Записки из Детского Дома. Часть I. Пронумерованные семейки (Владимир Жёлтый)

Как и многих детей, мама пугала меня тем, что сдаст в детский дом за плохое поведение. Мне слышать это было намного страшнее, чем другим, так как сделать ей это было якобы проще – моя мама работала в детском доме секретарем. Всё практически так и получилось. Можно сказать, что сдала.

– Вов, у нас там компьютерщик на работу не выходит уже долгое время. Техника запущена, я директору сказала, что ты разбираешься немного… Может, зайдешь, поможешь? – попросила она однажды.

Мне шел восемнадцатый год. Я учился на втором курсе педагогического колледжа, в шкафу вот уже как год пылились без дела «корочки» с курсов оператора ЭВМ. «Ну, вот и пригодились!», подумал я и прихватил их, как оказалось, на свое первое рабочее место. Работать пришлось после учебы, по вечерам и выходным. Составление презентаций, печать документов, переустановка операционных систем, выбивание пыли из системных блоков. Работы хватало.

В один из первых рабочих вечеров, когда я возился с очередным умирающим компьютером, дверь моего кабинета резко захлопнулась и ключ, по неопытности оставленный мной снаружи в замке, сделал несколько оборотов! По коридору послышались быстрые удаляющиеся шаги и детский смех. Так случилось мое первое знакомство с обитателями дома, которым он принадлежал по праву.

Компьютерный класс находился в отдаленном от детей корпусе на втором этаже. Закон подлости в таких ситуациях работает безотказно, поэтому, как и следовало ожидать, с мобильным телефоном возникла какая-то проблема. Мой рабочий вечер грозил затянуться до утра.

Примерно через пару часов я услышал поворот ключа в замке, дверь открылась.

– А ты все еще тут что ли? – удивилась спасшая меня пожилая вахтерша. – Я думала давно ушел. Увидела, что свет горит, думала, забыл выключить!

– Я ключ снаружи оставил, кто-то из детей пошутил, закрыл меня, – пояснил я.

– Ну, ты тоже додумался! Конечно, тут сам бог велел! У нас дети такие! В следующий раз будь осторожнее. Привыкай.

А какие – «такие»? Было бы к чему привыкать, подумал я. Ведь это же здорово! Ребята еще не потеряли дух авантюризма, озорства, тяги к проказам и приключениям! По-моему, вполне так естественное состояние для детей. Истории, которые можно до старости рассказывать в компаниях. Как ночью намазали кого-то пастой, подожгли пятки! Что еще? Закрыли компьютерщика в кабинете? Правильно. Что им до компьютеров? В них играть умели тогда только человек пять «продвинутых» ребят. Остальные, эти чумазые сорванцы, с утра до ночи, и зимой, и летом гоняли мяч по полю, играли в дворовые игры.

Вскоре мне поручили вести компьютерный кружок. А точнее – занять детей играми. Собрать и починить старые компьютеры специально для игр, организовать игровой класс, открывать и закрывать его по времени для разных групп по очереди. «А то, что они шляются по улице, пусть хоть играть будут», – такой вывод сделал кто-то из начальства.

Их так и привели ко мне – чумазых, угорелых, со двора. Под тихий шум системных блоков, они, поначалу молча, с открытыми ртами, стояли друг за другом в очереди и смотрели на мельтешащие в мониторах фигурки как на какое-то чудо света. Игры увлекали, затягивали, собирали ребят толпами.

Постепенно я стал для них чуть ли не главным человеком в детском доме – тем, кто открывает священную дверь в мир компьютерных игр.

Артем Сизякин имел небольшой дефект в умственном развитии. Это был совершенно безбашенный, с обезображенным лицом мальчишка, объект постоянных насмешек. Дури хоть отбавляй, хватило бы на весь детский дом. Играть ему, конечно же, никто не давал. Переходя от компьютера к компьютеру, он стоял за спинами игроков с широко открытым ртом, и в буквальном смысле пускал слюни.

Как-то раз, на одном из мониторов он увидел момент в игре, где персонаж останавливает красивую машину, открывает дверь, вытаскивает водителя, несколько раз пинает его, садится в машину и уезжает.

– Кхуто, – невнятно промычал Артем, шмыгнул носом и вытер стекающие слюни.

– Фу! Сизякин! Свали отсюда! – крикнул на него игрок.

Опустив голову, Артем ушел. Играть ему никто не давал. Да и не получалось у него.

Однажды в игровой кабинет ко мне забежал Женька – парень с телосложением уже взрослого, здорового мужика. Я его встречал и раньше, но до этого момента как-то мельком, потому что компьютерный класс он обходил стороной. Все больше пропадал на футбольном поле или был в бегах. Женька всегда ходил по пояс раздетый. И теперь, вблизи, я отчетливо рассмотрел на его груди самодельную синюю наколку, надпись «ВАЙНА».

– Я поиграю немного? – пробасил он.

– Да, проходи.

Женька сел играть, через некоторое время я к нему подошел и поинтересовался:

– Что это за надпись у тебя? Что значит?

– А, это что ли? – махнул он рукой. – Война. Кликуха моя.

– А с ошибкой специально сделали?

– В смысле? – удивился Женька.

– В прямом, война ведь через «о» пишется…

– А, бл.., вот он г..н!!! – начал он на кого-то материться, выключил игру и вылетел из класса.

Война был с какой-то деревни. Кличку ему дали там же, и неспроста. Как только он подвыпивал самогона, в деревне начиналось настоящее побоище. Громил все на своем пути, дрался со всеми, кого видел вблизи себя. Утихомирить в тот момент никто его не мог. В итоге родителей лишили прав, а его определили к нам. И в прямом и в переносном смысле Войну перевезли в детский дом.

Через несколько дней он снова постучался в мой кабинет. Я открыл. Он опять по пояс раздетый. Но теперь в надписи «ВАЙНА» – буква «А» была жирно несколько раз обведена в кружок, видимо, означавший букву «О». Я ничего не сказал, улыбнулся, а он, как ни в чем ни бывало, прошел к игровому месту. Ну, хорошо. Эту ошибку он хоть как-то исправил.

В детском доме Война, конечно же, был лидером. Но в силу своего простоватого, деревенского характера, то ли делал вид, то ли действительно об этом не догадывался. Использовал он свое лидерство только для того, чтобы за него выполняли обязанности дежурного, приносили сигареты и еду из столовой прямо в группу. Хотя, в принципе, что еще нужно?

При мне он жил в детском доме последний год. Сразу же после выпуска, подвыпив, он с парой дружков решил у кого-то отнять машину и немного покататься. Выбрали автомобилиста они явно неудачно. Парень решил постоять за себя, и из завязавшейся драки Война вышел со сломанной рукой и со своим же ножом, торчавшим из ноги. Всем войнам когда-то приходит конец. И вскоре, благодаря своему воинственному характеру, Женька угодил в колонию.

