Записки «черного полковника». Б.Н. История первая (С. А. Трахимёнок, 2013)

Карлхорст, 1956 год.

В кабинете три телефонных аппарата. Два оперативных, один городской сети.

Первый оперативный звонит достаточно редко. Он напрямую связан с Уполномоченным аппарата МВД при МВД ГДР. Вывеска эта не соответствовала названию этой же структуры в СССР, но дело было не в конспирации. Просто реорганизации службы безопасности в СССР в конце сороковых – начале пятидесятых были настолько часты, что закордонные структуры с одной стороны не успевали за ними, а с другой – не хотели вводить в некоторую растерянность зарубежных коллег.

Второй телефон связан со всеми оперативными подразделениями, но чаще всего им пользуется начальник отдела.

Уполномоченного за глаза зовут дядя Женя, начальника отдела – дядя Миша, правда, тоже за глаза и только сотрудники отдела. А так первый – Евгений Петрович, а второй – Михаил Федорович.

Только что закончилась ежедневная утренняя оперативка, и можно было посмотреть сводки о происшествиях за ночь, полистать немецкие газеты, да и осмыслить задачи, которые перед тобой только что поставило руководство. Именно это и делают все сотрудники, да и начальники отделов, и поэтому оперативные телефоны утром чаще всего молчат. Ну а уж если они звонят, то сие не предвещает ничего хорошего. Особенно когда звонит телефон Уполномоченного. Он обычно связывается с начальниками отделов, а те потом «озадачивают» сотрудников. Но если Верховный звонит напрямую…

Тогда ты, как говорят старожилы и остряки аппарата Уполномоченного, готовься долго не мыть руку, которую он пожмет тебе в знак благодарности.

Итак, смотрим, что случилось за ночь на границе Западного и Восточного Берлинов…

Все как обычно: несколько попыток преодоления границы с обеих сторон. Правда, попыток и переходов с нашей стороны всегда больше. В 1948 году американские визави исследовали обстановку в английском секторе и были удивлены количеством дезертиров и перебежчиков в Восточную Германию. Они сделали вывод и поставили, в общем-то, случайные явления на плановую основу, постепенно наработав методику подталкивания неустойчивых элементов к переходу границы.

Смотрим просто происшествия и исследуем фамилии их участников, потом сверяем их с данными на установленных разведчиков и агентов. Вроде никого из списка, который у нас имеется…

Теперь газеты. Но тут звонит оперативный телефон под номером один, газеты побоку:

– Слушаю, товарищ Уполномоченный…

– Зайдите к Михаилу Федоровичу, ознакомьтесь со справкой по РС, а потом я вас жду у себя.

Лаконично и одновременно информативно. Пока иду к начальнику отдела, соображаю, что потребность во мне у дяди Жени возникла уже после оперативного совещания.

Открываю дверь кабинета начальника, затем открываю рот, чтобы изложить цель своего визита. Но делаю это медленно, давая ему возможность остановить меня.

Так и происходит, он коротко кивает, мол, не до расшаркиваний, проходи.

Сажусь за приставной столик.

– Евгений Петрович только что позвонил мне.

Начальник снова кивает головой и протягивает мне листок:

– Ознакомься.

Начинаю читать. Информации не так много.

Справка о деятельности радиостанции «“Свободная Россия” – РС»

Существует с декабря 1950 года. Создавалась Закрытым сектором НТС на средства фонда Н (см. приложение 1).

Материальная часть (см. приложение 2).

Мощность первых использованных передатчиков – 38 ватт.

Модернизирована в 1953 году якобы на пожертвования соотечественников (использованы средства фонда Н). Увеличена мощность, создана станция для выработки собственной электроэнергии, в два раза увеличен штат сотрудников. Разделены радиостанция и редакции, появились новые программы, возросло количество радиопередач.

Во время массовых беспорядков в Восточной Германии в июле 1953 года и венгерского путча вела работу круглосуточно. Кроме подрывных пропагандистских передач давала информацию о предстоящих событиях, силах и средствах, участвующих в них, координируя, таким образом, деятельность путчистов. Передачи осуществлялись на двух языках (венгерском и русском), провоцируя дезертирства со стороны советского военного контингента.

Постоянного места дислокации не имеет.

Агент «Бразилец» посещал РС 24 февраля 1956 года. Согласно его сообщению, лиц, не работающих постоянно, на станции привозят с соблюдением правил конспирации. Станция представляет собой участок в лесном массиве, огороженный забором и колючей проволокой, охраняемый по периметру сторожевыми собаками. Неподалеку от станции на холме находится так называемый контрольный пункт, с него осуществляется контрнаблюдение за подходами к станции и борьба с глушителями.

Во время передач с контрольного пункта приходит информация в виде двух групп цифр. Первая группа обозначает волну, на которой осуществляется глушение, вторая – показатель делений шкалы, на которые необходимо переместить вещание.

В ночное время охрана объекта усиливается.

Из бесед с сотрудниками станции установлено:

– все сотрудники работают на станции ежедневно, проживают в населенных пунктах неподалеку. На станцию доставляются специальным транспортом;

– искренне считают, что их работа направлена на благо тех, для кого они осуществляют вещание;

– почти все сотрудники приводят в качестве показателя эффективности работы фразу о том, что «они заставляют зря тратить ресурсы Советов, так как каждый глушитель, чтобы заглушить передачу, должен быть в 10–12 раз мощнее станции, которую он глушит;

– контрольный пункт оснащен оборудованием высокого технологического уровня. Это так называемые телевизоры, на их экранах можно видеть изображение несущих волн радиопередач, а также видеть волны глушителей. При создании помехи операторы дают команду о перемещении волны в наиболее удаленный участок экрана;

– корректировщиками передач являются многие перебежчики;

– плохую слышимость передач в Европе сотрудники объясняют тем, что они имеют приоритетную направленность в глубину Советского Союза. И это якобы подтверждают перебежчики.

Поднимаю глаза на начальника.

– Все остальное тебе скажет Петрович, – говорит он, – иди.

Спускаюсь на второй этаж. В приемной Уполномоченного референт, он просит меня подождать, так как в кабинете Петровича находится очередной докладчик.

Знаю, что это недолго. Петрович вполне мог посоревноваться со спартанцами из местности Лакония. Да и вообще он личность известная и легендарная. В Берлине работает с пятьдесят третьего. После войны он – самый молодой генерал в системе органов государственной безопасности, заместитель министра государственной безопасности. В октябре пятьдесят первого Сталин отдает распоряжение арестовать группу чекистов, среди которых был и Петрович. Говорят, что вождь при этом заметил:

– У чекиста есть два пути: один на повышение, другой – в тюрьму.

В Лефортово Петрович написал письмо на имя вождя, но не с просьбой об освобождении, а с предложениями о реорганизации разведки и контрразведки, понимая, что о таком письме обязательно доложат.

Так и произошло. Однако многие писали Сталину, но их письма либо не дошли до него, либо были оставлены без внимания. Это письмо было исключением из правил только потому, что Сталин лично знал Петровича. Однажды в отсутствие руководителя ведомства Петрович был у него на докладе и понравился вождю своей лаконичностью и точностью в суждениях.

– Такого толкового человека не следует держать в тюрьме, – сказал вождь.

Вскоре он был освобожден и вместе с группой руководителей ведомства разработал проект слияния разведки и контрразведки в единое Главное разведывательное управление. Именно такая концентрация должна была, по мнению Сталина, эффективно противостоять мощному разведывательному сообществу западных стран. Но с уходом из жизни вождя ГРУ МГБ так и не было сформировано…

Дверь кабинета Уполномоченного отворилась, и оттуда вышел незнакомый человек. Впрочем, кадры в аппарате менялись часто. А интересоваться их установочными данными не было принято, если, конечно, они сами тебе не представлялись.

– Прошу вас, – сказал референт, – Евгений Петрович вас ждет.

Но тут загорелась лампочка на его столе, и он попросил меня задержаться.

Лампочка свидетельствовала о начавшемся телефонном разговоре Уполномоченного. А в разведке не принято присутствовать при телефонных переговорах не только начальников, но и коллег.

Но вот лампочка погасла. Референт указал тыльной стороной ладони на дверь Уполномоченного, и я оказался в кабинете самого большого ведомственного начальника органов безопасности за кордоном…

Расим

Мягко светит сентябрьское солнце. Пляжи еще полны, потому что осень в Анталии – бархатный сезон, и он не менее популярен, чем летний.

Если не жариться на солнце в средине дня, а отдаться ему только утром и вечером, почти пропадает ощущения пребывания на юге, несмотря на все его атрибуты: голубое море, желтоватый песок пляжей и пальмы.

Там, где он родился, не было пальм, моря и такого чистого просеянного песка. И в те времена, когда он рос и учился в школе, ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он станет завсегдатаем этих мест.

Впервые он попал сюда три года назад, началось это с того, что его бывший школьный приятель создал турфирму, в которую пригласил работать Расима.

Но с этого ли все началось? Нет, скорее всего, все началось гораздо раньше, все началось с Ахундова[1]. Точнее, с реферата об Ахундове, который он написал, будучи студентом филфака БГУ. Было это в 1985 году. В стране началась перестройка, все ждали, что вот-вот придет «социализм с человеческим лицом». Ожидание продлилось шесть лет, до развала Советского Союза. А после никто не говорил о социализме, все бросились превозносить капитализм, который изначально имел человеческое лицо и должен был облагодетельствовать всех, но почему-то не торопился делать этого…

В этом же году он, как будущий аспирант, поехал в Баку на студенческую конференцию, где выступил с докладом «Ахундов и смерть Пушкина».

