовольства – невысокая цена за ту мощь и за кипучую работу, которые выпадут на его долю. Вот тот идеал евгеники, который мне кажется наиболее привлекательным, хотя я его отнюдь никому не навязываю, полагая, что идеал современного человека может быть обрисован и иначе. Без оговорок он не может быть, конечно, принят, так как вряд ли возможно существование человечества, состоящего сплошь из Гельмгольцев и Ломоносовых. Условия социальной жизни потребуют, конечно, существования наряду с этим типом еще и других также евгенических типов, дифференцированных в ином направлении.

Не скоро еще настанет то время, когда человечество окажется в состоянии произвести окончательный выбор между разнообразными евгеническими идеалами. Ведь если мы даже допустим, что нации, так упорно враждовавшие и враждующие между собою, сольются в единую человеческую семью, то среди последней еще долго будут сохраняться разногласия из-за общественных, социальных и духовных идеалов, которые еще надолго после первого объединения будут грозить распадом и возвратом к прошлому. Между тем проведение в жизнь евгенического идеала в высокой степени зависит от того, осуществляется ли он всем человечеством или отдельными враждующими между собою нациями. Не всякий идеал может быть проведен в одиночку одной нацией, а только такой, который обеспечивает ей успех борьбы за существование с другими нациями. В интересах этой борьбы нация должна отказаться от многих достоинств общечеловеческого идеала и испортить его желательными в других отношениях чертами.

Ввиду всего этого ясно, что еще длинный исторический период отделяет нас от того момента, когда начнется организованное сколько-нибудь полное и совершенное проведение в жизнь евгенического идеала. А до тех пор отдельные люди и отдельные группы людей будут стремиться провести в жизнь в тех или иных скромных размерах свои собственные часто не согласованные между собой идеалы. Но и такие попытки имеют, конечно, огромную ценность, накопляя научный материал и подготовляя стойкую работу далекого будущего.


Третье отличие евгеники от других областей зоотехнии относится к методам осуществления подбора.

а) Личные планы осуществляются, само собою разумеется, каждым супругом, сознательно заключающим евгенический брак, и, конечно, этот метод останется навсегда самым совершенным, хотя и доступным для небольшого наиболее сознательного меньшинства людей. Всякое принуждение к браку со стороны всегда будет возбуждать и должно возбуждать более или менее резкое противодействие со стороны человека, не терпящего насилия в этом отношении над своей личной свободой. Возможно, однако, представить себе некоторые поощрительные меры со стороны государства к заключению браков, представляющихся евгеническими. Даже в настоящее время в русской деревне возможно способствовать заключению желательных браков в форме тех или иных льгот – приданого и т. п. В целях увеличения потомства многие государства или организации поощрения браков уже вступили на этот путь, и можно ожидать успехов в этой системе, если она будет пополнена евгеническими соображениями.

б) Чаще, однако, вместо положительного подбора думают о подборе отрицательном, т. е. о воспрещении браков, признающихся какогеническими, угрожающими в смысле наследственности. Во многих американских штатах еще десять лет тому назад были проведены законы, воспрещающие вступление в брак лицам, пораженным некоторыми болезнями: сифилитикам, эпилептикам, алкоголикам и т. д. В 1915 году на этот же путь вступила Швеция, и надо думать, что недалеко уже то время, когда подобные меры будут приняты во всех государствах. Надо только помнить, что некоторые из этих мер имеют лишь косвенное отношение к евгенике. Так, запрещение вступления в брак лицам, страдающим половыми болезнями, конечно, необходимо в целях борьбы с распространением этих болезней, которыми младенец так легко заражается от матери, но современная евгеника отказывается от распространенного в прежнее время взгляда, по которому сифилитическому яду приписывалось отравление зародышевой плазмы и порча наследственного генотипа. То же самое надо сказать и относительно туберкулеза и алкоголизма: и здесь вступление в брак и производство потомства для пораженных субъектов должно быть ограничено законодательством из общих гигиенических соображений, но было бы самообманом выдавать такие мероприятия за евгенические и возлагать на них сколько-нибудь большие надежды в деле улучшения человеческой породы. Во всех этих случаях мы имеем дело с прямым воздействием внешних условий на организм, а мы уже видели, что по современным взглядам такие воздействия могут распространяться даже на несколько поколений, но генотипной наследственной природы организма не изменяют, за исключением очень редких исключительных случаев, интересных с точки зрения науки, но не имеющих практического значения.

Запрещение вступать в брак лицам, страдающим действительно наследственными болезнями: наследственным слабоумием, известными формами психических заболеваний, эпилепсией, гемофилией и пр., конечно, мера евгеническая, так как ведет к сокращению числа людей, несущих эти болезненные задатки. Не следует, однако, рассчитывать на то, что эта мера даст сколько-нибудь быстрые и полные результаты. Большинство наследственных пороков принадлежит к рецессивным формам, т. е. они проявляются лишь в том случае, если человек получает болезненный задаток от обоих родителей; если же он получает этот задаток только с одной стороны, то болезнь у него самого не проявляется, но он может передать свой задаток детям. В настоящее время наука не в состоянии отличить таких людей, обремененных сокрытыми наследственными недостатками, от людей здоровых, а пока этого средства у нас нет, мы и не в состоянии искоренить данную болезнь у всего человечества.

Следует принять во внимание еще одно важное обстоятельство. Случается нередко, что те или иные из перечисленных выше пороков сочетаются в одном и том же субъекте с очень ценными качествами: например, эпилепсия или помешательство с высоким талантом и даже с гениальностью. Еще Ломброзо указал на частое сочетание между гениальностью и помешательством, и на основании биологических соображений можно понять, почему такое сочетание наблюдается часто. Воспрещая браки эпилептиков, мы уменьшаем распространение этой болезни в человечестве, но, с другой стороны, возможно, что таким путем человечество лишит себя нескольких талантов. Поэтому такого рода запрещения в законах должны сопровождаться известными оговорками. Было бы странно воспретить вступление в брак Достоевскому, Успенскому, Гаршину: наоборот, можно рассчитывать на их ценное потомство. И за великое благо, которое русский народ получил от этих творцов, расходы на содержание и лечение их и даже, может быть, их родственников, пораженных тем же наследственным пороком, – ничтожная плата.

Всякий евгенист скажет: как жаль, что не осталось детей после психически не вполне нормального Гоголя, после чахоточных Чехова и Белинского. Пусть бы они получили наследственную неуравновешенность и туберкулезную конституцию, но, может быть, они получили бы от отцов и частицы их талантливости. Гении и таланты ценны евгенически, несмотря ни на какие болезни.

В особенности существенны такого рода соображения при американской системе стерилизации. Некоторые из Соединенных Штатов Америки в дополнение к законам, воспрещающим какогенические браки, провели законы, разрешающие путем известных операций лишать воспроизводительной способности лиц, пораженных известными врожденными недостатками. По этим законам молодой, еще не проявивший себя эпилептик может быть даже насильственно навсегда лишен способности иметь потомство, хотя в дальнейшей жизни он проявит себя как великий мыслитель вроде Достоевского или Магомета.

При проведении подобных законов в жизнь всякая государственная власть должна быть в высшей степени осторожной и не забывать, что истребляемый при помощи стерилизации или запрещения браков недостаток есть только отдельный признак, какогенические свойства которого в некоторых индивидуальных случаях могут с избытком покрываться наличностью других евгенических признаков. Такого рода борьба с дурной наследственностью в руках неосторожной власти может стать страшным орудием борьбы со всем уклоняющимся в сторону от посредственности, и вместо евгении может привести к определенной какогении.

Одною из главных целей американской системы стерилизации всегда являлось стремление устранить размножение «преступных элементов». Но что такое преступный тип? Наполеона или Вильгельма II одни считают преступниками, другие – гениями. По библейской легенде первым злодеем-убийцей на земле был Каин, убивший брата своего Авеля; от него и должны были пойти все наследственные убийцы-преступники. Бэтсон в своей речи на австралийском съезде Британской ассоциации в 1914 году задает вопрос: нужно ли было не допустить Каина до размножения? Он дает определенный отрицательный ответ. С современной точки зрения Каин был «мутант», внесший в историю человечества новое деятельное начало. Не будем останавливаться на его байроновском идеализированном образе. Но и по библейскому рассказу Каин основал на земле первый город, и в его потомстве появились первые кузнецы и ремесленники. И весьма вероятно, что современные жители Австралии, Америки и Сибири своей врожденной энергией и предприимчивостью обязаны тому, что когда-то эти страны заселялись преступными элементами. Только в очень небольшом числе случаев полной дегенерации и наследственного идиотизма показание к стерилизации может быть достаточно прочно.

в) Не надо забывать, что задачей евгеники является не только предохранение человеческой расы от вырождения и поддержания известной нормы посредственности, а, главным образом, повышение над этим уровнем посредственности, улучшение расы. Запретительные меры в этом отношении недействительны; необходимы меры положительные, которые ведут к увеличению потомства от таких представителей человеческого рода, которые в смысле наследственности стоят выше среднего уровня. В современном государстве каждый гражданин может требовать в распределении различных благ равной доли для себя лично; но государство, задающееся евгеническими задачами, должно поставить наиболее ценных с его точки зрения производителей в такие условия, которые обеспечивали бы для них особенно многочисленное, в сравнении с средними людьми, потомство. Благодаря подъему культуры и распространению идеи равенства борьба за существование в человеческом обществе потеряла свою остроту и благодетельный естественный подбор почти прекратился. Культурное государство должно взять на себя важную роль естественного подбора и поставить сильных и особенно ценных людей в наиболее благоприятные условия. Неразумная благотворительность приходит на помощь слабым. Разумное, ставящее определенные цели евгеники, государство должно прежде всего позаботиться о сильных и об обеспечении их семьи, их потомства. Лучший и единственно достигающий цели метод расовой евгеники это – улавливание ценных по своим наследственным свойствам производителей: физически сильных, одаренных выдающимися умственными или нравственными способностями людей и постановка всех этих талантов в такие условия, при которых они не только сами могли бы проявить эти способности в полной мере, но и прокормить и воспитать многочисленную семью, и притом непременно преимущественно в сравнении с людьми, не выходящими за среднюю норму. Именно это преимущество и имеет евгеническую цену, так как равенство условий размножения и для выдающихся и для посредственных приведет только к увеличению всего народонаселения и не изменит в желательную сторону наследственных свойств человеческой расы. Та нация, которая больше других умеет ценить свои таланты и научится достаточно рано ставить их в лучшие условия существования, даст человеку наибольшее число представителей наивысшего типа Homo creator. С распространением наших евгенических знаний можно ожидать, что выдающиеся люди скорее других поймут громадную ценность евгенического брака, и тогда потомство их, получая наследственные свойства со стороны обоих родителей, будет особенно высоких качеств, чего, к сожалению, не всегда можно сказать о потомстве великих людей прошлого, высокие наследственные свойства которых часто усреднялись посредственной наследственностью с другой стороны.

Но из того факта, что дети великих людей лишь в редких случаях проявляют таланты своих отцов, еще нельзя заключать, что ценные свойства великих людей не наследственны, пропадают в потомстве. Они только рассеиваются, но в гетерозиготной скрытой форме удерживаются в потомстве и при удачных браках могут снова восстановиться в полном блеске через несколько поколений. Изучение родословных великих людей и талантов дало много любопытного в этом отношении, и Институт экспериментальной биологии при своем евгеническом отделе поставил одной из своих задач собирать исторические материалы по родословным русских выдающихся людей.

г) Распространение евгенических знаний в самых широких слоях общества является вообще необходимым условием для евгенической эволюции и одним из самых существенных ее методов. Евгеника должна занять прочное и важное место в воспитании на всех его ступенях. Все современные евгенические общества и конгрессы единодушно и совершенно правильно ставят эту задачу на одно из первых мест. Государство должно пойти навстречу этому делу и озаботиться тем, чтобы в каждой стране было достаточное количество лиц, хорошо знакомых с современными задачами евгеники. Из всех евгенических методов это, конечно, наиболее доступный, хотя он и имеет в виду только подготовку дальнейшей работы; но ясно, что при вступлении государства на этот путь не должно быть никаких колебаний.


Мы ознакомились с главными затруднениями, встречающимися на пути применения зоотехнических методов к делу улучшения человеческой расы, и видели, что здесь прежде всего представляет большие трудности изучение наследственности у человека; затем неясны самые цели евгеники и, наконец, нельзя применить к размножению человека тех методов, которыми привык работать зоотехник. Но, как ни велики все эти затруднения, тем не менее позволительно надеяться, что человечество мало-помалу научится с ними совладать. Будет уже ценным шагом вперед, если человечество, проникнувшись евгеническим духом, сумеет воздержаться от ряда ошибок, которые оно допускало до сих пор, часто вполне сознательно. Чтобы закончить наш очерк современного состояния евгеники, будет полезно остановиться на этих ошибках, которые особенно бросаются в глаза в период великих сотрясений человеческой истории – во время войн и революций.

Дело в том, что пока человечество не возьмет на себя с полным сознанием и пониманием ответственного дела искусственного подбора человеческой породы, т. е. пока оно не приступит к осуществлению евгенических идеалов, подбор производителей все же будет происходить. Этот подбор будет во всяком случае производить сама природа, отметая целые расы и группы людей, в том или ином отношении неприспособленных к жизни. Но наряду с этим естественным отбором и часто наперекор ему все же работает и еще долго будет работать само человечество, не понимающее того, что оно делает, и часто в своем непонимании уничтожающее благотворную работу естественного отбора. Такому бессознательному искусственному отбору, работавшему неуклонно и медленно в течение тысячелетий, человечество обязано возникновением целого ряда ценных культурных растений и домашних животных, которых человек вывел, сам не понимая ни своей задачи, ни своих методов. Но работа без понимания целей и методов лишь в отдельных случаях оказывается плодотворной: гораздо чаще она приводит к обратным результатам – не к созданию, а к разрушению. И человек, создавая без ясного понимания десятки полезных животных и растений, попутно уничтожил целые сотни других, которые, может быть, при иных условиях стали бы для него не менее ценными. И в евгеническом отношении слепая, никогда не прекращающаяся работа человека над изменением расы далеко не всегда вела к ее улучшению, а нередко ухудшала и даже губила целые расы. Если слепой искусственный отбор производителей в человеческом обществе человеком совершается медленно, веками, то железный естественный отбор природы успевает или парализовать гибельную работу человеческой культуры, или подхватить и закрепить удачную. Но иногда вмешательство человека в дело природы бывает слишком энергичным и быстрым, в результате такого вмешательства может последовать внезапная смена рас, гибель одних и замена их другими. Таким энергичным вмешательством являются прежде всего войны и революции. Рассмотрим, какие непредвиденные порою последствия могут иметь для евгеники оба эти фактора и возможно ли сознательной работой предотвратить губительные их последствия и направить в благоприятную сторону.

Было бы односторонним считать войну исключительно какогеническим фактором только потому, что она уничтожает людей и их культурные запасы. Ведь всякая борьба в органическом мире уничтожает массами живые существа, но в этой борьбе и в сопровождающем ее естественном подборе лежит, как показал Дарвин, основа эволюции. И никакие новейшие успехи биологии, никакие поправки к классическому учению Дарвина не смогли изменить основной точки зрения на благодетельность естественного подбора. Если бы было доказано, что во всякой войне побеждает всегда более сильная, более жизнеспособная, более ценная евгенически раса, то, с точки зрения евгеники, можно было бы и не протестовать против войны, тем более, что и самые решительные противники войны не отрицают того, что война имеет и свои положительные стороны. Очень многие из известных нам войн являлись сильным толчком, вызывавшим подъем культурного уровня в победившей, а часто в еще большей степени побежденной стране. Недаром многие историки считают многие войны как бы гранями между сменявшими одна другую эпохами исторического прогресса. В прежние времена, в особенности у первобытных народов, войны нередко приводили к почти полному уничтожению побежденной расы, и во многих случаях, скажут некоторые историки, по заслугам. Теперь обстановка войн изменилась, и о полном расовом истреблении побежденной страны говорить уже не приходится. Если даже побежденная страна совершенно теряет свою независимость, то населяющая ее раса – или расы – сливаются с расами-победительницами.

Подведем евгенические итоги последней мировой войны. Она унесла миллионы людей, погибших на поле сражения, и десятки миллионов граждан, погибших от болезней, недоедания и в особенности «неродившихся младенцев». На этих последних воюющие страны могли рассчитывать по ходу прироста населения до войны, а так как вследствие нарушения брачной жизни во время войны они не появились на свет, они списываются в пассив наряду с убитыми и умершими, хотя реально не существовали даже в форме оплодотворенного яйца. Особенно пострадали от человеческих потерь Франция и Германия, т. е. страна-победительница и страна побежденная – в равной степени. Но и потери других стран высоки, и пока еще, кажется, нельзя говорить о таком подъеме экономической жизни у стран-победительниц, при котором можно было бы утверждать, что им скоро удастся наверстать потери в человеческом материале. Страны, которые остались вне войны или участвовали в ней так слабо, как Америка и Япония, конечно, находятся в значительно лучшем положении, и в расовой борьбе именно они являются победительницами. Это, так сказать, «премия за благоразумие» со стороны естественного подбора. Но еще не настало время подсчитывать расовые прибыли и убытки, а тем более решать вопрос в общечеловеческом масштабе: опустился ли общий уровень человечества после войны или поднялся? Ведь для эволюции человечества совсем не важно сокращение численности населения на несколько десятков миллионов. С евгенической точки зрения важно знать, были ли эти миллионы лучшими или худшими, т. е. стояли они выше или ниже среднего уровня.

Обыкновенно утверждают, что во время войны гибнут именно лучшие, наиболее здоровые, молодые мужчины, самые ценные производители. Однако в стране, где война сопровождается голодом и болезнями, гражданское население терпит не меньшие, а порою значительно большие потери, чем солдаты в сражении. От одного туберкулеза за время войны в Германии погибло свыше миллиона человек, т. е. около 2 % всего населения; при нормальных условиях эти туберкулезные в значительной части выжили бы, может быть, сделались бы очень полезными гражданами, но во всяком случае свою туберкулезную наследственность они передали бы потомству.

Однако существенное евгеническое значение может иметь следующее обстоятельство. Немецкое население пострадало от голода неравномерно: сельское население гораздо менее, чем городское, а из городского – всего более живущая своим трудом интеллигенция. Смертность среди последней была наибольшей. При переходе рабочих из села в город совершается определенный отбор более предприимчивых, отбор же выдвигает среди последних интеллигенцию. Повышенная гибель городских жителей для представителей определенных воззрений может рассматриваться как какогеническое явление – понижение наследственного уровня населения страны. Но наши современные знания и наша статистика еще слишком недостаточны для того, чтобы решить вопрос, перевешивает ли выигрыш от устранения слабых или проигрыш – от гибели сильных.

Нередко указывают на то, что гибельные последствия войны и военной голодовки отзываются на здоровье следующего, а может быть, и ряда следующих поколений. Точные статистические данные, собранные в немецких школах за последние годы, показывают, что вес и рост детей в Германии в настоящее время много ниже, чем до войны, и немецкие врачи и биологи не сомневаются, что в ближайшее время население Германии окажется низкорослым по сравнению с недавним прошлым: это прямой результат недоедания, но немецкие биологи, приходящие к такому заключению, относятся к нему спокойно. Евгенически оно не страшно: как благоприобретенный признак, это понижение роста от недоедания хотя и отразится, может быть, даже на следующем поколении, но наследственного значения не имеет и уступит место новому повышению роста после ряда благоприятных лет.

Не менее сложно обстоит вопрос и об евгеническом значении революции. В еще большей степени, чем война, революция является толчком к развитию, гранью между культурными эпохами. Самое ценное в евгеническом смысле то, что во время революции и после нее производится переоценка ценности отдельных граждан, и люди, которые при обычных условиях не могут выкарабкаться на поверхность и проявить себя во всей силе своих наследственных талантов, в период бурного переворота имеют больше шансов выплыть на поверхность и, как выражаются генетики, «проявить фенотипно свой генотип», чтобы затем сделаться родоначальниками более многочисленных одаренных потомков. Пример Наполеона и массы выдвинувшихся с ним деятелей – правда, преимущественно, по характеру этой эпохи, военных – ясно иллюстрирует это явление. У нас в России, где общественно-экономические условия в течение долгого периода сильно затрудняли выход ценных элементов из народных масс на широкую арену и вступление их в более соответственные евгенические браки, такое благодетельное последствие должно сказаться особенно широко. Но наряду с этим величайшим благодетельным последствием революции выдвигаются и отрицательные влияния революции. Подобно войне, революция несет с собою гибель молодых здоровых мужчин на поле сражения и гибель еще большего числа людей от голода и других тяжелых условий существования. Мы уже оценили двойственное значение этих явлений с точки зрения евгеники. Однако людские потери в период революции имеют иное значение, чем в период войны. В условиях современной обстановки войны снаряды попадают без разбора во всех сражающихся обеих сторон, так что после кровопролитного сражения общий генетический уровень всех оставшихся в живых остается приблизительно прежним. Но при междоусобной борьбе пули, несущиеся с обеих сторон, обладают силой выбора: каждая сторона с особенным ожесточением истребляет наиболее выдающихся из своих противников, между тем как широкие массы, обычно явно не примыкающие ни к той, ни другой стороне, остаются вдали от действия убийственной борьбы и захватываются лишь сопровождающими борьбу равно гибельными для всех условиями голода, холода и т. д. Особенно ясную картину в этом отношении дала великая французская революция. Один за другим поднялись на гильотину целыми группами самые выдающиеся деятели, цвет французской нации. Сменявшие одна другую партии, часто отличавшиеся друг от друга лишь оттенками политической мысли, посылали на эшафот своих предшественников как контрреволюционеров, для того, чтобы вскоре занять их место под топором гильотины. В пылу ожесточенной борьбы эти оттенки мысли, за которые боролись в то время, казались чрезвычайно важными. Но мы, оторванные от того периода одним с половиною веком, понимаем, что это были только оттенки чисто фенотипные, не имевшие никакого наследственного значения. С евгенической точки зрения все эти революционеры, попавшие через короткое время в контрреволюционеры, были более или менее однородны. В революционный период выступают на первый план люди с наследственным стремлением творить жизнь и проявлять свою индивидуальность, резко выделяясь среди массы инертных людей, остающихся в тени, вне арены борьбы. Здесь ясно обнаруживаются два основных типа людей: человек-творец, активно прокладывающий новые пути и отстаивающий свои взгляды, это – Homo explorans или Homo creator, и инертный пассивный человек – Homo inertus, избегающий вступать в борьбу.

Конечно, наследственный характер у типа Homo creator имеет только стремление к творчеству, активности, а не самое содержание творчества, не образ мыслей или оттенки политических убеждений, которые слагаются под влиянием случайной жизненной обстановки и воспитания, а по наследству не передаются. Можно было бы указать много примеров столкновений между отцами и детьми, столкновений, в которых одни поколения, будучи в равной степени одарены активностью, под влиянием случайных условий оказывались в разных лагерях. Вот эти-то носители одного и того же типа активности и гибнут массами в междоусобной борьбе. После революции, в особенности длительной, раса беднеет активными элементами, и это обеднение в особенности гибельно для расы потому, что большинство революционных деятелей погибают в молодом возрасте, не оставляя потомства, вследствие чего и следующее поколение также оказывается состоящим в громадном проценте из «инертных» людей. Этим объясняется в значительной степени упадок нации, иногда временный, иногда окончательный, после длительной междоусобицы. Утратившая свои активные элементы раса вырождается, теряет свою самостоятельность и сходит с арены прогрессивной эволюции человечества. Чем более бескровной является революция и обычно следующая за нею реакция, тем более выступают на первый план ее отмеченные выше благодетельные, в смысле евгеники, последствия. Когда человечество дорастет до широких евгенических идеалов, дорастет до сознания, что сохранение представителей активного типа имеет абсолютную генетическую ценность вне зависимости от их временного фенотипного образа мыслей, тогда революции – переустройства социального внешнего порядка – приобретут в полной мере свой благодетельный, в евгеническом смысле, характер.

Но ни война, ни революция не имеют такого пагубного значения для евгеники, как явление, в скрытом бескровном виде подтачивающее здоровье нации и человечества: это – сознательное ограничение потомства, обычно распространяющееся в народе постепенно и на первых порах едва заметное. Явление это, конечно, не новое. Возможно, что оно именно более всего другого способствовало падению античной греческой и римской культуры. В нашем веке оно широко охватило Францию, но и в других странах, включая Россию, делает поразительные успехи. Имеются даже со времен Мальтуса попытки научно обставить и оправдать это явление. Во всем органическом мире рождаемость в пределах вида значительно превышает возможность сохранения жизни для всех рождающихся, и этот перевес имеет глубокое биологическое значение: им обеспечивается борьба за существование и естественный подбор наиболее приспособленных к жизни. Без этого подбора виды, предоставленные самим себе в естественных условиях, вымирают. Человек гордо отказывается от естественного подбора, он хочет устранить совсем борьбу за существование. Он хочет устранить эту массу неизбежно гибнущих, вследствие недостатка средств к существованию, жизней. Но для выполнения этой гражданской задачи человек выступил недостаточно вооруженным. Когда Мальтус начал свою проповедь, он стоял еще на точке зрения равноценности человеческих жизней: важная роль борьбы за существование и подбора наиболее приспособленных ему еще не была известна, и он мог спокойно говорить о сокращении числа рождающихся, не вводя никакого корректива для обеспечения высокого уровня этих рождающихся. Но теперь последователи Мальтуса уже не имеют права закрывать глаза на это важное обстоятельство: Россия и другие славянские земли давно были известны своею плодовитостью по сравнению с другими странами. Но несмотря на высокую рождаемость, прирост населения России никогда не был особенно велик, так как масса родившихся детей гибли от жизненных условий, не доживши до половой зрелости. С точки зрения Мальтуса, эта гибель массы жизней – страшное зло, против которого нужно бороться, прежде всего сокращением деторождения. Но совсем недавно, в начале войны, в немецком научном журнале «Archiv für Rassen– und Gesellschafts-Biologie», в выпуске, посвященном вопросу о рождаемости и приросте населения, ряд авторов с завистью говорили о высокой смертности русских детей, полагая, что усиленная борьба за существование поддерживает среди русского народа и высокую наследственную выносливость.

Но воздержание от деторождения евгенически гибельно не только потому, что устраняет борьбу за существование. Ее главный вред в том, что проповедь Мальтуса имеет успех прежде всего среди наиболее культурных слоев всякого общества, и прежде всего сокращают деторождение наиболее интеллигентные слои, затем городские рабочие, а в деревню проповедь эта заходит слабо, и наименьше дифференцированные массы продолжают размножаться прежним темпом. Все, наследственно наиболее одаренные из этой массы, все наиболее активные, все представители типа Homo creator уходят из деревни в город на фабрику или, получив образование, пробиваются в высшие интеллигентные слои и здесь научаются осуществлять практически мальтузианство и почти не оставляют потомства. Гены активности, выделяющиеся из наименее культурной среды, мало-помалу совсем исчезают в человечестве. Там где культурная среда еще мало дифференцирована, как в России, это еще не представляет непосредственной опасности. Но во Франции, где выбраться из деревни для наследственно одаренных со времени первой революции стало гораздо более легким, этот отрицательный отбор принимает уже реальное грозное значение. Не то опасно для французов, что сокращается прирост населения и меньше рождается солдат, могущих защищать отечество: с общечеловеческой точки зрения, это могло бы и не представлять важности. Опасно то, что понижается наследственный уровень рождающихся, исчезают гены активности, способной к высшей культуре интеллигенции.


Подведем итоги. Евгеника по нашему определению распадается на две отрасли: чистую науку (антропогенетику) и прикладную (антропотехнию). Изучение генетики человека очень затруднительно и медленно подвигается вперед, так как вместо эксперимента для нас доступно здесь лишь наблюдение. Антропотехния сталкивается с затруднениями еще более значительными. Наука, не имеющая возможности решить вопроса о добре и зле, не в праве определить идеал той высшей человеческой расы, к установлению которой надо стремиться. Цель евгеники может установить лишь соглашение между всеми народами, по крайней мере в пределах одной нации. Но и тогда, когда это соглашение будет достигнуто, методика практического осуществления поставленной задачи окажется гораздо затруднительней, чем при экспериментах с животными и растениями.

Но все же и теперь каждая отдельная нация может осуществлять евгеническую работу. Для этого требуется ставить в наилучшие условия существования тех граждан, которыми нация особенно дорожит, всех, выделяющихся ценными наследственными задатками. Чем более в раннем возрасте нация умеет открывать эти задатки таланта среди своих членов, чем ранее сумеет она обеспечить существование для них и для их семьи, тем более можно рассчитывать на обогащение нации благородными генами.

Эта национальная задача выполнима, однако, лишь при одном условии: если сознательные элементы в современном человечестве проникнутся основной идеей евгеники. Тот, кто получил от природы талант, не должен зарывать его в землю или тратить его исключительно на себя и своих современников: он должен помнить о высокой задаче передать этот талант через свое потомство будущим поколениям.

Обрисованная таким образом евгеника есть религия. Культурное человечество всегда жило религией – идеалом, может быть, далеким, неясным, и сообразно с этим идеалом строило свою жизнь, решало вопросы о добре и зле. Идеалом античных греков была красота во всех ее формах, счастье и полнота личной жизни здесь на земле. Идеалом сурового Рима было процветание и мощь государства, и эту национальную религию Рим передал многим современным нациям. Мы недавно видели, как люди, охваченные этой религией, шли на смерть.

Христианство поставило своим идеалом личное усовершенствование, обещая награды в туманной будущей жизни. Мусульманин распространяет Коран с мечом в руках и также твердо уверен в награде, которая ждет его в раю Магомета. Идеалы социализма тесно связаны с нашей земной жизнью: мечта об устройстве совершенного порядка в отношениях между людьми есть такая же религиозная идея, из-за которой люди идут на смерть. Евгеника поставила себе высокий идеал, который также достоин того, чтобы дать смысл жизни и подвинуть человека на жертвы и самоограничения: создать путем сознательной работы многих поколений высший тип человека, могучего царя природы и творца жизни. Евгеника – религия будущего, и она ждет своих пророков.

Генетический анализ психических особенностей человека{6}[67]

Н. К. Кольцов

Глава I
Введение

Одной из самых важных очередных проблем евгеники является изучение психических особенностей человека. Когда-нибудь мы, вероятно, будем в состоянии разложить психические особенности на отдельные наследственные элементы – гены – и для каждого человека определять более или менее точную и более или менее полную генетическую формулу его психики. Для евгеники такие генетические формулы будут иметь, конечно, гораздо большее значение, чем те формулы, к составлению которых наука стоит теперь всего ближе. Хотя теперь мы еще не в состоянии написать генетической формулы даже для пигментации волос, глаз и кожи человека, но для млекопитающих животных мы далеко продвинулись вперед в генетическом анализе этого признака, и уже в настоящее время мы можем многое распространить и на человека.

Но даже в том случае, если бы окраска волос человека нам была настолько же ясна, как окраска шерсти морской свинки, все же при определении евгенической конституции человека она почти не играла бы никакой роли, так как на основании всего, что мы знаем до сих пор о сцеплении между пигментацией и евгенически ценными или вредными признаками, вряд ли можно придавать очень большое значение наследственным особенностям пигментации. Совершенно иначе обстоит дело с наследственными особенностями психики: здесь каждый элемент может подлежать евгенической оценке с той или иной точки зрения.

Что касается изучения наследственных особенностей психики у человека, то до сих пор мы знаем еще очень мало. Только по отношению к резким формам психических заболеваний и аномалий имеются попытки написать генетические формулы: схизофрении, маниако-депрессивной паратимии, эпилепсии и т. д. Но для евгеники особый интерес представляли бы не столько эти резкие и довольно редкие аномалии, сколько легкие уклонения от нормы (психопатии) и такие психические особенности, которые вполне укладываются в норму здорового человека, являясь лишь расовыми особенностями и отличиями людей, стоящих на разном уровне психических способностей. Именно выработке плана генетического анализа этих не выходящих за пределы «физиологического здоровья» психических особенностей и посвящено дальнейшее изложение.

Когда биологу приходится говорить о психике, он должен предварительно ясно определить свое отношение к вопросу о взаимной связи между явлениями физическими и психическими. Как натуралист он не может, конечно, отрицать реальности физических явлений; но совершенно недопустимо также отрицать реальность явлений психических, которые являются первым и наиболее близким для нас содержанием нашего сознания. Если биолог желает воздержаться от каких бы то ни было метафизических построений, то он обязан строго придерживаться «эмпирического параллелизма» и допускать наличность непрерывной цепи объективных физических явлений, известному участку которой соответствуют явления, субъективно воспринимаемые нами как психические. Задача современного натуралиста ограничивается тем, чтобы установить причинную связь между всеми явлениями физической параллели.

