ІІ. ДНЕВНИК В ДНЕВНИКЕ
Я помню солнечный радостный день. Я закончил университет и устраивался преподавателем эстетики в профтехучилище.
В университете я подружился с Мишей Павленко, он писал стихи, часто читал их мне: мы постепенно сблизились. Он так и не закончил университет, застрял на четвертом курсе: подвел хвост по немецкому языку, третий год он борется с ним, но пока безуспешно. От него я и узнал, что из профтехучилища, где работал Миша, увольняется преподаватель эстетики, довольно оригинальный человек, и я могу попытаться… Я пробовал устроиться еще на пятом курсе, но преподаватель передумал и вот в этом году уходит.
Училище находилось у черта на куличках: надо было ехать метро, потом пересаживаться в трамвай и в нем трястись в самый конец города, но мне нравится эта поездка: интересно видеть открывающиеся в окно виды, читать, и еще: рядом с училищем – лес. О нем я узнал раньше. Я иногда приезжал к Мише в гости, просто так, и мы ходили в лес. В лесу, в самой глубине, было озеро. Мы забирались в лес и говорили, говорили. Он рассказывал о работе мастера с группой, об учениках, о возможных психологических опытах, и вообще – об училище.
Чтобы быстрее попасть в училище, надо было выйти одной остановкой раньше, но можно выйти и на конечной и, сделав крюк, пройтись рядом с лесом, я так и делал потом, но сейчас я испытывал совсем другие чувства, особенные: все как-то изменилось в мире, это была уже не прогулка, это были уже не рассказы о людях, а сами люди и сам я, весь в тревожном ожидании своей участи, судьбы.
Повезет или не повезет?
– Вот это он, – представил меня Миша замдиректору, когда мы поднялись на второй этаж небольшого невзрачного с виду здания в ряду таких же собратьев по улице.
– Документы есть? – спросил Иван Иванович, так звали замдиректора, высокого худощавого мужчину средних лет с широким лицом, немного суженными глазами и какой-то маленькой, хитроватой улыбкой под маленькими, аккуратно подстриженными усиками.
– Есть!
– Хорошо, хорошо… что он мужчина, – говорил он, в основном обращаясь к Мише.
– Я его знаю довольно-таки основательно, не подведет, крепкий парень.
– Самое главное, чтобы они на уроке сидели тихо. Пекарский не мог держать дисциплину.
– Но он был знающий, интересный человек, милейший человек. Вы помните Виталия Терентьевича, если бы Пекарскому его характер.
– Постараюсь, – сказал я, помня наставления Миши: «Соглашайся на все, а там видно будет».
Зам дал анкету.
Миша отвел меня в класс, небольшую темноватую комнату со столом, черной доской и такими же партами. Эта убогая обстановка как-то угнетающе подействовала на меня, но мысль, что меня берут, наполнила меня радостными чувствами, которые скрашивали эту убогую обстановку, на глазах расцвечивая ее в радужные тона, существующие только в человеке.
Я радовался несмотря ни на что. Не может быть?
Если бы меня спросили, хотел ли я стать учителем, я не знал бы, что ответить.
Просто я радовался тому, что я устраиваюсь на работу преподавателем эстетики и смогу заниматься тем, что любил. Может быть, я мечтал об аспирантуре: и да и нет.
– Миша, не уходи.
– Чудак-человек, ты не дрейфь, все хорошо.
– Спасибо, Мишенька, но все равно не уходи.
Меня ожидала новая жизнь, неизвестная. Я всего боялся, я заметил, что в любых обстоятельствах я обращался к Мише, создавшем в такой же степени эту новую для меня жизнь, как и я.
Без Миши ни на шаг. Да, это было так, он, подобно Вергилию, вел меня по кругам жизни.
Подобный период «Без Миши ни на шаг» проходит каждый человек, открывающий мир сам посредством другого человека, чтобы когда-то кому-то открыть мир собой. Я заполнил и занес анкету Иван Ивановичу. Он внимательно просмотрел.
– Это еще не все. Теперь надо съездить в управление: они утверждают.
Я как-то мгновенно сник. Он, кажется, заметил это и улыбнулся.
– Первого сентября на работу.
Я поплелся на остановку трамвая. Делать было нечего. Что-то будет? Фамилию я не запомнил, только должность: зам. начальника по культуре.
Опять неудача, думал я, трясясь в трамвае. Опять…, я вспоминаю и этот год, и прошлый. Мне не везло. Очевидно, я не очень хотел стать учителем, но становился им по воле случая или по призванию? Или я радовался? Нет, я не знаю.
По специальности я филолог, преподаватель русской литературы и языка.
Да, мне не везло, в редакции, в издательстве, куда я обращался, мест не было, а в школу я решил не идти, хотя обращался и туда.
Почему я решил не идти?
Я с ужасом и с содроганием всеми клеточками тела и мозга вспоминаю картину моего первого урока, а вспоминаю я каждый раз, когда слышу слово «школа».
Я вспоминаю школу, где я проходил педагогическую практику.
Нас было пятеро студентов и один руководитель, женщина, очень добросовестная, с очень большими любопытными глазами.
Я сидел на последней парте и с ужасом смотрел на своих товарищей, которые давали урок, и с еще большим ужасом думал, что это предстоит и мне – выйти туда и говорить о том, о чем я обязательно забуду.
Я так разволновался, что у меня пошла из носа кровь. Вечером я пошел к тете, она успокаивала меня как могла, но в основном, вкусным ужином. А завтра урок. Я готовился, читал и перечитывал.
Помню, когда я остался один на один с глазами… Они молчали, молчали не потому, что хотели молчать и что-нибудь узнать от меня, они молчали потому, что на уроке были посторонние люди, как я понял позднее…
Я встал и пошел закрыть дверь, я хотел показать, что я владею собой и классом. Мой руководитель похвалила именно за это, она хвалила, а я не верил или не хотел.
Но не этот урок я вспоминаю, не этот урок был для меня первым уроком, даже не второй…
О том уроке никто не знал, кроме меня и учеников.
Не знаю, помнят они его или нет, но именно он запомнился на всю жизнь и стал для меня уроком. Но он был еще впереди, а пока я давал второй урок, уже сам. Поэзия Маяковского. Поэзию я любил и знал. И курсовую и дипломную работу я написал о поэзии. Я рассказывал, разбирал и даже рисовал тоническую систему стихосложения, вдруг одна девушка встала:
– Вы извините, но это нам не нужно. Вот разве ей, она у нас поэтесса. – Да, действительно, я выделил ее глаза изо всех, удивленные, внимательные.
Это был удар, я от неожиданности сел.
– Вы не переживайте, у нас все так думают.
После урока мы стояли в коридоре, обмениваясь впечатлениями. К нам подошла, нет, скорее подбежала завуч.
– В пятом классе не явился преподаватель русского языка, не могли бы нас выручить. Уже звонок.
Она обращалась к каждому, я согласился. Да, этот урок и стал первым уроком для меня.
Я вошел в класс. Стало тихо, я подошел к столу, сел. Вдруг ко мне подошел ученик, что-то сказал. «Почему он идет? – думал я, не слыша его. – И почему я не слышу его?»
– Что такое? – переспросил я. И среди постепенно поднимавшегося и растущего шума я не услышал себя, за ним стали подходить и другие ученики.
На первой парте, напротив меня, сидевший ученик вдруг стал как-то подергиваться, словно кто-то дергал его, как куклу, за веревочки, кто-то уже ходил по партам, по подоконнику.
Я не знал, что делать. Я не мог кричать, они были маленькими, смешными. Я чувствую, как краска прилила к лицу, мне одновременно хотелось и плакать, и смеяться. Я смотрю в упор на дергающегося напротив ученика и ничего не понимаю. Что происходит в классе и со мной?
Сам он дергается с серьезным лицом, смотрит мне в глаза, видит меня, а я смотрю на него и молчу.
Мне становится жарко и как-то не по себе.
Я ничего не могу объяснить, но я вижу, что что-то необъяснимое происходит у меня на глазах с нормальными в общем-то людьми.
Потом их не интересует ни поэзия, ни… Почему?
Это был первый вопрос школе или жизни человека на земле, но в школу я решил не идти.
Я ехал уже в метро, я всегда стою у дверей, смотрю в окно. Справа я увидел реку, она вдруг вынырнула из этих серых, будничных, однообразно мелькавших в окне пейзажей, воспоминаний, и я увидел редкий лес и чистый желтый пустынный, залитый солнцем плес реки и рядом чистую спокойную гладь воды, отражающую лес, одинокий берег и мою, как мне показалось, жизнь.
Да, я был одинок, мне вдруг захотелось пройтись с кем-то по этому одинокому прекрасному берегу реки и заглянуть в воду, потрогать ее, и мне уже казалось, что это все так и есть, сейчас, но я понял, что вижу пока только свою мечту.
Я был одинок, остался один, года три назад я развелся, и та жизнь уже улеглась, успокоилась и забылась, как будто там жил не я, а кто-то другой, а я был не тот человек, с кем так случилось, а другой, новый, у кого все впереди.
Эти воспоминания о моем одиночестве промелькнули так же быстро, как и этот одинокий желтый залитый солнцем берег с редким лесом, с гладкой поверхностью чистом воды, отражающий все до мельчайших подробностей…
Я заглянул в дверь кабинета, за столом сидел какой-то полноватый мужчина в очках на розовом лице, в белом костюме, он разговаривал с посетителем. Я ждал долго, но дождался.
– Меня зачислили в училище преподавателем эстетики.
– Не торопитесь. Это еще неизвестно.
Утром я поехал к Мише. Он выслушал меня, но не разволновался. Я, как всегда, удивился его спокойствию, его слова восхищали меня своей сверхреальностью.
– Не волнуйся зря, еще ничего неизвестно.
– Но…
– Ты что, не знаешь: у него, наверно, свой человек есть. Пойдем в училище.
– Не могу, понимаешь, не могу.
– Странный ты человек, это же тебя касается. А впрочем, как хочешь. Я узнаю. Приезжай через недельку.
В комнату постучали.
– Миша, ты дома? Дверь приоткрылась, и в комнату вошел не по годам располневший мужчина с быстрыми бегающими глазками.
– Заходи, Вася. Познакомься, это наш будущий преподаватель эстетики.
– Очень приятно.
– А это старший мастер, прошу любить и жаловать.
И он вкратце рассказал обо мне и просил посодействовать.
– Все будет о'кей, – сказал он, широко улыбнулся, обнажив ряд мелких белых зубов, глазки его бегали по комнате. – Ты не видел моих, где-то испарились. Не могу найти.
– Кажется, пошли в лес.
– Извини. До встречи, надеюсь мы скоро увидимся.
Он исчез.
– Это тот, у которого симпатичная жена?
– И весьма. Назначили старшим мастером – без году неделю работает.
– А тебя?
– Ну ты даешь. Мастеров много, а старший мастер – один. Ты не знаешь, как это делается?
– Нет.
– Сумел. С Иваном Ивановичем, с директором. Подхалим. Я так не могу.
Я приехал к нему через три дня, его не оказалось дома. Я ходил в лес, лежал в траве, даже уснул, и каждый раз, когда мне уже надоедало лежать, я заходил к нему, его по-прежнему не было; я смотрел на аллею, ведущую к училищу, но пойти не смог, просто не мог и все.
Миша пришел вечером.
– Узнал?
– Узнал! Как я и говорил: на следующий день приехала женщина, его протеже.
– Значит, все.
– Обожди, не перебивай, умей выслушать.
– Извини.
– У нее не все в порядке с документами. Иван Иванович ее не взял.
– Значит…
– Да, с тебя причитается.
Лида, его жена, была дома, она всегда говорила одно и то же, когда видела меня.
– Вот и ты бы мог уже закончить университет, а ты еще на четвертом курсе. Который год? Боюсь, что так и не закончишь. Ты бы хоть постыдил его.
– Лида, оставь. Дай нам лучше чего-нибудь перекусить. Я устал и голоден, как волк.
– Ты пробовал сдавать? – начинал я.
– Пробовал. Отложил на следующий год – работы много. Да и просто физически не могу. Или соберемся иногда с мастерами: неудобно пьяным являться на занятия.
– Жалко будет, если так пропадет. Ты же не Марина. Она и то закончила, хоть на тройки, а диплом есть.
Мише неприятен этот разговор, неприятен и Лиде. Мое присутствие вносит, я чувствую, какое-то разногласие у них, так было и будет еще не один раз.
Переходим к разговору о квартирах.
– Когда эти бараки будут сносить?
– Скоро. Вот еще одна причина, почему я не могу заниматься. Я забыл о себе, быстрей бы дали ему. А у меня, кажется, все позади.
Но как ни странно, я не рад этому прощанию. Во мне еще живет завод, завод стал мною. Я тайно надеялся, что мне не повезет. Странно, но это факт, сколько в жизни таких странностей, но жизнь идет, существует, а, может быть, подобные странности и есть жизнь, жизнь человека.
Но нет, все свершилось, свершилась жизнь. Только теперь, когда я зачислен, я прощаюсь с заводом. Мне бесконечно жаль, и все-таки я ушел. Почему? Я не знаю. Может быть, я хотел быть до конца последовательным: я учился и теперь иду работать по специальности; на заводе мне предложили другую работу, но по специальности не было, даже в общежитии, воспитателем.
Конец ознакомительного фрагмента.