Он читал с трибуны конференции по-восточному цветистые строчки, правда, в переводе русского поэта.

Его заметили, в Белоруссию он вернулся с дипломом и массой адресов будущих коллег, исследователей восточной литературы.

Однако в аспирантуру он не попал. Пока был на военных сборах, его место в аспирантуре заняла какая-то девица.

– Ничего страшного, – сказал научный руководитель, – на следующий год поступишь.

Он ушел работать в школу, но через год его перетянули в районо, потом он возглавил центр народных ремесел. Потом развалился Советский Союз, и он остался без работы. Но один из его бывших коллег стал хозяином туристической фирмы и предложил возить детей состоятельных родителей в Анталию.

Расим согласился, потому что оплата была вполне приличной, а группы небольшими, не то, что в его педагогическом прошлом, когда приходилось возить группу в сорок учеников с двумя педагогами.

Побывав с группами в Анталии, ему вдруг захотелось смотаться туда одному. Он взял отпуск на десять дней и улетел чартерным рейсом к Средиземному морю.

В одном из отелей Анталийского побережья он неожиданно столкнулся с Фаруком. Удивительно было не то, что они встретились, а то, что Фарук узнал его. Ведь после единственной встречи прошло двенадцать лет, и им было уже почти под сорок. Но Фарук помнил конференцию в Баку, помнил прогулки по набережной, проживание в гостинице «Апшерон», запах Каспийского моря вперемешку с запахом нефти. А главное – стихи, которые читал в актовом зале Расим.

Эти строки Фарук произнес на русском, когда лоб в лоб налетел в вестибюле отеля на Расима. Русский он знал хорошо, правда, иногда путал падежи. Фарук не был турком. Он приехал в Анталию из Каморканы, соседки Турции, которая тоже имела свои пляжи и участок Средиземного моря, но жители ее предпочитали отдыхать в Анталии.

– Это чем-то напоминает финнов, – сказал Фарук, – которые когда-то ездили оттягиваться в Ленинград, потому что в Финляндии был сухой закон.

– Ты путаешь падежи, – ответил ему Расим, – но одновременно знаешь сленг, который знает не каждый русский.

– Склонению по падежам меня учили турецкие профессора славянской академии, а сленгу я научился у русских друзей. Тебе бы тоже не мешало освоить арабский, ты же мусульманин.

– Я уже стар, чтобы осваивать арабский.

– Ну, тогда на худой конец турецкий. Это европеизированный арабский. Он не такой трудный, как английский. Русские даже не знают, что постоянно говорят по-турецки, – произнес Фарук и засмеялся. – Например, стакан по-турецки – бардак, остановка – дурак, а ухо – кулак. Представляешь, как ты показываешь русскому на ухо и говоришь: «Кулак». Он тебе тут же по просьбе туда кулаком и въехает.

– Въедет.

– Что въедет?

– Нужно говорить въедет или на худой конец заедет, а не въехает.

– Да какая разница! Ты же понял, о чем я говорю, и этого достаточно, – произнес Фарук. – Кстати, у вас есть слово «баян», а в турецком это слово – приставка к женским именам, например, Лили баян, то есть госпожа Лили. Как у тебя зовут жену?

– Сейчас никак.

– Почему сейчас?

– Потому что мы с ней развелись.

Потом они пили сладкое вино в номере Расима. Фарук не хотел, чтобы земляки видели его употребляющим алкоголь. Впрочем, его трудно было назвать пьющим по русским или белорусским меркам. Но, видимо, и такие дозы были предосудительны на его родине в Каморкане.

На следующий день они поехали в Анталию. Время двигалось к вечеру, и было не так жарко. Машину Фарука оставили на парковке и пошли бродить по старому городу. Побывали на причале. Посмотрели развалины крепостной еще константинопольских времен стены. Посетили этнографический музей, в котором купили обереги в виде глаза.

Потом сфотографировались у подножия большого минарета, выложенного из красных кирпичей, и решили пошляться по рынку. Но перед этим заглянули в один из обменных пунктов. И тут вышла незадача. Усатый обменщик взял стодолларовую купюру Расима, посмотрел ее в синем свете, затем встал со своего стула и ушел в подсобку. Его не было минут пять, наконец он появился и протянул купюру обратно Расиму.

– В чем дело? – спросил Расим Фарука.

Но тут чья-то рука опустилась Расиму на плечо. Он обернулся и увидел двух полицейских.

Его и Фарука отвезли в полицейский участок. Там обыскали, изъяли все имеющиеся лиры и доллары, осмотрели их, запечатали в конверт и куда-то унесли.

Потом Расима отвели в камеру, какую в Беларуси и России называют обезьянником. А Фарук успел сказать ему напоследок, что пока ничего сделать нельзя, потому что все начальники уже ушли домой. Но завтра он утром приедет к нему.

– Что ты сможешь сделать? – спросил Расим.

– Сейчас не знаю, но у меня есть земляк, он большой босс, попрошу его, может, чем поможет…

Всю ночь Расим не спал и забылся только под утро. Но его бесцеремонно разбудили и повели по какому-то длинному и незнакомому коридору. Потом некий полицейский стал на русском языке читать его прегрешения. Полицейский произносил много слов, но Расиму почему-то сразу стало понятно, что он в Турции, где ворам отрубают руку, а фальшивомонетчикам заливают в глотку жидкий металл.

Полицейский, исполняющий роль кади, указал рукой куда-то за спину Расима. Расим обернулся и увидел большую треногу, на цепях которой висел котел, под котлом горело несколько поленьев. Аналитический ум Расима осознал, что такое количество топлива не может нагреть металл до жидкого состояния. Но металл в котле булькал. Наверное, его нагрели раньше, подсказал тот же ум.

А действие между тем разворачивалось. Кади в форме полицейского зачерпнул непонятно откуда взявшимся ковшиком жидкий металл и направился к Расиму.

«А вот уж хрен», – подумал Расим, намереваясь выбить ковшик из рук кади, но чьи-то руки крепко схватили его сзади, и он понял, что не сможет вырваться из этих объятий.

– Калк, – произнес полицейский, и Расим проснулся.

Два полицейских открывали замок обезьянника. Точнее, открывал один, а второй внимательно смотрел на тех, кто в нем находился. А в нем кроме Расима были еще два обитателя.

Оба полицейских зашли в камеру и произвели некую процедуру, выражавшуюся в демонстративном пересчитывании всех, кто был в обезьяннике. Из чего Расим понял, что один дежурный передавал смену другому дежурному. Значит, наступило утро. Он ждал Фарука, но того не было, зато пришел полицейский и препроводил его в кабинет к человеку, который был одет в гражданский костюм.

– Сабитов Расим? – произнес этот человек.

– Вар, – ответил Расим, одно из немногих слов, которые он знал по-турецки.

Тогда мужчина сказал что-то по-турецки, и в комнату вошел другой человек, который на хорошем русском языке объяснил что он – адвокат и будет вести дело его, Расима.

– И в чем меня обвиняют? – спросил Расим.

– В фальшивомонетничестве, – сказал адвокат, – статья серьезная в любом государстве.

– Да уж, – согласился Расим.

Далее адвокат рассказал, какие сроки тюремного заключения могут быть по данному преступлению. Причем делал он это лихо, пользуясь не столько юридическими терминами, сколько полублатным русским жаргоном, из которого Расим наиболее четко понял только два словосочетания: «чалиться по статье» и «париться на нарах».

В это время в дверь постучали, и на пороге появился Фарук и еще один мужчина постарше.

Расим представил, как выглядело бы это в Беларуси. Возможно, гражданский выпроводил бы вон и Фарука, и его спутника, но здесь все было иначе. Гражданский словно ждал их прихода. Он подобострастно указал им на стулья за спиной Расима, затем что-то сказал «адвокату», тот кивнул головой и вышел из кабинета…

Виктор Сергеевич

Большой туристический автобус, конечной целью маршрута которого была Италия, подъехал к границе Литвы и Беларуси. Он остановился в конце небольшой очереди автомобилей и стал медленно продвигаться к пункту таможенного и паспортного контроля.

Все было как обычно, граница существовала уже семь лет и процедура была привычной для обеих пограничных сторон.

Не было волнения и у пассажиров автобуса. Второй водитель, обитавший все время где-то на задних креслах, перебрался на откидное сиденье рядом с основным. Пассажиры тоже не волновались. Правда, большинство из них на какое-то время прекратили болтовню, отложили книги и стали смотреть в окно. Пожалуй, только старый стюард автобуса, в обязанности которого входило поение пассажиров кофе и чаем на остановках, проявил к означенной процедуре паспортного контроля должное уважение: снял белую куртку и уселся на одно из свободных мест. Впрочем, на это никто не обратил внимания.

Водители называли стюарда по имени-отчеству Виктор Сергеевич. Был он нетороплив, обстоятелен, от него исходила некое спокойствие, которое отсутствует у мелких водоемов, но бывает у океана. Пусть даже на поверхности шторм, все прекрасно понимают, что в глубине его все тихо и безмятежно. В этом человеке чувствовалось то, что иногда называют породой. Впрочем, к некоей элитности и аристократичности это не имело никакого отношения.