Конечно, каждый биолог стремится к тому, чтобы совершенно обособить область своего объективного исследования от субъективной психологии и воздерживаться при этом даже от всяких психологических терминов. К сожалению, при настоящем состоянии наших знаний это нам еще не удается. Я утверждаю это совершенно определенно, хотя и приветствую все попытки в этом направлении, в особенности учение И. П. Павлова, заменяющего объективную психологию – физиологией головного мозга. Прежде всего, мне кажется еще совершенно не установленным, чтобы те процессы, которые мы с субъективной точки зрения называем психическими явлениями, объективно протекали исключительно в нервной системе. Нет ли в этом широко распространенном в настоящее время учении некоторой доли того же увлечения, с которым древние философы объявляли седалищем души печень, сердце и т. п.? С объективной точки зрения те процессы, которые у нас сопровождаются психическими явлениями, относятся к области регуляции «поведения» организмов, как американские исследователи и определяют предмет биологической психологии. При широком толковании этого термина сюда должен быть отнесен весь тот аппарат, при помощи которого деятельность всего организма и всех частей его вплоть до отдельных клеток регулируется в связи с изменениями как во внешней среде, так и внутри отдельных частей и клеток самого организма. У человека и высших животных имеются две различных регуляторных системы. Во-первых, нервная система, наиболее существенной частью которой являются твердые фибрилли, которые связывают между собою воспринимающие раздражение и отвечающие на него элементы непрерывною связью. Сложная сеть этих фибриллей и является основой рефлексов – безусловных, когда непрерывная рефлекторная дуга является видовым генотипным признаком, и условных, когда части рефлекторной дуги образуются в течение жизни – в виде вставок, соединяющих ранее существовавшие фибрилли. Высокая специфичность рефлексов достигается структурой фибриллярной нервной сети, в то время как самые физико-химические процессы возникновения нервного раздражения и передачи его вдоль по фибрилли, по всей вероятности, довольно однородны и сводятся к возникновению и диффузии простых ионов (П. Лазарев).

Другая регуляторная система, действующая независимо от нервов, – гормональная. От клеток организма – в особенности от эндокринных желез – выделяются в кровь специфические вещества, которые переносятся кровью и вызывают соответствующие физико-химические изменения в различных частях организма. Здесь специфичность регуляторных процессов гораздо более ограничена, чем в нервной системе, и менее определенно связана с детальными изменениями во внешней и внутренней среде: притом специфичность эта не структурная, а химическая. В регуляторной деятельности организма гормональный аппарат играет не менее важную роль, чем нервный, он отличается и большею древностью, так как у низших животных, не обладающих еще нервной системой, является единственным регулятором раздражимости.

Субъективная психология различает три группы психических явлений: познавательные процессы (разум), эмоции (аффекты) и влечения (воля). Вряд ли можно сомневаться в том, что физической подкладкой познавательных процессов является рефлекторная деятельность, и, конечно, И. П. Павлов прав, когда как биолог стремится заменить психологию познания «настоящей» физиологией нервной системы. Эта связь доказывается высокой специфичностью и локализованностью познавательных процессов. Само собою разумеется, что не все нервные процессы проявляются в сознании, но в настоящее время и субъективная психология принимает, что наряду с сознательными психическими явлениями существует огромная область подсознательного, в которую (с объективной стороны) укладываются все нервные рефлекторные процессы.

Но физиология нервной системы до сих пор не могла сколько-нибудь точно указать физическую основу двух других областей психических явлений: эмоций и влечений. Я полагаю, что объективную основу этих субъективных явлений мы и должны искать не в нервно-фибриллярной системе, а в химическом гормональном аппарате. За такую связь говорит в особенности сравнительно незначительная специфичность эмоций и влечений, по-видимому, существенно однородных у высших животных, а также отсутствие для них ясной субъективной локализации.

Поскольку эти соображения справедливы, было бы весьма желательно поставить на очередь вопрос о создании «настоящей» гормональной физиологии влечений и эмоций, но, конечно, для этого у нас пока еще не хватает фактического материала, как не хватает его, по-моему, в настоящее время и для того, чтобы высшие познавательные способности человека со всеми их тонкими отличиями выразить на языке нервной физиологии. И. П. Павлов[68] сообщает, что с целью укрепления среди работающих в его лаборатории физиологов убеждения в том, что психические явления можно и должно исследовать с физиологическими методами, в его лаборатории было введено гонение на употребление психологических терминов: психология, мысль, память, желание, эмоция… Это, конечно, прекрасный педагогический прием, но не более; и то, что допустимо в лаборатории во время работы, конечно, не может быть проведено в жизни вообще. И, когда И. П. Павлов в художественно красивом и сильном предисловии к последнему сборнику своих речей пишет о «напряжении и радости при открытии» и о «гениальном взмахе сеченовской мысли», то он не колеблясь нарушает временные правила своей лаборатории. Возможно, что когда-нибудь мы установим точно, какие именно химические вещества выделяются в кровь во время эмоции «радости при открытии» и по каким фибриллярным структурам мозга протекала «сеченовская мысль»; но, вероятно, и тогда мы не заменим в обиходе краткой психологической терминологии химическими формулами и нейрографическими картами проводящих путей. По самому существу науки, вечно недовольной, вечно ищущей и открывающей, она никогда не будет в состоянии вытеснить простой и богатой эмпирической терминологии нашего языка; наука должна удовольствоваться задачей уметь анализировать эти термины и приблизительно переводить их на язык химических формул и нейрографических карт.

Поэтому в дальнейшем изложении мне придется употреблять смешанную терминологию и часто пользоваться обозначениями, взятыми из субъективной психологии. Для того, кто прочно усвоил резкое разграничение двух параллельных областей явлений – психических и физических, такое вынужденное смешение терминов не может явиться источником каких бы то ни было недоразумений.

Глава II
Химико-психологические особенности

1. Темперамент

Физиологические явления химической регуляции деятельности организмов объединяются психологическим термином: «темперамент». Непосредственные наблюдения показывают, что различные люди обладают разными темпераментами, но вариации темпераментов не беспредельны, а ограничены некоторым числом определенных типов. Мы можем утверждать, что существуют наследственные темпераменты, свойственные всем или многим членам одной и той же семьи; существуют попытки доказать, что в смешанных родах существует расщепление темпераментов по менделевским законам; наконец, говорят о «расовом» темпераменте, который характеризует целую расу, подобно цвету кожи, глаз и волос и др. физическим признакам. Наряду с «нормальными» темпераментами, которые при всем их различии между собою сходны в том отношении, что не нарушают резко жизнеспособности человека, существуют и явно «патологические» темпераменты, аналогичные физическим уродствам. Нас здесь интересуют не уродства, а именно те вариации темпераментов, которые лежат в пределах нормы.

Сколько-нибудь разработанной классификации темпераментов, которой мы могли бы воспользоваться для генетического анализа, до сих пор не существует. Старинное разделение на 4 темперамента: холерический, сангвинический, флегматический и меланхолический – вряд ли выдерживает критику – оно слишком упрощено и слишком оторвано от физиологии. В лучшем случае это – обозначения крупных групп вариаций, целых конституций, а потому вряд ли может считаться удачной попытка Дэвенпорта, который свел эти четыре темперамента к комбинациям двух различных генов и стремился показать, как эти гены расщепляются при скрещивании по законам Менделя. Вряд ли также можно ожидать разъяснения генетического анализа темперамента, если идти по пути, намеченному Кречмером, который исходит из резко патологических темпераментов; ведь в области морфологических особенностей нам всего более дает изучение мелких, но ясно обособленных вариаций, входящих в состав «нормального», т. е. жизнеспособного, типа.

Два основных типа можем мы различить среди различных темпераментов: тип быстрых и тип замедленных психических реакций. Среди четырех классических темпераментов два (холерики и сангвиники) принадлежат к первому из этих типов и два (флегматики и меланхолики) – ко второму. Возможно, что по скорости психических реакций придется установить не два, а четыре типа, составляющих ряд с убывающей скоростью реакций – начиная с холериков и кончая меланхоликами; возможно, что градаций здесь и большее количество. Одной из главных задач генетического анализа темперамента является установление этих типов. Но для разрешения этой задачи необходимо найти количественные признаки для установления скорости психических реакций, конечно, с их физической стороны. Здесь можно было бы остановиться прежде всего на определении скорости тех или иных рефлекторных реакций и выбрать из них те, которые легче поддаются быстрому и точному определению у большого числа индивидумов. Весьма вероятно, однако, что скорость психических реакций находится в самой тесной зависимости от скорости основных физиологических реакций организма и есть лишь частное отражение общего тонуса обмена веществ. Физиологи определяют тонус обмена веществ достаточно точно дыхательным коэффициентом, и было бы в высшей степени заманчивой научно-исследовательской задачей попытаться установить корреляцию между дыхательным коэффициентом, скоростью тех или иных рефлекторных реакций и темпераментом. Действительно ли люди определенно флегматического типа отличаются малыми скоростями рефлекторных реакций и низким дыхательным коэффициентом, а холерики и сангвиники дают более высокие цифры для скоростей тех или иных функций обмена веществ? Если бы таким образом удалось связать скорость психических реакций со скоростью дыхательного коэффициента, то мы могли бы для большого количества индивидуумов определить дыхательный коэффициент и, построив вариационную кривую, по числу вершин ее выделить основные генетические типы и для каждого из них определить пределы фенотипных колебаний. Только после такой предварительной работы можно было бы приступить к семейному обследованию, чтобы выяснить, как в результате скрещиваний между различными типами распределяются те или иные дыхательные коэффициенты в потомстве, и установить генетическую формулу для этих основных особенностей темперамента.

Мы знаем, что тонус обмена веществ в значительной степени определяется работой тех или иных желез внутренней секреции.

Одно из первых мест здесь занимает щитовидная железа. Установлено, что при повышении ее функции или при введении в организм тироидиновых препаратов скорость обмена веществ повышается, и особенно высокой цифры достигает при гипертироидизме; а при пониженной функции щитовидной железы и после удаления ее у животных обмен веществ замедляется, в патологических случаях гипотироидизма (при миксодеме) обмен веществ особенно низок. Люди, страдающие базедовой болезнью в ее вполне или частично развитой форме при высоком тонусе обмена веществ, отличаются особенно ускоренными реакциями – гиперхолерическим или, точнее, благодаря одновременно повышенной возбудимости и утомляемости, гиперсангвиническим темпераментом; миксодематики, кретины характеризуются, наоборот, крайне замедленными реакциями, и их темперамент может быть назван гиперфлегматическим. Но кроме этих резких типов патологической тироидной конституции, которые, без сомнения, являются наследственными, наблюдаются и промежуточные формы гипер– и гипотироидизм, которые оказываются вполне жизнеспособными, а стало быть, «нормальными». Весьма вероятно, что эти промежуточные «нормальные» типы также отражаются более или менее ясно на темпераменте и должны войти в характеристику тех или иных нормальных наследственных конституций человека. Когда мы найдем точные методы для определения содержания в крови тироидина, может быть предпринято массовое обследование людей по этому признаку, построение вариационной кривой, выделение обособленных типов тироидиновой конституции, установление путем семейных обследований генотипной формулы тироидизма. Тогда нам удастся выяснить путем изучения корреляции, в какой мере основное свойство темперамента – скорость реакций – может быть охарактеризовано признаками тироидиновой конституции. Не следует забывать, что на тонус обмена веществ, кроме щитовидной железы, влияют посредственно или непосредственно и другие железы внутренней секреции, а потому зависимость между тироидизмом и темпераментом может оказаться и более сложной.

Но скорость реакций, конечно, является хотя и основным, но не единственным признаком, определяющим темперамент. Другим признаком темперамента является более или менее резкая возбудимость, т. е. большая или меньшая высота нижнего уровня возбуждения. Отличие холерического темперамента от сангвинического заключается прежде всего в том, что сангвиники гораздо легче возбуждаются, по-видимому, той же особенностью – чрезмерной чувствительностью – отличаются меланхолические темпераменты по сравнению с флегматиками. В некоторых случаях повышенной возбудимостью отличается вся нервная система одновременно, или же преимущественно симпатическая система (симпатикотония), или система блуждающего нерва (ваготония), или иные отделы систем головного и спинного мозга.

Вряд ли можно сомневаться, что во всех этих случаях причиной повышенной (соотв. ослабленной) возбудимости является тот или иной химический состав крови. В некоторых случаях мы можем указать определенно на связь между уровнем возбудимости и состоянием тех или иных желез внутренней секреции. Так, напр., может считаться установленным повышение возбудимости при гипофункции околощитовидных желез (эпителиальных телец): при оперативном удалении их у животных получается резкое повышение возбудимости, выражающееся в судорогах и влекущее за собой смерть иногда через несколько часов. В последнем случае мы можем определенно говорить об отравлении организма; согласно гипотезе Патона, причиной повышения возбудимости является в этом случае накопление в крови метил-гуанидина, который под влиянием гормонов околощитовидной железы превращается в безвредный креатин. Люди, отличающиеся конституционной гипофункцией эпителиальных телец, должны обнаруживать повышенную возбудимость. Если бы были разработаны методы микрохимического анализа метил-гуанидина в крови, то мы могли бы точно определять этого рода возбудимость у разных людей, установить групповые типы и изучить наследственность метил-гуанидиновой возбудимости. Но, по-видимому, это только одна из причин повышения возбудимости, которая может иметь место также в результате гиперфункции и других желез внутренней секреции: щитовидной (у базедовиков), половой, надпочечников, причем некоторые из инкретов этих желез действуют, по-видимому, избирательно, на те или иные отделы нервной системы. При таком многообразии причин повышения возбудимости анализ непосредственных определений возбудимости у отдельных особей и семейств дал бы нам, вероятно, такую картину, из которой нам трудно было бы сделать определенные выводы относительно генетики темперамента.

Третье основное свойство темперамента – большая или меньшая утомляемость. Совершенно ясно, что эта величина, которая может быть непосредственно определена психологическими измерениями, у разных людей различна. Сангвиники отличаются от холериков не только повышенной возбудимостью, но и более быстрой утомляемостью: они переходят от одного возбуждения к другому. Причина утомляемости также, конечно, химическая: накопление продуктов распада при деятельности нервов, которые не успевают вымываться кровью. В зависимости от того, насколько быстро вещества, вызывающие утомление, разрушаются и обезвреживаются, в крови наступает рано или поздно восстановление возбудимости. Восстановляемость является четвертым основным свойством темперамента, и, конечно, она различна у разных людей. Весьма вероятно, что здесь играют роль те или иные энцимы крови. По отношению к одному из этих энцимов – каталазе – работами, производимыми в моем институте, можно считать установленным для морских свинок и кур и весьма вероятным также и по отношению к человеку, что здесь имеется в пределах одного вида небольшое число определенных наследственных типов по количественному содержанию каталазы: для морских свинок установлены генетические формулы и определены законы менделистического расщепления. Конечно, у нас нет никаких данных для того, чтобы утверждать, что именно каталаза играет роль при расщеплении вызывающих утомление продуктов активной деятельности нервов, но весьма вероятно, что такие же группировки будут найдены и по отношению к некоторым другим энцимам крови. Обработав статистические данные по психической утомляемости отдельных особей и, с другой стороны, данные по количественному содержанию у них тех или иных энцимов, может быть, удастся установить некоторую корреляцию между теми или иными величинами и таким образом открыть истинную химическую причину индивидуальной утомляемости (соотв. восстановляемости) и дальнейшие генетические изыскания производить уже по отношению к этим последним цифрам.

Степень утомляемости и восстановляемости регулируется, по-видимому, деятельностью эндокринных желез. Утомляемость повышается в старческом возрасте параллельно ослаблению функции половой железы. После инъекции вытяжек семенников по Броун-Секару, в результате штейнаховской операции или пересадки молодых семенных желез утомляемость, как утверждают исследователи, понижается. Если мы примем, что постарение сопровождается также гиперфункцией тех или иных отделов надпочечников, то, может быть, и этой железе придется приписать роль регулятора утомляемости и восстановляемости.


Четыре рассмотренных свойства: скорость реакций, возбудимость, утомляемость и восстановляемость – составляют, так сказать, статическую основу темперамента. Мы видели, что ей может быть приписана химическая природа. Свойственная каждому человеку химическая статика темперамента не остается, однако, неизменной в течение всей его жизни, а изменяется более или менее значительно с возрастом, по-видимому, в связи с периодическими изменениями желез внутренней секреции. По мере приближения к зрелому возрасту возбудимость, вообще говоря, понижается; с приближением старости увеличивается утомляемость и уменьшается восстановляемость. В эндокринном аппарате совершаются параллельно с возрастом существенные изменения: железы детского возраста – сначала эпифиза, а затем зобная, редуцируются и уступают в зрелом возрасте первенствующее место щитовидной и половой железам, к старости же весь эндокринный аппарат ослабляется, причем надпочечники менее быстро, чем другие железы. В регулирующей рост части гипофизы удается уловить и более детальную периодичность. Нет оснований полагать, чтобы эта периодичность в жизни разных эндокринных желез оставалась для всех людей неизменной. Возрастные изменения темперамента наблюдаются у разных людей в разном возрасте, и можно считать более или менее прочно установленным, что ранняя зрелость и ранняя старость являются наследственными признаками, характеризующими определенные семьи наряду с другими генотипными особенностями. Всякое нарушение обычного порядка в согласованной смене возрастных изменений тех или иных эндокринных желез более или менее резко отражается в темпераменте. Именно такую причину имеют, по-видимому, психические заболевания, наблюдающиеся у членов одной и той же семьи в определенном возрасте, а также и те психические заболевания, для которых характерна волнообразная периодичность. Причину периодически меняющегося темперамента схизотомического и маниако-депрессивного следует искать в нарушении нормальной периодичности эндокринной системы, и такие нарушения могут быть также наследственными.


2. Влечения

Переходя от статики химико-психических явлений к их динамике, мы должны рассмотреть химическую природу влечений и эмоций, которые являются двумя ветвями своего рода рефлекторных процессов, аналогичных нервным рефлексам. Нам представляется, что влечения в своей физиологической основе являются химическими реакциями, которые возникают в отдельных тканях и органах тела (в частности, в эндокринных железах) и действуют одновременно на всю нервную систему или на определенные ее участки, влияя этим на весь ход нервных процессов. С другой стороны, эмоциям соответствуют химические процессы, возникающие в результате деятельности нервной системы и оказывающие влияние на органы и клетки тела.

Простейшим примером влечений является влечение к воздуху, которое, однако, ввиду обычного обилия воздуха, лишь редко воспринимается нашим сознанием с психической стороны. Химическая основа этого влечения нам более или менее известна. Кровь человека имеет определенную нейтральную реакцию, причем число свободных водородных ионов уравновешивается таким же числом свободных гидроксильных ионов. Как только при накоплении углекислоты это равновесие нарушается в сторону кислой реакции, возникает раздражение дыхательного центра, усиливаются дыхательные движения, и избыток углекислоты удаляется через легкие. В случае недостатка чистого воздуха увеличение водородных ионов в крови сопровождается доходящим до сознания влечением к воздуху.

Голод, влечение к пище, – точно так же нелокализированное беспредметное ощущение. Мы не знаем его химическую природу, но весьма вероятно, что здесь имеет место исчезновение из крови последних следов аминокислот, сахара и других питательных веществ. Это химическое изменение крови оказывает резкое влияние на нервную систему животного, подавляя по мере нарастания одно за другим обычные рефлекторные процессы, за исключением тех, которые направлены к добыванию пищи. У разных животных деятельность, связанная с добыванием пищи, может быть очень сложна и специфична, но эта дифференцировка покоится уже на сложности нервной системы, самое же влечение остается простым и, вероятно, однородным по своей химической природе среди крупных групп животного царства. Вместе с влечением к воздуху и жаждой (в основе которой лежит, вероятно, увеличение осмотического давления или вязкости крови), вместе с рядом специфических влечений к солям и другим необходимым составным частям тела, голод является основным двигателем для разнообразных, более или менее сложных, врожденных инстинктов и безусловных рефлексов питания.

Половое влечение вызывается, без сомнения, также химическим изменением крови – гормонами половой железы. У животных этот химический характер полового влечения особенно ясен, так как здесь проявление его не задерживается нервно-психическими процессами и совершается периодически по мере созревания половых продуктов.

Птицы и звери (за исключением общественных) вне полового периода живут в одиночку, не обращая внимания на особей другого пола; химическое изменение крови, вызванное созреванием половых продуктов, отражается на всей нервной системе, и под влиянием полового влечения пускаются в ход разнообразные и ранее имевшиеся налицо, но бездействовавшие рефлекторные механизмы – инстинкты постройки гнезда, ухода за молодью и пр. Останавливается активный период половой железы – пропадает влечение, замирают до следующего полового периода инстинкты ухаживания, постройки гнезда, материнства и пр. Хотя все нервно-рефлекторные дуги остаются, без сомнения, в полной целости, но двигательный агент – химическое изменение крови – исчезает. У человека периодичность полового влечения менее ясна, и участие нервной системы и сложных подавляющих условных рефлексах особенно заметна. Но и здесь даже в самом романтическом случае влюбленности ясно выступает наличность «отравления крови», которое подавляет другие влечения, оттесняет обычные нервнопсихические процессы и оставляет только те из них, которые имеют к нему отношение. Особенно ясно сказывается связь полового влечения с химическими воздействиями половой железы при кастрации или при пересадке половых желез с целью «омоложения».

Третьей группой инстинктов, широко распространенных во всем животном царстве, является инстинкт самообороны, со всеми его многочисленными подразделениями. Я затрудняюсь наметить химическую основу этого влечения к жизни, хотя она, без сомнения, существует. За это говорит уже то, что у человека в некоторых случаях это влечение пропадает: прежде всего в старости, когда оно заменяется равнодушием к жизни, но может снова окрепнуть при оперативном омоложении, а также нередко в юности в период созревания половой железы, когда возникает часто глубокий пессимизм и даже taedium vitae, кроме того, при некоторых психопатиях и психических болезнях, сопровождающихся болезненным стремлением к самоубийству. Как будто и эти данные говорят за то, что здесь имеет место выделение особых гормонов из половой железы, однако независимых от гормонов полового влечения, так как у животных инстинкт самосохранения проявляется в нормальной силе и вне периодов полового возбуждения, а с другой стороны, у некоторых организмов (насекомые) инстинкт самосохранения совершенно пропадает вслед за окончанием половой деятельности.

Кроме этих трех основных обычно признаваемых влечений, мне кажется, следовало бы признать еще четвертое: влечение к деятельности, которое у разнообразных животных выражается в подвижности и играх, а у человека высшей своей формой имеет творчество. Наблюдая вечно подвижную, ни на минуту не останавливающуюся обезьяну, переходящую от одного занятия к другому, убеждаешься в существовании у нее особого влечения к деятельности, которого нет, напр., у ленивца, могущего часами оставаться в неизменном положении. Как будто у обезьяны при остановке мышечных движений выделяются в кровь продукты, снова повышающие мышечный тонус, разрешающийся новыми движениями. Два одинаково способных человека, с одинаковой скоростью реакций и возбудимостью могут резко отличаться тем, что один проявляет высокую активность, творит, а другой не имеет влечения к активности. Периоды творческой деятельности нередко сменяются упадком активности, возможно, что и здесь центральным органом влечения является та или иная эндокринная железа, так как в результате оперативного «омоложения» нередко отмечается повышение активной охоты к труду.

Специальным видоизменением влечения к деятельности является влечение к странствованиям, номадизм. Это очень древний инстинкт, широко распространенный во всех классах позвоночных животных, начиная с рыб, некоторые виды которых в определенные периоды своей жизни совершают странствования, которые по своей длине превышают во много раз те, которые доступны человеческим силам. Еще более распространены и еще ярче выражены такие странствования среди птиц, совершающих весенние и осенние перелеты. Есть основание думать, что природа номадного влечения и здесь лежит в каких-то особых гормонах, может быть, зачатковой железы, так как отлет птиц совпадает с началом или концом полового влечения. В некоторых случаях самцы и самки отлетают раздельно, что еще яснее указывает на связь с периодами развития половой железы. Странствования нередки и у млекопитающих животных, в особенности также в период течки. Каждый степенный домашний кот весною становится номадом, и не удивительно, что немцы именно весенние годы жизни, период созревания юноши, называют годами странствований, Wanderjahren. Но у некоторых особей этот инстинкт номадизма, проявляясь в детстве, затягивается на всю жизнь. Есть целые племена, которые, находясь в самых разнообразных условиях и живя в разных странах, неудержимо влекутся к перемене места, к передвижению. «В каждом из нас живет душа номада», – начинает свою книгу о Хара-Хото наш известный путешественник Козлов. Сам всю жизнь охваченный этим влечением, он просто не понимает, что для многих это влечение совсем неизвестно.

Существуют ли у человека особые «социальные» врожденные инстинкты, вопрос еще не вполне разрешенный. Но не подлежит сомнению, что особое материнское влечение существует и, по всей вероятности, имеет также определенную химическую подкладку. У млекопитающих животных материнское влечение развивается лишь периодически на определенный срок, по окончании которого отношение к детям становится безразличным или даже враждебным. Возникновение материнского влечения иногда и у женщины совпадает самым точным образом с наступлением лактационного периода, без сомнения, вызываемого инкреторной деятельностью, непосредственно вслед за родами. Погасание материнского влечения у многих млекопитающих также совпадает приблизительно с прекращением лактации. Отсюда неизбежный вывод о связи между материнским влечением и эндокринными железами, всего вероятнее заложенными в яичнике. Иногда у млекопитающих животных материнское влечение сохраняется значительно долее периода лактации, другими словами, гормональное действие, достаточное для того, чтобы оказывать влияние на нервную систему, оказывается уже не в состоянии поддерживать деятельность молочных желез. У многих животных, в особенности у рыб, амфибий и птиц, родительское влечение имеется и у самцов, значит, может быть вызвано и мужскими эндокринными железами. Возможно, что такие же гормоны, как и те, которые определяют половое и родительское влечение у стадных млекопитающих и птиц, или сходные с ними гормоны вызывают влечение к себе подобным, являющееся основой общественной жизни. За это, по-видимому, говорят индивидуальные колебания общественного инстинкта не только у различных людей (общительные и одинокие характеры), но и у различных особей стадных животных, живущих в одних и тех же условиях с другими особями, а также резкие видовые отличия в этом отношении у близких видов. Само собою разумеется, что все разнообразные проявления общественного влечения, как это наблюдается и по отношению ко всем остальным инстинктам, определяются разнообразными врожденными и благоприобретаемыми (безусловными и, главным образом, условными) рефлексами, т. е. относятся уже к области нервной психологии.

Влечение к общественности у грудного ребенка в первые месяцы еще совершенно отсутствует, но быстро нарастает у двух-трехлетнего ребенка, равно как и у шимпанзе того же возраста. В старости это влечение ослабевает, и глубокие старики иногда в той же степени лишены его, как и старые обезьяны, отличаясь угрюмым, нелюдимым характером. Интересно было бы проследить влияние на эту особенность характера оперативного омоложения у угрюмых стариков. Создается впечатление, что постепенное развитие и позднейшее угасание общественного влечения стоят в связи с развитием какой-то эндокринной железы, может быть, именно половой.

Есть еще одна психическая особенность, имеющая близкое отношение к общественной жизни: это воля к власти. Мы замечаем эту особенность главным образом у многих крупных животных, преимущественно у самцов. Несомненно, она играет важнейшую роль в борьбе за существование как между разными видами, так и в пределах одного и того же вида. У птиц она сказывается ясно в явлениях тетеревиного тока, значение которого, конечно, отнюдь не ограничивается борьбою за самку. У стадных млекопитающих (волков, собак, жвачных) – борьбой за роль вожака. В человеческом обществе воля к власти ярко характеризует всех вождей на разных поприщах деятельности. У людей с ограниченными способностями она проявляется в мелком тщеславии, у сильных людей, организаторов – является необходимым условием их организаторской деятельности. В сочетании с влечением к творчеству воля к власти является самым могущественным двигателем культуры. У психопатических характеров воля к власти выражается обостренным самолюбием и эготизмом, при психозах развивается в манию величия. Болезненные усиления этого влечения наблюдаются нередко в юношеском возрасте, когда достигает зрелости половая железа. При saenium praecox самоуверенность и воля к власти всего ранее исчезают, и некоторые результаты оперативного омоложения говорят за то, что при восстановлении эндокринной работы половой железы самоуверенность может восстановиться.


Мы анализировали влечения человека с целью установить их химико-психическую природу, отделив их от нервно-психической деятельности, куда их обыкновенно стараются как-нибудь присоединить. К сожалению, лишь для очень немногих влечений мы можем установить сколько-нибудь ясную связь с определенными химическими свойствами крови и с определенными эндокринными железами. Но даже и в тех случаях, когда связь влечения с тою или иной железой может считаться доказанной, как, напр., для полового влечения связь с половой железой, все же измерить количественно содержание в крови соответствующих гормонов мы не в состоянии. Нет у нас также никаких методов определения силы влечения и с психической стороны. Для определения индивидуальных конституционных свойств каждого отдельного человека в этом отношении мы пользуемся самыми приблизительными примерными оценками силы различных влечений, простыми описаниями. Описывая темперамент того или иного субъекта, мы, самое большое, можем отметить наиболее характерное из его влечений. Сравнительно легко выделяются люди, у которых в жизни на первом плане стоит еда, – обжоры и гурманы. Было бы легко выделить группу людей с особенно ярко выраженным половым влечением, если бы социальные условия не препятствовали открытому проявлению этого влечения; впрочем, и среди наших современников можно обыкновенно без труда найти людей типа маркиза Казановы. Полное отсутствие или очень слабое развитие полового чувства устанавливается медицинским опросом у лиц инфантильной конституции, хотя во многих других отношениях почти нормальных. Мы знаем также, что значительный процент замужних и рожавших женщин в течение всей жизни ни разу не испытывает полового влечения, хотя собрать точные сведения и здесь нелегко. Было бы очень интересно, если бы интеллигентные женщины, умеющие оценить научное значение этой проблемы, по собственной инициативе попытались собрать сведения о половой страстности или, наоборот, холодности своих матерей и замужних сестер, охарактеризовав половой темперамент сестер-девушек их влюбчивостью и присоединив сюда бытовую характеристику своего отца и братьев; собранные в научном учреждении, хотя бы в Русском Евгеническом Обществе, такие анкеты могли бы послужить материалом для предварительной разработки генетического анализа полового влечения. Если бы проявление интерсексуальности не считалось преступлением, то, вероятно, эти формы полового влечения оказались бы гораздо более распространенными, чем кажется с первого взгляда. По опытам Р. Гольдшмидта[69], у бабочек интерсексуальные формы появляются в результате скрещиванья близких между собою, но все же обособленных рас. Не наблюдается ли чего-либо подобного и в человеческом роде? По-видимому, интерсексуальные влечения довольно широко распространены среди восточного мусульманского населения, где при многоженстве в богатых классах особенно часты межрасовые браки. И в этом отношении собирание сведений при настоящих условиях может быть только анонимным, но сообщение подобных сведений было бы весьма желательно. Можно было бы подойти к этой генетической проблеме еще и иным путем, а именно путем массовых исследований темперамента и конституции у скопцов и кастратов, которым операция была произведена в раннем возрасте до возникновения полового влечения; этим методом можно было бы установить связь между половым влечением и другими особенностями темперамента и подметить признаки, по которым можно было бы отличать инфантилизм, не выраженный ясно в физических признаках. Некоторые попытки в этом направлении уже имеются в научной литературе.

Влечение к жизни должно быть выражено у всех нормальных людей, как и у всех животных, достаточно сильно. Тем характернее исключения. Правда, самоубийцы не всегда оказываются лишенными влечения к жизни. В особенности самоубийства в юношеском возрасте, в период созревания половой железы, могут быть нередко объяснены фенотипными уклонениями, возникающими благодаря ненормальным условиям культурного воспитания. Вероятно, каждому психиатру известны из собственной практики генеалогии больных, где в одной семье несколько членов ее покончили жизнь самоубийством; так, напр., в семье Гаршиных, кроме писателя, покончили с собою и два брата его. «Разочарованность», если только она не является следствием фенотипной пресыщенности жизненными удовольствиями и праздностью, а также и модой, как в значительной степени у Евгения Онегина, есть, по-видимому, также ослабление «нормального» влечения к жизни. Собирание и обработка генеалогий с большим количеством самоубийц было бы очень интересной задачей.

Влечение к деятельности выражается у разных людей в различных формах: мы видим, с одной стороны, беспокойно суетливых людей, которые не могут посидеть на месте и перескакивают от одного занятия к другому, видим земледельца, принимающегося с восходом солнца за тяжелый труд, чтобы покончить его к закату, знаем писателей, печатающих в год по тысяче страниц собственных произведений, политических деятелей, отрывающихся от своей организационной деятельности лишь для немногих часов сна, знаем величайших творцов-мыслителей, которые ведут за собой целые поколения; а с другой стороны, мы знаем мужичка, который спит, хотя на дворе весна, знаем Обломовых, знаем людей, которые отбывают ненавистную работу в канцелярии или на заводе только для того, чтобы не умереть с голоду, и, сбросив ее с плеч, отдыхают, знаем инертных людей, никак не проявляющих своего отношения к окружающим явлениям, не вступающих, напр., в борьбу ни за революцию, ни против нее. Различия между этими психическими типами объясняются, конечно, в значительной степени другими психическими способностями, прежде всего нервно-психической организацией. Но вряд ли можно думать, что по отношению к активности имеются только два типа людей: деятельные и недеятельные; если бы у нас были методы количественного учета активности, то мы, вероятно, выделили бы большее число типов. Таким образом, для генетического анализа и здесь приходится ожидать того времени, когда химическая основа влечения к деятельности будет определена точнее. Можно вообще сказать, что активность свойственна преимущественно холерическому и сангвиническому темпераментам: отличия в проявлении ее у этих конституционных типов сводятся к тому, что в первом случае она сочетается с большей стойкостью нервных раздражений, а во втором с легкой утомляемостью. В буржуазных семьях нередко встречаются и описываются в литературе семьи, в которых отец высокоактивный организатор, холерик, а мать с вялым флегматичным темпераментом типа серой купчихи Островского. Если бы можно было собрать данные по темпераменту детей в таких семьях, то, может быть, мы в состоянии были бы подойти к вопросу, является ли активность доминантным или рецессивным признаком, или же она определяется не одним, а несколькими генами.