А вот эту ошибку ему уже не исправить.

Долгий и настойчивый стук раздался в дверь моего класса. Я открыл. Оттолкнув меня, в кабинет буквально влетела разъяренная замдиректора по воспитательной части Л.Н., которая по совместительству была еще и воспитателем на группе. Это была моложавая и шустрая женщина пенсионного возраста в очках, нелепо посаженных на острый кончик вездесущего носа. Почему-то, поверх своей одежды, она часто надевала нараспашку белый медицинский халат, что, несомненно, придавало к ее педантичной строгости еще и холодную, строгую педантичность.

– Так! Ну-ка, вставай и проваливай отсюда! – закричала она на смуглого парнишку по кличке Тарас.

– Да пошла ты на х..! – ровным тоном отвечал ей тот, продолжая гонять по полю виртуальных футболистов.

– Быстро вставай, давай! Иначе компьютер ты этот больше не увидишь!

– А с х.. ли? Это мой комп! Я его выиграл на футболе!

– А кто устроил вам эту игру? Кто тренировал вас? Кто кормил все это время? В чьей форме вы там бегали?

– Ты че попрекаешь?!

Какое-то время они вели перебранку на равных с матом, с криками.

– Так, все. Я пошла за директором! – выпалила женщина и так же стремительно вылетела из класса.

– Из-за чего она ругается? – спрашиваю я Тараса.

– Да набухался я недавно! А эта с..ка теперь зае..ла, компом попрекает! Заберет, говорит. Пусть только попробует. Я всю группу раз..у! Я отвечаю за свои слова!

Женщина в белом халате быстро вернулась, только на этот раз за ней тянулся хвост. Следом в кабинет вошла директриса – грузная, пожилая женщина со светлым, хитрым, прямым и пронизывающим взглядом. За ней сразу подоспела замдиректора по учебной части Л.Б. – кудрявая женщина пенсионного возраста, в старомодной одежде, с огромными черными кругами под глазами и гнилыми зубами. С небольшим опозданием вошла полноватая гром-женщина – замдиректора по хозчасти. В общем, привычная делегация в полном составе.

Они обступили Тараса со всех сторон и буквально начали его терроризировать. Остальные ребята, человек пять-шесть, тихо продолжали играть в игры и делали вид, что ничего не происходит. Тарас, кстати, пытался тоже делать такой вид, как будто это не ему говорят, как его поставят на учет в наркологию, что все будущее у него будет перечеркнуто, что пойдет он по стопам родителей-алкоголиков…

– Ты мать мою не трогай, – отмахивался Тарас в эти моменты, обильно сдабривая свои фразы матом, но не прекращая играть в свой компьютер.

Наверное, если бы было можно, он влез бы в монитор и растворился в этой игре, лишь бы не слышать весь этот кошмар.

– Да он и не слушает нас, ему вон все равно, сидит, играет, – проскрипела кудрявая женщина-вампир.

– А ты че, Пудель, подтявкиваешь? – огрызнулся Тарас, рядом послушались смешки.

– Да нужно просто вырубить щиток! – крикнула гром-женщина и без лишних раздумий щелкнула кнопками на рубильнике.

Компьютеры потухли, послышались недовольные вздохи.

– Ну, все, с..ки, п..да вам, – Тарас вскочил с места и выбежал из кабинета.

– Так, Владимир Васильевич, давайте этот компьютер на склад относите, – велела директриса.

По коридору послышались удаляющиеся удары по дверям и звуки разбитых стекол. Позже я узнал, что он действительно разгромил полгруппы, где жил. Окна, двери, столы…

Да, Тарас отвечал за свои слова.

На вид он был довольно хрупким парнишкой. И кроме любви к алкоголю и наркотикам имел еще и огромную любовь к футболу. Кстати, это описание вполне подходит не только Тарасу. Таких парней при мне было с пару десятков. Буквально в каждом выпуске была пара-тройка ребят, которым, казалось бы, по внешнему виду и по состоянию здоровья дорога в спорт вообще заказана, но вопреки этому, на футбольном поле они были гениями мяча.

Однажды я стоял на поле и наблюдал, как физрук проводит тренировку. К нему также зашел еще один товарищ по личному делу, но ненадолго задержался на игре. В какой-то момент он спросил:

– А это кто такой ловкий? – указывая на Тараса. – В команде какой-то, наверное, профессионально занимается?

– Кто? Тарас, что ли? – удивился физрук. – Да брось, нюхач еще тот!

Возвращаясь в здание, я подумал, а что если Тарасу организовать спортивный режим, питание, как у игроков нашей сборной, дать ему такие же гонорары? Добился бы он успеха большего, чем они? Или это игроков сборной следует поместить в интернаты, на госхарчи и выдавать в месяц двести рублей пособия? Неизвестно, для кого какие условия станут толчком к успеху. Я знаю только то, что после выпуска, Тараса как футболиста никто не узнал. Как, впрочем, и остальных похожих на него ребят.

Так прошло два года. Я окончил педагогический колледж и первое лето провел в безуспешном поиске «нормальной» работы. Приближалась осень. И как-то раз ко мне в компьютерный класс вбежала Л.Н. в белом халате, как всегда, делая вид, что рассматривает какие-то бумаги поверх очков.

– Володь, я сейчас воспитателей комплектую на учебный год. Ты же у нас уже окончил колледж?

– Ну да, – неуверенно протянул я.

– Так вот, у нас там одна воспитательница с восьмой группы уходит в декрет. Может, возьмешь ее полставки? Это всего тринадцать часов. А если в выходные будешь работать, то это вообще, только раз в неделю придешь с утра. Например, в одно воскресение до девяти вечера отработаешь и все. Ты же в лагере уже был пару раз вожатым?

– Ну да… – снова ответил я.

– Так вот, ничего же сложного? Все то же самое, только воспитателем будешь. Да и тем более у тебя ключ от компьютерного. Откроешь им кабинет, посадишь играть и никаких хлопот!

– Я не уверен, что это то, что мне бы хотелось… – начал было я, но долго слушать Л.Н. не любила.

– Я, конечно, понимаю, работа это не мужская. Но это же временно, потом найдешь получше, престижнее, где платят больше, а пока у нас подработаешь. На хорошую группу поставлю. Да что говорить, пошли за мной, сейчас сам все увидишь!

