4. «Мы мёртвым глаза не закрыли…»
К вечеру 18 июля соединения 20-го стрелкового корпуса выходили на дальние подступы к Варшавскому шоссе восточнее Пропойска. На военном совете в штабе корпуса было решено прорываться сходу, не дожидаясь сосредоточения всех сил корпуса – на это ушли бы целые сутки.
По данным разведки, от Пропойска до Кричева располагались главные силы 10-й моторизованной и несколько отрядов танков 4-й танковой дивизий противника. По шоссе постоянно курсировали танки и бронетранспортеры, на обочинах стояли замаскированные орудия и пулеметы.
Вечером 18 июля, собрав командиров дивизий, генерал Еремин, медленно и тщательно выговаривая каждую фразу, сказал:
– Прорыв начнем завтра с рассветом. Учитывая, что противник не в состоянии занять позиции по всему шоссе, а, как установлено, сильные отряды держит только в отдельных пунктах, решил: прорываться будем по-брусиловски, не в одной точке, а в трех. Каждая дивизия на своем участке. В авангард ставлю дивизию Гришина, слева – дивизия Скугарева, справа – генерала Бирюзова. Прошу к карте.
Генерал показал участки прорыва каждой дивизии, густо отчертив их красным карандашом.
– В каждой дивизии иметь сильный авангард, который мог бы не только пробить коридор, но и расширить его по шоссе в обе стороны.
– Шоссе удерживать? – спросил полковник Гришин.
– Задача корпуса – выйти главными силами на Сож и удержать на шоссе коридор, чтобы по нему могли пройти другие части и тылы армии, – уточнил генерал Еремин, – Вам, Гришин, коридор удержать любой ценой. Назначаю вам в помощь и для контроля подполковника Цвика.
Подполковник Исаак Цвик, помощник заместителя командира корпуса по тылу, маленький, худой, с бледным усталым лицом, сидел на военном совете в сторонке, занятый своими думами. Боевым частям пробиться и уйти за Сож будет все-таки легче, а вот что делать ему со своими тылами и обозами… Услышав о своем назначении к Гришину, Цвик немного успокоился. Он знал, что его дивизия была в хорошем состоянии, да и сам полковник Гришин смотрелся солиднее других командиров дивизии. Цвик украдкой посмотрел на Гришина: «Красивый открытый лоб, плотно сжатые губы. Волевой, должно быть. Глаза – то мягкие, то колючие. Такой сделает все, как надо. Если он пройдет, то за ним и мы свои тылы вытащим…».
– Мальчик! Мальчик, иди-ка сюда!
Ваня Левков оглянулся – в кустах стоял военный в нашей форме.
– Ты из этой деревни?
– Да, скот вот загоняю.
– Подойди к нам.
Ваня, оглянувшись, подошел к кустам.
Стояли двое с кубиками на петлицах. Из-за кустов подошли еще трое, постарше, и с такими же почерневшими от солнца лицами.
– Немцы есть в деревне?
– Нет, но в лесу у шоссе их много, в засадах сидят.
– Сам видел?
– Видел, как они на деревья залезают. В танках их много сидит. Мы за ягодами ходили и видели.
– Давно они здесь? А в деревне точно нет?
– Да когда уж… Четырнадцатого ночью услышали сильный шум на шоссе, мы еще спали. Лязг такой страшный. Все утро. Отец сходил к шоссе – немцы едут! А у нас в деревне раненые жили, говорят, что не может быть, что немцы. Я сбегал к шоссе – машины на Кричев одна за другой, и все немецкие, в их касках были солдаты.
– Точно это было четырнадцатого под утро? Не спутал? – строго спросил один из военных.
– Точно, я запомнил. В деревне они не останавливались, а на другой день один немец приезжал на мотоцикле. Страшный такой, у нас все девчонки попрятались. А он воды набрал в колодце и уехал. По-русски немного говорил, сказал женщинам, чтобы мы не боялись немецких солдат, они пользуются французскими духами и кушают только курочек. Весь день тогда они по шоссе ехали, танки, машин много прошло. А вчера подъезжала из леса машина с нашими, спрашивали, свободна ли дорога на Александровку-вторую. Я им сказал, что тут кругом немцы, они и уехали обратно.
Ваня обратил внимание, что один из военных был со шпалой в петлице. Он немного разбирался в званиях, старший брат, капитан, служил на границе в Прибалтике.
Всхрапнула лошадь, на которой сидел командир со шпалой в петлице.
– А хутор Лукьяновку знаешь? Немцы там могут быть?
– Дорогу знаю. Там можно лесом обойти, место глухое… Дяденьки, я вот только коров соберу и мамке скажусь…
– Мы подождем. Да, мать позови.
Минут через десять к кустам подошли мальчик и женщина.
– Мамаша, нам бы надо вашего сына, дорогу показать.
Женщина опустила голову, теребя платок. Подумала немного, вздохнула.
– Не надолго бы только… Ваня, смотри…
– Поднимайте людей, – повернулся к одному из военных командир со шпалой в петлице.
Ваня Левков пошел впереди, изредка оглядываясь. Сквозь кусты и деревья он видел, как за ним вытягивалась колонна – редкий строй красноармейцев, повозки, несколько упряжек с орудиями.
– Ваня, а за шоссе сможешь нас провести к Сожу? – спросил военный со шпалой, когда они лесом прошли мимо заброшенного хутора.
– Смогу, наверное, только всем надо идти тихо.
Ваня примерно знал, где могут стоять засады немцев – все эти дни он с младшим братишкой ходил к шоссе, будто бы за ягодами.
Метров за двести перед шоссе, когда лес стал редеть, командир дал колонне знак остановиться.
– Ваня, возьми с собой двоих бойцов, сходите к шоссе, посмотрите по сторонам и назад.
– Я лучше один схожу. Их могут заметить, а я тихонечко.
Ваня прокрался к шоссе, внимательно посмотрел по сторонам и вперед на лес. Никаких признаков людей не было, даже посвистывали птички. На всякий случай он сбегал на ту сторону шоссе, дал круг и только тогда вернулся к колонне.
– Можно идти, товарищ командир.
Ваня провел колонну через шоссе низиной, самым надежным местом на этом участке трассы, дошел почти до Сожа.
– Ну, хватит, сынок, – остановил его командир со шпалой, – Дальше мы сами. Беги домой, – погладил по вихрам, – Большое тебе спасибо, Ваня, хороший ты хлопец. Что бы тебе подарить…
– Я же не за награду, товарищ командир, – обиделся Ваня.
– Возьми на память, – сказал командир, доставая из планшета красный с белыми полосками шарфик.
Ваня Левков побежал назад к шоссе, навстречу ему ехали повозки с ранеными и упряжки с орудиями, брели бойцы, не зная, что жизнью своей, по крайней мере, на ближайшие часы или дни, они обязаны этому пареньку.
Не добежав до шоссе метров пятидесяти, Ваня услышал, как слева, не далее как в полукилометре, вспыхнула густая стрельба. Он удачно перемахнул шоссе, стараясь бежать как можно быстрее – бой разгорался по всему шоссе, слышны были не только выстрелы, но и крики. И совсем недалеко от дома он чуть не наткнулся на двоих. В нашей форме. Один был с пулеметом, а второй держал ленту. Ваня уже хотел было окликнуть их, как пулемет заработал и пули – Ваня обмер – летели по выходившей на полянку группе наших же бойцов.
– Что вы делаете, это же наши!
Второй номер пулемета оглянулся на вскрик, и Ваня заметил под отворотом его выцветшей гимнастерки край чужой темно-зеленой формы.
– Немцы! Переодетые!
Гитлеровец несколько раз выстрелил из пистолета, но Ваня быстро скрылся в кустах.. Метров через двести-триста он чуть не налетел еще на одну группу. Пригляделся – наши.
– Дяденьки, там два немца переодетых в нашей форме с пулеметом!
– Где? Далеко отсюда? – спросил боец.
Ваня показал направление.
– А ну, беги домой, – перебил его другой красноармеец, – Мать, небось, с ума сходит! Как ты тут оказался?
Ваня побежал домой уже напрямик, с ужасом вспоминая, как над его головой свистели пули.
– Ну, Ванька, мать тебе сейчас и всыплет! – услышал он голос младшего брата, залезая в щель, вырытую возле дома.
19 июля около полудня капитан Шапошников, только что выслушавший доклад лейтенанта Шажка, ходившего в разведку, стоял на пригорке, поглядывая в бинокль на деревушку и лес, за которым метрах в пятистах и проходило Варшавское шоссе. Бойцы батальона капитана Леоненко, получившие разрешение отдохнуть, сидели и лежали группами на обочинах лесной пыльной дороги. Курить, разводить костры, ходить было категорически запрещено. Все лежали в траве под деревьями, поглядывая на палящее солнце, понимая, что на прорыв придется идти только с наступлением темноты.
Заметив легковой автомобиль, Шапошников подошел к дороге. В вышедшем из машины генерале он узнал командира корпуса генерала Еремина. Узнал, но с трудом. Ввалившиеся, покрасневшие глаза, на небритом запыленном лице печать смертельной усталости. Чувствовалось, что генерал давно не спал.
Шапошников, представившись, доложил, что выводит 2-й батальон на исходный рубеж для наступления.
– А где командир полка?
– Подтягивает третий батальон, левее метров семьсот.
– Тоже, нашел время… Операцию возлагаю на вас. Задача: пробить брешь, оседлать шоссе и занять оборону на том берегу Сожа. Выполните – молодец, не сумеете – расстреляю… – и вдруг спросил, уже без жести в голосе, устало: – Это вы мне докладывали утром тринадцатого данные разведки о танках?
– Да, – тихо ответил Шапошников.
– Вы были недалеки от истины, капитан, – генерал Еремин вздохнул, поморщился чему-то своему и пошел к машине.
«Почему он возложил операцию на меня? – недоумевал Шапошников. – Да еще через головы командиров полка и дивизии… Тем более что задачу на прорыв Гришин уже ставил Малинову. Почему такая фраза: «Тоже мне, нашел время…».
Вскоре подошел 3-й батальон капитана Горбунова, но командира полка с ним не было. Почувствовав по интонации генерала, что операцию надо готовить без промедления, Шапошников вызвал комбатов и поставил им задачи. Батальон майора Московского должен был выйти к шоссе на правом фланге и ударить вдоль него направо. На левом фланге должен был наступать батальон из полка Корниенко и тоже ударить вдоль шоссе, на запад. Батальоны Леоненко и Горбунова должны были наступать в центре и, миновав шоссе, выйти к Сожу.
– Степанцев! – окликнул Шапошников стоявшего неподалеку командира химвзвода полка. – Вам задача: вывести все спецподразделения полка за Сож. Забирайте хозяйство Татаринова – и за нами.
Когда Московский и Горбунов пошли в свои батальоны, к Шапошникову подошел капитан Леоненко.
– Товарищ начальник штаба, – устало и со злостью сказал он. – Ничего не воспринимаю, трое суток не спал.
Шапошников, посмотрев на Леоненко, понял, что тот едва стоит на ногах от усталости.
– Хорошо, я поведу батальон сам, – сказал он, хотя от постоянного недосыпания голова была, как тоже чугунная.
По данным лейтенанта Шажка, немцев на шоссе было немного, но в нескольких местах их все же обстреляли, а дважды он слышал шум двигателей танков. По шоссе медленно проезжали взад-вперед бронетранспортеры, не исключено, что были здесь и засады.
Под вечер в расположение второго батальона по пыльному проселку заехала легковая автомашина с немцами. Бойцы, находившиеся поблизости, от неожиданности открыли огонь. Водитель сразу же выскочил из-за руля с поднятыми руками. Оказалось, что убитый пассажир на заднем сиденье – полковник. Бойцы быстро обыскали водителя, высокого симпатичного блондина.
– Надо же, бабник какой… – сказал кто-то из бойцов, разглядывая пачку фотографий, взятых из кармана водителя.
На снимках с дарственными надписями, которые тут же пошли по кругу, были девушки из многих городов Европы и – вперемешку порнографические открытки.
– Кто знает по-немецки? – спросил какой-то боец.
– Я знаю немного, – предложил свои услуги переводчика сержант-связист Самойленко.
Но к немцу уже пробивался, бесцеремонно отталкивая плечом окруживших его любопытных красноармейцев, переводчик полка Иоффе. Фотографии вернули владельцу. Пленного повели по направлению к штабу полка.
Не прошло и получаса, как на место расположения батальона обрушился артиллерийский огонь. Снаряды рвались в верхушках деревьев и скоро весь лес здесь был заполнен дымом. Люди лежали, вжавшись в нагретые за день сосновые иголки, и думали, что это, наверное, месть за убитого немецкого полковника.
Дождавшись темноты, батальон Леоненко с капитаном Шапошниковым пошел на прорыв. Развернувшись в боевой порядок метров на пятьсот по фронту, только перед самым шоссе батальон наткнулся на небольшую группу автоматчиков. Когда роты дружно поднялись в атаку, ведя на ходу беглый огонь из винтовок, немцы разбежались по сторонам. К шоссе вышли спокойно. Справа и слева метрах в пятистах видны были бронетранспортеры за обочинами, а впереди – только лес.
Подав команду «Вперед!», Шапошников, а за ним и все роты батальона быстро перемахнули через шоссе. Несколько сот метров цепи, по тихо отдаваемым командам на ходу собираясь в колонны взводов и рот, шли молча, как вдруг лес осветила яркая вспышка и тут же раздался истошный крик.
– Что такое? – оглянулся капитан Шапошников.
Оказалось, что кто-то из бойцов наткнулся в темноте на дерево, уронил бутылку с горючей смесью, и она почему-то вспыхнула. Его предсмертный крик смолк через несколько секунд, вспышка огня тоже быстро погасла.
Убедившись, что противника вблизи нет, Шапошников, как это было обговорено заранее, приказал Леоненко развернуть батальон метрах в пятистах лицом к шоссе, а сам со своим штабом пошел лесом к Сожу.
Было тихо, лишь где-то справа на шоссе стрелял пулемет, но чувствовалось, что бьет он не прицельно. Шапошников шел быстрым шагом, изредка оглядываясь по сторонам, и когда минут через сорок лес неожиданно кончился, он, увидев ленту реки, кустарник за ней и огромное поле, поймал себя на мысли, что куда он посмотрит – там наши, немцев нет.
– Тюкаев, – позвал Шапошников своего помощника, – берите коня и скачите обратно. Найдите Горбунова, передайте – пусть идет следом за нами как можно скорее. Найдите полковника Малинова, доложите, что второй батальон перешел шоссе и развернулся, чтобы обеспечить переход остальных частей.
Глядя, как лейтенант Тюкаев садится на лошадь без седла и как его длинные ноги болтаются чуть не до земли, Шапошников подумал: «Удачно проскочили, просто не верится… Если там промедлят хотя бы час, будет гораздо хуже. Немцы нас, конечно, уже засекли и поняли, что прорывается крупная часть, теперь подтянут сюда силы. Тогда остальным придется прорываться действительно с боем».
За Сожем, когда рассвело, Шапошников встретил группу командиров и среди них своего однокашника по Рязанской пехотной школе подполковника Тер-Гаспаряна. Тот искренне обрадовался встрече, но у Шапошникова, хотя он тоже рад был встретить друга, настроения вспоминать прошлое не было.
– Кричев у немцев или наш? Могилев держится? – спросил Шапошников у Тер-Гаспаряна.
– Немцы в Кричеве два дня. Про Могилев не слышал, чтобы оставили. Знаю, что немцы уже в Смоленске.
– Да ты что?
– Я тоже не верил. А мы вот третий день Пропойск то возьмем, то опять сдадим.
– Ты в какой дивизии?
– Пятьдесят пятая мотострелковая. Хотя – давно уже просто стрелковая.
Шапошников услышал густую пулеметную и автоматную стрельбу в том месте, где должен был идти батальон майора Московского. Через несколько минут стрельба началась и на участке прорыва батальона полка Корниенко.
Еще на подходах к шоссе майор Московский вызвал командира приданной батареи старшего лейтенанта Похлебаева, своего адъютанта старшего лейтенанта Воробкина и политрука Андрианова, и, когда они подошли, устало опустился на траву.
– Как будем действовать? Задачу вы все знаете, – майор Московский сделал паузу и вдруг виновато сказал: – Что хотите со мной делайте, но командовать батальоном я сейчас не смогу. Устал смертельно, на ходу сплю… Брать сейчас на себя ответственность – значит подвергать риску всю операцию и жизнь сотен людей.
Политрук Андрианов, высокий, худой, с красными от бессонницы глазами, после минутного тягостного раздумья предложил:
– Может быть, временно выберем нового командира? – и поглядел на Похлебаева. Он знал, что в первом бою тот некоторое время командовал батальоном.
– Я согласен, – произнес лейтенант Воробкин, глядя на Похлебаева.
– Товарищ старший лейтенант, беритесь, – сказал Похлебаеву Андрианов.
Похлебаев посмотрел на отрешенно сидевшего майора Московского, провел руками по ремню, словно заправляясь, и ответил:
– Согласен. Но если вы мне доверяете, то и мои приказы выполнять беспрекословно. Бойцам об этом говорить не будем, и вообще – если выйдем, вспоминать об этом ни к чему. Сейчас надо послать разведку к шоссе. Товарищ майор, вам лучше быть с первой ротой.
Выслав разведку, отделение стрелков, и не дождавшись ее возвращения, Похлебаев отправил к шоссе вторую группу, политрука Андрианова со взводом. Чутко прислушиваясь к звукам, он так и не услышал стрельбы с направления, куда ушла вторая группа. Стреляли, но редко и где-то левее. Прождав еще полчаса и разозлившись, что обе группы наверняка уже перемахнули шоссе, а возвращаться боятся, Похлебаев приказал ротным разворачивать свои взводы в боевой порядок, а батарею направил к шоссе по узкой просеке.
Метров триста батальон, стараясь ступать тихо, прошел спокойно, но когда деревья впереди поредели, и до шоссе оставалось метров двадцать – им навстречу защелкали выстрелы. Цепи, открыв недружный огонь из винтовок, залегли.
– «Кукушки»! Воробкин, видите? – ложась и дергая его за рукав, сказал Похлебаев, – Вон на дереве сидит, подлец.
– У нас же счетверенная установка есть!
– Ну-ка давай ее сюда, пусть прочешет!
Минут через пять в беспорядочный треск винтовок уверенно вплелся густой перестук счетверенной зенитной установки.
Похлебаев, чувствуя мстительное удовлетворение, что с верхушек сосен летят во все стороны не только щепки – он видел, как упали четыре трупа, выбрал момент после того, как пулемет прочесал сосны по второму заходу, и громко крикнул:
– Первая рота – вперед!
Несколько десятков бойцов плотной массой быстро перебежали шоссе.
Стрельба с деревьев прекратилась, Похлебаев хотел отдать приказ на бросок второй роте, как вдруг услышал шум мотоциклов на шоссе. Теперь перебегать было опасно, тем более что от шоссе лес здесь стоял довольно далеко, метрах в ста.
– Мотоциклы! Десятка два! – крикнули от шоссе.
– Пулеметы – на обочину! – дал команду Похлебаев.
Через пару минут, точно споткнувшись обо что-то, три мотоцикла летели, кто вправо, кто влево от дороги на обочины, остальные, частью развернувшись, открыли огонь наугад.
Похлебаев решил было, что бой с мотоциклистами займет не более нескольких минут, но гитлеровцы, спешившись и быстро организовавшись, открыли такой плотный и точный пулеметный и автоматный огонь, что о броске через шоссе не могло быть и речи.
Похлебаев послал один взвод вдоль шоссе, чтобы зайти немцам с фланга, с той стороны дороги тоже стали активнее вести огонь, но и гитлеровцы, не жалея патронов, прижимали стрелков к земле.
Время шло, стрельба, если и стихала на минуту-другую, потом опять вспыхивала с новой силой. Похлебаев уже прикидывал, как бы поставить против мотоциклистов орудия его батареи. – «Два часа возимся», – удивился он, взглянув на часы. Бой явно затягивался, нужно было принимать какое-то решение.
От немцев в стрельбу вплелись очереди крупнокалиберных пулеметов, потом гулко ударили танковые пушки.
– Три танка подошли, товарищ старший лейтенант, – крикнул Похлебаеву подбежавший лейтенант Воробкин.
– Марычев! Давай свое орудие на прямую наводку к обочине! – крикнул Похлебаев и подумал: «На тебя вся надежда. Если хотя бы один танк подожжем, то, может быть, и мотоциклисты смоются».
Георгий Похлебаев, видя, как с десяток артиллеристов бегом выкатили и развернули орудие, как опускается ствол и одновременно заряжающий загоняет снаряд, и, понимая, что быстрее, чем они это делают, делать уже невозможно, все же мысленно подгонял: «Быстрее… Быстрее…».
Наконец, первый снаряд полетел в танк. Второй, третий. – «Торопишься!», – хотел крикнуть Георгий, но от четвертого снаряда передний танк быстро окутался дымом, через секунду-две левее орудия разорвался снаряд и Похлебаев увидел, как упал на спину со снарядом в руках кто-то из расчета. Еще через мгновение вспыхнул второй танк, а уже через минуту, не больше, как-то разом стихли автоматные очереди, а третий танк, круто развернувшись, укатил в сторону Кричева.
«Если сейчас не поднимемся, то целый день пролежим», – подумал Похлебаев и, набрав в легкие воздуха, громко и уверенно крикнул:
– Батальон! Вперед! Вперед! – и видя, как из-под деревьев со всех сторон поднимаются и бегут бойцы, поднялся и сам.
Пропустив последнюю упряжку с орудием, которая пронеслась, как сумасшедшая, он в три прыжка последним из батальона перескочил шоссе.
Через триста метров, когда бойцы разобрались по взводам и отдышались, Похлебаев дал команду «Стой!».
Посчитав своих людей, ротные доложили майору Московскому, а тот сказал Похлебаеву, что убитых в батальоне всего пятеро, но раненых около пятидесяти.
«Будем считать, что еще раз повезло», – устало подумал Похлебаев.
На берегу Сожа большая группа саперов рубила лес на переправу. Человек тридцать подносили бревна, а остальные, перекинув через реку стальной трос, перетаскивали по дну орудия.
Из леса к реке подходили все новые группы запыхавшихся бойцов, многие, не раздеваясь, бросались в воду и плыли на тот берег.
Шапошников и Васильчиков, отвечавшие за порядок на переправе, громче, чем обычно, подавали команды растерявшимся после прорыва группам, то и дело подходили от одной к другой, что-то объясняли, кого-то торопили, кого-то осаживали – из-за шоссе с каждой минутой нарастал поток людей и техники.
Политрук саперной роты 771-го полка Сергей Моисеев, высокий, худой, с охрипшим голосом, подгонял своих саперов, которые и без того валились с ног:
– Ребята! Давай скорее, мост нужен срочно!
Надо было придумать, как и чем забивать сваи для моста, но в суматохе ничего не приходило в голову. Пока орудия перетаскивали по дну тросами, но как быть, когда соберутся автомашины? А они уже выскакивали из леса одна за другой на бешеной скорости, резко тормозили у самой воды, шофера выскакивали из машин и, сломя голову, бежали к реке.
– Куда вы? Стойте! Стойте! – услышал Шапошников пронзительный женский крик. Это была Аня, машинистка штаба полка.
Девушка бегала вдоль берега, громко кричала, стыдила шоферов, которые, бросив свои машины, переплывали Сож.
«Надо же, возвращаются, – удивился Шапошников. – Вот так девчонка!». А через несколько минут, бросив взгляд в сторону сгрудившихся левее переправы машин, Шапошников увидел, что они колонной выстраиваются к переправе, а Аня что-то докладывает группе командиров-артиллеристов, которые руководили перетаскиванием орудий тросами.
К Шапошникову подошел лейтенант Степанцев:
– Все спецподразделения полка переправлены, товарищ капитан. Только кухню утопили.
– Кухню… Мы вот машину с документами полка никак не вытащим, – с досадой сказал Шапошников.
Лейтенанту Степанцеву, хотя с ним и был большой обоз, удалось проскочить шоссе едва ли не удачней всех. Получив от Шапошникова приказ на прорыв, Степанцев, пока выстраивал и подтягивал обоз, а набралось несколько десятков подвод и не менее двухсот человек, потерял брешь, в которую проскочил батальон Леоненко. На подходах к шоссе Степанцеву попался бешено мчавшийся навстречу грузовик с незнакомым капитаном на подножке: – «Куда? Там немцы!». Почти следом за машиной показался немецкий броневик, встал и начал неторопливо и густо поливать свинцом все, что видел перед собой. Повозки шарахнулись, прячась за кустами, замерли, люди минут тридцать пролежали, не поднимая головы. Когда броневик, наконец, уехал, Степанцев снова построил свою колонну, прислушался, где на шоссе стрельба стояла пореже, и дал команду двигаться туда.
Подобравшись по-пластунски к обочине, он, посмотрев направо и налево – ни немцев, ни их танков не было видно, – махнул рукой первому ездовому. Повозки одна за другой с грохотом перескочили через шоссе, рядом с ними торопливо, озираясь по сторонам, перебегали бойцы.
Степанцев догнал голову колонны, когда она углубилась в лес. Скоро он, немало удивившись, встретил в лесу старика.
– Дедушка! Как лучше выйти к Сожу? – спросил его Степанцев. – Выручай!
Старик, встрепенувшись и весь как-то собравшись, бодро сказал:
– А давайте провожу! Там ваши переправляются, я покажу.
И старик, назвавшись Степанцеву дедом Прокопом, без всяких происшествий, лесом, выбирая, где погуще, вывел всю их колонну прямо к переправе за каких-то полчаса.
– Ну, дедушка, спасибо! Век вас не забудем, – пожал ему Степанцев руку на прощанье.
Часам к четырем дня после новой яростной вспышки стрельбы поток людей, автомашин и повозок снова усилился, и капитан Шапошников, узнав в подъехавшей «эмке» Гришина, Канцедала, Яманова и Смолина, быстро пошел к машине.
Полковник Гришин вышел из машины, махнул шоферу, чтобы ехал к переправе и пошел навстречу Шапошникову.
– Как тут дела? – здороваясь за руку, спросил Гришин.
– Переправились два батальона нашего полка, а Леоненко оставил на подступах к шоссе с нашей стороны, как было приказано.
– Не видел я их, – удивленно бросил Гришин.
– Левее переправился батальон 409-го полка, – продолжал доклад Шапошников, – сейчас переправляем батарею артполка Смолина.
– Где у тебя замполит?
– На той стороне Сожа, проверяет оборону в батальоне Горбунова.
– А Малинов где? – спросил Гришин.
– Полковник Малинов на той стороне шоссе, выводит тыловые подразделения. Я послал за ним лейтенанта Тюкаева, – ответил Шапошников, стараясь говорить увереннее.
На самом деле все тыловые подразделения полка вышли и за шоссе могли остаться только мелкие группы полка, которые по каким-то причинам отстали или заблудились. Сказать прямо, что он не знает, где сейчас полковник Малинов и чем он занимается, Шапошников не мог – боялся подвести своего командира.
– Назначаю временно командиром полка, – неожиданно сказал полковник Гришин и, глядя на переправу и на плывущих по реке бойцов и лошадей, спросил: – Кто придумал тросами перетаскивать орудия?
– Политрук саперной роты Моисеев организовал.
– А почему мост бросили строить?
– Сваи забить не смогли. Течение сильное. Да и нечем забивать. А вы как прошли шоссе, товарищ полковник, все нормально?
– «Прошли», пролетели! Выкатили орудия на шоссе, как дали по сторонам… Трофим Григорьевич, – позвал Гришин полковника Смолина, – как тому лейтенанту фамилия, что три танка подбил?
– Лебедев, Иван Тихонович.
– Вот он все и сделал. Сначала подавил минометную батарею, а потом, когда остался один из расчета, сумел поджечь три танка. Смолин! – снова повернулся к нему Гришин. – Не забудь на него наградной лист написать. Я буду в Христофоровке. Как только батальон связи Лукьянюка выйдет – немедленно его ко мне, – сказал он Шапошникову, – а пока связь ко мне пусть твои протащат. Кто там у тебя, Денисенко, кажется?
– Не хватит провода, товарищ полковник, – ответил Шапошников, – далеко.
Гришин ушел на переправу, а Шапошников, глядя на толпившихся там людей, упряжки с орудиями и автомашины, задумался: «Что же, в самом деле, случилось с Малиновым? И Тюкаев что-то долго не возвращается…».
Лейтенант Вениамин Тюкаев, посланный Шапошниковым разыскать полковника Малинова, выломал сосновый сук вместо уздечки и уверенно забрался на обозную лошадь без седла.
Тюкаев спокойно переплыл на лошади Сож, не встретив ни одной живой души, проехал сосновый лес и уже увидел за деревьями ленту шоссе, как вдруг услышал сзади:
– Рус! Иди сюда!
Один из троих немцев, в полный рост стоявших под соснами, призывно и весело махнул к себе рукой.
Тюкаев, будто его ошпарили кипятком, ткнул суком в бок лошади и она тут же рванулась вскачь. Сзади хлестнули автоматные очереди и лошадь, словно споткнувшись, полетела наземь. Тюкаев через ее голову упал на середину шоссе, быстро скатился в кювет и, не глядя под ноги, побежал через кусты. На шаг он перешел через несколько минут, когда заметил справа наше орудие и группу бойцов.
Полковника Малинова ему удалось найти довольно быстро. Тюкаев доложил, что 2-й батальон перешел шоссе и занял оборону, где ему было указано. Малинов дал ему свою «эмку», Тюкаев быстро съездил в батальоны Московского и Горбунова, уточнил задачи на прорыв и вернулся.
– От машины никуда не уходить, я скоро вернусь, – приказал ему Малинов и куда-то ушел.
Незаметно наступила ночь и в расположении частей, которые еще не перешли шоссе – в артполку майора Малыха – вспыхнула беспорядочная стрельба: действовали немецкие диверсанты.
Лейтенант Тюкаев до рассвета ждал своего командира полка, как ему и было приказано, а когда стало совсем светло, они с адъютантом командира все же решили ехать его искать. Через несколько сот метров их машину обстреляли. Тюкаев, адъютант и водитель едва успели выскочить, и убежали в лес.
У Александровки – 1-й Тюкаев снова встретил полковника Малинова. Он был хмурым, на лице – печать бессонной ночи.
– Где машина, Тюкаев?
– Немцы сожгли, товарищ полковник.
– Почему не оставались на месте, как я приказал?
– Вы же впереди, а мне кого ждать, немцев? – с обидой ответил Тюкаев, – Мне с вами, товарищ полковник? – спросил он, видя, что Малинов садится в броневик.
– Мне самому тесно, – со злостью ответил он, захлопывая дверь.
Броневик медленно поехал по направлению к шоссе, а Тюкаев и адъютант, молоденький младший лейтенант, который тоже не получил никаких приказаний, постояв немного, пошли к группе командиров, которые, собираясь перекусить, расположились под соснами.
Встретив среди них знакомых – капитана Лукина, начальника штаба 409-го полка, лейтенанта Терещенко с батареей и лейтенанта Агарышева с парой похлебаевских орудий – Тюкаев решил держаться с ними.
Минут через пятнадцать на них пошли в атаку немцы – пехота с несколькими танками, машин пять-шесть. Танки быстро загорелись, подбитые батареей Терещенко, и, воспользовавшись этим, капитан Лукин поднял людей в контратаку. Все быстро побежали к шоссе.
Тюкаев осколком мины был легко ранен в ногу, но продолжал бежать, не обращая внимания на боль. Сзади загорелся лес, начали рваться оставленные в машинах боеприпасы, колонна которых стояла на просеке. Пожар, раздуваемый ветром, охватил, казалось, весь лес.
Тюкаев, задыхаясь, бежал вслед за упряжками с орудиями батареи Терещенко, пока, совсем не обессиленный, не упал перед самым шоссе. Мимо проносились повозки, пробегали люди, беспорядочно стреляя по сторонам.
К месту прорыва подошли еще несколько немецких танков. Они щедро поливали свинцом людей, большими группами выбегавших из горящего леса.
К реке Тюкаев вышел часа через два. Там он, удивившись и обрадовавшись, встретил Терещенко, который руководил переправой своих орудий.
– Вышел? – спокойно спросил он Тюкаева. – А я видел, как недалеко от тебя мина разорвалась. Думал – конец тебе.
– Я сгоряча и не почувствовал, что ранен. А тут что-то в сапогах хлюпает…
– Мы с Ивановым как шоссе перемахнули на конях – на танк напоролись. Бил он с просеки, как нас не задел – не знаю. Кони, молодцы, вынесли. Ни одного орудия не потеряли.
– Если бы не ты, Борис, всем бы нам крышка, – сказал Тюкаев. – Как ты ухитрился те танки так лихо подбить?
– Так сзади нас гаубицы стояли, полка Малыха, стреляли по шоссе. Немцы весь огонь на них перенесли, тут мы свои сорокапяточки подкатили и – в упор, из-за деревьев. А видел, как Агарышев целую роту пьяных немцев накрыл шрапнелью? Вот он на самом деле и спас нас: пехота опаснее. В упор почти шли – на пушки в контратаку! С десяток спаслось, не больше.
– А я сам бы и не вышел ни за что, – устало перебил его Тюкаев, – Когда вы проскочили, дождался, как танки уйдут на заправку, потом и побрели, человек двадцать нас было. У поля с гречихой на автоматчиков напоролись, тут я совсем идти не могу, ладно хоть Кадушин, взводный из батальона связи, помог…
За Сожем Тюкаев нашел Шапошникова, кратко доложил ему о всех своих действиях и узнал, что через шоссе пробились все три батальона их полка, обе артбатареи и обоз.
– Молодец, к ордену Красного Знамени представление подготовлю, за обеспечение вывода полка из окружения, – сказал Шапошников Тюкаеву и отправил его отдыхать. [1]
А полковника Малинова все еще не было. Из-за шоссе то и дело прорывались мелкие группы отставших бойцов, но полковника Малинова не было и с ними. Две группы разведчиков, посланные Шапошниковым для его розыска, вернулись ни с чем.
497-й гаубичный артполк майора Ильи Малыха на подступы к Варшавскому шоссе вышел в полном составе. Вся матчасть была еще цела, но за полком тянулся большой обоз с ранеными. Посоветовавшись со своим замполитом старшим политруком Николаем Ивановым, Малых решил часть раненых – тяжелых, нетранспортабельных, а таких набралось 130 человек, – оставить в одной из лесных деревушек на попечение местных жителей. Рисковать их жизнями он не имел права, да и обоз с ранеными сковывал полк.
С ранеными остались фельдшер Гоев и санинструктор Маличев. Остались, не зная, что их ждет, и не представляя, что они будут делать с таким количеством раненых…
Сам майор Малых накануне тоже был ранен. В ногу, осколком бомбы. К счастью, легко, но вне машины передвигаться мог только на костылях, которые, к его удивлению, оказались в санчасти – везли их из самого Мурома. Малых знал, что прорыв через шоссе будет 19-го, но весь день 18 июля он не имел связи со штабом дивизии. Полку нужна была конкретная задача, а ее не было.
Полк развернулся в боевые порядки примерно в 3—4 километрах севернее шоссе и как магнит, во всяком случае, больше, чем пехота, притягивал на себя внимание противника. То и дело расположение полка бомбила гитлеровская авиация, несколько раз обстреливала артиллерия, а просачивающиеся автоматчики беспокоящий огонь вели со всех сторон.
Майор Малых нервничал. На КП полка собрались командиры дивизионов, начальники их штабов, ждали приказаний. А он не знал, что сказать своим подчиненным. Разведчики были посланы во все стороны – надо было установить связь с соседями, штабом дивизии, но шло время, а ни одна из групп не возвращалась.
– Когда я буду знать обстановку? – с трудом сдерживая гнев, спросил Малых своего помощника по разведке старшего лейтенанта Сонина. – Сколько можно ждать? Плохо работаете! Я не могу принять решения, не зная обстановки и не имея связи! Немедленно лично поезжайте куда хотите, и чтобы через два часа я знал, какую задачу должен выполнять полк.
Старший лейтенант Михаил Житковский, начальник штаба дивизиона, невольно подумал, что таким бледным и растерянным он своего командира еще не видел, и не слышал, чтобы тот говорил когда-нибудь таким тоном. «Значит, дело совсем плохо», – решил Житковский. Он догадывался, что вскоре им придется пережить что-то гораздо более страшное, чем то, что было до сих пор. Вся атмосфера на КП была какой-то тягостной. Он вообще впервые слышал, чтобы их командир не знал, что делать. И понимал его: полк постепенно выбивает авиация и артиллерия, а задачи нет, куда им вести огонь – неизвестно. Не в белый же свет, все-таки гаубицы. Двигаться, стоять и ждать ли – ничего не известно. Снарядов еще много, но горючего почти не было, а без него полк просто мишень для авиации.
Старший лейтенант Сонин через два часа не вернулся. Прибежавший боец, который ездил с ним, рассказал, что машина напоролась на засаду, водитель убит, а сам Сонин ранен и, наверное, попал в плен. Спасти его или помочь Сонину отбиться боец не сумел: немцев было много.
Только в первой половине дня 19 июля посыльный майора Малыха наконец-то разыскал штаб корпуса. Письменное распоряжение командира корпуса посыльный в полк доставил без приключений.
«Дать огневой налет по участку шоссе южнее Александровка 1-я, – читал майор Малых, – где скапливаются пехота и танки противника, не менее 700 снарядов. После огневого налета взорвать материальную часть и автомашины и выходить из окружения в пешем строю по маршруту корпуса, форсировать реку Сож и на противоположном берегу реки разыскать свою дивизию».
Майор Малых задумался. Теперь вроде бы хоть что-то стало ясно. Но израсходовать сразу семьсот снарядов! Тогда у него на орудие останется не более пяти-шести. И как это – уничтожить матчасть! Своими руками гробить полк? Это невозможно. Надо постараться вывезти орудия, или, по крайней мере, спрятать в лесу.
Около двух часов с небольшими перерывами полк вел огонь по заданному участку шоссе, обеспечивая прорыв частей дивизии и корпуса. Когда почти все снаряды были израсходованы, майор Малых приказал командирам дивизионам Прошкину и Гусеву снять замки с орудий и надежно укрыть их в лесу, а дивизиону капитана Найды – быть в готовности к переходу шоссе с материальной частью: у него горючего для тракторов и автомашин было побольше. «Вполне компромиссное решение, – подумал майор Малых, вспоминая приказ командира корпуса, – но где же наши из дивизии, где Гришин? Третий день не вижу и никакой связи с ним…».
Стрельба вдоль шоссе шла около двух часов и майор Малых все больше беспокоился: пройдет ли его разведка через шоссе, выполнит ли задание – найти за Сожем командира дивизии. «Если даже и найдут брешь, то где гарантия, что немцы ее не закроют, пока мы подтягивается к шоссе, – беспокоился Малых, – да и вернутся ли разведчики вообще…».
От усталости и напряжения майор Малых задремал, сидя под деревом. Третья ночь без сна, голова раскалывалась от боли, сознание не воспринимало ни отдельных выстрелов, ни разрывов снарядов и мин, то и дело залетавших в расположение полка. Даже боли от раны Малых уже не чувствовал или привык к ней, поэтому, когда его разбудили и он увидел перед собой младшего лейтенанта Смяткина и сержантов Аленина и Кострикова, которых посылали в разведку за Сож, то подумал, что они ему снятся.
– Командир дивизии полковник Гришин приказал… – слушал Малых доклад Смяткина.
– Вы его видели? Где? – перебил его Малых.
– За Сожем, товарищ майор. Приказал, что если горючего добыть не представляется возможным, то подорвать материальную часть, а личный состав вывести в расположение дивизии с форсированием реки Сож на подручных средствах. Сказал, что лично будет нас встречать, указал место и время.
– Ну, ребята, – с облегчением сказал майор Малых, – вы не представляете, что вы сделали для полка. Проход разведали? Как вы вообще прошли? Полк пройдет?
– Пройти можно, если пойдем дружно и в темноте, – уверенно ответил младший лейтенант Смяткин. – Там, где мы шли, видели всего два танка и бронетранспортер, а пехоты не было совсем. Полк пройдет.
– Николай Константинович, – Малых повернулся к своему замполиту Иванову, который еще не знал, что он с 16 июля не замполит, а комиссар полка, – Поднимайте людей. Через час – готовность к движению. Командиров дивизионов ко мне.
В ночь на 21 июля полк майора Малыха перешел шоссе и вышел к Сожу в месте, указанном полковником Гришиным. Дивизион капитана Найды вывез семь орудий, все, что были перед прорывом, другие два дивизиона оставили свою матчасть в лесу за шоссе, надежно ее замаскировав.
Переход через шоссе прошел вполне благополучно. Немцы вели по колонне только редкий и неприцельный минометный огонь да то и дело прочесывали обочины шоссе густыми трассирующими очередями, которые, как светлячки, медленно гасли в лесу.
Утром 19 июля на подходах к Александровке 1-й колонна автомашин батальона связи капитана Федора Лукьянюка оказалась разрезанной надвое. Забарахлил мотор в машине начальника штаба батальона лейтенанта Волкова и, пока его смотрели, головная часть колонны скрылась из виду. После ремонта этой машины остальная часть батальона, выехав на развилок проселочных дорог, повернула в глубь леса и вскоре оказалась у деревни, где скопилось большое количество людей, лошадей и техники.
С лесной высотки по этому скоплению редкий, но убийственный огонь вела минометная батарея немцев. Кто-то из командиров послал на высотку пехотную роту, а когда наши бойцы вернулись, рассказывая, что минометчиков перекололи штыками, лейтенант Волков приказал колонне уйти в редкий сосновый лесок за деревней, а сам пошел искать комбата, чтобы уточнить маршрут движения.
Радиотехник батальона лейтенант Андрей Червов, высокий, с тонкими чертами лица симпатичный парень, воспользовавшись остановкой, решил заняться ремонтом двух радиостанций. Обычно возиться с радиодеталями он мог часами, но от жары и бессонной ночи Андрей быстро задремал. Он очнулся от близких разрывов, быстро выскочил из машины и в три прыжка оказался в ближайшей наскоро вырытой щели. Там уже сидели несколько человек, и он с трудом втиснулся между ними. Из густого ельника методично, снаряд за снарядом, стрелял легкий танк, совершенно не обращая внимания на все учащавшиеся винтовочные выстрелы в ответ.
Андрей Червов, видя вокруг убитых, не успевших вовремя спрятаться, и слыша стоны раненых, чувствовал, как постепенно страх сменяется ожесточением. Услышав команду старшего лейтенанта Афонина, командира штабной роты, он вместе со всеми выскочил из щели и бросился к дороге. Длинный веер пуль заставил всех залечь. Андрей, чувствуя у себя на лице муравьев, но боясь пошевелиться, все плотнее вжимался в землю, ощущая, как в нескольких метрах впереди в землю вонзаются пулеметные очереди.
Во время паузы Андрей ползком вернулся в щель. Тишина стояла минуту, слышно было только, как кто-то стонал. Потом Андрей увидел, как из сосняка поднялся немец и махнул рукой: «Рус! Сдавайс!». Он согнулся в пояс от чьей-то меткой пули.
В танке снова заработал пулемет. Сзади послышался шум мотора, Червов оглянулся – ехали два наших броневика. Подойдя к танку метров на двести, они повернули назад, не сделав ни одного выстрела. Немец из танка продолжал стрелять.
Лейтенант Червов заметил, как в полуторку, стоявшую на другой стороне дороги, залез немец, попытался завести мотор, но через минуту вывалился из кабины – стреляли по нему сразу человек десять.
Часа через два, когда у немцев кончился боезапас, танк уполз. В сосняке вставали с земли, не глядя друг другу в глаза: было стыдно, что один танк, издеваясь, держал под обстрелом и заставил лежать не одну сотню людей.
– Заводи! – услышал Червов команду начальника штаба батальона.
Заработали двигатели нескольких десятков автомашин, и гарь бензина быстро перебила запахи леса и пороха.
– Червов! – услышал Андрей. – Берите двоих бойцов, любую повозку, соберите раненых и догоняйте машины. Мы больше ждать не можем, каждая минута на счету.
Пока Андрей с двумя бойцами грузили раненых на повозку, а их пришлось собирать по кустам и щелям, машины уехали далеко, и все попытки догнать их оказались тщетными. В повозке же было восемь человек раненых, и что с ними делать – Червов не знал.
Конец ознакомительного фрагмента.