Из влечений, имеющих до некоторой степени социальный характер, можно было бы собрать анкетным путем сведения по генетике материнского инстинкта. Среди современных интеллигентных женщин мы можем встретить немало таких, у которых это влечение почти не проявляется. Может быть, при этом следовало бы снять с учета женщин, которые в силу различных соображений или остаются девушками или, вступивши в брак, не доводят себя до состояния беременности и лактации. По нашему определению, яркое органическое материнское влечение развивается лишь в периоде лактации. Интересно было бы определить, не является ли материнское влечение вообще ослабленным, если мать никогда не кормила своих детей вследствие полного отсутствия молока. Но и при наличии лактации мать может оставаться холодной к своему ребенку. Было бы очень интересно получить ряд подробных характеристик в семьях с большим количеством замужных и детных дочерей: как у членов этой семьи проявлялось материнское влечение? было ли оно спокойным, нормальным, или повышенным, острым, или, наоборот, пониженным и, может быть, совсем отсутствовало? К сожалению, такие генеалогии, вероятно, останутся однобокими, так как любовь к детям со стороны отца имеет, по-видимому, иное происхождение, чем материнское чувство: по-видимому, здесь большую роль играют нервно-психические воздействия. Тем не менее включение данных по развитию любви к детям у отцов в общую анкету о материнском влечении было бы желательным. Не существует ли связи между сильно развитым, имеющим характер органического, влечением к детям со стороны отца и женственным типом его психических, а может быть, и физических особенностей?

Влечение к власти, самое сложное из органических влечений, подлежит исследованию путем изучения исторических характеристик выдающихся деятелей и их генеалогий. Такое изучение в значительной степени совпадает с изучением генетики организаторов, талантов и гениев, хотя в понятие таланта, кроме неизменно сопровождающего его влечения к власти, входит также влечение к творчеству и наличие тех или иных нервно-психических способностей. Особенно интересны в этом отношении генеалогии людей, выдвигающихся внезапно из серой среды. Несомненна наличность влечения к власти у М. В. Ломоносова, и без известного честолюбия, которое побуждало его выдвинуться из окружающей его среды, он, конечно, не мог бы продвинуться вперед, несмотря на все его выдающиеся способности. Но то, что мы знаем об его отце, показывает, что влечение к власти было и у него, хотя и проявлялось менее ярко: в своем селе отец М. В. Ломоносова был первым, церковным старостой, ходоком по мирским делам. Примитивное влечение к власти часто выражается в узких пределах семьи и домашнего хозяйства. В мелкобуржуазных семьях, у первых малокультурных созидателей капитала оно иногда именно в этой форме выражается очень выпукло, сопровождая их несомненные организаторские, хотя и в примитивном смысле, особенности. Нередко в таких семьях мы находим властные и организаторские характеры также и у женщин. Среди детей в таких семьях часто наблюдается ясное расщепление: одни, не обладая органическим влечением к власти, под влиянием тяжелой домашней обстановки выливаются в фенотипы слабых, забитых людей и остаются такими на всю жизнь; у других, несмотря на ту же самую обстановку, врожденное влечение к власти проявляется в яркой, порою уродливой, форме, и позднее они по характеру становятся копиями своих отцов (типы Островского). Было бы очень интересно собрать генеалогии первых созидателей русской буржуазной промышленности.

В иную форму то же самое стремление к власти и организаторству выливается у революционеров. Нервно-психическая расцветка здесь совершенно иная, но органическое влечение то же, и человек, не имеющий врожденного влечения к власти и к организаторской деятельности, т. е. к управлению другими людьми и историческим ходом событий, может быть, и станет рядовым социалистом, но во главе революционного движения не окажется. В русской коммунистической прессе в дни юбилея партии высказывалось меткое определение: в истории развития партии разница между большевиками и меньшевиками сказывалась не столько в теоретических разногласиях, сколько в темпераменте лиц, распределявшихся по обеим фракциям (статья Н. А. Семашко в «Известиях В.Ц.И.К.»). Кроме тех или иных статических особенностей химико-психической конституции и эмоциональности, здесь имеется в виду прежде всего влечение к власти.

Каждый выдающийся ученый должен обладать влечением к власти, которая выражается в пропаганде своего учения. Работы ученого без этого влечения остаются незамеченными, и труды его пропадают даром. Это влечение, благородной формой которого является стремление убедить других, убедить весь мир в открытой истине, которое иногда вело великих ученых в тюрьму и на костер, нередко сопровождается и мелким тщеславием и честолюбием, в наших современных условиях смешным генеральством. Генетическое изучение влечения к власти у ученых не менее существенно, чем у политиков, полководцев и деспотов.

В сильнейшей степени обладают влечением к власти фанатики определенного учения, стремящиеся покорить ему весь мир, пророки, основатели религий, самозванцы; отсюда постепенный переход к чудакам и параноикам, одержимым манией величия.

Если бы мы хотели проследить в целом генетику темперамента какого-либо отдельного полководца, купца-самодура, революционера, ученого или маниака, то, вероятно, запутались бы в бесчисленных подробностях. Но, выделивши общее для всех организаторов и активных людей влечение, мы, может быть, и сумеем разобраться в том, зависит ли эта фенотипная особенность от одного или нескольких генов, по всей вероятности, доминантных. Гены эти стоят близко к генам влечения к творчеству, но не совпадают с ними, так как есть существенное различие между влечением творить и пропагандировать.


3. Эмоции

Мы определяем химическую природу эмоций в том, что это – химические процессы, возникающие в результате нервно-психических процессов и распространяющиеся на все тело; другими словами, эмоции – приводящая (по отношению к крови и телу) ветвь химической рефлекторной дуги, если только термин «дуга», связанный с телесной формой (в нервной системе с нервными волокнами), может быть отнесен к химическим процессам.

Простейшие эмоции, сопровождающие почти каждый нервно-психический акт, – это эмоция удовольствия и неудовольствия. Каждый рефлекторный нервный процесс начинается определенными химическими или физико-химическими изменениями в чувствительных окончаниях нервно-рефлекторной дуги. По теории Лазарева, это – изменения в равновесии простых неорганических ионов – может быть, кальция и натрия, а может быть, гидроксильных и водородных ионов, самых энергичных по своему воздействию на химические, в особенности коллоидальные, и на физиологические процессы. Следует думать, что и ответная реакция при рефлекторных актах сопровождается соответствующими химическими процессами; возможно, что здесь также имеет место изменение соотношения между водородными гидроксильными ионами, и это нарушение равновесия между ионами передается в кровь, сопровождаясь в одном случае (напр., при приближении к нейтральному пункту) ощущением удовольствия, а в противоположном случае – ощущением неудовольствия. Конечно, это конкретное указание на определенные действующие здесь ионы не может быть доказано в настоящий момент. За это, однако, говорит, пожалуй, то обстоятельство, что при сильных эмоциях, напр. при нарастающем гневе, значительно учащается дыхание, как раз являющееся регулятором концентрации водородных ионов в крови; наоборот, при эмоции радости дыхание задерживается или даже совсем останавливается. Было бы очень интересно попытаться определить реакцию крови у животных, находящихся в длительном состоянии повышенной эмоции. Может быть, здесь и удалось бы обнаружить отступление от обычно совершенно неизменной истинной реакции крови, близкой к нейтральной.

Красивую картину химического процесса эмоции можно нарисовать для эмоции страха на основании исследований американского физиолога Гаммета. Этот исследователь установил прежде всего, что у крысы кровь действительно химически изменяется после длительного действия эмоции страха, которую он вызывал, непрерывно раздражая и пугая дикое животное. Кусочек кишечника нормальной крысы, будучи положен в физиологический раствор, сокращается под влиянием действия соды; при тех же условиях кусочек кишечника испуганной крысы растягивается. Развивая далее теорию этого химического изменения крови, сопровождающего эмоцию страха, Гаммет приходит к заключению, что при страхе имеет место повышение мышечного тонуса, при котором, по-видимому, выделяется в кровь так называемый метил-гуанидин, вещество очень ядовитое, благодаря раздражающему действию на нервную систему. Чем длительнее действие страха, тем больше метил-гуанидина выделяется в кровь, тем более отравляется нервная система. При искусственном введении метил-гуанидина в кровь Патон и его сотрудники вызывали экспериментально тетанию и смерть животного; они предполагали, что метил-гуанидин скопляется в месте соединения нерва с мускулом, чем и объясняется повышенная возбудимость и появление судорог. Также тетания возникает у животных и при экспериментальном удалении околощитовидных желез, причем и в крови и в моче можно констатировать после операции скопление метил-гуанидина. Из этого Патон выводил заключение о значении околощитовидных желез как органа, инкрет которого ускоряет процесс превращения метил-гуанидина путем ацетилирования в креатин, соединение, совершенно безвредное для организма.

С точки зрения Гаммета, выделение метил-гуанидина сопровождает эмоцию страха. У нормального животного отравление, сопровождающее эту эмоцию, обезвреживается благодаря гормонам околощитовидной железы. Что же произойдет, если у животного удалить околощитовидную железу и вызывать у него эмоцию страха? Гаммет со своими сотрудниками поставил несколько серий таких опытов. Он взял три группы белых крыс: 1) обычных лабораторных животных, которые в течение ряда поколений содержались в клетках, не подвергаясь, однако, специальному приручению и достаточно пугливых; 2) хорошо прирученных, в течение нескольких поколений содержавшихся поблизости от человека и совершенно утративших пугливость; 3) диких серых крыс, с особенно развитою пугливостью. У всех этих трех групп были вырезаны околощитовидные железы, причем крысы первой и третьей групп предварительно выдерживались некоторое время в состоянии тревоги. В результате из особей первой группы (обычных лабораторных крыс) в течение первых двух суток погибло от тетании 79 %, в то время как во второй группе (прирученных) – только 32 %, а в третей (особенно диких, пугливых) – 90 %. Это означает, что чем сильнее эмоция страха, тем более отравляется организм метил-гуанидином, тем более высока потребность в обезвреживающей деятельности околощитовидной железы.

Таким образом, описываемые факты рисуют нам следующую схему химических процессов, соответствующих эмоции, в данном случае страха. Под влиянием тех или иных рефлексов, протекающих у крысы в сфере нервно-психической (напр., от раздражения щипками или даже просто присутствием человека), через посредство симпатической нервной системы раздражаются те или иные группы клеток (в данном случае происходит повышение мышечного тонуса), в результате чего в кровь выделяется отравляющее весь организм вещество (метил-гуанидин), которое повышает раздражимость и может вызвать тетанию, если не будет своевременно обезврежено благодаря регулирующей деятельности околощитовидной железы. Очевидно, что не все особи одного и того же вида (крысы, люди) в равной степени подвержены эмоции страха. Разница может зависеть от причин фенотипного характера (образование привычек, приручение), и в таком случае такие особенности не входят в понятие наследственной конституции. Или же индивидуальные различия – наследственного генотипного происхождения, и в таком случае могут быть обусловлены или конституционной высотой мышечного тонуса, а стало быть, и энергией образования метил-гуанидина, или наследственной активностью околощитовидной железы. Весьма вероятно, что по отношению к эмоции страха существуют резкие видовые различия между белыми и серыми мышами, между близкими видами хищных (волк и собака) и пр. Было бы очень интересно проследить путем скрещивания близких форм генотипную формулу для интенсивности этой эмоции, и заранее можно предвидеть, что в состав этой формулы должны войти, по крайней мере, два гена (интенсивности мышечного тонуса и активности околощитовидной железы). Конечно, такое изучение осложняется возможностью фенотипных вариаций под влиянием внешней обстановки. Но, если бы удалось выработать методику для количественного микрохимического анализа метил-гуанидина в крови и получить массовые анализы крови у большого числа людей, мы могли бы построить соответствующие кривые вариаций и по числу вершин этих кривых разделить людей на группы по интенсивности эмоции страха.

Интересной задачей для будущих исследователей является анализ всех других эмоций: удовольствие, веселье, радость, восторг, вдохновение, неудовольствие, уныние, печаль, глубокая скорбь; застенчивость и стыд, надежда и отчаяние; тревога, забота, страх и ужас; раздражение, гнев и бешенство; зависть и ревность – все это разные формы более или менее близких между собою или далеких эмоций, и есть основания думать, что в основе каждой из них лежит отравление крови теми или иными специфическими ядами. Сходство между каждым сильным аффектом и отравлением весьма яркое. Сердце или неудержимо бьется и при сильнейшем аффекте (ужас, бешенство, надежда) может или буквально разорваться от переполнения кровью, или в других случаях внезапно останавливается (обморок при внезапной радости). В основе ряда эмоций лежит, без сомнения, усиленное выделение адреналина в кровь из надпочечников и соответствующее повышение возбудимости сосудосуживающих нервов – человек бледнеет, конечности его холодеют; в других случаях происходит, наоборот, расширение периферических сосудов, кровь приливает к лицу, что так характерно для разнообразных эмоций: происходит, по-видимому, отравление теми или иными веществами, действующими на сосудорасширяющие центры. Конечно, эти процессы могут быть объединены и непосредственным распространением нервного раздражения от рефлекторного процесса на сосудодвигательные нервы, но, по-видимому, значительную роль играет и химическая регуляция через посредство желез внутренней секреции, которым при тех или иных мозговых рефлексах передается возбуждение через вегетативные нервы. При конституционной ваготонии или симпатикотонии, т. е. при большей индивидуальной возбудимости пилокарпинового или адреналинового отдела вегетативной нервной системы, эмоции проявляются у разных людей совершенно различно и производят разной силы эффекты на общую деятельность организма. С другой стороны, люди с конституциональной гиперфункцией адреналиновой железы должны более ярко обнаруживать эмоции, связанные с повышением адреналина в крови, а эмоции, сопровождаемые выделением в кровь сосудорасширяющих гормонов, у них скоро потухают. Вероятно, уменье владеть собою и сдерживать свои эмоции с проявлениями расширения сосудов сводится к воздействию со стороны нервно-психической сферы на работу адреналиновой железы, и это воздействие определяется в значительной степени врожденными конституционными особенностями.

Выше мы привели данные, которые позволяют с некоторой вероятностью предполагать, что при эффективном завершении каждого рефлекторного процесса возникают перемещения простейших ионов в области окончаний двигательного нерва; весьма вероятно, что здесь изменяется реакция, т. е. отношение между H– и OH-ионами. И в результате этого раздражается дыхательный центр и вызывается состояния диспноэ или апноэ, столь характерные для разных эмоций. Но изменение реакции крови быстро выравнивается благодаря дыханию; если же оно происходит в лимфатической жидкости, то может долгое время держаться неизменным по ту или другую сторону от нейтрального типа. В особенности широки границы изменений реакции цереброспинальной жидкости, как показывают непосредственные измерения у человека. Между тем вряд ли можно сомневаться в том, что химические особенности цереброспинальной жидкости должны отзываться на нервной деятельности. Химические изменения происходят здесь непосредственно вследствие выделений различных нервных клеток, и, по-видимому, имеется специальная железа внутренней секреции: plexus chorioideus, которой приписывается существенная роль в выделении цереброспинальной жидкости и изменении ее давления и которая стоит, по-видимому, в связи с пилокарпиновой парасимпатической нервной системой. При эмоциях отрицательного типа (неудовольствие, горе, страх и т. д.) происходит, по Ю. Бауэру, усиленное выделение из plexus chorioideus и повышение давления цереброспиальный жидкости; у субъектов с конституционной астенией этой эндокринной системы на этой почве в результате сильных эмоций возникают более или менее тяжелые головные боли, для облегчения которых приходится иногда выпускать избыток цереброспинальной жидкости путем пункции. Еще античные философы связывали раздраженное или мрачное настроение с работой пищеварительных желез. Эти воззрения сохранились как в обычном словоупотреблении, так даже и в научной терминологии: мы до сих пор говорим о желчном настроении и меланхолии (черной желчи). Хотя прямых научных доказательств в пользу участия пищеварительных органов в определении тех или иных эмоций у нас немного (при сильных эмоциях наблюдаются иногда колики, в особенности резкие при наличии печеночных камней), но все же, может быть, за старым предрассудком скрывается более глубокий смысл.

Щитовидную железу Ю. Бауэр называет «мультипликатором, который вставлен в круговорот вегетативной нервной системы, причем она, с одной стороны, выполняет свою функцию под влиянием нервной системы, а с другой стороны, своею деятельностью повышает раздражимость не только вегетативной, но и анимальной нервной системы». Благодаря такому положению щитовидной железы становится весьма вероятным, что она принимает участие в возникновении эмоций. Под влиянием нервнорефлекторных процессов она выкидывает в кровь свои гормоны, которые действуют возбуждающе на другие рефлекторные акты: этому вмешательству химических процессов в процессы чисто нервного характера и должно, как нам кажется, соответствовать эмоциональное возбуждение. Какие именно эмоции связаны с щитовидной железой, мы в точности не знаем, но не подлежит сомнению, что при гипертироидизме общая аффективность сильно повышена, а при гипотироидизме эмоции почти отсутствуют.

Весьма вероятно, что химическая природа некоторых эмоций в значительной степени определяется компонентами инкретов половой железы. Подобно щитовидной, и эта железа тесно связана с нервной системой, и на деятельности ее отражаются самые различные нервно-психические процессы, в результате которых и происходит, очевидно, то или иное количественное и качественное изменение ее инкреции. Кастрация животных и человека самым резким образом отражается на эмоциональной сфере. Сравнивая эмоции быка, в периоде его полового развития, и вола или, с другой стороны, евнуха и страстного мужчину, мы можем проанализировать, в состав каких именно эмоций входят элементы половой железы. Гнев, ярость, энтузиазм, ревность выступают здесь на первый план; с другой стороны, страх, уныние, зависть и многие другие эмоции выражены более или менее одинаково как при наличии, так и при отсутствии половой железы.

Связь надпочечной железы с нервной системой также может считаться доказанной экспериментально. Кошек приводили в нервное возбуждение лаем собаки и наблюдали у них повышение содержания в крови адреналина, которое влечет за собою целый ряд воздействий на нервную систему, сосуды и пр. (Кэнно и де ла Рац). И для человека по многим данным можно судить об увеличении адреналина в крови при разных эмоциях, но более точных данных о связи адреналина с определенными эмоциями у нас не имеется. Весьма вероятно также эмоциальное значение гормонов гипофизы. Франкль-Хохварт, изучая психические изменения у субъектов с опухолями гипофизы, пришел к заключению о наличии связи между инкреторной деятельностью гипофизы и веселым настроением; правда, позднейшие исследования как будто поколебали эту теорию гипофизарных настроений.

Как своеобразную эмоцию следует, по-видимому, рассматривать и сон, так как целый ряд данных заставляют нас считать сон результатом некоторого отравления организма. И. П. Павлов в своих последних работах сводит сон к «внутреннему торможению условных рефлексов»[70]. В его опытах сон экспериментально вызывается у собаки, если применять к ней сильный условный раздражитель, напр. на еду, не сопровождая его принятием пищи. По-видимому, когда сильное раздражение проводится с периферии к определенному мозговому центру и не в состоянии здесь переброситься на отводящие пути, то вокруг центра скопляются какие-то химические вещества, приостанавливающие нервную деятельность. При небольших количествах этих веществ тормозится лишь небольшой участок вокруг того нервного центра, который, получая раздражения, не освобождается от них, направляя нервный ток к мускулам (или железам). При максимальном выделении соответствующих химических веществ тормозится вся деятельность мозга, и наступает сон. При некотором промежуточном количестве этих тормозящих веществ или, может быть, при выделении специфически действующих веществ тормозятся все приводящие и все отводящие нервные пути, и нервный ток идет только между мозговыми центрами, чему, как будет изложено в следующем отделе, соответствует с психологической стороны процесс мышления, не сопровождающегося восприятиями и движениями. Здесь для нас существенно отметить, что, с развиваемой нами точки зрения, процессы частичного торможения, внимания, мышления и сна, как имеющие, по всей вероятности, чисто химическую основу, могут быть отнесены к химико-психическим эмоциям. Индивидуальные особенности во всех этих отношениях должны быть в таком случае включены в понятие темперамента. Опыты И. П. Павлова определенно показали, что способность торможения, как частичного, так и общего (сна) весьма различна у разных собак. Непосредственное наблюдение показывает, что наряду с людьми и даже целыми расами, почти неспособными сосредоточить на чем-либо своего внимания на сколько-нибудь продолжительный срок, есть люди (и расы), обладающие высокоразвитой способностью внимания. Менее очевидно, что у разных людей и разных рас совершенно различны способности к сосредоточенному мышлению, так как со стороны нельзя узнать, идет ли процесс мышления у неподвижного, не реагирующего на раздражения субъекта; но все же вряд ли можно сомневаться в том, что и способность к мышлению индивидуально колеблется в резких пределах. Индивидуальные особенности засыпания, длительности и характера сна также резко различны, и здесь, может быть, было бы легче, чем по отношению к остальным тормозящим процессам, собрать сведения о наследственном характере этих особенностей. В литературе описаны случаи, когда люди довольствуются в течение всей жизни коротким сном – в 4–5 часов в сутки – легко засыпают и спят глубоко. Семейные обследования в этих случаях должны разъяснить, имеем ли мы здесь дело с наследственной особенностью темперамента.

Было бы очень желательно собрать данные по генетике эмоциональности. По отношению к собственной семье это могут сделать многие, хорошо знающие характер всех членов своей семьи за два или три поколения (т. е., по крайней мере, хорошо знающие характер своих обоих родителей, а также собственных взрослых братьев и сестер). Существенно отмечать в таких анкетах возрастные изменения для всех членов семьи; в особенности изменения в переходном возрасте от юности к половой зрелости и в климактерическом периоде у женщин. Для каждого из членов семьи должна быть отмечена прежде всего общая эмоциональность: ярко или бледно выражаются эмоции? Следует, впрочем, помнить, что люди, не проявляющие ярко своих эмоций, далеко не всегда характеризуются вялостью эмоций, а нередко лишь отличаются уменьем подавлять их проявление, пуская в ход задерживающие нервные центры; эту сдержанность следует отличать от вялости.

Второй вопрос, на который должна ответить генетическая анкета, это: какие эмоции особенно характерны для членов данной семьи? Кто именно проявляет особенно жизнерадостное настроение и как это настроение изменялось в различные периоды жизни? Для кого, наоборот, особенно характерно мрачное, подавленное настроение? Нельзя ли некоторых членов семьи назвать определенно оптимистами, а других – пессимистами? Кто проявляет особенно ярко эмоции гнева, страха, печали, радости и т. д.? У кого определенное эмоциональное состояние длится долгое время, у кого эмоции, вспыхнувши, быстро затухают? Кто обнаруживал яркую смену эмоциональных настроений, переходя от жизнерадостности в одном возрасте к мрачной подавленности – в другом?

Если при таком генетическом анализе семьи по эмоциональности будут также собраны данные по характеристике статического темперамента и наиболее характерных влечений всех членов семьи, то собранные таким образом материалы могли бы быть использованы наукой. Евгенический отдел Института экспериментальной биологии[71] был бы весьма признателен лицам, которые согласились бы прислать эти материалы для сравнительной разработки.


4. Конституционные типы темпераментов

Генетический анализ статического темперамента, влечений и эмоций в конечной цели ставит своей задачей расчленить отдельные особенности характера на самостоятельные единицы, наследуемые независимо друг от друга (гены). Конечно, здесь, может быть, более, чем в какой-либо другой области генетики, мы встречаемся с тем очень большим затруднением, что фенотипное проявление генотипных свойств темперамента в высокой степени зависит от случайностей внешней обстановки, которая, конечно, для каждого отдельного человека складывается совершенно своеобразно. И все же мы с полной уверенностью можем утверждать, что и по генотипному, не зависящему от внешних условий составу вряд ли можно встретить в настоящее время людей с одинаковым во всех отношениях темпераментом; разве только среди однояйцовых близнецов.

Наука не удовлетворяется, однако, таким окончательным анализом. И прежде всего практические цели требуют разработки классификаций темпераментов, установления ограниченного числа более или менее ясно обрисованных конституционных типов. Конечно, мы заранее должны примириться с тем, что деление темпераментов по типам всегда будет только условным, и всегда останется большое количество индивидуальных темпераментов, которые не уложатся ни в один из конституционных типов, а равно и в пределах каждого типа окажется значительное разнообразие. Это – неизбежная особенность всякой классификации, и было бы грубой теоретической ошибкой предъявлять к какой-либо системе конституций иные требования.

Можно было бы, пожалуй, в основу классификации темпераментов положить эволюционный принцип. С этой точки зрения следовало бы разработать учение о расовых темпераментах. Темперамент есть чисто зоологическое свойство, и при желании можно у разных видов в особенности млекопитающих животных найти типичные видовые особенности темперамента, очень близкие к особенностям тех или других людей. Мы знаем виды животных с чрезвычайно медленными реакциями (черепахи, ленивцы) и, наоборот, очень живых (многие птицы, мыши), легко возбудимые и флегматичные виды, знаем видовые различия во влечениях у разных животных; виды, особенно прожорливые, виды нападающие и убегающие от врагов, виды с особенно сильным половым влечением, с теми или иными материнскими и семейными влечениями, с влечениями к обществу (стаду) и одиночеству, с влечением к активности и играм. Народная наблюдательность различает у разных животных типичные для человека эмоции, оттуда известные сравнения: труслив, как заяц, храбр, как лев, бешен, как бык и т. д. Весьма вероятно, как это уже отмечалось нами, что и химическая основа всех этих видовых особенностей темперамента у животных в существенных чертах та же, что и у человека. Это обстоятельство создает возможность поставить проблему генетики темперамента на экспериментальную почву, избравши для скрещивания более или менее богатые разнообразием темпераментов виды, как, напр., собак разных пород.

Не подлежит сомнению, что у разных человеческих рас мы также можем подметить различия в темпераментах. Мелкие расы, стоящие на низкой степени культуры, дали бы для такого анализа очень интересный материал. Сравнивая особенности темперамента у жителей небольших тропических островов, находящихся в очень сходных внешних условиях и на одной и той же стадии культуры, мы, конечно, и здесь найдем типичные расовые особенности. Но чем крупнее раса, тем более среди ее представителей встречается различий в темпераменте, в особенности если раса смешанная, как все культурные расы. И, конечно, среди евреев мы найдем ту же гамму разнообразнейших оттенков темперамента, как среди норвежцев, китайцев или североамериканских индейцев или папуасов. Но все же мы можем даже великоросса из Владимирской губернии противопоставить по темпераменту жителю Полтавской губернии, охарактеризовать средний тип современного грека, армянина, неаполитанца, парижанина, провансальца, бретонца и т. д. И в такой характеристике далеко не все отличия темперамента будут зависеть от стадии культуры и политико-экономических условий существования данного народа. Но эволюционная история всех этих в высокой степени смешанных рас настолько сложна, что мы не в состоянии в ней разобраться сколько-нибудь точно, а потому и ставить расовый принцип в основу классификации конституционных типов было бы крайне непрактичным.

Медицина в настоящее время усиленно разрабатывает проблему типов физической конституции, преследуя при этом чисто практические задания: установить небольшое число ярко очерченных конституционных типов, которые, будучи широко распространены, отличаются друг от друга определенными комплексами важных с точки зрения медицины признаков. При этом ряд внешних и внутренних признаков, несомненно генетического происхождения, вроде, напр., окраски и строения волос, обыкновенно совершенно отбрасывается, так как очевидно, что их распределение в строгой корреляции с практически важными комплексами генов не стоит. С другой стороны, приходится мириться с тем, что вне немногих крупных конституционных типов остаются многочисленные более мелкие типы вплоть до индивидуальных конституций, а также и с тем, что наиболее распространенные комплексы генов часто представлены не полностью и распадаются. С теоретической стороны относительную прочность известных комплексов генов, на которой основано все учение о конституциях, можно объяснить всего проще одною из двух гипотез. Или соответствующие комплексы генов занимают определенные небольшие участки в одних и тех же из 24 парных хромосом человека, а потому при созревании гамет происходит обычно лишь обмен между целыми комплексами без расщепления и кроссинговера; может быть, к таким конституционным комплексам генов, целиком замещающим друг друга, следовало бы применить современное учение о «множественных аллеломорфах». Или в конституционных типах мы имеем дело только с кажущимся фенотипным расчленением признаков, а на самом деле в генотипе всему этому комплексу признаков определенной конституции соответствует один или немного генов, определяющих, напр., развитие той или иной эндокринной железы, функция которой сказывается на определении целого ряда внешних признаков, развитие которых зависит или непосредственно от этой железы или от других эндокринных желез, стоящих с данной железой в определенной корреляции. Роль эндокринных желез в определении медицинских типов конституции человека настолько очевидна, что эта последняя точка зрения при углублении наших знаний о функции эндокринных желез могла бы быть положена в основу учения о конституциях, как физических, так и химико-психических.

Конечно, мы еще не скоро соберем достаточно данных по изучению темперамента у десятков тысяч индивидуумов, чтобы поставить выделение наиболее стойких конституционных типов на строго научную почву. А пока, может быть, и уместно использовать многовековой эмпирический опыт, приводящий к установлению четырех обычных типов темперамента: холерического, сангвинического, флегматического и меланхолического. Мы уже видели, что в основе такой классификации лежит правильное расчленение по основным особенностям химико-психической статики темперамента.

Холерики и сангвиники характеризуются повышенной скоростью реакций; флегматики и меланхолики – пониженной. Возбудимость холериков и сангвиников, по-видимому, в равной мере повышена, но реакции холериков более устойчивы, а сангвиники легко утомляются; по-видимому, и те и другие отличаются гипертироидизмом и гипергонадизмом, обнаруживают сильные влечения и сильные, у холериков, может быть, сдерживаемые, эмоции. Флегматики могут быть охарактеризованы, как люди евнухоидного темперамента с низкой возбудимостью и с вялыми эмоциями и влечениями; эта конституция характеризуется недостаточным развитием половой и щитовидной железы. Меланхоликам можно приписать в отличие от флегматиков повышенную возбудимость и утомляемость, и этими особенностями они приближаются к сангвиникам, главным отличием от которых, кроме пониженной скорости реакций, у них является подавленное настроение вместо сангвинического веселого; стало быть, здесь можно подозревать, кроме частичного гипертироидизма, еще какую-то особенность гипофизы. Близость между сангвиническим и меланхолическим темпераментами подтверждается также частым соединением обоих у одного и того же субъекта в разные периоды жизни (маниако-депрессивный психоз). Возможно, что наряду с этими четырьмя конституциональными типами следует выделить еще пятый – средний, или нормальный.

Именно на последнюю точку зрения становится Ч.Б. Дэвенпорт в своем труде о наследовании темперамента (The feebly inhibited, 1915). На основании изучения нескольких десятков генеалогий он приходит к заключению, что все эти пять конституционных типов определяются различными комбинациями двух генов, из которых один E обозначает усилителя возбудимости, а другой С повышает угнетенное настроение до нормально-веселого. Таким образом, для нормального темперамента Дэвенпорт дает формулу – ееСС; для холерического – ЕЕСС, для сангвинического – ЕеСС, для флегматического – ЕеCc, для меланхолического – eеcc. Вряд ли можно сомневаться в том, что все эти формулы слишком примитивны, не удовлетворяют даже простейшим требованиям психогенетического анализа.

С другой точки зрения подходит к изучению конституциональных темпераментов немецкий психиатр Э. Кречмер[72]. Исходным пунктом для своего анализа он берет две типичных картины психических заболеваний – маниако-депрессивный и схизофренический психозы. Для первого в его яркой форме является характерной периодическая (циклоидная) смена возбужденно-веселого и подавленного состояния при обычно более или менее благополучном исходе заболевания; при втором – скачкообразные перемены темперамента в одном определенном направлении, заканчивающиеся обычно прогрессивным слабоумием. Подвергая подробному анализу своих пациентов обоих типов, Кречмер рисует очень сложную картину психических и физических свойств для каждого из них, а также для различных оттенков обоих типов. Далее, изучая родственников своих больных, а также состояния, предшествующие заболеванию, Кречмер находит возможным распространить те же два психологических типа и на совершенно «нормальных» людей и, в конце концов, приходит к тому заключению, что все люди, за исключением немногих отступающих групп, делятся по темпераменту на два типа: циклоидных и схизоидных, с различными вторичными подразделениями этих типов. Эти два основных типа темперамента Кречмер связывает с определенными типами физической конституции и приписывает схизоидный темперамент всем людям с астенической или атлетической конституцией и циклоидный темперамент – людям с пикнической конституцией. К группе с циклоидной и пикнической конституцией относятся, между прочим, общественные жизнерадостные люди, часто с выдающимися организаторскими способностями, трезвые реалисты, бытописатели, прозаики, натуралисты-наблюдатели, руководствующиеся главным образом зрением; из выдающихся людей автор относит сюда: М. Лютера, Г. Кёллера, Ф. Рейтера, мать В. Гёте, А. Гумбольдта, Ч. Дарвина, Р. Мейера, Бунзена, Л. Пастера, Р. Коха, В. Сименса (основателя электротехнич. промышленности), Мирабо, Блюхера и т. д. К группе с схизоидной и астенической или атлетической конституцией принадлежат одинокие, самоуглубленные люди, нередко странного, желчного или экзальтированного характера, лирические поэты, метафизики-теоретики, математики и музыканты; из общеизвестных имен Кречмер называет здесь Гейне, Вольтера, Ницше, Ибсена, Гауптмана, Стриндберга, Толстого, Достоевского, Шиллера, Микельанджело, Коперника, Лейбница, Ньютона, Фарадея, Канта, Спинозу, Руссо, Савонаролу, Кальвина, Робеспьера и т. д.

Анализируя генеалогии больных с ясно выраженным схизоидным психозом, Гофман пришел к выводу, что этот психоз определяется сочетанием трех особых генов; Т. И. Юдин предполагает для циклоидного психоза также три гена. Как будто отсюда можно вывести, что принадлежащие к соответствующим семьям схизотимики и циклотимики характеризуются одним или двумя из тех трех генов, которые, встречаясь совместно, определяют соответствующий схизоидный или маниако-депрессивный психоз.

Идея, положенная Кречмером в основу его классификации темпераментов, – стремление на основании анализа резких аномалий подойти к пониманию «нормальных» состояний, – представляет, конечно, значительный интерес. И вероятно, некоторое время будут увлекаться обрисованной им возможностью, на основании немногих легко уловимых внешних признаков пикнической (артритической) или астенической конституции судить о наследственных особенностях темперамента. Но пока это – лишь живо набросанные картины, далекие от научной обоснованности и ясности понятий. По-видимому, нам придется еще долго работать над углублением наших знаний по функции желез внутренней секреции, по их влиянию на химико-психические процессы и по их генетике, раньше, чем будет разработана обоснованная и имеющая действительно практическое значение классификация конституционных темпераментов.

Глава III
Нервно-психические особенности

Нервно-психическая деятельность, подобно химико-психической, регулирует поведение человека в связи с изменениями окружающей среды, но в противоположность последней она чрезвычайно специализирована и распадается на бесконечное число элементарных актов, притом же со своей физической стороны строго локализированных в определенных участках тела. Эти элементарные нервно-психические акты – рефлексы, материальным субстратом которых является непрерывная рефлекторная дуга, твердая нервная фибрилля, начинающаяся воспринимающим рецепторным органом чувства и заканчивающаяся отвечающим эффекторным концом в определенном двигательном или железистом органе. Благодаря своему твердому агрегатному состоянию рефлекторная фибриллярная дуга является одним из самых прочных образований в теле человека – не менее прочным, чем кости или соединительнотканные волокна сухожилий и связок – и, раз возникнув в организме, может сохраняться неизменной в течение всей жизни до самой смерти, не подвергаясь разрушению при самых разнообразных химических изменениях, происходящих при обмене веществ. Нервное раздражение, протекающее вдоль фибрилли с определенною скоростью, является, по-видимому, диффузионным током ионов в тончайшем поверхностном жидком слое протоплазмы, соприкасающемся с фибриллей. Этот нервный ток с физико-химической стороны, по-видимому, более или менее однороден для всех рефлекторных дуг, и во всяком случае величайшее разнообразие нашей нервно-психической деятельности объясняется не разнообразием физико-химических особенностей нервного тока, а чрезвычайной морфологической сложностью сети рефлекторных дуг в нашей нервной системе, перед которою вся совокупность телеграфных и телефонных проводов на земной поверхности кажется простою.

Часть своих рефлекторных дуг человек получает в готовом сложившемся виде по наследству от предков; им соответствуют врожденные безусловные рефлексы И. П. Павлова. Они более или менее сходны у всех людей, различающихся друг от друга в этом отношении не более, чем по другим структурам своего тела. Другая часть рефлекторных дуг формируется в течение жизни человека в зависимости от случайностей его существования, причем из жидких протоплазматических связей между частями врожденных фибриллярных дуг выпадают скелетные фибрилли, сначала непрочные и легко вновь растворяющиеся, а при повторных опытах – «запоминании» – приобретающие предельную прочность врожденных рефлекторных фибриллярных дуг; это – процесс образования условных рефлексов, так ясно анализированный с физиологической стороны И. П. Павловым. Физико-химические процессы диффузии ионов вдоль фибриллей здесь, по-видимому, те же самые, что и при безусловных рефлексах. Сравнительное однообразие физико-химической стороны нервной деятельности[73] является, по нашему мнению, резким контрастом с разнообразием химических процессов при химико-психической деятельности, которая, с другой стороны, не имеет столь сложной структурной основы[74].

Таким образом, особенности безусловных рефлексов, если мы их обнаруживаем у разных индивидуумов, являются по большей части наследственными, если только они не возникают вследствие более или менее случайных повреждений во время развития и жизни человека. Это относится как к элементарным простым рефлексам вроде коленного или зрачкового, так и к связанным в длинные цепи комплексам безусловных рефлексов, которые мы называем «инстинктами» и которые так изумляют нас у насекомых. У человека и высших позвоночных безусловные рефлексы и инстинкты отступают на второй план, и нервно-психическая деятельность здесь заполнена главным образом условными рефлексами, которые, как все благоприобретенные признаки, по наследству не передаются. Человек рождается на свет без всяких условных рефлексов, но он получает от своих родителей лишь определенные способности к образованию условных рефлексов в форме большего или меньшего количества более или менее способных к образованию новых рефлекторных дуг нейронов, расположенных в различных нервных центрах. Поэтому и по отношению к условным рефлексам, главной основе нашей нервно-психической деятельности, мы можем говорить о врожденных способностях.


1. Безусловные рефлексы и «инстинкты»

Ввиду того, что в жизни человека исключительно важную роль играют условные рефлексы, оказывается нелегким обнаружить в его нервно-психической деятельности такие рефлексы, с которыми он рождается и которые совершенно не изменяются в течение жизни, не поддаваясь влиянию опыта и научения. Безусловные рефлексы мы находим по большей части среди таких нервно-психических явлений, которые мы совсем не воспринимаем с их психической стороны, так как они не доходят до нашего сознания. Но было бы неправильным на этом основании исключать их из нервно-психической деятельности: мы должны лишь рассматривать их как самые элементарные, наиболее легко поддающиеся анализу нервно-психические акты. Когда мы наблюдаем у животных какие-либо рефлексы, мы никогда не можем сказать: сопровождаются они сознанием или нет. Основную функцию нервно-психической системы – служить регуляторами поведения животных в зависимости от изменения внешней среды – они выполняют в полной мере.

При исследовании нервных больных врачи всегда обращают внимание на определенные сухожильные рефлексы ноги: пателлярный, ахиллесов и трицепсовый. В некоторых случаях эти рефлексы оказываются значительно ослабленными, а иногда и совсем отсутствуют. Это может служить указанием на общее физиологическое состояние нервной системы, особенно в тех случаях, когда все три рефлекса одновременно ослабли. Но случается, что у того или иного субъекта отсутствует лишь один из этих рефлексов и ни о каком физиологическом заболевании не может быть речи. Тогда приходится заключить о конституциональном недостатке или выпадении определенной рефлекторной дуги. Нередко отсутствие этих рефлексов наблюдалось у субъектов с другими конституциональными недостатками, и Ю. Бауэр склонен рассматривать такое отсутствие рефлекса как определенную стигму дегенеративной конституции. Было бы в высшей степени интересно подвергнуть эти признаки полному генетическому анализу, определить на большом количестве субъектов % лиц, обнаруживающих отсутствие одного, двух или всех трех из этих рефлексов, и подвергнуть такому же обследованию полные семьи аномальных субъектов с целью выяснить законы менделирования этих признаков. Точное изучение корреляции между отсутствием признака и теми или иными симптомами дегенеративной конституции повысит интерес такого исследования для врача, который взялся бы за научную разработку этой темы. Столь же интересной темой является генетическое изучение корнеального и рвотного (на прикосновение к глотке или мягкому нёбу) рефлексов. Ю. Бауэр находит, что оба они могут отсутствовать и у здоровых людей, но чаще это отсутствие их оказывается стигмой общего, дегенеративного состояния.

Ю. Бауэр обращает далее внимание на широкое распространение среди тирольцев (как вполне здоровых, так и с признаками дегенеративной конституции) одного явления, которое он называет «псевдобабинским феноменом». При почесывании подошвы у большинства людей возникает сгибание пальцев ноги книзу, но у некоторых субъектов большой палец поднимается при этом кверху. Этот чисто спинномозговой рефлекс отличается от настоящего феномена Бабинского взрослых, при котором, по-видимому, играет роль некоторое поражение высшего церебрального механизма. По Ю. Бауэру, у новорожденных и грудных детей наблюдается нормально феномен Бабинского – реакция на щекотку подошвы поднятием кверху большого пальца с веерообразным растопыриванием остальных. С возрастом этот рефлекс подавляется вмешательством церебрального механизма через посредство пирамидных путей. При патологическом изменении последних феномен Бабинского восстановляется и у взрослых. Но псевдобабинский феномен, отличающийся отсутствием растопыривания пальцев, наблюдается в течение всей жизни у нормальных субъектов, у которых надстройка рефлекторной дуги до пирамидальных путей конституционально задержана. Семейное обследование подобных аномалий весьма желательно.

У Трёмнера[75] собраны указания на ряд подобных случайных аномалий рефлексов у совершенно здоровых людей, вроде сокращения брюшных кожных мышц при поглаживании ляжек и спины, что показывает на развитие здесь особой рефлекторной дуги, отсутствующей у большинства людей. Интересно также, что во многих случаях рефлекторные дуги на одной стороне тела развиты нормально, а на другой – соответствующие рефлексы отсутствуют. Этот факт напоминает другое более общее явление, также обнаруживающее наследственные вариации у разных субъектов: преимущественное развитие то правой, то левой руки.

Невролог, который взял бы на себя задачу подвергнуть детальному обследованию безусловные рефлексы у большого количества субъектов – напр., школьников – и в случае обнаружения у них тех или иных аномалий распространил бы такое же обследование на их родителей, братьев, и сестер, выполнил бы очень интересную и важную работу. Небольшая и недостаточно глубокая литература по этому, вопросу собрана в книге Ю. Бауэра «Die konstitutionelle Disposition zu inneren Krankheiten», Berlin 1921. При такой работе удастся, конечно, натолкнуться на многие методы невропатологического исследования больных и обнаружить те или иные стигмы дегенеративной конституции.

Другого рода исследование по генетическому анализу безусловных рефлексов могло бы быть проведено в родильных и воспитательных домах, где новорожденные и грудные дети содержатся при однообразных внешних условиях. Здесь можно было бы поставить наблюдения и эксперименты над первым проявлением безусловных рефлексов в области питания молоком матери, так и иного рода пищей с целью выяснить индивидуальные вариации безусловных рефлексов и подвергнуть их статистической разработке. При таком исследовании надо, однако, помнить о легкости образования условных рефлексов, благодаря чему можно легко впасть в ошибку.

Такое исследование было бы особенно желательно, потому что дало бы нам материалы по генетике вкуса и по физиологии одного из наиболее темных органов чувств. Параллельные эксперименты следовало бы поставить зоологам над безусловными рефлексами в области вкуса, напр. у гусениц бабочек, хотя бы у обыкновенного шелковичного червя. Переводя их от обычного кормления листьями тутового дерева на другую пищу (скорцонеру и пр.) мы, вероятно, могли бы выделить такие генотипы, которые обладают безусловными рефлексами исключительно к листьям тутового дерева, и такие, вкусы которых менее специализованы; таким образом можно было бы закрепить новые расы.

К экспериментам над животными придется прибегнуть для того, чтобы разъяснить генетику инстинктов. Дело в том, что у человека инстинкты играют совершенно второстепенную роль в сравнении, напр., с насекомыми. Поэтому нервные физиологи, изучающие нервно-психические явления у человека, так чуждаются понятия об инстинктах, приписывая ему какой-то нереальный метафизический характер; для биолога же это – определенный научный термин, который применяется к реакциям поведения животных, слагающимся из длинной цепи связанных между собою безусловных рефлексов, направляемых химико-психическим (напр., половым) влечением. Для пояснения можно указать на генетический анализ строительного инстинкта жуков-листовертов, проведенный М. П. Садовниковой в ее докладе на съезде русских зоологов в декабре 1922 года. У нас встречается несколько видов таких жуков: березовый, тополевый и осиновый долгоносики (Rhynchites betulae, Rh. populi, Ph. betuleti), а также Apoderus coryli и Attelabus curculionoides. До созревания половых продуктов они кормятся на листьях, не обнаруживая строительных инстинктов. Половое влечение, т. е., очевидно, изменение химизма крови, вызванное созреванием яиц, вызывает у самок ряд сложных безусловных рефлексов, различных для каждого из пяти указанных видов. Березовый листоверт-самка, в сопровождении самца, не участвующего в постройке, выбирает молодой листочек березы и прежде всего прокалывает его черешок, так что листок спадает (1-й безусловный рефлекс); затем обходит вокруг всего листка по его краю (2-й б. р.); прогрызает верхнюю часть листка поперек до средней жилки, начиная от края, причем разрез имеет вид стоячего латинского S (3-й б. р.); переходит на другой край и прогрызает вторую половину разреза, начиная от края также до средней жилки в виде лежачего латинского S (4-й б. р.); спустившись на нижнюю часть листка, держащуюся только на средней жилке, свертывает ее в продольную висячую трубочку (5-й б. р.); откладывает внутри трубочки несколько яичек (6-й б. р.); запечатывает нижний открытый конец трубочки (7-й б. р.) и улетает. При более подробном изложении можно было бы некоторые из перечисленных рефлексов разложить дополнительно на отдельные акты. Для всех особей Rh. betulae отдельные рефлекторные акты идентичны, но у других видов некоторые из них (напр., 3-й, 4-й, 7-й) выпадают или заменены другими. М. П. Садовникова наблюдала у трех видов долгоносиков возникновение 8-го безусловного рефлекса в цепи строительного инстинкта; а именно: некоторые особи по окончании постройки поднимаются на черешок листка и перегрызают его, так что трубочка вместе с отложенными яйцами падает на землю. Если бы оказалось возможным скрестить самок, перегрызающих черешок, с самками, выведшимися из тех трубочек, которые остались висеть на дереве, то мы выяснили бы, является ли рефлекс отгрызания черешка доминантным или рецессивным признаком. Таким путем, мне кажется, следует изучать генетику инстинктов, совершенно лишающихся при таком подходе мистического, нереального характера. Ясно, что во всем описанном ряде все рефлексы – действительно безусловные, врожденные, не требующие опыта и обучения, и все основаны на связанных так или иначе между собою рефлекторных фибрильных дугах, которые подобно другим морфологическим признакам входят в характеристику вида. Условным рефлексам здесь места нет.

У человека нечто подобное инстинктам можно найти лишь в половом акте и, пожалуй, в физиологии поддержания равновесия; в большинстве же случаев сложные реакции поведения у человека сводятся к ряду условных рефлексов. И даже в области автоматического поддержания равновесия, которое не совсем совпадает с понятием инстинкта, условные рефлексы, основанные на привычках и обучении, играют весьма важную роль. Все же мы с полным правом можем говорить о врожденной ловкости, способности к эквилибристике, которая также может быть в известной степени отнесена к психическим способностям. Не подлежит сомнению, что та или иная степень ловкости характеризует не только отдельного субъекта, но и целые расы.


2. Условные рефлексы

Условные рефлексы приобретаются каждым животным в течение его индивидуальной жизни и по наследству не передаются. Если бы требовались еще новые доказательства тому, что благоприобретенные признаки не передаются по наследству, то мы нашли бы их в самой ясной и недвусмысленной форме при изучении условных рефлексов. Все попытки доказать наследуемость условных рефлексов вытекают из незнакомства с точными методами генетики[76].

Но эта непередача потомству условных рефлексов отнюдь не исключает возможности говорить о врожденной способности образовывать те или иные группы рефлексов. Способности к образованию определенных условных рефлексов определяются следующими тремя факторами: а) закрепленным наследственно типом строения рецепторных нервных аппаратов; б) конституционным типом строения эффекторных нервных аппаратов, заканчивающихся в мышцах и железах, и в) большим или меньшим развитием разнообразных ассоциативных центров низшего и высшего порядков, которые могут вступать в связь как между собою, так и с предуготованными рецепторными и эффекторными органами. Скорость, с которою образуются новые условные рефлексы, т. е., с моей точки зрения, выпадают связующие твердые (из гидрожела) фибрилли внутри жидких (из гидросола) протоплазматических отростков, определяется, конечно, общими химическими свойствами данного организма, т. е. относится уже к химико-психическим свойствам его темперамента.


а) Рецепторные способности

В области каждого чувства несомненны различные индивидуальные и групповые вариации среди людей, хотя эти вариации далеко еще недостаточно исследованы. Исследование этих вариаций затрудняется тем, что острота чувств значительно изменяется вследствие упражнения, а потому сравнивать можно только людей, у которых нельзя ожидать резких отклонений в ту или иную сторону вследствие особенностей их жизни. Это относится прежде всего к осязанию. Нельзя сравнивать тактильных особенностей кончиков пальцев у чернорабочего с огрубевшими руками и скрипача. Может быть, наиболее правильно было бы обследовать в этом отношении школьников одного и того же возраста, разделяя обычно при этом и горожан и деревенских ребят. При помощи простых методов исследования, применяя тактильный циркуль, можно было бы в короткое время получить значительное количество данных о тактильной способности каждого пальца и других областей руки, построить вариационные кривые и наметить группы, а затем перейти к посемейному обследованию. Подбор особей с высоко развитым чувством осязания производится в практической жизни нередко, напр. в прядильной или швейной промышленности; скульпторы и музыканты также должны обладать обостренным осязанием. Вероятно, резкое расслоение типов должно наблюдаться среди слепых, так как при отсутствии зрения чувство осязания должно, благодаря упражнению, развиваться до возможных максимальных пределов, и слепые от рождения, у которых пальцы тем не менее не обнаруживают высокого развития осязания, очевидно, принадлежат к наименее одаренному в этом отношении генотипу. Интересно также исследовать в этом отношении осязание подошвы ног и других частей кожи, а также волос. Температурное и болевое чувства также должны быть различно развиты у разных людей, и во всех этих отношениях можно ожидать расовых отличий. Ю. Бауэр отмечает, что у китайцев и арабов болевая чувствительность резко понижена: такое же понижение болевой чувствительности наблюдается, по его данным, у некоторых психопатов и преступников.

Без сомнения, различно также и мускульное, или кинэстетическое, чувство, которое было бы весьма полезно подвергнуть обследованию с теми же предосторожностями, пользуясь, напр., методом сравнительной оценки тяжестей. И здесь у слепых можно ожидать особенно высоких и в то же время резко различных цифр. Совместно с чувством равновесия мускульное чувство играет существенную роль в определении направления при устранении зрения. И эти измерения можно было бы поставить в широких размерах, и опять можно было бы ожидать встретить здесь особенности, типичные для рас. Различия в остроте вкуса особенно резко сказываются при наблюдении густаторов, специалистов по оценке чая, вина и пр. Лица, стоящие во главе соответствующих отраслей торговли и промышленности, хорошо знают, что густатором нельзя «сделаться», им надо «родиться». Для разъяснения генетики вкуса было бы очень важно обследовать семьи хороших густаторов, которые, по-видимому, являются вообще редкими типами. Может ли специалист по оценке вкуса чая специализироваться также и на оценке аромата вин, или же здесь играют роль отдельные гены? На этот вопрос мы не можем дать ответа без специальных исследований.

Обоняние у современного культурного человека не играет особенно большой роли, и мы здесь также можем ожидать большого генотипного разнообразия. Наиболее высокое развитие этого чувства следует искать у специалистов – парфюмеров, у слепых, а также у кочевых и охотничьих племен. Франкль-Хохварт[77] показал, что у человека в некоторых семьях отсутствие обонятельного чувства (аносмия) может быть наследственным; ф. дер Гевен-Леонард[78] наблюдал у себя качественные особенности обоняния наряду с дальтонизмом. Тщательное посемейное обследование людей, выдающихся в том или ином отношении по своему обонянию, обещает много новых любопытных данных. Параллельные опыты со скрещиванием собак разных пород могут выяснить основания генетического анализа обоняния, применимые и к человеку.

Роль, которую играет в психике человека чувство слуха, очень велика. Достаточно указать на то, что при врожденном отсутствии слуха при обычных условиях не появляется и речи, и если глухонемые в специальных учреждениях и научаются говорить, то все же речь остается бедной и несовершенной, а вместе с речью несовершенно и логическое мышление. Полная глухонемота может возникнуть вследствие различных заболеваний в детском возрасте или в утробе матери; в таком случае, конечно, не передается по наследству. Но, по вычислению Ленца, из 50 000 глухонемых, живущих в Германии, не менее 1/4 получили ее как конституциональный признак от родителей. Так как нередко случается, что от двух нормальных родителей родятся конституционально глухонемые дети, обыкновенно заключают, что глухонемота обязана своим происхождением рецессивному гену; другие исследователи полагают, что здесь может быть замешано и несколько генов, среди которых имеется и доминантный ген. Установление точных генеалогий глухонемых, с точным занесением в генеалогию и всех нормально слышащих членов семейства, с указанием родственных браков, которые здесь, как и при всяком рецессивном наследовании, играют важную роль, представляется очень важным. Известно, что среди некоторых рас глухонемота распространена более, чем среди других: так, в Берлине на 10 000 евреев приходится 27 глухонемых, а на то же число не евреев – только 6: вероятно, здесь особенно большую роль играют родственные браки среди евреев. Однако не только полная глухонемота, но и ослабление слуха накладывает резкий отпечаток на психику. Обыкновенная причина этого поражения слуха – наследственный отосклероз, который обозначается в период полового созревания и неуклонно прогрессирует; значительная часть случаев отосклероза приписывается доминантному гену. Причиной ослабления и полного исчезновения слуха может являться и постепенная атрофия слухового нерва, также иногда являющаяся наследственной, но в других случаях возникающая в результате сифилиса и в таком случае по наследству не передающаяся.

При нормальном слухе могут быть наследственно различны его особенности. Есть люди, которые прекрасно слышат шумы, человеческую речь, но совсем не разбираются в музыкальных тонах: для них не существует музыки. Это наблюдается у многих вполне культурных и даже высоко одаренных людей, которые воспитывались в музыкальной среде. Обыкновенно принимают, что музыкальный слух есть рецессивный признак, и от брака между двумя супругами, из которых один обладает музыкальным слухом, а другой лишен его, в одних случаях все без исключения дети, а в других, по крайней мере, половина детей лишены музыкального слуха; а если оба родителя одарены, то и все дети также обнаруживают музыкальный слух.

Но музыкальный слух может иметь много градаций – вплоть до наивысшей степени одаренности: абсолютного слуха. Было бы очень интересно получить точные данные по семейному обследованию людей с абсолютным слухом. Каждая точная генеалогия субъекта с абсолютным слухом могла бы найти место на страницах «Русского евгенического журнала»[79].

Вряд ли можно сомневаться в том, что существуют и существовали ранее значительные расовые особенности музыкального слуха. В истории культуры разных народов музыка играет различную роль. Было бы неправильно думать, что расцвет музыки, который характеризует европейскую культуру за последние столетия, представляет собою лишь эволюционное развитие элементарной музыки древних культур.

Для многих исчезнувших рас современная музыка была бы, вероятно, совершенно недоступной, вследствие отсутствия музыкального слуха, как она остается недоступной и для очень многих – вероятно, значительного большинства – современных людей и рас, благодаря конституциональным особенностям их слуха.

Но среди всех чувств наибольшее влияние на психику человека оказывает, конечно, зрение.

Конституциональные особенности зрения нам известны значительно полнее, чем особенности других чувств, и в нашем распоряжении имеется гораздо более данных по генетическому анализу глаза и зрения, чем по отношению к большинству физиологических и морфологических признаков человека. К сожалению, эти данные относятся не столько к биологическим, сколько к патологическим признакам. Однако к последним вряд ли могут быть причислены самые обычные особенности зрения – близорукость и дальнозоркость.

Близорукость (миопия), как точно установлено в настоящее время, отнюдь не является результатом чтения на близком расстоянии в школьном возрасте, как думали еще недавно, но представляет собою типичную конституциональную особенность. Конечно, она не всегда зависит исключительно от чрезмерной кривизны хрусталика, но также и от кривизны роговицы и от расстояния хрусталика от ретины. В связи с этим генотип близорукости может в разных случаях определяться разными генами. Для некоторых случаев конституциональной миопии может считаться установленным, что она зависит от одного доминантного гена (Флейшер), в других случаях – от рецессивного гена (Штейгер, Клаузен, 1921), в третьих – от рецессивного гена, связанного с полом (Уорт и Освальд)[80].

Конституциональная природа чрезмерной дальнозоркости, сопряженной с неспособностью разглядывать ясно близкие предметы, также несомненна, но генетически разобрана менее подробно. Во всяком случае, собирание сведений по распределению близорукости и дальнозоркости в семьях с указанием возраста весьма желательно. Особенно интересно было бы изучить в этом отношении демографически целые расы, вычисляя процентное отношение уклонений того и другого рода от нормы. Представляется вероятным, что существовали и, возможно, существуют и в настоящее время целые расы с преобладанием близорукости или дальнозоркости.

Может быть, в настоящее время благодаря употреблению очков и оптических инструментов влияние миопии и гиперопии на психику и не сказывается уже резко, но не подлежит сомнению, что ранее дело обстояло иначе. Мы можем с уверенностью сказать, что раса, состоящая из близоруких, должна выработать совсем иную культуру, чем раса дальнозорких. Для первой из этих рас будет совершенно недоступна астрономия без инструментов, а стало быть, и техническое приложение астрономии, и астрология, и конкретное представление о дали, перспективе, может быть, и бесконечности. Наоборот, все близкое телесное, все, что можно ощупать и видеть в одно и то же время, займет преобладающее место, и из всех искусств для такого народа самым близким явится скульптура.

Наоборот, раса дальнозорких, особенно хорошо приспособленных к жизни на бесконечных равнинах, раса, по преимуществу кочевая, может при высокой культуре создать астрономию, приложить к искусству перспективу, построить грандиозные памятники, необозримые для близорукого глаза, создать учение о бесконечности и т. д. Когда мы читаем у Шпенглера, на любопытных характеристиках которого я остановлюсь позднее, противоположение греческой, арабской и египетской культуры, то невольно приходит в голову самое простое объяснение: культура Греции создана близорукой расой, египетская и арабская – расами дальнозоркими. Однако правильнее будет разобрать этот вопрос в связи с анализом работы высших нервных центров, так как возможно, что здесь замешаны конституционные расовые особенности, относящиеся к высшей нервной деятельности.

Ряд других особенностей глазного яблока – астигматизм, чрезмерно выпуклая роговица, косоглазие, помутнение роговицы, неправильное положение хрусталика, чрезмерно малая величина, атрофия ретины (Retinitis pigmentosa), атрофия зрительного нерва, атрофия сосудистой оболочки, глаукома, катаракт, прирожденная слепота, куриная (ночная) слепота и дневная слепота – принадлежат несомненно к генотипным конституциональным особенностям. Хотя их наследование, согласно менделевским законам, изучено более или менее полно, но все же для устранения нередких противоречий необходимо собирание семейных данных о наследовании всех этих признаков, которые, конечно, не могут не отзываться более или менее резко на психологических особенностях субъекта. Но все это – резко патологические особенности, в большинстве случаев возникающие сравнительно в поздний период жизни человека, когда большая часть условных рефлексов уже сложилась. Для нас поэтому значительно интереснее такая особенность, как дальтонизм – неспособность различать зеленый цвет от красного. Это – типичная биологическая, а не патологическая особенность. Люди, обладающие ею, могут всю свою жизнь считать себя вполне здоровыми и нормально зрячими, и только тщательное испытание обнаруживает у них отличие от нормального видения. Притом же эта особенность распространена очень широко, гораздо шире, чем обыкновенно думают, по Грэноу, ею обладают до 3 % мужчин и около 0,3 % женщин: по Ф. Гессу, цифра эта несколько преувеличена, включая в себя не только полных дальтонистов, но и людей, у которых различение между зеленым и красным цветом выражено лишь в очень слабой степени. Было бы очень любопытно установить, как меняется этот процент в различных расах. Вполне возможно допустить существование таких рас, у которых дальтонизм является вполне нормальным явлением, так как сам по себе он не влечет за собою существенно вредных для жизни последствий; но, вероятно, культура, которую создала бы такая слепая на красный и зеленый цвет раса, была бы несколько своеобразной: ввиду бедности различимых таким народом красок, он не мог бы, например, развить красочную живопись, и изобразительное искусство его ограничивалось бы лишь скульптурой и архитектурой. Было бы интересно также детально проследить, какое влияние дальтонизм оказывает на психику отдельного человека, в смысле обеднения зрительных образов. Наследственность дальтонизма – типичная для связанных с полом рецессивных признаков, как и для куриной слепоты или гемофилии, только процент пораженных женщин выше, вероятно, вследствие большей распространенности дальтонизма среди населения.

Останавливаться на таких свойствах глаза, которые, подобно окраске радужины, являясь строго наследственными, не оказывают заметного влияния на психику, здесь неуместно; но альбинизм при бесцветных и окрашенных волосах (генотипные формулы аа и ее) значительно ослабляет зрение, а стало быть, и влияет на психику, заставляет избегать солнечного света и таким образом определяет поведение и образ жизни. В Южной Америке существовало, а может быть, существует до сих пор, одно лесное индейское племя, для которого нормальным типом, по Реклю, был альбинизм. Следовало бы изучить, как эта особенность отразилась на образе жизни этого племени среди тропической природы и вечного солнца. Собирание генеалогий альбинизма весьма интересно в особенности по отношению к редкому сочетанию альбинизма глаз с окрашенными волосами, для которых Мансфельд допускает связанное с полом рецессивное наследование, в то время как у мышей и морских свинок соответствующий ген Е с полом не связан.


б) Эффекторные способности

Эффекторными органами нашего поведения являются, с одной стороны, мускулы, с другой – железы с наружной и внутренней секрецией. Для наших психических способностей особенно важное значение имеют волевые мышцы и эндокринные железы, а потому мы только на них и остановимся.

Наши мускулы имеют двоякую иннервацию, так как это не только органы движения, но и органы чувств, и не легко отличить в каждом отдельном случае, чему следует приписать ту или иную способность мускулатуры: развитию ее двигательной или чувствующей иннервации.

Анализ тончайшего нервного механизма человеческой руки заслуживает особенного внимания. Развитие руки, может быть, более, чем развитие какого-либо другого органа, сделало человека человеком, и расчленение иннервации руки сыграло важную роль в развитии человеческого мозга. Поэтому каждая мельчайшая подробность двигательного механизма руки заслуживает самого внимательного изучения. Предельные движения каждого пальца, пределы каждого поворота и сгиба должны быть тщательно изучены. Хиромантия не такая бессмыслица, как представляется с первого взгляда, и, действительно, много индивидуальных способностей, много черт характера может быть прочитано на руке, когда мы познакомимся во всех деталях с физиологией каждого отдельного движения. Пока мы можем только утверждать с полной уверенностью, что каждый человек имеет столь же отлично построенную руку, как различны лица всех людей, и что, кроме тех особенностей, которые возникают в результате того или иного рода деятельности, в руке есть очень много особенностей наследственных. Для каждого рода человеческой деятельности требуются специальные свойства руки, и дети, воспитанные в совершенно одинаковых условиях, распределяются по ремеслам («рукомеслам») и профессиям в значительной степени по врожденным способностям своей руки. Далеко не всякий ребенок может сделаться искусным портным, слесарем, кузнецом, столяром, токарем, часовщиком или хирургом. Еще яснее значение наследственных особенностей руки для представителей искусства – чистого или прикладного. Для художника, скульптора, гравера, кроме способных художественно воспринимать глаз и мозга, нужна способная и легко управляемая в своих движениях рука. Величайшие композиторы мира порою оказывались очень посредственными скрипачами, так как не умели достаточно владеть своими пальцами, хотя, вероятно, очень хотели бы этого и не пожалели бы времени для упражнений, если бы рассчитывали добиться полного успеха.

Конечно, имеются расовые особенности наследственных способностей руки, и среди племен, впервые сталкивающихся с цивилизацией, мы различаем племена, способные и неспособные к тем или иным родам ручной работы. Когда первобытные племена сталкивались между собою, решающую роль в длительной борьбе играли часто именно те или иные способности руки. В пределах каждого народа, когда создаются известные экономические условия, вызывающие дифференцировку классов, население распределяется по ремеслам, цехам, кастам и классам в значительной степени по врожденным способностям руки; и неудивительно, что цехи и касты так часто носят расовый и наследственный отпечаток: сын не только потому берется за ремесло отца, что получает от него орудия производства, навыки и клиентуру, но и потому, прежде всего, что получает от родителей соответствующий генотип руки, который при замкнутых внутри касты браках поддерживается в большой чистоте в длинном ряде поколений.

Исследователь, который взялся бы за проблему генетического анализа способностей человеческой руки, мог бы посвятить свою жизнь разработке этой проблемы и не раскаялся бы в выборе жизненной задачи. А пока основные элементы этого анализа еще не установлены, мы должны удовлетвориться посемейным обследованием самых общих способностей и изучить в этом отношении семьи лиц, особенно искусно владеющих рукою в какой-либо профессии.

Вторая группа движений, важных для определения психических способностей, это – мимические движения лица, головы, рук и всего тела. Часть этих мимических движений принадлежит к безусловным рефлексам и соответствует мимическим движениям животных, представляя, так сказать, врожденную форму бессловесной речи. Другая часть мимических движений вырабатывается в течение жизни. Как безусловные мимические рефлексы, так и способности к выработке условных рефлексов мимики различны у разных людей, и эти способности, конечно, наследственны. Средний английский ребенок, попавший с детства в Неаполь, конечно, не научится так совершенно говорить жестами, как это делают природные неаполитанцы. Расчлененность и выразительность мимических движений является способностью, особенно ценной для артистов, в особенности драматических и балетных, и многочисленные артистические семьи наших Садовских, Щепкиных, Музилей, Сальвини, Дункан и др. ясно свидетельствуют в пользу наследственности мимического таланта. В одних случаях мы видим при этом чрезвычайную выразительность лица, в других – преимущественно телесных движений. Любители театрального искусства должны были бы заботливо собрать полные генеалогии хотя бы наших русских артистов, отличавшихся выдающимися мимическими способностями, отмечая, однако, в этих семьях не одних лишь артистов, но и таких членов семьи, которые выделялись на других поприщах или ничем не выделялись; но и в последнем случае должно быть отмечено, были ли их мимические особенности выше или ниже среднего. В музеях театрального искусства должны собираться коллекции портретов всех членов рода знаменитых артистов, и когда-нибудь будет написана любопытная иллюстрированная книга по генетике мимического искусства в семьях великих артистов. Доклад на эту тему в Русском евгеническом обществе и статья в нашем журнале были бы весьма желательны.

Значительно более сложной и еще более важной темой является генетический анализ вокальных способностей человека. Способность издавать членораздельные звуки в высшей степени характерна для человека. Сочетания этих звуков в слова и мелодии слагаются, конечно, в течение жизни, но способность к их произведению – прирожденная и зависит прежде всего от расчленения иннервации гортанных и др. мышц. В любой вокальной школе можно без труда подметить, как различны прирожденные способности к воспроизведению музыкальных тонов голосом, вне зависимости от упражнения и от тех или иных свойств музыкального слуха. Мы могли бы каждого певца в консерватории и каждого члена его семьи охарактеризовать пределами доступной для него гаммы и богатством расчленения этой гаммы могли бы выделить тех, которые отличаются самыми яркими особенностями, и выяснить, у каких членов его семьи эти особенности проявляются. Как наследуется низкий и высокий голос, сопрано, тенор, бас и все их оттенки? Для любителя вокального искусства, интересующегося историей русской оперы, это было бы очень привлекательной темой для исследования[81].

Но не только вокальные способности прирожденны, а также и способности к производству членораздельных шумов, столь важных для языка. Может считаться установленным, что явные недостатки речи, как нерасчленение известных согласных, равно как и заикание, наследственны. В учреждениях, которые имеют своею целью исправлять недостатки речи, могла бы быть сделана попытка анализировать детально эти недостатки и выяснить их генетику, исследуя обоих родителей, братьев, сестер и детей тех лиц, которые обращаются к ним за советами. Всякая точно установленная и подробно описанная генеалогия такой семьи может найти место на страницах нашего журнала.

Не подлежит сомнению, что имеются не только индивидуальные, но и расовые особенности произношения. Различия в выговоре в каждой местности, где все население говорит, напр., по-французски, объясняются, конечно, прежде всего подражанием и являются результатом географического распространения и местной эволюции языка. Но, кроме того, в местностях, где все смешанное по происхождению население говорит с детства на одном и том же идиоме языка, можно отметить расовые особенности произношения. Особенно резко, как говорят, выступают эти генетические особенности произношения у представителей резко отличных рас – негров, китайцев, малайцев и т. д., с детства говорящих по-английски. Очень многие евреи, говорящие с детства исключительно на языке местного населения, легко обнаруживают свое расовое происхождение особенностями выговора. Такие особенности выговора у разных ответвлений еврейской расы отмечались еще в Библии. Во всех этих случаях мы имеем дело, конечно, прежде всего с тончайшими изменениями иннервации и расположения отдельных мышечных пучков гортани и прилежащих частей, принимающих участие в образовании звуков и шумов.

Огромное влияние на психику оказывает более или менее дифференцированная иннервация желез внутренней секреции. Что у собак встречаются индивидуальные и групповые особенности в иннервации слюнных желез, в этом легко убедиться из опытов И. П. Павлова и его сотрудников над условными рефлексами. К сожалению, мы до сих пор знаем еще очень мало об иннервации эндокринных желез. Но то обстоятельство, что наряду с людьми, обнаруживающими однородные, упрощенные, хотя порою и очень сильные эмоции, мы встречаем других людей с чрезвычайно дифференцированными оттенками эмоций, позволяет заключить о наличии в этом отношении индивидуальных и расовых особенностей. Во всяком случае, величайшие артисты резко отличаются в этом отношении от людей среднего типа. Конечно, еще не скоро выяснится, действительно ли такая дифференцировка эмоций объясняется особенностями иннервации эндокринных желез, но за изучение наследственности артистического богатства эмоций можно было бы взяться уже и в настоящее время.


в) Анализаторские способности

Когда мы говорили о наследственных (рецепторных) способностях, мы неизбежно должны были порою от особенностей, зависящих непосредственно от строения органов чувств в прямом смысле этого слова, переходить к анализаторским способностям, связанным со строением анализаторских центров в коре большого мозга. И. П. Павлов, который так много сделал для выяснения анализаторской функции, неоднократно[82] указывал, что здесь еще очень трудно избежать смешения между периферическим и центральным отделами всего воспринимающего аппарата. Чтобы раздражение от зеленого цвета было воспринято, нужно, чтобы оно, как таковое, подействовало на ретину; но при дальнейшем ходе по нервным путям оно может или смешаться со всеми остальными цветовыми раздражениями, или, пройдя через анализаторские центры коры большого мозга, найти свой особый специфический путь к определенным эффекторным органам, напр., к слюнной железе при соответствующем условном рефлексе. Одно дело, когда собака воспринимает звуковой тон в 800 колебаний в секунду и реагирует на него так же, как на всякий другой тон, и совершенно иное, когда она этот тон выделяет из всех других и только на него реагирует секрецией слюны. В первом случае различны только пути, ведущие от чувствительных окончаний к одному общему чувствительному центру, который связан условными или безусловными связями с различными эффекторными органами; во втором случае для каждого раздражения имеются в коре большого мозга особые центры, связанные независимо от близких чувствительных путей со всеми двигательными путями, причем эти связи могут, независимо от других, то замыкаться в новые условные рефлексы, то тормозиться. Работы Мунка и др., в особенности утонченные опытами с условными рефлексами, произведенными в лаборатории И. П. Павлова, показали, что анализаторы, относящиеся к определенным органам чувств, занимают совершенно особые участки в коре большого мозга: анализаторы зрения и слуха помещаются в коре задней половины больших полушарий, занимая здесь не совсем строго разграниченные области, анализаторы чувства обоняния – в обонятельных лопастях, мускульного, или кинэстетического, чувства – в коре передней части больших полушарий. Исследования супругов Фохт выяснили более тонкую структуру ряда концентрических слоев, по-видимому, также анализаторских слоев нервных центров, имеющих разное функциональное значение. Вероятно, каждому вычленяемому раздражению, напр. тону в 800 колебаний, соответствует в концевом отделе анализаторского центра особый нейрон или, по крайней мере, особый дендрит с несколькими вполне закрепленными, безусловными, и несколькими факультативными условными нервными связями. Ясно, что при таких условиях емкость отдельных анализаторских центров, определяемая количеством нейронов и разветвлениями их дендритов и нейритов, является у разных организмов, в частности у разных человеческих рас и у разных представителей одной и той же расы, различной величиной и характеризует наследственную конституцию каждого отдельного человека. Человек, рождающийся с определенной емкостью данного анализаторского центра, может в течение жизни в зависимости от образования тех или иных условных рефлексов развить соответствующие анализаторские способности лишь до известного предела, между тем как предел анализаторских способностей для другого человека может оказаться значительно выше или значительно ниже. Опыты И. П. Павлова над собаками, опыты Иеркса и др. американских бехевиористов, а у нас М. П. Садовниковой над поведением различных лабораторных млекопитающих и птиц установили с полною ясностью индивидуальные пределы анализаторской способности для каждой отдельной особи. Было бы весьма интересно присоединить сюда и семейное обследование. Если подобрать двух собак, самца и самку, у которых после определенной тренировки в известный срок можно вызвать различение между двумя очень близкими тонами, которые другими собаками при тех же условиях не различаются, то, вероятно, путем скрещиванья мы могли бы закрепить эту способность в их потомстве, если не сразу в первом же скрещиваньи, то путем отбора гомозиготов в одном из следующих поколений.

То, что выше, в предшествующем отделе, было сказано о конституционных способностях густаторов, людей с особенно развитым музыкальным слухом и пр., следовало бы подробнее развить именно в настоящем отделе. Все люди, обладающие цветным зрением, способны воспринимать различные цвета, но не все способны к одинаково тонкому различению их. В некоторых случаях причина этого лежит в недостатке опыта, но за известными пределами никакая тренировка не в состоянии повысить способности различать близкие цвета в той мере, в какой их различают наиболее одаренные художники-колористы. То же самое можно сказать об анализаторских способностях великого композитора и средне одаренного по музыкальному слуху человека: у первого наследственная емкость центра слуха значительно выше, вероятно, нейронов в нем больше, и они обладают более высокой способностью ветвиться.

Все виды и даже крупные группы животных мы можем разбить на различные конституционные группы в зависимости от преобладающего развития у них тех или иных анализаторских центров. Рыбы принадлежат к преимущественному осмотическому типу, у дневных птиц преобладает зрение, из млекопитающих собаки широко пользуются обонянием, ночные хищники – преимущественно слухом, летучие мыши – осязанием и т. д. Конечно, такие конституции могут быть найдены и у различных людей. Анализаторская деятельность лежит в основе процесса запоминания, и характер этого процесса у разных людей зависит главным образом от того, какие анализаторские центры развиты у данного лица более других. Педагоги могли бы на большом материале поставить интересное экспериментальное исследование. Следует давать школьникам для заучивания четыре строфы одного и того же стихотворения, причем одну строфу заучивать молча по слуху, другую молча по зрению, а две остальных также по слуху и по зрению, но повторяя вслух слова, т. е. помогая запоминанию кинэстетическим чувством. Относительная скорость запоминания этими способами даст приблизительную оценку сравнительного развития слуха, зрения и кинэстетического чувства и позволит определить конституциональный тип ребенка. Само собою разумеется, следует также выяснить, как эти коэффициенты у одного и того же ребенка меняются с возрастом, чтобы получить возможность сравнивать эти коэффициенты у разных членов одной и той же семьи, и приступить к проблеме менделистического расщепления этого признака.

Интересно было бы также собрать точные генеалогические сведения о лицах с выдающимися анализаторскими способностями по какой-либо области органов чувств.

Конечно, у художников и скульпторов должны быть высоко развиты анализаторские центры зрения, у художников-колористов – специально центры цветного зрения, у музыкантов – центры слуха и так далее. Родители или братья и сестры выдающегося художника могут сами и не быть художниками, могут быть и конституционально лишены способности к живописи, если у них отсутствует, напр., соответствующая способность движений руки или если они близоруки. Но возможно, что анализаторская зрительная способность у родственников художников выльется в другую форму, если они, напр., занимаются с успехом систематикой растений, или орнитологией, или же часовым мастерством и т. д. Внимательное изучение занятий родственников музыкантов порою может открыть нам совершенно неожиданные формы, в которые выливается анализаторская способность слуха.


Подобно чувствительным анализаторам должны существовать такие же моторные анализаторы, предназначенные для вычленения работы каждого отдельного мускула (или части железы) и, подобно чувствительным анализаторам, соединяющиеся условными или безусловными связями с теми или иными чувствительными или центральными аппаратами. И здесь следует допустить различную наследственную емкость отдельных моторных центров, которые определяют расчлененную подвижность руки, типической мускулатуры, гортани и т. д. Но об этом мы уже говорили в предшествующей главе.


г) Синтезаторские способности

Наблюдая, как реагирует собака на своего «хозяина», мы убеждаемся, что одна и та же реакция происходит в ответ на самые различные частичные раздражения: вид хозяина, зов его, звук его голоса, запах платья и пр. Совершенно иная двигательная реакция происходит в ответ на раздражение от «чужого», – опять-таки безразлично будет это раздражение зрительным, слуховым или обонятельным. Опыты И. П. Павлова показали, как разнообразны могут быть те условные рефлексы, которые заканчиваются одной и той же двигательной и железистой реакцией на «пищу». Очевидно, что раздражения, вычленяемые в анализаторских центрах от «пищи», «чужого», «хозяина», синтезируются в одном общем центре, подходя к нему с разных сторон, и отсюда уже идет один общий путь к тому или иному двигательному центру, заведующему ответным движением. С морфологической стороны получается схема мультиполярного нейрона, который принимает с разных сторон значительное количество разветвленных дендритов и отпускает от себя один общий нейрит.

С психологической стороны этой картине мультиполярного нейрона соответствует у нас систематический образ: «пищи», «чужого», «хозяина». Самонаблюдение показывает нам, что в нашей психике в течение жизни в результате внешних раздражений, которые подвергаются расчленению в наших анализаторских центрах и вызывают все более и более накопляющиеся условные рефлексы, возникают многочисленные объединяющие образы, каждый из которых вызывает одну и ту же двигательную реакцию в форме различных мускульных движений, железистых выделений, эмоций (т. е. химических изменений крови, с нашей точки зрения), и прежде всего в форме определенного сокращения мышц гортани – слова. Каждому образу, определяемому особым словом, в нашем мозгу должна соответствовать особая, вероятно, мультиполярная ганглиозная клетка (или, может быть, часть клетки с собственным дендритом и частью пучка фибриллей, проходящих в нейрит), связанная при помощи приобретенных при жизни дендритных скелетных фибриллярных связей с фибриллями конечных веточек разнообразных анализаторов, также сложившимися в течение жизни. Нейрит такой мультиполярной клетки ведет, вероятно, не непосредственно к вычлененному при жизни эффекторному нервному волокну определенного мускула, а распределяется по нескольким двигательным эффекторным синтезаторским нейронам, один из которых вызывает соответствующие мимические движения, другой – железистые, третий – сокращения гортанных мышц, соответствующие определенному слову.

Таким образом, в мозгу человека и, вероятно, всех высших животных, обладающих богатой жизнью условных рефлексов, мы должны предполагать наличие большого количества чувствующих и двигательных рецепторных и эффекторных синтезаторских центров, соответственно числу отдельных образов и отдельных комплексов ответных движений.

Человек рождается на свет с еще не заполненными синтезаторскими центрами, которые получают те или иные связи только при жизни в зависимости от внешних условий. Но не подлежит сомнению, что емкость синтезаторов каждого отдельного мозга, как и число входящих в его состав нервных клеток, строго ограничена наследственным типом строения мозга. Обучение, образование условных рефлексов, может увеличить число фибриллярных связей, но не может изменить числа самих центров, клеток. Наблюдается определенная генотипная емкость синтезаторских центров у каждого отдельного человека и определенная расовая емкость. И, конечно, в эволюции человека из обезьяноподобных предков развитие емкости этих центров сыграло особенно важную роль.

На первом месте среди этих объединяющих центров стоит, конечно, центр речи с его сенсорным и моторным отделами. Мы хорошо знаем, что образы могут возникать и без слов, а потому вправе допускать наличность «образов» и у животных. Но полную определенность у нас получают образы только в соединении со словами, и только при наличии членораздельного языка мы можем ожидать развития и точной дифференцировки образов. Богатство речи является наиболее ясным мерилом богатства синтезаторских центров. Не подлежит сомнению, что емкость центра речи является врожденным, конституционным признаком. Конечно, богатство речи и богатство образов, которые выражаются словами, в значительной степени зависят от воспитания и обучения, так что человек с высоко развитым центром речи может до конца жизни не заполнить его емкости. Но, сравнивая язык учащихся в старших классах школы, живущих в однообразных условиях и получающих одно и то же образование, мы убеждаемся в чрезвычайном разнообразии речи в зависимости от индивидуальности. Речь малокультурных народов бедна не только потому, что их язык не разработан литературно; выучиваясь с детства чужому языку, туземные дети, даже с самого рождения попадающие в семью культурных европейцев, вероятно, все же не научатся выражать на богатом языке все доступное этому языку богатство образов. Конечно, для того, чтобы утверждать это с полной достоверностью, надо поставить соответствующие исследования и эксперименты. Но относительно слабо одаренных европейцев такие эксперименты ставятся у нас нередко и известны каждому педагогу.

Я знал одну девушку, которая 15 лет попала прислугой в культурную патриархальную семью и прожила с нею 25 лет. Как только она появилась, старшие дети и их воспитательница начали обучать ее грамоте. Она имела много свободного времени, считаясь членом семьи, и по нескольку часов в день читала и писала в течение всех этих 25 лет, имея отдельную комнату, где никто не мешал ее занятиям. В течение ряда лет ей давались уроки; все учебники подраставших детей и вся библиотека русских писателей предоставлялась в ее распоряжение. Читать она очень любила, прочла все романы Льва Толстого, всего Тургенева, Гончарова и др. Она часто – ежемесячно – бывала в театре, предпочитая драму и комедию. Но и через 25 лет она, принявшись в третий раз за «Войну и мир», читала вслух по складам и писала по разлинованным косыми линиями тетрадкам каракулями и с грубейшими ошибками, хотя почти каждый день все-таки что-нибудь списывала. Ее язык оставался чрезвычайно бедным, элементарным. Когда в конце этого периода она решила написать «роман» (выросшие за это время в семье дети уже писали и печатали), у нее вышло несколько страничек с бестолковыми, мало связанными, бедными фразами. Я думаю, все ее чтение было чисто механическим; у нее имелись налицо достаточно удовлетворительные анализаторы, как рецепторные, так и эффекторные, но большинство произносимых ею вслух слов не связывались с определенными образами в ее синтезаторском центре речи, а потому и чтение ее не могло быть беглым: не хватало готовых эффекторных синтезаторов для произнесения каждого слова. В других сношениях при исполнении своей несложной и не отнимавшей много времени работы (уборка комнат в небольшой квартире при семье из 4–5 лиц), она производила впечатление нормальной средней женщины; но я не сомневаюсь, что другая, более одаренная, девушка при тех же самых условиях смогла бы в высокой степени развить свою речь и стать вполне развитой и культурной. Емкость ее центра речи была очень низка и заполнилась в самом начале обучения.

Педагоги, заинтересовавшиеся генетическим анализом, могли бы поставить любопытные исследования по вопросу о емкости центра речи. В школе, в особенности в старших выпускных классах, где ученики пишут самостоятельные сочинения, следовало бы произвести подсчет слов, употребляемых каждым учеником. Весьма вероятно, что обнаружилось бы резкое различие, выражаемое в точных цифрах. Так как через смешанные школы по большей части проходят все дети данной семьи, можно было бы получить посемейные данные, по крайней мере, для одного поколения. И хотя здесь должно встретиться явление менделевского расщепления, все же, думаю я, средние для разных семей могут быть резко различными.

На примере центра речи можно легко убедиться в независимости рецепторных и эффекторных синтезаторских центров. Богатство образов, выражаемых словами, не зависит от количества словесных знаков, которыми каждый образ может быть выражен. Способность к обучению иностранным языкам предполагает большую емкость двигательного, эффекторного отдела центра речи. Емкость этого отдела также весьма различна у разных людей и не всегда совпадает в своем развитии с емкостью рецепторного отдела центра речи – с богатством словесных образов. Немало найдется писателей, которые в высоком совершенстве владеют родным языком, но совсем не знают чужих языков и мало способны к их усвоению. С другой стороны, нередко встречаются люди, свободно болтающие на нескольких языках, но обнаруживающих крайнюю бедность словесных образов. Эта способность к изучению иностранных языков также подлежит самостоятельному генетическому анализу.

Отдельно от центра речи стоит центр счета, точно так же с различною емкостью у разных рас. Известно немало примитивных племен, в языке которых имеются обозначения лишь для 1, 2, 3, не далее[83]. И это, конечно, не потому, что практическая жизнь не поставила перед ними задачи более сложного счета, и не потому, что эти племена не знакомы с письмом и не имеют учебников арифметики и школьного обучения.

В каждой начальной школе, даже у культурных народов, найдутся дети, совершенно не способные к счету и едва справляющиеся с таблицей умножения, и другие, которым счет дается поразительно легко. Было бы очень интересно собрать генеалогические данные о семьях выдающихся счетчиков, с огромной емкостью счетного центра. Один из известных счетчиков, выступавших на арене, сообщил мне, что его отец был бухгалтером, счетоводом, стало быть, также обнаруживал склонность и способность к счету.

Кроме слов и чисел обобщенные образы находят себе конкретное выражение также в виде пространственных (геометрических) знаков, которые могут быть осуществлены движениями тела и рук. Простейшую форму таких пространственных образов американским исследователям удалось уловить и у животных, в особенности Иерксу путем выработанного им метода множественного выбора[84]. Животным предлагается делать выбор из десяти ящиков, причем только один из открытых в этом ряду ящиков ведет к пище, служащей наградой за правильный выбор. Этот единственный правильный проход, место которого в ряду изменяется от опыта к опыту в зависимости от числа открытых дверей, намечается для всех опытов по определенному пространственному плану. Животные научаются выбирать то самый левый из открытых ящиков, то самый правый, то средний, второй справа и т. д. Можно, пожалуй, представить себе, что мы здесь имеем дело со способностью анализатора зрительно-пространственных отношений вычленять отдельные признаки и отвечать на них условными пищевыми рефлексами. Новейшие исследования М. П. Садовниковой над поведением птиц в аппарате множественного выбора показали, однако, что здесь дело обстоит сложнее, так как отдельные решенные проблемы (выбор правого, левого, среднего ящика) удается сочетать с определенными знаками (белая бумага, черная лента), и уже на эти зрительные знаки получаются условные рефлексы в форме правильного выбора то левого, то правого, то среднего ящика. Таким образом, приходится заключить, что уже не в анализаторских, а в синтезаторских пространственно-геометрических мозговых центрах птицы образуются знаки, соответствующие в психической жизни человека образам: «левый», «правый», «средний», подобно тому, как у собаки мы должны здесь допустить знаки, соответствующие образам: «пища», «хозяин», «чужой». И здесь эти знаки образуются, по-видимому, в особых нейронах, которые связываются, с одной стороны, условными фибриллярными связями с пространственно-геометрическими анализаторами и с любыми зрительными раздражениями (черная лента, белая бумага и пр.), а с другой – с соответствующими синтезаторскими моторными нейронами ориентировочных движений налево, направо, в середину. Правильная ориентировка в пространстве по отношению к гнезду и пр. играет в жизни птицы столь важную роль, что нас не должно удивлять здесь сложное устройство соответствующих механизмов условных рефлексов.

У человека пространственные обобщенные образы могут находить себе выражение в форме начертания геометрических фигур, которые нелегко поддаются словесному обозначению. Способности к накоплению геометрических образов у людей весьма различны, что можно без труда заметить на любом уроке геометрии. Если геометрия на плоскости доступна еще довольно широким слоям населения, то на уроках стереометрии заметна уже резкая дифференцировка. Лишь немногие из окончивших среднюю школу могут по своим способностям попасть на физико-математический факультет, и среди них только отдельные лица становятся настоящими геометрами, – конечно, только те, у которых синтезаторские центры пространственно-геометрических отношений отличаются особенной емкостью.

Другого рода центр мы должны допустить для накопления отвлеченных алгебраических величин и функциональных образов, высокое развитие которого характеризует выдающихся специалистов по математическому анализу и по теоретической физике, а основные элементы которого должны быть налицо у всякого школьника, успешно справляющегося с началами алгебры. Эти образы находят в условных знаках более простое конкретное выражение, чем в произносимых или написанных словах.

Счетные, геометрические и алгебраические способности обыкновенно объединяются под общим названием математических; но весьма вероятно, что каждому из них соответствует самостоятельный синтезаторский центр. Решить этот вопрос на основании чисто физиологических или психологических данных удастся не скоро. Но генетический анализ дает нам более простой и быстрый метод. Необходимо собрать данные о выдающихся представителях математической науки. Все ли они одинаково богаты счетными, геометрическими, алгебраическими и функциональными образами или, будучи исключительно одарены в одном отношении, они бедны или не выше среднего уровня в другом? Какие из этих четырех способностей развиты выше среднего у братьев, сестер, родителей и других родственников выдающихся математиков? За такую тему может взяться только математик, обладающий сам ясным представлением о различных направлениях математической мысли. С другой стороны может подойти к той же проблеме учитель математики в средней школе, сравнивая способности учеников к арифметике, геометрии, алгебре и тригонометрии и подмечая семейные сходства между ними в этом отношении; всегда ли хорошие по арифметике в низших классах ученики обнаруживают такие же способности и по остальным отделам математики в высших классах.

Есть еще одна группа синтезаторов, которая в двигательной области находит конкретное выражение не в виде слов: это – музыкальные образы, объединенные сочетания звуков. Есть люди с хорошо развитым слухом, способные различать отдельные тоны, которые с удовольствием слушали музыку, но оказываются совершенно не в состоянии удерживать в памяти музыкальные образы, мелодии, несмотря на постоянную тренировку, и которые даже не понимают, как такое запоминание возможно. Для других – эти образы хорошо знакомы. У великих композиторов емкость музыкальных синтезаторских центров огромна, и мелодии являются для них вторым языком, на котором они могут разговаривать, пользуясь теми или иными готовыми моторными синтезаторами. Только специалисты-музыканты могли бы обследовать в этом отношении семьи крупных композиторов.

Можно было бы говорить и о других синтезаторских центрах, напр. о центре абстрактных образов, емкость которого у разных людей, как показывают и патологические данные, весьма различна и изменяется независимо от собственно центра речи, являясь как бы дополнительной надстройкой над ним; но я не буду на этом останавливаться.


д) Межцентровая деятельность.

Физиологическое направление в психологии и в особенности работа русских физиологов приучили нас к разложению всей нервно-психической деятельности на отдельные рефлексы. При таком анализе вся наша нервно-психическая деятельность разлагается на отдельные процессы, начинающиеся на воспринимающей периферии, проходящие через анализаторские, а затем через синтезаторские сенсорные центры к моторным синтезаторам, анализаторам и заканчивающиеся сокращением мускула или выделением железы. Морфологическую основу этих процессов мы могли бы представить себе на схематической модели в виде параллельных вертикальных нитей, по которым от органов чувств к мускулам и железам идет нервный ток, перескакивая иногда по связям с одной нити на другую. Но на этих вертикальных линиях лежат синтезаторские центры, которые все связаны между собою сложною горизонтальною сеткой. По этим межцентровым связям может протекать нервный ток, по-видимому, того же характера, как и тот нервный ток, который течет по рефлекторным дугам. Он переходит от одного синтезаторского центра к другому, и в нашем сознании оживают последовательно те самые образы, которые могут возникнуть при раздражении тех или иных рефлекторных дуг. Если пути к соответствующим моторным синтезаторам свободны, то вслед за оживлением образа произносится слово или происходит иной эффекторный акт; если эти пути заторможены, то никакого двигательного ответа не получается. Нервный ток по горизонтальным волокнам течет далее от центра к центру, оживляя все новые и новые образы в нашем сознании – психической стороне межцентрового нервного тока. Человек может лежать в полной тишине с закрытыми глазами без всякого движения, но в его мозгу между синтезаторскими центрами непрерывно течет нервный ток; это – процесс чистого мышления.

«Люди – смертны»; эта трехчленная сеченовская мысль с физической стороны соответствует нервному току между нейроном, соответствующим образу «люди», и нейроном – «смерть»; третий член – связь – соответствует условной связующей фибрилли, которая соединяет оба нейрона. Отсюда нервный ток направляется в верхний ярус синтезатора «люди», ближе к анализатору, к нейрону (или части нейрона): «Кай». Силлогизм – это нервный ток между тремя нейронами: «Кай» – «люди» – «смерть», и правильность его зависит от полноты предшествующего опыта, который закрепил соответствующие условные связи. При прохождении межцентрального нервного тока от одного синтезаторского нейрона к другому могут возникать и новые связи между дентритами, вероятно, в форме таких же твердых фибриллей, как и при условных рефлексах. Такая новая условная связь образуется, напр., при выводе: «Кай – смертен».

Процесс мышления каждый из нас наблюдает очень ясно на самом себе, но у нас нет возможности проникнуть в этот процесс у другого человека, если он не говорит, а лежит неподвижно с закрытыми глазами, как в нашем примере. Мы даже не в состоянии определить, течет ли мысль у других людей во время молчания, как она течет безостановочно у нас во время бодрствования. По аналогии мы распространяем убеждение в том, что во время бодрствования мысль не останавливается у других, близких нам людей. Но можно ли это утверждение распространить на молчащего австралийца или на первобытного ведда?

Мы не знаем, течет ли мысль у неподвижной собаки или обезьяны, или здесь имеются только рефлекторные процессы, начинающиеся с раздражения и заканчивающиеся сокращением мышцы или выделением железы, а межцентровые процессы при заторможенных рецепторах и эффекторах вовсе отсутствуют.

О межцентровых процессах другого человека мы можем заключать только по его речи. Речь дает нам важные указания на развитие способности мыслить. Одни люди – ораторы, писатели, мыслители – способны долго говорить, или писать, или мыслить, развивая свою мысль при заторможенных внешних рецепторах и не прерывая течения мысли рефлексами на внешние раздражения; у других межцентральные процессы коротки, и речь (или письмо) непрестанно прерывается непосредственными ответами на внешние раздражения. Это два крайних типа мыслительных способностей, и тонкий внимательный наблюдатель мог бы различить их у разных членов хорошо знакомой семьи. Несомненно, что и различные расы обладают разной степенью способности длительно мыслить без подкрепления межцентрового тока внешними раздражениями.

Не следует думать, что сильное развитие способности к межцентральному нервному процессу при заторможенных рецепторах представляет во всех отношениях евгенический тип. В практической жизни эта способность часто сочетается с рассеянностью, обычным недостатком углубленных мыслителей, с неспособностью быстро принимать практические действия и с нерешительностью. Рассеянность, прямое следствие заторможения рецепторов, несомненно и наследственное свойство, связанное, по-видимому, с химико-психическим темпераментом. Было бы любопытно собрать точные данные о ближайших родственниках лиц, обнаруживающих исключительно резкую рассеянность. Для некоторых категорий конституционных мыслителей – ученых, философов – рассеянность и жизненная непрактичность вошли в пословицу. Чрезмерная рассудочность, наклонность на получаемые раздражения отвечать не действиями, а бесконечным потоком межцентральных процессов, делает Гамлетов также людьми, мало приспособленными к жизни. Точно так же врожденная наклонность освобождать моторные синтезаторские центры словами, а не делами создает нередко бесплодных болтунов. Было бы интересно проследить, не встречаются ли рассеянные люди, «гамлеты», и «люди слова», говоруны, в одних и тех же семьях.

У практического деятеля, «человека дела», мыслительный процесс часто очень сокращен. В момент пожара в театре мужчина с сокращенным межцентровым процессом: «Женщины, дети, запасный выход» сделает гораздо более, чем тот, у кого впечатление огня и опасности поведет к образованию десятка анализирующих логически правильных силлогизмов. Этот сокращенный ход мысли встречается особенно часто у людей, выросших в природной обстановке, среди постоянной борьбы и деятельности, и часто может казаться продуктом обстановки и воспитания, но на самом деле он, конечно, является прирожденной способностью. Мы находим его у всех решительных людей, у Дон-Кихотов в противоположность Гамлетам, у полководцев, политических вождей, организаторов. Для евгенического проявления он должен сочетаться с известным темпераментом, сильною волей; этому типу несвойственна рассеянность, а лишь некоторая невнимательность к неважным, второстепенным раздражениям. Это следовало бы проверить на семейных обследованиях выдающихся по своей активности людей.

Межцентральный нервный ток у одних людей – точных мыслителей – проходит по центрам речи и потому вполне покрывается словами, или же – по геометрическим и т. п. центрам, и тогда покрывается геометрическими фигурами, формулами и т. д.; в таком случае он имеет логическое развитие. У других людей этот процесс протекает в областях мозга, далее отстоящих от центра речи, а потому и не может быть выражен полностью в словесных образах, связанных между собою логической связью; это особенно ясно у вдохновенных поэтов. Для них выраженная в конкретной форме слова «мысль изреченная есть ложь!». И если мы присмотримся к психологии широких масс населения, то мы убедимся, что большинство людей по своим конституционным качествам в этом отношении гораздо ближе к поэтам, чем к мыслителям; особенное внимание, которое ученые отводят именно мышлению в словесных образах, объясняется тем, что у самих ученых оно проявляется именно в такой форме, а потому им и трудно самим понять иной род мыслей большинства у людей. Поэтом с его иррациональным мышлением, точно так же, как и точным мыслителем, нельзя сделаться; надо таким родиться. Рационалист не в состояния убедить иррационалиста; они просто не могут понять друг друга, ибо тончайшее строение их мозга резко различно. Бывают, конечно, и двойственные натуры: Гёте в одно и то же время и естествоиспытатель и поэт. Но иррационализм все же накладывает печать и на научное мышление Гёте, что так характерно сказывается в его знаменитом четверостишье:

Geheimnissvoll am lichten Tag

Lässt sich Natur des Schleiers nicht berauben,

Und was Sie deinem Geist nicht offenbaren macht,

Das zwingst du ihr nicht ab mit Hebeln und mit Schrauben.

Было бы интересно проследить потомство от брака между типичным точным мыслителем и супругой из семьи с ярко выраженным иррационализмом; при обычной гетерозиготности большинства доминантных признаков у человека мы уже в первом поколении могли бы рассчитывать на менделевское расщепление.

Есть еще одна общая особенность мышления, которая отличает две категории людей. Вид грозовой тучи на небосклоне у разных людей вызовет, конечно, различные токи межцентральных нервных процессов, которые отчасти определяются наличностью тех или иных образовавшихся в прошлом условных связей, а отчасти конституционным устройством всего мыслительного аппарата. У земледельца нервный ток направится по центрам: «туча – дождь – сено – убрать»; у домовладельца: «гроза – молния – пожар» и далее или «страховка», или «громоотвод», или «постройка каменного дома». Полководец при виде тучи рисует картину того, как ливень отразится на расположении войск его собственной армии и армии противника, и меняет план предстоящего сражения. В этой категории людей выступает на первый план «целевой характер мышления» и способность предвидеть более или менее отдаленное будущее и готовиться к нему. Конечно, именно этот целевой характер мышления и делает высокое развитие межцентрального процесса особенно ценным приобретением Homo sapiens, и, по мнению некоторых исследователей (Вассман), именно это, «сознание цели своих поступков», отличает человеческую психику от психики других животных, хотя относительно последних и позволительно сомневаться, чтобы все они были действительно совершенно лишены межцентрального мышления и образов цели.

В противоположность этому «финалистическому» направлению межцентрального тока течение мысли у других людей бывает «каузалистическим». Ученый-метеоролог при взгляде на тучу будет думать о мельчайших каплях воды, из которых она составлена, об условиях равновесия в коллоидальной системе: вода – воздух, и, может быть, построит новую аналитическую теорию образования тучи, а ученый-физик будет развивать теорию атмосферного электричества, и т. д. Каузалисты и финалисты – два различных конституциональных типа людей, между которыми часто отсутствует взаимное понимание. И не только тогда, когда земледелец, убравший свое сено, смеется над промокшим от дождя философом, а еще в большей степени, когда оба эти типа встречаются друг с другом на почве науки, как отвлеченные мыслители. Современное естествознание сложилось главным образом трудами каузалистов, и, конечно, на этом пути ему предстоят еще великие победы. Выпады против этого учения «финалистов» («виталистов») по большей части просто непонятны «каузалистам». Те и другие говорят на разных языках.

В практической жизни упрощенный финализм мозгового межцентрового процесса имеет громадное значение, так как при достаточном богатстве и правильности связей, сложившихся в мозгу во время предшествовавшего опыта, позволяет предвидеть будущее. Это предвидение будущего является ярким выражением мощности человеческого мозга. В ясной и конкретной форме, почти в виде психологического эксперимента, оно сказывается, напр., в игре в шахматы. Было бы весьма желательно собрать генеалогические данные относительно искусных шахматистов. Эти данные, интересные уже сами по себе, могли бы оказать существенные услуги для изучения физиологии мыслительного процесса. Какие способности вправе мы ожидать связанными со способностями к этой игре, требующей своеобразного напряжения мысли? Найдем ли мы среди ближайших родственников великих шахматистов преимущественно математиков, геометров, счетчиков, бухгалтеров или изобретателей, механиков или представителей искусства с особенно развитым художественным воображением? Или, наконец, организаторов, полководцев, биржевиков и т. д.? Психолог, который захотел бы подойти к проблеме с этой стороны и собрал бы ряд полных точных данных о семьях выдающихся игроков в шахматы, вероятно, смог бы значительно углубить анализ комбинаторских способностей. Это, без сомнения, более простая задача, чем анализ способностей организаторов-практиков, которые применяют сходные таланты к более сложным и труднее поддающимся анализу родам практической деятельности.

Весьма своеобразно течение межцентрового процесса у писателя-художника, романиста и в особенности драматурга. Образы, сложившиеся в его мозгу во время предшествующего опыта, оживают в момент творчества с особенной силой. Они вырисовываются во всех подробностях без непосредственных наблюдений. Психологические типы развертываются в мозговых клетках писателя со всеми особенностями их химико-психической и нервно-психической деятельности. Великий талант, произведения которого трогают читателя своей глубокой реальностью, конечно, живет, мыслит и чувствует вместе с теми воображаемыми типами, которых он нам рисует. Эта способность очень близка к способности артиста, который перевоплощается в своей роли.

Драматургу, может быть, не хватает мимических и других эффекторных способностей драматического артиста, но творческий межцентровый процесс его мышления отличается особенной полнотой и самостоятельностью.

Эта близость способностей драматурга и артиста проявляется в генеалогиях выдающихся семей. Величайший творец трагедии Шекспир был сам актером, точно так же как и король французской комедии – Мольер и многие другие. Нам представляется совершенно естественным, что племянник Антона Чехова оказался таким превосходным артистом, и, конечно, дядя передал своему племяннику не только любовь к театру, традиции, театральные связи, но также и неподражаемую способность отдаваться во власть образам, возникшим в синтетических центрах мозга, и подчиняться им, как будто бы они были полной реальностью. Анализ семей крупных артистов и драматургов даст много фактов для установления связи между психическими способностями драматурга и артиста тем более, что нередки браки между драматическими писателями и артистками.

В настоящее время в экспериментальной психологии разрабатываются методы определения воображения. А. М. Нечаев на заседании Русского евгенического общества демонстрировал свой прибор, при помощи которого можно получить сравнимые данные об анализаторских способностях, скорости воспринимающих и мыслительных процессов и о направлении межцентрового тока у различных субъектов. Если сосредоточить работу в последнем направлении, то таким путем можно собрать разнообразные данные по качественной оценке процессов мышления у различных членов одной и той же семьи, в особенности у родственников особенно одаренных людей. Субъект воспринимает мимолетное впечатление от неизвестных ему предметов – одного или нескольких – и выражает словами ход развертывающегося в его мозгу межцентрового процесса. По записи можно судить о преобладающей роли в его мышлении образов внутреннего, эмоционально-химического или внешнего, чувственного происхождения. Среди последних обозначаются по преимуществу или конкретные образы, связанные с определенными органами чувств – зрительные, слуховые, – а также в большей или меньшей степени сложные абстрактные синтетические образы. Мысль выражается или в форме безупречных силлогизмов, или в сокращенной форме потока скачущих образов. Ясно обозначается разница между целевым практическим и причинным исследовательским типом мышления. Можно количественно оценить относительную силу центрального образа и непосредственного периферического восприятия. Конечно, объем предшествующего опыта накладывает свой отпечаток на содержание мыслительного процесса; но дальнейшее развитие этого метода позволит, вероятно, выделить конституционные особенности связей между синтетическими центрами различных субъектов и проникнуть в самые глубины генетического анализа межцентрового процесса. Большое значение для разработки этого метода исследования будет иметь проверка его на субъектах, тип которых уже предварительно выяснен на основании других данных.


е) Конституционные типы высших познавательных способностей

Говоря о типах химико-психических способностей, я уже указывал на то, что это, как и все конституционные типы, лишь классификационные группы высшего порядка в системе реальных систематических единиц – генотипов, – подобные семействам и классам общей зоологической классификации. В настоящее время у нас еще слишком мало данных для того, чтобы приблизить эту искусственную классификацию к естественной. Поэтому при построении классификации темпераментов мы воспользовались прежде всего результатами вековой наблюдательности, выделившей четыре основных темперамента. Что касается нервно-психических типов, то я хотел бы использовать здесь весьма талантливую, по моему мнению, художественную оценку исторических культурных типов, проведенную Освальдом Шпенглером в его возбудившей недавно столько шума блестящей книге «Закат Европы».

Я совершенно не разделяю основных теоретических подходов О. Шпенглера к его задаче и его взглядов на культуру, как на живое органическое целое, которое рождается, доходит до полного развития и умирает, как все живые организмы. Я придерживаюсь тех эволюционных дарвинистических воззрений, к которым О. Шпенглер относится так враждебно. Но мне кажется, что именно эволюционист находит очень много интересного в том материале, который так художественно был анализирован этим автором. Физиологи еще слишком мало углубились в биологическую оценку высших психических способностей человека, чтобы отказываться от художественного анализа, тем более что мы имеем здесь (с некоторыми оговорками, о которых будет сказано ниже) опыт исследования расовой психологии.

О. Шпенглер разбирает историю нескольких народов, создавших свою собственную культуру; а именно античную, арабскую, западноевропейскую, египетскую, индийскую и многие другие. Особенно подробно анализирует он историю трех первых культур, и только на их анализе мы и остановимся. Конечно, ни один из народов, создавших эти культуры, мы не можем назвать чистой антропологической расой, но единство каждой из этих трех культур признавалось более или менее полно историками и до Шпенглера. И, конечно, этот автор прав, утверждая, что нельзя всю историю культурного человечества представлять себе в виде одной прямой линии прогресса, считая, что культура средних веков является непосредственным продолжением античной истории и, в свою очередь, постепенно переходит в культуру нового и новейшего периодов. Не надо разделять своеобразной точки зрения О. Шпенглера, обособлявшего каждую отдельную культуру в самостоятельный живой организм, чтобы признать, что каждая из трех указанных выше культур создавалась самостоятельно благодаря выступлению на арену истории новых, молодых, биологических рас, хотя, может быть, и далеких от расовой чистоты. Новая культура слагалась со всеми ее особенностями, зависящими, в первую очередь, как скажем мы, от генетических особенностей психики входивших в состав молодого народа наиболее одаренных для данной эпохи рас. И когда выдающиеся генотипы, руководившие историей своей культуры, вымирали в борьбе с другими, иначе одаренными народами, а еще более от внутренней борьбы и вследствие добровольного отказа от размножения, – вместе с ними гибла и созданная ими культура. Биологические и экономические условия существования выдвигали в каждую эпоху на руководящую роль определенные наиболее к ней подходящие евгенические генотипы. При новой биологической и экономической обстановке руководящее место в культурном творчестве мог занять, конечно, совершенно иной конституционный тип, и хотя многие из остатков прежней культуры передавались по традиции, но естественно, что новая культура не могла не отличаться резко от предшествовавших. Конечно, в истории человечества руководящие конституционные типы отличались друг от друга не столько внешними расовыми признаками – телосложением, формой черепа, окраской кожи и волос, – сколько психическими и, в первую очередь, нервно-психическими особенностями, так как именно эти особенности играют главную роль в созидании культуры. Поэтому характеристика каждой отдельной культуры является характеристикой того конституционного типа нервно-психических способностей, который сыграл главную роль в создании соответствующей культуры.

Из данной О. Шпенглером проникновенной характеристики трех главных культур мы можем вывести следующее описание трех интересующих нас конституционных типов.

I. У созидателей античной культуры в анализаторских способностях на первом плане стояли осязательные и зрительные нервные центры, причем зрение их было по преимуществу близорукое. Образы, возникавшие в их синтезаторских центрах, были главным образом осязательно-зрительные образы форм, воспринимаемых на близком расстоянии. При данном устройстве мозговых центров анализ дали и перспективы, игравший существенную роль еще в психике древних египтян, был совершенно чужд типичному греку или римлянину; в связи с этим движение и время также не входило в основу его познания. Естественно, что при таких условиях математика античного человека была преимущественно математикой конкретных близких форм и нашла свое высшее выражение в Евклидовой геометрии. Упрощенная арифметика древнего эллина или римлянина ограничивалась коротким рядом простых чисел без нуля и бесконечности, понятия о которых были чужды античному уму. В искусстве античного мира главную роль играла скульптура, воспроизведение близкой осязаемой и видимой для близорукого глаза формы человеческого тела; слабое развитие анализаторских центров цветного зрения не допускало процветания живописи; недостаток анализаторских способностей слуха сказался в бедности античной музыки. Благодаря отсутствию способности к восприятию перспективы и бесконечности античная архитектура ограничена созданием небольших почти скульптурных зданий, составлявших резкую противоположность с египетскими пирамидами, творениями дальнозоркого конституционного типа. В античной поэзии на первом месте – трагедия, но не шекспировская, а трагедия застывших в неподвижной позе форм без психологического анализа переживаний. Боги античного мира – такие же близкие конкретные формы, как и их статуи; в религии нет никакой мистики, это – та же реальность форм: вечность ей неизвестна, загробная жизнь почти не играет в ней роли. Истории как науки нет, так как нет представления о времени и движении, и даже летосчисление почти отсутствует.

Таков тип познания формативиста, как мы можем назвать, античного человека О. Шпенглера с его эвклидовским, аполлоновским умом.

II. Создание арабской культуры О. Шпенглер приписывает главным образом семитической расе – евреям и арабам. Их объединяет прежде всего мистический характер религии. В противоположность античному человеку, синтезаторские центры которого занимались почти исключительно конкретными реальными образами форм, для «магического» человека типично обладание высшими синтезаторскими центрами, в которых образуются и сохраняются отвлеченные образы. Поэтому отвлеченный бог Евангелия, Талмуда и Ислама не имеет ничего общего с идолами греков и римлян. В арабской математике место конкретных числовых единиц и евклидовой геометрии занимает алгебра с ее отвлеченными величинами, неопределенными числами и нулем. Для дальнозоркого жителя пустынь – араба, – как и ранее для египтянина, даль, глубина, перспектива, бесконечность – хорошо понятные образы; отсюда и развитие астрономии в арабской (и египетской) культуре. В познании природы место непосредственного восприятия форм занимает изучение отвлеченной субстанции, вещества; создается химия. В искусстве на первый план выступает опять-таки, как у египтян, архитектура, создание огромных купольных храмов (Пантеон, Софийский собор), построенных по отвлеченному плану и доступных в целом лишь для дальнозоркого зрения. Наряду с архитектурой развивается красочная мозаика, основанная на подборе отвлеченных от формы цветов; ясно, что созидатели этого искусства в высокой степени обладали анализаторскими центрами цветного зрения.

Таков конституциональный тип магического человека, или субстанционалиста.

III. Западноевропейская культура, по О. Шпенглеру, создана германскою расой и отражает на себе особенности третьего расового типа, который он называет фаустовским типом, так как в Гётевском Фаусте видит высшее и наиболее яркое его выражение. Характерным для его конституции признаком является прежде всего высоко развитый анализаторский центр для движений глаз при аккомодации к расстояниям (конечно, сам автор не употребляет этих физиологических терминов). Отсюда вытекает в психике преобладающая роль образов глубины, движений и времени. Присущие уже магическому человеку отвлеченные понятия здесь еще более углублены. Поэтому в области математики фаустовский человек не удовлетворяется уже более счислением, арифметикой, геометрией, алгеброй, а создает теорию функций, связывающую величину с движением и временем и совершенно недоступную для познавательных способностей античного грека или араба. Образы движений во времени и высоко дифференцированный целевой межцентровый процесс позволяют фаустовскому человеку впервые создать, с одной стороны, физику, а с другой – настоящую историю «становлений». Для Фауста, – вероятно, опять-таки в связи с особенностями его зрительных анализаторских центров и целевого мышления, а может быть, также особенностями химико-психического аппарата влечений, – характерно вечное, неустанное стремление к далекому. Отсюда в архитектуре – постройки уносящихся в небо готических храмов. Те же свойства ведут к особенно тонкому пониманию перспективы и вместе с хорошо развитым анализаторским центром цветности создают условия для создания ландшафтной масляной живописи. Но наибольшего развития среди фаустовской культуры достигает среди искусств музыка, в частности музыка «контрапункта», недоступная для анализаторских и синтезаторских центров и для понимания грека или араба. Трагедия западного человека не есть застывшая трагедия позы формативиста грека, а развивающаяся трагедия психологических движений и страстей.

Мы назовем фаустовского человека «функционалистом», в противоположность «формативисту»-греку и «субстанционалисту»-арабу.

О. Шпенглер, вероятно, не узнал бы свои три типа в той краткой физиологической характеристике, для которой я использовал собранные им самим факты. Но он был бы не вправе претендовать на резкое отличие моего понимания этих фактов, так как его основной мыслью является убеждение, что одни и те же явления воспринимаются и понимаются разными людьми совершенно различно, – я скажу, благодаря различному конституционному типу строения мозга. Наибольшее различие между нами заключается, однако, не в том, что мы говорим, так сказать, на разных языках об одном и том же, а в том, что мы придаем разные значения познавательным типам человека. Для О. Шпенглера античный, магический и фаустовский типы принадлежат его живым организованным единицам высшего порядка – культурам, которые для моего познания совершенно неприемлемы. Для меня – это конституционные типы реальных людей, которые в пределах той или иной расы и той или иной эпохи преимущественно создавали культуру. Я не сомневаюсь, что эти три типа отнюдь не ограничены одной какой-нибудь расой, одной культурой. И в период расцвета античной культуры были, может быть, отдельные люди, приближавшиеся, по крайней мере, по тем или иным комплексам отдельных генотипных признаков к магическому или фаустовскому человеку, только они не играли существенной роли в создании культуры той эпохи, вероятно, потому, что форма их познания была слишком далека от формы познания большинства их современников. И во всяком случае в современную эпоху наряду друг с другом одновременно существуют все три типа: формативисты, субстанционалисты и функционалисты. Массы населения и теперь, как и во времена Перикла, принадлежат к формативистам. Достаточно представить себе религиозные верования провансальского или неаполитанского крестьянина-католика с его многочисленными мадоннами и святыми Януариями или русского крестьянина с Николой-вешним и Николой-зимним, чтобы убедиться, что они в этом отношении такие же формативисты, как и греки, почитавшие Зевса и Аполлона. При более высоком уровне образования, т. е. при большей полноте условных рефлексов, это почитание статуй и икон может исчезнуть, но конституционный тип формативиста остается. В школе такой формативист может прекрасно пройти арифметику и геометрию, по крайней мере, на плоскости, но тригонометрию разве только заучит, на математический факультет высшей школы не пойдет, но может достичь величайших успехов в области научной морфологии и систематики. Всякий современный природный скульптор, конечно, преимущественно «формативист». И если моему пониманию нервно-психических процессов всего ближе стоит геометрическая модель мозговых центров, связанных твердыми проводящими нервный ток фибриллями, то это – ясное доказательство преобладания в моем познавательном типе формативистической конституции.

Субстанционалисты также являются в настоящее время широко распространенным типом. Мы находим их и среди мистически настроенных религиозных сект, и в искусстве среди великих мастеров красок, и среди ученых, в особенности минералогов и химиков. Когда В. И. Вернадский рассматривает организмы как «живое вещество», определяющее те или иные химические процессы в земной коре, его понимание чрезвычайно далеко от понимания биолога-формативиста. Любопытно, что нередко и в настоящее время субстанционализм сочетается с «магизмом» – мистикой: доказательством этому служат такие химики-спириты, как Бутлеров. Конечно, бывают и смешанные конституционные типы, соединяющие в себе признаки формативистов и субстанционалистов, и они, может быть, существуют даже чаще, чем чистые крайние типы, точно так же, как схизофренический темперамент может смешиваться с маниако-депрессивным. И, настаивая на том, что наряду с нервно-психическими явлениями мы должны огромную роль приписывать и химико-психическим, я, будучи преимущественно формативистом, обнаруживаю этим значительную примесь и субстанционального конституционного типа.

Было бы положительно ошибочным полагать, что среди наших европейских и американских современников преобладает тип функционалистов, по крайней мере, во всей его полноте, хотя некоторые черты Гётевского Фауста довольно широко распространены среди интеллигенции разных народов, в том числе и русской. Но настоящий полный функционалист, одаренный творческими способностями, идет на математический факультет и становится математиком или физиком. Обе эти науки являются действительно, может быть, особенно характерными для нашего времени, но они доступны лишь для немногих, и было бы величайшим и притом бесполезным насилием заставлять каждого студента высшей школы, даже, напр., каждого поступающего на естественное отделение, изучать здесь современную физику или дифференциалы в полном объеме. При хороших способностях, прежде всего при хорошей памяти, студент с формативистической конституцией, может быть, и недурно сдаст экзамены, но глубокого следа в его мышлении эти чуждые ему образы не оставят.

Художественная наблюдательность О. Шпенглера позволила ему подметить широко распространенную связь между функционалистической конституцией и высоким развитием музыкальных анализаторских и синтезаторских центров; было бы интересно определить такое сцепление между выдающимся дарованием к математике и физике и музыкальными способностями и проверить, действительно ли формативисты реже бывают одарены в музыкальном отношении. Одно можно сказать с полной уверенностью: как бы ни характерно было для западной культуры развитие музыкального искусства, но было бы, по меньшей мере, наивным утверждение, что каждый типичный представитель нашей культуры, даже каждый богато одаренный человек, может, быть, каждый гений эпохи должен для доказательства своей связи с фаустовской культурой обладать тонким пониманием музыки и «контрапункта». Во всяком случае, ничего подобного мы не вправе приписать, напр., Чарльзу Дарвину; может быть, именно за это его так и не любит Шпенглер, чувствуя в нем представителя совершенно иного, чем сам, конституционного типа.

Таким образом, мы можем действительно использовать вдохновенный анализ О. Шпенглера для установления конституционных типов высших познавательных способностей человека. Однако наше толкование весьма существенно изменяет всю постановку проблемы О. Шпенглера. Мы допускаем, что германская раса действительно внесла ценный вклад в культуру человечества – ряд генов и комбинаций генов, наиболее ярко выраженный в цельной функционалистической конституции. Люди этого типа наложили свой характерный отпечаток на современную европейскую культуру. Но было бы заблуждением думать, что вся эта культура создана исключительно функционалистами. Весьма существенная доля участия в творении этой культуры принадлежит формативистам и субстанционалистам. Возможно, что О. Шпенглер, сам будучи функционалистом (он по профессии математик), совершенно естественно преувеличивает значение этого типа для нашей культурной эпохи. Какую бы из великих научных проблем познания мы ни взяли, мы увидели бы, что чисто функционалистическое ее разрешение нас не удовлетворит. Возьмем для примера проблему физической основы психики. Мы уже имеем весьма ценные попытки разрешить эту проблему чисто математическим путем, и весьма вероятно, что П. П. Лазарев стоит на совершенно правильном пути, сводя нервный процесс к определенным ионным реакциям, подчиненным строгим математическим законностям. В идеале своем высшее проявление функционализма – математика, полагающая, что каждая наука ровно постольку наука, поскольку в ней играет роль число, стремится к тому, чтобы обнять весь мир одною общей формулой, из которой вытекало бы все разнообразие явлений природы. Познание функционалиста было бы глубоко удовлетворено этой формулой. Но разве она дала бы удовлетворение уму формативиста, который желает знать сущность явлений не с математической, абстрактной стороны, а в виде конкретных зримых и осязаемых образов?

Мы не можем объединиться в общем решении, какой из конституционных типов высших познавательных способностей наиболее евгенический. Будем надеяться, что все они будут и впредь мирно работать рядом друг с другом, развиваться самостоятельно, комбинируясь и превращаясь в новые, еще не предугадываемые нами формы в грядущей жизни человечества. Все они одинаково по-своему ценны, как одинаково ценны и четыре классических конституционных темперамента – холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики. Величайшей и наиболее ценной особенностью человеческой расы является именно огромное разнообразие ее генотипов, обеспечивающих прогрессивную эволюцию человека при самых разнородных случайностях ее неведомого нам будущего.

Влияние культуры на отбор в человечестве{7}

Н. К. Кольцов

Сто двадцать пять лет тому назад английский пастор Мальтус[85] провозгласил учение о том, что все социальные бедствия, поражающие человечество: болезни, войны, голод и бедность, – проистекают от чрезмерной размножаемости. Население разрастается в геометрической прогрессии, в то время как средства для существования человечества растут только в арифметической прогрессии. Отсюда постоянное перенаселение и ожесточенная борьба за жизнь, со всеми сопровождающими эту борьбу несчастиями и преступлениями. Универсальным средством против всех социальных страданий Мальтус считает сознательное ограничение деторождения. Он проповедует нравственное воздержание в самых широких размерах, полное безбрачие для известной части населения («могущий вместить, да вместит!») или, во всяком случае, возможно поздние браки и сознательное ограничение потомства при состоявшемся браке.

В течение большой части XIX века проповедь Мальтуса практически имела мало успеха, и, вероятно, лишь очень немногие религиозно настроенные последователи его оказались способными подняться на надлежащую высоту нравственного сознательного воздержания. Но за последние полвека возникло и повело гораздо более успешно свою пропаганду новое движение, которое приняло название неомальтузианства: оно отбросило в сторону проповедь Мальтуса о «нравственном воздержании», заменивши ее рекомендацией искусственных мер предупреждения зачатия и абортов. Оно выставило своим идеалом «систему двудетных браков», видя в ней панацею против гибельных последствий перенаселения и всех социальных зол. Капиталистическая промышленность пришла на помощь неомальтузианству; возникли грандиозные предприятия по изготовлению противозачаточных средств, естественно развившие самую широкую пропаганду неомальтузианства. И в настоящее время во всех культурных странах мы видим величайшие успехи этого движения, опережающие даже поставленные идеалы, видим возведенное в систему распространение не только «двухдетных браков», но и «однодетных» и «бездетных».

Для современного биолога научная основа рассуждений Мальтуса представляется наивной. Подмеченный им факт несоответствия между усиленной размножаемостью и остающимися более или менее постоянными средствами пропитания был использован Ч. Дарвином для построения теории естественного отбора. Но как велико различие между поверхностными выводами богослова-социолога и глубоким проникновением великого биолога! Там, где Мальтус увидал только великое зло взаимной борьбы, ввергающей в нищету и преступление, Ч. Дарвин открыл, причину эволюции, приспособления, «усовершенствования».

Что бы ни говорили современные антидарвинисты (О. Гертвиг, Г. Дриш, Л. Берг), не подлежит сомнению, что человек стал таким, каким он является в настоящее время, только благодаря естественному отбору и борьбе за существование, вытекающей как неизбежное последствие из перенаселения.

Сам Ч. Дарвин выводил эволюцию человека (равно как и других видов животных и растений) из медленного накопления мельчайших, незаметно и непрерывно переходящих друг в друга изменений, из которых все неблагоприятные, невыгодные для существования вида изменения ведут к гибели их носителей в борьбе за существование с более приспособленными к жизненным условиям особями. Естественный подбор, и по Дарвину, сам по себе не создает никаких новых изменений, наличность которых обеспечивается естественной изменчивостью вида; но естественный отбор регулирует изменчивость, которая в отсутствие подбора шла бы беспорядочно по самым разнообразным прихотливым путям. Сама по себе изменчивость отнюдь не приспособительна: изменения, возникающие при эволюции, могут быть в равной мере вредны, как и полезны для вида, и только естественный подбор, отметая вредные изменения, обеспечивает приспособленность и целесообразность в строении и отправлении организмов.

Величайшее заблуждение современных антидарвинистов заключается в том, что в экспериментальных достижениях современной генетики они видят противоречие с Дарвиновой теорией естественного подбора: на самом же деле это – лучшая опора теории Дарвина. В настоящее время мы знаем, что изменчивость идет не непрерывно, как думал Дарвин, а скачками: у мухи Drosophila может сразу исчезнуть крыло или глаз, и экспериментатор, получивший в своей культуре одну такую безглазую или бескрылую особь, может путем скрещиванья ее с нормальной мухой через несколько месяцев – в каких-нибудь полгода – вывести чистую слепую или неспособную летать породу. Тот результат, который экспериментатор, вооруженный знанием генетических законов, достигает так быстро путем искусственного подбора, в природе, путем естественного подбора совершается гораздо медленнее. Когда бескрылая мутация дрозофилы возникает в природе где-нибудь на континенте, то если бы она и спарилась с одной из нормальных крылатых особей и тем обеспечила бы появление известного числа бескрылых потомков, все же рано или поздно эти бескрылые потомки погибли бы, не будучи в состояния конкурировать с нормальными крылатыми особями. Но можно заранее предвидеть, что если выпустить на маленьком океаническом островке равное количество крылатых и бескрылых мух Drosophila, то бескрылые мухи будут иметь больше шансов на выживание, так как они не в состоянии летать и ветер не будет относить их в море. С другой стороны, если поместить в глубокую темную пещеру с узким отверстием нормальных, т. е. снабженных глазами, и безглазых мух[86], то зрячие мухи постепенно будут улетать из пещеры и здесь подберется мало-помалу чистая слепая раса. Еще совсем недавно Плате считал весьма затруднительным объяснить одним естественным отбором происхождение слепых пещерных животных и бескрылых насекомых океанических островов, но успехи последних лет по генетическому исследованию дрозофилы устраняют эти затруднения.

У первобытного народа номадов-охотников эволюция находится под могущественным влиянием естественного подбора. Полная опасностей жизнь, требующая от каждого предельного напряжения сил, не допускает никакого ослабления организации. Это относится к целому ряду отдельных, даже мелких признаков, которые у современного культурного человека известны в нескольких генотипных вариантах. Так, в культурных расах рецессивный ген (или гены) близорукости распространен шире, чем доминантный ген нормального зрения; близорукие номады-охотники нежизнеспособны, и, конечно, большинство их погибает, не будучи в состоянии добывать добычу, скрываться от врагов и бороться с соперниками. При малочисленности общин и родственных (эндогамных) браках гетерозиготы часто скрещиваются между собою, а потому и скрытая близорукость также истребляется естественным подбором. Гены глухоты или ослабления слуха (также главным образом рецессивные) устраняются естественным подбором даже в культурных расах. Невозможно допустить, чтобы обремененный этими генами глухонемой номад-охотник дожил до зрелого возраста и создал самостоятельную семью. В первобытном обществе новорожденные дети с явными уродствами просто уничтожаются; этот евгенический, хотя и жестокий обычай переходит даже в греческую и римскую культуру.

Зубы первобытного номада-охотника должны быть целы и крепки, иначе он не в состоянии пережевывать сырое мясо и разгрызать орехи и твердую скорлупу плодовых косточек. Гены кариозных зубов, столь широко распространенные в современном культурном человечестве, неизбежно отметаются естественным отбором в эпоху, предшествующую изобретению огня. В этом периоде громадную смертельную опасность представляет всякий наследственный недостаток пищеварительного аппарата, и носители соответствующих генов, конечно, отметаются естественным подбором.

Каждый номад-охотник должен хорошо бегать, чтобы догонять добычу и убегать от преследования. Подбор хороших бегунов при беспощадной браковке плохих гарантирует не только гены сильной мускулатуры, но и гены здорового сердца и сильных легких. Всякие следы инфантильной конституции как у мужчин, так и у женщин тщательно выметаются естественным подбором. Женщина с узким тазом, которая в первобытном обществе рожает без посторонней помощи и порою на ходу, неизбежно погибнет при первых же родах.

Всякая мутация, ослабляющая познавательные способности ниже того уровня, который необходим для оживленной и сложной деятельности номада-охотника, выслеживающего зверя и борющегося с хищниками и со стихиями, быстро истребляется; и наоборот, всякая мутация, поднимающая познавательные способности, закрепляется в данном роде, маленькой первобытной общине. При эндогенных браках возможны особенно благоприятные комбинации наследственных признаков, генов. Род, в котором накоплены несколько благоприятных генов психических особенностей, находится в особенно счастливом положении среди других враждебных родов и, конечно, окажется победителем в борьбе с ними за лучшие места охоты, за простор. Войны между маленькими первобытными общинами являются настоящей звериной борьбой за существование. Победившая община истребляет побежденную настолько полно, насколько сумеет, и на известной примитивной стадии культуры убивает не только взрослых мужчин, но и женщин и детей. Размеры естественного отбора у первобытного человека никакому статистическому учету подвергнуты, конечно, не были. Исходя из теоретических изображений, можно сделать следующее приблизительное вычисление. Европейская женщина способна к зачатию и деторождению в периоде между 15 и 45 годами в среднем. За эти 30 лет она может родить 20 детей, считая на каждого ребенка 9 месяцев беременности и 9 месяцев кормления. Отсюда вместе с Ленцем[87] можно вывести, что физиологически женщина способна родить до 20 детей в течение своей жизни, и мы определенно знаем случаи из нашего времени, когда на одну мать приходилось более 20 рождений. Весьма вероятно, что женщина из племени номадов-охотников, способная родить первенца порою уже в 10–12 лет, рожает в среднем также около 20 детей. В условиях стационарности населения из этих 20 детей 18 обречено на смерть, и только двое выживают на смену родителей. Таким образом, размеры отбора характеризуются отношением 1: 9. Есть все основания рассчитывать, что единственный избранник окажется по целому ряду признаков более приспособленным к окружающей обстановке, чем 9 его братьев и сестер, уходящих побежденными с поля жизненной борьбы.

Мальтус, конечно, ничего не знал о благодетельном влиянии естественного отбора, и приведенный выше коэффициент отбора 1: 9 поразил бы ужасом его мягкое, сострадательное сердце. Ведь он представлял себе, что все люди, рождаются совершенно одинаковыми, так как все созданы «по образу и подобию Божию», а стало быть, ни о каком отборе не приходится и говорить. Но совершенно непростительно, когда о благодетельной роли отбора забывают современные неомальтузианцы, которые обязаны знать, что люди рождаются на свет с различными задатками, то сильные, то слабые, одаренные теми или иными способностями, обремененные разными наследственными болезнями и недостатками. При этих реально существующих и неизбежных условиях устранение борьбы за существование может повлечь за собою роковые последствия для человечества или для той группы, той расы или страны, которая проведет в жизнь систему мальтузианства, не принявши предварительно определенных мер для евгенического отбора.

Впрочем, совершенное устранение борьбы и естественного подбора в человечестве – утопия. Оно было бы осуществимо лишь при маловероятном наличии следующих 4 условий:

1) если бы мужчин было бы ровно столько же, сколько женщин;

2) если бы как те, так и другие выживали непременно до брачного периода;

3) если бы каждый непременно в одном и том же возрасте вступал в брак;

4) если бы каждый рождал непременно двух детей – ни больше, ни меньше.

Нарушение хотя бы одного из этих 4 условий, по существу в равной мере невыполнимых, неизбежно повлекло бы за собой более или менее обостренную борьбу за существование. Форма этой борьбы нам могла бы показаться мягкой по сравнению с нынешними условиями; но ведь и современные условия борьбы за существование могли бы показаться очень мягкими первобытному человеку, самое существование которого оплачивается гибелью девяти его братьев. Оценки жестокости борьбы очень субъективны, и очень вероятно, что мягкосердечные мальтузианцы стали бы не менее решительно протестовать и против тех форм борьбы за существование, которые возникли бы в человеческом обществе при нарушении хотя бы одного из поставленных выше условий.

Допустим, однако, на минуту, что чистый мальтузианский идеал осуществился. Борьба за существование устранена, детская смертность сведена к нулю; старшее поколение умирает только от естественной старости и безболезненно заменяется молодым поколением. Благодаря успехам медицины и улучшению санитарно-гигиенических условий инфекционные болезни и другие случайные заболевания устраняются. Какова же будет биологическая природа человека в эти идиллически счастливые времена и в каком направлении будет идти его эволюция?

Двух ответов на этот вопрос быть не может: с того момента, как прекратится подбор в человеческом обществе, начнется быстрый и неуклонный процесс вырождения, так как с каждым поколением, с каждым годом будет увеличиваться число всяких уродов, глухонемых, слепых, идиотов, слабоумных, сумасшедших, не говоря уже о менее ярких формах жизненной неприспособленности; редкие случайные мутации в сторону большей приспособленности к жизни будут затериваться среди массы вырождающихся. Раса, из эволюции которой будет устранен всякий подбор, погибнет в течение немногих поколений.

Мы нарисовали два крайних момента в эволюции человечества: докультурный период – период господства естественного подбора – и период полного устранения его, являющегося мечтою мальтузианцев. От первого современное культурное человечество ушло очень далеко, ко второму оно еще не подошло, хотя некоторые группы населения и даже целые расы стоят к нему весьма близко.

Попытаемся определить количественно размеры естественного отбора в культурной стране при современных условиях. Я воспользуюсь для этой цели данными о движении населения в великом герцогстве Гессене, которые приводит проф. Грубер[88]. Здесь в рассматриваемом автором периоде при ежегодной рождаемости в 19,8 детей на тысячу население остается неподвижным – без прироста, но и без убыли. Руководствуясь точными данными Кнёпфеля о смертности в гессенском населении по возрастам, автор вычисляет, что из 10 000 родившихся живыми детей до конца 14-го года доживают 8 030 человек, и до конца 25-го года – 7 707. Из последних 20 % не вступает в брак по тем или иным причинам, и только 6.166 лиц (3.083 мужчин и столько же женщин) вступают в брак. Грубер принимает, что 10 % таких браков остаются бесплодными, и за смертью 215 супругов в периоде между 26 и 40 годами, только 2 667 браков (5 334 супруга) оказываются в полной мере плодовитыми. Ha долю этих 5 334 человек и приходится задача дать жизнь следующему поколению, т. е. также 10 000 детей; эта задача выполняется при наличии в каждой семье 3,75 рождающихся живыми детей или 3,01 детей, доживающих до 15-го года.

Итак, при средней для Гессена смертности из 10 000 рождающихся лишь немногим более 1/2, а именно 5 334 выживает до создания нормальной семьи, а 4 666 погибает без потомства. Вместо отношении 1: 9, характерного для естественного отбора у первобытного человека, мы имеем здесь отношение 5 334: 4 666, или приблизительно 1: 0,9; другими словами, естественный отбор здесь в десять раз менее интенсивен.

Конечно, в разных странах и в особенности в разных группах населения размеры отбора значительно колеблются: но в среднем можно признать, что при современных культурных условиях из каждых двух рождающихся на свет только один становится полным производителем, а другой откидывается, как бесплодный. Посмотрим, какими же факторами определяется этот отбор.

1. На первом плане при определении смертности населения стоит смертность детей в течение первого года жизни. Уже в первые 10 дней в Германии умирает около 2 % всех родившихся детей, а в течение первого года около 15 % (за период 1908–1918 гг. maximum смертности в 1908 году – 19,4 % мальчиков и 16,2 % девочек; minimum смертности в 1916 году – 14,7 % мальчиков и 12,4 % девочек). Смертность детей в России значительно выше; за тот же период в Москве maximum смертности детей в течение 1-го года жизни в 1919 году – 29,1 %. minimum в 1918 году – 19,9 %.

Некоторые авторы пытаются умалить значение детской смертности в качестве естественного подбора и приписывают ее случайным недостаткам гигиенического ухода за детьми, утверждая, что там, где этот уход лучше, детская смертность падает и спасенные гигиеническими мероприятиями дети оказываются вполне здоровыми и жизнеспособными. Но целый ряд детских врачей решительно возражает против такого утверждения. Так, Элиасберг[89] среди 80 детей, в Берлинской детской клинике, страдавших летним поносом, находит в 70 случаях ясные признаки конституционных аномалий (экссудативный или нейропатический диатез). Согласно А. Черни[90], «смертность грудных детей является результатом отбора; в громадном большинстве случаев она падает на конституционно малоценных».

Если первый год жизни является решительной пробой главным образом на пищеварительную функцию, то последующие, с их инфекционными детскими заболеваниями (корь, скарлатина, дифтерит и коклюш), испытывают способность организма противостоять инфекциям. В общем не подлежит сомнению, что первые годы жизни – годы интенсивной борьбы за существование; те, кто благополучно выживают, сильнее, выносливее и от природы более приспособлены, чем те, которые погибают. Высокая детская смертность, столь характерная для русской малокультурности, является предметом зависти для многих иностранных евгенистов, так как она поддерживает известный уровень врожденных физических свойств.

С другой стороны, характерны различия в смертности грудных детей среди разных групп населения; так, по данным, Конрада, для Галле смертность грудных детей:

У высших чиновников и академических деятелей 4,3%

Приказчиков 11,3%

Самостоятельных купцов 13,0%

Средних чиновников 13,5%

Низших чиновников 14,2%

Квалифицированных рабочих 18,7%

Чернорабочих 24,1%

Вряд ли можно согласиться с Ленцем, который приводит эту таблицу, утверждая, что эти цифры говорят о различии «наследственного предрасположения в различных хозяйственных классах». Параллелизм этих цифр с уровнем материальной обеспеченности и в особенности с уровнем культурного развития заставляет прийти к заключению, что более обеспеченные и более культурные семьи умеют даже слабых детей уберечь гигиеническими мероприятиями от болезни и смерти. Именно этой низкой детской смертностью и объясняется, вероятно, то обстоятельство, что академические деятели, высшие чиновники (и их потомство) в Германии, как и у нас, отнюдь не блещут особым здоровьем и выносливостью.

2. Переходя от раннего детского возраста к старшим возрастам, мы не можем не видеть громадного значения инфекционных болезней в качестве фактора подбора. В еще недавнее время эпидемии чумы, холеры, тифа и оспы уносили за короткое время огромное количество жертв, сокращая население порою чуть не на половину. Эпидемии, пронесшиеся над Россией за последние годы, показывают, что этот фактор отбора еще далеко не исчез с лица земли. Мы вряд ли ошибемся, если допустим, что из каждых четырех русских по крайней мере один перенес за эти годы какой-нибудь тиф, и многие – последовательно все три тифа. Процент погибших от тифа был также очень высок. Как ни печально это бедствие для тех, кому приходится его переживать, но для нации в общем подсчете оно означает обыкновенно повышение уровня здоровья и устойчивости.

Все эти болезни представляют собою экзамен для конституции каждого отдельного больного. Конечно, всякая система экзаменов несовершенна, и случается, что от сыпного тифа погибает особенно сильный, особенно энергичный и даровитый человек – может быть, потому, что его сосуды не вполне в порядке, или потому, что он как раз обладает усиленной восприимчивостью к сыпному тифу. Повышение среди данной расы специфической невосприимчивости к сыпному тифу или к оспе при современном положении наших знаний не может, конечно, считаться особенно ценным результатом отбора, так как с сыпным тифом гораздо проще бороться гигиеническими мерами против распространения вшей, а с оспой – путем прививок. Но, поскольку смерть от этих болезней стоит в связи с состоянием кровеносной системы – а эта связь несомненно существует, – раса, взятая в целом, после периода тяжких эпидемий оказывается более здоровой.

После того как острые эпидемии в культурных странах стали более редкими, их место в качестве фактора отбора занял, без сомнения, туберкулез. На пороге ХХ столетия туберкулез является причиною 15 % всех смертных случаев в Европе. В настоящее время полагают, что туберкулезные бактерии поражают почти сплошь все европейское население, но только у сравнительно немногих туберкулез сказывается в виде клинического заболевания, и еще меньший % от него погибает. Конечно, внешние условия – питание и вообще экономическое положение – играют существенную роль при заболевании туберкулезом, смерти от него, и большинство туберкулезных, какова бы ни была их врожденная конституция, теми или иными мероприятиями можно спасти. Но все же эти гигиенические мероприятия только ослабляют отбор стойких к туберкулезу конституций.

После войны и голода у нас, в России, и в Германии естественный отбор туберкулезных конституций оказался чрезвычайно обостренным. И опять-таки, как ни печально это явление для современников, есть все основания думать, что народы, перенесшие благополучно эпоху резкого развития туберкулеза, выйдут после нее окрепшими в конституционном смысле. Обратное значение имеют эпохи полного народного благополучия и довольства, когда государство имеет возможность тратить большие средства на широкие гигиенические мероприятия и на содержание большого количества санаториев, в которых туберкулезные не только подлечиваются, но и доводятся до такого состояния, когда они могут завести семью. В такую эпоху туберкулезная конституция распространяется в населении, но это остается незаметным, пока народное благосостояние поддерживается на прежнем уровне: однако резкое потрясение народного благосостояния вызовет в такой стране гораздо большее опустошение на почве туберкулеза, чем в стране с более суровым естественным отбором. Иллюстрацией этого является, может быть, та трагедия, которую переживает теперь на почве широкого распространения туберкулеза Германия.

Известный немецкий евгенист, социал-демократ Гротьян, приходит даже к следующему суровому выводу:

«Только в том случае, если мы лишим легочных больных возможности передавать свою физическую недостаточность следующим поколениям наследственным путем, мы вправе лечить их и помогать им мерами социально-гигиенического и экономического характера, не опасаясь принести этим всему населению, взятому в целом, больше вреда, чем пользы».

3. Совершенно иное значение по отношению к отбору в сравнении с перечисленными выше инфекциями играют венерические болезни: сифилис и триппер. Ужасающее распространение их, в особенности за последние годы, и огромное влияние на размножаемость населения не подлежит сомнению. Ленц утверждает, что в больших городах Германии не менее 15 % всех взрослых мужчин умирает от сифилиса. В Гамбурге для 1913 года было установлено, что среди мужчин, достигших здесь 50-летнего возраста, не менее 40 % было заражено сифилисом, в Берлине, по Ленцу, – даже 60 %. После войны и революции распространение сифилиса еще более усилилось; по Зейтману, в Ганновере осенью 1919 года свежее заражение сифилисом наблюдалось у мужчин на 50 %, а у женщин – даже на 230 % чаще по сравнению с осенью 1913 года. Что касается гонореи, ее распространение, по-видимому, еще значительнее. Ленц считает, что в Германии в среднем около 40–50 % всех мужчин и 20–25 % женщин перенесло хоть один раз гонорейную инфекцию; в больших же городах, по его мнению, большинство мужчин, за исключением немногих, никогда не имевших внебрачных половых сношений, перенесли гонорею в более или менее сильной форме. И хотя эта болезнь не влечет за собой смертельной опасности, как в случае мозговых осложнений сифилис, но она очень часто, подобно последнему, стерилизует больного. По мнению Ленца, большинство бездетных или однодетных браков объясняется именно венерическими заболеваниями.

Опустошения, производимые в культурном человечестве детскими болезнями, эпидемиями чумы, холеры, оспы и тифов, а также туберкулезом, могут быть рассматриваемы как отбор слабых конституций, являющийся в расовом смысле благодетельным для физического здоровья расы. Но отбор, производимый венерическими болезнями, вряд ли отражается существенно на физическом здоровье расы; специальный иммунитет к сифилису и гонорее, вероятно, еще менее необходим для расы, чем врожденный иммунитет к оспе и сыпному тифу. Жестокий отбор в смысле сокращения размножаемости ведется лишь по отношению к некоторым психическим свойствам: половой страстности и некоторого легкомыслия, с одной стороны (в случае заражения при половых сношениях), и малой интеллигентности (при внеполовом заражении, столь частом в русских деревнях, которое является скорее результатом некультурности, чем врожденного недостатка интеллигентности) – с другой. При таких условиях вряд ли можно признать, что отбор на почве распространения венерических болезней ведет к «выживанию наиболее приспособленных». Его можно было бы сравнить скорее с опустошениями в результате какой-нибудь катастрофы вроде последнего японского землетрясения, если бы оно не имело известного отборного значения для различных групп внутри расы: в Германии, напр., путем венерических заболеваний совершается интенсивный отбор в ущерб городскому населению в пользу сельского; притом же всего сильнее от этого отбора страдают те группы населения, у которых заключение брака откладывается на самый поздний период.

4. Своеобразно также отношение к отбору алкоголизма. По Влассаку[91], в Швейцарии пьянство явилось существенной причиной смерти в 9,7 % всех смертных случаев у мужчин за 1912 год. В Англии по отчету 1917 года смертность пивоваров оказалась равной 139 % смертности всего населения, а трактирщиков – даже 180 %; что причиной высокой смертности этих двух групп населения является именно злоупотребление спиртными напитками, показывает, что смертность непосредственно от алкоголизма здесь особенно высока (279 % и 670 %, если соответствующие цифры для всего английского населения принять за 100 %).

Ранний детский алкоголизм, встречающийся преимущественно у психопатических субъектов, ведет к вымиранию и устранению таких «неприспособленных». Если же злоупотреблению спиртными напитками поддаются люди, вообще говоря, физически нормальные, то им можно приписать из врожденных недостатков лишь некоторую слабохарактерность. Впрочем, в противоположность «конституциональным» алкоголикам, погибающим обычно в раннем возрасте, субъекты, приобретающие алкоголизм над влиянием слабохарактерности и внешних условий, обычно успевают обзавестись семьей; существуют даже данные, показывающие, что размножаемость привычных алкоголиков выше, чем трезвых людей: по Пирсону среднее число детей в семьях алкоголиков – 4,0; умеренно пьющих – 3,4 и трезвенников – 2,7.

5. Подобно алкоголизму, многие тяжелые болезни, уносящие большой процент населения, имеют лишь ограниченное отборное значение, так как проявляются в позднем возрасте. Сюда относится прежде всего карцинома, поражающая главным образом субъектов с законченным периодом размножения. Не подлежит сомнению, что рак развивается, по крайней мере, преимущественно на определенной конституциональной почве, но эта конституция лишь в слабой степени устраняется естественным отбором.

Очень многие заболевания такого же наследственного происхождения, а равно и наследственные недостатки и уродства, в первобытном обществе беспощадно устранявшиеся естественным подбором, с развитием культуры перестали иметь значение для отбора. В результате этого так широко распространилась, напр., наследственная близорукость, кариозность зубов и т. п. Но и более крупные, явно гибельные уродства по мере роста государственной благотворительности уже не устраняются отбором, и пораженные ими субъекты тщательно опекаются и доводятся до зрелого возраста и способности основыватъ семьи. Таким образом, современные государства считают культурным долгом затрачивать большие средства на поддержание в населении возможно большего количества генов наследственных глухонемоты и слепоты, слабоумия, различных психических заболеваний. За последнее время у нас, в России, стали даже особенно модными заботы о дефективных детях, которые с помощью усовершенствованных и дорогих приемов воспитываются и обучаются, чтобы стать более или менее полноправными гражданами, самостоятельно зарабатывающими хлеб и способными передать свои наследственные дефекты следующему поколению.

6. Весьма сложно отношение к отбору войны. Мы знаем, что последняя мировая война унесла свыше 35 000 000 человеческих жизней (включая недород нового поколения). Само по себе уменьшение количества населения в густо заселенных странах не имеет существенного значения, если им задеты все группы и все конституционные типы населения. Так, по-видимому, лишено отборного значения последнее японское землетрясение, если только не окажется, что пострадавшие местности были заселены особыми расовыми группами, и постольку, поскольку на дальнейшей размножаемости не скажется перенесенное экономическое потрясение. Но война не является таким стихийным поголовным уничтожением населения, а несомненно содержит элементы отбора. Однако прошли те времена, когда первобытные племена, побеждающие врага, уничтожали его биологически. Теперь народы-победители биологически теряют при своей победе, пожалуй, даже более, чем побежденные; пример – Франция, которая на войне потеряла больше, чем все остальные народы, и вследствие слабой размножаемости населения не может рассчитывать на то, что ее потери будут возмещены. Притом же вряд ли кто станет утверждать, что биологически французская нация совершеннее немецкой или наоборот. И не биологическое превосходство решает судьбу современной войны. В те еще недавние времена, когда войны велись постоянными войсками, а мирное население оставалось мало причастным к войне, массовая гибель воинов с обеих сторон вела к ослаблению врожденных воинственных наклонностей в ближайших поколениях обоих воевавших народов. Но теперь и это положение изменилось, и при всеобщей воинской повинности на фронт посылаются наиболее здоровые, наиболее сильные физически элементы из всех слоев мужского населения и гибнут здесь в большем или меньшем количестве на поле сражения или от инфекционных болезней. Если и в тылу, где остались забракованные мужские производители, в результате войны развиваются болезни и голод, то нарушенное равновесие между более сильными и более слабыми мужскими производителями может несколько восстановиться, и биологический итог войны сведется лишь к уменьшению количественного состава мужской половины населения и к большей брачной браковке оставшейся неизменной женской половины. Но в западноевропейских странах-победительницах за последнюю войну эпидемий и голода не было, так что изменение качественного состава мужского населения там сказалось особенно резко, что должно неизбежно отразиться на следующем поколении. Кроме того, командный состав на войне страдает значительно больше, и как бы мы ни оценивали наследственные особенности командного состава в сравнении с общей массой посылаемых на фронт, мы должны сделать вывод, что наследственные особенности командного состава в ближайшем после войны поколении будут распространены значительно слабее. Конечно и экономические последствия войны могут весьма резко сказаться на размножаемости нации-победительницы и нации-побежденной, так что биологические итоги войны выводятся из уравнения с очень многими неизвестными, а потому заранее учтены быть не могут. Одно несомненно, что нации, не участвовавшие или почти не участвовавшие в войне, извлекли из нее наибольшие биологические преимущества.


Мы рассмотрели ряд главных факторов естественного отбора в современном культурном человечестве. Этот общий очерк можно было бы, конечно, значительно углубить и расширить, но это вряд ли изменило бы общий вывод. Естественный отбор и теперь еще выполняет в человечестве ту же роль устранения неприспособленных, какую он играл в эволюции всего человеческого мира. Культурное человечество во многих случаях пытается вмешаться в работу естественного отбора, и если не прекратить его, то во всяком случае ослабить. Пока из этих попыток выходят лишь случайные результаты, так как борьба с естественным отбором ведется совершенно неразумно, исключительно из сентиментальных побуждений, и интересы будущих поколений, законы расовой биологии вовсе не принимаются в расчет.

Такую нелогичность, сентиментальность и пренебрежение научными достижениями расовой биологии неомальтузианцы возводят в систему. Их проповедь упала на благоприятную психологическую почву, и результаты этой проповеди в форме «неестественного», или, как, может быть, правильнее выразиться, «противоестественного», отбора уже налицо. Этот «противоестественный» отбор во многих культурных странах принял грандиозные размеры, перед которыми совершенно бледнеют размеры естественного отбора в современном обществе. Правда, за размеры противоестественного отбора мальтузианцы не ответственны, потому что он в значительной степени является результатом культуры, происходил и в прежние периоды расцвета культуры, задолго до Мальтуса, и привел к гибели уже много культурных рас. Вина мальтузианцев лишь в том, что они пытаются дать этому противоестественному подбору quasi-научное обоснование.

Выше я указал те четыре условия, при которых мальтузианские идеи могут теоретически привести к полному устранению отбора, и назвал эти условия невыполнимыми и утопичными. И так как эти условия, конечно, не выполняются, то в результате и происходит острый, хотя и бескровный противоестественный отбор.

Прежде всего совершенно ясно, что неомальтузианская проповедь: воспринимается не сразу всем населением, а только определенным слоем населения, из приведенных выше цифр ясно, что на алкоголиков эта проповедь не действует. Допустим, что все население какой-либо страны распадается на две равных группы: А – алкоголиков и В – трезвенников. Мальтузианская проповедь доходит только к последним, а потому в их семьях рождается только 2,5 детей, в то время как невоздержанные алкоголики дают семьи в 5 детей (я лишь слегка изменяю для упрощения точные цифры Пирсона: 2,7 и 4,6). Допустим далее, что смена поколений происходит три раза в течение столетия, т. е. каждый субъект вступает в брак 33 лет. В результате через 100 лет в данной стране потомство алкоголиков окажется в 8 раз многочисленнее, чем потомство трезвенников, а через 300 лет потомки трезвенников будут составлять лишь 1/513 часть всего населения.

Допустим даже, что уклонение от нормального деторождения примет самую умеренную форму позднего брака, ту форму, которую оно принимает обыкновенно без всякой мальтузианской проповеди под влиянием лишь «экономических» соображений. Пусть из двух первоначально равных групп в данной стране (напр., крестьянство и горожане) в первой группе брак заключается в 25 лет и дает 4 детей, а во второй – брак откладывается до 33 лет и дает 3 детей. В этом случае спустя сто лет потомство горожан составит около 17,5 % всего населения, а спустя 300 лет – лишь 0,9 %. Если же мы сделаем дальнейшее, весьма вероятное предположение, что благодаря позднему браку значительная часть нашей городской группы заражается венерическими заболеваниями и остается уже против воли бездетной, то тот же результат – почти полное уничтожение городской группы – получится не через 300 лет, а гораздо ранее. Грубер очень картинно иллюстрирует результаты такого различия между размножаемостью городского и сельского населения: если бы немецкие деревни, говорит он, были заселены в настоящий момент чернокожим населением, а города – исключительно белыми, то через сотню лет и города были бы заселены одними чернокожими.

Точный учет размножаемости в различных группах населения имеет огромное евгеническое значение. На прошлогоднем международном евгеническом конгрессе в Нью-Йорке Б. Мэллет развил широкую программу такого постоянного статистического учета в Англии, где государство не останавливается перед громадными затратами для проведения меры, имеющей лечь в основание государственной расовой политики. Но уже теперь можно иллюстрировать общую картину противоестественного отбора точными цифрами.

В статистическом сборнике Франции приведены следующие цифры, характеризующие размножаемость разных групп населения в 1900 г. Число детей указано в законченных семьях, где нельзя ожидать дальнейшего прироста.

У врачей и аптекарей 1,9

«судейских чиновников 2,0

«банкиров 2,2

«монтеров 2.3

«металлургических рабочих 2,8

«землекопов 3,0

«ткачей 3,4

Характерную для немецких условий сводку приводит Ленц по отношению к чиновникам почтово-телеграфного ведомства, причем количество детей приводится лишь для законченных семей в возрасте между 55 и 60 годами.

У высших чиновников 2,2 детей

«средних 2,6 «

«низших 3,9 «

В Пруссии для 1912 года Ленц дает следующие числа детей на каждый брак:

У офицеров, высших чиновников, лиц свободных профессий 2,0

«служащих с техническим и коммерческим образованием 2.5

«низших служащих с професс. подготовкой 2,9

«фабричных рабочих 4,1

«сельскохоз. рабочих и поденщиков 5,2

Из этой таблицы весьма ясно видно, как размножаемость понижается параллельно подъему по социальной лестнице.

Для группы самых верхов интеллигенции, для работников науки и для знаменитых людей вообще можно дать следующую сводку количества детей на каждый брак по различным странам:

1. Для 445 женатых знаменитейших французов (Бертильон) 1,3

2. Для 1000 браков американских ученых (Кэттль) 1,5

3. Для английской интеллигенции (Вебб) 1,5

4. Для немецких ученых (Мунн) 1,8

5. Для ленинградских ученых, зарегистрированных в ЦЕКУБУ (Филипченко) 1,78

Я напоминаю, что, по вычислению Грубера, при той смертности, которая наблюдается в Гессене, и при наличии только 20 % холостых, только та группа населения не уменьшается количественно, т. е. не вырождается, в которой на каждую семью приходится 3,75 рождающихся живыми детей или 3,01 детей, доживающих до 15-летнего возраста. Распространяя эти данные на все приведенные выше группы населения, мы видим, что среди всех них только у низших почтово-телеграфных чиновников и у фабричных и сельскохозяйственных рабочих Германии число рождающихся стоит выше этой поддерживающей нормы. И с другой стороны, если бы даже смертность детей высшей интеллигенции во всех странах была равна 0 и если бы среди них вовсе не было холостых, все же их потомство в течение короткого времени при существующих условиях должно неизбежно иссякнуть.

В большинстве стран со здоровым и еще не утратившим сколько-нибудь нормальную размножаемость земледельческим населением происходит непрерывное выкачивание наследственно одаренных элементов населения. Наиболее энергичные элементы крестьянства уходят в город, переходя в группы фабричных рабочих, размножаемость которых уже понижена. Среди них выделяются более способные квалифицированные рабочие, и этот переход уже резко уменьшает размножаемость. При дальнейшем подъеме по социальной лестнице размножаемость все более и более падает.

Конечно, можно отрицать расовую ценность тех или иных групп интеллигенции, и, вероятно, у нас, в России, многие, оценивающие низко достоинства русской интеллигенции, не пожалеют о том, что она вырождается в прямом смысле этого слова, и выразят уверенность, что на смену ее придет новая интеллигенция, более высокого достоинства, чем прежняя. Но ведь и эта новая интеллигенция, если не произойдет перелома в брачной психологии или если в этот процесс не вмешается государство, также не будет размножаться интенсивно и не передаст своих способностей следующим поколениям. Те явления, которые замечаются среди современных комсомольцев и которые отмечены в половой анкете Свердловского университета, не позволяют рассчитывать на то, чтобы здесь размножаемость дала сколько-нибудь значительную цифру. И если бы подсчитать среднее число детей, приходящихся на каждого члена Росс. Коммунистической партии, то, вероятно, цифра эта далеко не достигала бы той, которую Грубер выводит для групп населения, сохраняющих свою численность среди массы населения.

Что сказали бы мы о коннозаводчике или скотоводе, который из года в год кастрирует своих наиболее ценных производителей, не допуская их до размножения? А в человеческом культурном обществе происходит на наших глазах приблизительно то же самое!

Ленц делает попытку определить более детально причины наблюдаемого недорода в германском населении и учесть количественно значение каждого из этих причинных факторов. Он исходит из того, принятого нами выше предположения, что каждая женщина, физически здоровая, может родить в течение 30 лет зрелого возраста (между 15 и 45 годами) 20 детей, и строит свои расчеты на 16 миллионов немецких женщин, находящихся в зрелом возрасте.

Мальтузианцы могут быть удовлетворены: 2–2,5 миллиона неродившихся младенцев в год являются бесспорными результатами их пропаганды, их бескровными жертвами. Две первые графы – недород вследствие полного безбрачия или поздних браков, в общей сложности 5 миллионов в год, – если и не являются всецело прямыми результатами пропаганды, то горячо приветствуются неомальтузианцами. Один миллион недорода благодаря венерическим заболеваниям, конечно, неприятное осложнение столь удачно разрешенной задачи; но и с ним мальтузианцы должны примириться, так как венерические заболевания неизбежный спутник безбрачия и позднего брака. И только один миллион неродившихся благодаря иным причинам – вследствие тех или иных заболеваний и конституциональных недостатков родителей – может быть отнесен на счет естественного подбора, тогда как остальные 8 миллионов, или 88 %, объясняются «противоестественным» отбором, вызываемым сознательным или бессознательным мальтузианством. В число неродившихся детей включаются в первую очередь носители генов «культурности»; в них исчезает потомство всех тех, кто выделяется из общей массы населения развитием интеллекта, предусмотрительности, осторожности, уменьем управлять своими физическими влечениями.




Таким образом, культура сама истребляет те именно биологические особенности расы, которые она считает наиболее ценными для своего собственного развития. Именно это самоуничтожение, а вовсе не какие-то таинственные признаки естественной старости и смерти рас и народов, являлось неизменной причиной гибели всех старых культур. Даже примитивные расы, гибнущие обычно при столкновении с расами более культурными, гибнут не столько от алкоголизма, инфекционных болезней и пр., сколько от разрушения привычной семьи и вовлечения женщин к случайным бракам с пришельцами, сопровождающимся гибелью внеплеменных детей, переходу к многомужеству и проституции. Относительно античной культуры может считаться окончательно установленным, что и Греция и Рим явились жертвами, главным образом, сознательного сокращения размножаемости среди тех рас и тех групп населения, которые вели руководящую роль в создании культуры. Греция обезлюдела в период между 600 и 200 г. до P. X. В 200 г. вся Греция не могла уже выставить каких-нибудь трех тысяч воинов-гоплитов, между тем как в битве при Платее одна Мегара была в состоянии выставить их в таком количестве. Во время войн с персами Спарта выставляла 8 000 воинов, после сражении при Левктре – 2 000, тогда как в 371 г. спартиатов-воинов осталось лишь 1 500, и хотя в ряды спартанских граждан были допущены илоты, все же во времена Аристотеля их осталось лишь 1 000 человек, а в 244 г. – только 700. В начале Второй Пунической войны Италия насчитывала 270 000 способных носить оружие граждан, а во времена Августа трудно было собрать и 45 000. В последующие совершенно мирные годы население Италии все более и более сокращалось, и это сокращение нельзя, конечно, приписать войнам. Сеэк[92] утверждает, что наряду с политическими неурядицами, преследованиями и казнями свободолюбивых граждан главной причиной такого сокращения населения явилось нежелание иметь детей среди греческих и римских женщин, наиболее культурных, и распространение абортов, противозачаточных средств и гетеризма. Противоестественный подбор привел прежде всего к исчезновению наиболее ценных, наиболее способных элементов – творцов и носителей античной культуры. Нежелание греческих и римских женщин иметь детей находит себе параллель в таком же отношении к браку и деторождению большинства девушек, заканчивающих высшую школу в различных странах. Так, в одном из американских университетов незадолго перед войной были подсчитаны данные о судьбе 2 827 студенток: из окончивших до 1899 года 58 % остались незамужними, а из вышедших замуж 39 % остались бездетными. На каждую бывшую студентку пришлось в среднем 0,5 ребенка; для другой высшей школы эта средняя оказалась еще ниже – 0,37 ребенка на бывшую студентку.

Для характеристики интенсивности противоестественного отбора интересно вымирание в некоторых странах такой культурной расы, как евреи. В Германии евреи принадлежат включительно к городскому населению, и притом к более зажиточным слоям его. Это доказывается тем, что в Берлине, где в 1910 году евреи составляли не более 5 %: всего населения, на их долю пришлось свыше 30 % всех уплоченных населением подоходных налогов. В Бадене в 1908 году евреи составляли 1,3 % всего населения и платили 8,4 % всего поимущественного и 9,0 % всего подоходного налога. Также особенно значительно участие евреев в составе высшей интеллигенции. В 1907 г., когда евреи составляли 1 % всего немецкого населения, среди врачей было 6 % евреев, среди адвокатов 15 %, среди университетских профессоров около 14 %, а на медицинском факультете даже 16,8 %. При таких условиях понятно, что неомальтузианское движение охватило немецких евреев особенно сильно и сокращение деторождения сказалось у них всего ранее. Ленц сообщает следующие данные о количестве детей на каждый брак, по двум главным областям Германии:




Ленц считает, что цифры для 1920 года преувеличенно высоки, так как на этот год пришлась послевоенная «эпидемия браков»; притом же число эмигрантов-евреев, преимущественно малокультурных и многосемейных, было после войны особенно высоко, и, значит, на коренную семью немецких евреев в 1920 году приходилось менее одного ребенка. И все же размножаемость евреев в Богемии и Моравии, по Галассо, еще ниже; здесь она еще до войны (1913 г.) спустилась до 12,9 в год на тысячу способных к деторождению женщин! Грубер считает эту цифру самой низкой цифрой рождаемости в какой бы то ни было расе.

Если мы вспомним, что, по Груберу, для сохранения равновесия в данной группе населения требуется не менее 3,75 рождений на каждый брак, то станет ясным, что евреи в Германии, представляющие особенно культурную и особенно зажиточную группу, обречены на вымирание в течение немногих поколений.

И такая же судьба стоит перед всякой другой обособленной группой населения, которая по своему культурному уровню легко доступна для мальтузианской пропаганды. Ни один народ, ни одно государство, ни одно правительство не должны забывать об этой опасности. Нельзя безнаказанно вычерпывать наиболее культурные наследственные задатки из населения. Природа не признает ничего противоестественного и на противоестественный отбор реагирует вырождением культивирующего его народа. Так погибли многие культуры, так может погибнуть и наша. Но эта гибель будет отнюдь не «естественной смертью» расы или «Западной Фаустовской культуры», как предпочитает выражаться Шпенглер, а прямым самоубийством.

В некоторых странах этот самоубийственный процесс продвинулся особенно далеко. Так, для Франции особенно опасно не то, что здесь совсем или почти совсем приостановился прирост населения, и даже не то, что наиболее культурные слои населения перестали размножаться. Опасно то, что сократился прирост крестьянского населения, которое в других странах служит резервуаром, пополняющим вымирающее население городов; притом же наиболее предприимчивые генотипы из этой крестьянской массы в течение последнего столетия после великой революции мало-помалу уже перебрались в город. В этом отношении положение нашей страны гораздо лучше. Наш земледельческий класс еще продолжает интенсивно размножаться, и сравнительно слабая селекция среди него со времени «освобождения крестьян» еще далеко не успела выкачать из него ценные генотипы в города. Но переживаемый нами революционный период, вероятно, значительно ускорит оба эти процесса.

Процесс вырождения культурных народов может быть приостановлен, если размеры угрожающей опасности будут своевременно осознаны широкими слоями населения и если на эту опасность будет обращено должное внимание в общей социально-экономической государственной политике. Политические деятели и политические партии должны проникнуться тем убеждением, что если они желают строить прочно, а не только для одного или двух ближайших поколений, то они должны заботиться о том, чтобы и в последующих поколениях те генотипные элементы, которые им представляются наиболее ценными, были представлены достаточно полно. Соответствующая расценка групп населения может быть произведена только политическими партиями и государственной властью. Наука может лишь в одном отношении оказать здесь содействие; а именно она может в той мере, как это вообще возможно при современном соотношении наших знаний, – разъяснять, поскольку те или иные высоко оцениваемые государством свойства и способности тех или иных групп населения являются врожденными, наследственными, и поскольку они являются результатом только воспитания и внешних условий, а потому и не имеют действительной генетической ценности.

Если государственная власть расценит таким образом наследственные качества тех или иных групп населения, то она, конечно, может определенными мероприятиями поставить ценные группы населения в условия, благоприятные для повышенной размножаемости. Надо только помнить, что одним улучшением материального благосостояния данной группы нельзя добиться вполне благоприятных результатов. Необходимо, чтобы улучшение благосостояния связывалось с наличностью определенного числа детей. Характер таких мероприятий уже намечен руководителями евгенического движения в различных странах.

Но успех их зависит в значительной степени от того, насколько избранные группы населения сами проникнутся сознанием своего долга перед будущими поколениями и не поддадутся искушениям мальтузианства. При наличности сознательного отношения к своему долгу со стороны наиболее ценных групп населения распространение облегчающего жизнь мальтузианства среди менее ценных групп населения не должно встречать препятствий. Известное значение может иметь также и сегрегация или стерилизация резко дефективных элементов населения; но к этой мере еще долгое время придется относиться с большой осторожностью.

Более подробное изложение евгенической политики не входит в задачи настоящей статьи. Я хотел здесь только показать, что для сохранения Homo sapiens необходим определенный отбор. Естественный отбор, игравший руководящую роль в эволюции всего органического мира и у первобытного человека, под влиянием культуры ослабляется и даже извращается противоестественным отбором. Настало время, пока еще не поздно, заменить его разработанной сознательно по определенному плану системой искусственного евгенического отбора. Впервые в истории человечества культура достигнет своего расцвета при наличии определенных знаний, относительно громадного значения отбора. Неужели оно не сумеет воспользоваться этими знаниями?!

Родословные наших выдвиженцев{8}[93]

Н. К. Кольцов

I

Родословные выдающихся людей – талантов и гениев – представляют огромный интерес для евгеники. Нам важно понять, откуда возникли те психические способности, которые проявляет при жизни выдающийся человек. Мы легко убеждаемся, что среда, в которой он развивался и работал, полученное им воспитание и образование, а также и экономические условия бывают весьма различны; при тех же внешних условиях одновременно с гением развивались и работали тысячи его современников, но огромное большинство их ничем или почти ничем не проявило себя и не оставило потомству памяти о себе. Причиною этого является, конечно, разнообразие психических задатков, с которыми рождаются разные люди, очевидно, столь же различные по врожденным способностям, как по окраске волос, росту, здоровью и другим физическим признакам. Прошли те времена, когда не только наивные обыватели, но и глубокие мыслители выражали уверенность, что гениальная одаренность отдельных личностей представляет собою какое-то мистическое свойство, резко отличающее их от всех других людей, – «дух святой», таинственно сходящий на немногих избранников и пророков. С точки зрения современной евгеники гений обязан своим происхождением счастливой и редкой комбинации наследственных психических задатков.

В наших местах белокурые женщины не представляют редкости, так же как и люди с средними психическими способностями. Но уже значительно реже встречаются женщины с золотистым оттенком тонких, густых и длинных белокурых волос, нежной окраской кожи, с голубыми глазами, стройной фигурой и правильными чертами лица. Мы восхищаемся этими красавицами, как талантами, приблизительно столь же редкими. Но при ближайшем знакомстве мы видим, что большинство этих красавиц обнаруживает целый ряд недостатков как физических (напр., болезненность), так и психических (глупость, дурной характер). Совершенная красавица такая же редкость, как и гений, и, подобно гению, она является редчайшим сочетанием большого числа наследственных задатков. Память о ней сохраняется нередко веками.

Подробное изучение генеалогии такой красавицы даст генетику возможность установить, какие из своих отличительных признаков она получила со стороны отца, какие со стороны матери; вероятно, окажется, что многие из ее рецессивных особенностей были замаскированы доминантными особенностями у ее гетерозиготных родителей, и тогда придется искать проявления их, хотя бы и в других комбинациях, в более ранних поколениях – у ее дедов, прадедов и т. д. Для такого исследования необходимо изучить портреты длинного ряда предков красавицы, и, конечно, такое исследование возможно только для представительницы аристократического рода, где сохранялись изображения длинного ряда поколений в течение столетий. Но если исследователь встретит поразительную деревенскую красавицу и захочет выяснить генетику ее красоты, то по большей части встретится с непреодолимыми трудностями. В лучшем случае он увидит ее отца и мать, может быть, седую престарелую бабушку с огрубелой от многих лет тяжелой работы фигурой, о которой, пожалуй, услышит, что в молодости она была красива – и только. Может, пожалуй, случиться, что оба родителя белокурой красавицы – брюнеты или русые, так как белокурая окраска волос рецессивна и может передаваться по наследству гетерозиготными брюнетами. В таком случае девушка с прекрасными золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами покажется как бы выродком в своей семье, и невольно придет в память легенда о Снегурочке, которую Бобыль с Бобылихой слепили себе из снега. Эта легенда того же порядка и, вероятно, того же происхождения, как учение о святом духе, сходящем на гениев и пророков.

Когда мы изучаем родословные талантов и гениев, родившихся в выдающейся семье, о многих членах которой сохранились исторические данные в течение ряда поколений за несколько столетий, мы можем проследить, как в каждом поколении комбинировались те или иные способности родителей. Мы считаем естественной богатую одаренность Владимира Сергеевича Соловьева, этого настоящего «пророка» XIX и ХХ веков, так как знаем, что отец его был одним из величайших русских историков, его братья были также высоко одаренными, а среди предков выделился украинский философ Сковорода. Но появление М. В. Ломоносова, Фарадея, Эдисона и других гениев-самородков нам представляется чудесным, так как история сохранила слишком мало данных об их родителях и их предках. И то немногое, что мы знаем о происхождении этих гениев-выдвиженцев, обесценивается в особенности примитивностью условий их среды, при которых они не могли проявить в сколько-нибудь ясной форме своих высших способностей.

Проявление психических способностей у человека в гораздо большей степени зависит от социальной среды, воспитания и рода деятельности, чем проявление красоты сложения и лица. Конечно, и на развитие женской красоты среда сильно влияет. Две девочки с совершенно одинаковыми наследственными задатками разовьют совершенно различные типы красоты, если одна будет воспитываться в бедной крестьянской семье, а другая в богатой утонченной городской обстановке. У первой от тяжелой работы скоро огрубеют лицо, фигура и руки, но трудовая жизнь на воздухе покроет румянцем ее щеки, разовьет в ней силу и здоровье. При других условиях ее красота могла бы стать более утонченной благодаря целому ряду гигиенических приемов, гигиеническому уходу, уменью одеться к лицу и развитию путем образования интеллектуальных способностей. В графине Шереметевой через несколько лет нельзя было узнать прежнюю крепостную девушку Парашу.

Если бы Михайло Ломоносов не дошел до Петербурга, а остался жить на далеком Севере трудовой жизнью своего отца-рыбака и прасола, то человечество не имело бы никаких данных, чтобы подозревать о способностях этого великого гения. Когда мы собираем скудные сведения о предках талантов и гениев, вышедших из бедной трудовой среды, мы всегда останавливаемся перед вопросом: а что было бы, если бы эти люди получили хорошее образование и имели возможность обнаружить свои способности в другой среде, где эти способности могли бы проявиться?

Современная генетика знает немало точно изученных наследственных задатков, фенотипное проявление которых зависит от внешних условий. Наглядным примером является одна мутация плодовой мухи – Drosophila ampelophila, так наз. abnormal abdomen. Ген этой мутации так же стойко и правильно по законам Менделя передается по наследству, как и все другие. Определено и положение его в первой хромосоме близ ее верхнего конца. Однако по внешности мухи далеко не всегда можно с уверенностью определить наличие этого гена, так как фенотипное проявление его в высокой степени зависит от внешних условий. Если анормальных мух АА воспитывают в личиночном состоянии во влажной питательной среде, то все выходящие из них мухи обнаруживают в ясной форме характерный для этой мутации внешний признак – изуродованное брюшко с несимметрично развитыми пластинками. Но если личинок того же самого генотипа АА воспитывать на сухом корме, то из них получается совсем иной фенотип – обычные нормальные мухи. Но эта нормальность их только внешняя, кажущаяся, а на самом деле они сохраняют свой порочный генотип AA, и при скрещиваньи их между собой можно на влажном корме получить от них все сплошь потомство с ненормальным брюшком, в то время как от настоящих нормальных мух генотипа аа ни при каких условиях потомства с ненормальным брюшком не получишь. Отсюда ясно видно, что даже для мух недостаточно получить от родителей определенный наследственный генотип; необходимы, сверх того, известные условия, определенное воспитание, чтобы этот генотип проявился внешне в характерном для него фенотипе.

Еще один наглядный пример можно привести из области животноводства. Молочность коровы определяется в значительной степени наследственными свойствами. Наши русские крестьянские коровенки дают обычно в год 60 ведер молока, из которого можно получить около 2 пудов масла в год. Если улучшить воспитание телушек, правильно кормить и содержать такую корову, то она даст столько молока, что из него можно получить уже до 4 пудов масла. Коровы улучшенных пород дают до 8 пудов масла, но есть стада, в которых подбор производителей велся особенно тщательно и от лучших коров получается в год по 15 пудов масла. Это – коровы-таланты. За последние годы получены отдельные коровы, дающие исключительно много молока – 25, 30 и 45, а одна даже 50 пудов масла в год. Этих коров мы можем смело назвать – не в обиду человеческим гениям – «гениями молочности». Не приходится сомневаться в том, что и они являются результатом особенно счастливого сочетания наследственных генов молочности. Но также ясно, что для полного развития молочности такой коровы необходимо правильное воспитание и достаточный корм, в противном случае она недоразовьется и будет давать молока не больше, чем средняя корова, а то и меньше, но свои наследственные задатки она все же передаст потомству.

Поэтому правильная генетическая племенная работа может вестись лишь в таком стаде, где все производители правильно воспитываются и хорошо содержатся в течение ряда поколений. Там же, где этого нет, животновод всегда может встретиться с сюрпризами: от заморенной неудойной матери со случайно высоким генотипом он может получить очень ценную корову-производительницу, а от коровы, фепотипно-развитой и молочной, несмотря на плохой генотип, получит посредственное даже при хороших условиях потомство.

Врожденные психические способности человека для своего полного фенотипного выражения не в меньшей степени нуждаются в соответствующей внешней среде, чем два вышеуказанных зоологических примера. Картину наследования этих способностей мы можем выяснить только тогда, когда несколько поколений предков талантливого или гениального человека воспитывались, жили и работали в наилучших условиях, при которых их ценный генотип мог полностью проявиться в фенотипе. Наоборот, даже сравнительно полное знакомство с деятельностью предков гениального выдвиженца-самородка часто мало разъясняет происхождение его способностей, если условия, в которых жили его предки, не позволяли их способностям обнаружиться в полной мере.

XIX столетие выдвинуло в России ряд талантливых и гениальных деятелей литературы из состоятельной интеллигентной помещичьей среды. Внешние условия этой среды в высокой мере способствовали фенотипному обнаружению природного литературного таланта, который очень ценился и был в моде в соответствующих кругах. Дети обычно с ранних лет получали литературное воспитание, и их первые же попытки выступить самостоятельно в области литературы и поэзии встречались с вниманием и одобрением окружающими. Большая или меньшая материальная обеспеченность позволяла сделать из поэзии и литературы главное занятие жизни. Поэтому, если, изучая родословные таких семей, мы видим здесь тех или иных членов, нисколько не интересовавшихся литературой и поэзией и не делавших никаких попыток литературного творчества, – мы имеем право заключить, что у них действительно не было соответствующих наследственных задатков или что они были скрыты в их генотипе наличием других генов и что эти задатки проявились у их потомков лишь благодаря счастливой комбинации при скрещивании.

На табл. 1 изображена генеалогия одной из таких русских интеллигентных дворянских семей, может быть, самая замечательная генеалогия литературного таланта не только для нашего народа, но и во всем мире. Эта генеалогия составлена по материалам М. А. Цявловского и демонстрирована им в заседании Русского евгенического общества. Существенно важно уже то обстоятельство, что в этой семье мы видим одновременно двух мировых гениев: А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого. Совершенно невероятно, чтобы это обстоятельство было случайностью, так как каждый гений такого калибра приходится на много миллионов населения; очевидно, вся семья характеризуется скоплением очень ценных наследственных задатков, как это действительно подтверждается детальным анализом родословной рода графов Толстых и А. С. Пушкина.

Что мы здесь имеем дело действительно с наследственностью, показывает окружение двух гениев: среди их ближайших родственников мы находим такие крупные таланты, как поэты: Тютчев, Одоевские, Чаадаев, А. К. Толстой и Веневитинов, а также известный филолог Константин Леонтьев. Благоприятная внешняя среда, позволявшая генотипам полностью проявляться в фенотипах, обеспечивала этим высокое качество браков, заключавшихся по большей части в собственной среде, нередко с близкими родственниками, благодаря чему мы и находим в этой генеалогии замечательный отбор особенно ценных генов – настоящий пантеон русской поэзии.


Табл. 1. Генеалогия, составленная по материалам проф. М. А. Цявловского


I. 1. Андрей Толстой.

II. 1. Иван Толстой. 2. Гр. П. А. Толстой – известный государственный деятель, сотрудник Петра I[94]. 3. И. М. Головин – денщик и сподвижник Петра I. 4. В. И. Приклонский.

III. 1. Б. И. Толстой. 2. Гр. И. П. Толстой. 3. Кн. Ю. Ю. Трубецкой. 4. О. И. Головина – кн. Трубецкая. 5. Е. И. Головина-Пушкина. 6. А. П. Пушкин. 7. В. И. Чичерин. 8. Л. В. Приклонская-Чичерина. 9. А. В. Приклонская-Оболенская. 10. Кн. А. А. Оболенский.

IV. 1. В. Б. Толстой. 2. И. П. Леонтьев. 3. А. И. Толстая-Леонтьева. 4. П. В. Чаадаев. 5. М. И. Толстая-Чаадаева. 6. Кн. М. М. Щербатов, историограф. 7. П. И. гр. Толстая – кн. Одоевская. 8. Кн. В. И. Одоевский. 9. Гр. А. И. Толстой. 10. Кн. С. Ф. Волконский. 11. М. Д. Чаадаева – кн. Волконская. 12. В. И. кн. Одоевская-Волконская.13. Кн. Д. Ю. Трубецкой. 14. Л. А. Пушкин. 15. О. В. Чичерина-Пушкина. 16. Кн. Н. А. Оболенский.

V. 1. Л. В. Толстой. 2. Б. И. Леонтьев. 3. Я. П. Чаадаев. 4. H. М. кн. Щербатова-Чаадаева. 5. Кн. С. И. Одоевский. 6. Гр. П. А. Толстой. 7. Гр. И. А. Толстой. 8. Кн. Н. С. Волконский. 9. Е. Д. кн. Трубецкая – кн. Волконская. 10. С. Л. Пушкин. 11. В. П. Веневитинов. 12. А. Н. кн. Оболенская-Веневитинова.

VI. 1. И. Н. Тютчев. 2. Е. Л. Толстая-Тютчева. 3. Н. Б. Леонтьев. 4. П. Я. Чаадаев, писатель и философ, друг Пушкина и Грибоедова, прототип Чацкого. 5. Кн. И. С. Одоевский. 6. Кн. Ф. С. Одоевский. 7. Гр. К. П. Толстой. 8. Гр. Н. И. Толстой. 9. М. Н. кн. Волконская – гр. Толстая, прототип кн. Марии Болконской в «Войне и мире». 10. Александр Сергеевич Пушкин. 11. Д. В. Веневитинов, поэт.

VII. 1. Ф. И. Тютчев – поэт-мыслитель. 2. К. Н. Леонтьев, писатель-славянофил. 3. Кн. А. И. Одоевский – поэт-декабрист. 4. Кн. В. Ф. Одоевский – писатель-мыслитель. 5. Гр. А. К. Толстой поэт. 6. Лев Николаевич Толстой.

Но, конечно, совсем иная картина обнаружилась бы, если бы эта исключительная по своей ценности семья развивалась в иной среде, например, если бы родоначальники ее были крепостными и вели тяжелую борьбу за материальное существование. При таких условиях поэтический талант ценился бы мало, для борьбы за жизнь требовались бы совсем иные способности – физическая сила, здоровье, приспособляемость. Большинство талантливых поэтов оказалось бы плохими земледельцами; они не могли бы развить в полной мере своего поэтического таланта, может быть, остались бы неграмотными и, вероятно, не оставили бы имени потомству. Некоторые оказались бы типичными жизненными неудачниками, неприсобленными к окружающей их среде. Гении, как А. С. Пушкин и Л. Н. Толстой, конечно, выдвинулись бы и при таких условиях и проявили бы огромную мощь своего генотипа, но характер их деятельности и содержание их произведений были бы, конечно, совсем иными. И мы с удивлением спрашивали бы себя, откуда взялись эти гениальные выдвиженцы-самородки.

В дальнейшем изложении я пытаюсь осветить загадку появления пяти наших выдающихся современников-выдвиженцев: А. М. Пешкова, Ф. И. Шаляпина, Сергея Есенина, Л. Леонова и Н. П. Кравкова. Материалами для выяснения генеалогии первых трех мне послужили опубликованные ими автобиографии[95]. Сведения по генеалогии покойного Н. П. Кравкова мне были доставлены его родственниками и отчасти уже использованы мною для биографического очерка[96]. Сведения о семье Л. Леонова мне сообщил лично сам писатель.

II. Максим Горький

Четыре книги воспоминаний автобиографического характера, написанные Максимом Горьким, принадлежат к числу лучших его произведений и, по-моему, являются перлами русской литературы. Может возникнуть вопрос: вправе ли мы использовать для научных выводов художественное произведение большого поэта-писателя? Мы всегда должны иметь в виду, что даваемые им характеристики отдельных личностей – носят на себе отпечаток его художественной фантазии. Но в отношении фактов автор очень старается быть правдивым. Все имена приводятся полностью, и автор оговаривает, когда по отношению к случайно встретившимся людям он не с полной уверенностью вспоминает имя и фамилию. Специальностью художественного таланта М. Горького всегда являлось проникновенное отыскивание ценных задатков у задавленных жизнью, опустившихся или не сумевших подняться людей. Эта особенность очень ценна для исследователя, задавшегося целью восстанавливать врожденные генотипы, освобождая их от прикрывающей фенотипной скорлупы. Мы не имеем никаких оснований сомневаться в искренности автора и подозревать, что он сознательно, из желания приукрасить своих предков, поставил их на слишком высокие ходули. С беспощадным реализмом он отмечает все отрицательные стороны их поведения и их характера. Он ярко рисует ту некультурную, жестокую обстановку, в которой он родился и воспитывался. Почти все окружавшие его и его родственники пьянствовали, многие запойно. Жестокость царила потрясающая: отцы избивали до бесчувствия детей, мужья – жен, иногда буквально до смерти. Всюду царил разврат с грубым циническим отношением к женщине, самое отчаянное сквернословие. В книге видели часто врага, и большинство окружавших мальчика Алешу всю жизнь оставались безграмотными.

«Весь Гостиный двор, все население его, купцы, приказчики, жили странной жизнью, полной глуповатых по-детски, но всегда злых забав. Если приезжий мужик спрашивал, как ближе пройти в то или иное место города, ему всегда указывали неверное направление, – это до такой степени вошло у всех в привычку, что уже не доставляло удовольствия обманщикам. Поймав пару крыс, связывали их хвостами, пускали на дорогу и любовались тем, как они рвутся в разные стороны, кусают друг друга, а иногда обольют крысу керосином и зажгут ее. Навязывали на хвост собаке разбитое железное ведро, собака в диком испуге, с визгом и грохотом, мчалась куда-то; люди смотрели и хохотали».

Сам Алексей прошел через огонь и медные трубы, периодически голодал, претерпевал побои и унижения, жил под открытым небом и в жалких подвалах, деля пищу с крысами и собаками. И даже тогда, когда юношей отправился в Казань с определенным намерением попасть в университет, должен был вместо подготовки к экзамену заняться тяжелым трудом булочника и ежедневно месить по 15 пудов теста, конечно, не имея времени на чтение книг и самообразование. Он был мальчиком на побегушках, мусорщиком, торговцем, грузчиком, булочником, сторожем, непрерывно меняя десятки занятий наименее квалифицированного характера. Среда сделала все, чтобы заглушить ценные врожденные задатки А. М. Пешкова, повернуть его на путь бродяжничества и социального отщепенства, который он так хорошо знал и описывал. И если после всей этой бурной жизни он все-таки сделался блестящим писателем, имя которого пользуется огромной популярностью среди широких народных масс не только у нас, но и во всем мире, то причину этого изумительного явления мы должны искать не во внешних условиях, а в тех наследственных задатках, которые он получил от своих предков и которые выделили его из других представителей той же среды, оставшихся на дне и кончивших пьянством, преступлением, нищетой и самоубийством.

Табл. 2 представляет генеалогию Алексея Максимовича Пешкова, поскольку она была известна ему самому. Вероятно, эту генеалогию никогда уже не удастся пополнить сведениями о более ранних поколениях.

А. М. Пешков лучше всего из предков знал своего деда и бабку со стороны матери, у них он воспитывался, и им он дает наиболее полные характеристики в своем «Детстве». Поэтому общий обзор генеалогии всего удобнее начать именно с них.


Дед Горького (II 3) был Василий Васильевич Каширин, нижегородский мещанин; он родился в 1800 г. Об его отце (I, 1) мы знаем только то, что он был убит разбойниками, приехавшими в Балахну грабить купца Заева. «Дедов отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз с колокольни». Значит был смелый, решительный человек, готовый впереди других делать общественное дело.

Мать В. В. Каширина (I, 2) была энергичной сильной женщиной. Сын рассказывает про нее: «Она на себе мешок муки таскала по пяти пудов веса, силища у нее была не женская, до двадцати годов меня за волосья таскала очень легко». По отзыву бабушки Акулины, – бесконечно доброй и благожелательной в своих отзывах о людях, – «была она калачница и злой души баба, не тем будь помянута… эх-ма, что нам про злых вспоминать. Господь и сам их видит. Он их видит, а бесы любят». А сын рассказывает про мать, что она «тихонько пиво варила и продавала». Ее практический ум сказался в том, как она выбрала жену для сына. «Видит, – рассказывает бабушка Акулина, – работницая, нищего человека дочь, значит, смирной буду»… Выбор действительно оказался исключительно удачным.


Табл. 2. Генеалогия А. М. Пешкова (Максима Горького, IV, 1).


В. В. Каширин наследовал энергию обоих родителей, смелость отца, практический ум, но также злобный характер матери. Это – типичный активный выдвиженец. Сам он говорит про себя внуку: «Меня, Олёша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь… А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошел до своего места, – старшиной цеховым сделан, начальник людям»…

Свою карьеру он начал тем, что «в молодости сам, своей силой супротив Волги баржи тянул… Трижды Волгу-мать вымерял… А на четвертый год уже водоливом пошел, – показал хозяину разум свой». И бабушка гордилась в то время своим женихом: «Заметный парень был: двадцать два года, а уж водолив». Выдвиженец быстро продвигается дальше. В. Каширин переходит в город (Н. Новгород), устраивает красильную мастерскую, богатеет. Ко времени брака дочери он достигает вершины своей карьеры. «Дедушка-то наш о ту пору богач был, – рассказывает бабушка, – дети-то еще не выделены, четыре дома у него, и деньги, и в чести он, незадолго перед этим дали ему шляпу с позументом, да мундир – за то, что он девять лет бессменно старшиной в цехе сидел, гордый он был тогда»…

Внук уже не застал деда в славном периоде интенсивной работы. Старику было около 80 лет, когда у него поселился Алеша. По внешности это был «небольшой сухонькой старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородой, с типичным носом и умными хорошими глазами». И хотя он был еще бодр, но с годами, естественно, сильно опустился. Были крупные хозяйственные неудачи, тяжелые и страшные невзгоды с сыновьями. Дед всегда был крутого нрава, а тут совсем озлобился. Он часто зверски избивал Алексея, смертным боем бил сыновей, работника и даже старуху-бабушку. Пьяницей, однако, по-видимому, не был. По крайней мере, М. Горький не отмечает, чтобы он когда-либо видел деда пьяным.

Неудивительно, что личные впечатления внука были самые отрицательные. И недаром бабушка неоднократно предостерегала его не судить о деде по этим впечатлениям. «Он ведь раньше-то больно хороший был, дедушка наш, да как выдумал, что нет его умнее, с той поры и озлился и глупым стал». «Дедушка, когда хотел, так хорошо говорил, это уже после, по глупости стал на замок сердце запирать».

Но смышленый и чуткий не по годам внук и сам порою умел разбирать, что осталось хорошего в его злом деде. Чудесно описана сцена, как дед, только что в первый раз жестоко избивши Алешу, пришел с ним мириться. После его первых слов, несмотря на то что он принес гостинцы и игрушку, внуку «очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться». А потом дед стал рассказывать о своей молодости, о жизни бурлаков на Волге… Рассказывал он великолепно, художественно. «Говорил он и быстро, как облако, рос в глазах внука, превращался из маленького сухого старика в человека силы сказочной, – он один ведет против реки огромную серую баржу». Беседа затянулась до вечера, и дед покорил детское сердце. Во время этой долгой беседы в комнату, где лежал на постели изувеченный мальчик, несколько раз заглядывали, но внук просил: «Не уходи», и дед, усмехаясь, отмахивался от людей. И когда наконец ушел, ласково простясь, Алеша «знал, что дедушка не злой и не страшен».

Когда я читаю эту удивительную сцену, приходит в память другая сцена из Шекспира, когда Ричард III покоряет сердце королевы Анны над гробом убитого им ее мужа. Здесь нет той красивой рыцарской обстановки, но характер – генотипы – очень близки. Различие в пользу Каширина: он искренен, по-своему любит внука, а в искренности любви Ричарда еще можно сомневаться.

Впрочем, дед не всегда был искренним и, как человек практического ума, считал постоянную искренность недостатком. Он сам учил внука: «Будь хитер, это лучше, а простодушность – та же глупость, – понял? Баран простодушен»…

Внук прислушивался к советам умного деда. Мальчик задумал как-то устроить себе хижину в саду, в яме. Дед увидел, похвалил ловкую работу, сам помог, обещал посадить вокруг подсолнухи, мальвы и закончил советом: «Это очень полезно, что ты учишься сам для себя устраивать лучше». – «Я очень ценил его слова», – говорит по этому поводу М. Горький.

Образования старик Каширин не получил никакого, но грамоту знал хорошо, по крайней мере славянскую. Ей сам и обучил внука. Сцена, когда суровый дед учит внука азбуке и оба стараются перекричать друг друга, художественно-красива: такого старика нельзя назвать злобным. Хорошо понимал необходимость учения, ежедневно читал книги, преимущественно духовные, и очень бережно относился к ним.

Будучи уже восьмидесяти лет, В. В. Каширин сам вел свои хозяйственные дела, помогал сыновьям устраивать мастерские и сам был готов, отдав им свое дело, открыть новую красильную мастерскую. Но неудачные спекуляции поглотили его состояние, он мало-помалу совсем обнищал, опустился, стал жалким скрягой, попрошайничал и кончил жизнь полусумасшедшим нищим. «Когда бабушка успокоилась уже навсегда, дед ходил по улицам города нищий и безумный, жалостно выпрашивая под окнами: «Повара мои добрые, подайте пирожка кусок, пирожка-то мне бы. Эх, вы-и»…

Но характеристика опустившегося 90-летнего старика нас здесь не может интересовать. Она любопытна только с точки зрения патологии старости, как пример старческого разложения психики. Отыскивать здесь те или иные проявления генотипа было бы слишком трудно и неосторожно.

Максим Горький долго останавливается на религиозности своего деда и в анализе его ищет указаний на основные черты его характера. Мне кажется, однако, что и здесь следует сделать поправку на возраст. В известной среде к 80 годам старик обычно становится особенно религиозным, хотя бы в расцвете сил он самым равнодушным образом относился к религии. Но, конечно, врожденные особенности природы каждого человека не могут не наложить отпечатка на характер старческой религиозности. Впрочем, может быть, в данном случае религиозность была теснее связана с характером В. В. Каширина: ведь псалтир-то он, конечно, выучил наизусть в молодости. Внуку очень не нравился сухой формализм религии деда, чтение затверженных молитв с боязнью опустить какое-либо положенное слово. «Дедов Бог вызывал у ребенка страх и неприязнь: Он не любил никого, следил за всем строгим оком, Он прежде всего искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что Он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать»…

В. В. Каширин, как и все другие самостоятельно мыслящие люди, брал из господствующей религии только то, что подходило к его характеру и наклонностям: он создавал себе бога по своему образу и подобию. Христос с его любвеобильной моралью был совершенно чужд ему. Его бог, как и сам он, строгий хозяин, организатор, ведущий большое дело и беспощадно карающий негодных работников, так как нет иного средства их исправить. Таким был и сам дед в своей жизни.

Правда, дело у него было небольшое. Но если бы он получил лучшее образование и попал в условия оживленного расцвета экономической жизни, из него мог бы выработаться крупный хозяйственный организатор. Он сам сумел бы найти для этого капиталы, как нашли и создали их его более удачливые современники, сделавшиеся из неимущих крестьян и мещан большими капиталистами, промышленниками, фабрикантами. Сношения с людьми иной среды навели бы культурный лоск на его грубый и жестокий нрав. Врожденные способности практического организатора-индивидуалиста у деда, несомненно, были.

Конец ознакомительного фрагмента.