Откуда я взялся
Вы, конечно, как люди шибко грамотные и начитанные, сразу можете сказать, откуда я взялся. Наверное, оттуда же, откуда и вы. Но вас всех зовут Коля, Петя, Маша, а меня зовут Второй. Так и в паспорте записано. Паспорт, когда выдавали, то все допытывались, а кто же Первый? Один начальник, в погонах, шибко умный, иначе бы он начальником не был, сказал:
– Первый был товарищ Ленин, а вам, товарищ Второй, надо бы быть немного поскромнее, и именем своим везде не козырять, где попало, чтобы не наводить тень на плетень товарища Первого, значит.
И что-то мне так обидно стало, а почему я не Первый.
Долго я мучался с этим вопросом. На военной кафедре все смеялись, когда подавали команду: «На первый-Второй – рассчитайсь!» Все получаются первые, а я один – Второй. Но мне это уже было легче, так как и в школе все также смеялись над моим именем. Учитель так задумчиво говорит: «Первым у нас пойдет отвечать…», а весь класс кричит: «Татьяна Николаевна, а Вы сразу Второго вызывайте». Вот так, со смехом, с шутками и прибаутками я закончил школу. А так как внимания мне уделялось больше, чем остальным ученикам, то и учился я намного лучше, чем они.
Вот и подумай, пожалуйста, что здесь плохо, и что здесь хорошо. Голову сломать можно, если шибко сильно и сильно много думать будешь. Один китаец говорил, что когда человек думает, то у него мозги друг о друга стучат, мысли высекают. Однако, дурак этот китаец, малограмотный, нам в институте преподавали, что мыслительный процесс идет совершенно по-другому. Почеши себя за грудь, и мысли твои потекут в совершенно другом направлении, как если бы, например, ты почесал левую ногу. Человек или животное сначала получают какое-то раздражение, а оно по нейронам, нервным волокнам, значит, подается в мозг, а уж мозг начинает думать, кто и кого за грудь почесал, и зачем.
Но и не в этом дело. Имя мое мне дал отец. Рановато он ушел к верхним людям, кита ловили, а кит хвостом байдару перевернул, а у отца, говорят, шибко хороший американский винчестер был, вот он за ним и нырнул. Да я бы ему другой винчестер сейчас купил, а ему тот шибко нравился. А кроме него никто не говорит, почему меня Второй зовут. Как воды огненной в рот набрали – пить не пьют, и говорить не говорят, а по глазам вижу, что знают, а меня обижать не хотят.
Пошел я к шаманке. Старая, однако, шаманка, еще деда моего помнит. Бойкая старушка. Приезжал тут один начальник, говорит:
– Давай-ка, старая, постучи мне в бубен, удачу мне на выборах накликай.
А у нее с утра голова болит, и язык шершавый, никакая вода, кроме огненной, отмочить его не сможет. А этот, вместо того, чтобы сесть с ней, потолковать, по стаканчику выпить, может, у нас тогда другой бы начальник был, сразу про бубен начал толковать. Вот она ему и сказанула:
– Я тебе сейчас так в бубен настучу, что вылетишь отсюда со всеми шмотками.
И ведь не выиграл он выборы. Денег у него не хватило, чтобы всех нас проагитировать. Нас немного, а живем в разных местах, без вертолета не найдешь, а вертолет это тебе не такси в городе. Другой, с большими деньгами, эти выборы выиграл, причем выигрывал там, у вас, в Москве.
Ну, а я к шаманке с полным нашим уважением. Поставил бутылку, нарезал копальгын, положил колобки. Да у любого слюни потекут, когда кушанье такое увидит. Шаманка тоже человек, Давай, говорит, мы сейчас это быстренько попробуем, а потом я послушаю, какое у тебя дело ко мне.
Ну, пока она бутылку открывать будет, то я, если хотите, расскажу вам, что такое копальгын и колобки. Если вам это не интересно, то этот абзац пропустите, ничего не потеряете.
Я вам точно сказал, что тот абзац можно пропустить, ничего в нем такого нет. Так вот, копальгын это сырое моржовое мясо. Мы его режем крупными кусками, заворачиваем в шкуру того же моржа и закапываем в землю. Вы капусту квасите, а мы вот также мясо квасим. По-научному, это называется аутолиз, самопереваривание, а вырабатывающиеся ферменты мясо квасят, причем без всякой соли. В этом мясе есть все витамины и микроэлементы, которые позволяют нам выживать в нашей неласковой к нам жизни. Получается, как ваша буженина, только намного вкуснее.
Колобки делаются из корней сараны, вареного мяса олешек и жира. Сарану вы, наверное, знаете. Южнее нас растут цветы такие красивые, красные и желтые, саранки называются. Саранку понюхаешь, нос обязательно в пыльце запачкаешь, пыльцу в другое место перенесешь, другие цветки опылишь, условия трудные, поэтому и цветы красивые, внимание к себе привлекают, пыльцу сами отдают. У цветов этих в земле большие луковицы. Так вот, эти корни луковицы перетираются, к ним добавляется рубленое вареное мясо олешек и жир. Из этого катаются колобки. Вкусные, что ваши рафаэллы.
Пока я вам рассказывал, шаманка уже копальгын порезала, бутылку открыла, огненную воду в чашки налила и на меня смотрит: мужчина должен слово говорить.
Как человек культурный, я ей сначала здоровья пожелал, раз она нас от духов злых спасает, то пусть спасает и дальше. Выпили и закусили. Как русские говорят, между первой и второй перерывчик небольшой, я еще водочки плеснул. Выпили – закусили. Только что шаманка была ведьма ведьмой, а сейчас, смотри ж ты, в женщину превращаться стала. Вот что водка с людьми делает. Ну, по-русски, так по-русски – между второй и третьей пуля не успеет пролететь, выпили и по третьей. И тут я сразу бутылку в сторону, а там еще чуть ли не половина бутылки огненной воды. И закуска есть, а пока она на мои вопросы не ответит, то не видать ей ни капли огненной воды, а организму-то еще надо.
– Ладно, – говорит шаманка, – задавай свои вопросы.
А вопрос-то у меня один, почему я Второй.
Задумалась, однако, шаманка. Видать, тайна тут большая скрыта. С духами, видать, советуется.
– Ладно, – говорит, – обещай, что никого ругать не будешь и забудешь все, что я тебе скажу.
Тут я задумался. Ишь ты, как хитро она все повернула. Она мне все расскажет, а я никому рассказать не смогу. Всего на полшага тайна сдвинется и во мне должна умирать. А для чего такая тайна, если ее никто знать не может. Это уже не тайна, а заговор какой-то, и все против меня.
– Ах так, – говорю, – да я сейчас эти полбутылки огненной воды сам выпью, закусывать не буду, возьму твой бубен и буду вызывать дух своего отца, пусть приходит и все рассказывает, и про тебя тоже.
Смотрю, испугалась шаманка моей решимости.
– Ладно, – говорит, – наливай еще и слушай.
– Шибко мы с твоим отцом дружили. У него кроме меня и твоей матери, еще пять подруг было, и все они хорошо отзываются о нем. Как он приходит, ничего сладкого не надо, так хорошо было. Задумал он, чтобы дети его были как русские, на них похожи, и чтобы никто над ними не смеялся. Как, – говорит, – ты думаешь, можно это сделать или нет? Какой его дух на это подбил, до сих пор не знаю. Говорю ему, что от чукчей только чукчи родятся, а от русских – русские. Вот эта мысль ему и запала в голову. Надо, – говорит, – чтобы жена моя от русского родила. Русский уедет, а сын все равно мой, со мной останется. Потом русским будет, почет и уважение иметь будет, нам, родителям, такой же почет обеспечит, как родителям русского человека. Я его отговаривала, а он никого никогда не слушал, сам все делал.
Познакомился он русским буровиком. Рыжий, такой здоровый. Мясом его кормил, огненной водой поил, к себе приглашал. Мать твоя по его приказу русскому глазки строила, она и сейчас баба что надо, не в пример мне, духи меня всю иссушили. Ну, и сам он тоже помогал, чтобы никакой осечки не было.
Забеременела мать твоя. Я роды принимала. Родился ты. Отец твой посмотрел и сказал, – это Второй. И мы стали ждать Первого, рыжего. Однако, долго ждали. Проверили, никого нет. Отец твой тогда шибко расстроился. С рыжим дружить перестал. А тебя переназвать уже нельзя было. Духи тебя уже знали и под свою защиту взяли. Вот и вся история. Можешь ругать всех, можешь меня побить, хотя мы здесь совершенно ни при чем.
Посидели мы с ней, огненную воду допили, подумали, каждый о своем. А о чем думать? У отца моего такое разочарование. Сначала Второй родился вместо Первого, а потом любимый винчестер на дно океана пошел. Ему и так досталось. Мать моя меня любит. Люди меня любят. Работа у меня есть. Деньги приносит, так я еще на охоту хожу. Компьютер вот купил.
Так что я сказать хотел? А! Если этот рассказ читает тот рыжий русский буровик, то пусть знает, что у чукчей не рождались, и не будут рождаться рыжие дети. Это я ему, Второй, говорю.
А я ведь с шаманкой и второй раз огненную воду пил.
Говорю ей:
– Не верю я, чтобы мой отец кого-то приглашал к моей матери меня делать. Он мужик-то все время видный был, бабы по нему шибко сохли.
Расплакалась шаманка, говорит, чтобы я ее простил, со зла на моего отца на него наговорила, потому что любила очень, а он на нее меньше всех внимания обращал. А Вторым он меня назвал потому, чтобы я весь его повторил, был такой же как он красивый, сильный, удачливый.
– Все ты от него взял, – шаманка говорит, – до того похож, что я на тебе свою злость выместила, прости меня старую.
Да я и сам чувствовал, что что-то не так. Простил я ее, женщину всегда прощать надо, а если не прощать, то у нее прощения просить, чтобы не сердилась. А сам стою и думаю, что, наверное, и в Америке Генри Форд Второй тоже мог просто называться, как и я – Второй.