Зарницы на горизонте (сборник). Рассказы, документальные повести (Л. Х. Хамидуллин, 2017)

1

Игреневая кобылица шажком выводит нас из Иртякова дола. Как и предания наших предков, дорога еле заметна: она заросла мягким буйным столетником и желтоголовником. Следы тележных колёс и конского хода то и дело теряются из виду. Лишь на подъёмах – по глубокой колее замечаешь: когда-то здесь проходила настоящая дорога. Теперь, видать, по ней очень редко ездят. Чуточку вдали, посередине пашни прямой лентой проложен большак. По нему, вздымая пыль, с рёвом иногда проносятся редкие машины.

Шагиахмет-абзый, который возит почту из соседнего села, летом часто заворачивает на эту, всё время петляющую рядом с речкой Иртяком, старую дорогу. Особенно в пору сенокосную…

– Раньше полями дорожили. Это сейчас дороги прокладывают прямиком через пашни. Не своя же пашня, колхозная… – незло сказал он, оборачиваясь в сторону попутчика.

Я его не помнил. Мы давно уехали из родного села отца. С Шагиахмет-абзый я познакомился только на почтовой станции.

А почтальон, издали увидев небольшой островок зелёной травки, то и дело останавливал свою бричку. Соскочив с него, брал в руки старую косу свою и начинал слаженно махать им справа налево. Местами и травки-то немного: на три-четыре размаха косой. Но он их обязательно подбирал, не оставлял.

– Ах, сена-то сколько!.. – то и дело проговаривал он. – Нынешняя молодёжь не помнит, как раньше подстилку да старую солому с крыши скармливали скоту… Тракторами же косят сейчас. Им важнее количество пройденных гектаров, чем количество сена. А у речки же самые сочные травы…

На небе ни облачка. Высоко сияет солнце, своими лучами обнимая всё вокруг. Острые пики этих лучей будто до дна пронизывают омутные озерки речной долины, ослепительными бликами играют на поверхности этих озерков. Будто смущённо или играючи с солнцем в прятки прячут там свои белые личики водяные лилии. Да, всё кругом в глубоком блаженстве. Над землёй стоит неумолчный звон беззаботных кузнечиков и ещё каких-то других еле заметных тварей. То и дело у самой головы лошади парами проносятся быстрые стрижи. На их чириканье кобылица слегка пошевеливает кончиками ушей.

С близлежащей горки вижу: вдали, среди невысоких холмов, сверкнуло родное село Байтиряково со своими побелёнными саманными домиками. Да, издали село казалось намного опрятнее и милее. Точнее, в яркий солнечный день дома казались отсюда только что побелёнными. А может быть, и на самом деле село стало намного опрятнее и ухоженнее, чем было когда-то.

Да, всё хорошо, прекрасно должно быть на родной земле. Годы военных невзгод давно уж остались позади. Только вот последние слова Шагиахмет-абзый напомнили мне о тех далёких днях – суровых днях детства.

2

Наши старики, когда-то выбирая место для села Байтиряково, не прогадали. Эти холмистые места были привольными для скота и имели хорошие пашни. Кругом село сторожат небольшие горы: с запада Актау – целая гряда из ослепительно белого мела и белой глины на подножии. С юга его охраняют склоны крутолобого Зайсана с узкой каймой смешанного из дуба, берёзы и осины леса. Как повествуют легенды стариков, в давние времена на склонах этой горы изредка находили крупицы золота. Такое случалось обычно после кратковременных, но обильных дождей. Потому и назвали гору Зайсаном – «Горой сокровищ». Но в предвоенные годы геологи там никаких сокровищ не обнаружили. А вот меловые залежи Актау рекомендовали использовать. Вскоре в райцентре был открыт промкомбинат по изготовлению товарной продукции из мела. От холодных ветров севера село заслоняют сразу две возвышенности: Комтау – песчаная гряда холмов, и Очлытау, на острой пике которого с давних времён красовался географический знак – треножник. Очлытау был ориентиром, маяком аула Байтиряково.

Только вдоль Иртякова дола – в сторону востока тянулись на километры просторные, далеко обозримые поля: благодатные пашни сельчан. В лощинах и склонах гор тоже росли душистые травы – раздолье для домашнего скота, первые пастбища, открывавшиеся сразу же после схода снега. А лесочек на склонах горы Зайсан – Каршурман, был излюбленным местом детей и взрослых села с ранней весны до поздней осени: с момента появления там первых листочков щавеля до дней собирания высохших сучьев деревьев к зиме. Эти сухие сучья деревьев использовались сельчанами только для поджога набитых в очаги кизяков, скирды кирпичиков которых заготавливались в середине лета, между временем сенокоса и уборки урожая. В лесочке в обилии росло множество съедобных трав и ягод: душистые гусиные лапки, крупнолистовые борщевики с толстыми сочными стеблями со сладкой мякотью, кустики душицы и зверобоя, сочно-красная земляника, чёрная ежевика, красноватая костянка и кустистая дикая вишня. В самом дальнем уголке Каршурмана немножечко росла и малина. Но её было так мало, что доставалась только тем, кто раньше и быстрее добирался до этих неудобных колючих кустов в «Сюбекеевском лесочке». Там же на широкой поляне, как часовые с длинными винтовками, стояли высокие, стройные стволы звонкоголосого курая. Да, эта полоска леса летом подкармливала сельчан, а зимой частично и согревала их. Поэтому эти лесочки охраняли всем селом, не давая рубить растущие там деревья…

Байтиряковцы, хоть и сели когда-то на этой полустепной зоне, на самом южном кончике Уральских гор, за это были вознаграждены обилием сенокосов, выгонов и пашен. Весной и ранним летом скот обеспечивали кормами окрестные горки и холмы да малые перелески в лощинах этих горок. С ранней весны, как только южные склоны Комтау открывались от снега, мы, мальчишки, вели туда своих любимых козочек и ягнят пастись.

Выходит, кормов байтиряковцам вроде бы всегда хватало. Но тогда почему же бывали случаи, когда скоту скармливали «и солому с крыши домов»? Такое случалось в годы различных войн, когда корм заготавливать было некому. Мужчины воевали вдалеке от дома, защищая интересы родины, а женщины вынуждены были пахать и сеять вместо них и ухаживать за семьями…

3

Так случилось и в том году. Уже шёл третий год войны. Все запасы у сельчан иссякли. К весне стало совсем невмоготу. И тогда бригадир решил нам выделить возок ржаной соломы.

– Поезжайте и подберите одонья на дальнем клину, за бывшим хазратовым садом, – сказал он матери. – Зимой мы солому от того скирда не полностью вывезли. Снег-то сейчас осел, солома, наверное, выступила. – И завтра же он обещал выделитъ подводу.

Небольшой клин пашни, находившейся за бывшим садовым участком бывшего сельского муллы, являлся самым дальним полем колхоза. Но всё равно мы обрадовались словам бригадира и с вечера упросили соседа Бадук-абый поехать на его подводе.

Вот он, выполнив основную работу на ферме, подъехал к нам на своём круторогом «коне» и, не доезжая до наших ворот, позвал меня:

– Айда быстрее, джигит! До ночи надо вернуться нам…

Я уже ждал его. Быстренько плюхнулся на подстилку соломы рядом с ним. И для успокоения говорю:

– Какой ясный, солнечный день…

– Не надейся ты, Айдар, на такую погоду весной. Сейчас солнечно, а через часок может и забуранить… Говорят же, что у марта месяца характер – как у капризной барышни…

Когда отъезжали от дома, мать вдогонку крикнула:

– Не перегружайте воз, а то вол как ляжет – не поднимете, замучаетесь…

Вот и деревня осталась позади, прижавшись к подножию Комтау. Шумливые галки, клевавшие осыпь следом за нами, тоже стали потихонечку отставать, будто им не хотелось на ночь глядя пускаться в дальний путь по голой и безмолвной равнине. Кругом белое море снега с обледенелыми гребнями застывших волн. Иногда, при поворотах дороги, над ледяными корками снега поблёскивают отражённые лучи солнца. Чуть вдали от дороги, на меже, слегка колышутся засохшие стебли прошлогодней травы. Кругом тишина. И Бадук-абзый замолк. Лежит себе на охапке пожелтевшей соломы – хотя бы словом обмолвился. Что с ним такое нынче? Он ведь всегда любил с нами, мальчишками, позабавиться, поговорить. А сегодня его как будто подменили: ни шуток, ни забавных рассказов. Всё думает о чём-то своём. А может, задремал? Нет, не дремлет. Время от времени, когда тяжёлая санка на горбинках скользкой дороги катится из стороны в сторону, он поднимает голову и поглядывает, равномерно ли шагает наш вол. А неприхотливая скотина, с утра запряжённая в ярмо, не спеша перебирает ногами по зимней, уже обледеневшей от воздействия весеннего солнца дороге. Приняв привычку бывалых возчиков, время от времени я подгоняю вола словами «цоб, цобе!..». Видимо, эти заученные слова означают по нашему «шагай быстрее!». Доехать бы нам побыстрее и вернуться домой до заката солнца!

Иногда наш вол спотыкается, при этом на коленке у него что-то пощёлкивает, похрустывает. А временами он настороженно водит ушами. И мне становится не по себе, одиноко в этом безмолвии.

А Бадук улёгся бочком на примятой соломе и забылся, ушёл в себя. То ли вспоминает, как беспечным отроком носился по горам и этим полям на своих самодельных дубовых лыжах. Только он, Бадук, шустрый и смелый, мог проложить первую лыжню по самым крутым склонам окрестных гор. Первым прыгнуть в глубокие, омутные озерки, образуемые на крутых поворотах речки Иртяк. Он был не только смелым, но и сильным, мускулистым парнем. За что его и уважал я. Он был мне как старший брат. И умел при необходимости защищать от нападок сверстников. Единственным своим недостатком Бадук считал свой малый рост. Чуть округлённая его фигура действительно была вроде бы ниже фигур своих сверстников. Но по силе и мощи он не уступал им. Об этом знали в Байтирякове все.

А может, он сейчас молча, униженно переживает то, что все его сверстники давно уже в армии, а лишь одного его туда не призвали, указав на недостаточный рост. Его одногодки Абдулькарам, Тухват, Джигангир ещё осенью были призваны в армию. Теперь они пишут письма из неведомых краёв своим родным и девчатам. Хвалятся, что научились хорошо стрелять и скакать на резвых конях. Присылают фотокарточки, где сняты в шинелях, с длинными саблями на боку. Вся деревня сходится на них поглядеть. А девушки только о них и говорят. А Бадук по-прежнему скотник на ферме. Привёз воз соломы, роздал коровам, и день вроде бы прошёл…

Осенью Бадук тоже распевал вместе с дружками песни расставания, тоже ходил по домам родственников и знакомых, чтобы попрощаться, получить благословения. А знаменитые, когда-то его отцом смастеренные лыжи отдал мне. Сказал грустно: «Возьми-ка, браток Айдар, на память. Будешь читать маме мои письма, писать мне, что она продиктует…» Бадука в тот раз вернули из областного центра. Почему его вернули – об этом он старался никому не сообщать. Только раз Хубджамал-эби, его мать, сказала моей матери, что он ростом не подходит для службы в армии. Правда, она была этому очень и очень рада… Потом ещё раз вызывали Бадука в район. И опять вернули домой. Я знаю, что Бадук тогда сильно переживал. Такому сильному человеку признать себя негодным для армии было, конечно, тяжело. Говорят, что он уже сам просился в военкомате, сказал будто бы: «Дорасту, война сама вытянет!» Но его вернули обратно…

Медленно едем меж небольшими холмиками у Иртякова дола. Деревни уж давно не видно, осталась где-то за этими холмиками. И лучи предзакатного солнца скользят сзади почти параллельно плоскости снежного покрова. Почему-то тревожно стало мне. Хочу завязать разговор с Бадуком и говорю ему:

– Крепко наши били немца под Ленинградом… Теперь уж наша армия рванёт вперёд, так ведь, Бадук-абый? Вот бы зима подольше продержалась. – Чувствуя внимание соседа, стараюсь быстрее высказаться. – Шафик-бабай говорит, что зимой наша армия лучше воюет. Продержись такая зима, мы бы их, наверное, до самой границы турнули…

Бадук, сказав «да-а», снова погрузился в свои раздумья. Иногда он негромко выводит мелодии известных песен, видимо, вспоминая летние игры-вечеринки. Но даже шуточно-весёлые или плясовые шустрые мелодии выводятся у него сегодня очень и очень тоскливо.

Кончит один куплетик, начнёт другой, третий. А потом снова и снова: «Повидаться бы слетел…»

И перед моими глазами всплывают лунные летние вечера и небольшой майданчик недалеко от сельского клуба. Я как будто явственно слышу, как на саратовской с колокольчиками гармонике частым перебором играют эту плясовую мелодию. И Бадук-абый, раскинув руки, сизым голубком носится вокруг дочери однорукого Хайрутдин-абзый – Гульдамины. Участник прошлой войны Хайрутдин-абзый имел кучу детей. Из них самой шустрой и озорной была, наверное, Гульдамина. Она и мне очень нравилась.

В Байтирякове почти все знали, что мать Бадыгуллы – Хубджамал очень рада была бы женить сына на ком угодно, если его не возьмут в солдаты. При встречах с Гульдаминой она старалась быть ещё ласковее, чем обычно. Да, большинство сельчан знали о дружеских взаимоотношениях Бадука с Гульдаминой. И диву давались, что в такое трудное и горестное время они так красиво дружат. Наверно, его застенчивое ухаживание ещё и ещё раз напоминало молодым солдаткам их первые встречи с будущими мужьями.

У Бадука было двое братьев. Оба с начала войны оказались на поле брани. Старший вот-вот должен был вернуться с действительной службы. И началась война. Являясь моряком и часто отлучаясь с материка, он и раньше писал редко. А в последнее время от него никаких сообщений не было. А другой брат, Бари, был призван в армию в начале сорок второго года. Писал он регулярно. Сообщал, что легко был ранен, лежал в госпитале. С нового места службы последнее его письмо было направлено в конце января этого года. Как они там? Живы ли ещё?

Да, может быть, сейчас Бадук и о судьбе братьев печалится. Если к весне и его заберут, то старая мать с такими горестями останется совсем одна…

Редеет жемчужный блеск в придорожном снегу. Вот дунул резкий ветер со стороны глади озера у хазратова сада. По белому полю понесло затвердевшие комочки мелкого снежка – снежную крупу. Ворот моей тонкой, как рядно, старой чекмени затвердел, покрылся инеем. Стало зябко, холодно. Я соскочил с саней, решил малость побегать, согреться. Но Бадук сказал:

– Уже подъезжаем. Скоро грузить начнём, согреешься…

Вот мы уже нагрузили воз, потихонечку ползём обратно. Дорога то на бугорок, на холм тянется. То мы скатываемся вниз, в сторону речной уремы. Но тальников отсюда уже не различишь, в вечерних сумерках виднеется только сплошная чёрная их полоса.

– Держи вола за рога, не отпускай! – кричит мне Бадук сзади. – Собьёмся с дороги – домой не доберёмся.

Вол стал чаще приседать на колени. И скользко на дороге, да и устал он. Правда, когда мы загружали воз, он с аппетитом скушал целую охапку соломы. Я тяну вола за рога, а преждевременно повзрослевший Бадыгулла-абый, в недавнем прошлом ещё такой же школьник, как и я, на пригорках изо всех сил толкает воз сзади. Ему тоже теперь не до песен. Устали. К тому же к вечеру подул ветер. А аула всё нет и нет. Если бы даже было недалеко, наверно, всё равно слабый свет свечей в домах не был бы виден нам.

– Аул мы не проедем, браток. Только смотри, чтобы «конь» наш не свернул с дороги. – Этими словами Бадук хочет успокоить меня и себя. Он тоже волнуется, конечно. Знает, что нас ждут там, беспокоятся…

4

Действительно чуяло, оказывается, сердце джигита Бадыгуллы скорое расставание с домом. Как только мы выехали за соломой в дальнее поле, пришла ему повестка из военкомата. С невысохших валенок и мокрого ватника ещё валил пар, уже ранним утром он прибежал за мной.

– Правление лошадь даёт. Собирайся, Айдар, отвезёшь меня на станцию, – сказал он мне.

Я вдруг почувствовал себя взрослым. И мне, шестикласснику, доверяют лошадь, чтобы везти старшего товарища до станции. Значит, доходит и наша очередь заменять старших ребят… И мы скоро будем ответственными во всех делах…

На улице, возле кошёвки Бадука, уже стояли несколько человек. Из мужчин был только Шафигулла-бабай – конюх из конюшни правления колхоза.

– С победой вернись, сынок… Встретишь наших – передай: держимся, ждём их, – сказал он напоследок.

А Хубджамал-эби, опираясь на плечо сына, повторяла почти одни и те же слова:

– Бадыгулла, сынок… а как же я буду?! С кем же я остаюсь?..

Её стараются утешить соседки. Говорят: «Может, он ещё раз вернётся…» А когда воз тронулся, женщины её еле оттащили от саней… Бадук потом долго угрюмо молчал. Я чувствовал, как тяжело было ему в этот раз одному уезжать из села. В другие разы ведь они всегда были со своей компанией – все вместе… А когда вместе – всегда легче переносить всякие невзгоды.

На этот раз Бадук не вернулся. Правда, сначала он служил недалеко. Письма его приходили с ближайшего лагеря, откуда в летнюю раннюю зарю, говорят, были слышны глухие хлопанья – отголоски стрельбы из крупных пушек. По словам Хайрутдин-абзый, там находился артиллерийский полигон. И до этого лагеря от нас вроде бы не более восьмидесяти километров. В начале лета даже пронёсся слух, будто бы Бадука видели у ворот дома Гульдамины. Будто кто-то слышал, как он на их стороне улицы напевал свою любимую песню: «Будь я бабочкой крылатой». Но скорее всего это было чьей-то выдумкой. Придя в село хотя бы на короткое время, не мог же он обойти дом своей одинокой матери. А Хубджамал-эби о таком случае не рассказывала.

Она часто заходила к нам и делилась своими горестными переживаниями за сыновей. И на улице, бывало, как увидит меня, всё к себе зовёт:

– Идём-ка, сынок, прочти ещё раз письмецо Бадыгуллы. Может, тогда я чего-то недослушала…

Правда, все эти письма уже не раз были прочитаны. Сначала их с подробными объяснениями читала моя мама. Она по пути со школы первой заглядывала на почту, часто раньше девочки-почтальонки приносила домой письма. Но Хубджамал-эби ещё и ещё раз хотелось их слушать. А зайдёшь к ней – никак не отпустит. Различными разговорами постарается, чтобы зашедший к ней человек пробыл в её доме хотя бы какое-то время.

– Что-то меньшой мой приснился мне сегодня. Ласковый такой. И раньше иногда он бывал таким… Угощу-ка тебя перемячем. Уж больно любил мой Бадыгулла картофельные перемячи…

Да, зайдёшь к ней, вот такими разговорами она постарается отвлечь тебя от других дел. А после прочтения старых писем Бадука, иногда она просит ещё остаться у ней ночевать. А ночью сквозь сон слышишь её постоянные бормотания. Лежит ли она у тёплой печки, или чуть свет сидит на молитвенном ковре, она шепчет-нашёптывает: «О Аллах, дай моим сыновьям здоровья и благополучия. Дай здоровья всем моим добрым соседам, воюющим сейчас с врагами нашими…» Но чаще всего она упоминает младшего сыночка: «Бадыгуллам, сынок мой, на кого же ты покинул меня?! Малыми крошечками вы остались у меня без отца. Подрастали вы, а я радовалась, что не одна я, не одна… Где же вы теперь?.. Все вы покинули меня… Горе, горе мне!.. Холодно мне… И вам, наверное, холодно в тонких шинелишках… Холодно мне, будто снегом так и сыплет, сыплет на грудь… Ай Аллам!..» А иногда начинает быстро-быстро что-то бормотать, потом слышится суеверное «Тьфу, тьфу!..» – как будто Хубджамал-эби заговаривает кого-то от пули, от бомб, от нечистой силы…

Насилу выдержала она последнюю военную зиму. Всё время жаловалась, что в груди у неё колет, дышать невмоготу. И зябко было ей и у себя возле печки, и у нас возле горячего самовара. А порадоваться по случаю победы ей было не суждено. Извещение о героической смерти очень любимого ею младшего сына, грудью защитившего своего командира от вражеской пули, так же не застало её. В весеннюю солнечную пору Хубджамал-эби вдруг не стало. Будто стаяла жизнь её, как мягкий апрельский снежок.

Великое, всенародное торжество пришло чуть позже. Помню, в то майское утро сначала неожиданно выпал ярко-белый запоздалый снег. Сакина-апа, дежурившая в эту ночь в сельском совете, чуть свет заметалась от дома к дому, оставляя на снегу следы стёртых галош и одаривая всех радостью:

– Пабида! Пабида! – кричала она в одно окно и сразу же бежала к дому напротив, чтобы успеть сообщить всем эту радость.

Мы тоже выбежали на улицу и, сверкая покрасневшими пятками, мчались к родным и близким.

Только к дому Хубджамал-эби никто уже не подбегал, не кричал ей в окно это волшебное слово «победа». А память Бадука – самодельные дубовые лыжи ещё долго оставались у меня. Даже уезжая после ФЗО насовсем в город, я взял их с собой.

5

Выслушав меня, Шагиахмет-абзый добавляет:

– Да, паря, трудностей вынесено – не пересказать. А ведь мы с твоим отцом вместе на войну уезжали, на его полуторке. На второй же день с начала войны. Помню, ехали как на сабантуй. В кузове машины полно было мужиков. Учитель Хабиб всё время запевал этакие бодрящие, бравые песни. Многие из нас ему подпевали. Кто же думал тогда, что всё так надолго затянется? И Хабиб, и отец твой, и Бадыгулла остались кто где – одни недалеко, у Волги, другие на чужбине… Признаться, Бадыгуллу я смутно помню. Мальчишкой он был, когда мы уезжали воевать… Увидел бы тебя сейчас отец, что подумал бы, а?..

– Когда погиб отец, ему ещё не было и полных тридцати четырёх лет, – говорю собеседнику. А в уме с удивлением замечаю себе: в этом году и мне исполнилось ровно столько же лет. Вот совпадение… Раньше как-то и не думал об этом. Отец мой погиб так давно. Тогда ещё и Бадук был рядом. Почти мальчишкой был…

Мы уже едем по гребню Очлытау. Скоро опять, но уже с близкого расстояния, покажется белосаманное Байтиряково. Сумка Шагиахмет-абзый, полная газет и мирных, радостных писем, лежит на свежем, приятно пахнущем сене. Во-он и первые дома и извилистые улочки села. В ней я жадно ищу приметы моих мальчишеских лет, обшариваю глазами родные места. Ищу сиротливый домик Хубджамал-эби. Живёт ли кто-либо в нём сейчас? Ищу дом Гульдамины за рекой.

– Гульдамина сейчас мать пятерых детей, – замечает Шагиахмет-абзый. – Правда, поздно вышла она замуж, всё не забывалась, видно, сердечная рана. А живут хорошо, слаженно. Муж у ней оказался добрым парнем, хоть и не из нашего села.

Да, Гульдамина теперь, наверное, и не вспоминает свою первую любовь. А может быть, всплывают иногда в её памяти ребяческие нетерпеливые ожидания чего-то важного. И может, бережёт она в душе образ своего семнадцатилетнего Бадука, не ставшего в её жизни Бадыгуллой.

Я тоже не могу себе представить его сорокалетним. Хотя сорок ему исполнилось бы ещё года через три-четыре… Я и сейчас будто вижу, как он лежит на отводе саней, на примятой соломе и тоскливо глядит на снежные дали, грустно, почти шёпотом выводя любимый свой куплетик: «Будь я бабочкой крылатой…»

Да, не довелось ему ни мать оплакивать, ни стать отцом – продолжателем рода своего.

И несмотря ни на что, мне всё же кажется, что Бадук жив, только не рядом с нами, а где-то далеко-далеко. Это, наверное, оттого, что Хубджамал-эби тоже ушла из этого мира давно, и не ждёт, как другие, своего Бадука у крыльца.

…Волоча за собой тучу белёсой пыли, со стороны Актау спускается в аул большое стадо. Время от времени по улицам Байтирякова деловито проезжают автомашины. В долине речки, чуя приближение тёплого вечера, подаёт голос дергач: тарт-тарт, тарт-тай. Как будто спрашивает у меня: «Кайттыңмы?» («Вернулся?») На задах, со стороны огородов, слышен чей-то негромкий голосок: «Придёт весна… придёт любовь…»

Вот Шагиахмет-абзый взмахнул кнутом, не задевая крупа лошади, щёлкнул им. Игреневая кобылица и сама уж хотела поскорее освободиться от хомута и послушно затрусила к мосту через речку Иртяк.

1966

1

Для бригадира Крутоярского участка эта зима оказалась несколько неожиданной. Он знал, что для путейцев зимние месяцы – самое неблагоприятное время. Но, похоже, недооценивал, насколько изнурительными, изматывающими душу они могут оказаться для него. Уже сколько недель неустанно завывает ветер, кружат метели. А ведь здесь он оказался по своей воле… Впрочем, что можно было успеть увидеть и узнать за время прохождения двухмесячной практики в годы учёбы?! Тем более, что половина этой практики проходила в самый разгар лета. И, главное, ответственность за всё тогда лежала на других, а практикант Закария работал лишь под их прикрытием. А сейчас восьмикилометровый участок дороги всей своей «тяжестью» давит на его плечи и душу…

Разъезд Крутой Яр, состоящий из четырёх старых бараков-казарм и горстки частных домишек, сейчас стал напоминать Закарие богом забытый островок на краю земли. Действительно, на карте железных дорог, занимающей одну из стен бригадирской комнаты, такого пункта вовсе и не было. Сколько названий городов и станций обозначено на этих пересекающих Уральские горы вдоль и поперёк красных линиях дорог, напоминающих местами паучью западню! Но не значился на этой большой карте их зажатый между скалистыми горами Крутой Яр. Правда, в первые же дни своей работы Закария, тогда ещё не обеспокоенный этой неизвестностью, в одном месте красной паутины – между двумя соседними станциями со знакомыми названиями – поставил точечку фиолетовыми чернилами. Крутой Яр должен был находиться здесь – ровно посередине этого промежутка с ноготок.

Однако сегодня созерцание карты не рассеивает чувство заброшенности и одиночества, постепенно превращавшееся в нечто похожее на недуг.

А ведь совсем недавно он приехал сюда, на эту неизвестную точку, окрылённый стремлением свершать большие дела. Тогда этот неказистый разъезд встретил его приветливо, улыбаясь своими крупными, словно блюдца, цветущими подсолнухами. Даже окружавшие Крутой Яр тёмно-бурые горы не показались тогда такими невзрачными, такими тёмными, громоздкими. Наоборот, окрыляя душу, по-дружески манили к себе. Закария тут же по-детски влюбился в них. Словно спеша на встречу с почётным родственником, уже на второй день после приезда он вскарабкался на самую крутую вершину горы. Вознесясь так высоко, он любил тогда устремлять свой взор в пространство дальних горных гряд…

А теперь почему-то кажется, что эти горы, эти суровые скалы теснят его душу и даже не дают свободно двигаться. Если бы не их плен, он, может быть, давно уже выбрался бы из этой заснеженной ямы, давно бы добрался до бурлящей жизнью большой станции. Перед его глазами возникли видения шумной городской улицы, заполненной элегантно одетыми людьми. Только что за чудо, оказывается, это не улица, а рельсовая дорога с торчащими концами шпал. Уж не пристанционная ли это улица? И почему этот сердитый человек не даёт пройти вперёд, теснит его и толкается? Отчего и его помощник Карамат, считавшийся его правой рукой, посматривает на него так строго, хмурит взгляд и отворачивается? А поезд идёт… нет, едет прямо на Закарию. Надо бы посторониться, успеть отойти в сторону! Вон и улица содрогается, огромный тепловоз, закрыв своим безобразным корпусом всё на свете, стал ухать возле самого его уха. «Пуф-пуф-пуф…» Вот-вот его задавит, а Закария никак не может сдвинуться с места…

2

Убаюканный завыванием ветра, погружённый в бредовый сон, Закария не сразу проснулся под нескончаемую трель телефона. Очнувшись, кинулся к телефонному аппарату, стоящему на рабочем столе в противоположной стороне комнаты. Слышался сотрясающий стены казармы грохот колёс проходящего мимо тяжелогружёного состава. Вот участился стук колёс на стыках рельсов, голова состава, видимо, минуя стрелки разъезда, вышла уже на прямую дорогу. Машинисты – народ такой: как только тепловоз оставит за собой опасный участок, скорее тянутся к рычагу скорости, не думая о состоянии хвостовых вагонов. И тут уж эти вагоны, словно отставшие от матери утки, раскачиваясь и ударяясь обо что попало, начинают проявлять свою прыть. Если один из этих вагонов кувыркнётся под откос, будут винить путейцев.

Закария привычно подумал: «Ага, не остановился, значит, впереди встречного поезда нет». Если бы ему год назад сказали, что он будет мысленно сопровождать каждый проходящий поезд, не поверил бы. Он же не верил, когда говорили, мол, «и во сне вижу только поезда». Верно ведь говорили.

В последние несколько дней у Закарии было плохое самочувствие. Только выйдет на мороз, пробирают озноб и дрожь, всё тело покрывается холодным потом. И впрямь, говорили же ему знающие люди, что придётся изнуряться на этой работе до седьмого пота. Неужто в самом деле? Да быть не может! Ерунду, наверное, болтали… Но то ли действительно этот самый седьмой пот тому причиной, то ли ещё чёрт те что, но откуда-то наваливается вялость и доходит до того, что он еле передвигает ноги. Только недавно, вернувшись с проверки работ путейцев, очищающих входные и выходные стрелки в разных концах далеко растянутых, проложенных полукругом вокруг скальной горы путей разъезда, он, измученный от слабости, свалился на свою лежанку. Доходящее через дощатую перегородку тепло печки с запашком каменного угля, усталость и невесёлые думы сделали своё дело, разморили – вот он и погрузился в бредовый сон. А ведь на столе его ждёт срочная работа – недельный отчёт о выполненных мероприятиях. Он твёрдо намеревался закончить её сегодня днём, в выходной день.

Услышав неистовый телефонный звонок, он скинул с себя слегка отсыревшую от хождения по липкому мокрому снегу шубу и потрусил в передний угол комнаты. Что ещё там стряслось? И в выходной день не дадут немного отдохнуть. Наверное, мастер по нему соскучился, устав от перепалок со своей сварливой Машкой. Небось, намеревается отчитать, почему, мол, до сих пор не сообщил недельную сводку.

– До чёртиков устал от этой работы… – Ворча таким образом, он подошёл к столу. – Але! Бригадир слушает! – сказал он в трубку.

Оказывается, звонят со станции, сам главный диспетчер.

– На Халиловском перегоне рельс лопнул. Там обходчик Хисмат, это он сообщил машинисту поезда. Прими меры, бригадир! Спеши! – приказал он.

Если, как сказал диспетчер, лопнул рельс, поезда ходить не должны. А ведь оттуда только что прошёл состав. Выходит, не совсем сломался, должно быть, только треснул. Для Закарии спокойнее, конечно, если рельс только треснул. Если лопнул, дела будут похуже, остановится движение, на бригадира посыплются упрёки.

Ещё вчера ветер обжигал лицо, а сегодня вот идёт мокрый снег – за ночь ветер переменился на южный. В результате всего этого чувствительным к этой перемене погоды оказался, как это часто бывает, стальной рельс. Хотя и человек ведь тоже так, работает, словно стальной, не зная меры, и неожиданно возьмёт да и «сломается».

Размышляя подобным образом, Закария поспешно одевался. Кто же сегодня дома из бригады? Карамат с женой, возможно, ещё Магинур. Ещё… Жаль, что нет семьи Валимухамеда. И он, и его старший сын отпросились на свадьбу. И Закарию приглашали, уж очень уговаривали. Нет обиды на деда Валимухамеда, пусть с удовольствием справляет свадьбу родственника. Дня три-четыре назад их двоих постигла такая же участь. И тогда его, Закарию, диспетчер поднял с постели так же среди ночи:

– Авария, Забиров, на семьсот шестом километре вагон рассыпался, на дорогу высыпались брёвна! Я пока держу здесь поезда, скорее беги туда с бригадой! – кричала в трубку паническим голосом Серафима Петровна, женщина с суетливым характером.

Он тогда ей посоветовал:

– Пусть «чётный» потихоньку выйдет навстречу, если что, подождёт там. А мы скоро будем.

В такие минуты нельзя колебаться и тянуть резину. Как только узнал, в чём дело, решился вопрос, сколько же нужно людей и какие понадобятся инструменты. Тогда Закария, прикинув, что, наверное, хватит одного подручного, разбудил только Валимухамеда, живущего в той же казарме, что и сам. Если что, он надеялся встретить кого-либо из работающих посменно обходчиков.

Да, он не ошибся. Когда они, спотыкаясь и падая в темноте, прибежали к темнеющим на снегу сосновым брёвнам, обходчица Апанасова была уже там. И сил-то нет у бедной старушки тягаться с этими брёвнами, но она молодец, на своём посту оказалась – начала принимать меры. Как ей не скажешь спасибо! Свою благодарность обходчице Настасии Апанасовой и деду Валимухамеду он повторил и утром, перед бригадой. Хорошее дело любого члена бригады никогда не должно забываться. Добрый, покладистый дед Валимухамед у бригадира был в особом почёте. Закария только вначале недоумевал, почему это не дошедшего ещё до пенсионного возраста человека все в разъезде называют «дедом». Возможно, причиной этому было его пасмурно-тучное лицо с каким-то грустно-постным выражением. Или же многочисленность детворы, вечно путающейся под ногами с криком «бабай». Казалось, его внуками была заполнена вся казарма, хотя они и занимали всего две комнаты в дальнем её конце. Своё жильё путейцы почему-то называют не «домом», или хотя бы «бараком», имея в виду барачный тип этого жилья, а обязательно казённо «казармой». Видимо, это след военной поры, когда железнодорожники находились на полувоенном положении, и один из старых путейцев разъезда Валимухамед именно тогда был мобилизован на эту работу из своей небогатой деревушки. Человек порядочный, послушный, он с тех пор служил здесь и посвятил свою жизнь и жизнь семьи нелёгкому путейскому делу, не теряя понапрасну времени на поиски более лёгкой работы. Что ни поручишь, всё сделает добросовестно, можно даже не проверять. Жаль, что сегодня его нет и его сына с женой – всего восемь рабочих рук отпустил он вчера на свадьбу.

…Выходит, в его сегодняшнем активе почти одни бабы и ближайшая из них – тётушка Шамсельбану. Пропахивая снежные сугробы, он прошёл мимо стоящих друг за другом двух длиннющих бараков: один – с семьями путейцев, другой – работников движения – дежурных по разъезду и стрелочников. Вот кому в такие ночи завидовал Закария, так этим самым движенцам. Хоть и у них служба не сахар, как говорится, круглогодичная трёхсменка без выходных и праздников, но зато без авралов почти, без каких-либо аварий. Время, положенное спать, – спи, никто тебе не помешает. И к тому же почти всегда в тепле, не считая, конечно, службы стрелочников. Хотя и они всегда при утеплённой, да где там утеплённой – при жаркой своей будке без особых надобностей на улицу и не выглянут.

Закария бегом пробежал возле тёмных окон длинного с каменно-бутовыми стенами барака движенцев и очутился в зоне «частного» сектора. И торкнулся в дверь ближайшего низкого саманного домика с небольшой прихожей, где тотчас же задвигались, забегали испуганные им дородно-знатные козочки тётушки Шамсельбану. До этого они мирно хрумкали свежее пахучее сено своими мелкими алмазными зубками. Закария не раз зарекался по ночам не открывать этой двери, не тревожить этих изнеженных лохматых существ после захода солнца. Они обеспечивали свою хозяйку дополнительным доходом: ценным пухом для шалей и густым жирным молоком для чая. Но сегодня вынужден это сделать, иначе не с кем идти на перегон.

Конечно, кого бы то ни было нелегко звать на работу в единственный выходной в неделю. В Крутом Яре это ещё усугубляется тем, что у каждого имеется своё личное хозяйство, живность там разная и прочая мелочь. Значит, у них достаточно причин, чтобы отказаться от срочной дополнительной работы, сославшись на то, что вот корова телится или козочка любимая занемогла…

Думая про себя так, Закария, чуть пригнув голову, влетел в аккуратненькую, белённую со всех сторон комнатёнку и сразу выпалил:

– Айда пошли, Шамсельбану-апа, срочно на работу. Рельс лопнул. Скорее одевайся.

Было не до церемоний, время действительно не ждало. Но Шамсельбану-апа подобных спешек видела-перевидела. Сначала она стала выяснять: кто где и у кого уже побывал бригадир. После этого довольно долго жалостно причитала:

– Ах, и проклята же моя работа… Зачем только привязалась я к ней… Да и ты, бригадир… раньше старались женщин по ночам не вызывать… Да-а, мужиков непутёвых… Бельё моё, будь оно неладно, вон целый бак кипятить поставила было. Что же станет теперь с ним?

И начала ругаться и обзываться: и бельё, и целый свет начала характеризовать в хлёстких путейских выражениях. Закария тем временем быстренько исчез. И чего так кипятиться, если бы было кого брать, стал бы разве её тревожить?

Естественно, что и Магинур-апа не ждала его с пирогами. Как только выговорил: «Магинур-апа, надо одеваться», тоже с упрёком ответила:

– Теперь и в колхозе так не работают… И днём работа, и ночью возишься, как каторжник… – ворчала она, прохаживаясь взад-вперёд по комнате и не спеша одеваясь.

С языка Закарии чуть не сорвалось: «Коли так, возвращайтесь в колхоз». Но это прозвучало бы оскорблением…

И тогда слова ругани и порицания, приготовленные для других, Закария обратил в свой адрес. Кто же навязал ему все эти нескончаемые хлопоты? Не из-за своей ли глупости он согласился стать здесь бригадиром? Дескать, собираемся тебя, товарищ Забиров, послать ответственным лицом на такой-то важный участок. Ты знаешь, мол, язык, обычаи местного населения, к тому же есть у тебя и опыт руководителя. Как-никак, а на военной службе был командиром отделения, ефрейторское звание имеешь. И знаний, дескать, достаточно – техникум кончаешь. И насчёт опыта не особо беспокойся – каждый приобретает его работая. Вот и возьмись-ка за этот участок, будь там, мол, главным руководителем.

Вот такой похвалой, видимо, и вскружили голову Закарие. И стал он «главным» на свою голову! Вон, например, Вася, с которым в техникуме за одной партой сидели, оказался умнее. Хоть и исполняет скромную обязанность техника в конторе, зато живёт на большой станции, среди людей разных; отработает свои восемь часов и отдыхает с удовольствием. Пишет, ходим, мол, в кино да на танцы, и девчата, мол, все пригожие. Все тысячи удовольствий парню. Не мучается, не мокнет на снегу и не ругается постоянно со всеми из-за каких-то «важных дел». А Закария днём и ночью на дне этой заброшенной преисподней.

Кстати, насчёт ругани: что-то в последние дни чувствуется холодок в их отношениях с Караматом, помощником бригадира. А сегодня без него шагу не ступишь, вся надежда на Карамата. Если не будет артачиться и если, к счастью, будет на ногах – ведь выходной, – они ещё как-то справятся. А если уж счастье ему изменит, – Закарие с тремя тётушками-пенсионерками придётся изрядно хлебнуть горя. Нешуточное это дело – среди зимы менять рельс на перегоне. Нужны здесь и сила, и сноровка. Вдобавок ещё нужно уволочь эту полутонную чёртову железяку за пять километров.

Закария мельком бросил взгляд на часы – прошло всего восемь минут, как он выбежал из своей конторки-квартиры. Значит, возле Хисмата ещё ничего не должно было произойти. Вот-вот, наверное, скалистая Кыя Тау должна дать знать эхом о шуме приближающегося поезда. Только Закария пока никак не привыкнет к одной хитрости Кыя Тау – гора как плохой репродуктор, стоявший когда-то на их деревенской площади, – если тепловоз свистнет справа, ощущение такое, будто он приближается с левой стороны.

3

Карамат – мужчина средних лет – опора бригады. Работает он споро, сноровисто. Пока другие раскачиваются, смотришь, он уже полдела сделал. Не зря, наверное, говорит его сосед и свояк Хисмат, дразня его и одновременно восхищаясь: «Джин ведь он настоящий. Да ещё вы не видели, что он вытворяет дома. Без дела и минуты не посидит. Это просто нечистая сила, наверное…» И действительно нечистая сила этот крепыш Карамат. Коль он начнёт какое дело, уж ничто его не остановит, кроме, может быть, какого-нибудь словечка, неудачно высказанного при этом. Ибо он ещё и достаточно упрям, своенравен. А если уж заупрямился, – уговаривать бесполезно. В такие моменты добра от него не жди. Может даже забрать свои инструменты и уйти домой. Знает себе цену!

На днях они с этим Караматом очень резко поговорили. И почти что без видимой причины. В тот день Закария и так чувствовал себя неважно, словно несомая ветром снежинка. И с мастером поутру обменялись довольно злыми выражениями. Если не спеша разобраться, – вроде оба правы. Надо было срочно убрать кучи снега и сколотого льда, накопленного между путями разъезда. Очень уж они мешали там всем. Если увидят, и начальству не понравится. Вот мастер в то утро и говорит, что он жалеет бригаду, а то давно бы, мол, снег этот куда-нибудь перебросили. А сам ведь знает, что у них не как у других, кругом горы да скалы – перекидывать некуда. Всего несколько дней тому назад вместе решили, что некуда таскать, перед казармой же не навалишь. Чтобы всё это вывезти, мол, понадобится несколько порожних вагонов.

Хоть Закария и пытался заговорить о вагонах-платформах, тот отмолчался. Если делать так, то слишком хлопотно для самого мастера, придётся выпрашивать у начальства платформу, искать тепловоз, вставить часы его продвижения в дневной диспетчерский график, то есть дня два как минимум заниматься только этим, просиживать у телефона. Конечно, гораздо проще кричать на бригадира, мол, «пусть бригада твоя немного пошевелится, совсем обленились».

И Карамат заупрямился именно в день спора с мастером. В тот день Закария должен был с недежурившей частью бригады разобрать и собрать стрелку напротив семафора слева. Одна её сторона немного осела – врезалась в шпалы под тяжестью поездов. Если какой-нибудь машинист, решив проявить лихачество, прибавит здесь скорость, может случиться непоправимое.

Они сгребли и вымели снег, затем стали обтёсывать эти шпалы неудобными «французскими» топорами. В самый разгар работы сломались рукоятки двух топоров из имеющихся трёх. Следить за исправностью инструментов в бригаде было поручено Карамату, он даже получал за это дополнительную плату, оформленную на сына-ученика. Так было заведено давно, до сих пор и Закария, и бригада были довольны его работой – инструменты всегда были в порядке, да и сын всегда помогал в этом отцу. Когда другие, отработав рабочие часы, расходились по домам, они почти каждый день оставались у инструментного сарая, старались починить все сломанные и затупившиеся инструменты.

Обозлившись на сломавшиеся в самый неудачный момент топорища, Закария прикрикнул на Карамата, поторопил его: «Побыстрее!»

Вот после этого Карамат и вспылил. Видимо, выплеснулась переполнявшая его уже давно злоба. Говорит, брошу работу и уйду. Мол, больше и ноги моей не будет в сарае с инструментами. Ты, говорит, только с такими сладкоречивыми, как Хисмат, и дружишь. В бригаде теперь только им почёт и хвала. Карамат корил Закарию таким образом ещё довольно долго. И в самом деле, он только на прошлой неделе вывесил благодарность смотрителю путей Хисмату.

Правда, в его словах есть истина: изредка они с Хисматом вместе проводят вечера. Посиживают иногда, обсуждая увиденное и прочитанное, лузгая семечки, калённые Магинур-апа.

4

Карамат был в бане, когда пришёл Закария. Поговорили через дверь.

– На Халиловском перегоне рельс лопнул, надо поменять… Как ты?

– Вы идите пока, догоним, – ответил Карамат.

От бани Карамата Закария напрямую вышел к своей казарме. Порадовался звучавшему издали ровному гулу. Со встречной стороны идёт поезд. В то же мгновение, встревожив душу, промелькнула мысль: «Идёт. Но пройдёт ли?» Конечно, Хисмат знает своё дело, если не поленится. Лишь бы смог пока пропускать поезда без осложнений. Потому что даже если очень поторопиться, бригада подойдёт к нему не раньше чем через час.

Дверь лачуги с инвентарём была открыта, при свете фонаря Магинур и Шамсельбану укладывали в продолговатый ящик разные инструменты. Станок для резки рельсов стоял чуть в стороне – он всё равно не помещается в ящик, всегда отдельный груз, причём тяжёлый и неудобный, и обычно его не хочется носить с собой.

Закария первым делом вытащил из угла кладовки и поставил на путь тележку. На эту приспособленную двигаться по одному рельсу тележку с одной ручкой установили тот ящик и станок и пошли за рельсом.

Чем больше они отдалялись от прикрытия домов, казарм, тем злее казался ветер. Еле остановив уже чуть было не опрокинувшуюся тележку, Закария быстренько надел и туго завязал капюшон плаща. Так, конечно, значительно теплее, но есть риск не услышать приближение поезда, придётся чаще оборачиваться и оглядываться. Как же там Хисмат терпит на таком ветру? Он ведь уже почти час вынужден топтаться на одном месте. Когда портится настроение, он обычно не ругается, как другие, а громко поёт. И сейчас, наверное, так же, напевая, попрыгивает.

Вот они уже проходят мимо семафора. Шамсельбану на тридцать-сорок шагов впереди, Магинур сзади идут с красными фонарями. А мокрый снег так и липнет к одежде, забивает глаза, заметает дорогу. И ночная темнота сгущается ещё сильнее. Сползавший то в одну, то в другую сторону длинный рельс неожиданно выдернул ручку тележки из рук Закарии и нырнул в мягкий снег. Вслед за ним разлетелись в стороны ящик с инструментами и резной станок. Закария даже не заметил, как рельс сполз на самый край, видимо, это случилось в тот момент, когда он оглядывался назад, пытаясь разглядеть нагоняющих.

– Рельс гнутый, что ли, попался? – притворно сказала видевшая всё это Магинур.

Уж не такие бедные времена, чтобы на зиму гнутые рельсы оставлять. Закария знает, что Магинур сказала так, чтобы лишь утешить его. Если будут так через каждую версту опрокидываться или пропускать поезд, то и к полуночи не дойдут до назначенного места. Наверное, уже вот-вот должен пройти вечерний скорый. Если не опоздает… да, если не опоздает, осталось ещё примерно четыре минуты. Значит, нет смысла пытаться поднять тележку.

В это время со стороны застроек Крутого Яра показались два силуэта. Похоже, что в эту сторону «катятся» крепкие, как пень, кругленькие Карамат и Карима. Что интересно, народ в этих краях крепкого телосложения, ростом чуть ниже среднего, лица как блюдца. Среди них лишь старушка-кряшенка Настя тонка, как маленькое веретенце, да Хисмат солдат возвышается, словно серебристый тополь среди клёнов. Ростом он почти как Закария. Иногда Хисмат любит пошутить: «Меня вырастила сахалинская селёдка. Немало я ел овсяной каши с крупной селёдкой за семь лет службы там».

Шумно, торопясь, промчался скорый поезд. Лишь свет замёрзших окон и запах тёплого дыма пощекотали душу, и защемило в сердце от напоминания о том, что есть где-то светлый мир, спокойная тёплая жизнь и загадочная любовь. Вряд ли кто-то из тех, кто мирно покачивался в этих промчавшихся, словно ураган, тёплых и светлых вагонах, задумался о Закарие и Магинур, Хисмате и Карамате, стоявших спиной к ветру и набиравшихся сил для продолжения пути.

Когда, промучившись, уже почти уложили тяжёлый рельс на тележку, подошёл и Карамат. Оказалось, что с фонарём за ним шла дочь.

Закария с трудом прошёл ещё некоторое расстояние, слегка толкая ручку тележки в разные стороны, пытаясь сохранить равновесие. Почувствовав, что не может прекратить раскачивание этой бестолковой «дубины», он снова остановился.

– Дай-ка мне, былгадир, что-то она тебя сегодня не слушается, – прямо, словно наступив на больную мозоль, сказал Карамат и взял тележку из его рук. Затем, как обычно, чуть наклонившись в сторону, довольно ловко покатил тележку вперёд.

5

Оказывается, похожая на отца полненькая и крепко сбитая дочь Карамата приехала откуда-то на выходные. Устроившись сюда на работу, Закарие вроде не приходилось ещё видеть её. Хотя, может, и видел, но не обратил внимания. У Закарии нет привычки заявляться к Караматам без причины. Как-то не принято.

Девушка идёт впереди, держа сигнальный фонарь. И хоть бы раз оглянулась. Не уходит далеко вперёд и не отстаёт.

А Дилюса же шла, представляя перед глазами молодого бригадира. Такой мрачный, зачем он так нахмурился? Можно подумать, невесть что случилось. На дороге без происшествий не обходится, не первый раз в Крутом Яре рельсы меняют. Может, не прошёл у бригадира гнев на её отца? Ведь говорит же мать, что бригадир очень разозлился в день ссоры, с тех пор даже толком не здоровается. Вот и сейчас насупился он, на Дилюсу лишь из-под бровей взглянул.

Сегодня она сама упросила отца выйти с бригадой, сославшись на то, что «маме нельзя после бани на холод». Дилюсе была знакома и близка работа на путях. Особенно любит встречать поезда и провожать их в далёкие неизвестные края. С особой надеждой и нетерпением дожидается она пассажирского поезда, который останавливается в Крутом Яре раз в два дня. Несмотря на дела, всегда выбегает к путям встретить его и машет рукой вслед. Для неё большая радость, если поезд по каким-то причинам задерживается в Крутом Яре. В таких случаях, особенно летом, молодёжь выпрыгивает из зелёных комфортных вагонов, чтобы пройтись, восхищаясь красотой Кыя Тау.

– Ах, эта гора! Ах, эти скалы!.. – восклицают они.

Некоторые подходят к Дилюсе, расспрашивая о разном, словно интересуясь. Даже подразнивают: «Эй, красавица, давай возьму тебя с собой далеко-далеко!» Это была пора, когда девушка уже ловила на себе восхищённые взгляды…

Воспоминания о том, как Дилюса смотрела вслед загадочным поездам, казались ей сейчас лишь сном об интересной детской игре. Да, качающиеся огни уходящего вдаль поезда оторвали её от мечтательного детства и унесли куда-то на чужбину, вырвали из Крутого Яра, подобного раю. А ведь и здесь, оказывается, были такие чудесные мгновения. Кто же мог подумать, что уже через четыре-пять месяцев Дилюса так соскучится по этому маленькому разъезду! Казалось, что вот только попади она в крупный город, большой мир, и совсем о нём не вспомнит. А на самом деле и этот грустный разъезд может заставить так по себе скучать! Оказывается, когда ты одна в большом городе, бывает также грустно и печально.

Дилюса, обдумывая всё это, шагает перед бригадой. Тянущаяся еле видимыми нитями дорога становится всё длиннее, бежит вперёд и торопит куда-то.

6

Ветер воет и воет. Валит снег. Мир словно утонул в темноте. Стали совсем невидимы столбы, гудящие у дороги. Хисмат подолгу тревожно вглядывается в сторону Крутого Яра. Сквозь ночь и метель уже не видно стало даже Кыя Тау. Хисмат больше часа топчется на одном месте. Он то хлопает рукавицами, то ходит взад-вперёд. И всё же не отдаляется от найденного им разбитого рельса. Как только появляются огни поездов, начинает махать фонарём, чтобы они остановились. Затем, пригибаясь почти под самые вагоны, прижимает отломившийся кусок рельса лопатой и аккуратненько пропускает поезда через это опасное место. Приподнимает один наушник шапки-ушанки, чтобы лучше слышать, крепко сжимает в руках черенок лопаты, уже расплющенной колёсами поездов, и командует машинисту:

– Давай!

Колёса, медленно въехавшие на опасный участок, начинают набирать скорость, и кажется, что тот кусок под лопатой вот-вот выскочит. А Хисмат всё стоит, согнувшись в три погибели, скрипя зубами и забыв о больной пояснице, терпеливо выжидая, когда длинный состав пройдёт весь. Когда проходит последний вагон, он уже чуть не падает от головокружения.

Конечно, так пропускать поезда категорически запрещено. В таких случаях, согласно инструкции, дорога должна быть закрыта, движение поездов остановлено. Но так делать просто невозможно. На это уходит очень много времени. Да и не погладят никого по головке за закрытую дорогу, поднимется большая шумиха. Быть может, она и не коснётся самого смотрителя путей Хисмата. Наоборот, его могут даже похвалить за то, что вовремя принял меры. А что скажут бригадиру?

И всё же, какими бы образованными ни были этот бригадир и мастера, Хисмат ничуть не хуже знает дорожную работу, это факт. Он только сейчас числится на лёгкой работе – путевым обходчиком. Вон и шурин Карамат тоже поднаторел лишь благодаря ему, и хотя ходит в помощниках бригадира, а всё же столько, сколько Хисмат, ещё не знает.

Топчется на месте Хисмат, думая обо всём этом и замерзая в открытом поле, и лишь проходящие мимо поезда прерывают его мысли.

7

Ещё до прихода бригады Хисмат расчистил снег, чуть ослабил гайки на болтах и костыли – клинья на концах шпал рельса, который надо поменять. Бригада сразу же принялась за работу, едва прибыв на место. Никто сейчас не обращает внимания ни на падающие сверху хлопья мокрого снега, ни на вой ветра. Можно подумать, если сегодня, вот в этот час они быстро и чётко выполнят эту работу, то с завтрашнего дня их ждут райские наслаждения. С таким рвением взялись за работу, вздохнуть некогда, и даже не слышно ни слова!

Снежная метель беспрестанно набрасывается на них наряду с сильным ветром, дёргает за подолы, раскрывает полы шуб.

При свете фонаря Закария измерил длину рельса.

– Отрезаемый кусок довольно большой, может, не будем мучиться с пилой, – предложил Карамат.

И опытный Хисмат его поддержал:

– Действительно, пока этот станок наладишь, пока на нём распилишь, пройдёт ещё как минимум полчаса. Разреши, бригадир, попробуем так сломать?

По следу мела большим зубилом провели по мёрзлому железу неглубокую бороздку.

Раньше Закария не верил, что можно разрезать такой толстый рельс обычным зубилом, и очень удивлялся такому дикому способу резки стального рельса в период прохождения практики. И позже ему приходилось не раз сталкиваться с этим способом работы путейцев.

Карамат наносил удары большим молотом, Закария, водя резцом с длинной ручкой по «шейке» рельса, проложил глубокий след. Затем Карамат подозвал остальных:

– Подойдите сюда!

До сих пор расчищавшие снег и раздвигавшие клинья Хисмат, Магинур, Шамсельбану выстроились у рельса. Карамат начал давать короткие указания:

– Нагнулись! Вместе подняли!.. Ноги береги! Бросили!

Наконец, после того как они несколько раз так бросали рельс на уложенный поперёк шпал лом, на землю со звоном упал лишний её кусок величиной с локоть. Естественно, инструкции, по которым обучался Закария, были против укорочения рельса таким способом. Но такой метод значительно ускоряет работу. И поэтому иногда приходится закрывать глаза на незначительные запреты.

Вспотевший от скорой работы Закария, разгорячившись, сбросил сначала свою брезентовую накидку, потом и вовсе расстегнул шубу. Влажные варежки Дилюсы тоже валялись под ногами чёрно-бурыми пятнами. Она, несмотря на пощипывания, брала розовыми пальчиками мёрзлые болты, гайки и проворно закрепляла их на место. Закария накрепко закручивал их полуаршинным ключом. На другом конце рельса Шамсельбану и Карамат делают то же самое. А Хисмат и Магинур работают между ними, помогая друг другу. Хисмат вставляет костыли в рёбра шпал одеревеневшими от холода пальцами. А Магинур по-мужски широко размахивается десятифунтовым молотом и вбивает их.

Закария с самого начала хотел отпустить Хисмата.

– Ты замёрз, продрог, Хисмат-абый, возвращайся, грейся пока, – пытался он уговорить его.

Но Хисмат не ушёл. Сказал, что вместе вернёмся.

Закария и Дилюса как-то очутились на одном конце рельса. Теперь горячее дыхание девушки задевает и без того горящие, пылающие щёки Закарии. Хочется коснуться волшебных пальцев девушки, столь быстро и ловко двигающихся при свете фонаря, и хоть на миг удержать их в ладонях.

– Вы, оказывается, всё время ходите, склонив голову, будто топор в прорубь уронили.

Закария некоторое время не мог прийти в себя от неожиданности, что Дилюса так вдруг заговорила.

