Вы здесь

Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник). ПТК (Александр Федотов, 2008)

ПТК

Флот это школа жизни, но лучше её пройти заочно.

(Флотская поговорка)

С моим другом Димкой Голиковым, щеголявшим завидными для восемнадцатилетнего пацана усами и знающим, казалось, ответы на все вопросы, я познакомился за год до призыва. Нас обоих через Военкомат распределили в школу корабельных электриков. В течение года мы с ним три раза в неделю, после работы, дисциплинированно ездили на трамвае в пригород на обучение. В школе мы разбирали на части корабельное электрооборудование, проходили испытание в барокамере, одетые в водонепроницаемые костюмы и закупоренные в отсеке: учились затыкать пробоины в корпусе корабля, погружались с аквалангом и даже изучали болезни водолазов.

Особенно на меня произвела впечатление болезнь под названием «полная компрессия». Как мене объяснили, это когда, в случае разгерметизации мягкого резинового костюма, весь водолаз компактно закомпрессовывался давлением воды в круглый медный шлем. Я вот только позабыл, как от этой болезни надо лечить…

Нас призвали служить 13 Мая, как раз в Димкин день рождения. Так что, его девятнадцатилетние мы в шумной компании однопризывников справляли на высоте одиннадцати тысяч метров, летя самолетом из Ленинграда во Владивосток. Ребята со всего салона внесли свою посильную лепту в оформление праздничного стола разнообразными спиртными напитками и домашними разносолами, и долгие часы полёта пролетели незаметно.

По прибытии во Владивосток нас из аэропорта привезли на ПТК – приемно-техническую комиссию или накопитель новобранцев регионального масштаба. Всё здесь: и забор с колючей проволокой по периметру, и деревянные бараки на 200 человек – было ново и интересно. Где-то, в каком-то фильме про людей в полосатых робах я уже видел похожую картинку… Понимая наше состояние, сопровождавшие тут же пояснили, что это на самом деле территория воинской части морской пехоты, а не то, что мы подумали…

Нас распределили в барак № 2. Я в первый раз в жизни был в настоящем бараке! Раздвинув огромные двустворчатые ворота, мы с Димкой с любопытством проследовали внутрь. В нос ударил бодрящий запах грязных носков и пота. С непривычки, поморщившись, мы осмотрелись. Три уровня длинных сплошных деревянных нар тянулись по обеим сторонам барака, оставляя проход посередине. На нарах, вплотную друг к дружке, как на стеллажах, копошились разномастные представители всех советских республик: русские, хохлы, узбеки, таджики, чеченцы, армяне и те, о существовании национальности которых я даже и не догадывался…

– Урюки, – пояснил кто-то сбоку.

Я не был особо силён в этнографии и с благодарностью впитал в себя эти новые интересные сведения.

Наше появление в бараке особого интереса не вызвало. Некоторые из лежавших на нарах разглядывали нас скучающими взглядами, кто-то играл в карты, кто-то храпел, а один из урюков, прямо у нас над головой, деловито и сосредоточенно занимался самоудовлетворением. Чтобы ему не мешать, мы с Димкой вышли во двор подышать свежим воздухом.

– А ты знаешь… – сказал вдруг Димка. – Мой отец тоже здесь неподалёку служил – на Чукотке. И даже на Кубе был.

– На Кубе?

– Ну да. Как раз во время, когда между нами и Штатами чуть ядерная война не началась.

– «Карибский кризис» что ли?

– Ну, да.

– Ну и как, ему Куба понравилась?

– Да он её и не видел совсем. Его и ещё пару тысяч таких же, как он, в гражданские костюмы переодели и в трюм гражданского сухогруза погрузили. Так их, до самой Кубы, в трюме и везли, чтобы америкосы ничего не заподозрили. Выпускали на палубу свежим воздухом подышать только ночью группами по двадцать человек, когда американских разведывательных самолётов не было, а то те прямо над палубой летали.

– Так что, их на берег так и не высадили?

– Какой там… Они два месяца около Кубы в трюме просидели, а потом, когда Хрущев с Кеннеди о чем-то договорились, их так же, не вынимая из трюма, обратно привезли…

Мимо барака, понуро опустив голову, шёл морской пехотинец. Это был первый увиденный мной вблизи настоящий морской пехотинец. Я с завистью смотрел на его черную форму. Он поравнялся с нами, и я, желая завязать разговор и расспросить про службу, обратился к нему с логичным, как мне казалось, вопросом:

– Слышь, а ты не знаешь, нам постельное белье дадут?

Морпех вздрогнул от неожиданности, оглянулся по сторонам и сплюнув в дорожную пыль посоветовал:

– Вешайтесь, духи!

Этот полезный совет я слышал потом много раз, особенно в первые недели службы. Позже, когда у нас на корабле, в носовом гальюне, не выдержав насмешек, повесился один из двух братьев-близнецов, только что призванных к нам на корабль из подшефной Хакасии, я вспомнил этого морпеха в его потрепанной черной робе.

Кроме нас на ПТК завезли ещё около тысячи человек. Новоприбывшие быстро разделились по группам: по явно выраженному этническому признаку или по городу призыва. У нас с Димкой в этой разноликой и разномастной обстановке тоже сработал инстинкт самосохранения: мы примкнули к «питерским».

– Э-э-ээээ! – раздался во дворе то ли надрывный хрип, то ли протяжный вопль.

Бледный парень, в сером измятом костюме, с перекошенным судорогой лицом, бился на пыльной земле посреди двора в эпилептическом припадке. Белая пена пузырилась у него изо рта. Все столпились вокруг, но никто не знал, что надо делать.

– Пацаны! Чурки наших бьют!.. – чей-то призывный вопль заставил всех обернуться.

Ошалелая славянская братия, которая, к счастью, в этот заезд на ПТК представляла большинство, моментально среагировала. Позабыв про эпилептика и не разбирая, что к чему, кто наши, кого и за что бьют, все побежали на крик, тыча по пути кулаками в морды попавшихся под руку незадачливых представителей братских народов и народностей. Впрочем, хотя урюков на ПТК было гораздо меньше, они держались сплоченней, чем мы, и в локальных потасовках давали славянам достойный отпор.

Под вечер, усталые и полные новых впечатлений, мы вернулись в барак. Так прошел мой первый день на службе. Оставалось еще 1097.

На третий день разнёсся слух, что нас наконец переоденут в военную форму и мы станем похожи на настоящих вояк. В ожидании скорого расставания с гражданской одеждой многие стали оригинальничать, вырезая на одежде разные фигуры и узоры. На некоторых уже висели такие фигурные лохмотья, что было непонятно, как они ещё держатся на плечах или на поясе…

– Ты чё, салага, делаешь?! – раздался вдруг чей-то гневный вопль.

Невдалеке от нас, «ПТКашный» мичман, подскочил к пареньку с красными буквами «USA» на голубых джинсах. Мичман застал его как раз в тот момент, когда тот закончил распускать на ленточки свои политически неправильные импортные штаны. Паренёк, хлопал глазами, держа в застывшей руке лезвие безопасной бритвы.

– Ты чё свои глаза на меня смотришь? Когда духа ругают, он должен встать смирно и покраснеть!

– Я думал можно…

– Можно?!.. Тебе, дух, можно только удавиться, а форму гражданской одежды портить тебе никто добро не давал!

– Мне никто не сказал…

– Не сказал – ему!

Вокруг паренька и мичмана, собралась пестрая толпа призывников.

– До прэсяги шо хотим, тэ и дилаим … Наша одежа… – протиснулся сквозь толпу и вступился за паренька коренастый хохол.

Мичман сжал кулаки, но оглядевшись вокруг и оценив численный перевес и атлетическое сложение коренастого, сплюнул сквозь зубы, повернулся и поспешил ретироваться, посматривая, однако, на ходу, не портит ли кто ещё свою одежду.

Чем ближе наступала долгожданная минута переодевания, тем четче мы ощущали на себе алчные взгляды служивших на ПТК вояк. Особенно те из нас, кто прибыл в импортных шмотках. Загоняли ли местные служивые нашу одежонку? Кому и почем? Честно скажу – не знаю. Но их ревностное отношение к порче исключительно импортных вещей иначе было сложно объяснить. Мы складывали нашу гражданскую одежду в чемоданы, надписывали адреса для отправки домой. Но куда уходили все эти посылки и уходили ли они вообще, я тоже не знаю. Знаю только, что мой чемодан, с поношенными отечественными брюками и свитером до моего дома в Питере так и не добрался…