Я шел за развевающимся белым халатом по коридору, уговаривая себя, что все это, действительно, будет временно. До того момента посещать детские группы мне не приходилось, ребята сами приходили ко мне в кабинет. Мы поднялись на второй этаж детского корпуса, Л.Н. постучала в старую деревянную двустворчатую дверь. Послышались шаги, нам открыла пожилая смуглая женщина.

– Добрый день, Галина Михайловна. У вас все на местах? – строго задала Л.Н., как я потом понял, стандартный и привычный вопрос.

– Конечно. Проходите, посмотрите.

– Я хочу ребят с Володей познакомить. Если ему понравится, будет у вас на группе по выходным. Вы же не против? – спросила она и посмотрела на воспитательницу поверх очков.

– Конечно, нет. Да и вообще, как бы было здорово, парень на группе! – улыбнулась мне Галина Михайловна и провела нас в помещение.

У входа располагались полки-обувницы, на которых в ряд стояли несколько десятков пар обуви, что сразу показалось мне неестественно и как-то казенно для детской жилой комнаты. По другую сторону – две двери в туалет и умывальники. Я всегда думал, что в жилье должен быть один унитаз, а здесь их было штук пять, перегороженных нелепыми фанерными панелями. Рядом, за стеной – также, штук пять умывальников и душевая кабина.

Мы прошли в игровую комнату, где кучка ребят, человек десять, сидели на ковре у телевизора.

– Ну, вот, смотри. Отличные ребята! – указывая, как на витрину, сказала мне женщина в белом халате.

Все дружно посмотрели на меня и, не стесняясь, начали шептаться между собой:

– А че это за пацан?

– Не знаю.

– Кто это?

– Я тоже не знаю.

– Да этот тот, кто там компы чинит.

– Дети, познакомьтесь, это Владимир Васильевич, – представила меня Л.Н. – Вы многие его уже видели, он работает у нас в компьютерном классе. Хотите, чтоб он был у вас воспитателем?

– А в компы будем играть? – без замедлений спросил один из мальчишек у меня.

Я переглянулся с Л.Н., она чуть заметно кивнула.

– Конечно, – говорю я. – По воскресениям, в мою смену, обязательно будете там играть!

– О! Тогда круто! Классно! – стали радостно и дружно выкрикивать ребята.

После всех необходимых согласий с моей стороны, подписей об ответственности за жизнь и здоровье детей, снова плетясь по коридорам детского дома за бегущей Л.Н., я слушал от нее какие-то важные советы, рекомендации, касающиеся группы:

– Ну, вот и отлично! Ребята, правда, хорошие, я думаю, вы подружитесь. Сложных там немного. Ну, разве что Светка Пикарева, с ней могут быть проблемы, она немного того, с диагнозом. Сам увидишь. Может быть буйной, в школе учительницу с лестницы столкнула. Но ты не бойся, начнет буянить, в соседнюю группу постучишься, там девчонки воспитательницы помогут, быстро ее утихомирят, она их боится. Так. У Генки Репьева может случиться припадок эпилепсии. Следи, чтоб таблетки во время принимал, а то он иногда обманывает, не пьет. Если упадет, сам от него не отходи, мальчишки пускай за медиками бегут, они все знают уже, привыкли. Потом. Ну, Жировов с Кожановым могут напиться, случай уже был. Тоже следи. Золотарев может к матери убежать. Глаз да глаз, сам не отпускай, замучаемся потом бегать, искать по городу. За Галаниным тоже следи, он бродяжник и курит уже, а взрослые мальчишки заставляют его бегать сигареты стрелять. Ну, Филиппович просто грязнуля, чтоб тебя как воспитателя не позорил, смотри по утрам, чтоб мылся, зубы чистил, все чистое надевал. Парамонов нервный немного, но хлопот не доставит, думаю, он парень уже взрослый, кстати, всего-то на год младше тебя, уже в техникуме учится. Два брата Белоножко, Ванька старший и Женька младший, деревенские, они хорошие. Так. Ну, вроде по всем сказала, если что, приходи, все подскажу, научу.

– И это хорошая группа? – удивленно спрашиваю я.

– Остальные сложнее.

В детском доме ребята жили «семейными группами», а проще говоря – «семейками». Суть этих «семеек» в том, что в одной группе собирали детей разных возрастов – от самых маленьких до совсем взрослых. Все потому, что у неблагополучных родителей часто рождаются не один и не два ребенка. При лишении родительских прав всех братьев и сестер помещают в детский дом, а чтобы не разъединять, определяют в одну «семейку». Например, у меня такими братьями оказались двое Белоножко – задорные, смуглые и курчавые деревенские мальчишки.

Но там, где не было братьев и сестер, разные возраста объяснялись тем, что старшие ребята должны помогать младшим, учить их чему-то, а младшие, в свою очередь, должны брать с них пример. Идея была крайне успешной, так все и получалось. Старшие, с сигаретой в зубах, помогали младшим освоить профессии «разнорабочий» и «принеси-подай», а те, вырастая, тому же самому по прошлому примеру учили следующее поколение.

Рано утром мне нужно было принять «семейку» у ночной няни, разбудить детей и отвести на завтрак в шумную столовую. Сонные ребята медленно жевали жидкую кашу, толкались у окна раздачи, выпрашивая добавку у поваров, потом вытирали за собой столы, подметали полы. Потом нужно было собрать их и отвести к школьному автобусу, который увозил их в школу на отшибе города, где до часу-двух дня учителя пытались вбить в них какие-то знания.

По прибытию обратно в детский дом, начинался «разбор полетов» – кто получил двойку, кто переговаривался с учителем, кто прогулял уроки. Прерывалось все это криком: «Ку-у-у-у-у-шать!». Так дежурные звали на обед. Слишком жидкое первое, слишком сухое второе, хлеб, компот. Шум, гам, толкотня. До пяти часов свободное время – прогулки, игры на улицах, занятия в кружках, число которых из года в год сокращалось. И, конечно же, откровенное безделье.

С пяти до семи – было неприкосновенное, святое время, когда все закрывались в своих группах на «самоподготовку», учить уроки. Ну, или хотя бы делать вид. Хорошо, когда минут на десять-пятнадцать раньше звучал спасающий от этой скуки привычный крик: «Ку-у-у-у-у-шать!». Ужин. Снова шум, гам, толкотня, плюс сражения за куски хлеба, которые необходимо было запасать на ночь.

До девяти часов – игры в футбол, прогулки вокруг детского дома, с целью «настрелять» сигарет и мелочи. Затем, на вырученные деньги – походы в магазин за любимой «бич-лапшой». В девять меня сменяла ночная няня. Я уходил, а ребята принимались перед телевизором шуршать пакетами с запасенной едой. До отбоя нужно было все съесть. Впереди следующий, такой же день.

Все-таки не зря воспитанники называли детский дом «инкубатором».

В «инкубатор» и обратно я ходил пешком, на дорогу тратил по полчаса. Однажды на одной из таких прогулок я подумал, как часто многие из нас могут просто так вот идти в одиночестве и о чем-то думать. Некоторые после трудного рабочего дня совершают лишний круг на автомобиле, кто-то прогуливается по лесу, кто-то уединяется в своей комнате с книгой или компьютером, кто-то в ванной. По тем же причинам мы «затыкаемся» наушниками в переполненном общественном транспорте, стараемся сесть на свободное сидение, без соседнего пассажира. Видимо, нам это просто жизненно необходимо – почувствовать себя отдельно от всех.

Я задумался об этом тогда, потому что ко мне в группу определили новенького мальчишку. Его звали Илья, но все сразу же прозвали его Рыжим, на что он совсем не обижался. Он жил у нас уже около двух месяцев и вроде бы ко всему привык и освоился. Но однажды, когда мы все были на прогулке, я заметил, что он вдруг исчез. Я тут же решил проверить его в спальне. Весь день он бегал веселый, жизнерадостный, но когда я зашел в комнату, то увидел, что он лежит и рыдает, уткнувшись в подушку.

– Что случилось? – спросил я его.

– В этот день умерла моя мама, – ответил Рыжий.

Некоторое время, забыв про всех, я так и просидел с ним в полной тишине. Говорить что-то было бессмысленно. Что тут скажешь? Да и не бывал я в такой ситуации ни разу. Потом я решил, что мальчик не зря выбрал такой момент и уединился в спальне. Ему хотелось побыть одному. На свой страх и риск я встал и вышел из комнаты.

Многие из нас время от времени вспоминают горестные моменты, какие-то неудачи, безответную любовь, покинувшего человека. Пусть воспоминания об этом приносят душевную боль, переходящую чуть ли не в физическую. Но ведь именно в этот момент те самые чувства оживают вновь, тот человек стоит перед тобой, словно живой. И есть в этой боли часть какого-то счастья, ощущение близости и радости. Хоть эти теплые чувства и следуют одновременно с покалываниями в груди и слезами на глазах. Очень важно в такие моменты остаться наедине с самим собой.

Но у ребят в детском доме такой возможности практически нет! На протяжении суток они вынуждены постоянно находиться на виду. Палата на десять кроватей, стоящих друг от друга на расстоянии разломанной тумбочки, пара шкафов, с подписанными полками. В такой палате невозможно «найти себя в одиночестве», здесь постоянно кто-то рядом находится, кто-то рядом спит, кто-то на соседней кровати играет в карты, кто-то постоянно мимо проходит. В бане моются группами. В столовой едят всем «инкубатором». Спальня, игровая, туалет, школа, двор, коридоры, кабинеты – что угодно, где бы ни был ребенок, его постоянно окружают люди.

И все же, несмотря на постоянное нахождение среди людей, каждый из этих ребят выглядел по-своему одиноко. Как будто невозможность уединения во внешнем мире компенсируется внутренним одиночеством. Почти каждый из них выступает один на один с миром и как будто кричит: «Пусть здесь и сейчас я не могу быть отдельно от вас, но внутри себя – я все равно один!». И вот это «одиночество в кругу подобных» мне всегда казалось главным и каким-то неизлечимым пороком детского дома.

Не догадываясь о горе Рыжего, остальные ребята играли в прятки во дворе своего «инкубатора». Какое-то время, понаблюдав за ними, я снова собрался вернуться в спальню, чтобы проверить мальчишку, как вдруг:

– Кто мается? – услышал я задорный голос Рыжего на игровой площадке позади себя.

Как ни в чем не бывало он снова продолжил игру с остальными ребятами.

Конечно же, идеальным воспитателем я сразу не стал. В первые же мои смены был разбит стеклянный столик, сломана дверь, выбито окно, накурено в туалете. Сумасшедшая и бывавшая совершенно неадекватной Пикарева постоянно устраивала какие-то скандалы, ко всем задиралась. Галанин время от времени внезапно пропадал и так же внезапно появлялся. Золотарев без спроса, якобы незаметно убегал к матери, но к вечеру самостоятельно возвращался обратно. Филиппович то и дело ходил как оборванец. Жировов с Кожановым не пили, но как только я куда-то отлучался, курили в туалете. Один Генка Репьев исправно пил таблетки и не падал в припадке. Пока что.

Своим еще не состоявшимся педагогическим чутьем, я начинал что-то чувствовать. Что нужно что-то менять, искать какой-то подход. Но из прослушанного в пол-уха курса педагогики в колледже, в моей памяти рядом со словом «подход» смутно возникало только слово «индивидуальный». Видимо, в этом-то и есть какой-то секрет, подумал я. Действительно, как здесь мог быть общий подход? Если одному мальчишке двенадцать лет, а другому семнадцать? Если одна девочка уже интересуется мальчиками, а другая в свои пятнадцать с трудом выговаривает слова? Объединить их и занять чем-то общим никак невозможно.

До всего пришлось доходить на практике. Я начал присматриваться к каждому ребенку в отдельности, искать его особенные черты, чтобы через них найти этот самый индивидуальный подход. И вскоре понял, что все особенности практически всегда скрываются за теми же недостатками. Например, если недостатком Парамонова для меня была его взрослость, то это только потому, что я не отделял его от остальных детей. Стоило только несколько раз поговорить с ним совершенно по-свойски на привычные взрослые темы, которые и самого меня тревожили, как он начал прислушиваться ко мне и спрашивать различные советы. Недостатком Золотарева были его побеги к матери и сестре – так это потому, что он их очень любил! Стоило только несколько раз побеседовать с ним о семье, как он начал каждый раз спрашивать разрешения, чтобы их навестить. Бродяжничество Галанина и неряшливость Филипповича по сути были следствием одних и тех же черт характера – любопытства, непоседливости, веселости. Стоило дать им пару совместных заданий, как они стали друзьями «не разлей вода», и контролировать их стало намного проще.

Света Пикарева хоть и была совершенно неадекватной, сумасшедшей, нервной и вспыльчивой, в то же время она внутри, на самом деле, была очень доброй и легкоранимой. Когда мы все сидели в компьютерном классе, пока все играли в игры, она постоянно что-то печатала. Однажды она подошла ко мне и спросила:

– А можете мне распечатать письмо на листе?

– Да, конечно, – сказал я и нажал на кнопку печати.

– Ой! А что это тут два? Мне только один нужно! – почему-то засмеявшись, закричала Света.

Я подошел и посмотрел.

– Ну, все верно, ты же сама два раза скопировала одно и то же, – объяснил я ей, показывая файл.

– А! Ну, оставь себе лишний. Мне только один нужно!

– Свет, а кому это письмо, куда ты его отправишь? – спросил я, с интересом рассматривая первые слова.

– Отстань! – засмеялась Света и выбежала из класса.

На лежавшем передо мной листке, который я храню со всеми остальными записками, я прочитал следующее:

Привет дорогая мама!!! Мама прости миня за среду, Да я винавата, извени миня, Да я чуствую сваю вину перя Тобой, да я знаю что ты За меня переживаеш, больше Небуду действовать на твои НЕРВЫ, Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ ТЕБЯ НЕРВИРОВАТЬ МАМА Я ПЕРЕСТАНУ РЕЗАТ РУКИ, ШТОБЫ ТЕБЯ НЕ РАСТРАИВАТЬ И Я БУДУ ТЕБЯ СЛУШОТЬСЯ, МАМА ПРОСТИ – ПРОСТИ МИНЯ, ЭТО ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, мне очинь Стыдно перетабой, прости меня Я сделаю всё штобы ты миня Простила и небуду тебя доводит Я буду слушатьса тебя как Галину МИХАЙЛОВНУ, ятебя люблю мама Послуший миня пожалуста ты самая Хоршая чудесная и милая весёлная и добрая и самая любимоя! мама моя желаютебе только удачи добра прости миня с тань опат моей мамой пожалуста и опшайса самной нармально как раньше пока целую сольнушка моё прости миня.

Только позже я узнал, что маму Света с рождения не видела и никогда не знала где она.

Гена Репьев любил кушать все, что не любят обычные дети. Он любил сало, рыбу, печень, чеснок, яйца. Неизвестно, где и когда он ел чеснок, но чесночный запах преследовал его постоянно. Печень он съедал за всех сразу же, на ужине. А когда у него откуда-то появлялся кусок сала, он непременно прятал его за пазухой и, понемногу откусывая, таскал его так с собой весь день. Невозможно было уговорить его не засовывать сало под майку!

Обычно, когда давали вареные яйца, большинство ребят их тоже не ели. Гена собирал их со всей столовой и где-то прятал. Потом помогал поварам что-то принести, унести за несколько рублей. На эти деньги он шел в магазин и покупал пакетик майонеза. Хорошо, когда лук зеленый мог найти. Лук он тоже очень любил.

В один из таких «яичных» дней он долго и старательно столовой ложкой нарезал яйца в тарелку, порубил чеснок и зелень, потом все обильно заправил майонезом. Отличный салат получился в тот раз! Мне даже издалека было заметно, как Гена сглатывал слюну в предвкушении. Но есть сразу было нельзя. Нужно было куда-то уединиться, чтобы ребята не доставали. Обычно он «пропадал» в мастерской или в столовой у поваров.

Гена взял тарелку, я отвернулся в окно, чтоб его не смущать. Вдруг, кто-то что-то крикнул, я сразу же обернулся – тарелка вдребезги, весь пол в салате, Гена в конвульсиях. Ребята смеются.

Позже, вечером, когда все уладилось, я лишний раз поинтересовался, как он себя чувствует, Генка ответил:

– Салат жалко. Вкусный, наверное, был.

Весна – отличное время для рыбалки! Об этом я узнал от своих же первых воспитанников. А также и то, что начинать нужно как можно раньше с утра. Поэтому, приходите-ка Владимир Васильевич, не к 8.00, а к 7.00? Нет? Ну, так хотя бы к 7.30?

Наш детский дом располагался вблизи реки Волга, идти до берега минут пять, не больше. Но разве будет хороший улов с дамбы? Или с песчаного пляжа? Конечно, нет. Идти нужно было за два-три километра, к какому-то небольшому заливу. Вот там рыбы полно, да и лишний раз никто не потревожит. Каждый выходной в конце весны и начале лета, мы пропадали там на весь день, забывая про обед и ужин – за ними бегал специальный посыльный. Вообще все было распределено по ролям. Кто-то отвечал за еду, кто-то нёс снасти, кто-то копал червей, кто-то насаживал, кто-то ловил, кто-то собирал улов. Вот он – индивидуальный подход.

Ничто так не способствует дружбе, как занятие каким-то общим делом. Рыбалка – одно из самых лучших занятий в этом плане. Я сидел на траве вблизи реки, рядом были все мои ребята-рыбаки, изредка квакали лягушки, мы все улыбались весеннему солнцу. Помню, я подумал о том, что главное в моей работе совсем не работа.

На лето всех детей из детского дома вывозили в загородный лагерь. Так как сотрудники лагерей отказывались работать с нашими детьми, да и дети их не особо слушались, вместе с ребятами отправляли еще и отряд наших воспитателей. Каждому из нас необходимо было отработать там хотя бы одну смену.

Что такое лагерь? Смотря кому задать этот вопрос. Домашний ребенок ответит, что это сосновый бор, теплая речка, спортивные мероприятия, игры, эстафеты, смешные сценки, дискотеки и новые знакомства. Воспитанник детского дома скажет, что это ночные побеги на соседние турбазы, возможность украсть, выпить или уединиться с девочкой. Воспитатель скажет, что это наказание – двадцать одни сутки вдали от дома, загородом, на закрытой территории с отрядом подростков, постоянно планирующих побег, воровство, пьянку или драку, отсутствие возможности нормально поесть, выспаться и помыться. И все это за копеечную зарплату.

И для всех вместе лагерь – это один и тот же день, который повторяется двадцать один раз и выглядит следующим образом: подъем, зарядка, завтрак, кружки-игры, обед, сон-час, полдник, игры, вечернее мероприятие, ужин, дискотека, второй ужин, отбой. Различие в днях – это тема вечернего мероприятия. Инсценировать музыкальный клип или разыграть сказку? Кстати, интересно, сильно ли волновал этот вопрос парнишку вроде Балагана, которого периодически ночью вытаскивали из кровати своей подружки Виктории?

Когда смена кончалась домашних детей увозили, а через пару дней завозили новых. Наши оставались. И еще раз. И еще. Так все лето. Последняя смена без преувеличений была для ребят самой тяжкой. Мало того, что одни и те же мероприятия по четвертому кругу, так плюс к этому начинается сезон дождей, а с ним и запрет на купание в речке, холод и сырость в сосновом бору, ощущение заканчивающегося лета, приближающейся учебы, а для кого-то скорого выпуска в свободную и пугающую взрослую жизнь. Настроения нет ни на что, опустив руки, ребята ходят от дерева к дереву унылые и скучающие. Я знаю это, потому что всегда приезжал к ним именно на последнюю смену.

Но вскоре наступала осень, разговоры о лагере утихали, ребята потихоньку втягивались в учебный процесс, а выпускники во взрослую жизнь, все реже и реже посещая стены детского дома. Кстати, в одно из таких редких посещений девушка Виктория безуспешно пыталась скрыть от всех свой покруглевший живот.

Лето выдалось замечательное.

В середине учебного года мне нужно было проходить учебную сессию. Вернувшись с нее на работу через три недели, я обнаружил, что моей восьмой «семейки» больше не существует.

– Володь, группу пришлось расформировать, мы решили там сделать ремонт. Мальчишек раскидали по разным «семейкам», – сообщила мне директриса.

– Но зачем сейчас ремонт? Середина учебного года, зима… Обычно ведь это все летом бывает.

– Это не твоего ума дело, – осекла меня она.

– Да, извините. Но с кем я теперь буду работать?

– Пока решаем, но скорее всего на «индивидуалку» пойдешь или по замене на разные группы будем ставить, если кто-то где-то не выйдет.

– Понял.

Хотя ничего я в тот момент еще не понял.

Многие, наверное, знают, что такое квэсты. Я про те самые игры, где вашу компанию закрывают в комнате, и вы должны за определенное время разгадать головоломки, а потом целыми и невредимыми оттуда выбраться. Участвовать в этом для меня всегда было как-то скучновато. Знаете ли, нет реалистичности. В окружении своих сообразительных и скорее всего адекватных друзей, вы разгадываете интересные загадки. Ясное дело, что по истечению времени дверь откроют, вам скажут – вы проиграли или выиграли, разница невелика. Другое дело квэст, в котором мне пришлось тогда участвовать на протяжении полугода.

В детском доме была следующая практика. Дети, которые «не умещались» ни в обычной школе, ни даже в коррекционной, помещались в группу индивидуальной подготовки, а проще говоря, в «индивидуалку». Это были новенькие дети, которых еще не успели распределить по школам. Товарищи с диагнозами «имбецильность» и «дебильность». Ребята, которые забросили школу и несколько лет жили на помойках и в канализациях. Девушки, подрабатывавшие на трассах. Всех в одну «индивидуалку».

С 8.00 до 13.00 пока остальные в школе, их собирали в одном маленьком кабинете. В твоем распоряжении несколько парт, стульев, сломанное пианино, ключ от кабинета, десять человек, пять часов. Цель – сдать детей живыми, выжить самому и желательно не сойти с ума. Двери закрываются, время пошло.

Как вам такой квэст?

Когда я закрывался с «индивидуальщиками» в этой комнате, то ощущал себя персонажем одной из моих самых любимых книг «Пролетая над кукушкиным гнездом» Кена Кизи, о том, как обычный дебошир решил откосить от судимости в психиатрической клинике. Вот только кем конкретно я там был, до сих пор точно не могу определить. По факту я должен соотнести себя с медперсоналом. Самому мне, конечно же, хотелось бы сравнивать себя с главным героем, этим воинственным борцом против системы угнетения, хаоса и абсурда Рэндлом Макмерфи. Но на деле, скорее всего, я являлся всего лишь одним из пациентов.

Блондинистый подросток Коля Дудинов, когда не получалось сбежать, обычно устраивал себе лежанку из стульев и разваливался на задних рядах, периодически выкрикивая несвязные матерные ругательства, по поводу того, что ему «все надоело» и вообще «зачем он здесь». Кто-то лупил пальцами по клавишам пианино, оно издавало странные звуки, под которые Настя и Катя, недавно привезенные с очередной «блат-хаты», устраивали дикие танцы.

Ринат Каримов одновременно пытался то танцевать, то петь, то рассказывать стих. У Рината была крайняя степень умственной отсталости, по-научному – имбецильность. Если описать более доступным языком, то выглядит это так, будто человеку достался мозг какого-нибудь умного попугайчика, который научился произносить слова, но совершенно не понимает их значения. Поэтому у Рината, например, строчка «Скажи-ка дядя, ведь не даром…» иногда продолжалось песней «В лесу родилась ёлочка».

В один из таких типичных дней в кабинет постучалась замдиректора по учебной части. Я открыл дверь и по недовольному взгляду Л.Б. с огромными черными кругами под глазами, понял, что пришла она далеко не с мирным настроем.

– Почему тут так шумно? – сухо спросила она.

– А мы тут репетируем, – решил отшутиться я, надеясь перевести тон общения в более дружелюбный.

– Что репетируете?

– Как это что? Номер на цирковое шоу.

– Так, всё шутки шутим. План работы мне свой покажите, Владимир Васильевич.

– Какой еще план? Никто мне ничего не говорил насчет плана, что он нужен. Меня поставили временно, по замене, – начал я оправдываться.

– План всегда должен быть, когда выходите на работу с детьми, – строго заявила Л.Б.

– Да какой же тут может быть план? План один – выжить, – продолжал отшучиваться я.

– Так, что это за хамство еще? Объяснительную мне напишите, по какой причине у вас отсутствует план работы.

– Интересно, почему мне никто не объясняет, по каким причинам расформировали мою «семейку», а меня, не имеющего образования коррекционного педагога, ставят на «индивидуалку»? – я начал тоже выходить из себя.

– Это еще что такое? – стала возмущаться Л.Б., срываясь на крик, – Как ты смеешь так язвить? Лезть не в свои дела? Плана работы нет, объяснительную писать не хочешь! Так, я буду составлять выговор!

В кабинете повисла гробовая тишина. Все ребята смотрели на замолчавшую и трясущуюся от гнева замдиректора. Царивший до этого балаган успокоился и замер, как в последней немой сцене «Ревизора» Гоголя, которую через пару минут нарушил удивленный возглас Рината Каримова:

– Л.Б., ну ты че-е-е?

Часто, вспоминая этот случай, я думал, что Ринат некоторые слова произносил все-таки вполне осознанно. Просто не мог придать им более грамотную форму. А может, просто не хотел.

Я жил тогда в частном, старом и ужасно ветхом доме. Я страшно стеснялся его и, естественно, никому не сообщал, где живу и вообще редко кого-то приглашал в гости, даже из знакомых и друзей. Но разве что-то скроешь от детей?

Весеннее, воскресное, пасхальное утро. И вдруг – звонок! Выглядываю в окно – моя ватага! Все мои воспитанники из бывшей восьмой «семейки», будучи раскиданными по разным группам, решили собраться и навестить меня. И непременно на Пасху!

– Христос Воскрес, Владимир Васильевич! – хором закричали они, когда я открыл дверь.

Пока я раздавал всем поровну мелочевку, которая скопилась за год, некоторые ребята разбрелись по двору, с большим интересом рассматривая все мое скудное имущество. А перед уходом Филиппок заявил:

– Владимир Васильевич, ну и чего вы стеснялись? Все у вас тут классно!

– Да, брось, Максим! Чего тут классного? – смутился я.

– Да все! – ответил он, – Это хотя бы у вас свой дом. Уж точно лучше, чем в нашем «инкубаторе» жить!

Вскоре кто-то заболел из воспитателей и меня временно поставили на первую «семейку», которая состояла из взрослых ребят, от четырнадцати до семнадцати лет. Но каким-то образом к ним определили одного маленького мальчишку с большой отсталостью в развитии. Говорил он крайне редко, совершенно невнятно и только, когда ему срочно что-то становилось нужным или если его кто-то донимал. В остальное время он сидел молча, смотрел в окно, а то и вообще, просто в стену.

Его мама не страдала наркоманией или алкоголизмом. Это была довольно успешная на вид женщина, молодая, стройная и ухоженная. И как примерная мама она считала своим долгом каждые выходные навещать своего сына. В детском доме. А иногда она даже забирала его к себе на пару дней. Это в том случае, если ее любовник куда-то уезжал, и мальчик не мог ему надоедать своими невнятными просьбами и пристальными взглядами в стену.

Один из таких счастливых для мальчика дней выпал как раз в мою смену. Взрослые девочки, которые обычно за ним присматривали, сразу же начали помогать ему одеваться и собирать вещи в рюкзак. Молодая мама тем временем решила подойти ко мне.

– Вы у них новый воспитатель? – спросила она.

– Да, но не постоянно. Поставили совсем недавно, временно, по замене.

– Как мой мальчик у вас себя ведет? – продолжала она свой допрос строгим тоном.

– Хорошо, он тихий, его почти незаметно, – спокойно отвечал я.

– Вы следите, чтоб его старшие здесь не обижали, а то он в тот раз мне жаловался.

– Конечно, я слежу, при мне пока что было все нормально.

– А уроки вы с ним учите?

– Он же учится в коррекционной школе. С ним там все учат по специальной программе, насколько я знаю.

– Ну и что. Тогда просто пусть вам что-нибудь читает хотя бы.

– Так, а разве он умеет? – удивился я.

– Нет. Но ведь вы должны научить! – строго заявила мама и, не дождавшись моего ответа, ушла.

В первой «семейке» жила Ольга Гнутова – смелая, задиристая «девчонка-пацан». И был у нее друг, Андрей Сальнов, которого изначально все звали Толстый или просто Сало. Он всегда и во всем ее слушался и подчинялся. И попробуй только скажи что-нибудь против.

– Ты че, как баба? – сразу же говорила ему Оля с таким презрением, как будто думала, что считаться «бабой» позорно не только для парня, но и для самой девушки.

Однажды Толстый с одним другом гуляли по железнодорожным путям. И в какой-то момент друг предложил ему перелезть через вагон, под предлогом: «Если ты мужик, то перелезешь». Сало, конечно же, считал себя настоящим мужиком и полез без лишних раздумий. Схватился за высоковольтный провод…

В общем, парнишка обгорел весь полностью, а оставшаяся одежда прилипла к расплавленной коже. Но после всего этого он чудом выжил! Довольно редкое явление в таком случае, повезло ему если не единственному в мире, то одному из очень немногих. Правда, после многочисленных операций и реабилитации, Толстым его уже никто не называл. Но зато и «бабой» больше никогда не дразнили.

После долгих переездов из больницы в больницу Сало вернулся в детский дом, как раз в то время, когда я работал на их первой «семейке». Ему пересадили много участков кожи, выглядеть он стал прилично (если не снимал майку) и даже снова немного пополнел. Оля очень обрадовалась возвращению своего друга, ведь это означало, что впереди еще много новых похождений. К тому же в их компании появился новый участник – Вова Бутусов. Это был светлый, высокий парень, тихий и молчаливый.

– Можно мы во дворе погуляем? – однажды спросила разрешения у меня Оля.

– Да, можно, – подумав, почему бы и нет, ответил я.

Через какое-то время в очередной раз я выглянул в окно проверить ребят на игровой площадке. Как и следовало ожидать, их там уже не было. Еще через несколько минут в группу забежал маленький мальчишка-посыльный, и сообщил, что меня вызывают к директору.

– Владимир Васильевич, скажите, пожалуйста, где у вас находятся Бутусов, Сальнов и Гнутова? – строго спросила директриса, сверля меня своим пронизывающим, строгим и одновременно добрым взглядом.

– Они во дворе. Я отпустил их погулять, – неуверенно ответил я.

– А вот у меня совсем другие сведения, – хитро прищурившись, заявила она.

Оказывается, ребята в этот момент тащили в пункт приема металла огромную трубу, найденную в овраге. Когда они проходили мимо одного дома, из него вышла женщина, узнала наших воспитанников и благодушно выдала им тележку. Они покатили на ней трубу, а женщина тем временем дозвонилась нашему директору и обо всем доложила. После этого доноса, наш водитель тут же отправился за ними, но в детский дом компанию привезли уже с пустой тележкой и с деньгами в кармане. Трубу успели сдать.

– Деньги у них надо немедленно забрать, – велела директриса. – Не дай бог напьются. Всех ко мне в кабинет, срочно.

Трое искателей приключений, понурив голову, стояли в кабинете директора и целый час выслушивали, как их отчитывают за то, что нехорошо обманывать воспитателя, нехорошо лазить по оврагам и искать металл, нехорошо его сдавать, и все в таком духе. Когда речь зашла о деньгах, директриса велела немедленно отдать их ей. После скромных отговорок, Ольга, как предводительница компании, сухо буркнула Бутусу:

– Принеси ей деньги.

Бутус отправился в группу к своему тайнику, но через некоторое время пришел с еще более грустным видом. Денег нет, их украли. Вернулись в группу мы все вместе и перевернули все, что можно, нигде не нашли.

– Не верьте им, следите за каждым шагом. Они врут, деньги просто не хотят отдавать, – предупредила директриса и наконец-то отстала от меня и ребят.

Если честно, даже я не поверил в то, что деньги украли. Но вечером, когда все поиски утихли и ребята смирились с тем, что впустую потратили время и силы на транспортировку трубы, ко мне подошел скромный и застенчивый мальчишка, один из воспитанников группы, и тихо сказал:

– А я знаю, где деньги.

– Да? И где же? – спросил я.

– У меня. Я когда на кровать к себе пошел, лег и увидел их на полу, рядом со шкафом. Я не знал, что это их деньги. Взял себе, а потом боялся признаться. Они бы и не поверили, сказали бы, что я специально их украл. А я просто не знал.

– Так, давай их сюда.

Он принес мне деньги, я ему посоветовал больше никому ничего не говорить. В сдаче металла я ничего плохого не видел. В детстве я сам жил на окраине города, и мы с друзьями часто собирали медную проволоку в мотки, а потом ее сдавали. На полученные деньги мы покупали себе всякие вкусности и было у нас такое чувство, будто лимонады, шоколадки и жвачки, купленные на эти деньги, намного вкуснее, чем то же самое, но купленное на деньги родителей. Только вот у ребят из детского дома не было возможности это сравнить.

Поэтому чуть позже я подозвал к своему столу Ольгу, Сало и Бутуса.

– У меня для вас есть сюрприз, – сказал я и положил перед ними несколько сотен рублей.

Ребята от радости закричали и наперебой стали все выпытывать. Я ответил:

– Кое-кто их нашел, но я не буду говорить кто. Я вам их отдам, но вы потратите их сейчас же, при мне. И никому об этом ни слова. Договорились?

Конечно же, договорились! Счастливые и довольные они сразу же отправились в магазин, накупили кучу всяких лакомств и весь вечер с удовольствием их поедали, что даже не пошли в столовую на ужин. Потом мы еще долго с ними смеялись, вспоминая этот случай, и каждый раз я обещал ребятам, что когда-нибудь обязательно напишу об этом историю, которая войдет в книгу.

Что ж, я выполнил свое обещание.

Летом мы отправлялись в новый лагерь, за сто с лишним километров от детского дома. Назывался он «Тихие озёра». Когда я впервые приехал туда, вокруг меня тут же образовалась компания друзей-воспитанников. Это были Филиппок, Шпага и Дадон. С большим удовольствием они повели меня на экскурсию по лагерю.

– Владимир Васильевич, пойдемте мы вам покажем, где вы будете жить! – повел чуть ли не за руку меня Филиппок.

– Вот смотрите, – Дадон показал мне сарайчик на отшибе, вместо стекла у которого была фанерка, закрывающая половину окна. – В той смене там две воспитки жили, у них окно выбили и что-то вынесли. В общем, теперь вы там один будете жить.

– Мы даже прибрались у вас там! – гордо добавил Филиппок.

Я зашел в унылую лачужку с тремя кроватями.

– Выбирайте любую. Хотя я вам советую вот эту, у стены, – сказал Шпага.

– Почему?

– А эта рядом с окном, а тут стекла, видите, нет. Продует еще.

– Точно, спасибо, – сказал я и присел на пружинистую кровать.

Сразу же раздался какой-то стук, на пол что-то упало. Я заглянул под кровать – топор!

– А это еще что? – спросил я, держа в руках инструмент.

– Как что? – удивился Дадон. – Топор! Еще спасибо скажите, для вас старались, сперли его у дяди Васи.

– Спасибо, конечно. Но зачем?

– Да, знаете, тут всякое бывает. У вас вот, кстати, еще и замка теперь нет. Был навесной, но его кто-то стащил пока пересменка была. Так что… Вы спите вообще крепко?

Дальше мы пошли осматривать территорию. Мальчишки активно размахивая руками, указывали, где футбольное поле, где эти самые озера тихие, где столовая, где умывальники с туалетами.

– А это что у вас тут? Дождевая вода? – спросил я, указывая на бойлер с мутной водой.

– В смысле дождевая? Самая что ни на есть питьевая! А то, что ржвачиной отдает, так это для пользы. Наверное. Может там витаминов много… – смеялся Шпага.

– Да не слушайте его, это здесь вода такая, – пояснял Дадон, – Утром наливаешь – чистая. А к вечеру становится вот такой ржавой. Тут все умывальники к вечеру желтые-желтые. Отмывать без толку, к вечеру все равно такими становятся.

В этот же день, ближе к вечеру, ко мне подбежал Артем Сизякин, который стал уже довольно взрослым пареньком, но, впрочем, оставшийся все таким же безбашенным и дурным.

– Владимир Васильевич! Если молочка нужна какая-нибудь, ну там кефир, молоко, ты мне скажи, я тебе вечерком принесу, – сказал, как обычно жуя слова в своей привычной манере.

– Это откуда ты возьмешь? – удивился я.

– А у меня ключ от склада есть. Я в первую смену поварам помогал картошку чистить и спер у них. Третью смену уже не догадываются! – рассмеялся Сизякин и заговорщицки подмигнул.

Наверное, любой человек с высокими моральными принципами сказал бы, что о кражах нужно немедленно заявить, ключ отобрать и вернуть поварам, а заодно и топор дяде Васе, провести воспитательные беседы и все такое прочее. Но присмотревшись внимательно к полупьяным поварам и грязной посуде, на дядю Васю-слесаря, который отказывался ставить замок и окно, прислушавшись к историям о ночных приключениях нашей шпаны…

В общем, я сказал ребятам, как они и предсказывали, большое спасибо. И в первую же ночь я спокойненько подпер выбитую оконную раму к входной двери, выпил перед сном принесенного мне со склада кефирчика, положил у изголовья топор и, засыпая, любовался, как колышется на выбитом окне прибитое гвоздями покрывало.

На должность воспитателя в детский дом, скорее всего, могут устроиться только два типа людей. Либо это неравнодушный, ответственный, заботливый и любящий детей альтруист, готовый за бесценок посвящать часть своей жизни чужим детям. Либо это просто сумасшедший человек. И кстати, одно другому не мешает.

Мне кажется, что за все время моей работы в детском доме, я успел несколько раз одно состояние сменить на другое туда и обратно. А ведь кто-то эти состояния не менял на протяжении всей работы. Больше всего печалили те, кто пришли работать как первый тип, но спустя несколько лет, плавно становились вторым, а вот меняться обратно совсем не собирались.

Среди сотрудников бытовало такое мнение, что у тех, кто остается работать дольше десяти лет, начинаются серьезные проблемы с головой. Я приступал всего лишь к шестому году своей работы в детском доме, который начинался со слов директрисы:

– Так вот, Володя, мы тут посмотрели, как ты в прошлом году работал. Планы ты не писал, в группах бардак был, дети беспризорничали, по оврагам металл собирали. Поставим-ка мы тебя на четвертую группу.

– Звучит, как «…в наказание», – решил отшутиться я.

– Скоро сам все поймешь, – сухо ответила директриса.

Четвертая «семейка» практически полностью состояла из ребят, которые учились в коррекционной школе или вообще были на индивидуальном обучении.

Здесь был и Ваня Соснин, постоянно устраивавший истерики по поводу необходимости срочной уборки – ему очень нравилось наводить порядок. Саша Акатов с непредсказуемым поведением, частенько порывавшийся выпрыгнуть из окна и стабильно каждые полгода уезжавший на лечение в психдиспансер. