Из второй книжки
(декабрь первого года – апрель второго)
Плотный человек лет сорока пяти, со слегка звероватым и именно поэтому добродушным лицом. При улыбке у него отгибается нижняя губа, показывая десну, отчего улыбка немного странная, хотя тоже внушающая симпатию. Говорит довольно неразборчиво, но из этого звукового косноязычия постепенно возникает увлекательная речь.
Тук-тук… «Можно?» Никто не ответил. Тогда он робко приоткрыл дверь и вошёл в литературу.
Ночью немногие бодрствующие выглядят гораздо самобытнее и чувствуют себя гораздо свободнее, чем днём. Они понимают, что сейчас мир принадлежит им, а не бессильным телам, распластанным в своих постелях.
УМ – это Умение Мыслить, а значит и способность всё время учиться этому. Учиться мыслить математически, философски, поэтически… Соображать.
Все черты его лица тоскливо опущены вниз – лишь двойной подбородок расползся в самодовольной улыбке.
Глупокомыслие.
Она всё время немного грустна. Когда отвечает у доски, кажется, будто она томится, тяготится этой необходимостью, задумавшись о чём-то своём, не имеющем отношения к происходящему. И время от времени – странное лёгкое движение головой, словно освобождение от невидимой паутины.
Счастье воспринимается по-разному. Когда счастье приближается, оно – как автомобиль на ночном шоссе – слепит своим ярким светом. Но проходит счастливое время, и, глядя на убегающие красные огни, мы любуемся ими и понимаем, что они уже не вернутся.
Невысокая щуплая девушка с пушистой светловолосой косой и большими глазами. Говорит обычно тихо и как будто просительно. Ей знакомы глубокие чувства и противоречивые переживания, но они редко прорываются сквозь её настороженную молчаливость.
Погожий день. Голубой мороз. На прохожих слетают с деревьев крупные выпушенные хлопья снега. Солнце приятно нагревает спину, лезет в глаза и явно со всеми заигрывает, так что даже не узнать в нём того чопорного солнца-джентльмена, которое до сих пор лишь изредка, чисто официально, выглядывало из-за зимней молочно-серой пелены облаков.
За городом на каждой ветке лежит слой снега в два-три раза толще её самой. Заденешь случайно деревце – и тебя окатывает мягкий снежный ворох.
Вычислительные машины удивительно злопамятны – никогда не забудут и не простят ни одной ошибки.
Даже болезни – и те давно покинули его тщедушное тело.
Люблю телефонные звонки – главным образом, до того, как снимаю трубку. После этого чаще всего разочаровываюсь…
Ранняя весна. Тёплый тёмный вечер. Небо – как будто осторожный фотограф обернул город чёрной хрустящей бумагой, только звёздочки поблёскивают, как кусочки фольги. Я стою на Октябрьской площади и смотрю на большие ярко освещённые часы, нависшие над головой. Не видно ни столба, ни корпуса часов – один циферблат. Кажется, что само Время спустилось пониже, чтобы напомнить о себе нервозно дёргающимися усиками стрелок.
Это светлое, нежно-серое с белыми разводами небо, оказывается, плавно струится из трёх высоких заводских труб.
Объявление на столбе: «Куплю на любых условиях следующие книги…» Приятно – не сервант, не кровать с панцирной сеткой, – а книги. Даже дворник, оборвавший все остальные объявления, этого не тронул.
Течёт ребристый ручеёк. Кажется – проведёшь по нему прутиком, и он зазвенит, как ксилофон.
Такой великолепный воздух, что хочется разлить его по бокалам и поставить на праздничный стол.
Солнце, солнце, солнце – светлое, яркое, горячее, весёлое! Я всегда был в душе солнцепоклонником.
Звёздочка – это звёзд дочка.