Почему пожилой человек согласился на эту неквалифицированную работу, понять было трудно. Но человеческое мышление не любит вопросов, на которые окружение долго не может найти ответы. Мышление словно испытывает стресс от этого. И тогда оно придумывает ответ сообразно своему пониманию ситуации и мира, чаще всего не сообразуясь ни с логикой, ни с реальностью.

Полная блондинка среднего возраста, которая при посадке в автобус назвалась Магдой, обмолвилась двум пожилым дамам, фактически одногодкам, что Виктор Сергеевич работал когда-то в вузе, преподавал научный коммунизм. Но… развалился Советский Союз. Кафедра и его коллеги преобразовали себя в историков и политологов, а Виктор Сергеевич не смог «перестроиться» и ушел на пенсию. Дети его уехали за границу, и там неплохо устроились. И вот он едет к ним в Неаполь навестить внуков. А чтобы не выглядеть уж совсем бедным родителем, решил сэкономить на билетах в Италию.

Честно признаться, историю эту она придумала не сама, ей фрагментами поведал о ней старший водитель автобуса Сигидас. Магда только дорисовала недостающие детали.

Объяснение это сняло многие вопросы, и аккуратный, обстоятельный стюард, без подобострастия обслуживающий пассажиров, стал родным и близким обитателям туристического автобуса, каждый из которых тоже не был олигархом, потому и выбрал самый дешевый и самый неудобный транспорт для поездки на отдых.

С Виктором Сергеевичем пытались заговорить многие дамы, но он был деликатно неприступен.

– Прошу прощения, – произносил он, не давая пассажиркам зацепить его вопросами в частности, и разговорами вообще, – работа, знаете, работа.

– А после работы? – спрашивали самые настойчивые.

– После работы все можно, – отвечал он.

– А на отдыхе, на море? – не унимались дамы.

– Там сам Бог велел, – отвечал Виктор Сергеевич.

Границу они пересекли к утру и въехали в Польшу. Отсюда предстоял двенадцатичасовой бросок к городу Брно, где была запланирована ночевка в гостинице «Старый млын».

К гостинице приехали вечером. Быстро разгрузились, молодежь пошла изучать окрестности и содержимое барных стоек в кафешках вблизи гостиницы. Чуть позже на улицу высыпали и пассажиры постарше. Как всегда в поездке, было больше дам, чем мужчин и дамы-одногодки искали глазами Виктора Сергеевича, дабы он составил им компанию. Но появившиеся водители сообщили, что стюард умотался и спит.

Дамы посокрушались немного, а затем, втянув в свою компанию Магду, пошли рассматривать «млын» – огромное колесо водяной мельницы, когда-то действующей, а теперь бутафорской.

На следующий день рано утром все опять загрузились в автобус и через пару часов миновали границу с Австрией. Около девяти часов были уже в Вене.

– Три часа пешей экскурсии по центру, – объявил Сигидас. – Собираемся в двенадцать ноль-ноль. Прошу не опаздывать, здесь нельзя стоять больше пяти минут, это расценивается как нарушение правил дорожного движения.

Дамы-одногодки тут же стали искать глазами Виктора Сергеевича, но тот не пошел со всеми в город, а остался в автобусе с водителями.

Разбившись на микрогруппы, туристы направились к центру старой Вены. Самые быстрые дошли до центрального парка и запечатлели себя на фоне невероятно зеленых лужаек. Самые любознательные побывали в огромной церкви и удивились, что туда можно было войти даже в шортах. А те, кто хотел просто отдохнуть, покатались на конных пролетках и посидели в кафешках на центральном бульваре, которых было великое множество и в которых можно было, даже не зная языка, заказать «смол бир энд айнц гамбургер»[2].

Через три часа автобус подъехал к остановке метро «Шведская площадь». Туристы забрались в салон, и тут выяснилось, что не хватает одного – молодого человека спортивного вида, который уже в первый день поездки получил прозвище «Спортсмен».

– Нужно подождать, – сказала одна из женщин.

– Никаких проблем, – ответил второй водитель, – ожидание здесь стоит в долларах около полутора тысяч, будете платить лично или скинетесь?

– Мы сделаем небольшой круг и вернемся сюда, – сказал мудрый Виктор Сергеевич, – не волнуйтесь.

Автобус тронулся, сделал круг в несколько кварталов и возвратился на остановку. Там его уже ждали полицейские. Оказалось, что «Спортсмен», увидев, что автобус отходит, бросился за ним. Но тут сбоку появился бесшумный трамвай и сбил опоздавшего.

Пока бригада скорой помощи с надписью «Ambulanse» на борту осматривала потерпевшего, полицейские стали составлять протокол и потребовали переводчика. Водители обратились за помощью к Виктору Сергеевичу, и тут выяснилось, что стюард довольно сносно говорит на английском. Однако уязвленные его невниманием дамы отметили, что он, хотя и согласился на посредничество в переводе, делал это без особого энтузиазма и даже с долей некоторого нежелания.

Потом пришлось везти потерпевшего в больницу, звонить в страховую компанию. Естественно, переводчиком во всех этих переговорах был Виктор Сергеевич. Он же время от времени сообщал туристам данные о состоянии потерпевшего.

В путь тронулись только к вечеру, оставив беднягу на излечение австрийских врачей и попечение страховой компании.

Неожиданное происшествие сдружило туристов – они уже запросто называли по именам водителей автобуса, однако к стюарду по-прежнему обращались по имени-отчеству.

Потом была ночная дорога до Флоренции, размещение в гостинице под самое утро, сон до обеда, знакомство с хозяйством гостиницы, которая в Советском Союзе называлась бы курортной, изучение окрестностей… И только на следующий день дамы-одногодки заметили, что среди туристов нет Виктора Сергеевича. Они тут же снарядили Магду узнать, не заболел ли любимец автобуса.

– Не заболел, – сказал Магда, вернувшись, – водители говорят, что его той же ночью забрали дети, которые приехали за ним на машине.

Еще раз порассуждав о черствости и необязательности мужчин, дамы вскоре забыли Виктора Сергеевича и предались отдыху. И только одна из них как-то спросила Сигидаса:

– А как выглядят его дети?

– А кто его знает? – ответил тот. – Он зашел к нам в номер с сумкой, попрощался и сказал, что его ждут дети на улице.

– И вам было неинтересно на них взглянуть?

– А чего на них глядеть? – ответил водитель. – Дети как дети.

И все в рассказе Сигидаса было правдой, за исключением того, что Виктор Сергеевич не поехал к детям в Неаполь, поскольку у него не было там детей, впрочем, у него вообще детей не было.

Виктор Сергеевич в ночь, о которой говорили водители, перебрался в другую гостиницу и три дня безмятежно загорал и купался, а затем заказал билет на самолет до Гонолулу…

Б.Н

Обстановка кабинета любого большого начальника того времени была стандартна. Большой стол, покрытый зеленым сукном, несколько кресел. Дверь в комнату отдыха и связи. Большой совещательный стол с двумя рядами стульев с резными спинками. Маленький приставной столик у стола с зеленым сукном. Но в отличие от других кабинетов здесь стены обиты темным деревом, что, с одной стороны, придает кабинету вид торжественно-официальный, а с другой – мрачноватый.

Попытка доложить по уставу тут же прерывается хозяином кабинета.

Он кивает за приставной столик. Сажусь, смотрю на Уполномоченного. Зачесанные назад волосы с легкой проседью, тонкие губы, спокойный взгляд серых глаз за стеклами больших очками.

– Ознакомились со справкой по РС? – спрашивает он.

– Так точно.

– С «Бразильцем» знакомы?

– Нет.

– Это источник сотрудника вашего отдела. Дело в том, что в настоящее время РС и ее слушатели в Союзе «нашли друг друга» и вполне довольны этим союзом. Не будем их разочаровывать. Сотрудники отрабатывают вложенные в них деньги, полагая, что все это рано или поздно приведет к размыванию существующего строя в СССР. Кстати, информация, которая к нам поступила, исходила, прежде всего, от них. А «Бразилец» только подтвердил ее. Дело в том, что известный вам фонд Н., который финансирует подрывную деятельность эмигрантских организаций, пытается создать вторую станцию с вещанием на европейскую часть СССР. С охватом Украины, Белоруссии и Прибалтики. Сотрудники РС вовсе не хотят делить славу борцов с советским режимом с новой станцией. Да и нам не хотелось бы создавать себе еще один объект наблюдения, обставлять его средствами. Ваша задача: с Ефимовым, на связи у которого «Бразилец», исследуйте ситуацию с созданием новой РС. Если это не деза, разработайте с Михаилом Федоровичем план мероприятий по недопущению ее работы. На все это неделя. Приступайте.

Оказавшись за порогом кабинета Уполномоченного, я позвонил Ефимову, затем зашел к нему и рассказал ему о поставленной мне задаче.

– Что ты хотел от меня конкретно? – спросил он.

– Встречи с «Бразильцем» и уточнения информации о новой станции.

– Хорошо, – ответил Ефимов, – завтра я еду в Западный Берлин и привожу тебе информацию, но ты разработай мне вопросник.

– Лады, – сказал я, – уже сажусь за разработку.

– Присаживайся, присаживайся, – ответил Ефимов, – а перед тем как будешь писать вопросы, ознакомься с рядом литерных дел. Возможно, с одной стороны, необходимость в вопросах отпадет. А другой стороны – информация в них подтолкнет тебя в детализации.

Получаю литерные дела. Расписываюсь в них, начинаю знакомиться. Если учесть их объем, то времени на это уйдет много, а нужно еще успеть заняться вопросником, так как утром Ефимов убывает.

Тут нужно сказать несколько слов о Ефимове. Был он педант страшный, чем и гордился, но одновременно у него почти полностью отсутствовало чувство юмора. Он понимал это и пытался компенсировать тем, что записывал шутки коллег и, наверное, на досуге пытался понять, почему же они вызывают смех.

Время от времени Ефимов имитировал наличие у него означенного чувства, рассказывая записанные им анекдоты. Иногда это получалось хорошо, и собеседник не догадывался о том, что сам рассказчик плохо понимает то, о чем говорит. Иногда рассказанный анекдот выглядит совершенно несмешным, хотя Ефимов воспроизводит его слово в слово, но теряет или не понимает, что к словам нужны еще и подтекст, и интонации, да и еще что-то такое, что трудно поддается осмыслению.

…В справке об оперативной обстановке много лишнего. Она предназначена для человека, который приходит на данный участок впервые. Приходится пробегать все, что написано, по диагонали.

Вот статистика количества представителей спецслужб в Берлине. Вот выводная информация о том, что «в силу сложившихся исторических и геополитических обстоятельств, в послевоенные годы Берлин стал одним из мировых центров шпионажа».

Ничего удивительного. До Первой мировой войны таким центром была Вена. Затем ее эстафету принял Берлин. В годы Второй мировой войны этот центр переместился в Цюрих, где наружные службы всех европейских разведок знали в лицо своих визави.

Разумеется, главным европейским резидентом американской внешнеполитической разведки был, как у нас говорили, начальник Управления стратегических служб Ален Даллес. Он в апреле 1945 г. вместе со своим аппаратом перебрался из швейцарского Цюриха в немецкий городок Гейдельберг.

Когда-то УСС Госдепартамента США было маленькой копией СИС, фактически младшим, даже не братом, а братиком Сикрет Интеллидженс сервис, созданной еще в начале века. Сравнялись по потенциалу они где-то к пятидесятым годам, уже после того как на базе, в том числе и УУС, было создано Центральное разведывательное управление.

Несмотря на то, что штаб-квартира ЦРУ размещалась в Гейдельберге, часть аппарата и руководство перебрались в Берлин и обосновались в особняке на улице Ференверг в пригороде Далем, бывшей резиденции фельдмаршала Кейтеля. Здание было с весьма интересной архитектурой и имело три подземных этажа. Иногда это здание называли Берлинской оперативной базой (БОБ).

Начав в сорок пятом году с традиционных разведывательных опросов, уже с осени БОБ стала приобретать регулярных информаторов из числа немцев и граждан других государств. Определилось и главное направление в создании оперативных позиций: установление контактов с офицерами Вооруженных сил Восточной Германии и командирами и рядовыми Красной в то время армии.

БОБ, в состав которой входили секретная разведка (СР) и контрразведка (Х-2) занималась сбором информации о политических и социальных процессах как в собственной оккупационной зоне, так и на территории западных союзников, однако в первую очередь – на территории советской зоны оккупации.

Соответственно и наши структуры безопасности противодействовали им по линиям разведки и контрразведки. Кроме того, после войны были и специфические направления работы: розыск нацистских преступников и представителей карательных органов Третьего рейха, борьба с остатками нацистского подполья, а также эмигрантскими организациями, которые проводили подрывную работу против СССР или использовались в качестве прикрытия для деятельности разведки.

Здесь нужно отметить, что термин «подрывная деятельность» понятен только для специалистов, да и то в том случае, если его условно разделить на три направления: сбор разведывательной информации или чистая разведка; материальный или непосредственный подрыв (к коему относятся уничтожение в натуре ресурса противника); так называемое оперативное обеспечение, то есть сбор информации, которая впоследствии обеспечивает работу по первому и второму направлениям.

Отсюда и конструкция составов преступлений в Уголовном кодексе того времени.

Статья 58—1 содержала определение контрреволюционного преступления: «Всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции».

Обычное для всех стран государственное преступление, далее оно разбивалось, как говорят специалисты по уголовному праву, на конкретные объекты, которым преступлением причинялся вред.

Это были наличествующие во всех государствах: измена Родине, вооруженное восстание, совершение террористических актов, направленных против представителей советской власти, диверсии, антисоветская агитация и пропаганда, шпионаж, саботаж.

Правда, санкции за многие квалифицированные составы[3] были предельно жесткими, иногда безальтернативными[4]. Была необоснованно повышена ответственность военнослужащих, она была одинаковой и в мирное, и в военное время, а также, по сути дела, существовало объективное вменение[5] в случаях привлечения к ответственности членов семей изменников Родины. Но, если оценить ту блокаду СССР, которая была организована после семнадцатого года ведущими мировыми державами, а также предвоенное, военное и послевоенное время, то все это не кажется неадекватным военно-политической обстановке.

Это потом, в семидесятые, когда кровью и трудом предыдущих поколений было построено защищенное общество, все стали говорить о чрезмерной жестокости государственных мер в отношении тех, кто этот строй разрушал или пытался разрушить.

Не нужно забывать, что против нас кроме американцев работали разведорганы, которые действовали с позиций штабов оккупационных войск Франции, а особенно Британской империи (английские, канадские, австралийские и парашютной бригады еврейской общины Палестины) и даже нелегальная разведывательная резидентура Хаганы, которая в начале пятидесятых стала основой резидентуры Моссад[6], особенно укрепившейся после прихода к ее руководству Иссера Хартеля, который, став главой Моссад, добился от Бен Гуриона увеличения бюджета органа в десять раз. Хартель был выходцем из Советского Союза, стиль его руководства был предельно авторитарен. Его подчиненные говорили, что если бы он остался в СССР, то стал бы руководителем КГБ и съел бы Берию на завтрак, не поперхнувшись…

Потом шла информация об эмигрантских организациях, их структуре, месте расположения, руководителях, их деловых и человеческих качествах, о проведенных ими операциях против СССР, а также методах работы и связях со спецслужбами западных государств.

Последние четко соблюдали правила игры. Они не кормили перечисленные организации прямо, а действовали через различные негосударственные организации, чаще всего фонды. Но, то ли им лень было работать с фондами профессионально, то ли не хотелось тратить свой ресурс на создание каждый раз новых структур, фонды эти были одни и те же. К ним относился и пресловутый фонд Н., упомянутый в справке «О деятельности РС».

Ситуация не была новой и на этот раз. Как сообщала агентура, фонд Н. готов был выделить средства на новый более модернизированный вариант радиостанции для подрывного вещания на европейскую часть СССР.

Я отложил последнее литерное дело и взялся за разработку вопросов «Бразильцу». Закончил их составление я около часа ночи. Закрыв бумаги в сейф, пошел домой, благо вся советская колония жила в Карлхорсте компактно и до дома было не более полукилометра.

Жена уже спала, я разогрел чай, сделал себе бутерброды и поужинал. Потом, подумав, сделал бутерброд на завтра. Захвачу его на работу. Завтракать мне не придется, потому что в семь нужно будет явиться на службу и ознакомить с вопросником Ефимова.

Расим

Спутник Фарука о чем-то спросил гражданского. Тот вежливо ответил.

Они перебросились еще несколькими фразами, и гражданский обратился к Фаруку. Тот, выслушав его, кивнул головой и сказал Расиму:

– Пойдем со мной.

Они вышли из кабинета и уселись на стулья в коридоре.

– Как спалось? – спросил Фарук.

– Нормально, – ответил Расим. – Как может спаться в тюрьме?

– А чего такой смурной?

– А ты бы на моем месте веселился бы?

– Не знаю… Это мой земляк, – сказал Фарук. – Он большой босс в Каморкане, но учился в Турции и у него здесь немало друзей. Зовут его Эрдемир.

Тут дверь кабинета отворилась, и показался Эрдемир. Он что-то отрывисто произнес Фаруку и пошел прочь от кабинета.

– Все нормально, – сказал Фарук. – Тебя сейчас допросят, а потом мы поедем в отель.

Они вошли в кабинет, и гражданский (как оказалось, это был следователь) стал спрашивать Расима о том, кто он такой и как попал в Турцию. Затем вопросы стали касаться фальшивых долларов. Следователь спросил, где их покупал Расим, имел ли он когда-нибудь дело с местной полицией города Минска (следователь произносил это название как Мэнск). Говорил следователь по-турецки, а на русский язык его вопросы переводил Фарук.

– Где вы учились?

– Это так важно? – удивился Расим.

– Не я задаю вопросы, – пояснил Фарук, и тут же любезно улыбнулся гражданскому. – Ты же должен понимать, что они пытаются установить картину.

– Картину чего?

– Картину преступления.

– Какое отношение к этому имеет моя учеба?

– Ты что действительно не понимаешь? Если ты скажешь, что окончил технический или химический вуз, то у них больше оснований подозревать тебя в фальшивомонетничестве.

Следователь, недовольный долгим разговором подозреваемого и переводчика на русском языке, что-то недовольно сказал Фаруку по-турецки. Допрос продолжился. И чем дольше он продолжался, тем больше казалось Расиму, что вопросы следователя не имеют никакого отношения к вопросам, которые обычно задают или должны задавать фальшивомонетчикам.

При всей детальности допроса следователь не спросил, где купил эту купюру Расим? Есть ли у него чек обменного пункта? Был ли это обменный пункт в Турции или он находится на территории Беларуси? Зато он интересовался: кто был его преподавателями в вузе? Есть ли мечеть в городе, где он родился? Какие отношения к мусульманам в Беларуси вообще?

– Есть ли претензии к нам? – перевел последний вопрос Фарук.

– Нет, – помотал головой Расим. Он ожидал, что Фарук также коротко переведет его ответ. Но Фарук стал о чем-то пространно распространяться следователю, а тот удовлетворенно кивать ему в ответ головой.

– Все, – наконец сказал Фарук. – Сейчас небольшая процессуальная процедура, и мы свободны.

– Слава Богу, – вздохнул Расим.

В кабинет вошел человек с маленьким чемоданчиком в руке. Процедура оказалась не одна. Сначала Расиму остригли ногти на руках, а затем сняли отпечатки пальцев.

Наконец, кое-как вытерев руки салфеткой, Расим вместе с Фаруком покинул кабинет следователя.

Они сели в машину Фарука и поехали в отель. Когда выехали за город, Расим спросил:

– Слушай, я хотя и не знаю турецкого, но перевод короткого слова «нет», должен звучать как «ёк». А ты чего там говорил, чуть ли не полчаса?

– Я благодарил от твоего имени полицию, которая вела себя по отношении к тебе весьма корректно.

– Понятно… А скажи-ка мне еще, мой верный переводчик, какое дело этому специалисту по фальшивым монетам до моих преподавателей в вузе.

– Не знаю, – ответил Фарук. – Может быть, он вообще сомневался в фактах твоей биографии и задавал контрольные вопросы.

– Ну а мечеть ему зачем нужна?

– Я сказал ему, что мы одной веры.

– Это было так нужно?

– Чем больше общего у нас, тем легче найти общий язык и развязать все узелки.

– Тебе бы следователем работать, – сказал Расим.

– А я им и работал, – ответил Фарук. – Ты, думаешь, откуда я Эрдемира знаю?

– А кто такой этот Эрдемир?

– Эрдемир – это человек, который тебя вытащил из каталажки.

– Понятно. А он вытащил меня навсегда, или…

– Не знаю, все будет упираться в то, что покажет экспертиза денег, плюс анализ микрочастиц, которые были у тебя под ногтями.

– Ты полагаешь, что там…

– Правильно… Они полагают, что там есть то, что бывает у тех, кто делает фальшивые деньги.

– А если этого там не окажется, я реабилитирован?

– Да, как непосредственный изготовитель фальшивых купюр, но как распространитель…

– Твою дивизию! Что же делать?

– Пока ничего, дождемся результатов экспертиз.

– Надо позвонить начальству в Минск.

– Зачем?

– Сообщить обо всем.

– Не надо, не поднимай волну прежде времени. Может, все обойдется.

– А вдруг не обойдется?

– Девяносто процентов, что обойдется, – сказал Фарук.

– А если я попаду в оставшиеся десять процентов? Тогда мне не отмыться…

– Отпусти все, пусть эта река течет без тебя, – философски заметил Фарук. – А насчет «не отмыться», приедем в отель, возьмешь шампунь и отмоешься.

Расим так и сделал. Оказавшись в номере, он принял душ, тщательно вымыл руки, но следы от дактилокраски все же остались. Особенно его беспокоил запах «обезьянника», казалось, он не только въелся в кожу, но и проник внутрь нее. Желая как можно быстрее избавиться от следов краски и этого запаха, Расим взял свежее белье и пошел в баню. Однако сауны были на профилактике, и работал один хамам – каменная лежанка, на которой уже грелись два усатых мужика.

Расим улегся на лежанку рядом с ними, укрылся подобием покрывала, закрыл глаза и стал потеть.

Конечно, кайфа от банной процедуры он не испытывал. Мысли его были далеки от каменной лежанки, и даже гостиницы. Он ясно понимал, что вчерашнее задержание было провокацией, и по-хорошему сейчас надо взять такси и уехать в аэропорт. Возможно, там есть места на чартеры до Москвы или до Минска. А уж ежели таковых нет, то улететь в Стамбул или Анкару, а оттуда уже в Россию или Беларусь…

Тут он выругался – все его деньги остались в полицейском участке. Разумеется, его специально подставили и специально лишили средств. Что делать? Что? Хотя зачем спрашивать, его аналитический ум уже знал, что делать…

Сейчас он вылежит на каменной лежанке еще полчаса, потом помоется и, нарушив некий ритуал восточной бани, после которой нужно отдохнуть на диване, закутавшись в махровое полотенце, пойдет в номер. В номере демонстративно быстро соберет чемодан, а затем выйдет без него к стоянке такси, якобы для оценки обстановки. Если за ним ведут наблюдение, то это не пройдет незамеченным.

Предположения его подтвердились: после того как он пообщался при помощи жестов с таксистами и вернулся в отель, то сразу налетел на Фарука.

– Как самочувствие? – спросил тот.

– Прескверное, нужно платить за номер, а деньги…

– Твои деньги на экспертизе, – ответил Фарук, – и их сразу не вернут. Но не переживай, у тебя есть друзья. Побудь в холле.

Он куда-то ушел, но вскоре появился со своим старшим другом и земляком. Эрдемир оглядел Расима с ног до головы, словно оценивая его состояние и сравнивая его с тем, что он видел утром, сказал несколько слов Фаруку на непонятном языке и ушел.

– Забирай чемодан, – произнес Фарук. – Переезжаем в другой отель.

– Мне надо его собрать, – соврал Расим.

– А разве ты его уже не собрал? – съехидничал Фарук.

Виктор Сергеевич

Гонолулу, Гонолулу – столица Гавайских островов, пятьдесят первого штата США. Странное, признаться, название для русского уха.

Что он знал о Гавайях? То, что это международный курорт. То, что это рай земной, потому что там 24 градуса днем, двадцать четыре градуса ночью, и двадцать четыре градуса в средине зимы и лета. Правда, это средние температуры, а реальные могут отклоняться от этих показателей, но не намного.

Все это похоже на знания Остапа Бендера о Рио-де-Жанейро. «Там полтора миллиона жителей в основном мулаты и все в белых штанах».

Он никогда не был на Гавайях, но даже если бы и был, то вряд ли что-либо мог вспомнить. Ему приходилось бывать на многих курортах мира, и даже фотографироваться рядом со знаковыми зданиями и памятниками выдающихся людей, но все это совершалось лишь для того, чтобы подкрепить легенду туриста или журналиста, аккредитованного на каком-нибудь международном мероприятии. На самом деле он мало что помнил из того антуража, что был запечатлен на фотографиях. Потому что все его внимание там было сосредоточено на том, как уйти он наружки[7], как не попасть в поле зрения контрразведки противника, как правильно выбрать место для встречи с агентом, чтобы у его визави не было шансов ее отфиксировать и уже тем более узнать содержание их бесед.

Зачем он летел в Гонолулу? Он – старый разведчик на пенсии.

– Не ввязывайся в эту авантюру, – сказал ему друг, который догадался, зачем он появился в Москве.

Это было вечером, а днем его принял на конспиративной квартире начальник одного из отделов бывшего «американского направления».

– Вы читаете газеты? – спросил он.

– Разумеется, – ответил Виктор Сергеевич, – и знаю, что произошло в США.

– Приятно иметь дело с профессионалом, – сказал начальник.

«Хватит ходить вокруг да около», – хотелось сказать Виктору Сергеевичу.

И так, наверное, он сказал бы еще десять лет назад, но сейчас, после развала Советского Союза, он пенсионер, живущий в Минске, а его коллега и бывший ученик представляет спецслужбу России – государства хотя и дружественного, но все же другого. И ему не хочется открываться перед Виктором Сергеевичем раньше, чем тот даст согласие на некое действо. А что это действо будет предложено, Виктор Сергеевич не сомневался. Стоило его приглашать в Москву да еще с такими конспиративными предосторожностями.

– Вам приходилось работать в советские времена по главному противнику? – начал начальник.

– Коля, – сказал ему Виктор Сергеевич, – давай не будем смешить кур, даже если предположить, что наша беседа фиксируется. У вас возникла проблема, и вы пытаетесь привлечь меня к ее разрешению?

– Да.

– Форма моего участия в этом? Вам нужна консультация?

– Пока, да.

– А что, может возникнуть необходимость в реальных действиях?

– Да, Виктор Сергеевич.

– Ситуация настолько сложна, что такая мощная спецслужба не может обойтись своими силами и выходит на отставного пенсионера, да еще и проживающего на территории другого государства?

– Ситуация действительно не проста, – осторожно заключил начальник. – Но я могу изложить детали только после того, как получу от вас некое предварительное согласие поучаствовать в операции по восстановлению связи с…

– С некоторыми представителями разгромленной резидентуры?

– Да.

– Таким образом, я даю согласие участвовать в этой операции и мы переходим к конкретике?

– Да.

– Странно, раньше такого разговора не могло состояться…

– Конечно, не могло. Будь вы не отставником, да еще живущим в другом государстве, я изложил бы вам обстановку и поставил бы перед вами задачу, которую вы должны были выполнить. Но я не могу сделать это, потому что у вас есть право отказаться…

– Коля, – сказал Виктор Сергеевич, – я догадываюсь о диапазоне моего использования. Если бы речь шла о консультации, то не было бы таких предосторожностей. Скорее всего, вы хотите, чтобы я…

– Виктор Сергеевич, – сказал начальник отдела, – поскольку вы не в штате, я уполномочен обсудить конкретику только после дачи вами согласия на реальное участие в операции.

– Заманчиво тряхнуть стариной, но мне все-таки непонятно, почему я должен покупать кота в мешке. А вдруг я не смогу по состоянию здоровья выполнить поставленную задачу?

– В том-то и парадокс, – сказал начальник отдела, – сначала согласие, а потом конкретика задания. Мы полагаем, что состояние вашего здоровья вполне удовлетворительное, если судить по тому, что вы дважды в неделю посещаете баню и дважды играете в футбол на спортивной площадке возле вашего дома в Минске.

– Значит, вы изучали меня, перед тем как сделать это предложение?

– Конечно же, Виктор Сергеевич.

– Вы посылали в Минск своих людей или пользовались старыми источниками информации?

– Да стоит ли посылать туда своих людей, ведь речь идет о вещах всем известным. Вплоть до размеров той площадки, на которой вы играете в футбол.

– Коля, когда-то на этой площадке играл в футбол и ты. Хотя это было чревато взысканиями, поскольку начальник Высших курсов запрещал это делать в неучебное время. И ты понимаешь почему?

– Еще бы, там полыхали такие страсти, каких не бывает на наших национальных чемпионатах… – произнес начальник отдела, и глаза его загорелись.

– Точно, потому и травматизм от таких страстных матчей группа на группу или курс на курс был большим, чем от спаррингов во время рукопашного боя.

– Да, – ответил начальник отдела, которого звали Коля, он сам имел перелом лучезапястной кости.

– Коля, – вернул начальника из прошлого в настоящее Виктор Сергеевич, – если эту задачу не может решить никто, кроме меня, я даю согласие. Надеюсь, мне не придется прыгать с парашютом или бегать по крышам поездов.

– Не придется.

– А подписать некое обязательство о неразглашении сведений, которые станут мне известными?

– Наверное, придется.

– Коля, я кадровый сотрудник спецслужб, хотя и на пенсии, и не буду ничего подписывать. Так и доложи руководству. Я в отличие от вас остался там, в Советском Союзе и в советской разведке.

– Хорошо, встречаемся завтра. Постарайтесь решить свои бытовые проблемы за сегодняшний день. Если руководство даст добро на ваше участие в проведении операции…

– Все ясно: я буду переведен на конспиративную квартиру и любые контакты…

– Да, Виктор Сергеевич, да.

Б.Н

Три дня из отведенного мне недельного срока прошли. А я ни на шаг не продвинулся в выполнении поставленной задачи.

Ефимов вернулся ни с чем. Все с самого начала не заладилось. Контрнаблюдение обнаружило «хвост», и Ефимов отказался от встречи. При этом он не преминул помотать наружку визави, подергать ее на отрывах, а также осуществил массу контактов со случайными лицами, прибавив «коллегам» работы по установлению и проверке этих лиц.

И сделал Ефимов это не от желания позлить противника. Иногда это срабатывало в нашу пользу. В следующий раз с ним просто не станут связываться, предположив, что он вот так демонстративно подставляет себя для того, чтобы отвлечь наружку, а где-то в другом месте будет происходить реальная операция.

Но мои вопросы остались без ответа, а время шло. Уже и Михаил Федорович намекал, что нужно искать другой канал информации. Но где его найдешь? Это только в западных СМИ у нас каждый второй в Западной Германии работает на советскую разведку. На самом деле, большая агентурная насыщенность в разведке так же неэффективна, как и малая. Здесь, как и в любой конспиративной деятельности, нужна мера. Но эта мера каждый раз зависит от такого количества слагаемых, что легче изобрести некий стандарт, чем исследовать эти слагаемые, для того, чтобы определить эту меру.

Я доложил обстановку Михаилу Федоровичу. Тот почесал затылок.

– Нужно разрабатывать резервный вариант, – сказал он. – Вдруг с «Бразильцем» не удастся встретиться в течение недели.

И я снова стал просматривать материалы, касающиеся деятельности эмигрантских организаций. Но ничего нового и интересного для себя не нашел. Правда, по сообщениям одного из агентов, проходила информация о привязке новой радиостанции к пригороду Мюнхена Пулаху, но власти ФРГ почему-то не позволили этого сделать. Агент считал, что это происки «восточных немцев», которые договорились с «западными». На самом деле руководству эмигрантов не было известно, что в Пулахе дислоцируется служба, которая до весны этого года называлась «Организацией Гелена», а с апреля была преобразована в Государственную Федеральную разведывательную службу (БНД). И власти не хотели соседства своей спецслужбы с новой организацией.

Итак, получив столь ничтожный результат, который свидетельствовал лишь о том, что в Мюнхене или возле Мюнхена радиостанцию власти разместить не разрешили, я пошел домой в прескверном настроении. И в таком же настроении вернулся на следующий день в здание аппарата Уполномоченного. Но здесь меня ждали приятные вести, Ефимову удалось-таки встретиться со своим агентом.

Читаю копию справки о беседе с «Бразильцем».

Оказывается, в последний момент власти все же разрешили разместить радиостанцию в Баварии возле города Деггендорф. И дело закрутилось настолько быстро, что уже из Америки привезено оборудование, и оно размещено в бараках бывшего лагеря для перемещенных лиц, неподалеку от реки Изар.

Но самая важная часть информации была в конце справки. Работы по созданию станции должны были по планам начаться в понедельник, тогда как на дворе была пятница. Что делать? Идти к Михаилу Федоровичу? Но к нему нужно идти с планом мероприятий. Сажусь за разработку плана, правда, ни ресурса времени, ни какого-либо иного ресурса у меня уже нет. Тем не менее пишу план, первым пунктом которого является срочная командировка в Деггендорф, и несу его на согласование начальнику отдела. Тот пытается сократить мои предложения по расходам, но я настаиваю, тогда он идет к Уполномоченному, захватив меня с собой.

Однако мне не пришлось доказывать необходимость финансирования в тех пределах, которые я указал. Начальник вышел от Уполномоченного с утвержденным планом, в углу которого стояла резолюция: «По фактическим затратам».

Подпись Уполномоченного – это тот ключ, который открывает все двери. И вот уже я сижу в кресле оперативно-технического отдела, где меня фотографируют для паспорта гражданина ФРГ Карла Шеффера.

Вот мне изготавливают документы, а точнее – купчую на участок земли в районе бывшего лагеря для перемещенных лиц в Деггендорфе.

Затем следует короткий инструктаж нашего страноведа Володи Бязева, который говорит мне об этнопсихологических особенностях баварцев.

Ночью я уже в аэропорту Западного Берлина, а утром прилетаю в Мюнхен. Мой плохой немецкий объясняется по легенде тем, что я родился в Баку, в семье немецких специалистов, которые в тридцатые годы погибли, и я воспитывался в детском доме, пока меня не нашли мои родственники из Мюнхена. Но мне не судьба была жить в Германии. Призванный на службу в вермахт, я в сорок третьем году попал в окружение и пробыл в советском плену девять лет, пока не вернулся домой и не открыл собственное дело. Моя строительная фирма называлась «Шеффер и Кº».

Несколько часов – и я в Деггендорфе, беру напрокат машину и некоторое время езжу по городу. Потом захожу в гаштет, заказываю пива и говорю с хозяином о бывшем лагере для перемещенных лиц. Он поясняет, как мне туда добраться. Оставляю несколько марок и обещаю зайти еще.

Бывший лагерь для перемещенных лиц представляет собой ряд хорошо сохранившихся деревянных бараков и каменное здание. И самое удивительное, что он не охраняется. Впрочем, ничего удивительного, как говорит Володя Бязев: «Немец никогда не отдаст своего, но и чужого не возьмет». В крайнем бараке складированы ящики с маркировкой на английском языке. Прекрасно. Возвращаюсь в гаштет, снова неспешно беседую с хозяином, прошу порекомендовать мне небольшую фирму для производства земляных работ. Хозяин оживляется и говорит, что таковую содержит его кузен. Обещаю ему заплатить за то, что он меня срочно сведет с ним. Хозяин соглашается, и я знаю почему. Ведь глупый приезжий немец заплатит ему, а потом и с кузена можно потребовать комиссионные.

Он звонит кузену и дает мне адрес. С большим трудом нахожу улицу и дом. И, наконец, вижу хозяина, это молодой баварец, но с солидным брюшком. Первое, о чем он мне напоминает, это то, что рабочий день уже кончился и говорить он будет за отдельную плату. Разумеется, я соглашаюсь, представляюсь ему сам и показываю документы. Но этого мало, при всей практичности, пунктуальности и меркантильности немецкого фирмача он все же – человек, а не машина.

Говорю ему, что пытался начать свое дело на севере, но народ там, о-о! Одним словом «пройсен».

Мой собеседник оживляется. И хотя слово «пройсен» означает всего лишь пруссака, этим словом южные немцы зовут немцев северных, и не просто зовут, а скорее обзывают. Особенно этим грешат баварцы, у которых своеобразные счеты с пруссаками. Они полагают, что их последний король Людвиг II был утоплен по приказу Бисмарка.

Вспоминаю инструктаж Бязева. Баварцы, несмотря на то, что являются южанами, гораздо сдержаннее северян. И там, где северяне последовательно озвучивают свои мысли, баварцы оглашают только результат мыслительного процесса.

О баварцах есть анекдот. Баварская семья за столом. Муж молча ест поданное ему. Жена спрашивает: «Вкусно?». Муж отвечает: «Если молчу, значит, вкусно».

– Правильно говорил Кини, что пруссаки – не чистокровные немцы…

– Да, да, – соглашается фирмач.

О Кини, ласковом прозвище последнего короля Баварии Людвига II, который у баварцев считается одновременно чем-то вроде святого и национального героя, я тоже слышал от Бязева.

– Только в Баварии да еще в небольших городках сохранилась традиции строительства настоящих немецких домов, – говорю я. – Я купил участок возле реки Изар, где были бараки лагеря для перемещенных лиц, и в понедельник ко мне приезжает заказчик. Мне надо к этому времени сделать планировку.

– Плохой участок, – говорит фирмач.

– Но зато земля дешевле.

– Место там не лучшее, – упорствует фирмач. – Гораздо лучше купить участок вблизи Лукаскирхе.

– Конечно, лучше, но я связан желанием заказчика.

– Но там строения, – говорит фирмач. – Одно из них на хорошем фундаменте.

Он хорошо знает свой город и его предместья.

– Участок небольшой, – говорю я ему. – Как раз до каменного здания, поэтому работы там немного. Мы сдвигаем деревянные строения в овраг и делаем планировку.

– Не могу, – говорит фирмач. – Выходной день, рабочие отдыхают, в понедельник и начнем.

– Я тоже не могу, – говорю я ему. – У меня заказчик будет в понедельник с утра. Что я ему покажу, старые бараки? В общем, решайте, или я еду в другую фирму.

– Хорошо, – говорит фирмач. – Двойная цена за работу в выходные.

– Тройная, – отвечаю ему, – если мы все сделаем ночью.

– Правильно, – отвечает он, – за ночную работу нужно платить дороже. Я сам прослежу за работой бульдозера. А планировку завтра сделает моя жена по плану. У вас есть план?

Он садится за печатную машинку, и мы создаем договор между ним и фирмой «Шеффер и Кº», к которому прилагаем копию купчей на участок. Мой контрагент по сделке требует план разбивки участка, которого у меня нет.

Я обещаю ему представить его завтра утром, даю задаток, и мы разъезжаемся.

Останавливаюсь в «Паркотеле» и начинаю создавать план будущей застройки. Получается скверно, но лучшего варианта нет.

Утром еду к фирмачу, но предварительно заезжаю на участок. Там еще работает бульдозер, за рычагами которого сидит, ба, мой фирмач! Но я делаю вид, что не узнаю его и уезжаю. Примерно через час появляюсь у него дома. Он уже на месте. Передаю план, фирмач удивленно смотрит на меня.

– Это не план, – говорит он мне.

– Это рисунок заказчика, – говорю ему я, – а кто платит, тот и заказывает музыку.

– Да, да, – соглашается он со мной и приглашает жену. Мы втроем разбираемся с планом, который нарисовал мнимый заказчик, и я выкладываю деньги за работу бульдозера. Конечно, мне хотелось бы сразу расплатиться и с планировщиком, но этого делать нельзя. Это может насторожить подрядчика. Здесь все упорядочено: сначала работа, а потом деньги. Вечером принимаю работу, расплачиваюсь и спешу на поезд в Мюнхен.

И все вроде бы складывается благополучно, но из Мюнхена нужно улететь в Западный Берлин, а оттуда перебраться в Восточный. Однако погода нелетная, рейсы задерживаются и к бабушке не ходить, чтобы понять, что в Деггендорфе уже подняли тревогу и допросили фирмача. Разумеется, он показал им документы, и, разумеется, тут же было установлено, что они липовые. Теперь на всех аэропортах и вокзалах будут искать Карла Шеффера, владельца компании «Шеффер и Кº».

Слава Богу, если так. Немцы – народ педантичный, у них есть установочные данные, и они будут искать по ним, а уж во вторую очередь по внешним данным. Конечно, если бы в Деггендорфе не зафиксировали мою фамилию, то по станциям и аэропортам разослали бы приметы, а так можно с уверенностью сказать, что это будут данные на Карла Шеффера.

Но на этот случай у меня есть некая квартира в Мюнхене. Я отправляюсь туда и говорю хозяину слова пароля. Он стрижет меня наголо, делает фото, и через сутки из Мюнхена в Западный Берлин летит странный человек лет сорока, с рукой на перевязи и несколькими латками лейкопластыря на лице. И конечно же в паспорте значатся совершенно другие установочные данные, даже близко не напоминающие Карла Шеффера.

В Карлхорсте дядя Миша принес мне в кабинет несколько западногерманских газет.

– Приложишь к отчету, – сказал он.

Прежде чем писать отчет о командировке, я прочитал прессу. Во всех газетах была напечатана одна и та же статья. Суть ее была в том, что теперь ни один житель Западной Германии не может спать спокойно, потому что длинные руки коммунистических разведок могут дотянуться к нему в любой точке Германии. И в качестве иллюстрации этого приводилась моя операция.

Чем-чем, а способностью моментально реагировать на свои провалы и получать из них дивиденды за рубежом умели лучше, чем мы. И с чем это связано до сих пор не знаю. Возможно, у большого народа нет потребности постоянно напоминать, что он обижен и что к нему все время тянутся чьи-то руки…

Расим

В другой отель они ехали с полчаса на такси и почти не говорили. Да и о чем было говорить? Оба понимали, что они оказались пешками в чужой игре, но продолжали играть. Впрочем, чему тут удивляться? Жизнь людей – постоянная игра.

Машина миновала поле-пустырь, проехала мимо небольшой пальмовой рощи, вслед за которой простиралась огромная лужайка для игры в гольф.

– Кому принадлежит это поле? – спросил Расим просто так, чтобы прервать молчание, которое начинало тяготить обоих.

– Это поле отеля.

– Шикарный, наверное, отель?

– Семь звезд, – произнес Фарук.

– Но таких не бывает.

– Почему же, – ответил Фарук. – Пять звезд это обычная градация, а сверх ее владельцы самых крутых отелей выстраивают собственные иерархии. Есть поле для гольфа – вот тебе и шестая звезда, есть аквапарк внутри отеля, вот тебе и седьмая, а…

Что должно следовать, за этим «а», Расим не узнал, потому что такси остановилось у большой каменной арки отеля, которому принадлежало поле для игры в гольф.

– Твою мать! – выругался Расим, когда понял, что жить он будет именно здесь, и когда навстречу им из огромной арки с улыбкой выскочил вахтер с шапочкой на голове, чем-то напоминающей феску.

– Чего ругаемся? – игриво произнес Фарук.

– И сколько здесь стоит номер?

– Для тебя нисколько, – ответил Фарук. – Ты здесь гость на несколько дней, пока тебе не вернут твои деньги.

Номер был без излишеств. Но все, что было нужно для проживания, там имелось: плазменный телевизор, холодильник и даже миниатюрный сейф, где можно было хранить ценности.

После размещения они пошли осмотреться. Фарук показал Расиму ресторан, где тому предстояло питаться, затем они вышли во двор отеля, где змеилась река, создававшая прохладу. Через реку были переброшены арочные мосты. Чуть дальше был пляжный комплекс с бассейнами, в которых синела подкрашенная вода, лежаками вокруг них, и конечно, морем, выход к которому предварял пляж с чистым желтоватым песком.

– Не переживай, – сказал Расиму Фарук, – уж если попал в ощип, то получи удовольствие от пребывания в семизвездочном отеле.

– Ты полагаешь, что в этой ситуации можно получить удовольствие?

– Удовольствие можно получить в любой ситуации.

– Даже в той, что произошла со мной?

– Даже в той. Я понимаю, чего ты боишься. Но не переживай. Все дело житейское. Ты мой друг, я попросил помочь тебе моих друзей, значит, они теперь и твои друзья, а ты их.

– Как-то вы уж очень уверенно ведете себя на чужой территории, – сказал Расим.

– Эта территория является чужой для тебя, а для нас это территория страны, в которой, так же как и в Каморкане, мусульманская вера. Правда, Турция, вместо того, чтобы использовать свою мощь и размеры и стать лидером мусульманского мира играет в европейскость и светскость. Но это временное явление. В Турции есть влиятельные силы, которым не нравится ее сегодняшний политический курс.

– Ты так полагаешь?

– Честно говоря, так полагает Эрдемир, я же человек, по-вашему, более либеральный.

– Вряд ли ситуации здесь может кардинально измениться, – сказал Расим. – В свое время Турция отказалась от имперских амбиций и руководства мусульманским миром.

– Турция отказалась, зато Каморкана не отказалась, – произнес Фарук. – Маленькая Каморкана сейчас форпост мусульманства и фактический духовный лидер мусульманского мира, как бы этот мир не разделял Запад.

– Не разделял, в смысле, принимал?

– В смысле: вносил раздор, ссорил страны мусульманского мира друг с другом.

– Слушай, – сказал Расим, – давай где-нибудь бросим кости и поговорим.

– Ты хочешь говорить серьезно во время игры в кости? – переспроси Фарук.

– Нет, – сказал Расим, – я забыл, то ты не вполне понимаешь сленговые обороты. Бросить кости на молодежном жаргоне, значит, где-нибудь примоститься.

Они вернулись в отель и расположились за столиком, к которому тут же подошла официантка в национальном наряде…

Виктор Сергеевич

Ночевал Виктор Сергеевич у своего друга и коллеги Сергея Ветковского. В пятидесятые годы они вместе начинали в Прибалтике.

Виктор Сергеевич привез другу бутылку «Беловежской», и Ветковский тут же заявил, что он принципиально пить не будет, потому что при помощи ее развалили Советский Союз.

– Да ладно тебе! – сказал Виктор Сергеевич. – Ты уж Советский Союз не обижай, разве можно его было развалить одной бутылкой?

– Во-во, – ответил Ветковский, – одной бутылкой там не обошлось. Сколько ребят погибло в Прибалтике после войны… И мы их с тобой вроде предали.

– Мы-то с тобой никого не предавали.

– Ну, так наши вожди сделали это за нас, а мы молча наблюдали за этим.

– Серега, – сказал Ветковскому Виктор Сергеевич, – у тебя мания величия. Нами действительно руководили и руководят вожди. А решили они эту задачу только потому, что все, что делали, объявили благом для тех, ради кого мы с тобой работали.

– И мне от этого должно стать легче?

– Нет, если в народе сохранился ресурс пассионарности, то рано или поздно он осознает это предательство и избавится от его последствий.

– Ты полагаешь?

– Конечно. Мало того, такие встряски нужны народу, это своего рода проверка на прочность.

– Зачем такие встряски, разве мало нас трясло после войны?

– Нас хорошо трясло, но те, кто пришли позже, не получили такой встряски.

– И все же меня не покидает чувство большого предательства в отношении тех, кто тогда поверил нам, что это навсегда. Помнишь, мы медленно подбирались к руководителю одного из звеньев той, оставленной еще гитлеровцами, шпионской сети. Помнишь, как пришел к нам один из «лесных братьев» и согласился сотрудничать. Сам пришел.

– Я помню его.

– И мы поверили ему, хотя гораздо проще было не рисковать, а арестовать его. Как сейчас говорят: отчитаться арестом. Но и ты, и я, и местные товарищи понимали, что именно на таких удачах для одной стороны, в этом тайном противоборстве, основываются неудачи другой. Это сейчас им всем ангельские крылышки прилепили. А тогда от их зверств свои же соплеменники и единоверцы шарахались. И тот парень, звали его Вяхо, после одного такого рейда понял, кто больше вреда приносит его народу, и пришел к нам. А дальше…

– Вяхо? Я помню, о ком ты говоришь, а вот имя забыл. У всех нас тогда были чужие имена, возможно и даже вероятнее всего, что это не его настоящее имя.

– А дальше мы его чуть не провалили, – не слушая Виктора Сергеевича заключил Ветковский.

– Да, это так.

– А помнишь почему?

– Конечно. Есть большая разница между чутьем тех, кто сидит в лесу и расплачивается за свои ошибки свободой и жизнью, и теми, кто платит за ошибки выговором.

– Ну, мы-то с тобой были с ними на равных, и плата у нас была такая же… Это после появились всякие показатели эффективности работы что-то вроде КПД – критериев полезной деятельности.

– Так это было общее сумасшествие сверхзащищенного государства, в котором даже ордена давали на учениях за то, что артиллеристы попадали мешком с известью в условно «вражеский» танк.

– А ты помнишь, как он вывернулся из той ситуации?

– Я, прежде всего, помню ту ситуацию. Мы послали к ним своего агента. Не сообразив, что те, кто сидел в бункерах годами, имеют на себе некий отпечаток пребывания там.

– Да, и наша легенда провалилась. Их главарь отправил мнимого связника отдыхать, а сам собрал приближенных и сказал, что от связного пахнет духами, и он за всю жизнь не был в бункере больше двух дней.

– Все согласились подвесить чужака за ноги ближе к городу, в назидание нам. Но Вяхо сказал, что это ничего не даст. Нужно поиграть с агентом, сообщить ему ложную информацию о главном бункере и отпустить. И, таким образом, дезинформировать противника. Агенту передали о том, что в бункере, где он был, на следующей неделе состоится совещание руководителей подпольных групп края, и он благополучно ушел. Бункер после этого был заминирован, а банда переместилась в резервное укрытие.

– Однако Вяхо успел сообщить нам об этой хитрости.

– Да, и мы включились в игру… Стали проводить «операцию по захвату бункера», во время которой на минах «подорвались» три наших сотрудника из Москвы. Мы отправили их «трупы» поездом на родину. Наш противник отчитался об этой операции и, потеряв осторожность, стал распространять свой боевой опыт на близлежащие группы. Одной из них была легендированная группа местных коллег. Она «признала» старшинство и под руководством «более опытных товарищей» провела ряд «террористических» актов.

– А затем…

– А затем ликвидировала своих «начальников».

– Кроме их главаря. Я не помню его фамилию, но звали его Альфред. Он был кадровый немецкий разведчик. Начинал еще в абвере в «Бюро Целлариуса», входил в группу «Эрна». Кстати, он забрасывался в тыл Красной армии еще летом сорок первого, так что опыт войны из бункера у него был колоссальный, – сказал Виктор Сергеевич.

– И стрелок он был отличный, когда его пытались задержать первый раз, он применил довольно хитрый трюк и упал после первого выстрела. А когда двое преследователей подбежали к нему, он выстрелил обоим в голову. Остальная часть группы не стала его преследовать, потому что нужно было оказать помощь своим коллегам.

– Подлый прием.

– Подлый. Так полагали и его противники. И когда они второй раз вышли на него, его сразу застрелили.

– Знаешь, в любой войне или военном противодействии есть то, чего никак не продумать в штабах и центрах. Это психология тех, кто реально противостоит друг другу. Помнишь здоровенного, почти двухметрового хозяина хутора под Пярну? Он давал информацию и нам, и им. Днем он принимал и кормил нас, а ночью – их. И случались ситуации, когда мы были у него в гостях, а на его сеновале скрывались «лесные братья». И все же потом его не привлекли к ответственности за пособничество бандподполью. Потому что никто ни из наших, ни из местных не погиб.

– Так уж и не погиб?

– На этом хуторе не погиб.

– А… только на этом хуторе.

– А ты хотел бы, чтобы хозяин хутора отвечал за всех сразу?

– Ну, за всех – ни за всех, а чуть подальше своего хутора.

– Ладно, не заводись. Давай лучше помянем наших ребят, – сказал Виктор Сергеевич.

– Но только не «Беловежской», – произнес Ветковский, – у меня есть водка.

– Далась тебе эта «Беловежская».

– И тем не менее у меня нехорошие ассоциации.

– Напрасные совершенно ассоциации.

– Почему?

– Потому что в Беларуси сегодняшней все называют соглашение о развале Советского Союза не Беловежским, а Вискулевским.

– Почему Вискулевским?

– Потому, что охотничий домик, где было подписание этого документа, находился рядом с деревней Вискули.

– Я что-то слышал об этом… А правда говорят, что этот охотничий домик находится в полукилометре от государственной границы с Польшей?

– В восьмистах метрах.

– Значит, правда, что участники этого действа боялись, что Горбачев может прихлопнуть их, как мух, и были готовы убежать за границу?

– У меня нет таких данных. Да и, скорее всего, это не так.

– Почему не так?

– Потому, что наш истеблишмент к тому времени окончательно выродился, потерял чувство реальности и жил чужими мозгами. Недаром же после подписания этого соглашения о нем информировались те, кто в наше с тобой время относился к странам главного противника.

– Как ты сказал, истеблишмент?

– Ну да.

– А ладно… Давай выпьем.

Они выпили по рюмке водки, закусили тем, что было на столе у Ветковского и продолжили разговор.

– Я догадываюсь, зачем ты приехал сюда.

– Я тоже догадываюсь, но не больше, – ответил Виктор Сергеевич.

– Давай еще выпьем.

– Давай, но это будет последняя.

– Почему?

– Потому, что мои сосуды большего принять не могут.

– Разведчик, который не пьет – не разведчик.

– Ты спутал разведчика с дипломатом.

– А чем разведчик отличается от дипломата?

– От дипломата не знаю. Знаю, чем дипломат отличается от верблюда?

– И чем же?

– Верблюд может неделю не пить.

– Ты это сам придумал?

– Нет, это мне сами дипломаты рассказали.

– Тогда все правильно, они знают, что говорят.

Они выпили еще по рюмке, а потом Ветковский сказал:

– Откажись от предложения.

– Почему?

– Почему? Сейчас поясню, – сказал он, налил себе еще рюмку водки и выпил.

– Так почему?

– Щас, щас, – произнес Ветковский. Он встал из-за стола и направился к некоей технической системе. Нажал кнопку, и в комнате зазвучали слова: