Записки «черного полковника». Б.Н. История вторая (С. А. Трахимёнок, 2013)

После очередного утреннего совещания Михаил Федорович просит меня остаться.

– Посмотри, – говорит он, – один из наших перебежчиков год назад уехал из Мюнхена в США. Он активно печатался в «Посеве». Сделай анализ его публикаций и просмотри черновые записи.

– Цель? – говорю я так, как бы задал дяде Мише вопрос дядя Женя.

– Возможная дискредитация структур, которые занимаются перебежчиками. Там, – он кивает на записи, – есть интересное наблюдение и упоминание о батальоне проституток, которым платят за тех, кого им удается сманить на Запад.

Я знаю конек Михаила Федоровича.

– Если бы не было искусственного перетягивания «восточников» на Запад, количество перебежчиков было бы одинаковым, – говорит он, – где-то чуть более полутысячи в год.

С этим можно согласиться, за десять послевоенных лет пропагандистская машина визави сделала свое дело. В Западной Германии существует целая система фильтрационных лагерей для перебежчиков. Кладезь информации для разведок. Среди огромного количества «восточников», то есть немцев из Восточной Германии, есть там и наши соотечественники. И не только гражданские лица, но и дезертиры, и разведчики. Впрочем, в противостоянии разведок всегда есть такой элемент, как охота за сотрудниками друг друга. Но вот так просто охотиться не имеет смысла. Для того чтобы перетянуть на свою сторону сотрудника визави, нужно создать условия. Например, все время говорить, что ты работаешь на плохую разведку плохой страны. А есть хорошие страны и хорошие разведки. Так что меняй хозяев.

А можно на этом фоне спровоцировать представителей оппонента на поступок, который компрометирует его в глазах руководства, и тогда сотруднику вообще некуда деваться.

Время от времени то одна, то другая сторона празднуют маленькие победы. И если в политике государств нет кардинальных перемен или смены политических ориентиров, лидеров, этот процесс выглядит вполне обычным в год по одному-два человека. Словно размен осуществляется.

Для нас в этом отношении был весьма тяжелым период с 1953 по 1956-й. Умер Сталин, и тут, как из рога изобилия, то массовые выступления в Восточной Германии, то путч в Венгрии и, конечно, резкое возрастание количества перебежчиков с нашей стороны. В это время перебежали на сторону противника исполняющий обязанности резидента внешней разведки в Австралии подполковник Петров и его жена. Сотрудник внешней разведки в Японии Юрий Растворов. Сотрудник внешней разведки в Австрии майор Дерябин. Капитан Хохлов в Западной Германии. С 1953 года стал сотрудничать с ЦРУ и сотрудник военной разведки подполковник Попов. Он работал в Вене и влюбился в австрийку. Эта любовь обходилась ему дорого в буквальном смысле, и он решил сдаться ЦРУ.

Уединяюсь в кабинете, начинаю читать записки. Они написаны человеком не без литературных способностей. Откладываю бумаги, берусь устанавливать личность автора, потому что фамилия Крымов – это, скорее всего, его литературный псевдоним.

Петр Комков его настоящие имя и фамилия.

Устанавливаю обстоятельства бегства Комкова в Западную Германию. Ничего криминального, ссора с руководством, причины которой не вполне ясны, откомандирование в Советский Союз.

А вот дальше – интереснее. Выписываю фактуру, которая может пригодиться для неких обобщений. Любопытная вырисовывается картина судьбы перебежчика, написанная почти искренно, только с долей самооправдания и самолюбования. Но это свойственно человеку вообще, тем более человеку, в подсознании которого сидит чувство вины за свой поступок.

«Подал я заявление о приеме на работу оператором электропечи, которая предназначена для жарки кукурузы. В заявлении сообщил, что был ведущим инженером в Советской Военной Администрации и руководил десятками крупнейших электрозаводов и, разумеется, способен управлять одной электропечью. Но мне отказали. И даже честно сказали, почему: как политически неблагонадёжному.

“Чёрт бы вас подрал, – думал я, – стоило бежать из Советского Союза, по причинам неблагонадежности, чтобы стать неблагонадежным тут”.

Чтобы убить время, я написал несколько очерков из жизни в СВА, назвав ее главный штаб “Берлинским Кремлем”. Очерки напечатали в “Посеве”».

И действительно, «Посев» печатал его регулярно.

Что же подтолкнуло его к выезду в США?

«Пробовал эмигрировать во Францию, – писал далее автор записок, – отказали. Пробовал в Австралию – отказали. Как политически неблагонадёжному. При этом в третий раз таинственно исчезли все мои документы. Те, кто эмигрировал раньше меня, уверяли, – все американские чиновники, имеющие отношение к эмиграции, – это международная шпана, коммунистические попутчики, советские агенты или просто воры, которые продадут на чёрном рынке даже свою родную мать и которые, без сомнения, продали все мои документы и анкеты, где от меня требовали всю правду, в советскую разведку. Впрочем, я уже сталкивался с ними в Камп-Кинге[8], где персонал лагеря прикарманил мои 5000 рублей, золотую булавку для галстука и даже дешевый портсигар из желтого металла.

Впрочем, я был бедный человек. Но там были полковники и генералы СС и гестапо, у которых были мешочки бриллиантов. Так вот за ними и охотилась американская разведка. Они сидели в Германии и занимались мародерством. Если говорят, что русские солдаты у немцев часы забирали, то американцы воровали по-крупному. Причем из моей работы с перебежчиками я знал примеры воровства более серьезного. Там был такой еврей по фамилии Ольшванг, который работал в советской администрации и заведовал пунктом по приему золота у немцев. Потом он собрал мешочек золота и немножко бриллиантиков и решил: “Что я, дурак, отдавать это советской власти?!” – и сбежал в американскую зону. Американцы обрадовались: вот, прибежал хороший человек и принес нам мешочек золота, обокрали его, а потом выбросили».

Далее Крымов писал, что отношение к перебежчикам изменилось в связи началом психологической войны. Фундаментом ее были не столько разведки и их структуры вроде «Голоса Америки» и радио «Свобода», сколько Гарвардский университет, разработавший не только концепцию размывания советского строя, но и выделивший тот контингент, обработку которого необходимо было осуществить для достижения вышеуказанной цели. В то время и было создано Центральное объединение послевоенных эмигрантов из СССР (ЦОПЭ), оно объединяло всех «новейших» эмигрантов и это тоже была база для ведения психологической войны против Советского Союза.

«Американцы народ практичный, – писал Крымов. – Чтобы повысить приток перебежчиков, американская разведка в порядке психологической войны создала в Берлине специальный батальон из проституток, чтобы переманивать на Запад советских офицеров. Дело поставили на широкую ногу, и проституткам платили по твёрдому прейскуранту: за лейтенанта 20 000 марок, за капитана – 25 000, а за майора все 30 000 марок. Но шутки с любовью чаще всего кончались плохо. Люди, которых переманивали на Запад при помощи проституток, женщин или мужчин, вскоре догадывались, что их обманули, чувствовали себя как рыба, выброшенная на песок, спивались, опускались на социальное дно и в конечном результате как последняя форма бессильного протеста уходили назад в СССР – на верный расстрел».

Здесь опять чувство меры и вины, а может, и желание еще раз показать значимыми причины бегства за рубеж делали записки Крымова неадекватными обстановке. Чувствовалось, что записки написаны для того же «Посева» и рассчитаны на тот же контингент, который выделили спецы Гарвардского университета. На самом деле, возвращавшийся в Союз перебежчик мог нести ответственность только за преступления, которые совершил. И если в отношении него не было приговора об осуждении его к высшей мере наказания, то и о расстреле не могло идти речи.

Но в остальном Крымов был точен. Чуть более полугода назад я знакомился со справкой по Отделу спецопераций ЦРУ, который разработал «международную программу стимулирования дезертирства». Она включала в себя проведение целого ряда спецопераций в различных странах и против различных объектов – от населения ГДР и ГСВГ, других групп советских войск за границей СССР, до советских колоний за рубежом, посольств и даже резидентур советской разведки. Проводившиеся Берлинской Оперативной базой ЦРУ оперативные мероприятия в рамках этой программы получили название операции «Рэдкэп». Особый упор делался на осуществление конспиративных вербовочных контактов с советскими военнослужащими, сотрудниками СВАГ и спецслужб, МИДа и других государственных учреждений. Одной из особенностей операции «Рэдкэп» ЦРУ – было массовое использование агентов-женщин.

«Когда они приходили, о них до небес кричали “Голос Америки” и радио “Свобода”, что они “избрали свободу”, – писал далее Крымов, – когда они уходили назад – гробовое молчание. Как в хорошем похоронном бюро. Или, чтобы замести следы, распустят грязный слушок.

Итак, если раньше американская разведка обворовывала советских перебежчиков и отправляла их назад – на расстрел, то теперь они уходили на расстрел сами. Уходя, они открыто говорили:

– Американцы? Да они же все проститутки. Пусть нас лучше свои расстреляют!»

Последнее наблюдение было весьма точным. В нем проявлялся характер наших соотечественников в экстремальных обстоятельствах.

Быстро просмотрев записки до конца, я выписал еще несколько абзацев для некоего заключения и занялся текущими делами, давая выпискам из рукописи Крымова отлежаться в моем сознании, чтобы впоследствии заложить их в документ для Евгения Петровича.

Расим

Прошло три дня. Расим ходил на пляж, обедал в ресторане, заглянул в баню и тренажерный зал. В любое другое время все это доставляло бы ему удовольствие. Но после провокации и ночи в полицейском участке его уже ничего не радовало. Он чувствовал искусственность ситуации, в которой оказался. Его словно обставляли со всех сторон забором из кольев, оставляя только один выход – именно там должна ждать последняя ловушка, из которой ему уже не выбраться.

Он лежал на пляже и думал, что те, кто выстраивал этот частокол, знали, что делают, и не торопились. Клиент должен созреть.

А что оставалось делать ему?

Отдаться течению и надеяться, что где-то в изгибах реки под названием жизнь вдруг покажется ивовый куст, который склонился над рекой ниже обычного. И тогда он сможет за него ухватиться и выбраться на берег. А пока…

– Плывем по течению, плывем по течению, – произнес он вслух и потянулся.

– Куда это ты плывешь? – услышал он знакомый голос.

Расим перевернулся на спину, сел и ответил:

– Медитирую, учусь плавать таким образом.

– А ты не умеешь плавать? – спросил Фарук, устраиваясь рядом на свободном лежаке.

– По большому счету не умею. Я вырос в безводном районе.

– Но ты же держишься на воде?

– Держусь, но это совсем не то, что умею и люблю плавать. У нас на факультете был профессор, который читал историю славянских народов. Так он вырос с Туапсе. Вот он умел плавать. Причем плавал так же свободно и спокойно, как мы ходим. Я, например, в детстве любил уходить в лес на половину дня. И это доставляло мне большое удовольствие. А он мог по нескольку часов быть в море и при этом не только не чувствовал усталости, но и получал кайф от этого.

– Мне кажется, ты, как это у вас говорят, обедняешься.

– Прибедняешься.

– Пусть так, но не уходи от вопроса.

– Да куда же мне уходить? Я, как Хаджи Мурат, связан, а конец веревки…

– Кто такой Хаджи Мурат?

– Вот те на! Ты же учил русскую литературу. Хаджи Мурат – это герой одноименной повести Льва Толстого. Он перешел во время Кавказской войны в девятнадцатом веке на сторону русских войск. Но ничего не сделал, так как был связан тем, что его мать и сын находились в заложниках у имама Шамиля.

– Ты намекаешь, что ты связан?

– Конечно. Только не пойму, у кого в руках конец веревки, которой я связан.

– У полиции, у полиции, – сказал Фарук. – У кого же еще может быть этот конец? Но вернемся к твоему безводному району. Такой ли он безводный? Ведь там, если посмотреть на карту, протекает река Неман. А это, судя по справочникам, одна из крупных рек Белоруссии.

– Если смотреть по крупномасштабной карте, то Неман действительно там протекает. Но на самом деле он находится в полутора десятках километров от Ивье.

– И ты не ездил туда купаться на велосипеде?

– Нет, не ездил. А ты полагаешь, что все мальчишки в Белоруссии ездят купаться на велосипедах, или ты читал об этом?

– Конечно, читал, – сказал Фарук. – Откуда бы я мог знать об этом?

– Да действительно, зачем я спрашиваю…

– Ты вырос в мусульманской семье, но являешься атеистом. Это твой выбор или выбор твоих родителей?

– Это мой выбор, но он стоит на фундаменте мировоззрения моих родителей. Отец у меня был, как тогда называли, совпартработником. Хотя, точнее сказать, партсовработником. Потому что он работал сначала в райкоме партии, потом партия направила его в райисполком, а чуть позже друзья по партийной школе помогли ему перебраться в Минск на почти рядовую, но зато спокойную работу в архиве.

– И какое влияние это оказало на твое мировоззрение?

– Самое прямое. Отец был честным коммунистом и атеистом, и в такой семье я не мог быть верующим. Мало того, в универе я взялся за исследование Ахундова, а тот, как тебе известно, тоже не был идеалистом, его взгляды были скорее материалистическими.

– Но это было в советское время, тогда религия была под запретом…

– Меня всегда удивляло то, что все, кто не был и не жил там, где было это советское время, разбираются в этом времени гораздо лучше, чем те, кто там жил. Они четко знают, что у нас было и что должно быть после того, как это время закончилось. А также, что было под запретом, а чего не было.

– Так и должно быть, – нисколько не смутился Фарук. – Вы не могли видеть этого, потому что были в центре этого мира, а мы смотрели на него издалека.

– Слушай, а если бы я приехал к вам в Каморкану и стал бы вот так бесцеремонно давать советы, что было бы со мной?

– Если бы ты стал это говорить мне один на один, я бы тебя распропагандировал, но если бы ты сделал это на улице, тебя бы выслали из страны. Иностранцы должны уважать обычаи страны пребывания. А ты в данном случае – иностранец.

– Точно.

– Я пришел, чтобы предупредить тебя, сегодня приедет Эрдемир. Возможно, привезет твои деньги. Так что будь готов.

– В каком смысле?

– В моральном, в каком еще.

– И когда это будет?

– Сегодня.

– Ладно, я пойду, окунусь – и в номер, – сказал Расим.

Он поднялся с лежака и направился к воде.

Зайдя в море по шею, Расим окунулся с головой, вынырнул на поверхность и поплыл. Соленая вода Средиземного моря хорошо держала на поверхности, и ему даже показалось, что он может вот так плыть и плыть и добраться до противоположного берега и, таким образом, выбраться из капкана, в который попал.

Расим снова погрузился в воду, задержал дыхание и вспомнил одного из героев Джека Лондона, который обманул любовь к жизни, погрузившись слишком глубоко. Он заставил себя сделать то же самое, но ноги его коснулись дна. Он оттолкнулся от него, вынырнул и поплыл обратно. Не стоило убегать от обстоятельств, лучше было идти им навстречу.

Фарук ждал его на берегу. Лицо его выглядело озабоченным.

– Ты же говорил, что не умеешь плавать? – сказал он.

– Так оно и есть, – ответил Расим. – Я могу, пока есть силы, молотить руками и ногами по воде, и это держит меня на поверхности. Стоит мне прекратить это делать, и я иду ко дну.

– Ладно, пойдем в отель.

Они пересекли пляж с огромным зонтами над лежаками, миновали открытый бассейн с необычайно голубой водой, обогнули душевые кабинки и взошли на крутой арочный мостик, который был перекинут через широкий искусственный ручей, змеей протекавший по территории отеля.

– Ты прими душ, – сказал Фарук Расиму, когда они вошли в корпус отеля, – но на ужин не ходи.

– Почему? – спросил Расим.

– Эрдемир приглашает нас отужинать в отдельном кабинете.

– Лады, – ответил Расим, – зайдешь за мной.

Виктор Сергеевич

На следующий день он снова сидел перед бывшим учеником.

– Руководство дало «добро» на проведение операции, – сказал тот. – Прямо сейчас мы едем на «виллу» и разговор продолжим уже там.

«Виллами» назывались конспиративные квартиры, в которых имитировалась обстановка стран, где предстояло работать будущим легалам и нелегалам. Но на этот раз та, куда они приехали, напоминала обычную дачу, чем-то похожую на дом на Рублевке.

«Елки зеленые, – с горечью подумал вдруг Виктор Сергеевич, – Коля не рискнул везти меня на “виллу”, потому что в случае провала нужно будет как-то объяснять начальству пребывание там своего бывшего преподавателя. И привез на дачу одного из сотрудников…»

– Виктор Сергеевич, – сказал бывший ученик, когда они расположились в креслах в одной из комнат липовой «виллы», – разумеется, вы понимаете, что последние действия Госдепартамента США нарушили нашу сеть, а, по сути…

– А, по сути, разрушили резидентуру.

– Да, это будет точнее.

– Нами, а точнее вами, когда-то был законсервирован ценный агент, псевдоним которого «Джонатан». Вам известен этот человек?

– Коля, – позволил себе некоторую фамильярность Виктор Сергеевич, – помнишь, в советские времена был такой популярный персонаж мультфильмов и детских анекдотов – Чебурашка?

– Да…

– Так вот, однажды Крокодил Гена спрашивает его: «Чебурашка, ты меня слышишь?» – «Гена, – отвечает Чебурашка, – ты на мои уши посмотри. Могу ли я тебя не слышать».

– А при чем здесь Чебурашка? – недоуменно спросил начальник отдела.

– При том, что я вербовал «Джонатана», работал с ним, а потом и потребовал на определенный период его консервации, потому что уж очень удачно мы сработали тогда, и контрразведка могла его вычислить. Но «Джонатан» работал со мной в Канаде.

– А сейчас он перебрался в Штаты, и у него прекрасные позиции там. Мы были бы очень благодарны вам, если б вы сумели восстановить с ним связь и передать его другому сотруднику.

– Я понимаю, что нет смысла отказываться, потому что я уже дал согласие на операцию. Так?

– Так.

– Тогда у меня условие. Я разрабатываю вход в операцию сам, сам осуществляю ее, и сам возвращаюсь обратно, но не в Москву, а в Минск. Там я встречаюсь с вами и…

– Но, Виктор Сергеевич!

– Никаких «но», Коля. У меня с вами нет никаких официальных отношений, я, по сути дела, осуществляю все это на свой страх и риск и не хочу…

– Виктор Сергеевич, я помню выражение старых «черных» полковников: сила советской разведки была в том, что она черпала кадры из контрразведки. Но сегодня другие времена. Здесь все, как в спорте. Раньше, в тридцатые годы или даже после войны, массовость давала чемпионов, теперь все иначе. Чемпионов готовят сразу и единично. И в разведке происходит то же самое.

– Скверно, что ты сравниваешь разведку со спортом. Ведь дело не в массовости, а в том, что, только пройдя школу контрразведки, разведчик может реально сам, не опираясь на систему, уберечься от контрразведки противника. А потом, ты же понимаешь, если в Штатах разгромлена резидентура, то произошло это отнюдь не потому, что хорошо сработала их контрразведка. А потому, что в недрах разведки в России завелся «крот», который показал противнику конец веревочки, за который они уцепились.

– Я понимаю, к чему вы клоните, Виктор Сергеевич…

– Коля, я не клоню, я прямо говорю. Я не стану разрабатывать операцию с вами сообща, дабы быть уверенным, что она не провалится. О ее деталях будут знать только двое: ты и я. А о моем пути в Канаду не будешь знать даже ты.

Коля усмехнулся.

– Что тебя веселит? – спросил Виктор Сергеевич.

– Вспомнил Б.Н., – сказал Коля, – он часто говорил нам, что в тогдашнем КГБ было три уровня конспирации. Обычный, когда о деталях проведения операции знают двое – сотрудник и его начальник. Повышенный, когда о том, что делает сотрудник, не знает даже его начальник. И сверхконспиративный, когда сам сотрудник не знает, чем он занимается.

– Это хорошо, что ты вспомнил Б.Н. Так как мои условия?

– Принимаются. Но как же работа с документами, удостоверяющими личность? Вам ведь нужно будет пару раз поменять их на пути к стране…

– Нет, Коля. Я буду Виктором Сергеевичем на всем протяжении моего пути. Нет смысла в смене установочных данных, тем более что я собираюсь направиться в пункт назначения не из Минска, и не из Москвы. Тебя это не удивляет?

– Нет… Ваш человек через пару недель собирается на отдых на Гавайи. Нам уже известен отель, где он на какое-то время остановится.

– Коля, а почему вы сами на него не вышли? У нас был разработан механизм восстановления связи? Опять специфика момента?

– Виктор Сергеевич, после такого провала все очень осторожны. А агент ценный и…

– Все ясно, можешь не продолжать. Как приятно работать с профессионалами…

– Я тоже рад работать с вами, вы понимаете меня с полуслова.

– Прекрасно, а теперь вернемся к операции. Давай прикинем самую проигрышную ситуацию, когда контрразведка сидит на хвосте у двух иностранцев, которые прилетели на Гавайи из США и России.

– Гавайи – пятьдесят первый штат США и прилет туда канадца, который на данный момент является не только сотрудником одного из отделов Госдепартамента США, но и гражданином Соединенных Штатов, не вызовет беспокойства у контрразведки.

– Прекрасно, тогда мы еще более разбавим ситуацию.

– Каким образом?

– Второй прилетит или приедет не из России и не из Белоруссии.

– Отлично.

– Тогда так и сделаем. Я еду в Прибалтику и уже в зависимости от того, как мне удастся возобновить мои старые связи, выезжаю в одну из европейских стран.

– А оттуда на Гавайи?

– Разумеется.

Б.Н

На следующий день меня вызвал начальник отдела.

– Как справка? – спрашивает он.

– Вылеживается, – отвечаю я. – Вы ведь не установили срок ее представления.

– Хорошо, что не выёживается, – говорит начальник. – Это, конечно, правильно, любой документ должен вылежаться, но имей в виду, вылеживаться он должен у руководства. А у тебя он, конечно, может вылеживаться, но очень непродолжительное время. Понял?

– Да, конечно.

– Но я пригласил тебя по другому поводу. Евгений Петрович положительно оценил твой вояж в Деггендорф и предложил тебе осуществить акцию по снижению или прекращению деятельности газеты «Прорыв».

– Но я не знаю такой газеты.

– «Прорыв» – новая газета, ее создают ястребы «Посева», несогласные с политикой «Посева» и считающие, что «Посев», если и не идет на поводу у КГБ, то уж обставлен его агентурой точно.

– Они недалеки от истины, – говорю я.

– Конечно, недалеки, – отвечает начальник, передавая мне материалы. – Но нам-то зачем лишняя головная боль? Короче, изучай обстановку, докладывай мне свои соображения, пиши план мероприятий по достижению указанной цели и имей в виду, она у тебя на первом месте, мемуары Крымова – на втором, а вся текучка – на третьем.

«Прекрасно, когда начальство определяет за тебя приоритеты. Знаешь, чем заниматься», – думал я, возвращаясь к себе в кабинет.

Материалы, а это были несколько листов, рисовали следующую картину.

Исполняющий обязанности ответсекретаря «Посева» Наумович собрал группу сотрудников редакции и решил создать новую газету. В этом не было ничего удивительного, потому что в любом коллективе есть борьба за лидерство, и если кто-то в этой борьбе проигрывает, то он должен уйти. Причем уйти он чаще всего желает так, чтобы сохранить свое лицо. Дескать, я ухожу, потому что все здесь продались Советам. Однако сделать это можно, но где в Германии ты найдешь другую работу? Значит, это опять финт фонда Н., которому, видимо, выделили новые средства, и он решил отчитаться созданием новой газеты.

Срочно нужен список ее будущих сотрудников, место ее дислокации. Начнем опять с похода к Ефимову.

Ефимов встретил меня не очень любезно.

– Если ты опять пошлешь меня на внеочередную встречу в Западный Берлин, я тебя пошлю тоже, – сказал он мне.

– Николай, я не твой начальник, чтобы посылать тебя куда-либо. Я даже не попрошу тебя дать мне литерное дело. Расскажи мне, что там с новой газетой?

– Я так и думал… – ответил Ефимов. – Обстановкой владею я, а активные мероприятия по моим объектам проводишь ты.

– Но я-то тут при чем? У меня внешность немецкая, вот дядя Женя и завершает мной операции. Ты-то куда поедешь со своей рязанской физиономией? Если ты, конечно, против, то я доложу дяде Мише…

– Нет, нет, – ответил на это Ефимов, – я все тебе скажу. Некто Наумович – человек с комплексом Наполеона. Кстати, как ответсекретарь он слабый, поскольку тут нужно быть и профессионалом и буквоедом, а он «человек высокого полета». Во всяком случае, сам он себя именно таковым считает. Не знаю уж как, но он вышел на представителей фонда напрямую, и не то заинтересовал, не то он убедил их, что нужно создать новую газету. Те с ним согласились. Согласились, потому что «Посев», при всей его антисоветской направленности, все же пытается достичь своих целей, печатая, разумеется, антисоветчиков, но антисоветчиков, владеющих пером и с определенными публицистическими способностями.

– А американцам сие не понятно, они полагают, чем прямей и грубей будет пропаганда, тем… Тем она быстрее достигнет своих целей?

– Да нет, – поморщился Ефимов, – тем проще за нее отчитаться, как за антисоветскую.

– Теперь понятно, почему уехал в Америку Крымов. Ему стало неинтересно…

– И здесь ты не прав, – сказал Ефимов, – Крымов много говорил о проститутках, которые склоняют наших военнослужащих к бегству за рубеж. Но сам попался в «сладкую ловушку».

Мне было любопытно узнать, почему же такой психолог, как Крымов, попал в ловушку, которую устраивали другим его кормильцы из ЦРУ, но я не стал задавать уточняющие вопросы Ефимову, поскольку они не относились к предмету нашего с ним обсуждения.

– В общем, американцы финансируют и «Посев», и новую газету. Тираж ее пока небольшой, дислоцируется она в Мюнхене по улице Электраштрассе. Там они арендуют небольшое, но весьма удобное помещение. У Наумовича проявились коммерческие способности. Он кое-что экономит на бумаге.

– Что значит на бумаге?

– На бумаге, значит, на бумаге. Он закупил по дешевке несколько рулонов бумаги и отдает их в типографию для печатания газеты.

– Много имеет на этом?

– Не знаю, но факт этот характеризует его довольно контрастно.

– У него есть правая рука?

– Да, это Наталья Коледун. Именно она его правая рука и любовница.

– А конкурент, который бы хотел занять его место?

– Нет, такого конкурента у него нет. Во всяком случае, пока нет, потому что он пригласил в редакцию тех, кто видит в нем благодетеля.

– И все же мне непонятно, для чего американцам две газеты, которые занимаются одним и тем же?

– Вторая газета будет активнее первой, и первая, чтобы оправдать вложенные деньги, бросится доказывать свою антисоветскость. Следовательно, они активизируют свою работу, а нам нужно их активность все время подавлять. В этом суть противоборства. И я понимаю, почему ты задаешь мне такие вопросы, но на этот раз у тебя ничего не получится.

– Ты полагаешь?

– Конечно. Эти ребята иногда, чтобы обратить на себя внимание, могут сами бомбу взорвать в редакции ночью, когда в помещении никого нет. Им это только на руку. Так что ты со своими методами не сможешь снизить их активность.

– А какие у меня методы?

– Ну, те, что ты применял в Диггендорфе.

– Коля, это не методы, а метод. И выбор метода, как говорит наш благословенный шеф, зависит от…

– Знаю, знаю, от оперативной обстановки.

– Правильно. А в чем проявлялась в «Посеве» ястребиная сущность Наумовича?

– В постоянном требовании активности и наступательности.

– Смотри-ка… А он не работал в партийных органах?

– Работал. Он занимал довольно высокое положении в отделе агитации и пропаганды какого-то обкома партии.

– Какого именно?

– Не знаю, он это не афиширует. А тебе это зачем?

– Вдруг земляк окажется, все ниточка к контакту.

– Ну, он как был самым честным и правильным у нас, таким продолжает быть и у них. Характер не меняется, только знак и направленность деятельности.

– Слушай, а как его приняла эмигрантская среда с такой советской и даже большевистской биографией?

– А как принимают наших сотрудников-перебежчиков?

– Ну, те нужны противнику, как источник информации…

– И здесь на первых порах то же самое.

– Это на первых порах.

– А потом, как себя покрасишь. Видишь, каким антисовестки правильным стал Наумович. Он самый ястребиный, а значит – нужный. Вот он и устроился хорошо. Но амбиции не дают ему успокоиться. Он и из Союза сбежал, потому что почувствовал, что его карьере конец, его чрезмерный пыл и интриганство заколебали всех.

– И ему дали понять…

– Конечно, ему сказали: не шагай так широко – штаны порвешь, а он обиделся и убежал на Запад.

– Может, это и к лучшему, одним интриганом в Союзе меньше будет…

– Ладно, ты же не по интриганам работаешь, что тебе нужно еще?

– Давай список сотрудников.

– Отпечатаю и пришлю через секретариат, – обещает Ефимов.

– Твой «Бразилец» вхож в эту редакцию?

– Нет, а зачем это тебе?

– Должен же кто-то отследить результаты активного мероприятия.

– Должен же кто-то, должен же кто-то… – ворчит Ефимов. – Знаешь, есть такой анекдот, его камрады особенно любят.

Я, конечно, знаю, что за анекдот сейчас мне расскажет Ефимов, но не хочу его обижать и говорю: нет, не знаю, рассказывай, любопытно будет узнать.

Ефимов оживляется.

– Что такое пьянка по-русски?

– Не знаю, – говорю я, включаясь в игру. И понимая, что сейчас он расскажет анекдот, который знают все в учреждении дядя Жени.

– Это ящик водки, ящик пива, полкило колбасы и собака, – говорит Ефимов торжественно.

– А собака зачем? – спрашиваю я. – После выпитого поговорить?

– Нет, собака нужна для того, чтобы колбасу есть.

– Сильно! – отзываюсь я. – А хочешь, я расскажу тебе другой, профессиональный анекдот?

– Хочу, – отвечает Ефимов и берет в руки карандаш, чтобы записать анекдот.

– Взяли как-то американцы трех нелегалов: французского, английского и советского.

– Этого не может быть, – говорит Ефимов.

– Не может быть потому, что их невозможно арестовать, или не может быть потому, что у них обязательство друг против друга не работать?

– Они не работают друг против друга.

– Коля, они заявляют, что не работают друг против друга, а на самом деле выполняют заказы или указания своих правительств. Перед началом Первой мировой войны Россия, если тебе известно, была союзницей Франции. И вот во Франции изобрели бездымный порох. Он был эффективнее дымного по мощности, но, главное, не создавал проблем при стрельбе в артиллерии. Россия намекает Франции, что нужно бы поделиться секретом с союзниками. Но та делает вид, что ничего не знает. И тогда во Францию едет, кто бы ты думал?

– Представитель Генштаба, артиллерист? – гадает Ефимов.

– Нет, химик Менделеев. Ему устраивают экскурсию по заводу, где изготавливается этот порох. Он незаметно берет с конвейера патрон и кладет себе в карман.

– Так просто? – удивляется Ефимов?

– Не торопись, – говорю ему я. – Менделеев был великий химик, но никудышный вор.

– Его поймали?

– Офицер, который его сопровождал, понимал цель визита Менделеева на этот завод и внимательно следил за ним. Он, конечно, заметил кражу материального носителя секретной информации и попросил Менделеева положить патрон на место. Сделал он это в вежливой форме, но достаточно настойчиво. Менделееву было неловко, он положил патрон на конвейер и ушел с завода. Но задание военных нужно было выполнять, и он поступил уже как настоящий профессионал от разведки. Он пошел на ближайшую железнодорожную станцию и посмотрел визуально, а также по справочникам, какие грузы идут на завод. По ним он и составил рецепт бездымного пороха.

– И эти грузы не были засекречены? – удивляется Ефимов.

– Тогда до этого никто не додумался, – говорю я, вставая со стула. – Пока.

– А анекдот? – просит Ефимов. – Ты же обещал.

– Ах, память девичья, – отвечаю я, – совсем забыл. В общем, арестовывают трех нелегалов, выясняют, что все они нанесли Америке ощутимый вред, и приговаривают их к смертной казни. А до приведения приговора в исполнение помещают их в одну камеру. Перед лицом смерти они все сдружились…

– Еще бы, – говорит Ефимов. – А ты бы не сдружился?

– Не знаю, – отвечаю. – Я на себе не показываю, примета плохая. Так вот, приходит день приведения приговора в исполнение. Первым ведут на казнь англичанина. Приводят его в некую комнату и с большим понтом говорят, что он находится в самой демократической стране мира, а поэтому у него есть право выбирать способ казни. Либо электрический стул, как это принято в Америке, либо повешение, как это принято в Англии.

– Конечно, электрический стул, – говорит англичанин. – Повешение – это так примитивно.

Садят его на стул, включают рубильник. Но, небывалое дело, тока нет.

– А как же освещение в комнате? – спрашивает Ефимов. – Это должна быть комната без окон.

– Не знаю, – отвечаю я. – Может быть, в США электрические стулья питаются не от бытовой сети.

– А-а, – произносит Ефимов, – тогда понятно.

– Перед англичанином извиняются, говорят, что дважды приговор в исполнение не приводится, ему повезло, и уводят его обратно в камеру, а навстречу уже ведут француза.

– Тока нет, – говорит ему англичанин.

– Понял, – отвечает ему француз.

Приводят француза в ту же комнату и говорят ему: вы находитесь в самой демократической стране мира, а поэтому выбирайте – гильотина, как во Франции или…

– Или, или… – говорит француз. – И побыстрее.

А далее происходит то же самое – тока нет, и француза ведут обратно, а навстречу ему – советский нелегал.

– Тока нет, – говорит ему француз.

– Понял, – отвечает ему наш.

– А на каком языке сказал это француз? – спрашивает Ефимов.

– А это так важно? – начинаю злиться я.

– Ну, конечно, – говорит Ефимов. – В противном случае он ничего бы не понял.

– Ладно, – говорю я примирительно, – они там друг друга обучали французскому и русскому языку, поэтому француз сказал это русскому на знакомом языке.

– А-а, – произносит Ефимов, – тогда понятно.

Мне уже не хочется рассказывать анекдот до конца, ведь в процессе рассказывания анекдотов, как и в вербовке, участвуют две стороны: вербовщик и вербуемый. И если они не являются родственными душами, или вербовщик не нашел в душе вербуемого некую грань, которая близка и понятна ему, ничего из такого сотрудничества не выйдет. Ничего не выйдет сейчас и у меня.

– Ну! – торопит меня Ефимов. – А потом?

– А потом приводят советского нелегала в ту же комнату и говорят ему те же слова про самую демократическую страну в мире и предлагаю выбор: электрический стул, как в США, или расстрелять, как в СССР…

Я делаю паузу, потому что на этом месте любой сотрудник нашего отдела завершил бы мою мысль, но только не Ефимов.

– И что он сказал в ответ? – следует вопрос Ефимова.

– Он, сказал: конечно, расстрелять, у вас ведь тока нету.

– А почему он так сказал, он что, не понял француза? – удивляется Ефимов.

– Конечно, не понял, Коля, конечно, иначе он так бы не сказал, – говорю я и ухожу, чтобы Ефимов не задал мне еще какой-нибудь вопрос, на который у меня уже не будет сил ответить.

Расим

Войдя в свой номер, Расим закрыл дверь, разделся, принял душ, приготовил одежду для вечернего выхода «в свет», бухнулся на постель и укрылся простынею.

Он хотел заставить свой мозг просчитать варианты сегодняшнего вечера, но в голове был такой сумбур, что он отказался от этой затеи и просто закрыл глаза и расслабился.

Звонок телефона разбудил его. Было около восьми часов вечера. Расим дотянулся рукой до телефона и снял трубку. Звонил Фарук.

– Выходи в холл, – сказал он, – я жду тебя там.

Расим вскочил и почему-то порадовался, что смог заснуть и не дергался, обдумывая предстоящую встречу. Он сполоснул лицо, наскоро почистил зубы, оделся и вышел в коридор. Затем спустился на лифте в холл, где увидел Фарука, который почему-то нервничал.

– Что случилось? – спросил его Расим.

– Мы опаздываем, – ответил Фарук, – идем быстрее.

Они спустились в цокольный этаж, зашли в некое заведение, в котором в отличие от большого ресторана отеля был маленьких ресторанчик, и прошли в загородку, которая отделяла сидящих в ней от общего зала, но позволяла видеть все, что в этом зале делается.

Столик в «загородке» был сервирован на троих.

– Ну вот, – сказал Расим, – а ты нервничал. Эрдемира еще нет.

– А ты хотел, чтобы он ждал нас здесь? – произнес Фарук. – Нет, брат, это не у вас в России. У нас в Каморкане не босс ждет подчиненных, а подчиненные ждут босса.

«Ни хрена себе, – подумал Расим, – я уже стал подчиненным Эрдемира… Впрочем, возможно, речь идет не обо мне».

Эрдемир появился через четверть часа. Он по-хозяйски вошел в «загородку», кивнул присутствующим и о чем-то спросил Фарука.

Тот ответил ему, явно смутившись.

В это время появился толстый официант и принес меню в кожаных корочках. Но Эрдемир что-то сказал Фаруку, и тот начал говорить с официантом. Говорили они минуты две, а то и три. При этом и Эрдемир, и Расим не участвовали в разговоре. Расим не понимал языка, а Эрдемиру, видимо, было не с руки опускаться до разговоров с официантом.

Записав все что нужно в маленькую книжечку, официант ушел, захватив с собой кожаные меню.

– А что подают в каморканских ресторанах? – спросил Расим Фарука.

– Почти то же самое, – ответил тот, – только приправы у нас более острые.

– Точно, – сказал вдруг Эрдемир по-русски. – Каморкана не такая большая страна, как Турция. И в ней климат более однороден. То есть там тепло на всей территории, тогда как в Турции есть регионы, где зимой столбик термометра опускается до отметки в тридцать градусов.

«Елы-палы, – подумал Расим, – вот еще один знаток русского языка. Причем он говорит по-русски почти без акцента, но газетным стилем. Видимо, много читает русских газет и автоматически повторяет речевые обороты, которые там встречаются».

– Как чувствует себя наш гость? – спросил Эрдемир, и так взглянул на Расима, что тот сразу понял свое несоответствие статусу гостя.

– Все… – ответил за Расима Фарук, но Эрдемир бросил на него быстрый и холодный взгляд, и он замолчал.

– Отдыхаем, отдыхаем, – ответил Расим. – Что еще остается делать гостю? Как мои дела? У меня есть надежда?

– Надежда вещь хорошая, – сказал Эрдемир. – Я задержался потому, что ждал результатов экспертизы.

– Какой? – не понял Расим.

– Химической, – ответил Эрдемир.

Расима как огнем обожгло. Он уже забыл, что четыре дня назад ему в полицейском участке срезали ногти.

– И что с результатами? – спросил он и поперхнулся.

– Они задерживаются, – ответил Эрдемир, – но это не повод огорчаться… Фарук не спросил вас, что бы вы хотели себе заказать, потому что мы хотим вас угостить национальными блюдами, правда, турецкими. Но я думаю, что придет время, и вы попробуете каморканских кушаний. А возможно, когда-нибудь мы попробуем и кушаний белорусских. Я полагаю, вы не откажете нам в любезности прокомментировать меню ваших ресторанов.

В это время появился официант, он принес белый напиток в высоких стеклянных стаканах.

– Айран, – сказал Эрдемир, – не только возбуждает аппетит, но и готовит желудки к перевариванию мяса, особенно приправленного острыми соусами.

Расим отхлебнул из стакана. Айран оказался чем-то вроде крепкого кефира.

– Мы не заказали ничего спиртного, – сказал Эрдемир, – ни в Каморкане, ни в Турции это не принято, но если гость выразит желание, мы тут же исправим свою ошибку.

– Нет, – сказал на это Расим, – я придерживаюсь правил страны пребывания. Вот когда вы попадете в Белоруссию…

Эрдемир и Фарук засмеялись.

В это время официант подал лепешки и зелень, затем принес ассорти из копченого мяса и рыбы.

– На горячее будет сложный кебаб, – сказал Фарук, увидев, что Расим осторожничает с едой. – У вас в Белоруссии, да и в России тоже, его называют люля-кебаб.

– В меня вряд ли влезет столько, – ответил Расим.

– Влезет, – сказал Фарук. – А если не влезет, то чаем утопчем.

Так за мелкими и ничего не значащими репликами прошел час.

Уже все загородки в ресторане были заняты, причем большинство посетителей, судя по физиономиям, было европейцами. И только в загородке напротив расположилась турецкая семья. Отец – ярко выраженный брюнет, его жена – женщина неопределенного возраста в хиджабе и маленький мальчишка лет шести-семи.

– Это курды, – пояснил Фарук, увидев интерес Расима к этой троице.

– Вы продолжаете изучать Ахундова? – вдруг спросил Расима Эрдемир.

– Нет, та конференция, на которой я познакомился с Фаруком, была последней. В аспирантуру я не поступил, а потом и от языкознания отошел.

– И чем вы сейчас занимаетесь? Бизнесом?

– Вряд ли это можно назвать бизнесом. Я работал в туристической фирме.

– Почему работал, вы оттуда уволились?

– Нет, но после того, как я задержусь в Турции, хозяин может меня уволить.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Эрдемир.

– Будем, – согласился Расим.

– Меня все же интересует, почему вы выбрали предметом своего исследования Ахундова?

– Наверное, потому, что поэты-материалисты в Советском союзе были более известны, чем все другие поэты.

– Да, да, – вмешался в разговор Фарук. – В СССР, например, был очень популярен Омар Хайям. Его даже считали первым персидским поэтом. Хотя в иерархии поэтов Персии у него далеко не первое место.

– Он тоже был материалистом? – спросил Эрдемир.

– Нет, – ответил Фарук, – он часто использовал образ и символ вина, и в СССР полагали, что он пьяница, а значит, свой человек, родственная душа.

– Родная душа, – автоматически поправил Фарука Расим.

Эрдемир посмотрел на Фарука так, как смотрит кот на прохожего, помешавшему ему ловить птичку.

– Вам рекомендовали его? – снова спросил он Расима.

– Нет, но объяснить это, скорее всего, можно тем, что Ахундов стоял ближе всех на полочке у научного руководителя. А студенты, как губки, вначале впитывают то, что им дают профессора.

– А потом?

– Потом, все зависит от студента и обстоятельств. Если бы я остался в аспирантуре, то, наверное, продолжил исследовать и Ахундова, и восточную литературу. Но судьба, да и все что произошло в СССР, привели меня на ниву туризма, – произнес Расим, удивляясь тому, что под влиянием общего стиля разговора сам перешел на газетные обороты.

Официант принес кебаб. Какое-то время все были заняты его поглощением.

– И вас устраивает ваше сегодняшнее положение? – спросил Эрдемир, справившись с содержимым своей тарелки.

– В каком смысле?

– В смысле того, что ты не стал профессором, уважаемым человеком, а вынужден работать в турфирме.

«Ага, ему надоел этикет, и он перешел на “ты”», – подумал Расим, а вслух произнес:

– Знаете, в начале девяностых у нас кардинально сменились социальные ориентиры. И профессор в отличие от Каморканы, а может и Турции, у нас не столь уважаемый человек. В Минске часто рассказывают анекдот о том, как один старичок попал в вытрезвитель…

Эрдемир бросил удивленный взгляд на Фарука, тот быстро нашелся и пояснил: в полицию нравов.

– Так вот, – продолжил Расим, – ведут старичка в это заведение, а он кричит: «Козлы, вы знаете, кто я такой? Я мясник с центрального рынка!» Утром приходит его жена. И ей говорят: «Забирай своего мясника». А она отвечает: «Да не мясник он, не мясник. Он – профессор из университета. Но как выпьет, так у него мания величия проявляется».

Обычного в таких случаях взрыва смеха, который был бы в Минске, Расим не услышал и еще раз убедился в том, что выросшие в разных культурах люди воспринимают только то, что могут понять. А точнее то, что может огорчить их или порадовать. Рассказанное Расимом не относилось ни к первому, ни ко второму.

Эрдемир, сознавая, что не понял смысла анекдота, закашлялся, а потом произнес:

– Значит, своим положением ты доволен?

– Я никогда не жалуюсь на жизнь, – сказал Расим, его стали раздражать попытки собеседников пожалеть его.

– Ну что ж, правильно, – сказал Эрдемир, – не нам вмешиваться в судьбу, на все воля Аллаха.

Виктор Сергеевич

Таксист отвез его в отель «Halekulani». Виктор Сергеевич знал, что на Западе не принято приезжать в отель, не заказав предварительно номер. Но у него не было другого выхода. Ему нужно было поселиться именно в «Halekulani».

Уже на подлете к аэропорту он видел с борта самолета изумительной красоты океан, белые песчаные пляжи, ряды широколистых пальм вдоль автострад. Металлический голос стюардессы прочитал на трех языках информацию о территории, куда вот-вот должен был приземлиться самолет. Из нее Виктор Сергеевич понял, что всех прибывших тут ожидает рай земной, комфорт и высочайший уровень обслуживания, а также – мемориальный комплекс Перл-Харбор, аквариум Ваикики и царский дворец девятнадцатого века.

Отели «Halekulani» славятся и дорожат своими королевскими номерами: в них две спальни, гостиная, столовая, две ванные комнаты, веранда. Именно они заказаны и расписаны иногда на много месяцев вперед. Что касается небольших номеров из маленького холла, спальни и ванны, то спрос на них невысок. Виктор Сергеевич снял таковой, расположился в нем и вышел на лоджию.

Удивительно, но в отличие от Италии здесь было не так жарко. Создавалось впечатление, что эту ласковую прохладу несет Тихий океан, накатывающий свои волны на белый песок пляжа главного острова гавайского архипелага Оаху.

Было время обеда или по-американски – второго ланча.

Виктор Сергеевич переоделся и спустился вниз в ресторан.

«Джонатана» он заметил сразу. Но постарался не попасть тому в поле зрения. Время контакта еще не пришло. Нужно было осмотреться, изучить обстановку в отеле, проверить нет ли за ним контроля, а уж потом…

Два последующих дня были посвящены именно этому, хотя на первый взгляд Виктор Сергеевич ничем не отличался от остальных обитателей отеля: ходил на пляж, заглянул в тренажерный зал, исследовал всю территорию отеля и даже выехал в город в ближайший супермаркет.

Супермаркеты были чем-то вроде огромного муравейника, там можно было легко выявить контроль, если, конечно, он не осуществлялся телекамерами. Но и в этом случае можно так организовать движение по бутикам, что у наблюдателей возникнет необходимость некоей легкой доразведки в натуре, то есть контроля вживую. А это как раз и свидетельствовало об интересе к нему и отвечало на вопрос «под колпаком» он или нет.

На третий день в ресторане за столик к Виктору Сергеевичу подсела дама лет сорока с хвостиком. Сделала она это довольно бесцеремонно, даже не спросив разрешения. Впрочем, все стало на свое место, когда она заговорила по-русски.

– Вас заинтересовал вон тот господин? – спросила дама, чуть кивнув в сторону «Джонатана».

«Твою дивизию», – мысленно произнес Виктор Сергеевич, а вслух сказал:

– В некотором роде, да. Он весьма спортивно сложен и на нем такой строгий костюм.

– Типичный чинуша, – сказала дама, – который даже на отдыхе подчеркивает это. Но я его знаю, мы одновременно ходим на массаж. Кстати, здесь прекрасные массажисты. Вы не хотите походить на массаж? Здесь вам могут сделать любой.

– А полагал, что массаж всегда один? – прикинулся простачком Виктор Сергеевич, чтобы как утка-мать отвести внимание дамы от обсуждения или нападок на своего птенца – «Джонатана».

– Ну что вы! – клюнула на удочку дама. – Массаж существует полинезийский, японский, китайский, йога-массаж, массаж спортивный. Поскольку вы на Гавайях, то здесь есть специалисты по гавайскому массажу. На ваш выбор любой эротический массаж.

– Он один или у него есть разновидности? – спросил Виктор Сергеевич.

– Вы действительно не знаете или прикидываетесь простаком? – спросила дама.

– Я действительно не знаю.

– Их множество, – сказала дама.

– И в чем между ними разница?

– В глубине чувств, которые массаж вызывает, – ехидно заметила дама.

– Извините, – сказал Виктор Сергеевич и посмотрел на часы, – мне нужно спешить.

– Спешить вам некуда, – сказала дама. – Вы ведь на отдыхе…

«Час от часу не легче, – подумал он, возвращаясь в свой номер. – Откуда вынесло эту русскоязычную бабу, которая заметила мой интерес к “Джонатану”?».

И случилось это как раз тогда, когда он «случайно» попался на глаза своего агента и тот не мог не заметить его.

Виктор Сергеевич прошел в вестибюль и подошел к стойке, за которой стоял портье, краем глаза заметив «Джонатана», который сидел в кресле, полузакрыв глаза.

– Я из четыреста второго номера, – сказал он портье. – Для меня должны оставить сообщение.

– Ничего нет, – ответил портье и развел руками.

Виктор Сергеевич взял ключ и направился к лифтам. Он не оглядывался, но спиной чувствовал, что «Джонатан» идет вслед за ним. В лифте они оказались не одни, и Виктор Сергеевич вышел на своем этаже, ничего не успев сказать. Впрочем, он и не должен был ничего говорить. Агент слышал номер его комнаты и должен сам сориентироваться о предстоящей встрече.

После вечернего ланча Виктор Сергеевич опять подошел к стойке. Портье протянул ему конверт и произнес только одно слово:

– Посыльный…

Виктор Сергеевич, распечатал конверт и пробежал глазами текст записки. Она гласила, что интересующая Виктора Сергеевича дама появится в отеле только послезавтра и перезвонит ему.

Означало это, что встреча должна произойти завтра. И это почему-то насторожило Виктора Сергеевича. Почему завтра, а не сегодня?

Чувство опасности заставило его мозг работать более четко, чем в обычной ситуации.

Он снова собрался в супермаркет.

Слежку за собой Виктор Сергеевич заметил сразу. Она велась довольно примитивно: за ним шел унылый брюнет лет тридцати.

«Растакую мать! – выругался он мысленно. – Вряд ли контрразведка может работать так предметно. Значит, это случайный хвост. Когда я выбирался в супермаркет первый раз, ничего подобного не было. Хвост мог появиться только после контакта со странной дамой, говорящей по-русски или “Джонатаном”».

В супермаркете он медленно прошелся по отделам, затем быстро завернул в боковой коридор, а потом резко повернул обратно. Брюнет попался, ему некуда было спрятаться. Он прижался к стене и, как виноватый школьник, опустил глаза.

Вечером в ресторане Виктор Сергеевич снова был атакован дамой, говорящей по-русски. Причем вела она себя так, будто они сто лет знакомы.

– Мне нужен попутчик, – сказала она, – для экскурсии в Голливуд.

– Но это не близко, – ответил ей Виктор Сергеевич.

– Ерунда, – сказала дама, – отсюда до Лос-Анджелеса есть чартерные рейсы.

Виктор Сергеевич ничего не ответил, а дама продолжала:

– Там 300 солнечных дней в году. Поэтому Голливуд в начале двадцатого века обосновался именно там.

– Я хотел бы отдохнуть, не выходя за пределы отеля, – сказал Виктор Сергеевич.

– Но это всего в двух часах лета…

– И я предпочитаю видеть Голливуд на экране.

– Тогда вам нужно посетить Кауаи. Это почти тот же Голливуд, здесь снимались такие фильмы как «Парк Юрского периода», «Кинг-Конг»…

– Вы меня не так поняли, – исправился Виктор Сергеевич, – я предпочитаю видеть продукцию Голливуда, а не саму кинофабрику.

– Вы из Москвы? – перепрыгнула дама на другую тему.

– Я из Вильнюса.

Б.Н

Через три дня я окончил писать справку «Предложения по противодействию “программе стимулирования дезертирства” с территории ГДР», отдал ее Михаилу Федоровичу, а после обеда утвердил у него план мероприятий по разложению редакции «Прорыва».

Поскольку второе у Евгения Петровича было на первом месте, то план утвердили, и я начал по нему работать, забыв о справке.

Уже на следующий день я был в Мюнхене, сначала прогулялся по Электраштрассе и посмотрел на «Прорыв» снаружи. Потом направился в Старый город. Впрочем, куда же может направиться человек, который приехал в Мюнхен ознакомиться с его достопримечательностями?

Мюнхен летом чем-то напоминает иллюстрации сказок братьев Гримм, которые были очень популярны после войны в Советском Союзе. Здесь находится огромный торговый центр, в котором легко выявить возможное наружное наблюдение. Здесь символ города – церковь Богоматери. С одной из башен Старого города можно посмотреть на Мюнхен с высоты птичьего полета, а заодно и увидеть, нет ли за тобой «хвоста» или провести прямо на лестнице акцию по моментальной связи. Здесь же находится музей охоты и рыболовства, посетить его – мечта рыболовов карлхорстской колонии. Здесь же и Баварская государственная опера, которую я так и не смог посетить за несколько лет своей командировки в Германии ни разу, хотя был постоянным посетителем оперы Берлинской. Ну и, конечно, здесь же находится старейшая пивоварня и пивной зал в Баварии – Хофбройхауc – место встречи с агентурой, потому что в огромных залах, где могут разместиться более двух тысяч человек, весьма легко укрыться от наблюдения. Важно только знать, где места для тех, кто приходит сюда впервые, где – для завсегдатаев, а где места тех, кто заслужил право иметь свои кружки и пить пиво из них. Эти кружки прикованы к полкам железными цепочками, но чтобы иметь такую кружку, нужно ходить сюда не один десяток лет.

Все это я знаю от того же Бязева, а, кроме того, осведомлен, что в этой пивной очень шумно и, даже стоя рядом, трудно услышать друг друга. И что в ней бывали Ленин и Гитлер.

Поднимаюсь в зал третьего этажа, где меня должен ждать мой агент. Его псевдоним «Ганс». Он сам родом из Восточной Германии, там у него остались мать и брат. Я помогаю его брату учиться в вузе. А он помогает мне. «Ганс» профессиональный медвежатник[9].

Мы пьем пиво и не спеша разговариваем на фоне непрерывного гула, который создают посетители пивной.

– Нужно посмотреть одну организацию, – говорю я ему, – она находится на Электраштрассе.

Он кивает головой.

– Нужно обследовать размещение персонала, замки, а главное, есть ли там типографическое оборудование?

Он опять кивает головой и делает глоток из кружки.

Я знаю, что все это он поручит своему напарнику – молодому парню по имени Вилли. «Ганс» и Вилли представляют собой небольшой гангстерский синдикат. Вилли осуществляет всю подготовительную работу, нанимает «рабочих» для того, чтобы сделать «Гансу» так называемый проход к сейфу. А потом наступает время «Ганса» – он вскрывает сейф.

«Интересно знает ли “Ганс”, что у русских его коллег сейф называется “медведем”?» – думаю я, разглядывая его руки. Однажды он помог нам осуществить операцию по проникновению к секретам одной из спецслужб в английской зоне оккупации. Руководство решило его поощрить, но «Ганс», узнав сумму, а также то, что за нее нужно расписаться, усмехнулся и отказался от денег:

– Передай это брату, – сказал он мне.

Мимо нашего столика носятся официантки, в руках у которых по шесть кружек пива. Если учесть что это литровые кружки, в их руках одновременно не меньше пуда.

Я восхищаюсь этим. Но «Ганс» лениво произносит:

– Это еще что. Во время праздников здесь работают настоящие мастерицы-официантки. Они могут брать в руки по восемь кружек, а четыре ставить себе на грудь. Правда, грудь должна быть соответствующей.

И он показывает, какой должна быть грудь у официантки, чтобы она смогла нести двадцать кружек.

Мы доедаем колбаски, допиваем пиво.

– Буду тут дней через десять, – говорю я.

Он кивает в знак согласия и уходит.

А я некоторое время жду, делая вид, что раздумываю: заказать ли мне еще кружечку, внимательно смотрю на официанток, которые, плавно раскачиваясь, разносят пиво и, наконец, покидаю Хофбройхаус.

У входа в пивную некоторое время рассматриваю доску с надписью, которая свидетельствует о том, что это – придворная пивоварня и основана она в 1589 году. Но с 1844 года король снизил цены на пиво и разрешил посещать пивную простому люду, к коему относились «солдаты и трудовой народ», дабы они получали здоровое и полноценное питьё.

Ну, как тут не любить баварцам своих королей?

Возвращаюсь в Западный Берлин, а потом и в Восточный. Короткий доклад начальнику отдела и предвкушение встречи с родиной.

– В Минск летишь? – спрашивает меня жена.

– Нет, в Москву.

– А, может, оттуда поездом?

– Не могу, проездные на самолет, да и шеф говорит, что это не отпуск, а командировка.

В Москву прилетаю утром, еду в гостиницу, а потом на Малую Пироговскую, в институт химической технологии, на кафедру со странным для меня названием физической химии. В кабинет заведующего меня проводил мой коллега, который курировал институт. Он же оставил меня один на один с довольно молодым человеком с академической бородкой и в академической шапочке.

– Вам звонили по поводу меня? – говорю я.

– Да, да, – отвечает он и начинает рассказывать мне историю вуза, в котором он заведует кафедрой. Она почему-то ведется с Московских женских курсов. Поведав об этом, заведующий переходит к нашим дням и перечисляет количество доцентов и профессоров в вузе и на кафедре.

Я терпеливо жду: монастырь не мой и не мне лезть сюда со своим уставом. Наконец заведующий спрашивает:

– Что вас к нам привело?

– Мне нужна консультация, – говорю я и пытаюсь изложить проблему.

Он долго думает и говорит:

– К нам из Казани приехал молодой ученый-экспериментатор, я сведу его с вами, и, может быть, вы найдете с ним общий язык.

Ругаясь в душе, соглашаюсь на этот вариант, понимая, что общего языка с заведующим кафедрой физической химии я не нашел.

Лаборантка отвела меня в какую-то комнату, уставленную вовсе не шкафами с пробирками, а стеллажами с книгами, где и представила меня еще более молодому человеку, но уже без академической бородки и академической шапочки. Он мне сразу понравился, и мы начали беседовать, а через десять минут я честно поведал ему, что, к сожалению, не нашел общего языка с завкафедрой физической химии.

Молодой человек усмехнулся и сказал:

– Дело не в том, что наш заведующий играет в академика, а вы ему не понравились. Дело в том, что вы никогда не нашли бы с ним общий язык, потому что вы разные люди по молекулярному строению.

Увидев мои округлившиеся глаза, он пояснил:

– Нет, все люди состоят из одинаковых клеток, которые в своей основе состоят из одинаковых молекул. Но как нет двух абсолютно одинаковых людей на земле, так нет и двух одинаковых клеток. Человек не научился еще видеть эту специфику, но он ощущает результаты этой разности. Вот вы, например, не сможете работать с нашим заведующим, а со мной у вас будет получаться все, от работы до досуга. И это не потому, что мы понравились друг другу внешне. Это потому, что наши молекулярные структуры близки.

– Не совсем понял, – сказал я.

– Хорошо, перейдем на более понятный уровень. Вы душитесь духами, которые одним нравятся, а другим нет. И тогда у вас легко осуществляется контакт с теми, кто любит эти духи, и никакого контакта с теми, кто их не любит. Причем не важно количество этих духов, достаточно, чтобы их было хотя бы несколько молекул.

– А есть такие…

– Молекулярные соединения, вы хотите сказать?

– Да, именно они, которые вызывают всеобщую любовь?

– Есть, как, впрочем, и всеобщую ненависть.

– И где их изготавливают?

– Нигде, у нас нет ни экспериментального, ни промышленного их производства.

– А за рубежом?

– За рубежом не знаю, хотя я читал несколько статей в химических журналах, которые краем касались этих проблем, но не больше.

Обратный рейс был у меня на следующий день, и остатки этого дня я потратил на то, чтобы отблагодарить бутылкой коньяка коллегу, курировавшего институт, и побродить по Москве.

На следующий день я уже был в Карлхорсте. Однако на службу не поехал: было начало десятого вечера, и я направился домой.

Во дворе дома я увидел Ухналева, моего земляка и сотрудника американского отдела.

Год назад я пробирался на свое место в шестом ряду Берлинской оперы и наступил на ногу молодому человеку. Я тут же извинился, сказав:

– Фешен зеен зе бите.

– Бите, бите, – ответил он.

«Странный какой-то немец», – подумал я, а на следующий день встретил «странного немца» в коридоре Аппарата Уполномоченного…

– Привет, – сказал мне Ухналев. – Как там столица?

«Твою дивизию, – подумал я, – вот тебе и конспирация…»

Но Ухналев не стал говорить, откуда он знает про мою командировку.

– Ты завтра пойдешь в контору, – продолжил он, – будь готов к тому, что дядя Женя тебе устроит разнос, если не больше.

Еще раз, мысленно выругавшись, я поблагодарил Ухналева за предупреждение и вошел в подъезд. Если уж сотрудник другого отдела знает, что его коллегу собирается оттянуть сам Уполномоченный, значит, мои дела совсем плохи. Но что могло произойти: провал моих агентов или того хуже – их предательство?

Расим

После кебаба официант принес чай, и разговор пошел более неспешно. Начали с обсуждения чая и сладостей, которых в Турции, как и в Каморкане, превеликое множество, и того, что на Востоке сладости слаще сахара.

– Мозг требует сладкого, – сказал Фарук и насыпал в чай сахару, а затем стал пить сладкий чай, заедая его засахаренными фруктами.

– А удар по печени? – поинтересовался Расим.

– Да какой это удар, – засмеялся Фарук, – одно удовольствие!

И тут Расим решил поиграть первым номером.

– Послушай, – сказал он Фаруку, – ты помнишь мой доклад на конференции и даже стихи, а я вот не помню, с каким докладом выступал ты?

Вопрос привел Фарука в легкое замешательство. Но он мгновенно собрался и произнес:

– Сколько у меня потом было таких конференций и докладов… В отличие от тебя я не бросил языкознание и литературу.

Он еще что-то говорил, но Расим мог поклясться, что Фарук лихорадочно вспоминает тему доклада, с которым он выступал на той студенческой конференции в Баку в 1985 году. Расим также обратил внимание на то, что и Эдемир смотрит на Фарука с некоторым любопытством. Так смотрит начальник на подчиненного, которого поставили в трудное положение. И от того, как он выйдет из этого положения, будет зависеть расположение к нему его начальства.

– Э-э, – продолжал между тем Фарук, – а… мой доклад был о Сабире.

Он облегченно вздохнул, потому что нашел наконец начало нити того клубка, который предстояло разматывать. Поэтому он уже не торопясь сделал глоток из чашки с чаем и стал говорить тоном профессора на лекции:

– Собственно, «Сабир» в переводе на русский значит «терпеливый», это один из тахаллусов[10] Мирзы Алекпера Сабира. Он умер в 1911 году. В Айзербайджане его именем назван город. У него много стихов, но почему-то во всех сборниках на первом месте это:

Фарук победно взглянул на Расима, как бы говоря: «Что, съел?» Но этого ему показалось мало. Он щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще что-то.

Эрдемир удивленно посмотрел на него. И Фарук разъяснил ему ситуацию на каморканском, кивнув в сторону Расима.

Принесли три чашки напитка, одновременно похожего на взбитую молочную смесь и капучино. Эрдемир и Фарук добавили в напиток сахара, Расим последовал их примеру, заметив краем глаза, что мальчишка-курд, показал пальцем в их сторону и, видимо, потребовал себе того же.

Курд подозвал официанта и стал что-то долго ему объяснять. Официант ушел, но вскоре появился снова. В одном руке он нес чашку с напитком, а во второй держал маленький кальян.

«Неужели кальян мальчишке?» – подумал Расим.

Но тут все стало на свои места. Мальчишка получил чашку, а женщина в хиджабе стала курить кальян.

Эрдемир обратил внимание на то, что Расим с некоторым удивлением смотрит на женщину, курящую кальян.

– Вот видишь, – сказал он Расиму, – в какой самой демократической стране Запада можно увидеть такое? Ты усомнился в знаниях Фарука, а между тем я тоже выходец из того же факультета. Правда, я окончил его чуть раньше. И когда Фарук был на этой конференции в Баку, я уже не был студентом. Но с творчеством Ахундова знаком. И также знаю, что у вас, как это говорят, в почете повесть Ахундова «Обманутые звезды». Ты помнишь ее сюжет?

Вопрос был задан так, как некоторое время назад задавал его Расим Фаруку.

«Твою дивизию, – подумал Расим, – эти однокашники объединились и сейчас буду экзаменовать меня».

– Да, помню, – ответил Расим. – Некий шах узнает от звездочета, что звезды, а точнее, их расположение, предрекают ему гибель.

– Правильно, – заметил Эрдемир, – а как звали этого шаха?

– Не помню, – честно признался Расим.

– Звали его Шах-Аббас.

– Возможно, – произнес Расим. – Мне продолжать, или я не выдержал экзамена?

– Ну, какой же это экзамен… – сказал Эрдемир. – Это разговор двух филологов.

– И тогда Шах-Аббас сажает на престол мнимого шаха. Приходит назначенный день, и мнимый шах умирает, а Шах-Аббас возвращается на престол. Но, собственно, здесь сюжет только начинается. Шах понимает, что звезды могут снова быть к нему расположены недружественно и снова приглашает к себе звездочета. А пригласив, спрашивает: можно ли избежать судьбы? «Нет, – отвечает звездочет, – рок фатален, избежать его нельзя, но его можно обмануть».

И он предлагает шаху путь к спасению. Шах должен добровольно отказаться от престола, отдалиться от власти, стать простым человеком. А на трон посадить какого-нибудь грешника. Единственное условие этого – все должно быть сделано совершенно искренне. Иначе рок почувствует обман и убьет в нужный день не грешника лже-шаха, а самого Аббаса.

Находят грешника, жизнь которого, по мнению шаха, ничего не стоит. Этим грешником оказывается человек, который всю жизнь мечтал облагодетельствовать народ, организовать справедливое правление. Борец против тирании, так бы назвали его сейчас.

Он, став шахом, начинает издавать справедливые и демократические законы, все время думает о народном счастье и благе, борется со взяточниками и коррупционерами, призывает представителей народа управлять государством.

– Что-то вроде – «каждая кухарка должна управлять государством», – вставил свои пять копеек в рассказ Расима Фарук.

– Что-то вроде, – согласился Расим и продолжил: – Лже-шах призывает всех честно жить, чиновников не воровать, заботиться о просвещении народа. Но происходит парадокс. Чем он больше старается, тем больше его не понимает народ. И народ начинает возмущаться: что за слабый человек нами правит? Да он ни на что не способен! И над шахом-демократом начинают откровенно потешаться. Наконец наступает день, предсказанный звездами, и взбунтовавшийся народ убивает своего правителя.

Тут появляется Шах-Аббас, возвращает себе престол и продолжает править страной, держа народ в постоянном страхе.

Вот и весь сюжет.

– Правильно, – сказал Эрдемир. – Во всем мире тиранов любят до обожания, потому что страх – единственный стимул в управлении человеком. Ничто другое не может с ним сравниться. Но я не об этом хотел сказать. Этот сюжет и эта повесть говорят о том, что Восток был всегда мудрее так называемого просвещенного Запада. Если бы Карл Маркс знал этот сюжет, он никогда бы не создал своего учения. А русские не попытались реализовать его на практике. На страхе держится весь мир. Именно страх побуждает человека вести правильный образ жизни, не покушаться на то, что на Западе называется правами человека.

Эрдемир ослабил узел галстука. Наверное, это было каким-то знаком, потому что Фарук насторожился. А босса понесло.

– Вот я видел, как ты, – сказал он Расиму, – смотрел на курящую кальян женщину в хиджабе. Если бы на ее месте была другая женщина, без хиджаба, ты, наверное, не смотрел бы на нее так осуждающе. Ты, наверное, думаешь: правоверная мусульманка, а курит кальян. Ты осуждал то, что она курит кальян или то, что она курит его в хиджабе?

– Я ничего не осуждал, – сказал Расим. – Для меня экзотика и хиджаб, и кальян. Вот я и наблюдал за ней внимательно.

– Эрдемир, – нарушая некую субординацию, вмешался в разговор Фарук. – Он действительно многое не понимает, и ему нужно многое объяснять. Ты относишься к нему как к мусульманину, но он – атеист, а отсюда у него иной взгляд на многие вещи, он, несмотря на то, что татарин по национальности, вырос в русской среде.

– А ты, я знаю, – сказал ему Эрдемир, – тоже полагаешь, что женщины в Каморкане не должны носить хиджабов.

– Ну не совсем так, – попытался уклониться от ответа Фарук. – Но я хотел бы, чтобы это было личным делом каждой женщины.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что никакая паранджа или хиджаб не способны сделать женщину более религиозной или нравственной.

– А как же исламские традиции?

Расим с удивлением наблюдал спор босса и подчиненного, который к его еще большему удивлению проходил на русском языке. Хотя полемистам было удобнее говорить на каморканском либо турецком.

– Ни одно покрывало не сделало человека лучше, – говорил Фарук, – да и эта традиция скорее языческая, чем мусульманская. Ислам, как и многие монотеистические религии, несет на себе печать своих предшественников. Это они фетишизировали некоторые атрибуты одежды. В исламе нет монастырей, но это отчасти компенсируется монашеской одеждой женщин. И если ты утверждаешь, что женщина в хиджабе более набожна, то почему мужчины не носят хиджаб? Они тоже создания Аллаха.

– Это показатель того, что женщины более ревностно чтят традиции ислама и предков, – твердо произнес Эрдемир.

– Обратись к 33 главе Корана, и ты поймешь, что это не так, – сказал Фарук. – Причина необходимости прятать лицо женщин связана не с набожностью, а с греховностью, как женщин, так и мужчин. Хиджаб – это, с одной стороны, признак признания мусульманами своей греховности, а с другой – показатель того, что никаким другим способом воздействовать на них нельзя, кроме как через это покрывало, а не их сознание. И Турция сделала шаг вперед в этом направлении, а Каморкана осталась в прошлом веке.

– Хорошо, что ты стал говорить о Турции, – произнес Эрдемир. – Я полагаю, что Турция стоит в шаге от возращения к традициям, в том числе и ношению хиджаба.

– Турция не Каморкана, она не вернется туда, откуда ушла.

– Это ты так считаешь, а турки полагают, что нужно внести поправки в законодательство и запретить женщинам появляться в общественных местах с непокрытой головой.

– Турция в отличие от Каморканы светское государство.

– Теперь ясно, почему ты предпочитаешь отдыхать в Турции. Ты не патриот.

– Странное определение для патриота и патриотизма… Хиджаб связан с религией, а Конституция Турции предполагает свободу вероисповедования. А свобода вероисповедования означает, что ты можешь исповедовать любую религию или не исповедовать никакой религии. И никто не вправе тебя принудить ни к первому, ни ко второму.

– Но Организация Исламских государств рекомендует вернуться к хиджабам, обосновывая это тем, что все противоположное размывает традиции, а это ведет к ослаблению мусульманского мира.

– Знаешь, эта организация создавалась мировым правительством для решения своих задач и меньше всего озабочена укреплением мусульманского мира.

– Да ты глобалист…

– Не вешай на меня ярлыки, я, прежде всего, патриот своей страны, правда, я в ней кое-что поменял бы, но это на данный момент невозможно.

– Я знаю, о чем ты говоришь, и скажу тебе, что это будет вряд ли возможным вообще, – категорически произнес Эрдемир.

– Время покажет, – парировал этот выпад Фарук.

Тут они словно вспомнили о Расиме.

– Ну, как тебе наш спор? – спросил Фарук. – Мы иногда заводимся, но при этом не перестаем быть патриотами Каморканы, правда, у нас разное видение путей ее развития.

– Хорошо, что ты об этих путях говоришь здесь… – проворчал Эрдемир и перешел с русского на каморканский.

В это время у него зазвонил мобильный телефон. Эрдемир вытащил его из кармана пиджака. Эта была первая модель моторолы-раскладушки.

Эрдемир приложил телефон к своему уху, что-то сказал по-турецки. Потом выслушал звонившего и, обращаясь к Расиму, произнес:

– Плохи твои дела, у тебя под ногтями эксперты нашли частицы красителя…

Виктор Сергеевич

– Я однажды была в Вильнюсе, – сказала дама, – когда жила в СССР. Мне там тогда ужасно понравилось, там есть такая большая башня, не помню, как называется, и такие уютные кафе-подвальчики.

– Она называется «Башней Гедиминаса», – сказал Виктор Сергеевич.

– О, расскажите мне о Вильнюсе! Он очень изменился?

И Виктор Сергеевич начал рассказывать о сегодняшнем Вильнюсе, одновременно пытаясь понять, кто эта дама? Случайно подвернувшаяся землячка или представитель контрразведки? Если второе, то она должна была появиться после контакта с «Джонатаном», но возникла раньше. Тогда с кем из его контактеров связано появление «хвоста» в супермаркете?

– Вы говорите о Вильнюсе, словно экскурсовод, – сказал дама.

– Я говорю так, чтобы вам было понятно то, о чем я говорю, – ответил Виктор Сергеевич.

– А у вас в Литве любят зеленый цвет, и даже один из мостов называется «зеленым», правда?

– Правда, – устало согласился Виктор Сергеевич. – У нас все зеленое: «зеленый мост», «зеленое озеро», «зеленые братья». А если вы не хотите, чтобы я рассказывал вам о достопримечательностях старого Вильнюса, я могу перейти на бытовые детали, вы их не найдете в каталогах для туристов. Например, расскажу вам о школе, в которой учится мой племянник. Ее номер десять, и находится она возле магазина «Минск».

– Я не хотела вас обидеть неким недоверием, – сказала дама и тут же сменила тему. – Вы никогда не бывали в Канаде?

«Господи, она словно видит меня насквозь».

– Был в качестве туриста в Монреале.

– И в каком году это было?

– Это что, допрос?

– Нет, просто женское любопытство.

– По-моему, тогда там проходил один из матчей первой серии Канада – СССР по хоккею с шайбой.

– Сразу видно, что вы были в Канаде мельком, – сказала дама. – в Канаде никогда не говорят «по хоккею с шайбой». Для канадцев не существует никакого другого хоккея, кроме канадского, то есть хоккея с шайбой.

– А вы, судя по всему, отличаете хоккей канадский от хоккея русского.

– Еще бы, я родилась в Красноярске, а там была известная в Союзе команда, по-моему, «Енисей».

– А живете в Монреале?

– Нет, я живу в США, но первое время после переезда из СССР мы жили в Канаде, не в Монреале, а в Ванкувере.

И она, словно в доказательство, раскрыла сумочку и извлекла оттуда свою фотографию на фоне статуи капитана Ванкувера, основателя города. А поскольку Виктор Сергеевич, взглянув на фото, ничего не сказал, вновь затараторила:

– Это памятник Джорджу Ванкуверу…

«Сейчас она скажет – капитану английского флота», – подумал Виктор Сергеевич.

Но дама сказал просто:

– Он был англичанином.

– Это самый известный памятник в Ванкувере? – спросил Виктор Сергеевич, чтобы как-то поддержать разговор.

– Нет, – ответила дама, – самый известный памятник первому кабатчику, не помню, как было его настоящее имя, но в Гренвилле его называют памятником Джеку Болтуну.

«В Гренвилле… – подумал Виктор Сергеевич. – Значит, она действительно жила или была там, потому что все туристические справочники называют этот район, по сути, центр Ванкувера, Гэстауном. И это не проверочные тесты в отношении меня, а просто женская болтовня дамы, которая соскучилась по этнически близким собеседникам».

– Если вы не хотите в Голливуд, – сказала дама, – я могу организовать вам экскурсию в океан с рыбалкой – русские любят…

– Сколько это будет стоить, – спросил Виктор Сергеевич. – Вы ведь не профессиональный гид?

– Да, – ответила дама, – я любитель и беру недорого.

– Непременно воспользуюсь вашими услугами, – сказал Виктор Сергеевич, – но сегодня я себя плохо чувствую. Не могли бы вы сориентировать меня, где здесь находится то, что в России называется здравпунктом.

– Охотно провожу вас, – сказала дама.

И она сделала это, не только проводив его в кабинет дежурного медика, но и объяснив, что такой медконтроль здесь ничего не стоит, поскольку в отеле действует система «все включено».

Медсестра измерила Виктору Сергеевичу артериальное давление, покачала головой, дала зеленую таблетку и порекомендовала некоторое время не выходить на солнце.

«Прекрасно, – подумал Виктор Сергеевич, – если меня изучает контрразведка, то есть основание не выходить из номера».

Дама проводила его до номера и, прощаясь, произнесла:

– Меня зовут Лиз.

Он кивнул в ответ так, как должен кивнуть мужчина, с одной стороны, соблюдающий этикет общения с женщиной, но с другой – не настолько здоровый, чтобы пригласить ее в гости.

После этого Виктор Сергеевич заперся в номере, принял душ, разложил одежду на стуле на случай экстренных обстоятельств и улегся в кровать. Если номер под контролем, то это не вызовет у контролеров внимания.

Он закрыл глаза и стал имитировать спящего человека. Всякий, кто когда-либо занимался этим, знает, что от имитации до сна несколько шагов. Но Виктор Сергеевич долго не мог уснуть, слишком велико было напряжение, вызванное всем тем, что происходило с ним в последние три дня. Однако сон все же сморил его.

Проснувшись, он не стал открывать глаза, а перевернулся несколько раз, как это делает человек во сне и замер. Все, что произошло и происходило, вернулось к нему.

Он снова вспомнил Ветковского.

– Ты зря соглашаешься на это, – говорил тот.

– Но кто-то должен сделать это?

– Пусть это делают те, кто провалил резидентуру.

– Но я приобретал этого человека…

– Этот человек ненадежен…

– Почему ты так решил?

– Во-первых, он уже раз предал свою страну.

– Ну, это не основание обвинять его в ненадежности.

– Не скажи, тогда обстановка способствовала тому, чтобы он работал на нас, а теперь все наоборот.

– Есть тут некоторый резон. А во-вторых?

– Он уже был на грани провала и чудом избежал его.

– Это мы помогли ему избежать провала.

– И ты полагаешь, что он должен быть благодарен тем, кто сунул его голову под нож гильотины, а потом ловко вытащил в последний момент?

– Слишком образно, давай ближе к простой человеческой материи.

– Давай. Виктор, ты представь психологию человека, которого втянули в занятие, которое могло стоить ему свободы и даже жизни, а потом на каком-то этапе помогли ему избежать провала. А потом снова втягивают его в то же самое. Какова будет реакции нормального человека на то, что его хотят подставить еще раз? А реакция его будет одна – защитная. И, защищаясь, он сдаст тебя, приобретет новых хозяев и таким способом обезопасит себя.

– Это крайний вариант, его следует иметь в виду, но…

– А здесь никакого «но» нет, и не может быть. Ты представь свой статус: ты не сотрудник разведки, ты даже не гражданин России. Кто за тебя будет просить? Да и тех отношений, что были у Советского Союза с другими странами, уже нет. Ты не думай, что в случае провала и ареста тебя обменяют, как Абеля. Ты будешь сидеть и долго сидеть. Потому что Советского Союза нет, его сателлитов и их разведок тоже нет.

– Конечно нет. Ты говоришь так, будто это для меня новость. Я все это учитываю.

Конец ознакомительного фрагмента.