«Записки о музыке» (Юэ-цзи) – именно так называется древнекитайский трактат, который я перевел на русский язык много лет назад, когда учился в консерватории на музыковеда. В отличие от стройных, логичных и обстоятельно-доказательных европейских трактатов античной, средневековой и более поздней философии, «Записки о музыке» представляют собой россыпь разрозненных заметок (цзи), посвященных самым различным вещам, так или иначе связанным с музыкой (юэ). Здесь и летописные сведения, отсылающие нас к почти мифологическим временам и персонажам, и сложные теоретические построения на тему строения космоса, и рассуждения на тему внутренней и внешней политики, и перечисления чисто технологических моментов различных религиозных и придворных ритуалов.
Точно так же по форме строится и данная книга. Это ни в коем случае не музыковедческий трактат. Здесь читатель найдет забавные факты из жизни великих музыкантов прошлого, узнает интересные подробности, связанные с известнейшими произведениями классической музыки, откроет для себя музыку как удивительный мир, полный чудес, который оказывается гораздо ближе к нам, чем мы порой думаем. Все эти истории расположены «строго в беспорядке», точнее, в той последовательности, в которой они звучали в эфире радиостанции «Орфей» в первом сезоне ежедневных выпусков моей программы «Пара фраз». А программа эта родилась из моего желания сделать наконец классическую музыку действительно доступной широкому кругу слушателей, рассказав о ней кратко, понятно и увлекательно. Иначе говоря, перевести эту закрытую для многих книгу «с музыкального языка на русский».
А получилось это или нет – судите сами.
Искренне ваш,
Алексей Сканави
«Классика – это изысканное удовольствие, которое нужно заслужить».
Говорят, что китайский император как-то раз присутствовал на симфоническом концерте, где один из лучших в мире оркестров исполнял «Героическую» симфонию Бетховена. Император весь концерт зевал и скучал, а на вопрос, нравится ли ему концерт, ответил: «Я уже слышал европейскую музыку». Когда же его спросили, какая из частей понравилась ему больше всего, он искренне сказал: «Самая первая», имея в виду долгую и тщательную настройку инструментов перед концертом.
Всем известно, что опера Глинки «Жизнь за Царя» в советское время называлась «Иван Сусанин». Но мало кто задумывается, что поэт Сергей Городецкий, переписавший текст либретто «в соответствии с идеологическими установками партии и правительства», фактически изменил также и сюжет оперы, перенеся действие из ранней весны 1613 года в раннюю осень 1612. Таким образом, по новой трактовке, народный герой Иван Сусанин заводит в леса всю польскую армию, которая почему-то в октябре погибает там в снегах. В то время как по версии Глинки (и по исторической правде) Сусанин завел в лес отряд польских диверсантов, которые намеревались перехватить направлявшегося в Москву юного Михаила Федоровича, будущего первого царя из династии Романовых. Поэтому и называлась опера «Жизнь за Царя».
Французский композитор Эрик Сати, современник Дебюсси и Равеля, старший товарищ и идейный вдохновитель композиторов «французской шестерки», первым стал сознательно писать музыку, не привлекающую внимание. По замыслу композитора, она должна была звучать фоном в ресторанах, торговых центрах и других общественных местах, и просто, что называется, «создавать атмосферу». Сам Сати называл такую музыку «меблировочной». Некоторые композиционные приемы «меблировочной» музыки Сати спустя почти сто лет стали одной из основ модного сейчас музыкального направления минимализма.
Многие юные пианисты и даже некоторые учителя детских музыкальных школ недоумевают, почему пьеса «Дед Мороз» из «Альбома для юношества» Шумана такая страшная и агрессивная. Все дело в некорректном переводе названия этой пьесы в русских изданиях. В оригинале она называется «Knecht Ruprecht» (или – «рыцарь Рупрехт»), что в научной литературе переводится у нас как «Зимний дед». В отличие от доброго и раздающего подарки Санта-Клауса, с которого списан наш современный Дед Мороз, кнехт Рупрехт жестоко наказывает непослушных детей. В самых политкорректных вариантах немецких сказок он бьет их пыльным мешком по голове.
«Ничего не знаю лучше «Аппассионаты», готов слушать ее каждый день… Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть наивной, думаю, вот какие чудеса могут делать люди!» – именно эту фразу, по свидетельству писателя Максима Горького, произнес Ленин после того, как они с Горьким слушали в домашней обстановке игру пианиста Исая Добровейна. Правда, в своих воспоминаниях Добровейн писал, что в тот вечер он исполнял вовсе не «Аппассионату», а «Патетическую» сонату Бетховена… Вскоре после этого пианист эмигрировал в Норвегию, где встал фактически у истоков норвежской школы фортепианной игры.
Знаменитый фортепианный цикл «Времена года» Петра Ильича Чайковского, который сейчас по праву считается одним из важнейших культурных артефактов России, был написан композитором на заказ, в качестве музыкальной вкладки в ежемесячный журнал «Нувеллист». Поэтому «Времена года» Чайковского начинаются с января и заканчиваются декабрем и, по сути, представляют собой вовсе не музыкальный цикл, а просто «календарь с картинками». В то время, как «Времена года» других композиторов, например, Вивальди или Гайдна, начинаются с весны и заканчиваются зимой, что символизирует собой цикличность человеческой жизни и вообще всей природы.
Идя на концерт слушать симфонию, хорошо бы заранее представлять себе ее сюжет. А сюжет у большинства симфоний один и тот же: противоборство двух контрастных тем в быстрой первой части, внутреннее осмысление результатов этой борьбы в медленной второй части, выход из внутреннего кризиса вовне в танцевальной третьей и радостное возвращение в жизненную круговерть в быстром финале рондо. Держа эту схему в голове, воспринимать классические симфонии будет намного легче и интереснее. А все нарушения композиторами этого цикла, которые тоже бывают, заставляют нас задуматься о том, что они этим хотели нам сказать.
Точка «золотого сечения» в музыке, как и в других временны́х искусствах, располагается не в середине произведения, как думают некоторые, а чуть ближе к концу, когда 2/3 произведения уже пройдет. Именно в этой точке находится кульминация, то есть самая громкая звучность, самые высокие или самые низкие ноты и самые выразительные интонации. Если сместить кульминацию ближе к середине, то конец будет казаться затянутым. А если располагать ее ближе к концу, то в произведении будет ощущаться некоторая недосказанность.
Классик русской музыки Петр Ильич Чайковский по первому образованию был юристом и даже некоторое время работал по специальности. Как только в Санкт-Петербурге открылась первая в России консерватория, Чайковский стал ее студентом, а когда спустя четыре года открылась консерватория и в Москве, Чайковский сразу же получил в ней должность профессора, так как преподавать было фактически некому. В своих дневниках Чайковский писал, как он волновался перед каждой лекцией, и как ему приходилось самостоятельно прорабатывать некоторые темы, в которых он чувствовал себя недостаточно уверенно, чтобы потом должным образом преподнести это студентам. А сейчас Московская консерватория с гордостью носит имя Петра Ильича Чайковского.
Французский композитор Клод Дебюсси, помимо множества других сочинений, написал 24 прелюдии для фортепиано. Такие циклы создавали композиторы и до, и после него. Но Дебюсси единственный из всех снабдил свои прелюдии красочными названиями: «Шаги на снегу», «Затонувший собор», «Девушка с волосами цвета льна» – эти и многие другие прелюдии Дебюсси хорошо знакомы публике, которая любит их за почти осязаемую наглядность музыкальной изобразительности. Однако, Дебюсси не хотел навязывать слушателям свои образные представления от созданной им музыки. Поэтому названия своих прелюдий он писал не перед началом каждой пьесы, а в конце, маленькими буквами и в скобках.
Ирландский композитор Джон Филд, гастролируя по Европе со своим учителем Муцио Клементи, с которым он давал концерты на фортепиано в четыре руки, посетил также и Россию. Наша страна ему настолько понравилась, что он прожил в ней значительную часть своей жизни. Помимо активной концертной деятельности, Филд был особенно знаменит в России как педагог. В частности, одним из его учеников по классу фортепиано был основатель русской национальной композиторской школы Михаил Иванович Глинка. Отсюда можно было бы сделать вывод, что русская классическая музыка, как и многие другие музыкальные культуры мира, имеет кельтские корни. Но это, конечно же, было бы шуткой.
Американский композитор Джордж Гершвин до сих пор считается самым богатым музыкантом на всю изученную статистиками историю. Свой первый миллион долларов Гершвин заработал в возрасте 20 лет, написав незатейливую песенку “Swanee”. Сначала невероятным тиражом разошлась пластинка с записью этой песни в исполнении Эла Джолсона, а затем были изданы ее ноты, которые также пользовались огромной популярностью. Полученный Гершвином гонорар позволил ему целиком посвятить себя творчеству. До этого он работал иллюстратором в магазине музыкальных инструментов.
Известный французский композитор Клод Дебюсси как-то раскритиковал другого французского композитора Эрика Сати, сказав, что его музыка плоха, так как она бесформенна. «Музыка должна быть хоть в какой-то форме!» – сказал Дебюсси. В ответ на это остроумный Сати написал цикл пьес для фортепиано в четыре руки под названием «Три пьесы в форме груши». Забавно в этом цикле не только само название, но и тот факт, что пьес в нем на самом деле не три, а семь.
Принцип темперации, то есть равномерного деления октавы на двенадцать полутонов, был придуман вовсе не во времена Баха, как думают многие, а гораздо раньше. Еще в Древнем Китае церемониальная музыка каждый месяц транспонировалась на полутон вниз, чтобы к началу следующего года прийти снова к первой тональности. А эталоном высоты у китайцев служили бамбуковые трубки, объем воздушного столба которых измерялся количеством зерен проса, которое они могли вместить.
Известно, что одно из последних сочинений Моцарта – опера «Волшебная флейта» – была написана композитором по заказу масонской ложи, в которой он состоял. В либретто и даже в самой музыке оперы содержится множество скрытых, а порой и совершенно открытых масонских символов, ритуалов и священных фраз. Одной из возможных причин этого (естественно, никак не подтвержденных) могло быть стремление масонского Братства сохранить основы учения в безусловном музыкальном шедевре, который переживет свое время и останется в веках, даже в случае периодических гонений на само масонство, чтобы потом его можно было вновь расшифровать и восстановить.
Тем, кто испытывает некоторые трудности понимания при прослушивании сочинений Стравинского, будет полезно узнать один из основных принципов его творчества, остающийся практически неизменным, независимо от того, в каком стиле композитор работал в разные периоды своей жизни. Будь то фольклор, барокко или даже джаз, Стравинский берет «кирпичики», из которых сделана эта музыка, и строит из них свои, уже совершенно новые, здания. Если попытаться услышать из чего «построены» те или иные сочинения Стравинского, то воспринимать их будет гораздо легче.
Когда Сальери в «маленьких трагедиях» Пушкина рассуждает о том, что он «поверил алгеброй гармонию», мы как-то внутренне этому сопротивляемся – к этому побуждает нас сам пушкинский текст, который, как всякая по-настоящему хорошая поэзия, очень эмоционален. Действительно, думаем мы, как же можно измерять цифрами такую тонкую и духовную субстанцию, коей является музыка? В результате Сальери представляется нам неким презренным счетоводом, в отличие от гениального и якобы спонтанного Моцарта. На самом деле, любой специалист подтвердит вам, что хорошая музыка всегда основана на математических законах. Без крепких теоретических знаний, может быть, и можно написать одну песню, которая на время станет «хитом», но настоящим композитором стать точно не получится, так как свобода творчества просто не сможет вырваться из клетки «трех аккордов» и восьми тактов. Хорошая музыка основана на тех же законах, что и сама Природа. А законы эти – математические.
Англичане, как известно, большие любители музыки. Но так исторически сложилось, что за почти три столетия, разделявшие Генри Пёрселла в 17-м веке и Бенджамина Бриттена в 20-м, столпами музыкальной жизни Англии стали иностранцы – немец Георг Фридрих Гендель, автор признанных шедевров английской придворной музыки, и итальянец Муцио Клементи, один из основателей Лондонского Королевского филармонического общества.
Эдвард Григ безусловно является самым ярким представителем норвежской композиторской школы. Его музыка яркая, красочная, очень выразительная и всегда хорошо узнаваемая. Во многих произведениях Грига нам слышатся картины прекрасной и суровой норвежской северной природы с ее скалами и фьордами. Одной из самых характерных музыкально-пейзажных зарисовок Грига считается «Утро» – первая часть первой сюиты из его музыки к драме Генрика Ибсена «Пер Гюнт». Но мало кто знает, что, по сюжету самой пьесы, действие в момент звучания этой чудесной музыки происходит в Африке.
Композиторов так называемой «французской шестерки» – музыкального направления, к которому относят творчество таких авторов, как Артюр Онеггер, Жорж Орик, Дариус Мийо, Жермен Тайфер, Луи Дюрей и Франсис Пуленк, назвал «шестеркой» французский музыкальный критик Анри Колле. По-французски «Шестерка» звучит как “Les Six”, что фактически представляет собой кальку с “Les Cinq” или «пятерки» русских композиторов, в которую входили Балакирев, Бородин, Римский-Корсаков, Мусоргский и Кюи. У нас же “Les Cinq”, с легкой руки критика Стасова, принято называть «могучей кучкой», что адекватному переводу на иностранные языки не поддается.
Джаз принято считать гораздо более свободной формой творческого выражения, по сравнению с академической музыкой. А между тем, так называемая джазовая «импровизация» подчинена строжайшим законам, порой даже более консервативным, чем композиционные каноны самой Классики. В частности, все джазовые композиции строятся по одной и той же схеме, основанной на принципе пассакалии, иначе говоря – вариаций на цифрованный бас, известном еще со времен раннего барокко.
Знаменитый скрипач Фриц Крейслер на пике своей исполнительской карьеры в какой-то момент решился издать несколько своих сочинений. Среди них были такие жемчужины скрипичного репертуара, как знаменитые вальсы «Муки любви» и «Радость любви», «Венское каприччио», «Китайский тамбурин» и многие другие пьесы, до сих пор горячо любимые музыкантами и публикой во всем мире. Но творчество Крейслера-композитора подверглось тогда жестоким атакам критиков. Они писали, что его потуги сочинять выглядят особенно жалкими в сравнении даже с малоизвестными, но все равно гениальными, сочинениями Пуньяни, Франкёра или Луи Куперена, которые Крейслер имеет наглость исполнять в своих концертах рядом со своими опусами. И только спустя 30 лет музыкант признался, что на самом деле все эти так называемые «рукописи старых мастеров» тоже сочинил он сам – просто, чтобы расширить свой репертуар. А выдавал он свои сочинения за произведения композиторов прошлого, как раз чтобы выйти из-под огня газетных критиков, для которых все новое – это прежде всего повод для нападок.
Одним из самых популярных в мире произведений классической музыки является незатейливая пьеска «К Элизе», имеющая в некоторых редакциях подзаголовок «багатель», а в других – «листок из альбома». Интрига этой пьесы состоит в том, что среди женщин, периодически занимавших какое-то место в жизни Бетховена, и среди тех, с кем он в принципе так или иначе общался, ни одной реальной Элизы не было. Исследователи, конечно, сейчас выдвигают разные версии, какая же барышня на самом деле удостоилась чести заполучить в свой альбом такой вот листок, но доподлинно мы уже так и не узнаем, что за Элиза вдохновила Бетховена на создание музыкальной пьесы, занимающей безусловное первое место во всемирном классическом хит-параде последних двух веков.
Сейчас ни для кого не секрет, что самым главным персонажем в оркестре является дирижер. Но еще каких-нибудь лет 300 назад важность этой фигуры была далеко не так очевидна. Руководитель оркестра должен был просто следить, чтобы музыканты играли вместе. Для этого он отбивал ритм специальным жезлом, либо сам играл вместе с музыкантами в качестве клавесиниста или концертмейстера первых скрипок. Но к середине 19 века симфонические партитуры стали настолько изощренными и многомерными, что обойтись простым отбиванием ритма уже было никак нельзя. И дирижирование – то есть непосредственное творческое руководство оркестром во время исполнения – стало отдельной профессией. А композитор Рихард Вагнер и вовсе произвел революцию в дирижировании, когда впервые в истории повернулся к оркестру лицом, а к публике, соответственно, спиной! До этого поворачиваться спиной к публике считалось верхом неприличия.
Непременным атрибутом концертной одежды у классических музыкантов считается, помимо прочего, галстук-бабочка. Но так было далеко не всегда. Традиция эта сравнительно недавняя, все началось в 1904 году в Милане, когда на премьере оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй» все оркестранты надели черные «бабочки». Эта модная новинка так всем понравилась, что галстуки-бабочки стали с тех пор непременным атрибутом вечернего, театрального и светского дресс-кода и вообще признаком элегантности и артистизма в одежде. Но интересно, что музыканты, с шокирующего флэш-моба которых, собственно, и началось повальное увлечение «бабочками», сейчас уже часто отказываются от этого аксессуара, выходя на сцену – именно для того, чтобы не быть «как все».
Пожалуй, одно из самых известных в мире виолончельных соло – это «Лебедь» французского композитора Камиля Сен-Санса, получивший в начале 20 века огромную популярность, благодаря балетному номеру «Умирающий лебедь» в постановке Михаила Фокина и в гениальном исполнении Анны Павловой. Многие любители музыки сейчас так и называют эту пьесу по привычке – «Умирающий лебедь». Между тем, на самом деле «Лебедь» является частью юмористического по сути произведения Сен-Санса «Карнавал животных» и соседствует с такими жителями музыкального зоопарка, как «Ископаемые», «Персонажи с длинными ушами» и даже «Пианисты».
Русский композитор Владимир Дукельский, современник Стравинского и Прокофьева, получил отличное образование в Киеве, где обучался по классу фортепиано у Яворского и по классу композиции у Глиэра. Переехав после Октябрьской революции в Соединенные Штаты, Дукельский с переменным успехом пытался сочинять серьезную музыку, и некоторые его произведения даже ставились Дягилевым в его «Русских сезонах» в Париже. Но потом, по совету Джорджа Гершвина, Дукельский обратился к жанру бродвейского мюзикла. С тех пор дела его резко пошли в гору, а мир узнал новое имя блистательного сочинителя популярных песен – теперь Владимира Дукельского звали Вернон Дюк.
Словосочетание «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» знают, пожалуй, даже люди, весьма далекие от музыки и уж тем более – от классической. Такие названия для музыкальных нот придумал в начале 11 века монах Гвидо из итальянского города Ареццо, чтобы более эффективно обучать музыке своих собратьев. Говорят, что время, традиционно отводимое тогда на изучение музыки, сократилось с десяти лет всего до двух. Эти названия нот до сих пор используются в странах романской группы языков – прежде всего в Италии и во Франции. Но интересно, что в странах германской группы языков – в Северной и Центральной Европе, в Англии и конечно в самой Германии ноты традиционно обозначаются не этими слогами, а буквами алфавита. Что вызывает порой некоторую путаницу. Так, нота, известная у нас как «до» (то есть та, что между «си» и «ре»), в германской традиции называется “C”, что по-английски читается как «си».
Модное сейчас слово «инновации» вполне применимо к некоторым явлениям далекого прошлого. Так, например, несомненной инновацией в 18 веке стало изобретение фортепиано – клавишного инструмента, как сейчас сказали бы, с «динамической клавиатурой», то есть такой, где сила звука зависела бы от силы удара пальцев по клавишам. Ни орган, ни клавесин, уже широко распространенные в то время, таких возможностей не давали. При нажатии на клавишу органа, независимо от силы воздействия, воздух всего-навсего равномерно подается в соответствующие трубки. И при даже очень разных нажатиях на клавиши клавесина перышки внутри инструмента абсолютно равномерно зацепляют соответствующие струны. И только при игре на фортепиано, нажимая клавиши по-разному, можно производить, по собственному желанию, то громкие, то тихие звуки. Поэтому и название инструмента составлено из двух итальянских слов – «форте» (то есть громко) и «пиано» (то есть тихо). Интересно, что вначале новый инструмент называли наоборот – «пианофорте».
Одной из самых сложных, значимых и престижных профессий в классической музыке считается профессия дирижера. Хороший дирижер – фигура яркая и харизматичная. Многие любители симфонической музыки приходят на концерт не только послушать звучание слаженного оркестра, но и полюбоваться на пластику дирижера, которая со стороны порой выглядит не менее интересно, чем пластика балетных танцоров. И некоторые даже наивно полагают, что артист балета мог бы легко освоить технику дирижирования. Но это далеко не так. Между дирижером и балетным есть принципиальная разница, и заключается она в причинно-следственной связи. Артист балета движется под музыку, которая служит для него импульсом к движению. А дирижер наоборот, своим властным жестом заставляет музыку звучать и, таким образом, сам является для нее импульсом.
Известный немецкий композитор Рихард Вагнер, помимо сочинения музыки, уделял значительное время публицистике. Но, как и следовало ожидать от истинно творческого человека, в его литературных работах больше эмоций, чем фактов. Так, одна из его довольно объемистых статей озаглавлена «О еврействе в музыке» и посвящена уничижительной и при этом совершенно незаслуженной критике ни в чем не повинного Мендельсона. У которого, кстати, еврейства в музыке не больше, чем у самого Вагнера. Дело тут, конечно, не столько в национальной неприязни, сколько в чисто человеческой зависти и досаде. Ведь Вагнер, автор героических опер, воспевавший великих богов германского эпоса, вынужден был жить в замке своего покровителя Людвига Баварского и питаться с его стола. В то время как Мендельсон, будучи сыном богатого еврейского банкира, мог, по мнению Вагнера, сочинять музыку в свое удовольствие, не заботясь ежедневно о пропитании.
На большинстве коммерческих радиостанций FM-диапазона настоящую академическую музыку можно услышать крайне редко. Главная причина этого, как ни странно, чисто экономическая. Ведь главные отличительные черты хорошей академической музыки – это большой динамической диапазон (от громких звуков до тихих), свобода обращения с музыкальным временем – всевозможные паузы, оттяжки и рубато, и конечно подробная работа с тематическим материалом – иначе говоря, развитие музыкального сюжета во времени. Массовый потребитель FM-вещания на первом же subito piano, на гран-паузе или в середине 10-минутной разработки просто переключится на другую волну, и радиостанция потеряет рейтинг, а следовательно – и деньги рекламодателей. Именно поэтому большинство коммерческих радиостанций избегает ставить в эфир настоящую классическую музыку. А вовсе не по причине ориентированности на низкий культурный уровень слушателей, как это могло бы показаться на первый взгляд.
Композитор Сергей Прокофьев, помимо своих знаменитых опер, балетов и симфоний, писал также музыку для кино и, в частности, много работал с режиссером Сергеем Эйзенштейном, в сотрудничество с которым были созданы, как сейчас говорят, саундтреки к таким известным фильмам, как «Иван Грозный» и «Александр Невский». Рассказывают, что однажды Эйзенштейн приехал на дачу к Прокофьеву обсуждать музыку для очередного фильма, и, желая показать, какая должна быть музыка по характеру в одном из эпизодов, сел за рояль и стал играть «Цыганочку». Прокофьев тут же принялся бегать по дому и закрывать окна. Когда изумленный Эйзенштейн спросил его, зачем он это делает, Прокофьев ответил: «Я просто не могу позволить, чтобы с дачи Прокофьева (!) неслась такая музыка!»
«Звездные войны», «Гарри Поттер», «Индиана Джонс», «Парк Юрского периода», «Челюсти», «Супермен», «Список Шиндлера» – все эти и многие другие фильмы объединяет гениальная музыка композитора Джона Уильямса. Я считаю, что, по меньшей мере, половиной своего успеха эти ленты обязаны своим саундтрекам. У Джона Уильямса 21 премия «Грэмми», 5 «Оскаров», а по количеству номинаций на «Оскар» он занимает второе место за всю историю этой премии, уступая только Уолту Диснею. Интересно, что, несмотря на все технические новинки современности, саундтреки Уильямса написаны в виде безупречных симфонических партитур, что делает возможным их исполнение в серьезных филармонических залах.
Одно из самых известных у нас произведений русской классической музыки – «Вальс» Грибоедова. По рейтингу популярности среди населения он, пожалуй, превосходит многие фортепианные пьесы не только Глинки, но даже Чайковского и Рахманинова. И это при том, что кроме этого (и еще одного, менее известного) вальса Грибоедов как композитор ничего не написал. На школьных уроках литературы мы знакомимся с Грибоедовым как автором одного из самых известных русских драматических произведений – комедии «Горе от ума». Но драматургом Грибоедов тоже, строго говоря, не был, так как кроме этой пьесы тоже больше ничего не написал. Автор самого известного русского вальса и самой известной русской комедии, растащенной на цитаты, которыми мы пользуемся до сих пор, Александр Сергеевич Грибоедов по профессии был дипломатом. И, между прочим, служил послом, как сейчас сказали бы, в «горячей точке» – в Персии. Так тогда назывался современный Иран.
В середине 20 века на сцене Большого Театра в Москве царили два ведущих тенора – Иван Семенович Козловский и Сергей Яковлевич Лемешев. Оба они были великолепными певцами, каждый обладал своими особенностями голоса и характера, и конечно у каждого была своя толпа поклонниц и поклонников. Говорили даже, что оперная публика Москвы поделилась в какой-то момент на «лемешистов» и «козловистов». Рассказывают, что как-то раз Козловский пришел на репетицию в театр, а там на служебном входе – новый вахтер. Загородил Козловскому дорогу и говорит: «Гражданин, ваш пропуск!» Козловский возмутился: «Ну что вы, какой пропуск! Я же Козловский!» На что вахтер невозмутимо ответил ему: «Да хоть сам Лемешев!»
Словосочетание «Турецкий марш» давно уже стало у нас устойчивым и нарицательным. На нем даже с некоторых пор делают, я бы сказал, маркетинговые надстройки разных уровней, вроде названия телесериала «Марш Турецкого» или следующей ступеньки – названия коллектива «Хор Турецкого». А сама мелодия того, что у нас называется «турецким маршем», стала практически фольклором, благодаря рингтонам для мобильных телефонов. Интересно то, что формально эта музыка Вольфганга Амадея Моцарта, строго говоря, маршем не является. Настоящий «Турецкий марш», особенно популярный 100 лет назад, написал Людвиг ван Бетховен. Это один из номеров его музыки к драме Коцебу «Афинские развалины». А та шуточная пьеса, которую мы все знаем и любим сейчас, вовсе не марш, а рондо – финальная часть Ля-мажорной фортепианной сонаты Моцарта, имеющая подзаголовок “alla turca”, то есть «по-турецки».
Техника записи и воспроизведения звука с каждым годом становится все совершеннее. А если мы сравним ее с тем, что было сто лет назад, то контраст будет просто ошеломляющий. И, тем не менее, все более модным становится, вместо детальнейшей цифровой записи на hi-end аппаратуре, слушать виниловые пластинки на ламповом проигрывателе. Если мы сузим тему до фортепианной музыки, то самым оригинальным сейчас (а когда-то единственным!) способом сохранить уникальное исполнение является механическое пианино. Благодаря знаменитым катушкам с перфорированной бумагой, мы можем практически вживую услышать игру Скрябина, Грига, Дебюсси, Сен-Санса, Бузони, не говоря уже о ранних записях Рахманинова и Горовица. Запись этих катушек была дорогим и трудоемким процессом. А сейчас практически каждый может превратить свое любимое пианино в механическое, при помощи электронного, как нынче говорят, девайса, и записывать на нем себя хоть до бесконечности. А пианино будет это все послушно воспроизводить, самостоятельно нажимая клавиши и ударяя молоточками по струнам в нужном порядке и с нужной силой.
Был я как-то на гастролях в Китае. Это было в те времена, когда наша классическая музыка у них вдруг резко вошла в моду, но что с ней делать, китайцы пока еще не знали. И вот представьте. Идет сборный концерт наших артистов в главном концертном зале Пекина. Сцена сверкает, зал полон, китайцы сидят все один к одному, аккуратные, серьезные, все мужчины при галстуках. Перед началом концерта командный женский голос что-то долго объясняет в микрофон, естественно по-китайски. Выходит первый из наших коллективов, его приветствуют скромными аплодисментами. Музыканты завершают свою пьесу, кланяются, получают очередную порцию аплодисментов, поворачиваются уходить и – о, ужас! – аплодисменты стихают, и артисты уходят под стук собственных шагов. О криках «Браво!», естественно, и речи нет. Со следующими исполнителями – та же история. Пока мы на сцене – публика, худо-бедно, но хлопает. Собираемся уходить – нас как будто перестают замечать. А сцена у них большая, надо сказать, идти в тишине приходится долго и, в связи с этим, довольно неприятно. Мы, конечно, в шоке, дело пахнет полным провалом. И только потом нам рассказали, что, оказывается, перед началом концерта китайцам объясняли правила поведения в концертном зале. Что у европейцев (то есть у нас) так принято: аплодировать только когда артисты кланяются. И ни в коем случае не кричать, иначе – штраф.
То, что музыкальные инструменты делятся на струнные, духовые и ударные, знает каждый, кто хоть раз побывал на симфоническом концерте или попытался устроить ребенка в музыкальную школу. Путаница каждый раз возникает с клавишными инструментами, так как фортепиано, например, с одной стороны струнный инструмент, а с другой – вроде как и ударный. А орган – хоть и клавишный, но по сути духовой. А клавесин – вообще струнно-щипковый. Но все это, что называется, «цветочки» по сравнению с тем, что классификация инструментов может быть вообще совсем другой. Вот, например, у китайцев музыкальные инструменты традиционно различаются по материалу изготовления. Китайские ученые насчитывают восемь типов инструментов – по числу восьми триграмм: Металл, Камень, Дерево, Глина, Кожа, Тыква и конечно самые главные типы, давшие название всей китайской традиционной музыке – Шелк и Бамбук. Ведь знаменитые Китайские флейты традиционно делаются из бамбука, а струны для всех струнных инструментов – из шелка.
Надежда Филаретовна фон Мекк, известная русская меценатка, известная прежде всего тем, что в течение многих лет была, как сейчас говорят, спонсором Петра Ильича Чайковского, одним из основных условий этого спонсорства поставила то, что они никогда не должны видеться. Ее отношения с великим композитором сводились исключительно к переписке. Поэтому, когда ей понадобился учитель музыки для ее дочери, госпожа фон Мекк выписала себе молодого пианиста из Франции. И, как это часто бывает, когда учителю 20, а ученице 17, между ними вспыхнуло чувство, которое, в конце концов, побудило молодого человека сделать предложение дочери своей работодательницы. Естественно, «французик», как его называла Надежда Филаретовна, был немедленно со скандалом изгнан из дома и в горестных чувствах покинул Россию. Звали его Клод Дебюсси.
Заснуть на концерте классической музыки сейчас считается довольно неприличным. Я сам знаю нескольких вполне достойных людей, которые сознательно не ходят на классические концерты, так как боятся захрапеть в неподходящий момент. Тем интереснее будет узнать, что одно из самых известных сочинений Баха – «Гольдберг-вариации» – было написано именно с целью усыпить слушателей. Точнее – всего одного. Юный ученик Баха Иоганн Готтлиб Гольдберг работал придворным музыкантом у российского посланника в Саксонии фон Кайзерлинга. Тот страдал бессонницей, и Гольдберг должен был по нескольку часов играть ночью на клавесине в его спальне, навевая своему хозяину сладкие сны. Говорят, что именно по его заказу Иоганн Себастьян Бах написал 30 вариаций на Арию, сочиненную им до этого для Нотной тетрадки своей второй жены – Анны Магдалины Бах. Одна и та же музыка, повторяемая, хоть и с изменениями, на протяжении почти целого часа, должна была бы, по идее, усыпить любого. Но лично мне заснуть под «Гольдберг-вариации» удается далеко не всегда. Очевидно, дело в исполнении.
Композитор, пишущий академическую музыку, должен отдавать себе отчет в том, что скрипач-солист и скрипач в оркестре – это фактически два разных персонажа (так же, как, например, оперная примадонна и простая хористка), и поэтому писать для них надо совершенно по-разному. И дело тут не в классе самих исполнителей, а в той функции в музыке, которую выполняет каждый из них. Солист может и должен продемонстрировать почтеннейшей публике максимум своих технических возможностей, наработанных многочасовыми занятиями – за тем она (публика) и приходит. У оркестрантов же, порой, нет ни времени, ни возможности много репетировать, соответственно, оркестровые партии должны быть предельно просты для чтения: открыл – и сыграл. Но иногда композитор слишком увлекается художественной задачей и пишет, например, в хоровых партиях размер 11/4 – как это сделал Римский-Корсаков в одном из эпизодов своей оперы «Садко». Это не то, что хор не мог спеть, даже сам дирижер не знал, как такой ритм просчитать и показать жестами. Говорят, что сам композитор подсказал дирижеру решение: «Проговаривайте про себя фразу «Римский-Корсаков совсем с ума сошел!» – это и будет ровно 11/4!..»
В начале 50-х годов 19 века в Германии вышли в свет несколько фантазий на русские и цыганские темы для фортепиано в четыре руки, объединенные общим названием «Русский сувенир» или «Воспоминание о России». Автором был указан некий композитор Маркс. И только в 70-е годы уже 20 столетия исследователи окончательно подтвердили, что автором «Русского сувенира» является великий Иоганнес Брамс. Он по праву считал сам себя серьезным композитором и стеснялся того, что вынужден был, с целью заработка, писать популярную музыку, потому и издавал ее под псевдонимом. А исследование библиотечных каталогов показывает нам, что оборотная сторона Брамса – композитор Маркс – был довольно плодовитым автором.
Конец ознакомительного фрагмента.