– Наверное, боитесь, что если поднимете взгляд, Кыя Тау обрушится на вас, – добавила Дилюса и первой весело рассмеялась своей удачной шутке.

– Эх, сестрёнка, это, наверно, оттого, что всё время хожу, глядя на шпалы и рельсы, ищу брак, – ответил Закария полушутя.

Девушка вдруг стала серьёзной:

– Вы уж не обижайтесь на папу за тот день, вы очень дороги ему. Он вас уважает.

Закария не успел ничего сказать, как всё заглушил гудок мчащегося поезда. Свет прожектора выскользнул со стороны Халиловского перегона и стал стремительно приближаться. И вот он выхватил из темноты черневшую среди моря снега кучку людей. Хисмат стоит у самого пути, вытянувшись, как солдат. Зелёный свет его фонаря направлен в сторону приближающегося поезда, означая: «дорога свободна, проезжай». В этот миг и у Закарии в глубине души вспыхнул зелёный свет тайной надежды…

1968, Казан утлары. – 1972. – № 11

Шаги в будущее

В тёплые летние ночи порой тёмный небосвод озаряется яркими вспышками света. Кажется, будто где-то далеко-далеко, за горизонтом, беззвучно поблёскивает молния.

В оренбургской степи такое явление часто повторяется в разгар лета, когда поспевают хлеба и сочные арбузы. Считается, что если по ночам небо вновь и вновь озаряет зарница – урожай будет обильным… Сложно сказать, на чём основано это поверье. Но до сих пор в памяти вкус розовой мякоти сладких и сочных первых арбузных плодов, созревавших в эти дни, когда горячий воздух дрожит над полем-степью знойным маревом. Чувствуешь, как услаждается тело и душа, становится легче дышать, и мир вокруг становится просторней и светлей.

А если подумать, ведь не только в повседневной жизни, но и в нашем мире в целом бывают такие яркие незабываемые дни. В то время, когда сердце болит от разных притеснений и несправедливости, а душу терзают тяжёлые сомнения, вдруг жизнь, словно лучами зарницы, озаряется яркими днями, от которых в душе светлеет, надежды и чаяния приобретают новую силу. Такие вспышки случались и в жизни нашего всячески притеснённого, ущемлённого в правах народа. Один из таких периодов пришёлся на начало прошлого века. Поэт тех дней Сагит Рамиев, пожалуй, очень точно охарактеризовал все ощущения и переживания этого периода, этой эпохи:

Так поэт описывает бытие-существование нашего народа в ту пору и сообщает о наступлении дней, вселивших в сердца проблески надежды.

Он ясно даёт понять, что мечты о возможном возрождении были заложены появившейся на небосклоне Петербурга газетой «Нур» («Луч»), взошедшей в Оренбурге газетой «Вакыт» («Время»), освещавшей своими лучами Казанские края газетой «Таң йолдызы» («Утренняя звезда» / «Заря»).

Действительно, с первыми хорошими переменами в колониальной России – в эпоху революции 1905 года – татарский народ почувствовал себя вольнее, вздохнул свободнее. Появилась первая татарская периодика.

Так на арену борьбы вышли передовые мыслители, радевшие за судьбу народа, стремившиеся вывести его из оцепенения и пробудить скорей ото сна. В первых рядах тех героев, понимавших, что лишь образованный и культурный народ не потеряет себя на крутых поворотах великой истории, были наши писатели и поэты с пламенными сердцами. В те годы в казанских краях культурный и духовный небосвод нашей нации наподобие летних зарниц озарили лучи Галиаскара Камала, Гаяза Исхаки, Габдуллы Тукая, Фатиха Амирхана, Галимджана Ибрагимова, Сагита Рамиева. А в одном из уголков наших исторических территорий, в далёких Оренбургских краях чувствовалось сияние звёзд Ризы Фахретдина, Фатиха Карими, Дэрдменда, Шарифа Камала, Мирхайдара Файзи и других. Да, именно они первыми сверкнули молнией-зарницей на тёмном небосводе нашей политики и культуры, на их свет потянулись остальные, арена борьбы за национальные права расширялась…

У каждого народа бывают особо активные, опережающие остальных по размаху своей деятельности личности, определяющие уровень дальнейшего развития этой нации. Это те, кто в какой-то промежуток времени даёт духовный толчок к прогрессу народа. У татар во все века таких ярких личностей было много. В XIX веке к таким людям относятся Шигабутдин Марджани, Каюм Насыри, Хусаин Фаезханов, династии Аитовых, Акчуриных, Апанаевых, братья Хусаиновы и другие. К этой же когорте видных татарских просветителей и общественных деятелей конца XIX – начала ХХ века относятся и братья Рамиевы. Золотопромышленники во втором поколении, владельцы более двадцати золотодобывающих шахт-приисков в пределах бывшей Оренбургской губернии, они часть своей прибыли использовали во благо татар и башкир того времени. Шакир и Закир Рамиевы являлись крупными благотворителями в своём крае и известными издателями. Притом издательской деятельностью они занимались не ради прибыли, а для удовлетворения духовных потребностей многих тюркских народов.

Остановимся на одной лишь личности – личности Дэрдменда, обратим всё внимание лишь на него, окинем взором его жизненный путь и извлечём уроки. Да, Закир Рамиев (Дэрдменд) – человек, блеснувший по-своему на новом повороте нашей культуры, прошедший свой неповторимый путь. И в самом деле, Дэрдменд-Рамиев не описывал прямо, открытым текстом свои переживания о судьбе народа подобно своему современнику и родственнику Сагиту Рамиеву:

Но конечно и его душа болела и печалилась. Его глубоко философские стихи «Корабль», «Мы», «Не сумел я окропить савана» и другие, кроме размышлений о будущем и жизни, судьбе, пропитаны ещё и духом служения народу. Он, несомненно, один из великих личностей, сделавших в своё время многое для тюрко-мусульманского мира, татарского народа, чьё служение заключалось не только в его произведениях – богатых философской мыслью, но сложенных лишь скупыми, точными фразами.

Да, он не только взывал к современникам, призывая их к бдительности, но и без устали, засучив рукава, делал всё, чтобы помочь вывести корабль страны на правильный курс, чтобы народ свой видеть образованным и культурным. И не пожалел для этой святой цели ни добра, ни денег, добытых честным трудом нескольких поколений. У нас некоторые пытались обвинить его в том, что он был поэтом-миллионером. Будто не понимали, что его миллионы возвращались народу в виде хорошо оснащённых типографий, школ-медресе и т. д. Ведь если подумать, хотя бы только за то, что он издавал газету «Вакыт» – одно из наиболее авторитетных изданий татарского мира дореволюционного периода, регулярно выходившую более полутора десятка лет, а также литературный, политический и научный журнал «Шура», – мы, унаследовавшие всё это богатство, должны быть безгранично благодарны «буржуазному» поэту Дэрдменду-Рамиеву.

Поэт ещё в молодости осознал, что для того, чтобы будущее нации стало многообещающим, чтобы пробудить народ от беспечного средневекового сна, в первую очередь необходимо дать ему образование. Это видно из писем, написанных Закиром своему брату Шакиру ещё во время учёбы в Стамбуле. Например, в 1881 году (будущему поэту в это время около двадцати одного года) Шакир направил ему такое письмо: «Наш народ совершенно не внемлет словам человека, не одетого в чапан и не украсившего голову чалмой… Народу надо читать книги, разъясняющие состояние дел в разных областях. Поэтому постарайся привезти побольше интеллектуальных книг и романов… Напиши, как решаешь вопрос с типографскими шрифтами, по какой цене их можно приобрести. Привезёшь с собой из этого путешествия или будет лучше выписать потом? Как бы то ни было, надо об этом позаботиться».

В одном из писем приводятся следующие слова: «Мы ведь не собираемся жить, преклоняясь лишь богатству, подобно тёмным купцам Орска Бурнаевым, наша главная цель – служение народу». (Содержание этого письма приводится в воспоминаниях журналиста и литератора Исмагила Рамиева.)

Здесь, пожалуй, будет не безынтересно вспомнить слова современника поэта, его первого биографа – известного писателя Фатиха Карими. Писатель таким образом описывал братьев, сравнивая их с некоторыми им подобными: «В те времена было много татарских купцов вроде Бурнаевых в том же Орске и Галкаевых, Муэминовых в Казани. За всю жизнь они так и не научились говорить правильно по-русски, не могли воспользоваться русскоязычной литературой и периодикой. Придерживаясь узких взглядов на мир, жили в строгом религиозном фанатизме. Однако Шакир и Закир Рамиевы оказались совсем непохожими на них. Они мыслили открыто, взирали на мир широко. Вероятно, тому были свои причины».

Так кто они – Рамиевы? Откуда родом? Где получили такое воспитание, позволившее без устали служить стране и народу?

«Мурзы в лаптях»

Дэрдменд-Рамиев – авторитетная, уважаемая личность, известная в татарском мире до времён октябрьской революции. Он и поэт, и издатель, и народный депутат, избранный в Государственную думу, также и купец – или, как писали в прежние годы, – буржуй, содержавший золотые прииски.

После его кончины классик нашей литературы Галимджан Ибрагимов по праву заявил: «Они [Рамиевы] были первыми из звёзд на небе просвещения».

Кто он? Откуда? Может, рос в столичной атмосфере Москвы, Петербурга, или хотя бы в Казани с её знаменитым университетом?

Оказывается, нет, выходец из самой обычной деревни Оренбургского края. Повседневная фамилия – Рамиев, псевдоним, сохранившийся на страницах книг и периодики, – Дэрдменд. Образование получил вместе со своим братом Шакиром, который был старше его на два года, – сначала в родной деревне, потом в одном из медресе города Орска, расположенного на границе казахской степи. И до конца своих дней Закир и Шакир Рамиевы шагали рядом, развиваясь и двигаясь вперёд вместе.

Да, их родина, край, где они жили и трудились, – это тот же Орск, Оренбургские земли, прежняя Оренбургская губерния. Если не учитывать того, что Закир более года жил в Стамбуле, получая образование, а Шакир путешествовал по Европе, – можно сказать, они всю жизнь прожили на одном месте.

Поэт и общественный деятель Дэрдменд-Рамиев появился на свет в ноябре 1859 года в селе Зирган Стерлитамакского уезда Оренбургской губернии. Зирган (Җиргән) – большое село, расположенное на реке Белой между городами Стерлитамак и Оренбург. Его местоположение Исмагил Рамиев определяет так: «Село Зирган – татарская деревня, построенная на оренбургской дороге в сорока верстах вверх по реке Белой от Стерлитамака». С 1908 года село перешло в состав Уфимской губернии, в 1918 году, после объявления Закием Валиди Малого Башкортостана, было отнесено к этому национальному образованию, а с марта 1919 года относится к Республике Башкортостан.

Зирган расположен на месте перехода Уральских гор в Оренбургскую равнину, в местности с очень красивой природой. Наверное, стоит упомянуть, что в селе Зирган также родились видный представитель татарской литературы, известный писатель Мирсаяф Амиров и историк Мидхат Мухаррямов, внёсший больший вклад в изучение истории Татарской АССР периода Октябрьской революции и Гражданской войны.

Но Рамиевы, после рождения Закира (данное муллой полное имя – Мухамметзакир), прожив в этом селе совсем недолго, переехали в другое место в той же Оренбургской губернии. В то время маленький Закир ещё только делал первые шаги.

Его отец Мухамметсадык был зажиточным деревенским торговцем. Наверняка у него были ещё маленькие магазинчики в Стерлитамаке и близлежащих деревнях. В это время Мухамметсадык Рамиев торговал мануфактурой и другими принадлежностями деревенского быта. У проживавшего в Стерлитамаке его близкого родственника Габдуллы (отец Исмагила Рамиева) тоже были мануфактурные магазины. Третий из родственников, отец будущего поэта Сагита Рамиева – Лотфулла, прославился торговлей лесом: сначала сам состоял на службе у более крупных купцов – возглавлял лесосплав на стремительных уральских реках, позднее переехал в небогатые лесом края Оренбургской губернии и внёс свою лепту в обеспечение местного населения изделиями из дерева.

Как видим, Рамиевы, хотя в основном и проживали в деревне, всё же не особо увлекались «чёрной» работой, вроде земледелия. Тому, конечно же, есть свои причины, свои основания. Потому что они всегда считали себя по положению чуть выше своих соседей, кормившихся скотоводством и земледелием, старались не забывать, что происходят из древнего знатного рода. Естественно, это явление было свойственно не только Рамиевым, это общая судьба для тех же Дашкиных – Дашковых, Чанышевых, Еникиевых и других, считавших себя потомками мурз и беков. Если в учётных книгах, документах того времени простой сельский люд считался «ясачными татарами», большинство же этих именовались «служивыми», то есть несли знак, указывающий, что они были когда-то на службе у государя. Если покопаться в книгах переписи населения царских времён, можно заметить, что таких «служивых» в мелких деревнях не значится вовсе, а в крупных сёлах их не больше четырёх-пяти семей: деревенские купцы, муллы и учителя, писари, старшины – вот, пожалуй, и всё.

Большую часть этой группы составляли те, кого в народе называли «мурзы в лаптях». То есть те, кто, хоть и происходил когда-то от мурз и беков, да только вынужден нынче лапти носить…

Но на самом деле положение и судьба «мурз в лаптях» намного сложнее и трагичнее. В основном это жертвы власти и политики, возникшей после уничтожения самостоятельности народов Казанского края. То есть это притеснённое сословие, которое не по своей вине скатилось с высших социальных слоёв вниз, а оказалось в этом положении вследствие насилия и господствовавшей тогда политики. Когда ханство, существовавшее в Волго-Уральском регионе, было завоёвано и началось насильственное крещение населения, большинство мурз и беков, владевших землями, естественно, подчинились этой политике, чтобы не потерять имущество. От таких берут начало знаменитые династии российских помещиков Державиных, Карамзиных, Аксаковых и других.

К слову, очень интересные сведения о таких вынужденных сменить веру мурзах приводятся в сборнике материалов Академии наук СССР 1936 года, посвящённом первому революционеру из дворян, писателю, великому мыслителю Александру Николаевичу Радищеву. После царских указов о лишении земель и имущества мурз, не исповедующих христианство (например, такой указ был объявлен ещё при Петре I), они стали спешно креститься.

Биографы А. Н. Радищева, имея в виду именно эти события, описывают жизнь мурз в тот период примерно так. Якобы они не только отказались от своей веры, но ещё и усердствовали в крещении деревенских жителей на своих территориях, наспех возводили в деревнях церкви. И стали старательно молиться в этих церквях перед народом согласно новой вере. Вернувшись же в свои дома, укрывшись от чужих глаз, придерживались своей мусульманской веры. То есть преклонялись сразу двум богам, двум религиям. В данном академическом издании описывается, что такое положение дел сохранялось в среде вновь крещёных мурз ещё долгие годы…[5]

А вот «мурзы в лаптях» считались потомками тех аристократов, что потеряли имущество и обнищали, не подчинившись этой политике насильственного крещения. Возможно, они и не были крупными мурзами, державшими огромные земли; наверно, лишь редкие герои были способны отказаться от своих богатств лишь ради религии и стать «белой вороной» среди равных себе. Большинство же было вынуждено, скрипя сердцем, принять такое положение дел. А вот уже более бедные из мурз и беков, те, которым было мало чего терять из имущества и владений, остались при своей религии и ещё какое-то время, находясь в окружении своих новокрещённых родственников и при их еле заметной поддержке, выполняли мелкие государственные дела, проходили военную службу.

Как утверждал Исмагил-ага Рамиев, и в их родословной были люди, состоявшие на службе государевой и относившиеся к обществу, приближённому к царскому двору. Он часто рассказывал, что среди переводчиков царей был также и человек по фамилии Рамиев – Тимри Рами. Несмотря на состояние здоровья и возраст, Исмагил Рамиев мечтал съездить в Ленинград, чтобы полнее изучить документы касательно этого самого Рами, который считается их родоначальником.

Когда и каким же образом потомков тех самых Рамиевых, чьи имена запечатлены в документах рядом с упоминаниями о царе и его близких, занесло в дальние Оренбургские края? Этому до сих пор нет основательного ответа. Учитывая, что эта ситуация касается не только Рамиевых, хочется подробнее остановиться на этом вопросе.

Как известно, после завоевания Казанского и Астраханского ханств, границы России расширились до реки Урал (историческое наименование – Яик) и западных склонов Уральских гор. Вскоре территории этих двух ханств были определены как Казанская губерния. А уж когда народы, прежде населявшие эти ханства, татары и ногайцы, марийцы и чуваши – стали чинить беспорядки и бунтовать, для удобства в подавлении восстаний губернию разделили на две части. В Оренбургскую губернию, образованную в 1744 году, вошли четыре провинции, начиная с северного Урала: провинции Исеть, Уфа, Оренбург и Ставрополь (позднее Самара). В Оренбургской же губернии позже были объединены, начиная примерно от нынешних бугульминских территорий, Уральская, Гурьевская области, позднее ещё и Тургаевская область в казахской стороне.

Чтобы во время бунтов и восстаний татары не могли связаться и просить помощи у ногайцев и башкир, а башкиры – у казахов и ногайцев, области, где проживали все эти народы, различными «кордонами» и «линиями» делили на части. Например, известно о существовавшей на территории Татарстана Арско-Чебоксарской укреплённой линии, а также приволжском и прикамском кордоне шириной в сорок вёрст. В 1652–1656 годах на закамскую сторожевую линию по рекам Зай и Шешма были передвинуты специальные войска. Известно, что состоящие из конных казаков полувоенные деревни, переселённые на земли между реками Шешма и Зай, составляли несколько полков. В числе этих казаков было много наследников бывших мурз и беков.

Так как бунты и восстания не прекращались, башкирские земли тоже начали отделять такими военизированными линиями. Линии, соединившие к середине XVIII века города-укрепления Бугульма – Буздяк – Уфа, Бугульма – Шарлык – Оренбург и немного позднее Оренбург – Орск – Троицк – Верхнеуральск, ограничивали контакты беспокойных башкир с соседними братскими народами. По этим линиям возводились всяческие укрепления, укладывались дороги. По этим линиям селили в основном полувоенные объединения служивых чувашей и татар, наделённых правами казаков и преданных царской власти. Учитывая, что границы русского государства с давних пор охраняли такие вот отчасти вольные «казачьи» войска и что основу этих казаков составляли потихоньку обрусевшие представители тюркских народов, можно представить, что и переселенцы на эти линии тоже были примерно таким же войском. Чужеродные для Заказанья названия деревень, такие как Казаки и другие, – скорее всего и есть следы военных поселений по линии Чебоксары – Кокшайск – Арск. Чуть позже такие же военизированные поселения, состоящие в основном из служилых татар – т. е. из потомков бывших мурз и беков, – появились по линии реки Зай.

Жители этих деревень, редутов и посадов, нёсшие полувоенную службу на этих кордонах-линиях и готовые при первой необходимости вскочить на коня и собраться в одном месте, пользовались определёнными льготами и получали какие-то дополнительные выплаты.

Среди таких поселенцев выявляются и Рамиевы.

По собранным и изданным данным Ризы Фахретдинова, родословная бывших мурз Рамиевых начинается с времён Казанского ханства. А фамилия их берёт своё начало, как уже отмечалось, с Тимри Рами (Железного Рами).

Впоследствии мурза Урманай Рамиев оказался в Закамской приграничной линии, а его потомки были расселены по реке Зай. Деды-прадеды Дэрдменда – жители села Тайсуган бывшей в то время Оренбургской губернии, ныне Альметьевского района РТ. (Кстати, и ближайшие соратники братьев Рамиевых по просветительским и издательским делам были родом из этих же мест: Риза Фахретдинов из села Кичучат, а Каримовы – из Миннебаева того же района. То есть в Оренбурге они чувствовали себя не только единомышленниками, но и земляками.) Дед поэта Габделькарим сначала служил муллой в своём селе, а затем переехал во вновь строящийся на берегу реки Белой город Стерлитамак. К этому времени там уже обосновались его отец Исмагил и брат отца, будущий ахун Салим Рамиев (дед поэта С. Рамиева и прадед писателя И. Рамиева). Там все они занимались торговлей. Вскоре Габделькарим обосновался в селе Зирган, расположенном в сорока километрах от Стерлитамака, и умер там в 1851 году – через год после свадьбы сына Мухаммедсадыка с Ханифой Дашковой. По шеджере, составленной наследниками мурз Дашковых, у них было пятеро детей. Но миру известны только Шакир (1857–1912) и Закир (1859–1921) Рамиевы.

Дата и место рождения Мухаммедсадыка Рамиева составителями шеджере точно не указаны. Умер он в возрасте 63 лет в 1892 году. Видимо, датой его рождения можно считать 1829 год. Женился он в 1850 году.

Ханифа Дашкова также из семьи потомственных мурз. В те годы они проживали в селе Яушево того же Стерлитамакского уезда. В одном из примечаний Исмагила Рамиева написано, что фамилии русских князей и татарских мурз Дашковых и Дашкиных – одного корня… Дед по линии матери будущего поэта Альмухаммед сын Ибрагима также являлся «мурзой в лаптях», т. е. не имеющим дворянских привилегий. Но, естественно, как и большинство бывших мурз, никогда не носил лаптей. Был для своего времени достаточно образованным человеком. Занимался торговлей.

Да, татарские Дашковы – Дашкины XIX века, как и другие бывшие мурзы, являясь наследниками аристократической династии, сохраняли ещё кое-какие благородные черты. Почти каждый представитель этих «мурз в лаптях» старался отличаться от остальных соплеменников интеллигентностью и образованностью. Это сословие, как сливки в молоке, всегда старалось всплыть наверх. И новых родственников искали только среди себе равных, если даже для сватовства приходилось обращаться в дальние места. Большинство «мурз в лаптях» чурались крестьянского быта и образа жизни. В деревнях большинство мулл, учителей и торговцев были из этого сословия.

В этих семьях было сильно стремление к социальному росту, к получению хорошего образования. С младенчества детям прививалась любовь к чтению книг, к знаниям. Потому-то и дети купца средней руки Альмухаммеда были более начитанные, чем их сверстники. Например, Ханифа хорошо знала русский язык и русскую литературу. Из пяти девочек Альмухаммеда и Амины три были сосватаны бывшими мурзами (две были замужем за мурзами Чанышевыми), а одна – Фатима, видимо, умерла ещё до замужества. А Хадича была выдана в зажиточную семью Габитовых. Впоследствии часть детей и внуков этих светски воспитанных сестёр станут видными служащими в конторах золотых приисков Рамиевых или образованными учителями и муллами. Например, братья Габитовы будут управляющими их приисков. А в советское время кто-то из них станет одним из руководителей треста «Башкирзолото» (до ареста в 1937 году).

Ханифу Дашкову мы видим девочкой, также с детства тянувшейся к учёбе и знаниям. Когда Габдулкарим Рамиев сватал её за своего сына, Ханифа уже была известна на всю округу своей благовоспитанностью и образованностью. Позднее современники Дэрдменда писали о ней: «Ханифа Дашкова… была женщиной довольно образованной, деятельной и умной».

По сведениям шеджере Дашкиных, у Рамиевых было пятеро детей. Кроме Шакира (Мухаммедшакира) и Закира (Мухаммедзакира – Дэрдменда), в этом списке значатся ещё Камиля, Гумер и Галихайдар. Даты их рождения и смерти не указаны. Многим биографам поэта они не известны. Правда, на Юлукском кладбище рядом с могилами Мухаммедсадыка и Ханифы Рамиевых имеется ещё один надмогильный камень с полустёртыми надписями. Сельский мулла сумел прочесть на этом камне только два имени: Гумер сын Мухаммедсадыка. (На этом участке кладбища 5–6 надмогильных плит стоят рядом. Чёткие надписи сохранились только на памятниках, поставленных родителям поэта и частично на памятнике Габдельлатыфа сына Габделькарима, умершего в возрасте 76 лет. Это родной брат Мухаммедсадыка.)

По сведениям современников, Ханифа Дашкова-Рамиева сама воспитывала детей и начальное образование им давала сама же. Писатель, редактор газеты «Вакыт» Фатих Карими более четверти века близко общался с братьями Рамиевыми. Он поражался тому, что они, официально в русской школе не обучаясь, хорошо владели этим языком. «В те годы изучению русского языка и письменности среди большинства татар не придавалось никакого значения. Русский язык тогда не был так хорошо распространён в уездах, деревнях, как сейчас. И изучать этот язык было не так легко, как сейчас… А они самостоятельно всё это освоили… Закир Рамиев самостоятельно освоил русский язык с его грамматикой и синтаксисом, на уровне грамотного письма, речи и хорошего понимания читаемого… Постоянно читал произведения на турецком и русском», – писал он[7]. Действительно, и русский язык Дэрдменд первоначально усвоил в домашних условиях, от матери. А позже, учась в средних классах медресе города Орска и в старших классах медресе села Муллакай, достаточно хорошо изучил арабскую грамматику и арабский язык. По утверждению Ф. Карими, братья Рамиевы способны были вести бытовой разговор на этом языке.

Притягивает к себе одно из стихотворений в тетради поэта, сохранившего в душе образец семейного воспитания:

Читая эти строки, вспоминается собственное детство, свои младенческие слёзы… Сердце болит от мысли о плачевном положении нынешних детей, большинство из которых не получают иного воспитания, кроме телевизионного…

Дорога в Юлук

Закиру ещё не исполнилось и трёх лет, когда летом 1862 года Рамиевы решили переехать в село Юлук, расположенное на другом конце Оренбургской губернии. Эта татарская деревня, по официальным документам именовавшаяся как «Юлукский ям», расположена на окраине Орского уезда. Если не знать историю деревни и её значимость в те годы, очень даже можно подумать, мол, неужели не мог успешный торговец Мухамметсадык Рамиев выбрать себе местом обоснования более знатное село, или мог бы переселиться поближе к крупному городу. Ведь и как деревня, и как место для ведения торговли Юлук во многом уступал Зиргану. Во-первых, Зирган расположен в долине воспетых в песнях красивейших рек – Белой и Ашкадар. Это место, где есть всё – леса, горы, где отдыхает душа и тело, кто побывает здесь хоть раз – не забудет никогда. Во-вторых, Зирган находится между двумя большими городами, на важном торговом пути. Все товары для торговли, ввозимые из богатой Средней Азии, будь то различные шелка и парчи, душистые чаи, сладкие фрукты, дешёвые кони или овцы – всё это проходило вначале через оренбургские и орские базары, представлявшие собой торговые врата России в этом регионе. А до этих базаров отсюда, из Зирганы, пролегала прямая конная дорога до этих крупных базаров.

Жителям деревни тоже был непонятен неожиданный переезд Рамиевых.

– Что потерял Садык-бай там, на краю земли?

– Ох, ошибается, верно, – удивлялись они.

Нашлись, конечно, и те, кто пророчил:

– Мухамметсадык-бай – человек основательный, просто так без видимой пользы бы не тронулся.

Естественно, женщины и дети были категорически против того, чтобы уезжать, оставив в родных краях родственников, ставших близкими и родными соседей. Было пролито немало слёз. Но Мухамметсадык-бай смог всех переубедить и уговорить. Старался дать понять каждому, что впереди намечается ещё более красивая жизнь, что будущее видится обнадёживающим.

Итак, погрузившись в телеги, они отправились в долгий путь, продолжавшийся более недели. Сначала спускались вдоль реки Белой в сторону Ашкадара – до Стерлитамакского устья, первую большую стоянку организовали в Стерлитамаке. На следующий день они тронулись в путь лишь ближе к полудню, только после того, как повидались и попрощались с нужными людьми и прикупили последние необходимые вещи в городских магазинах. После Стерлитамака дорога стала ещё уже и неудобнее. Потому что здесь начинались владения настоящих кочевых башкир, редко пользовавшихся повозками, привыкших к горной местности и кочевому образу жизни; местами ещё даже не были восстановлены унесённые весенним паводком мосты через стремительные воды горных рек. Из-за всего этого загруженные тяжёлые повозки очень медленно продвигались вперёд по горным дорогам. Ну а Мухамметсадык-бай, конечно, вместе с семьёй уносился вперёд на хорошей паре лошадей и дожидался основного обоза в какой-нибудь деревне. Таким вот образом, гостя в попутных деревнях то у одного, то у другого знакомого – татарского или башкирского муллы или купца, они, наконец, достигли своей цели. Первым на месте слияния двух небольших речушек, на возвышенности, покрытой жидким берёзовым и осиновым лесом, показался высокий минарет деревянной мечети. Вскоре послышался радостный крик пятилетнего Шакира, заглушивший даже звон колокольчика на дуге:

– Прибыли! Приехали! – закричал он. И демонстрируя знание букв, начал читать по слогам надпись на придорожном столбе: – Юл-лук-к!

Конечно же, в те годы много было таких, кто вдруг срывался с насиженного места и направлялся на северо-восток губернии. Очень быстро по всей России распространился слух, что в окрестностях какого-то города Орск, о котором прежде никто не слыхивал, золото можно грести лопатой прямо с поверхности земли. Надеясь ухватить птицу счастья за хвост, люди наперегонки ринулись к этому невзрачному городку на краю земли. В скором времени и в тихих горах, и в степи, и в несуразном уездном центре, где до этого лишь петушились конные казаки, отбывая срок службы и пьянствуя с беспечными солдатами, уже царило оживление. Тихий город с двумя церквями и одной мечетью наполнился нарядными щеголеватыми людьми, примчавшимися на благородных скакунах. Возросли цены на недвижимость, торговля расцвела, предметы первой необходимости дорожали с каждым днём! Одни люди за короткое время стали известными, уважаемыми баями. А слишком нетерпеливые, не знавшие меры, быстро лишились всего.

Так началась «золотая лихорадка» в Орском уезде в тридцатых годах XIX века.

Вот и наших путешественников в эти края привела именно подобная «лихорадка». Золото хоть и не валялось прямо под ногами, всё же не вызывало сомнений то, что при терпении и старании оно будет добыто. Сложно определить, сколько в те годы в Оренбургской губернии, в районе Орска, Троицка, Верхнеуральска, считавшихся центрами золотодобычи, насчитывалось золотарей – держателей золотых приисков и сколько драгоценных ископаемых они добывали. Но всем известно, что земли здешние были безгранично богаты.

В истории Среднего Урала после присоединения к России, конечно, добыча золота и серебра, а также иного природного материала была развита изначально. Позднее здесь в основном преобладали медно-, чугуно- и сталелитейные заводы, которые были важны для наращивания промышленных мощностей и для военных нужд России. Для продолжения захватнических войн на западных и восточных направлениях царскому правительству требовались орудия, отлитые на Урале или изготовленные в других центрах наподобие Тулы с использованием уральской руды. И тысячи вёрст рельсов для железных дорог, соединивших позднее просторы всё более и более расширявшейся империи, а также и стальных коней для этих дорог – вагонов и паровозов, – также производили уральские заводы Демидовых и других промышленников. Как писал известный автор позапрошлого века Глеб Успенский, началось беспощадное разграбление земель несчастных башкирских племён. Эти земли с несметными богатствами потихоньку переходили от биев и беков, старейшин племён, в руки новых хозяев – путём торга, обмана, а иногда и угроз. К примеру, тульские промышленники Твердышев и Мясников приобрели сто тысяч десятин такой благородной земли всего за триста рублей. Естественно, не остались в стороне и другие богачи, обладавшие большими капиталами.

Новый период в уральской истории наступил много лет спустя, когда такие «акулы-капиталисты», как Твердышев, Демидов, уже раскромсали тушку этих богатств, и когда мелким купцам было разрешено пощипать то, что от них осталось. Эти, естественно, не стали возводить такие огромные заводы-крепости, требовавшие больших капиталовложений, а начали добывать готовые сокровища, лежащие близко к поверхности. По всей России разлетелась весть о том, что при удачном раскладе и такой маленький участок земли может стать источником несметных богатств. И люди, достав свои сбережения, отложенные про запас, иногда ещё и занимая в долг, ринулись покупать «златоносные земли» в пределах Южного Урала.

Так слава Орского уезда распространилась в дальние края. Не прошло и пятнадцати – двадцати лет, как тут уже образовались различные акционерные общества, торговые и кредитные банки. Даже иностранный капитал торопился сунуть нос в дела: появились совместные банки, мелкие хозяйства по производству орудий труда. В долинах тихих сонных гор и рек друг за другом открылось бессчётное количество золотых приисков, долины рек Узян, Таналык, Суюндук снова оживились, припоминая времена завоеваний Тамерлана.

К счастью, эта «лихорадка» «заразила» и татарский мир. Баи и купцы, чувствовавшие в себе силы равняться на русских купцов-толстосумов и верившие, что их организаторские способности позволят довести начатое до успешного конца, тоже включились в дело. Вскоре в очередь за ними пристроился и Мухамметсадык Рамиев. Именно эта «лихорадка» и стала причиной тому, что он решил уехать с насиженных родных мест, покинув отлаженный быт и ровное существование, обременив свою жизнь большими заботами. Именно в этом причина путешествия в невиданные и неслыханные доселе «тёмные края», в село Юлукский ям, когда-то основанный татарскими ямщиками, семьи Рамиевых.

С давних пор в восточной части Казанского ханства, начиная примерно от Бугульмы, где уже встречаются горы и возвышенности, до зауральских степей, существовало дело добычи ценных ископаемых. Безмолвными свидетелями тому являются сохранившиеся на склонах Уральских гор и в зауральских степях бесчисленные горные пещеры и останки колодцев, словно уходящих в саму преисподнюю. Ещё давным-давно наши деды рыли колодцы и спускались с лучинами в руках к залежам Гайского месторождения меди рядом с городом Орском, которое считается сегодня самым богатым месторождением меди в нашей стране.

В этом отношении и село Юлук известно тем, что рядом с ним есть древняя «медная пещера». То есть здесь ещё до основания деревни оставили свои следы наши далёкие предки. Близлежащие земли, кроме того, что были богаты медью, также давно были известны и отдельными находками золота. А уж когда распространилась «золотая лихорадка», здесь тоже друг за другом то там, то здесь стали открываться золотые прииски.

Вот и семья Мухамметсадыка и Ханифы Рамиевых в начале шестидесятых годов позапрошлого века приехали и обосновались на этой изобильной земле. Ясно, что Мухамметсадык, будучи купцом, бывал в городе Орске и на Юлукской ярмарке, проводившейся в середине лета. И заранее прикинул, где можно обосноваться. И, наверное, даже не с первого раза смог обойти и осмотреть в этом краю и горную часть, и степные районы, где волновалась ковыль.

Тогда Оренбургская губерния занимала очень большую площадь, даже несмотря на то, что часть своих владений она отдала под новые Уфимские земли, врезавшиеся на территории смежной с Казанской губернией. Во время переезда Рамиевых губерния была разделена на пять-шесть довольно крупных уездов. Самым большим из всех уездов считался тот, что находился в подчинении города Орска. В этом отношении интересно будет упомянуть мнение Мирхайдара Файзи, жившего на полвека позднее указанных событий. «Я узнал, что в сравнении с другими землями Орский уезд по площади равен Курской губернии в целом, а из иностранных государств земли Дании меньше Орского уезда», – писал он восхищённо в феврале 1917 года, когда работал в Орской земельной управе под руководством Хузиахмета Рамиева.

До Октябрьской революции в Орский уезд входила также и часть современного Башкортостана, начиная от верховьев реки Сакмар до её крутого поворота на запад, и до границ с нынешними Оренбургскими и Челябинскими областями. По правде говоря, в этой губернии, находившейся в то время на самой границе государства, наблюдался не только географический простор, но и некая политическая свобода. Во-первых, этим краям свойственно отсутствие рабски подчинённого кому бы то ни было населения, за исключением малочисленных крепостных рабочих, относившихся к крепостным заводам, то есть к заводам, непосредственно управлявшимся царским правительством или близкими ему людьми. А среди местных татар и башкир, проживавших на территории губернии, таких рабских взаимоотношений не было никогда – они всегда жили свободным обществом, любой, не имеющий неоплаченных долгов, имел полное право переезжать с одного места на другое. И чувствовали они себя относительно вольно.

Мухамметсадык Рамиев, изъездив вдоль и поперёк тот самый равный Курской губернии Орский уезд, решил основаться в районе Юлука. Во-первых, ему, наверное, понравилась природа этой местности – здесь и лес с певчими птицами, и долины, где на воле может резвиться дичь, и горные вершины, откуда можно, философствуя и размышляя, наблюдать даль. Прямо как в Зиргане. Правда, здесь гораздо ощутимее дыхание степи, расположенной рядом. В Зиргане и деревья в лесу были покрупнее, и трава гуще и сочнее. Зато здесь земля вся сплошь усеяна медью и золотом.

Хоть и приехал он, стремясь душой и нацелившись на сокровища в земле, всё же не сразу смог осуществить эту мечту – ведь даже когда найдёшь место, угодное душе и определённо богатое ископаемыми, ещё надо дождаться, когда сверху, из дальнего Петербурга, придут разрешительные бумаги. Естественно, он не сидел сложа руки в ожидании разрешения: не ограничиваясь мелкой торговлей в одном из двух домов в Юлуке, развернул своё дело и в соседних деревнях. Он даже решился на то, чтобы отдавать свои товары в долг башкирам, тогда ещё в основном ведших кочевой образ жизни, чаще всего бравших товары в долг и расплачивавшихся лишь в период осеннего изобилия. И тем самым заслужил себе в округе признание как самый богатый бай.

Ещё только выбрав себе место для дальнейшего проживания, он, прежде всего, выкупил у юлукского купца мыловаренный завод («мыльную фабрику») на окраине деревни. Произведённым мылом торговал и сам, и через мелких торговцев-коробейников. Подрастая, уже и сыновья Рамиевых становились подмогой в делах.

Да, первые жизненные уроки и поэт Дэрдменд, и его брат Шакир прежде всего получили именно в этой татарской деревне. Значит, они ни мыслями-чувствами, ни образом повседневной жизни почти не отличались от других деревенских детей. Лишь материнское воспитание в доме было гораздо сильнее, и это воспитание с раннего детства пробудило в них стремление к знаниям. А в остальном традиции и обычаи были общими, философия – единой, и основное воспитание заключалось в том, что человек должен быть всегда справедлив в отношении других, всегда протягивать руку помощи и оказывать поддержку близким.

Тогда ещё и отец их Мухамметсадык, подобно старому купцу Артамонову, описанному в одном из произведений Максима Горького, каждое дело начинал и делал сам наравне с помощниками и односельчанами. Когда надо было перенести что-нибудь тяжёлое, всегда подхватывал со словами «давай взяли» или «давай подняли», и так, показывая пример, всеми работами руководил сам лично.

И сыновья его не слонялись без дела и не росли в свободном времяпрепровождении подобно помещичьим или боярским детям, не валялись днём и ночью на пушистой перине. Будь то в Юлуке или в Муллакаевском медресе, или в городе Орске, – братья Рамиевы росли, общаясь со своими сверстниками и разделяя их взгляды и мысли. Правда, помнится, в одной известной повести, написанной в годы, когда было модно противопоставлять богатых бедным, рабочему люду, достигшие зрелости и занявшиеся делом братья Рамиевы были представлены как беспощадные эксплуататоры. Только совсем не хочется соглашаться с таким видением образа личностей, посвятивших свои жизни просвещению татарского народа и благоустройству его быта. Впрочем, и сохранившиеся многочисленные источники не дают оснований так думать. Видимо, во-первых, жизнь, описанная в этом произведении, скорее всего, – общий собирательный образ. Во-вторых, возможно, здесь нашли отражение и какие-то личные обиды…

Ознакомимся теперь с парой стихотворений, позволяющих представить годы молодости поэта, природу Юлука.

Конечно, будет неправильно утверждать, что эти стихи написаны в юлукский период. Однако, вероятно, именно во время проживания в Юлуке, в отношении людей и природы этой деревни в душе будущего поэта зародились страсть к поэтическому изъяснению. Впрочем, ведь уже известно, что именно из села Юлукский ям было направлено стихотворение, посвящённое другому великому деятелю – поэту, мулле и учителю, наставнику молодёжи Сибгатулле-хаджи, проживавшему в селении Татарская Каргала рядом с Оренбургом.

«Юлукский ямъ»

Удивительна и интересна история возникновения этой татарской деревни, расположенной среди Уральских гор, где с давних времён проживали башкирские племена. Как в одной известной пословице выражена мысль: «Каждая семья по-своему живёт», так и каждая татарская деревня, переселившаяся к родственному по традициям и обычаям башкирскому народу, имеет свою историю, свои особенности. Одни искали прибежище, укрываясь от крещения, других по той или иной причине переселило царское правительство, третьи переехали сюда в поисках свободных земель, намучившись с маленькими наделами земли в родных краях.

Вот и жители села Юлук тоже рассказывают, что их предки обосновались здесь, приехав в поисках счастья из окрестностей Казани.

В 1960-е годы пенсионер-учитель Гумер Абубакиров записал воспоминания односельчан об истории деревни. Там он упоминает, что привёл и сказы одного очень «сведущего» старца из соседней башкирской деревни Юмаш. Гумер Абубакиров родился в этой деревне, его дальний прадед – в списке основателей Юлука. Гумер с 1910 до 1914 года учился в медресе города Орска, где готовили учителей (дарульмугаллимин медресе). Вернулся в родную деревню в год начала Германской войны и стал преподавать в содержавшейся при возведённой Рамиевыми каменной мечети Зур медресе (Большой школе). Следовательно, он хорошо знаком с жизнью деревни как при Рамиевых, так и при советской власти. А старик из деревни Юмаш, внук основателя этого поселения, пересказавший историю двух соседних деревень, был ещё старше. Вот эта история.

Сказывают, что лет триста тому назад четыре татарина в поисках земель добрались до этого края, где проживали бурзянские башкиры. Тогда местные башкиры ещё вели кочевой образ жизни, оседлые деревни-зимовья были редкостью. (В посвящённых своему современнику Мирхайдару Файзи мемуарах Садык Чанышев упоминает, что ещё в 1922 году башкиры в этих районах вели «полукочевой образ жизни».)

Итак, четыре обутых в лапти татарина с котомками за спиной остановились здесь передохнуть у речушки с чистой водой. Пока эти утомлённые путники мыли руки и освежали лица, к ним подошёл старик Юмаш и начал их расспрашивать:

– Кто вы? Откуда путь держите?

– Хотим переехать всей деревней и обосноваться в этих краях, наш сход направил нас присмотреть продающиеся земли, – ответили эти путники.

Оказалось, недалеко от этих мест, у реки Кус – владения старика Юмаша (нынче там расположена деревня Юмаш, от неё до Юлука километров десять – двенадцать, в шестидесятые годы колхозный центр был переведён в эту башкирскую деревню). А старейшины племени, владеющие всеми родовыми землями, находились на пастбище в двадцати пяти – тридцати верстах отсюда. Разъяснив путникам, что торговля землёй находится в их ведении, старик Юмаш сказал следующее:

– У нас нет земель для продажи… Но если возьмётесь выполнить одну нашу просьбу, то без земли не останетесь.

И он рассказал, что «белый царь» возложил на них повинность по содержанию яма – почтовой станции между городками Орск и Стерлитамак, и до губернского центра.

– Царь повелел нам содержать ям в сорок подвод на оренбургских, орских и верхнеуральских дорогах. А у нас нет столько хомутов и телег. Если возьмёте на себя эту обязанность, – землю найдём, – сказал старик.

Путники тут же одобрили эту мысль. Тогда старик Юмаш повёл их к родовым старейшинам. Там они условились: путники находят подводы и конскую упряжь в количестве, нужном для своевременной доставки порученного царским правительством груза и почты, бурзяне же дают им какое-то количество лошадей и наделяют землёй под деревню.

Так было определено место для будущей деревни Юлук – рядом с владениями старика Юмаша, на древней почтовой дороге. Сначала на это место переехало где-то двадцать семей из Арской дороги (даруги) Казанской губернии. От них и берёт начало родословная держателей Юлукского яма – ямщиков («юллык»), то есть людей, чья жизнь и летом, и зимой проходила в пути, в поездках. И деревня прежде называлась «Юллык» («Дорожная»).

В целом вроде всё в этих воспоминаниях верно. Сомнение вызывает лишь то, что четыре искавших в башкирских краях землю путника – Магаш, Бикташ, Адгам и Тюгальбай – забрели именно сюда случайно. На самом деле похоже, что они были специально выбранными людьми, которых направили в этот район, который тогда был окраиной Казанской губернии, скорее как раз по просьбе местных родовых старейшин. Наверное, провожая от имени губернской канцелярии, им наказали: «Езжайте, посмотрите, какое там место, земля. Если понравится, – переедете».

Если вспомнить, что до петровых реформ губернии делились лишь на пять-шесть направлений в четыре стороны (даруги), можно предположить, что понятие «Арское направление» подразумевает весь район Заказанья. К счастью, оказывается, зарегистрирован и более точный адрес пожелавших нести ямскую службу на родственных башкирских землях: в архивных документах есть упоминание, что они были из деревень, подчинённых сотнику Царёвококшайской (Чарской) даруги Кулееву Зилалпуналу.

Как бы то ни было, переехали, основались, стали жить. Кроме перевозки царских чиновников и почты на сорока подводах, они ещё следили и за состоянием своей части дорог. Ремонт мостов, установка верстовых столбов, а зимой, чтобы путники не заблудились, ещё и придорожных маяков, – всё это тоже было на плечах татарских ямщиков. Широкая река, протекавшая мимо деревни к Сакмару, была названа в честь первопроходца Магашем, а речка поменьше получила название Тюгаль.

Да, люди приходят, живут, умирают. Определилось и место кладбища у возвышенности на краю села. Гумер-ага Абубакиров упоминает о надгробном камне на этом кладбище. Следовательно, по его подсчётам, Юлук был основан примерно за двадцать – двадцать пять лет до этого. Первая деревянная мечеть с минаретом была возведена в деревне в 1788 году, до этого молились в обычном деревенском доме. Первые муллы-муэдзины были из рода Адгам-бабай. В тетради Гумер-ага зафиксировал список имамов-мулл первого прихода 1788–1900 годов. (Из рода муллы Адгама в советское время вышли два известных писателя: Наки Исанбет и Сарвар Адгамова.)

Со временем Юлук превратился в своеобразный торговый центр в этих краях. В начале июня здесь устраивались ярмарки дней на десять – пятнадцать. На эти ярмарки со своим товаром съезжались люди из Оренбурга, Стерлитамака, Каргалы, Орска, Троицка, Челябинска и из Средней Азии. А каждый вторник здесь был большой базарный день. Поэтому и деревня быстро расширялась: в начале прошлого века в Юлуке насчитывалось четыреста дворов. Вскоре уже разделилась на два прихода: ясачных и служивых, и старосты у них избирались отдельно. Гумер-ага считает, что причиной этому послужило то, что среди сельского населения было много торговцев и ремесленников. «Ясачные старались притеснить приезжих мещан», – писал он.

Ведь и правда, значителен вклад деревенских ремесленников и торговцев в то, что Юлукская ярмарка прославилась. Башкиры, выделяя землю под Юлук, поскупились – предупредили, что вспахивать землю можно не более чем до версты от деревни. Если засеешь это поле шириной в версту овсом для коней, уже не останется, где сеять свой хлеб, а если будешь заботиться о себе, – чем тогда кормить лошадей в пути? Чтобы прокормиться, народ был вынужден ухватиться за ремесло: вышивали калфаки и тюбетейки, вырезали из дерева различную утварь и игрушки. И стали приторговывать своими поделками, выезжая по ямской службе. А с поездок привозили из соседних городов и деревень другие вещи, которые были в ходу. Так в деревне образовались сословия тех, кто занимался исключительно ремеслом, и тех, кто торговал.

Рамиевы переехали жить именно в эту деревню. В то время в Юлуке держали большие магазины такие крупные купцы, как старик Мастак Искандеров, Сулейман Адгамов, Хайбулла Абубакиров. И им пришлось потесниться после приезда Мухамметсадык-бая.

Мухамметсадык Рамиев и в Юлуке развернулся по-крупному. Не успел приехать и обосноваться, как стал возводить невиданные доселе в этих краях каменные здания. Каменных дел мастеров привёз из далёкого села Татарская Каргала. Так на участке, до сих пор считавшемся сельской окраиной, выросло богатое имение Рамиевых, состоявшее из каменного амбара, каменного магазина, каменных домов. Едва подкопив денег, Садык-бай сразу же наладил при приобретённом ранее мыловаренном здании ещё и кожевенный цех. Однако главной его целью всё же оставалось приобретение какого-нибудь золотого прииска, как у крупных купцов, обеспечивающего безмятежную жизнь. Оказалось, в четырёх-пяти верстах от Юлука, в районе под названием Мамерья, давным-давно вручную промывали, добывали золото. Но Мухамметсадык-бай, конечно же, вовсе не хотел вести дела подобно золотарям Мамерья, так сказать, с ситом в одной и совком в другой руке. Присматривал, где можно будет начать дело по-крупному. И такое место нашлось – были расставлены первые колышки на земле прииска Ишбирды в восьмидесяти верстах от Юлука. Отставной чиновник Шипов, начав крупное дело, обанкротился и решил продать свой прииск. Вскоре были направлены поверенные с необходимыми бумагами к чиновникам Оренбурга и Петербурга.

Да, история «владельцев золотых приисков Рамиевых» начинается с 1869 года. Дальше они уже каждые два-три года приобретали по новому прииску. Возможно, могли бы и больше – только вот порядок у царского правительства строгий, не разрешается в одни руки столько богатств сразу. И всё же, расширяясь по горам и долам, Рамиевы развернули своё дело на площади, на которой могло бы разместиться среднее европейское государство. После прииска в Ишбирды были приобретены ещё около двадцати месторождений, таких как Сахра, Султанский, Кумак, Кучкар, Балкан, Симунский, Шейхан, Восьмой и др. Часть этих шахт была оформлена на имя жены, а достигнув двенадцатилетнего возраста и сыновья стали хозяевами приисков. Хотя позднее в Орске и поговаривали, шутя, мол, «золото Рамиевых притягивает орских молодцев», конечно, первыми «копателями золота» на этих шахтах были парни и мужчины из Юлука. Правда, среди тех, кто спускался под землю и прокапывал кайлом пещеры, их было относительно мало. А вот счетоводами, помощниками-посыльными, десятниками и артельщиками нанимались с удовольствием. Особенно преуспели в этой области потомки Адгам-бабай, ещё со времён основания деревни не позволявшие никому другому быть муллами и муэдзинами – управляющие четырёх приисков Рамиевых были именно из этих Адгамовых. Например, «главным начальником» в прииске Ишбирды рядом с деревней Кусей считался Зариф Адгамов, а в одном из приисков в окрестностях Троицка – Камал Адгамов…

Мухамметсадык Рамиев постепенно передал все свои дела сыновьям. Главное имение в Юлуке и ведение там конторских дел было поручено старшему сыну Шакиру. А он затеял здесь свои большие преобразования.

В 1898 году Рамиевы начали возведение каменной мечети в мещанской части села – чтобы было уж на века. Эту мечеть, которая издалека притягивала взор своим красивым внешним видом, тоже построили каменщики из Татарской Каргалы.

В тот же год при этой мечети было открыто новометодное джадидское медресе. Для преподавания в медресе были приглашены образованные учителя, обучавшиеся за границей, – Харис Адгамов, Фазылджан Зайнигабдинов, Гимаметдин Абубакиров, Хабиб Губайдуллин. Они вели уроки арифметики, физики, алгебры, истории и географии.

По просьбе Рамиевых, в 1898 году указом Орского уездного отдела просвещения в Юлуке была открыта ещё и земская школа с преподаванием на русском языке. Две зимы в этой школе уроки русского языка и литературы вёл некий Амирхан Валиди. После, в 1900 году, со стороны был приглашён новый учитель – Кагарман Чанышев. Садык Чанышев, близко друживший с драматургом Мирхайдаром Файзи в двадцатые годы прошлого века и после революции руководивший областью просвещения и культуры в Тангаур-Бурзянском контоне, включавшем в себя Юлук, Темес, Баймак, – и есть сын этого самого «русского учителя». Кагарман, видимо, тоже родственник Рамиевых – наверное, внук Маргубы Чанышевой, родной сестры Ханифа-абыстай.

Ученики новометодного медресе с утра шли в русскую школу, затем возвращались в медресе и продолжали занятия. Руководителем медресе был мулла каменной мечети Рамиевых Бари Зайнигабдинов. Брат его, Абдулла, в это же время был имамом одной из пяти мечетей в городе Орске. Бари-мулла, до того как его отец Салих-ахун освободил место в приходе, успел поработать какое-то время и в конторе Рамиевых и был известен как человек современных взглядов.

Естественно, личностью, оставившей самый яркий след в культурной среде села Юлук конца XIX века, представляется Гаухар – жена Шакира Рамиева. В целом, в этих краях жёны Рамиевых вели огромную работу в области воспитания подрастающего поколения. К примеру, в 1897 году в селе Татарская Каргала на средства оренбургского бая Гани Хусаинова была открыта школа для подготовки учителей-женщин. Куратором этой школы была назначена супруга поэта Закира Рамиева Махуба-ханум. Также стараниями Махуба-ханум практически во всех деревнях при их приисках были открыты отдельные школы для мальчиков и девочек. Детей, показавших хорошие результаты по учёбе в этих школах, регулярно направляли на обучение в известные городские медресе и гимназии за счёт Рамиевых. В связи с этим отдельного упоминания заслуживает девичье медресе, открытое в 1901 году в городе Оренбурге тем же самым Гани-баем Хусаиновым и ориентированное на воспитание высокообразованных учительниц. Махуба Рамиева также приняла участие в организации этого медресе и регулярно ему помогала. А заведующей этого джадидского средне-специального медресе была назначена Фатима Адгамова. Медресе, называемое среди русской и татарской интеллигенции этого края «школой Адамовой» – на русский манер, пользовалось в те годы большой известностью. Как следствие, это медресе проработало ещё несколько лет даже после установления советской власти – до середины 1925 года. А ведь и проучившаяся в этом учебном заведении, позднее прославившаяся в районе как известный деятель просвещения Багбостан Муэминова, и заведующая медресе Адгамова, и многие другие узнали первые буквы в школах, открытых теми самыми Махубой и Гаухар-ханум. К тому же в этих школах ещё были хорошо организованы уроки рукоделия.

Да, Гаухар Рамиева сделала в селе Юлук много полезного в этом направлении. Её стараниями здесь сначала была открыта девичья школа первой ступени. Затем к ней добавилась школа рукоделия. Здесь девочек обучала и сама Гаухар Рамиева. К тому же ещё и раздавала подарки ученикам на все праздники. И образцы новых изданий детской художественной литературы они привозили в деревню регулярно.

Рамиевы активно участвовали также и в открытии первой библиотеки для населения Юлука. Правда, этот «читальный дом» не имел отдельного библиотекаря, до того как в 1919 году сюда из уезда не был направлен Мирхайдар Файзи. С условием дополнительной платы за счёт Рамиевых до этого заведующим «читального дома» был назначен муэдзин каменной мечети Загри Гусманов. Он каждый день открывал библиотеку в определённые часы. А для женщин были назначены отдельные два дня в неделю, и тогда роль библиотекаря выполняла жена муэдзина.

В тот период в девичьей школе преподавали такие учительницы, как Габбасова Асма, Гибатуллина Зайнап, Адгамовы Гульрух и Райхана. Шакир Рамиев назначил им жалование по двадцать пять – тридцать рублей в месяц, почти вдвое больше, чем в других местах. Некоторых из этих учительниц Гаухар Рамиева сама отобрала в школе Фатимы Адгамовой в Оренбурге.

Рамиевы вообще не жалели денег на содержание школы и медресе, классы всегда были оснащены на современном уровне. Гаухар-ханум при помощи учеников и учителей этих школ и медресе ежемесячно организовывала в Юлуке вечера с песнями и играми. Там кроме пения и танцев проводились конкурсы исполнения на различных инструментах народных мелодий, конкурсы чтения стихов. Участники вечеров, особенно победители конкурсов, награждались ценными подарками.

Деревня жила так весело вплоть до начала Первой мировой войны. Да, в эти годы деревню Юлук настигло двойное горе: в 1912 году после тяжёлой болезни скончался Шакир Рамиев, который при жизни, будучи просвещённым хозяином, оказывал сельчанам большую помощь. В деревне до сих пор вспоминают, что Рамиевы платили закят не как предписано шариатом в размере одной сороковой, а в разы больше.

Шакир Рамиев похоронен на кладбище Оренбурга. А на деревенском кладбище Юлука, на могилах родителей братьями были установлены четырёхгранные продолговатые белые мраморные надгробия. Верхняя часть некоторых из этих памятников, украшенных чисто татарским орнаментом, напоминает четырёхгранный столб с вершиной в форме правильных шаров. Издали они похожи на голову человека. Эти мраморные фигуры словно повторяют многочисленные таинственные каменные памятники – «балбалы», оставленные нашими древними кыпчакскими предками в степях современной России…

Кажется, будто на этом кладбище захоронен весь род Рамиевых. Эти надгробия словно отражают всю их историю. Во-первых, белый цвет – знак того, что вся жизнь была посвящена святым, светлым целям и стремлениям… Во-вторых, ведь эти памятники излучают какую-то тайну и историю, неся мелодию и оттенки древнего зова…

Очень жаль, конечно, что до сих пор этой деревней, этими каменными памятниками никто не заинтересовался всерьёз. Видимо, башкирские учёные обходят их своим вниманием, считая данные памятники не относящимися непосредственно к их истории. Заметны лишь «попутные» обращения к истории Юлука. А учёные и писатели Татарстана, видимо, представляют эти края как нечто оставшееся вдали, как незначительную страницу истории. И поэтому они как-то обходят стороной этот своеобразный мир, связанный с такими великими именами, как Дэрдменд-Рамиев и Мирхайдар Файзи, яркими лучами осветившими культурный небосвод нашего народа.

В советское время несколько лет проработавший в Юлуке библиотекарем и организовавший здесь первый драмкружок поэт и драматург Мирхайдар Файзи оставил такое стихотворение:

Да, будущий поэт Дэрдменд вырос здесь, играя на бархатной траве улиц, тянувшихся по склонам пологой возвышенности, и здесь же получил первичное образование. Здесь, в школе-медресе деревни Юлук, он узнал первые буквы алфавита, открыл первые страницы книги, которая уводила в таинственные миры. С тех пор он осознал, что в жизни надо опираться на книжное слово и мысли. Именно в этой далёкой татарской деревне в его сознании крепло убеждение, что светлое будущее народа возможно лишь в тесной связи с просвещением и культурой…

Село Юлук – колыбель поэта Дэрдменда и общественного деятеля Рамиева; из этой колыбели он шагнул в большой, бескрайний мир… Мы, читатели, его наследники, никогда не должны забывать об этом!..

Теперь предоставим слово самому поэту, чтобы попрощаться со своей деревней.

Дальние дороги, близкие расстояния…

Точно неизвестно, когда Дэрдменд-Рамиев покинул Юлук. Скорее всего, вначале он уезжал и возвращался, не прерывая совсем связи с родным домом.

После завершения учёбы в медресе Орска Закир более года пробыл в Турции, посещал занятия в университете, общался с поэтами и писателями. Там, и возвратясь в конце лета 1881 года в родные края, перевёл несколько рассказов с турецкого языка, пробовал сочинять стихи. Кстати, перевёл чей-то большой роман, но затем сжёг эти рукописи. По сведению составителя двух сборников стихов поэта (1929 и 1959 годы издания) И. Рамиева, один из переводных рассказов был позднее напечатан в журнале «Шура». С того времени сохранилось и стихотворение «Письмо каргалинскому хаджи Сибгатулле», написанное в Юлуке в 1884 году.

После возвращения из Турции зиму провёл в Орске. Там у Рамиевых был свой магазин по продаже мануфактуры и галантереи. Они с братом Шакиром этот магазин и раньше попеременно контролировали и снабжали.

В ту зиму Закир поближе познакомился с семьёй будущего своего тестя – купца второй гильдии города Орска. Мустафа Бурнаев к тому времени был уже крупным торговцем. Мануфактуру и другие товары завозил даже из Москвы и Ирбитской ярмарки. Налаживал связи с московскими фабрикантами Морозовыми. Это был тот самый «тёмный, необразованный купец Бурнаев», который упоминался в переписке между братьями, когда Закир находился в Турции. В доме этого «тёмного, фанатичного купца» Закир вдруг обнаружил «светлый лучик» – им оказалась Махубджамал Бурнаева, старшая дочь Мустафы. По преданию, Бурнаевы являются выходцами из Касимовского ханства и обосновались в этих краях, видимо, в период основания Орска в 1730–1740-х годах…

Купцы в те годы вовсе не сидели безвылазно в своём магазине или только в своём городе. В том числе и Рамиевы, и Бурнаевы торговлю, кроме Орска, вели и в других местах. Бурнаевы имели свою торговую точку и на Ирбитской ярмарке, что находилась севернее Орска на несколько сот километров. Там же у Бурнаевых были постоянно проживающие и организующие дело поверенные лица. Как в пословице о волке, которого ноги кормят, которому никто не принесёт еды, так и купцам приходилось добывать прибыль своими мозгами, руками и ногами, постоянно быть в поиске. Если сегодня они объезжали оренбургские края, то, передохнув пару-тройку дней, уже считали нужным гнать лошадей в Троицк, в Челябинск. Без этого, лишь нежась на перине, татарские купцы не могли заработать себе имя «бай».

Мухаммедсадык и его сыновья Шакир и Закир Рамиевы, хоть уже и входили в число средних промышленников, всё же пока не оставляли и торговлю. Они тоже ездили из города в город, с базара на базар. Если в Поволжье среди городских и сельских купцов самой знаменитой была Макарьевская ярмарка, то торговцы Уральских краёв чаще встречались на Ирбитской ярмарке.

И вот, якобы так совпало, что, возвращаясь из одного из таких путешествий, молодой купец Закир Рамиев целую неделю провёл в пути вместе с отцом девушки. И якобы сблизились они тогда очень, сдружились. Говорят, после этого путешествия молодой бай, оказавшись в городе, уже никогда не уезжал, не посетив своего будущего свёкра – этого самого «тёмного» Бурнаева, лишь очень скудно знавшего русский язык. И встретив во время одного из своих визитов красавицу Бурнаевых – свою Махубу, забывал о прочих делах и путешествиях.

Всё это рассказывают старожилы города Орска, чьи родители когда-то были поверенными или служащими этих торговых дельцов. Если верить пословице «На устах народа – правда», очень может быть, что это предание правдиво.

Все эти события, понятно, происходили ещё в начале восьмидесятых годов позапрошлого века. После, уже посватавшись-поженившись, молодые в 1883 году переехали в Оренбург. В те годы в этих краях и не слыхивали гудков паровоза или парохода: железная дорога среди этих гор была проложена гораздо позднее, после Гражданской войны, а по стремительным уральским рекам не ходили пароходы. В каком бы направлении ни собрался в путь – здесь нужны были лёгкие тарантасы или сани, сопровождаемые звоном колокольчика на дуге.

Здесь, в городе Оренбурге, на центральной улице, носившей имя первого генерал-губернатора края И. И. Неплюева, для Дэрдменда-Рамиева была возведена аккуратненькая каменная усадьба. Просторный двор, чтобы можно было заезжать верхом и на тарантасе, амбары и конюшни, возведённые твёрдой рукой, словно на века, и красивый одноэтажный дом, скромно улыбающийся просторной улице сквозь десяток окон…

Словом, пусть пока дом и усадьба строятся, а мы хоть в нескольких словах опишем многократно упомянутый город. Этот каменный город стоит на месте слияния двух больших рек – между Уралом и Сакмарой. Сакмара же вливается в Яик в месте, где Урал-река резко отклоняется в сторону казахских степей. Так как устье Сакмары болотистое, город как бы подтянут выше по его течению, ближе к возвышенности, которую наши древние предки назвали Актюба (Белое плато). Один край города – на склоне современной горы Маяк, прежней Актюбы. А центр его упирается крутым лбом в обрывистый берег Урала. Со сквера на набережной видны леса-рощи на пологом противоположном берегу реки. Там, в густых кустарниках азиатской стороны, проглядывают местами аккуратные красивые дачные дома городских баев.

Оренбург уже при основании был запланирован как будущий губернский центр и место правления завоёванными землями и народами. И строился исходя именно из этих целей. Стены крепости, когда-то злобно щерившейся пушками в сторону Азии и земель за Сакмарой, даже сегодня выглядят устрашающе… Да, город когда-то был заложен на месте, считавшемся форпостом Российского государства, где исторически соседствовали границы владений казахов, ногайцев и башкир. До назначения начальником «Оренбургской экспедиции»[14] будущего первого генерал-губернатора И. И. Неплюева, губернскую столицу начали возводить на месте нынешнего Орска. Неплюев же не согласился с таким решением, заявлял в своих письмах в Петербург, что место для города выбрано крайне неудобное, посреди беспокойных башкирских и казахских племён. И не прекращая строительства в устье реки Орь, перенёс «столицу» на триста с лишним километров к западу – к устью Сакмары, расположенному на перекрёстке двух дорог, ведущих к центру России. Таким образом, в 1743 году было заложено основание нынешнего Оренбурга. Отсюда было рукой подать и до казахских степей за рекой Урал – владений заключившего «дружественный договор» хана Абулхаира, и до тянувшихся к востоку за Сакмарой земель почти вольных башкирских кочевников, и до западных районов, хоть и завоёванных более двух веков тому назад, но только сейчас усердно осваиваемых царским правительством.

Историк и географ «Оренбургской экспедиции» П. И. Рычков пишет, что Оренбург появился на месте какого-то древнего городка. «Здесь, – пишет он, – раньше была граница владений ногайских ханов, на возвышенности между Сакмарой и Уралом есть место пограничного ногайского городка». именовавшегося Актюбой. Бей или хан этого владения, человек по имени Басман, погиб на поле боя во время известных битв, и был захоронен на кладбище своего городка». Рычков упоминает, что это кладбище ещё было, когда начинали строительство Оренбурга. «Немного выше по Сакмаре, к востоку, начинаются охотничьи владения башкир», – пишет учёный.

Значит, на месте древнего городка Актюбе – город Оренбург, на одной из спокойных улиц в центре того города – каменная усадьба нашего героя Рамиева… Уже скоро эта усадьба превратится в своеобразный культурный центр, и она ещё прославится на всю округу. А пока всего в двух кварталах от новой усадьбы возвышается другой культурный центр – городок знаменитого медресе «Хусаиния»… Медресе трёх братьев родом из Татарской Каргалы на берегу Сакмары – баев Ахмета, Махмута и Гани Хусаиновых… А мать Гани Хусаинова Накия-абыстай – уроженка Юлука! Значит, Гани Хусаинов, выросший до семи-восьми лет в Юлуке, для братьев Рамиевых был ближе всех, земляк!

Гани-бай Хусаинов, горевший желанием открыть как можно больше школ-медресе не только в городе, но и в сёлах и деревнях Оренбуржья, тоже оценил Закир-эфэнди, получившего образование в Стамбуле и повидавшего мир, ему понравились его взгляды на жизнь. Да и Рамиевы целиком поддержали это дело, начатое Хусаиновыми, ведь они и сами давно грезили мечтами о просвещении народа, о том, чтобы как минимум сделать доступным начальное образование. И от всей души принялись морально и материально способствовать Хусаиновым в благом начинании. как сообщалось ранее, и Махуба-ханум не осталась в стороне от этого дела: внесла свой вклад и в открытие школы-восьмилетки для девочек в Оренбурге, и курировала курсы по подготовке сельских учительниц, организованные в Каргалах. Возможно, под влиянием деятельности своей сестры Махубы, вскоре и супруга Ахметжан-хазрата Махруй Рахматуллина-Бурнаева открыла в Орске школу для городских девочек.

Таким образом, и в «столичном» городе авторитет Рамиевых рос и креп с каждым днём. Не откладывая надолго, Закира Рамиева избрали в состав внешних управляющих медресе «Хусаиния». Это правление, зарегистрированное в документах канцелярии генерал-губернатора как «попечительский совет» уважаемого медресе, было обязано постоянно контролировать учебную программу и задавать нужное направление. Эту ответственную задачу совет, в основном, возлагал на Гайса-мурзу Еникеева – выходца из «тюменей» Давлеканского района Башкирии, на Закира Рамиева и других уважаемых народом людей.

Конечно же, Дэрдменд-Рамиев в это время принимал участие и в других городских и губернских общественных делах. Губернское общество вскоре избрало его депутатом в Государственную думу России первого созыва. В список депутатов разных созывов Думы, призванной решить или хотя бы попытаться облегчить судьбу российских народов, в том числе и татарского, зарегистрировались ещё доктор Байбурин и Гайса Еникеев из Оренбурга, мулла деревни Татарская Каргала Хайрулла Гусманов. Но не их вина, что эти депутаты так и не успели ничего сделать для своего народа. Хотя были избраны депутаты, способные претворить чаяния и мечты в жизнь, но не были созданы условия! В России до сих пор эти чаяния остаются только лишь мечтой…

Многие отмечают, что в повседневной жизни, в быту Дэрдменд-Рамиев был человеком удивительно скромным, с мягким характером. И когда он был избран в 1906 году депутатом в Думу, проявил некоторую сдержанность, даже как будто засомневался в своих возможностях. Фатих Карими вспоминает, что он, давая критическую самооценку, считал, что, наверное, есть люди достойнее его, чтобы принять на себя столь великие обязанности.

Хотя в повседневной жизни Дэрдменд-Рамиев и производил впечатление скромного и терпеливого, но в достижении своей цели – в делах, касающихся выполнения задачи просвещения и образования татарского народа, – был настойчив. Мы ясно видим это и в том, что он организовал выпуск одного из первых в татарском мире печатных изданий – газеты «Вакыт» (февраль 1906 года), и в его деятельности по основанию журнала «Шура» (декабрь 1907 года).

Творческие искания Дэрдменда

Дэрдменд являлся одним из популярных поэтов своего времени. Значение его философской поэзии и его вклад в культурное развитие своего народа всё ярче проявляются в последние десятилетия – по мере освобождения литературоведения от политических предрассудков предыдущих десятилетий. Издаются труды по исследованию его общественных деяний и поэтического творчества. Печатаются стихи Дэрдменда, издаются отдельные сборники.

Литературоведы полагают, что «первые стихи Дэрдменда начали печататься в газете «Тарджеман» И. Гаспринского в 1902–1903 годах». Потом в своём произведении «Асма» (1903) Ризаэддин Фахретдинов привёл его стихотворение «Үткән көннәр» («Прошлые дни»), не зная, чьё оно. Это было первое произведение Дэрдменда, изданное на Родине. Когда оно было написано, не установлено.

С 1906 года стихи поэта периодически появляются сначала в газете «Казан мөхбире» («Казанский вестник»), затем на страницах газеты «Вакыт» и журнала «Шура». А в 1910 году выходит небольшая книжечка коротких рассказов для детей («Балалар өчен вак хикәяләр»). Это – единственная книга Дэрдменда, изданная при его жизни. Почему-то издатель Рамиев, явно имея такую возможность, не издал сборника своих творений…

Вначале люди не знали, кто же скрывается за псевдонимом «Дэрдменд». Но своеобразный стиль, лёгкий и точный слог его стихов сразу же привлекли внимание многих любителей поэзии. Интерес к его стихам растёт с каждым новым их выходом в свет.

Характерной особенностью поэзии Дэрдменда является его философский взгляд на жизнь. Большинство его стихов состоит всего из нескольких строф. Однако этим 16–20-строчным произведениям свойственно представить взору читателя судьбу народа, судьбу Родины. Дэрдменд отличается от многих поэтов-современников высоким уровнем своего философско-образного мышления. И даже когда он не выражает открыто свои размышления о судьбе нации, всё равно после чтения большинства его произведений в душе вновь рождается это чувство. Невольно задумываешься о прошлом своего народа и его будущем. Проходят перед глазами и судьба отдельно взятого человека, и дух древней истории, и лучи надежды на будущее. Его произведениям свойственны образность, изящество слога, меткость сравнений.

«Дэрдменд появился в мире татарской литературы на удивительном «Корабле», рассекающем волны бушующего моря… Вокруг сразу заговорили: «Вот на литературном небе татарского искусства взошла новая звезда». Потому что действительно все почувствовали новый дух – особую литературную грамотность, мастерское владение пером, изящный стиль, афористичность… «Словно с какой-то неведомой силой поэт открыто вкладывает в твоё сердце то, что хотел сказать. Возьмём, к примеру, его стихи «Корабль», «Мы», «Надежды», «Не сумел я окропить савана», «Колыбельная»… Например, «Колыбельная», вобравшая в себя все эти совершенства, занимает первое место в нашей печати красотой стиля и удивительной гармонией», – писал Галимджан Ибрагимов в 1913 году в объёмном очерке-исследовании «Татар шагыйрьләре» («Татарские поэты»).

Где истоки творчества поэта Дэрдменда? Откуда черпает он духовные силы? Несмотря на родословную, берущую начало от мурз Казанского ханства, он – уроженец обыкновенного татарского аула, учившийся в обычных татарских учебных заведениях. Живя среди простого люда, он вместе с молоком матери впитал в себя печаль-кручину своего народа. Да и края, где он рос и где жил, очень уж поучительны. Юго-восточные отроги Уральских гор – это места, где, обмениваясь словом, обычаями и песнями, живут родственные народы – татары, башкиры, казахи. Дэрдменду с детства были знакомы башкирские протяжные песни-кубаиры, видел он состязания казахских акынов, подыгрывающих себе на домбре и кубызах, экспромтом слагающих свои хлёсткие стихи. Эти истоки найдут отражение в творчестве нашего поэта.

Во вступлении к первому сборнику стихов Дэрдменда Ф. Карими приводит такие факты: «Он наряду со знанием творчества классиков Востока Газзали, Фахеррази, Ибн Рушда, Омара Хайяма, Саади, Навои, Фазули, Абдульхака Халита, Акрама, Тауфика Ризы, Абдуллы Джавдата, был также основательно знаком с творчеством известных людей Запада: Гегеля, Канта, Вольтера, Лютера, Шиллера, Гейне, Толстого, Горького, Пушкина и др.»[15].

Габдельбари Баттал в книге «Казан төркиләре» («Казанские тюрки»), изданной в 1925 году в Турции, таким вот образом представляет творческие истоки и успехи своего современника: «С точки зрения смысла, Дэрдменд – глубокомыслящий поэт… В должной мере знает строение стиха… очень внимателен к созвучности, рифме, размеру. И с этой стороны он – один из наилучших казанских поэтов. Хорошо известно, что он серьёзно занимался древнетюркской литературой, внимательно изучал сборники произведений таких чагатайских поэтов, как Навои, Лутфи, Бабур. И поэтому Дэрдменд вправе считаться самым образованным из поэтов».

И столь величаемый современниками «один из наилучших поэтов», мыслитель, известный общественный деятель и издатель Закир Рамиев после октябрьских событий 1917 года как бы сошёл со сцены татарской литературы и культуры. Его поэзия, мастерски отшлифованная и явившая миру яркие национальные черты татар, была на некоторое время не востребована, как бы забыта.

Только в 1929 году увидел свет первый сборник его литературных трудов под названием «Дәрдемәнд әсәрләре» («Произведения Дэрдменда»). Однако широкая общественность в то время не обратила должного внимания на выход этой книги «одного из буржуев из татар»…

Новые усилия снова вернуть народу поэзию Дэрдменда пришлись на конец 1950-х годов, в период «хрущёвской оттепели». В ноябре 1959 года прошли торжества по случаю 100-летия со дня рождения поэта, проведённые стараниями Института языка, литературы и истории КФ АН СССР. Перед юбилеем был издан сборник «Сайланма әсәрләр» («Избранные произведения») Дэрдменда (1959, автор вступительной статьи – М. Гайнуллин, составитель – И. Рамиев).

Лет десять спустя вышел сборник его стихов на русском языке («Стихи», 1970, составители – Сибгат Хаким, Ренат Харис), а ещё через десять лет вышла книга избранной поэзии «Исә җилләр» («Веют ветры», автор вступительной статьи – Сибгат Хаким, составитель – Раис Даутов). В 1999 году на татарском и русском языках был издан сборник избранных произведений поэта «Агарган кыл – Поседевшая струна» (автор предисловия и составитель – Ренат Харис). Лучшие образцы поэзии Дэрдменда вошли также в «Антологию татарской поэзии» (1956, 1992, на татарском языке, 1957, на русском языке), «Антологию татарской детской поэзии» (1980, на татарском языке) и в 38-й (102-й) том серии «Библиотека всемирной литературы» (Москва, 1977). В те же годы в журнале «Казан утлары» («Огни Казани») и на страницах иных периодических изданий печатались отдельные его стихи, а также статьи, посвящённые биографии и творчеству поэта.

Таким образом, поэзия Дэрдменда постепенно завоёвывала свою нишу в татарской литературе.

Да, из-под пера поэта исходили исключительно классические произведения. Но их было мало. Видимо, он отдавал в печать только те стихи, которые считал идеально завершёнными, достойными. Сколько же их могло быть в личном архиве писателя в Оренбурге или даже в орском доме, который они с женой арендовали в 1920–1921 годах? Но их сегодня нет. Рукописи утеряны. По воспоминаниям сына поэта Ягъфара виноваты в этом он и его супруга (об этом мне сообщила в письме дочь Ягъфара Зубарзят). По просьбе своего старшего брата Искандера, жившего в то время в Уфе, Ягъфар повёз все оставшиеся рукописи отца к нему. Во время одной из пересадок из поезда в поезд, где-то на вокзале в Самаре или Кинели, Ягъфар оставил два чемодана с вещами жене, а сам пошёл за билетами. В это время чемодан с рукописями Дэрдменда и украли. В оправдание Ягъфара следует отметить, что он был одноруким, т. к. левую руку потерял во время войны с поляками осенью 1920 года.

Во благо народа

Как успешные золотодобытчики, открывшие немало новых месторождений на стыке современного Башкортостана, Челябинской и Оренбургской областей, братья Рамиевы участвовали во многих промышленных мероприятиях России, бывали за рубежом на различных выставках и поездках за покупкой современного приискового оборудования. Закир Рамиев активно участвовал в общественной жизни Оренбурга и обширной губернии. Несколько раз избирался в Городскую думу. Был членом губернского бюро кадетской партии, провозглашавшей в своей программе, в отличие от всех иных партий того периода, о равноправии и о возможности культурного самоутверждения всех народов Российской империи. В 1906 году Дэрдменд избирается депутатом Первой Государственной думы России от Оренбургской губернии. Там активно включается в работу мусульманской фракции, избирается в её руководящее бюро. Эта фракция с трибуны Думы должна была защищать интересы своих единоверцев. Но Первая Дума работала недолго и 8 июня 1906 года была распущена указом императора за некорректные высказывания депутатов в адрес руководства страны.

Братья Рамиевы с юных лет прислушивались к нуждам своих единоверцев. Чувствовали двойной гнёт – экономический и национальный, тяготеющий над их соплеменниками. Государственные школы для татар, башкир и других «нацменов» в то время не существовали. А ведь эти народы в местах своего постоянного проживания наравне со всеми платили все государственные налоги, исполняли все повинности. То есть участвовали в пополнении бюджета России и своего города или посёлка наравне с привилегированным населением, то бишь с титульной нацией. А правительство запрещало даже издавать (на деньги частных людей!) газеты и журналы на родном их языке.

Тогда национальные школы могли содержаться только за счёт сборов с населения или за счёт спонсорской, благотворительной помощи. Братья Рамиевы с конца XIX века активно участвовали в создании национальных школ на местах, в привлечении к работе хороших учителей. Их жёны также организовывали школы – в посёлках и сёлах большинства приисков.

По сообщению Ризы Фахретдинова, Шакир Рамиев состоял членом в нескольких благотворительных обществах мусульман России. Его брат Закир был членом бюро Оренбургского мусульманского общества «Җәмгыяте хәйрия», а с 1912 года возглавил ещё и Общество помощи нуждающимся учителям и шакирдам губернии. Каждый четверг в течение часа он принимал всех обратившихся за помощью, не исключая ходатаев из Казахстана и Средней Азии. Дочь поэта – Зайнап Рамиева-Валиева в десятые годы ХХ века входила в руководство Благотворительного общества помощи женщинам губернии. А все эти общественные организации существовали, естественно, за счёт добровольной материальной поддержки какой-то части богатых и именитых людей. Большую долю денежных средств составляли пожертвования Рамиевых, Хусаиновых, Бурнаевых и т. д. Братья Рамиевы также выделяли некоторые средства в помощь перспективным студентам-мусульманам высших учебных заведений. Такую помощь в своё время получал один из первых скульпторов из татар Мирзаджан Байкиев. В 1892 году он успешно окончил петербургское специальное училище и долгое время работал в Эрмитаже скульптором-реставратором. Второй такой пример приводится в воспоминаниях известного историка и государственного деятеля Заки Валиди. Он пишет, что когда намеревался поехать на учёбу в Казань, то пришёл посоветоваться к Дэрдменду. Тот вручил ему пятьдесят рублей, большую по тем временам сумму, достаточную для переезда и обустройства на новом месте.

Братья Рамиевы часто оказывали единовременную денежную помощь и крупным медресе. А в одном из известных высших медресе тех лет «Хусаинии» (Оренбург) состояли членами Попечительского совета. За свой счёт они там полностью оборудовали кабинеты физики и химии. Для этого Рамиевы привезли из-за границы, в основном из Германии, специальные приборы и химикаты.

Рамиевы также являлись активными участниками национального движения: выступали за равноправие татар, башкир и других народов империи с титульным населением страны. Зимой 1905 года в числе двухсот видных татар России они подписали письмо-петицию на имя царя Николая II с обоснованием таких прав. В числе подписантов также были симбирские фабриканты Акчурины и Дибердиевы, оренбургские купцы Хусаиновы, многие казанские купцы и видные религиозные деятели. Летом того же года мусульманские деятели решили полулегально создать политическую партию «Иттифакъ ал-муслимин» («Союз мусульман»). Эту идею поддержали и Рамиевы. Дэрдменд лично участвовал во втором подготовительном закрытом съезде, который проходил в Санкт-Петербурге в январе 1906 года. После февральских событий 1917 года он участвует в работе Второго Всероссийского съезда мусульман, который проходил в Казани под руководством Садри Максуди. На этом съезде Закир Рамиев был избран членом Назарата (Министерства) финансов будущего временного национального правительства. Но эйфория свободы, возникшая после Февральской революции, длилась недолго. Уже осенью вновь совершился революционный переворот. Наступили дни, опасные и тревожные для многих зажиточных и деловых людей, подобных Рамиевым. Не прошли и сутки со времени объявления об установлении советской власти, как был издан декрет об экспроприации «богатства буржуев». Правда, в Оренбургской губернии с исполнением этого решения немного запаздывали. В самом Оренбурге первоначально власть Советов установилась только в конце января 1918 года и продержалась она лишь до начала июня. Окончательно большевики укрепились в Оренбурге в конце января 1919 года, а в губернии в целом – только к концу того же года.

Едва обосновавшись в городе Оренбурге, поэт со своей супругой стали проводить еженедельные литературно-культурные вечера. В этих вечерах, где на общее обсуждение выносились вопросы литературы, искусства, а также повседневной жизни, политики, могли принимать участие не только знакомые Рамиевых, но и новые единомышленники, гостившие в городе. Кроме того, как уже отмечалось, каждый четверг Дэрдменд-Рамиев вёл приём населения, обращавшегося с различными просьбами. К его дому собирались деревенские учителя, бедняки, учащиеся различных медресе.

Здесь будет весьма поучительно привести воспоминания студента медресе «Хусаиния», старшего двоюродного брата Галимджана Ибрагимова – Мухтара Ибрагимова. Вот что он писал: «Однажды весной мы с моим товарищем Гумером Нигматуллиным отправились в Оренбург с целью поступления в медресе «Хусаиния». За спиной – мешки, в руках – палки. Снег ещё не растаял, дорога размытая. Пробираемся по грязи… После поступления в «Хусаинию» мы намеревались не возвращаться летом в деревню, а подзаработать немного денег в приисках Рамиевых. Мы знали, что один из владельцев приисков поэт Закир Рамиев проживает в Оренбурге. Пошли с Гумером к нему, попросили устроить рабочими в один из приисков. Поэт встретил нас приветливо, расспросил про наши дела и учёбу, дал советы. Но на работу не устроил.

– Я непосредственно не участвую в делах приисков, поэтому не могу вас устроить, – сказал он, и, достав из кармана деньги, дал нам обоим по пять рублей. Мы не просили у него денег, но всё же с радостью и огромной благодарностью их приняли…»

В Оренбургских краях часто можно услышать такие воспоминания и из других уст. Есть также и другие письменные источники такого же содержания. Конечно, вряд ли поэт лишь раздавал деньги каждому посетителю – кому что-то советовал, кому указывал путь…

Покойный Исмагил Рамиев тоже рассказывал, что впервые попал в дом Дэрдменда Рамиева именно таким образом. Он ещё раз подтвердил вышесказанное словами: «Дэрдменд по мере сил старался помочь каждому, кто нуждался. К нему особенно часто ходили студенты, обучавшиеся в местных медресе. Там кроме татар и башкир можно было встретить и представителей узбекского и казахского народа из Средней Азии, и деревенских мулл».

Сам он, конечно, поехал к дальнему родственнику не с такой просьбой, а с желанием познакомиться поближе. Покойный говорил, что, может, и не осмелился бы, да поехал, чтобы выполнить просьбу Галимджана Ибрагимова.

А дело было так. В конце 1917 года должен был открыться первый съезд башкир – курултай, где планировалось решение вопроса об организации национальной республики. На этот большой сход в качестве представителя татарской газеты «Ирек» («Свобода») из Уфы поехал и Галимджан Ибрагимов. А земляка своего Исмагила Рамиева, состоявшего на службе в одном из полков Уфимского гарнизона писарем, он взял с собой в качестве помощника. Исмагил в этой поездке был и его вооружённым охранником, и помощником, и посыльным. Таким образом, Исмагил почти от начала до конца присутствовал на заседаниях этого курултая, который длился почти две недели и проходил в яростных спорах в Караван-Сарае – в центре Оренбурга под председательством Заки Валиди. Правда, на последние заседания татарских гостей не пустили, не смог побывать на них и Исмагил Рамиев…

И вот в дни этого курултая Галимджан Ибрагимов, заявив, что есть дела, которые бы хотелось обсудить с поэтом Дэрдмендом с глазу на глаз, отправил Исмагила в очередной четверг в дом Рамиева с просьбой назначить встречу на ближайшее время.

Тут я прервал своего собеседника и задал ему несколько вопросов. Самый главный из них:

– Дэрдменд и Галимджан Ибрагимов были лично знакомы до этого, встречались, общались?

– Должно быть, и виделись, и общались, – сказал Исмагил-ага. – Впрочем, это подтверждается и тем, что многие произведения Галимджана Ибрагимова первоначально печатались и распространялись из типографии Рамиевых… Потом… есть у меня и другое… более щекотливое доказательство…

Так он «по секрету» рассказал мне о том, что в дореволюционные годы Галимджан Ибрагимов был влюблён в дочь поэта. Конечно, я тоже знал, что в то время старшая дочь поэта Зайнап уже была замужем за одним из писателей – Яруллой Валиевым, написавшим в своё время довольно много повестей и рассказов. Став членом семьи Рамиевых, ему было поручено заведовать хозяйством типографии «Вакыт». В этой типографии, кроме рамиевских «Вакыт» и «Шура», печатались газеты и журналы и иных издателей, книги и учебники на татарском, казахском и русском языках. Осенью 1917 года Ярулла Валиев также был назначен редактором газеты «Вакыт». Позднее, в 1937 году, он был арестован и умер в застенках НКВД.

Значит, Галимджан Ибрагимов был влюблён во вторую дочь поэта – Раузу Рамиеву, или, по крайней мере, относился к ней с определённым почтением. Правда, Исмагил-ага не называл имени девушки, может, просто запамятовал. Более конкретно о том, что этой девушкой была именно Рауза, мне сообщила дочь Ризаэддина Фахрутдинова Асма-апа Шараф. Впоследствии Рауза была сосватана за сына миллионера-купца Яушева – тоже «лаптёжного дворянина» из рода бывших казанских беков. В годы потрясений она осталась вдовой и умерла на руках брата Искандера в 1938 году.

Итак, в ближайший четверг, во время приёма поэтом простого населения, Исмагил Рамиев тоже пришёл в его дом и изложил просьбу Галимджана Ибрагимова. Был назначен день встречи, и он ушёл.

Затем, в обозначенное время, они пришли в дом Дэрдменда уже вдвоём, чтобы спокойно пообщаться вечером. Поэт и писатель обсудили между собой новшества, привнесённые Октябрьской революцией. Конечно же, Галимджан Ибрагимов сообщил собеседнику, что курултай принял решение о создании отдельной Башкирской автономии, и что земли деревни Юлук и большинство приисков, относившиеся к северной части Орского уезда, тоже войдут в состав этого новообразования.

Вообще, как помнит Исмагил-абый, нить разговора была в основном в руках Галимджана Ибрагимова, поэт же лишь изредка вклинивался в беседу, выражая свои мысли. Исмагил Рамиев же практически не участвовал в ходе беседы.

– Посидев немного с ними, я отошёл. Там была очень богатая библиотека, я стал рыться в одной заинтересовавшей меня книге и забылся, – вспоминал он.

После этих событий Дэрдменд-Рамиев недолго прожил в своём доме. Заседания курултая, где принимал участие и Галимджан Ибрагимов, завершились где-то 22 декабря. Через месяц, 23 января 1918 года, в Оренбурге была установлена советская власть. Тут же стал претворяться в жизнь лозунг «Долой буржуев!». Началась конфискация имущества богатых.

Известно, что впоследствии Дэрдменд и его сын, горный инженер Искандер, добровольно отказались от приисков и передали их советской власти. В том числе писатель отдал в распоряжение представителей Советов и хорошо оборудованную типографию в Оренбурге. Вернее, эта типография явилась первым «подарком» новым хозяевам. Типографию и деньги для двухнедельного его содержания большевикам передал лично сам Рамиев. Вскоре здесь под руководством Загида Шарки-Юсупова начали издавать газету «Мөхбир» («Вестник»), позднее «Эшчеләр дөньясы» («Рабочий мир») и другие. Загид с 1913 года работал наборщиком в типографии газеты «Вакыт», и именно на него мусульманское бюро большевиков Оренбургского ревкома в первые же дни установления советской власти возложило обязанности по приёмке типографии и выпуску новых газет. Позднее он был редактором нескольких татарских газет в Оренбурге и на Донбассе, заместителем редактора всесоюзной газеты «Коммунист» в Москве. Своего земляка и однокашника по медресе «Хусаиния» Мусу Джалиля в эту газету приглашал именно он.

Значит, и типография, и её рабочие отошли от зятя поэта Яруллы Валиева, в последние годы фактически возглавлявшего «Вакыт», к мусульманскому бюро ревкома.

В феврале 1964 года в селе Большие Кайбицы я записал воспоминания пенсионера, бывшего наборщика Хабибуллы Яруллина. Хабибулла-абый, начавший свой трудовой путь в годы Гражданской войны помощником наборщика, рассказал эту историю, связанную с типографией «Вакыт»: «После установления советской власти и закрытия «буржуазных газет» владелец типографии поэт Рамиев пришёл на собрание наборщиков и заявил:

– Выберите из своих рядов одного руководителя и проведите приёмку всего оборудования. – Затем Дэрдменд добавил, указав на свёрток с деньгами: – Здесь деньги, их хватит, чтобы покрыть расходы типографии на ближайшие две недели, и вам на заработную плату.

После чего поблагодарил всех, попрощался и ушёл…»

Это одно из воспоминаний о прощании поэта с городом Оренбургом…

Удовлетворение духовных потребностей нации

Широким слоям населения Закир Рамиев-Дэрдменд и его брат Шакир были известны прежде всего как основатели и издатели наиболее читаемых и авторитетных в то время (и не только среди татар) газеты «Вакыт», журнала «Шура» и как содержатели самой современно оборудованной типографии в Оренбурге.

Братья Рамиевы обсуждали между собой издательские дела ещё в восьмидесятые годы XIX века, когда Закир совершенствовал своё образование в Турции. Похоже даже, что он по пути домой был в городе Бахчисарае и встречался там с Исмаилом Гаспринским. У них были общие взгляды на будущее, одни стремления по изданию своей газеты. Наверно, не случайна их встреча осенью 1882 года в Казани. Шакир и Закир в Казани арендовали помещение для организации встреч с будущими читателями газеты «Тарджеман». Но на эту встречу никто не пришёл. Тогда же первыми спонсорами и абонентами будущей газеты Гаспринского записались братья Рамиевы.

Позднее они сами неоднократно пытались издать собственную газету. Галимджан Ибрагимов, останавливаясь на таких фактах в своём труде «Материалы к истории революции» (1922), пишет следующее: «Мечту о выпуске газеты у нас в Волго-Уральском регионе в то время имели многие люди. Рашид-кадий (Ибрагимов), Хади Максуди, золотодобытчики Рамиевы… лелеяли идею создать одну газету под каким-нибудь названием. Но самодержавие не давало на это разрешения». В то же время во вновь присоединённых к империи окраинах уже издавались некоторые тюркоязычные газеты: на казахском и узбекском языках с 1870, на азербайджанском с 1875 и на крымско-татарском с 1883 года.

Естественно, немало было образованных мужей и среди татар Поволжья и Урала, мечтающих путём издания национальной периодической печати укреплять национальное самосознание своего народа. Но открыть своё дело пока никому не удавалось. Даже ахун личной конно-военизированной охраны царей Гатаулла Баязитов этого не мог добиться.

В начале 1899 года Шакир Рамиев в Петербурге посетил типографию и издательство Ильяса Бораганского. Выходец из Крыма, из бывшей столицы татарского ханства Бахчисарая, Ильяс-мурза на стыке двух веков выпустил немало интересных книг на русском, немецком и французском языках. Среди них было и несколько книг на смешанном тюркском языке (на базе крымско-татарского языка). Позднее из этой типографии выйдут книги и казанских татар: в 1902 году – «Ауропа сәяхәтнамәсе» («Путешествие в Европу») Фатиха Карими, в 1903 году – роман «Бәхетле Мәрьям» («Счастливая Марьям») Камиля Мутыги и другие.

В момент посещения Шакиром этой типографии, по описанию Ф. Карими[16], на столах лежали шесть-семь тюркоязычных книг. Среди них три книги крымчанина Нури Акчокраклы, написанные на основе исторических событий в бывших татарских ханствах. И с автором они встретились там же: Нури работал в этой типографии. Действительно исторической была эта встреча. Впоследствии Рамиевы пригласят его в Оренбург. И Нури станет их главным советником при оборудовании типографии «Вакыт».

Наступил 1905 год. Переломный год во всех отношениях. После народного бунта вышел царский манифест от 17 октября того же года. Вскоре в Казани и Уральске приступили к выпуску татарских газет. А в Петербурге ахун Баязитов такое разрешение получил ещё до выхода этого манифеста. И первый номер газеты «Нур» был напечатан и роздан ещё 2 сентября 1905 года.

Оренбургский губернатор тоже выдал «Свидетельство… на основе Высочайше утверждённого закона о печати от 24 ноября 1905 года… Мухаммедзакиру Мухаммедсадыковичу Рамиеву на выпуск газеты «Вакыт» («Время»)». Дата выдачи свидетельства – 16 февраля 1906 года. Через пять дней вышел первый номер указанной газеты. В том же свидетельстве редактором издания был определён писатель Ф. Карими. Солидарность и творческая дружба между Каримовыми и Рамиевыми зародилась задолго до этого. В 1899 году, когда Шакир намеревался совершить путешествие по странам Европы, ему в качестве спутника-переводчика предложили Фатиха, недавно вернувшегося из Турции, окончив там высшее учебное заведение…

В те же годы ахун Бугульминского уезда Гильман Каримов, отец писателя, решил взяться за печатание книг, обосновавшись в Оренбурге. Тогда именно братья Рамиевы и оренбургский купец Гани Хусаинов протянули ему руку помощи при покупке дома и типографии.

В энциклопедическом труде Исмагила Рамиева «Татарская периодика. 1905–1925 гг.» (на татар. яз.) есть такие строки: «“Вакыт” – национально-либеральная газета. Издаётся в Оренбурге. Была закрыта в 1918 году, после выхода 2309 номеров. Осторожна в политических проблемах. В вопросах религии и нации указывала направление национальной периодике, следовавшей за ней. Уделяла много внимания проблемам образования, языка и литературы, культуры, выражала солидарность распространению музыкального искусства, последовательно защищала обучение в государственных школах».

В декабре 1907 года Рамиевы получают разрешение и на издание журнала «Шура» («Совет»). Он выходит два раза в месяц, всего 24 номера в год. Первый номер увидел свет 10 января 1908 года. Издатели – «Мухамметшакир и Мухамметзакир Рамиевы». В том же документе редактором указан Ризаэддин Фахретдинов, бывший с 1906 года заместителем редактора газеты «Вакыт». (По просьбе Рамиевых Риза-хазрат осенью 1906 года специально переехал из Уфы в Оренбург, оставив там солидную должность казыя – одного из заместителей муфтия Сибири и Центральной части России.) Журнал издавался на 36 страницах большого формата, иногда давались иллюстрации.

В книге И. Рамиева читаем: «[ «Шура»] издавался до начала 1918 года, выпущено 240 номеров. Литературный, научный, исторический журнал. Самый известный среди татарских журналов. Приобрёл авторитет как регулярное издание, хорошо распространялся… И по техническому исполнению, несомненно, был на первом месте в своё время».

В редакциях газеты и журнала работали известные журналисты и писатели того времени: Бурхан Шараф, Габдельбари Баттал, Шариф Камал, Джамал Валиди, Кабир Бакир и другие. С этими изданиями активно сотрудничали почти все известные писатели и общественные деятели: Галимджан Ибрагимов, Юсуф Акчура, Габдулла Тукай, Маджит Гафури, Нажип Думави, Муса Бигиев, Заки Валиди, Хади Атласи, Галиаскар Гафуров-Чагатай… Например, исследователи творчества Г. Тукая отмечают, что на страницах рамиевских изданий было напечатано около ста его произведений.

«Вакыт» и «Шура» читали не только татары и башкиры, но и другие родственные им по языку народы, например узбеки, казахи, часть «кавказских татар» (к каковым относили кумыков, нугаев, карачаевцев и частично азербайджанцев).

На страницах газеты и журнала занимали достаточно места произведения и труды литературного, научного, религиозного содержания, проводились конкурсы. Произведения, победившие в конкурсе, издавались Рамиевыми отдельными книгами в виде приложений к этим изданиям.

«Закир Рамиев особенное внимание обращал на хорошее жизнеобеспечение работников редакции, на их культурную жизнь, и поэтому платил им большое жалование в невиданных для той поры размерах. Например, назначил месячное жалование в 130 рублей редактору газеты «Вакыт» Фатиху Каримову и редактору журнала «Шура» Риза-кадию [Фахретдинову]. Многие называли это министерским жалованием», – пишет в своей книге «Замандашларым белән очрашулар» («Встречи с современниками», 1968) писатель Зариф Башири, проработавший в 1908–1909 годах в оренбургских журналах «Чүкеч» («Молот») и «Шура». «Так как Рамиевы, особенно Закир, питали большую любовь к литературе, они не смотрели на издательское дело с точки зрения прибыли… За последние годы от издания «Вакыт» и «Шура» они имели убыток примерно в десять тысяч золотых», – писал он. Разумеется, расходы Рамиевых на начавшую свою работу в 1909 году типографию «Вакыт» были во много раз больше этого.

Начав издание газеты «Вакыт», Рамиевы сразу же приобрели в Оренбурге рядом с усадьбой Шакира большой дом на Эссенской улице для работников редакции. В одной из его секций в разные годы жили разные семьи (например, семья журналиста Кабира Бакира, являвшегося в 1914–1917 годах вторым редактором журнала). В остальной же части дома расположилась многочисленная семья редактора журнала Риза-хазрата. Там же был и его рабочий кабинет. На месте того дома сейчас пятиэтажное жилое здание, на стене которого в 1986 году была установлена мемориальная плита. На ней написано, что «в доме на этом месте с 1906 по 1918 год жил писатель, учёный, педагог, редактор журнала «Шура» Ризаэддин Фахретдинов».

Как отмечает писатель З. Башири в той же книге, типография Каримовых, где первоначально печатались «Вакыт» и «Шура», была уже изношенной, шрифты менялись редко, использовалась дешёвая бумага и плохие краски. Рамиевы были не очень довольны её работой и принялись хлопотать об открытии собственной типографии. На улице Вороной, рядом с усадьбой Дэрдменда, было куплено здание, примыкавшее к углу просторного двора поэта. Там оборудовали типографию, выделили комнаты для редакторов. С 1 января 1909 года «Вакыт» и «Шура» уже издавались там, что заметно сказалось на их качестве. А первой книгой, выпущенной типографией в начале декабря 1908 года, была «Мөхәммәд галәйхиссәлам…» («О Пророке Мухаммаде») Р. Фахретдинова.

Начинают издаваться литературные, общественно-культурные, исторические книги, учебники с печатью «Типография “Вакыт”». До конца января 1918 года она принадлежала Рамиевым и выпустила более 150 книг…

Часть изданной в те годы в Оренбурге русской и казахской периодики тоже выходила в типографии «Вакыт». Газета «Казах» (Оренбург, 1913–1918), имевшая большой авторитет среди казахов и внёсшая значительный вклад в развитие самосознания этого народа, а также восемь книг на казахском языке (среди них есть и первая казахская повесть М. Нурбаева «Кургенде бала») – плод работы типографии Рамиевых.

В то время в Оренбурге на русском языке выходило около шести-семи журналов и примерно столько же газет, а единственная частная типография Бреслина закрылась в 1915 году. Типография губернского управления была больше направлена на издание официальных материалов. Вероятно, что какая-то часть и русской периодики тогда печаталась в типографии Рамиевых. Там же печатались ещё несколько татарских периодических изданий, в том числе и журнал «Карчыга» («Ястреб»). Но фундаментальных научных исследований касательно типографии «Вакыт» практически не было, т. к. в эпоху советской власти не очень одобрялось изучение деятельности Рамиевых. И даже в трудах одного и того же автора указывается разное количество книг, напечатанных в этой типографии, и сроки её работы. Библиотеки «Белек» Оренбургского благотворительного общества и «Шарык китабханасы» в Орске, другие фирмы и общества книжно-газетной торговли в городах Троицке, Челябинске, Кустанае и других местах выполняли также и роль издателей, постоянно направляли заказы на издание книг, которые были им нужны, в типографии Казани и Оренбурга. Вероятно, такие заказы выполняла и типография «Вакыт».

Книги каких писателей и учёных печатались в типографии «Вакыт»? На первом месте, конечно, был очень уважаемый Рамиевыми сверстник Дэрдменда Риза-хазрат Фахретдинов. Тридцать пять его книг воспитательного, религиозного и исторического содержания увидели свет в этой типографии. На втором, третьем местах – Шариф Камал и Галимджан Ибрагимов. Все дореволюционные произведения Шарифа Камала публиковались сначала на страницах «Шура» и «Вакыт», потом издавались отдельной книгой (кроме сборника стихов, выпущенного в Санкт-Петербурге в 1906 году). В 1910 году был предложен читателю большой рассказ «Козгыннар оясында» («В вороньем гнезде»), в 1914 году вышел «Хикәяләр төркеме» («Сборник рассказов»), включавший в себя пятнадцать известных произведений писателя, а в 1915 году – повесть «Акчарлаклар» («Чайки»). И первые рассказы Г. Ибрагимова тоже появлялись сначала на страницах «Вакыт» и «Шура», а затем выходили отдельными книгами. И объёмный очерк «Татар шагыйрьләре» («Татарские поэты», 1913) был опубликован в этой типографии. И некоторые произведения Фатиха Карими, имевшего собственную типографию, печатались в «Вакыт». Такова, например, судьба его объёмной книги «Истанбул мәктүпләре» («Стамбульские письма», 1913) и нескольких книжек серии «Дөнья халыклары» («Народы мира»). «Законы литературы» («Әдәбият кануннары») Габдерахмана Сагди, книги Бари Баттала «Габдельвали Яушев» и другие, Джамала Валиди «Татар әдәбиятының барышы» («О татарской литературе»), Шакира Мухамедьярова «Алпавытлар дәвере» («Время помещиков»), сборник стихов и поэм классика казахской литературы Абая («Абай тирмәсе»), сборник воспоминаний об известном религиозном деятеле Зайнулле Расулеве – все вышли в типографии «Вакыт». Там же были изданы татарские переводы произведений языковеда Н. И. Ашмарина «Очерки литературной деятельности казанских татар конца девятнадцатого века», известного писателя Турции Ахмета Мидхата, английского писателя Конан Дойла, книги классиков русской литературы А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Андреева и других. А количество учебников, изданных в типографии братьев Рамиевых, пока никем не учтено.

Содержа свою типографию, братья не стремились к материальной выгоде, а ставили целью служение своему народу, трудились во благо нации. Типография продолжала свою работу и после установления советской власти в Оренбурге.

Закир Рамиев-Дэрдменд, передав типографию и средства на его содержание, вскоре уехал с женой Махубджамал в город Орск – поближе к своим приискам. В Оренбурге остались дети с семьями: в отцовском доме Зайнап с Яруллой и двумя детьми, Искандер с беременной женой Шарифзадой. А в доме мужа Гарифа Камалова старшая дочь Уммугульсум с четырьмя дочерьми. Семья горного инженера, главного специалиста по приисковым делам Искандера, после рождения первенца Башира тоже уехала в Орск в начале лета 1918 года.

Тревожные дни лета и осени 1918 года

Приближаются последние трагические годы жизни Закира Рамиева. Какими остались в памяти тех, кто знал его при жизни, и в письменных источниках отдельные моменты жизни поэта в городе Орске, где он прожил с конца февраля 1918 по октябрь 1921 года?

В конце февраля 1918 года Закир и Махубджамал решили уехать в Орск, ближе к приискам и родным. В тех местах ещё шла война. Конечно, ехали уже не так, как раньше, – не на тройке благородных коней, собрав необходимые вещи и дорогие одежды, а налегке, практически с двумя чемоданами. Потому что в районе деревни Сара, где-то на полпути между Оренбургом и Орском, шли тяжёлые бои между войсками атамана Дутова и красными. Поэтому Рамиевы были вынуждены выбрать обходной путь. Сначала они поехали по дороге Оренбург – Ташкент на поезде до города Актюбинск. А потом должны были проделать оставшийся путь в сто сорок вёрст на санях, присланных за ними братьями Махубджамал.

Так как железная дорога, соединяющая Оренбург с Орском, ещё только начинала строиться, для Рамиевых было привычным делом ездить на повозках по триста и более километров за раз (от Оренбурга до Орска триста пятьдесят километров. А от Орска до приисков – не менее двухсот наберётся). Они уже привыкли по несколько раз и летом, и зимой колесить по дороге в более трёхсот вёрст между губернским центром и уездной столицей. Правда, в прежние годы Махуба-ханум с детьми в такой дальний путь выезжала только летом. А тут пришлось посреди зимы лишь вдвоём собраться в эту дальнюю дорогу.

Причиной тому, конечно, было не только то, что Оренбург заняли красные. Двое младших сыновей Рамиевых – Ягъфар и Мурад тоже воевали где-то в окрестностях Орска. До взятия Оренбурга красными от них хоть иногда приходили весточки. А теперь связь совсем прервалась. Родители особенно переживали за самого младшего – за своего Мурада. Он, петушась по-юношески, попал в элитный полк дутовцев. Судя по известиям, доходящим до Оренбурга, этому полку поручалось выполнение самых сложных задач, и поэтому среди них были большие потери.

Ягъфар же в более надёжных руках. Он воюет против красных в составе первого башкирского кавалерийского полка. Он ярый сторонник автономии для национальных народов. И входил в группу молодёжи, одобряющей создание национальной автономии башкир. И со своими сверстниками был записан в первые же дни образования армии башкир. Да, один из офицеров штаба этой армии, молодой Ильяс Алкин, сам недавно окончивший реальное училище, часто бывал у них в реальном, сам подбирал активных бойцов… Но до поры до времени родители об этом не знали.

С его командиром, человеком богатырского сложения, – Мусой Муртазиным Закир Рамиев отчасти был знаком. Муртазин – самый надёжный и самый опытный командир в войсках Башкортостана. Да и для самого Заки Валиди, руководителя «самостийной республики», Рамиевы не посторонние. Разве не Закир благословил его при отъезде на учёбу в Казань и дал будущему шакирду денег? И было это событие самое большее восемь-девять лет тому назад. Имеющий память такую помощь не забудет… Да и красные пока не так сильно давят в районе расположения муртазинского полка. Об этом сообщали знающие люди. И Ягъфар, имеющий кое-какое техническое образование, не сражается в первых рядах этого полка. Муртазин определил его в отдел снабжения оружием. Поэтому родители чуть спокойней за Ягъфара. Да и парень уже взрослеет, не в том возрасте, чтобы кидаться сразу в огонь[17].

Кроме судеб родных детей, Закира Рамиева беспокоило и положение дел в приисках. Что там творится в это смутное время? Не разбили ли, не сломали ли там всё оборудование? В надёжных ли руках каменные амбары, где хранилось золото, добытое трудом сотен золотодобытчиков? Часть земель, на которых расположены прииски, пока в распоряжении Башкирской автономии, под присмотром башкирских военных сил. А как дела в расположенных в сторонке от границ автономии приисках на Балкане, Кумаке, Шейхане? Хоть новые «ханы» и атаманы, заявляющие «я сам хозяин всех богатств на моих владениях», множатся с каждым днём, ведь всё равно ответственность за прииски в этих владениях несут прежние хозяева – Рамиевы, Дашковы, Тимашевы. И пока ещё они отвечают перед работающими там людьми. Надо будет безотлагательно и прииски передать властям, как передал Советам без всяких претензий типографию «Вакыт». Всё идёт к этому. Большевики, наступая, уже почти прошли Урал. Вскоре и до Орска доберутся. Победа явно за ними. Они заявляют, что и земля, и все её богатства должны быть в руках трудящихся – рабочих и крестьян. Понятно, что составляющие большинство эти самые рабочие и крестьяне будут всеми силами бороться за свою долю. Пожалуй, они непременно победят. Видимо, сословие меньшинства – сословие пока владеющих этими богатствами Рамиевых, Романовых, Дашковых, – не сможет удержаться на ногах.

Наверное, и такие мысли терзали Дэрдменда при отъезде в Орск. Видимо, поэтому и собрались в Орск зимой, не стали дожидаться, как обычно, пока установятся дороги. Орск – центр, объединяющий хозяйства в приисках. При случае оттуда можно будет и на прииски съездить. Может, получится узнать что-нибудь о детях, воюющих в тех краях. В каком, интересно, положении сейчас банки городов Орска, Верхнеуральска, с которыми Рамиевы вели дела?

В Оренбурге, в руках новых управляющих, ещё пока не казавшихся такими уж чужими, тоже осталось его большое хозяйство. В центре города, в основном его доме на перекрёстке улиц Неплюева и Введенской, скорого возвращения Дәрдменда остались ждать его деловые бумаги, любимая библиотека. Старший сын Искандер, беременная невестка, любимая дочь Зайнап с мужем и детьми пока остались жить в главном доме-усадьбе в Оренбурге. Да, кроме неизвестно где пропавшего сына Гарифа, часть их детей и внуков остались в распоряжении новой власти. Не случится ли с ними чего? Из-за большой войны, начавшейся между Россией и европейскими державами, Гариф со своим двоюродным братом Ахмет-Мидхат Рамиевым оказались отрезанными в Бельгии. В 1914 году Закир сам ездил устраивать их в высшее техническое учебное заведение в городе Льеже. Как оказалось, на свою беду. Живы ли они сейчас? Не забрали ли их в какую-нибудь армию, как были мобилизованы Мурад и Ягъфар? Может, они тоже от безысходности воюют против кого-то. Вон ведь, германская армия заняла земли Польши, Украины. А завоевания не бывают без крови. На поле боя погибают солдаты с обеих сторон. Кто может сказать, что среди них нет Гарифа и Ахмет-Мидхата – сына Шакира, старшего брата? Наверняка и в Германии есть обычай насильно уводить в армию всех юношей, способных держать ружьё. Сейчас ведь время войн, уничтожающих очень много людей.

Возможно, к началу лета в Орск приедет и Искандер. Если беременность невестки, Шарифзаде, благополучно разрешится. Если к тому времени получат надёжное известие и о сыне Гарифе, на душе станет легче… (К сожалению, Гарифу Рамиеву не суждено было вернуться на родную землю. После Первой мировой войны он жил в Финляндии, обучал детей. В 1971 году, приехав в Рим, чтобы увидеться с двоюродной сестрой Камилёй Рамиевой-Максуди, вдруг заболел и умер. Гариф Закирович Рамиев похоронен на мусульманском кладбище Рима. Ахмет-Мидхат Рамиев, возможно, остался жить в Бельгии, а возможно, подался к сестре в Турцию. Кто-то даже утверждает, что после Второй мировой войны он уехал в Америку.)

Возможно, именно такие мысли крутились в голове поэта, пока они проделывали длинный, стосорокакилометровый путь из Актюбинска в Орск. В этих краях лишь редкие казахские кишлаки и недавно переселённые, довольно безобразные, безрадостные русские деревеньки. Да и расстояния между деревнями довольно дальние. И беспрестанно не дают покоя февральские метели: не успеет пройти буран, догонявший следом, так впереди поджидает следующий. Не спасают даже тулупы поверх шуб. Пока ехали от одной деревни до другой, Махубджамал-абыстай совсем окоченела. Только когда уже почти приехали – в районе Алимбетовки, что рядом с Орском, солнце смилостивилось и улыбнулось им. (Я когда-то записал эти слова: «Лишь на подъезде к Алимбетовке показалось солнце, на душе потеплело» из уст Шакиры Мустафиной, имевшей отношение к роду Бурнаевых.)

Жители деревень, где останавливались передохнуть, говорили, что и на этой дороге встречаются никому не подчинённые вооружённые банды. Памятуя об этом, Мухаммеджан Бурнаев направил за ними две повозки. Рамиевых в той поездке сопровождали вооружённые парни на вторых санях.

Закир и Махуба, по прежней традиции, остановились в отчем доме Бурнаевых. На первом этаже этого очень большого дома на одной из центральных улиц Орска вместе с магазинами братьев Бурнаевых располагались ещё и магазины бая Гали-хаджи Далатказина и других купцов. На втором этаже жили сами хозяева. Здесь ещё со времён старика Мустафы Бурнаева для дочери и зятя содержались отдельные комнаты. Они ведь бывали в Орске регулярно. После кончины Мустафы в отчем доме остался младший сын Мухаммеджан с невесткой Махмузой и с двумя сыновьями. Для Габдуллажана же был заранее возведён отдельный двухэтажный жилой дом на соседней улице. (Этот двухэтажный дом, нижний этаж которого выполнен из природного камня, а второй этаж – из сруба, стоит до сих пор. Расположен на перекрёстке нынешних улиц Пионерской и Энгельса. В девяностые годы там размещался детский сад. А двухэтажный большой торговый дом, хранивший память о великом поэте, был разобран в 1984 году, при строительстве новой типографии газеты «Орский рабочий».) Когда в середине мая 1918 года сюда приедет семья Искандера Рамиева с новорождённым Баширом, они заселятся в доме Габдуллажана.

Ко времени переезда Рамиевых в Орск в 1918 году у Мухамметжана было двое сыновей – Рашит и Шамиль. Рашит родился в 1910, Шамиль – в 1913 году. В 1966 году мне довелось встретиться с тем самым Рашитом Бурнаевым, записать его воспоминания. Ему было около восьми лет, когда к ним переехал «дед поэт». Дэрдменд иногда брал его с собой на рыбалку. «Дед садился сзади, я с кучером на козлах, так катались мы и на Ущелье, и на реку Губерлю», – рассказывал он мне. Река Урал до города Орска течёт по восточному склону Уральских гор, а потом вдруг резко поворачивает на запад. Место, где река Урал прорезает хребет Уральских гор, в городе так и называют – Ущелье. До Ущелья река образует несколько озёр-запруд. О том, что Дэрдменд в 1918–1919 годах часто ездил на рыбалку к этим, расположенным в десяти – пятнадцати верстах от нынешнего Старого города, озёрам, где росли кувшинки и было много рыбы, мне приходилось слышать не только от Рашита Бурнаева, но и от других людей.

Из уст Рашит-ага я записал ещё одну фразу касательно Дэрдменда: «Дед-поэт разговаривал по-французски, когда скучал, гуляя по двору». Конечно, скорее всего, эту фразу ребёнок услышал от взрослых. А знал ли поэт французский язык на самом деле? Пока нельзя сказать точно. Возможно, во время учёбы в Турции, где ощущалось активное влияние французской культуры, он и интересовался в какой-то мере французским языком. Известно, что он и позднее проявлял интерес к иностранным языкам. К примеру, у его внука Башира Рамиева хранился турецко-немецкий словарь с автографом поэта. Как сообщает Фатих Карими, он знал арабский язык – мог читать книги и поддержать беседу с говорящим на этом языке. Известно также, что в 1914 году Закир Рамиев путешествовал по странам Европы. После Бельгии, где преобладал французский язык, он побывал ещё во Франции и Италии. А значит в словах Рашита Бурнаева есть доля правды. Но в то же время невозможно однозначно утверждать, что он владел французским в совершенстве. Ведь во время путешествия по Европе его сопровождали дочь Зайнап, дочь брата Камиля. Они получили образование в русской гимназии и наверняка усвоили и иностранные языки. А муж Камили – Садри Максуди – окончил в Париже университет Сорбонны. И он тоже тогда путешествовал вместе с ними.

Но в то же время известен один случай, рассказанный самим поэтом своему единомышленнику Фатиху Карими. В годы жизни в Турции Дэрдменд начал переводить роман одного французского писателя. Позднее, перечитав перевод и разочаровавшись в нём, он разорвал рукопись, как сообщает Ф. Карими. Однако не пишет точно, с какого языка был сделан перевод – напрямую с французского или же с перевода на турецкий.

В шестидесятых годах в городе Орске мне, кроме Рашит-ага, не встретился больше никто из рода Бурнаевых. А несколько человек из списка городских телефонных абонентов, носящих эту же фамилию, сослались на то, что «они не из этого рода». Были ещё живы дети тех, кто в своё время состояли на разной службе у Бурнаевых. Из таких Шакира Мустафина, Абдулла Исенбаев дали много сведений о жизни поэта в Орске. Но с ними я был знаком уже с 1956 года и ко времени второго приезда в Орск от них более новых данных о семье Рамиевых я не получал.

В начале лета 1918 года в Орск приехали и Искандер с Шарифзадой с одномесячным Баширом на руках. (В биографических документах Башира Рамиева указана лишь мачеха – Минсафа. Только в последней автобиографической рукописи он раскрыл, что его мать – Шарифзада Дашкова… Писать так в анкетных данных ему порекомендовал когда-то отец. Потому что прежняя «девушка Минсафа, ранее прислуживающая у самовара в доме Рамиевых» – была из обычных крестьян Чистопольского уезда. То есть не представительница из рода мурз, как Дашкова. И другие внуки и правнуки Рамиевых в те годы старались выбрать себе пару из простого народа. Похожая судьба и у трёх сирот, оставшихся от старшей дочери поэта Уммугульсум. К примеру, её вторая дочь Суфия – красавица и умница, в молодости по примеру деда-поэта мастерски писавшая стихи и небольшие литературные зарисовки, выбрала себе в мужья рабочего в Москве. Сестре Асме объяснила свою философию так: «Надо выходить замуж за рабочих, чтобы рождённые нами дети не были чужими для власти. Чтобы смогли поступать в вузы и получать образование». Попытки подстроиться под требования времени в двадцатых-тридцатых годах – явление, свойственное не только наследникам этого рода…)

То лето Рамиевы, традиционно собравшись двумя-тремя семьями, провели в деревне Балкан – за триста километров от Орска. Там, где размещались их пять самых богатых приисков. Об этом подробно рассказано в мемуарах Асмы Рахматуллиной. Асма же – дочь Махруй. А Махруй, как уже упоминалось ранее, родная сестра Махубджамал. Асма Ахметжановна Рахматуллина родилась в 1905 году. Её отец – имам-хатиб самого престижного в Орске медресе. В народе звали его «Чёрным Ахметжаном», чтобы отличить от «Рыжего Ахметжана» Нигматуллина – одного из прадедов известного режиссёра Марселя Салимзянова. Оба они были наследниками выходцев из современного Атнинского района Заказанья. Да, по рассказу орчан, Дэрдменд был с обоими Ахметжанами в добрых отношениях. И раньше, бывая в городе, часто общался с ними. Да, Дэрдменду этот весёлый свояк был очень близок. В городе говорят, что он лишь в медресе появлялся в чалме, а дома любил «играть музыку» и жил современно. Отслеживал новейшую литературу, умело играл на мандолине. Трёх дочерей старался воспитать в духе времени. Старшие дочери Сара и Хадича учились играть на пианино, все три читали стихи со школьной сцены.

В то время в городе работали две общеобразовательные школы и медресе для мусульманских детей. Жена Ахметжана Махруй-абыстай держала девичью школу. Ахметжан-мулла был так же связан узами родства и с купцами Нигматуллинами. По рассказам жителей Орска, «Рыжий Ахметжан» в дореволюционные годы ещё и председательствовал в клубе «Шарык». Некоторые так же считают, что он первым открыл в городе в 1911 году «синематограф». В его бывшем кинотеатре с 1921 по 1961 год работал татарский клуб имени Первого мая.

В мемуарах, записанных по просьбе краеведа Оренбуржья Мадины Рахимкуловой, Асма-апа Рахматуллина, дочь сестры Махубджамала, пишет следующее: «Тётя с мужем [Дэрдмендом]… с наступлением лета 1918 года всей семьёй уехали в Искандеровский прииск[19]. Как в Оренбурге их дом был одноэтажным, так и дом на прииске тоже был одноэтажным. Мебель простая. В шкафах, на этажерках книги и различные ископаемые камешки, добываемые на Урале. Каждый камень назван своим именем… Муж тёти был высокого роста, голубоглазый, и волосы у него были не чёрные, а тёмно-русые. А тётя Махубджамал была белолица, с «правильным» носом, тёмно-русыми длинными волосами. Тётю мою (абыстай) дядя взял замуж в шестнадцать лет. Всегда жили очень дружно. Летом 1918 года мы ездили к ним в гости в тот самый прииск. Дядя и Искандер-абый часто уезжали по делам. Каждый день в восемь утра – утренний чай. Обед, ужин ежедневно подаётся в одно и то же время. Перед сном ели катык. По вечерам Искандер-абый рассказывал о жизни профессора, который преподавал ему в Германии. Оказывается, у профессора было много дочерей и каждый день одна из них убирала дом. Искандер-абый спросил у него: «Разве у вас нет прислуги?» Профессор же ответил: «Пусть дочки учатся вести хозяйство»…»

В приведённом отрывке, на мой взгляд, есть лишь одна неточность: по другим сведениям, когда «тётя-абыстай» выходила замуж, ей было около двадцати лет. Она родилась в 1863 году. Женитьба Дэрдменда приходится на зиму 1882 года. Асма скорее помнит дату первого знакомства «тёти-абыстай» с будущим мужем.

В некоторые вечера, проведённые в Балкане, молодёжь вместе играла в карты, в игру «шестьдесят шесть». «Моя сестра Сара, внучка дяди Рабига (дочь Уммугульсум), дядя сам и Фуат играют по вечерам в карты». О каком Фуате идёт речь? В роду Рамиевых было два мальчика с именем Фуат: самый младший сын Дэрдменда и сын Сулеймана (Сулейман – старший сын брата поэта – Шакира). В других источниках, в том числе и в письмах внучки поэта Зубаржат сообщается о ранней смерти сына Дэрдменда Фуата. Вспоминая события 1918 года, Асма-апа до этого не упоминала никого из семьи Шакира, которые должны были бы жить во второй половине большого дома в селе Балкан. Так о каком Фуате идёт речь в мемуарах? О сыне Сулеймана? Или Дэрдменда? Да, дочь Ягъфара Зубаржат писала об одном из них, что он «умер почти сразу после рождения». В списке, составленном учительницей Зубаржат, датой рождения сына Дэрдменда указан 1903 год. Если речь всё-таки идёт не о сыне Сулеймана, а об этом Фуате – может, ошиблась Зубаржат, указав, что их Фуат умер младенцем? Она ведь родилась лет через десять после описанных событий. Или Асма упоминает сына Сулеймана, не указав конкретно, что и их семья тогда была в Балкане…

Основываясь на воспоминаниях Асма-апа, сейчас мы можем утверждать лишь одно – Закир Рамиев провёл большую часть лета тревожного 1918 года на «Искандеровском прииске», вдали от Орска. А я уже говорил, что этот прииск – один из пяти месторождений золота, расположенных вокруг села Балкан, ныне относящегося к Челябинской области. Среди этих шахт располагалась центральная усадьба, принадлежащая обоим семьям Рамиевых. Этот одноэтажный нарядный дом-усадьба очень подробно описан знаменитой общественницей и учёной Турции Адилёй Айда в книге «Садри Максуди-Арсал», посвящённой её отцу. Садри Максуди именно в этих местах сватал Камилю – дочь Шакира Рамиева. В этом красивом доме с двумя башенками и несколькими комнатами летом 1918 года, возможно, жила и семья Шакира Рамиева или семья его сына Сулеймана. После кончины Шакира, в 1912 году, управление его частью приисков перешло в руки старшего сына Сулеймана. Они вместе с Искандером, вернувшимся из Германии в 1914 году, окончив горную академию, вели все хозяйственные дела. Но в воспоминаниях Асмы Рахматуллиной почему-то семья Сулеймана не упомянута. Может, они провели это лето в усадьбе на каком-нибудь другом прииске.

Как известно из истории, летом 1918 года большевики ещё не дошли до окрестностей села Балкан. (Балкан расположен в шестидесяти верстах от нынешнего города Магнитогорска.)

Прииски у села Балкан и хутора Требий (в известной повести Маджита Гафури – «восьмая деревня») считались самыми богатыми золотыми месторождениями начала XX века. Эти прииски были основаны в 1895 году. И описанный в повести Маджита Гафури «На золотых приисках поэта» «самородок с голову лошади» тоже был найден в окрестностях этих деревень. Вернее, на него наткнулись, когда открывали прииск, названный позже именем сына Шакира – Ахмет-Мидхата Рамиева.

Асма Рахматуллина конечно же не ведала, чем конкретно занимались этим летом муж её тёти и двоюродный брат Искандер. Ей тогда было всего тринадцать лет. Но всё же даёт понять, что мать и отец получали весточки от воюющих в этих краях сыновей Мурада и Ягъфара. Правда, она также пишет о том, что Ягъфар воевал на стороне красных, т. е. опережает события. На самом деле кавалерийский полк Мусы Муртазина перейдёт на сторону большевиков только более полугода спустя, в конце марта 1919 года. После того как на сторону Советов перешли Заки Валиди и его соратники со «своей Башкирской автономией и армией». В составе этого полка, позднее получившего статус дивизии, Ягъфар Рамиев ещё будет участвовать в войне с поляками. Осенью 1920 года, после тяжёлого ранения в бою под Киевом, вернётся в отчий дом – в город Орск с одной рукой. Левая рука почти по локоть была срезана острым клинком польского кавалериста в боях за город Киев.

А в конце лета 1918 года до родителей дошла весть о том, что Мурад тяжело заболел и слёг в госпиталь. Об этом Асма пишет следующее: «Мы собрались ехать домой, в Орск. Этот день стал очень горестным. До этого до нас дошло известие, что Мурад-абый лежит с тифом в больнице неподалёку. Даже направили кого-то с гостинцами его проведать. Этот человек вернулся в день нашего отъезда. Мурад-абый умер от тифа. Оказывается, очень страдал перед смертью… Горе потери Мурад-абый потрясло нас до глубины души… Услышав эту весть, ни дядя, ни тётя-абыстай не проронили ни слезинки. Пили утренний чай с каменными лицами, глядя перед собой. Мурад-абый всегда трепетно относился к родственникам, очень любил детей, играл с нами. (Мурад, скорее всего, скончался в госпитале Верхнеуральска, что в пятидесяти-шестидесяти верстах от Балкана, или в более удалённом Троицке. В то лето отдельные полки атамана Дутова сражались в тех краях.) Прошло совсем немного времени после нашего возвращения в Орск, следом за нами к нам приехал и дядя со всей семьёй. Потом они переехали к Бурнаевым… Орск занимали красные…»

Внесём некоторые уточнения. В летние месяцы 1918 года Орск был в руках красных, в окружении. Основные военные силы, сгруппировавшиеся в городе: 28-й полк уральских стрелков, отдельные отряды красногвардейцев, собранные Б. Нуримановым, Ш. Гиматдиновым и С. Жантуаровым. 28 сентября этого же года белые вытеснили их из города. Они отступили в направлении города Актюбинска. Наступление на дутовцев, организованное Красной Армией 1 февраля 1919 года, провалилось. Они не смогли переправиться через Урал и войти в город. Да, в 1919 году красные трижды пытались занять Орск. В такие периоды семья Дэрдменда даже выезжала из города. Например, тот факт, что Дэрдменд и Махуба какое-то время пожили в деревне Джуняй в сорока верстах от Орска, запечатлён в дневнике Мирхайдара Файзи. В те годы и драматург часто выезжал из города и жил у своих братьев в этом хуторе. Последние бои за город пришлись на ночь 29 августа 1919 года…

В мемуарах Асмы Рахматуллиной, написанных многие годы спустя, чувствуются и пробелы в описании событий. Видимо, Асма-апа объединила эпизоды взятия Орска красными. С осени 1918 года она сразу перескакивает в август следующего года и пишет: «Орск постепенно занимали красные… Когда сбежавшие сюда из Оренбурга баи и орские баи стали в спешке удирать, Искандер-абый сказал: “Красные держат правильный курс, мы не будем убегать, останемся в Орске”». Рассказывают, что Рамиевы и не помышляли об отъезде в Сибирь или за границу. Правда, в те дни у Рамиевых не было никакой возможности быстро собрать всю разбросанную семью и уехать из страны. Ведь в то время все семь детей Закира и Махубджамал оказались разбросанными по разным сторонам: семьи Уммугульсум и Зайнап – в Оренбурге, Рауза с мужем Вали Яушевым то ли в Челябинске, то ли в Ташкенте, Гариф и Ягъфар неизвестно где. По редким письмам можно было узнать, что Ягъфар воюет на западной стороне. Разве можно куда-то уехать, оставив их всех? Такая же судьба и у многочисленного потомства Шакира от четырёх его жён… «В миру воробей с голоду не умрёт… от судьбы не убежишь…»

Новые люди. Новая жизнь

Сведений, которые могли бы пролить свет на жизнь семьи Дэрдменда после трагических событий 1918 года, очень мало. Сомнительно, чтобы поэт путешествовал летом 1919 года в балканские прииски, в районе которых шли ожесточённые бои. В то же время велика вероятность того, что он побывал, наверно, на золотых месторождениях в округе Юлука, расположенного почти на двести километров западнее Балкана и Шейхана. Потому что и здесь Рамиевы владели более чем двадцатью шахтами. Кто-то же должен был их передать в руки советской власти. Справились ли с этой обязанностью Сулейман и Искандер самостоятельно, или потребовалось личное участие Закир-бая – пока не выяснено. Но точно известно, что в начале марта 1919 года советская власть забрала в свои руки бразды правления в районе, где располагались штабы управления шахтами в Юлуке и Султанском месторождении. Золото, добываемое в приисках этих мест, пошло на обеспечение Красной Армии оружием, снаряжением и припасами.

Известно, что Искандер Рамиев после взятия города Орска в 1919 году красными стал работать по своей специальности в советских организациях. А в конце 1925 года его направили главным «техноруком», то есть главным инженером на медно- и золотолитейный завод, расположенный в Баймакской слободе треста «Башкирзолото». В феврале следующего года он забрал к себе семью, мать и двух девочек-подростков – сирот своей сестры Уммугульсум. С середины тридцатых годов жил в Уфе, был одним из ведущих инженеров в правлении этого треста. Как «сын буржуя» был арестован летом 1937 года и скончался 3 апреля 1943 года в одном из лагерей Кемеровской области. (Позже Ягъфар напишет стихотворение, посвящённое трагической судьбе брата.)

Комиссаром по делам национальностей для работы с проживающими в Орском районе татарами, башкирами и малочисленными казахами в начале 1920 года был назначен Габдулла Давлетшин. Он был родом из казачьего хутора Ильяс, расположенного в трёх верстах от Орска, за рекой Урал. Бывший студент медресе «Хусаиния», успевший полтора года до революции поработать там и преподавателем. Один из тех, кто организовал из татаро-башкирских конных казаков «красный кавалерийский казачий полк», воевавший на стороне большевиков. Представители именно этого полка арестовали в конце января 1918 года в Оренбурге правительство Заки Валиди, боровшееся с большевиками. Вместо просуществовавшего всего два-три месяца «автономного национального Башкирского самоуправления» была организована Автономия Советского Башкортостана во главе с Габдуллой Давлетшиным. Но и эта автономия прожила менее трёх месяцев. Сбежавшие с помощью дутовцев из оренбургской тюрьмы Заки Валиди и его соратники снова захватили власть и перенесли столицу автономии из Оренбурга в деревню Темяс Орского уезда, где сильна была ещё позиция белых.

Сложно сказать, был ли Закир Рамиев, являясь одним из уважаемых членов попечительского совета медресе «Хусаиния», знаком с учителем Габдуллой. А вот события в Орске свели их ближе. Как только основался в Орске, Г. Давлетшин начал издавать газету «Ирек йолдызы» («Звезда свободы») на татарском языке. На первой странице этой еженедельной газеты размещались декреты, указы и другие правительственные документы, на второй и третьей – статьи на политические темы. Четвёртая страница была отдана литературе и сведениям о культуре. (В городском музее Орска хранится номер этой газеты, отпечатанный в июле 1921 года. На литературной странице этого номера, к примеру, размещено одно стихотворение Тухфата Ченакая и анекдоты.) И комиссариат Давлетшина, и редакция газеты располагались в здании прежнего клуба «Шарык». В 1920–1921 годах Дэрдменд захаживал сюда. Наверное, в основном, чтобы ознакомиться с печатными новостями и состоянием дел в мире.

Жена Г. Давлетшина Халима-апа, дочь старшего брата драматурга Мирхайдара Файзи, примерно так вспоминает те годы: «Рабочее место Габдуллы было в доме, издавна считавшемся культурным центром татар. Тут же гудит молодёжь, заглядывают красноармейцы, воюющие с бандами. В этом же доме проходят лекции для мусульман, ставятся концерты. Там же можно почитать газеты из Москвы или Оренбурга. Там же издаётся и хранится подшивка газеты «Ирек йолдызы». Я тоже помогаю Габдулле. С лета 1920 года в этот дом стал захаживать и поэт Дэрдменд. Видимо, хотел быть в курсе мировых событий. Часто они разговаривали с Габдуллой. Я старалась выходить из комнаты, чтобы не мешать им».

Эти беседы с бывшей гимназисткой Орска Халима-апа Давлетшиной, в ходе которых мы обсуждали события тех лет, состоялись в 1971–1972 годах в Москве. Со времён её встреч с поэтом прошло лет пятьдесят, и воспоминания пожилого человека уже поблекли с годами. В разговоре Халима-апа часто отвлекалась на рассказы о своей семье и близких, не имеющие отношения к Дэрдменду. Время от времени я старался вернуть её к интересующему меня вопросу. Спрашивал, перебивая:

– Не публиковались ли какие-нибудь стихотворения Дэрдменда в «Ирек йолдызы»?

Халима-апа отвечала:

– Не помню, ведь с тех пор уже столько лет прошло. Позже столицу Казахской автономии перенесли в Кзыл-Орду. Наверное, все газеты и документы того периода сейчас в Казахстане находятся.

Да, возможно, и на самом деле так. Ведь Оренбург в 1920–1925 годах был столицей Киргизско-кайсакской (казахской) советской автономии. В те годы в этих краях практически не принимали каких-то категорических мер в отношении бывшей местной интеллигенции или инакомыслящих. Преподаватели медресе «Хусаиния» продолжали обучать тех же студентов в том же здании. Лишь название учебного заведения было переименовано из «медресе» в «Институт народного просвещения». И члены семей Закира и Шакира Рамиевых до 1926 года жили в своих домах-усадьбах. (В центре Оренбурга до сих пор сохранились знатные кирпичные дома обоих. Уничтожены лишь дворовые постройки и просторный сад за домом Шакира.) Преследования инакомыслящих и «буржуев» начались, лишь когда здесь снова было размещено губернское управление. Дети Закира Рамиева со своими семьями тоже были вынуждены разъехаться кто куда. Их родной дом был отобран… Дочь Зайнап и зять Ярулла Вали в конце 1926 года отправились в Уфу, обратившись за покровительством к Ризаэддину Фахретдинову. Ярулла был вскоре назначен бухгалтером муфтията. Оставившая мужа в Ташкенте, Рауза переселилась в Баймак, где жил тогда её брат Искандер с женой. По словам Башира Рамиева, она там вскоре и умерла…

В конце августа 1921 года семья Давлетшиных попрощалась с Орском. Их обоих направили на учёбу в Москву, в Коммунистический университет трудящихся востока.

– Там тоже было много интересных людей. Поэт Ярлы Карим, старший брат Фатиха Карима, тоже учился вместе с нами. Когда наш ребёнок плакал, он успокаивал его, играя на скрипке, – рассказывала Халима-апа. – Когда мы уезжали, семья Дэрдменда оставалась жить в Орске…

В начале 1920 года семья Закира Рамиева переселилась в дом Закира Хакимова – родного брата Хусниямал, матери Махубджамал. Скорее всего, двухэтажный торговый дом, где жили Бурнаевы, был конфискован советской властью. А уже к концу лета того же года семья поэта переселилась в третий дом. Видимо, устали жить у людей, хоть и приходящихся близкими родственниками. А тут – дом для них одних, просторный двор. Хозяин дома – Билал Мусин – открыл в одном селе магазин и уехал туда жить с семьёй. Опустевший дом оставили Рамиевым. Этот одноэтажный деревянный дом до сих пор стоит на своём месте – светится пятью окнами на переулке Поля Лафарга. Знающие люди указывают на шиферное покрытие ската, утверждая, что у дома состарилась лишь дощатая крыша. Через дом от него начинается прибрежная роща Урала – лесок из столетних тополей. Нанятый в семью поэта конюхом и дворником Сабир Галиакберов тоже проживал неподалёку – был с соседней улицы. Семья Сабира проходила во двор Рамиевых через смежную калитку на заборе. Такими домашними делами, как рубка дров, уборка снега, тоже занимался Сабир. В шестидесятых-семидесятых годах ещё были живы жена и дочь Сабира. Эта бывшая девочка, тогда уже женщина в годах, очень тепло вспоминала о «бай абыстай», которая каждый раз угощала её конфетами и пряниками. Только вот «бай абзый» эта женщина практически не помнила. Его она видела очень редко. Ей казалось странным лишь одно, что, несмотря на то, что соборная мечеть располагалась всего в двух-трёх кварталах от дома, «бай абзый» всегда ездил туда в своей красивой повозке. Видимо, не хотел отставать от подобных себе баев.

Ещё из тех, кто видел поэта в последние годы жизни, в Орске была жива Марьям Шарифовна Бикбова. (Она родилась в 1906, умерла в 1994 году.) Я в семидесятых годах несколько раз встречался с ней и общался. У неё ещё хранился толстый фотоальбом с фотографиями людей начала века. В том альбоме была также фотография державшего медресе муллы Ахметжана и его жены, молодой Махруй-абыстай. Марьям-апа две зимы проучилась в «школе Махруй-абыстай». Потом её отдали в городскую гимназию. Она получила образование в той же гимназии, где училась и Халима Файзуллина. Родители Марьям Бикбовой тоже из купцов. «Мои деды, Муртазины, работали с кожей. Бывало, в детстве мы играли вместе с внучкой Дэрдменда Рабигой… И с Мусой Джалилем была знакома. Когда я пела на сцене, он играл на мандолине».

– Каким вы помните Дэрдменда? Часто его видели? – спрашивал я.

– Часто видела, как он гулял на улице. Всегда очень аккуратно одевался. И в тарантасе сидел очень прямо, не смотрел по сторонам…

После смерти поэта они, несколько учениц гимназии, ходили к нему домой попрощаться. Провожали траурную процессию до моста через через Урал.

Последние дни

Поначалу показалось, что после того, как в Орске навсегда установилась советская власть, жизнь стала налаживаться. Но этот порядок не успел укрепиться, как на территории бывшей губернии начался голод. Распространились холера и тиф. Это бедствие не обошло стороной и семью поэта. Из воспоминаний Асма-апа: «Была осень. Тётя Шарифзада солила арбузы, капусту. И вдруг сильно заболела и умерла при родах от тифа. Башир остался сиротой. Никогда не забуду, как тётя-абыстай не могла сдержать слёз, глядя на постоянно плачущего Башира». (Во время последней встречи и Башир Рамиев говорил, что его мать умерла при родах второго ребёнка, осенью 1920 года.)

Продолжим отрывок из воспоминаний. «Они переехали в дом Закир-абый Хакимова… Муж тёти [Дэрдменд] часто приходил к нам в гости, приносил хорошие чаи. Говорит: «Бери, Махруй, у вас ведь только травяной чай». Мы же заваривали чай из нарезанных и высушенных арбузных корок. Вот в Орске начались тиф и холера. Некипячёную воду не пьём. Мама наделала оберегов из чеснока и надела на всех детей. Но болезнь не обошла стороной и нашу семью. Самая красивая среди нас, мастерски игравшая на пианино Сара-апа умерла восемнадцатилетней. Дядя Закир на её похороны дал маме денег, привёз трёх овец. Ещё не отошли от переживаний её смерти, в ту же осень снова настигло горе. Дядя поехал в Оренбург с продуктами, чтобы проведать старшую дочь Уммугульсум. Возвращаясь оттуда, замёрз в поезде, потому что не топили, не смог оправиться от болезни и скончался. Врач сказал, что у него было плохо с сердцем. Утро, весь Орск запорошен снегом. Домашние сказали мне: «Мама твоя ушла к тёте-абыстай, сообщили, что дядя умер». Я тоже побежала туда».

Именно из этого простого, деревянного дома, выходящего пятью окнами на улицу, в октябре 1921 года Закира Рамиева-Дэрдменда проводили в последний путь. Здесь осталась его последняя одежда, последние рукописи. Как рассказывал сын Искандера Башир Рамиев, на какое-то время Махуба-абыстай и прислужница в доме Минсафа остались в этом доме вдвоём. Потом Искандер с трёхлетним сыном переехал к матери. Но где-то в середине 1922 года этот дом затопило, т. к. Урал вышел из берегов. Они опять переехали пожить к родственникам Махубджамал, взяв с собой лишь самое ценное.

Все дома и улицы, расположенные ниже той части Орска, что на возвышенности, раз в пятнадцать – двадцать пять лет затапливает в весеннее половодье. Если весной Урал и Орь вскрывались одновременно, льдины с обеих рек упирались в ущелье Губерлинской горной цепи, прикрывающей город с юга, вода неожиданно выходила из берегов и успевала затопить нижние улицы города за ночь. Такое случалось и в позапрошлом веке, и в 1942, и в 1957 годах, и позднее. Я был свидетелем затопления большой части старого города в апреле 1957 года. Тогда откуда-то пригнанные военные лодки перевозили работающих в Новом городе людей на работу. Клубы, школы и другие помещения города были представлены семьям, чьи дома были потоплены. Именно из-за такого нрава Урала более зажиточных людей города Орска хоронили на кладбище деревни Ильяс, который располагался на возвышенности на другой стороне реки. Несмотря на тяжёлые времена, Дэрдменда тоже похоронили в этой деревне башкиро-татарских конных казаков. И надгробный камень на могилу установили. В шестидесятых-семидесятых годах ещё были живы и те, кто провожал покойного до той самой деревни, вернее, хутора, и те, кто видел там в послевоенные годы надгробный камень. Магъсум-ага Шамсутдинов, участник драмкружка, организованного Мирхайдаром Файзи в 1910-х годах, даже отвёл меня туда и показал это кладбище. До начала пятидесятых, до расширения территории соседнего завода, часть кладбища оставалась на своём месте. На том участке и был похоронен поэт. Прежний «Ильясовский хутор» оказался в черте возведённого в тридцатых годах Нового города, а территория кладбища частично осталась под корпусами одного «номерного» завода. Территория этого завода сейчас окружена высоким каменным забором. Да, начатое в 1930-х годах строительство Нового города поглотило и бывшее «кладбище аристократов». Эвакуированный с запада осенью 1941 года завод использовал часть надгробных памятников на строительные нужды. Возможно, и памятный камень, стоявший некогда на могиле Дэрдменда, лежит в фундаменте какого-нибудь здания этого завода.

Смерть Дэрдменда наступила неожиданно трагично. Получив весть о болезни дочери Уммугульсум, он тут же собрался в путь и поехал в Оренбург. В это время в западной части Оренбургской губернии с каждым днём от голода умирало всё больше и больше людей. Как рассказывал Башир Рамиев, «дед тогда уехал в Оренбург на товарном поезде от станции Сара». (Строительство железной дороги между Оренбургом и Орском было начато в 1913 году. К зиме 1917 года протянулась до станции Сара, находящейся от Орска в семидесяти-восьмидесяти километрах.) «Да, от Орска до Сары надо было ехать около восьмидесяти вёрст в повозке. Когда дед добрался до Оренбурга, Уммугульсум была в тяжёлом состоянии. И вскоре ушла в мир иной, оставив больного мужа и трёх дочерей».

Дэрдменд успел застать дочь лишь в последние дни. (Правда, Асма Рахматуллина в своих мемуарах пишет, что она скончалась позднее. А дочь Уммугульсум Кафия-апа Усманова рассказывала, что мать умерла в ту осень от тифа, и две младшие девочки её – Галия и Кафия тогда же уехали с дедом в Орск.) Старшая дочь Уммугульсум Рабига в то время уже была замужем в Ташкенте. Позднее, после смерти их отца Гарифа Камалова, к ней уехала и сестрёнка Суфия.

По рассказу Кафия-апа, из Оренбурга они уехали поездом. Дэрдменд с двумя внучками вернулся пассажирским поездом в Актюбинск, оттуда наняли повозку до Орска. Стояли очень ветреные, холодные дни. Дэрдменд ещё в пути почувствовал недомогание. По возвращении в Орск проболел несколько дней и скончался. Врач определил, что он умер от тифа. Велено было похоронить с предосторожностями. Дочери Уммугульсум – Галия и Кафия выросли под присмотром бабушки Махубджамал и дяди Искандера. «Воспользовавшись отсутствием Искандер-абый, его жена Минсафа выдала меня замуж очень рано», – жаловалась Кафия-апа, когда я разговаривал с ней в декабре 1993 года. Чуть повзрослев, Галия ещё раньше уехала в Среднюю Азию, не ужившись с Минсафой. И сама, и сын её Рустем погибли в 1948 году во время землетрясения в Ашхабаде.

В последние годы о трагической судьбе поэта писали и некоторые домыслы. Один учитель-ветеран отмечал, что он якобы скончался в одиночестве в заброшенном доме какой-то деревни. Другие распространяли сведения о том, что он умер от голода. Будучи человеком, лично общавшимся с внуками и внучками Дэрдменда, я вынужден повторно утверждать, что эти информации неверны. К тому же ещё в 1959 году Мухаммат-ага Гайнуллин, встречавшийся и беседовавший с дочерью поэта Зайнап, проживавшей в Уфе, переписывавшийся с сыном поэта Ягъфаром, работавшим бухгалтером в одном из колхозов на границе Башкирской и Челябинской областей (оба скончались в 1970-х годах), опубликовал данные о том, что Дэрдменд скончался от тифа. Лежавшего на смертном одре поэта окружали его любимая жена Махубджамал, её сестра Махруй, старший сын Искандер, его будущая вторая жена Минсафа (пока ещё прислужница в доме), средний сын Ягъфар. Братья Махубджамал с семьями тоже были там. Следовательно, рядом были люди, которые могли ухаживать за ним и прокормить поэта. Ведь и Асма-апа пишет в воспоминаниях: «Дядя уехал к Гульсум отвезти продукты». Наверняка – не последнее из дома увёз. Достаточно свидетельств тому, что хоть в это время у Рамиевых уже и не было пудовых золотых самородков, всё же у них на руках имелось достаточно много золота и серебра. (Набор серебряных приборов сохранялся у детей и внуков до конца ХХ века. Одну пару позолоченной ложки и вилки Зайнап-апа в середине 1970 года через Равиля Бухараева передавала и в Казанский государственный музей. Их и неиспользованных Рамиевами талонов на получение питания в голодном 1921 году мы тогда с Равилем двоём относили в этот музей. Сохранились ли эти предметы сейчас в музее – не знаю, не интересовался. По шесть комплектов позолоченных ложек и вилок мы с фотографом Зуфаром Башировым видели и в домах Башира (Москва) и Равиля (Уфа) Рамиевых.) Даже в тридцатых годах все женщины рода Рамиевых носили ещё большие нагрудники, полностью увешанные золотыми и серебряными монетами. Если даже раз в неделю сдавать государственным органам по одной такой монете, можно было бы приобрести достаточно продуктов. Сегодня, конечно, немногие знают, что вплоть до войны существовала специальная организация – «Торгсин», в которой в обмен на крупицы золота, золотые и серебряные монеты, а также дорогие украшения выдавали продукты питания…

О смерти Дэрдменда от тифа в Орске сообщается также и в номере газеты «Башкортостан хәбәрләре» («Новости Башкортостана») от 30 ноября 1921 года, издававшейся в городе Стерлитамаке. Эта газета постоянно публиковала новости из жизни городов Орска и Оренбурга.

В заключение я хочу предоставить слово представителю интеллигенции, прожившему вместе с поэтом более четверти века и тесно с ним общавшемуся. Оставивший яркий след на литературном небосводе, один из первых зарниц на культурной арене татар, известный писатель Фатих Карими написал о поэте следующее: «Дэрдменд отличался высокой степенью человечности и совсем не походил на обычных татарских баев. Он не терпел таких вещей, как обман, хитрость, притворство и двуличие. В нём самом таких качеств не наблюдалось. И в слове, и в деле был крайне прямолинеен. Данные им слово и клятва были надёжней всяких векселей». Учтём, что Ф. Карими написал эти слова в 1927 году, когда было модно всячески хулить бывших богачей… Значит, человеческие качества Закира Рамиева-Дэрдменда могут служить для всех нас примером. И своими добрыми делами во благо народа он заслужил, чтобы память о нём вечно жила в сердце нации!

Да, Дэрдменд сформировался как личность под влиянием определённой эпохи, в ту пору он был и богатым промышленником, и крупнейшим общественным деятелем, и оригинальным талантливым поэтом. Кажется, будто его невозможно рассматривать отдельно от той эпохи, от его товарищей-единомышленников. Но в то же время он разительно отличается от многих своих современников. Его наследие вечно для нашего народа! Мы ценим его благие дела, его великое духовное миропонимание. Уважаем. И считаем, что он будет вечно и по праву сиять на небосклоне нашей культуры!

1989, Офыктагы рәшәләр. – Казан, 1990

Всюду был долгожданным гостем

Пожалуй, в первой половине XX века не было ни одного татарина, который бы в своё время не видел на сцене знаменитого артиста, виртуозного гармониста Файзуллу Туишева или хотя бы не слышал по радио его своеобразное, вдохновенное, глубоко лиричное исполнение национальных мелодий. А как же иначе, ведь вряд ли существует хоть какое-то место, которое этот неугомонный музыкант за более чем пятьдесят лет творчества с начала XX века не посетил бы с концертом, или сцена, на которой бы он не играл на своих звонких гармонях разной мелодичности и различающихся по внешнему оформлению и величине. В его коллекции были как настоящие баяны, двухрядки-хромки, так и малюсенькие гармоники со своеобразным звучанием.

Известный писатель Фатих Хусни писал о нём: «Файзулла Туишев – наша национальная гордость, настоящий народный талант». И заслуженный артист ТАССР Файзи Юсупов, долгое время проработавший с видным музыкантом в одном коллективе – в Государственной филармонии, в беседе с корреспондентом журнала «Идел» говорит: «Нам надо бы помнить лучших сыновей народа. Взять Файзуллу Туишева. Интереснейший был человек, исколесил полмира. Он же организовал татарский эстрадный коллектив. В него в числе таких известных артистов, как Галия Кайбицкая, Асия Измайлова, Наиля Рахматуллина, Зухра Байрашева посчастливилось попасть и мне… Он изумительно виртуозно играл на самых различных гармонях. Не только играл, жонглировал ими. И каждая гармонь называлась у него женским именем». Именно этот коллектив во главе с Ф. К. Туишевым в 1939 году стал первым лауреатом на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады СССР.

И сегодня, спустя более века с начала концертной деятельности виртуозного музыканта, его имя не забыто. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Министерством культуры Республики Татарстан недавно были организованы ансамбль гармонистов, носящий его имя, и конкурсы лауреатов премии имени Файзуллы Туишева. Да, спустя полвека после его ухода из жизни опыт игры, опыт творчества Файзулла-ага отражается в какой-то мере в творческих исканиях современных виртуозов игры на гармонях. Артисты Кирам Сатиев, однофамильцы Рустем и Ренат Валиевы в 1990-х годах поочерёдно заслуженно стали первыми лауреатами музыкального конкурса имени Файзуллы Туишева. А список последователей и учеников великого музыканта очень велик. И некоторых из них, по творческим исканиям близких своему очному или заочному учителю гармонистов, постараемся позже упомянуть.

Файзулла Туишев ещё до образования государства, именовавшегося СССР, повесив на плечо свои серебряноголосые гармоники, объездил вдоль и поперёк все города Поволжья, был и на Кавказе – в Баку и Тифлисе, а также в столицах дореволюционной и послереволюционной России – в Петербурге и Москве. Ещё до революции он был на гастролях и в городах ближней Сибири. Судьба артиста однажды забросила его на очень далёкий от нас Дальний Восток. Да, бесконечные пути-дороги довели его и до расположенного на краю земли Владивостока, пожил он какое-то время и в чужестранном городе Харбине. Не останавливаясь на достигнутом, он постоянно усовершенствовал своё мастерство игры. А однажды ему посчастливилось выступать перед взыскательной публикой на главной сцене столицы Российской империи в Санкт-Петербурге. И выступал он там вместе с великим певцом Фёдором Шаляпиным. И аккомпанировал там своему земляку при исполнении им коронных его песен «Вдоль по Питерской» и других произведений народного творчества. Пожалуй, он один из тех редчайших артистов нашей республики, которому посчастливилось выступать на одной сцене с другим нашим знаменитым земляком – Фёдором Шаляпиным. А по некоторым, пока официально не уточнённым сведениям, он играл на своих послушных инструментах и на сцене Парижа – в то время культурной столицы всей Европы.

И во время всех этих гастролей Файзулла Туишев завоёвывал любовь зрителей не только искусным исполнением старинных татарских и башкирских мелодий, но и умелым исполнением русских народных мелодий, а также любимых мелодий народов Кавказа и произведений зарубежных авторов. Файзуллу Туишева всюду принимали тепло, с любовью. Можно сказать, что возглавляемая им бригада артистов побывала за годы его творческой деятельности во всех концах обширной России, занимавшей шестую часть земли. С особой теплотой его искусство было воспринято также во всех городах Союзных Республик Средней Азии, соседних областей и республик. Да, его виртуозные пальцы щедро одаривали сокровенной народной лирикой, светлой грустью людей всех национальностей. Известные писатели Фатих Амирхан, Галиаскар Камал, Муса Джалиль, Гумер Баширов и многие другие видные личности нашего народа выражали своё восхищение его исполнительским мастерством, говорили и писали об этом.

И известный музыковед Георгий Кантор в одном из своих трудов пишет, что «Файзулла Туишев играл мастерски на гармониках-концертино разнообразной формы и размеров… В его репертуаре также были и «Персидский марш» Иоганна Штрауса, и фантазия на темы «Травиаты», и «Русская кадриль», и другие широко известные в мире мелодии».

В 1950–1960 годах любой идущий по улице татарин на вопрос: «Знаешь ли ты музыканта Туишева?» – без раздумий ответил бы: «Знаю». Независимо от того, из какого села или города человек приехал.

По воспоминаниям современников артиста и сохранившимся афишам можно составить представление о том, когда и в каких крупных городах выступал Файзулла Туишев. Симбирск, Самару, Казань, Нижний Новгород и все другие города Поволжья он объездил ещё во время первых гастролей, в самом юном возрасте. Ему тогда не было ещё и двадцати лет. (Сохранилось фото, позволяющее представить, как выглядел он в начале 1910 года. Артист сидя играет на гитаре, а рядом ожидает своей очереди гармонь.) А для представителей татарского народа, которых судьба разбросала далеко-далёко от родных краёв, любимый музыкант всюду был самым долгожданным гостем. Однажды очутившись даже «на краю земли», в Харбине, он на некоторое время почувствовал себя в окружении своих. Да, его везде с нетерпением ждали. Когда статный, приветливый артист с радостной улыбкой выходил на сцену – зал громко аплодировал ему. Стоило только ведущему концерта объявить: «Играет Файзулла Туишев!» – тут же начинались бурные овации.

Да, игру Файзуллы Туишева на своих замечательных инструментах с большим удовольствием слушали не только зрители-татары, но и представители других народов. Через его игру они постигали и впитывали внутренний дух татарского народа. Об этом нам свидетельствуют и воспоминания, сохранившиеся на страницах печати. К примеру, в одной из статей, посвящённых пятидесятилетнему юбилею известного артиста, Муса Джалиль пишет следующее: «Файзулла-ага Туишев уделяет особое внимание разучиванию различных национальных мелодий и их искусному исполнению. Он играет довольно много образцов из произведений современных композиторов и народных мелодий казахов, узбеков, азербайджанцев, кавказцев, чувашей, цыган и других малых народов. В связи с этим деятельность Файзулла-ага в области музыки приобретает интернациональное значение…» Эта статья была опубликована 30 декабря 1934 года в татарской газете «Коммунист», издававшейся тогда Верховным Советом СССР в Москве. (Кстати, и в годы царской власти в бывшей в то время столице Санкт-Петербурге издавалась одна газета на татарском языке под покровительством Государственной думы.)

В 1927 году, в дни празднования десятилетия установления советской власти, в Москве состоялся фестиваль искусства народов СССР. Прибывшие из разных уголков страны театральные и музыкальные коллективы должны были показать своё мастерство, а концертные бригады – все свои умения, сначала требовательным комиссиям и затем уже выступать перед народом. В состав концертной бригады из Татарстана входили композитор Салих Сайдашев, известные певцы Гульсум Сулейманова, Газиз Альмухаметов и одинаково мастерски исполняющий мелодии разных народов СССР Файзулла Туишев. Тогда концертная бригада из Татарстана добилась достойного почётного места. Самой большой похвалы удостоился заслуженный артист Татарской АССР Файзулла Туишев.

В марте 1940 года в Москве состоялось празднование 30-летия творчества нашего писателя-классика Шарифа Камала. На это торжество, проходившее во Дворце культуры писателей СССР, из Казани приехали его коллеги по писательскому цеху Афзал Шамов, Тази Гиззат, Гази Кашшаф, а также знаменитые артисты. Среди них был и близкий друг, сверстник Ш. Камала Файзулла Туишев. В праздновании участвовали и проживавшие в Москве известные писатели и председатель Союза писателей СССР Александр Фадеев. Выступавший на этом торжественном вечере с докладом о творчестве Ш. Камала литературовед Гази Кашшаф в написанной позже статье описывает, что особенно тепло москвичи встречали «знаменитого гармониста Ф. Туишева». Даже после окончания официальной части юбилея артиста вновь и вновь вызывали играть на сцену. На этом вечере он прославился как виртуозный исполнитель татарских и русских народных мелодий, а также произведений некоторых композиторов на баяне и других различных гармониках. «В этот вечер виртуозный гармонист был в своей стихии», – пишет об этом концерте Гази-ага Кашшаф.

Народный артист Татарстана Хаким Салимжанов вместе с известным гармонистом принимал участие во многих концертах. «Наконец, после многолетних разъездов по другим краям, он вернулся в любимую, задорную, лиричную Казань. В Татарском государственном академическом театре состоялся первый концерт Файзулла-ага в Казани. (Здесь речь идёт, конечно, о первом его концерте после установления советской власти, когда он в середине 1920-х годов окончательно обосновался в Казани.) Мне посчастливилось на том концерте представлять Туишева публике и быть ведущим вечера. Стоило только объявить: «Уважаемые зрители, перед вами сейчас Файзулла-ага Туишев», – и последовавшие в зале аплодисменты невозможно ни описать, ни объяснить словами. Зрительный зал устроил бурную овацию», – пишет артист, вспоминая вечер первой встречи с виртуозным гармонистом после долгой разлуки. И продолжает: «В то время он был единственным артистом, игравшим на разных гармонях – от самого большого баяна до тех, что со спичечный коробок. В первом отделении он был одет в нарядный татарский мужской костюм. До сих пор стоит перед глазами в вышитой тюбетейке, камзоле, в ичигах – статный, очаровательный. Вначале он исполнял только татарские мелодии. А во втором отделении оделся в русский наряд и играл русские народные мелодии. Не ограничиваясь игрой на гармони, пускался в пляс и очень умело сочетал свою игру на баяне с пляской. Ни до него, ни после мне больше не приходилось встречать такого же искусного музыканта-исполнителя, как Файзулла-ага Туишев».

Хакиму Салимжанову и позднее приходилось несколько раз участвовать в концертах с Файзулла-ага. А в ходе подготовки ко дням татарской литературы и искусства, которые должны были состояться в Москве в 1941 году, он общался с членами приёмной комиссии, прибывшими из столицы. Был одним из прикрёпленных к этой комиссии представителей республики. «На смотре перед московской комиссией выступал и Файзулла-ага Туишев, – пишет он. – Столичные гости дали его творчеству наивысшую оценку. Сошлись во мнении, что такие искусные исполнители редки и среди русских гармонистов», – вспоминает Хаким-ага. Но из-за начавшейся войны эта декада не состоялась. Артисты, отобранные для участия в том празднике искусства, были определены в отдельные бригады и стали разъезжать с концертами, поднимая боевой дух солдат на поле брани. Народный артист Татарской АССР Ф. Туишев, уже раздробивший шестой десяток лет, возглавлял одну из таких групп. В составе его «фронтовой бригады» была и народная артистка Татарстана Галия Кайбицкая. Имеются и её воспоминания об участии их бригады с концертами на различных фронтах тех лет в сложных условиях войны. Однажды, во время одного из концертов, враг начал обстреливать из пушек именно ту поляну, где они выступали…

Наверное, серебряный напев гармони в руках мастера воодушевлял бойцов, напоминал им о близких, и о природе в родных краях. Многие ветераны сохранили в памяти, как Ф. Туишев наведывался на фронты Великой Отечественной войны с двумя большими чемоданами, в которые были сложены гармони разной величины, и пламенно играл для бойцов в минуты, когда замолкали взрывы бомб и снарядов.

Да, где бы он ни играл – на фронте или в маленьком клубе небольшой деревеньки, – его всегда принимали как своего, родного, заслушивались его игрой. Влюблялись в него самого. Его виртуозная игра на гармонях с разным звучанием, разной величины – одновременно и лиричная, и задорная – утешала людские сердца, рассеивала печали, помогала почувствовать прелесть жизни.

Необходимо ещё добавить, что известный музыкант, видный артист сцены и сам сочинял музыку. Он был автором песен, различных сюит для струнных инструментов и гармони, известного марша, посвящённого памяти безвременно умершего на войне писателя-земляка Аделя Кутуя.

Где же и как начинался жизненный путь этого артиста, снискавшего великую славу и известность? Кто воспитал и вырастил его таким? Какой земли он сын, какую воду пил? Ответ на этот вопрос в мемуарах-воспоминаниях пока разнится. Известный писатель Фатих Хусни, написавший в 1939 году посвящённую ему повесть «Гармонист», отмечает, что артист родился и вырос в городе Мелекесс. (Современный город Димитровград, расположенный южнее границы Республики Татарстан.) И в некоторых других, более поздних публикациях, видимо, вторя автору «Гармониста», местом рождения Ф. Туишева также указывали этот город. А ведь Ф. Хусни ещё в первой главе своей повести предупреждает, что произведение не отражает точную биографию артиста. И в книге «Народные артисты», изданной в 1980 году в Татарском книжном издательстве, написано следующее: «Родился в посёлке Мелекесс ныне Ульяновской области». И вместо творческой и биографической справки артиста там приводится только короткий отрывок из упомянутой повести.

Возможно, что в некоторых случаях и сам музыкант чаще упоминал Мелекесс «родным очагом». Для этого были у него две причины. Живя в Мелекессе с подросткового возраста, ему пришлось общаться со многими известными артистами тех лет. Действительно, именно в этом городе на берегу реки Большой Черемшан он впервые взял в руки гармонь. Да, как музыкант он «родился» именно здесь. Ведь и другой наш известный земляк, классик русской литературы Максим Горький писал, что «физически родился в Нижнем Новгороде, но духовно – в Казани». В данном случае, повторяя слова великого писателя, и мы можем сказать, что Файзулла Кабирович Туишев как музыкант родился именно в этом уездном городе бывшей Самарской губернии.

А о второй причине частого умолчания артистом места своего рождения я напишу позднее. Это было связано с материальными трудностями детских лет. Семья отца в те годы в родном селе находилась на самой низшей ступени жизни. И известному артисту, когда его расспрашивали о месте его рождения, видимо, не хотелось об этом вспоминать.

На живописных берегах Черемшана

По многочисленным рассказам сверстников, Файзулла Туишев сделал свои первые шаги в селе Старая Тюгальбуга, расположенном на берегу того же Большого Черемшана. Село это находится по течению данной реки примерно на сорок километров выше города Мелекесс. Во времена рождения артиста село относилось к Ставропольскому уезду Самарской губернии. (Между тем часто встречаются ошибочные указания, что якобы Ф. Туишев «родился в Симбирской губернии». То есть многие наши современники границы бывшей Симбирской губернии приравнивают с современными границами Ульяновской области. Они не учитывают, вернее, не знают, что территория Симбирской губернии не располагалась восточнее реки Волги.)

А в тридцатых годах множество татарских сёл, расположенных южнее от границы Татарстана, входили в Куйбышевскую область. Это Старая Тюгальбуга, Средний и Старый Исантимеры, Эчкаюн, Абдреево, Алга, Тёплый Стан, Елховый Куст, Лабид, Старое Джураево и другие, находящиеся в одной зоне. В этих краях почти нет чисто русских деревень. А чувашские и мордовские расположены вперемежку между татарскими поселениями. А с марта 1943 года эти поселения передали в состав Новомалыклинского района Ульяновской области (кроме Тёплого Стана и Старого Джураева). Об этом подробно пишу потому, что в довоенных татарских газетах, издававшихся в городе Куйбышеве, тоже встречаются заметки, посвящённые знаменитому артисту-земляку Файзулле Туишеву, «прославившему Куйбышевскую область».

Мне, родившемуся в Старой Тюгальбуге, хорошо знакома детская биография артиста. Я сам лично видел его однажды в родном селе. В марте 1939 года гармонист два дня выступал в клубе родного села с большим концертом. Среди зрителей был и я. Мне шёл тогда седьмой годик. Не помню точно, в какой день состоялось это событие. Запомнил, что на стенах клуба висели большие, красочные плакаты, издалека привлекающие внимание. Там, среди различных цветов, были изображены счастливо улыбающиеся женщины. И были нарисованы цифры восемь во всю длину плакатов. Значит, тот концерт, проходивший в Старой Тюгальбуге два дня, возможно, был посвящён к мартовскому празднику. На сольный концерт земляка съехалось очень много народу и из соседних сёл и деревень. Помещение главной мечети села, недавно превращённой в клуб, и на второй день концерта был заполнен до отказа.

Мой отец в те годы работал в соседнем селе Средний Исантимер. Наша семья и товарищи отца по работе приехали в тот вечер в Старую Тюгальбугу на нескольких повозках. Но меня тогда они с собой не взяли. Отец отвёл меня к бабушке. А днём следующего дня этот концерт повторили. Мы с бабушкой пришли в клуб, видимо, чуть позже других. Вход был для всех свободный. В зале клуба мест для нас уже не было. С бабушкой мы поднялись на балкон, выступавший почти до середины зала бывшей мечети. Потеснившись, её там как-то усадили. А я пристроился с края балкона, приткнувшись к его перилам. Зато мне виден был весь зал, битком набитый взрослыми. У многих из них на коленях сидели дети. А за задними рядами скамеек, в большом пятачке без стульев, тоже толпились люди. И среди них я увидел мужчин и женщин в чувашском одеянии. Их полушубки и шали женщин отличались от одеяния наших односельчан. В таких же одеждах они часто приходили и в наш «сельмаг» из соседних сёл и деревень.

Люди увлечённо слушали игру Файзулла-ага. С двух сторон на сцене стояли два стола. На левом столе стояла горка гармошек. Произнося какие-то слова, он подходил к этому столу, брал в руки то большой баян, то голосистую тальянку, затем, сыграв на них, ставил их на стол в правой части сцены. А иногда подхватывал на обе руки по маленькой гармонике и играл на них, чуть-чуть встряхивая их вниз и вверх. Мне, мальчишке, очень запомнился именно этот трюк. Той же осенью на соседнем Салаванском базаре один дядька, держа за длинные ушки крольчат, встряхивал их так же, проговаривая: «Берите, берите! Смотрите-ка, какие они шустрые».

А люди в зале, подбадривая земляка, усердно хлопали в ладоши. Некоторые кричали: «Браво, Файзук! Браво!» А кое-кто, одобряя очередное выступление артиста, по деревенскому обычаю пронзительно свистел.

Конец ознакомительного фрагмента.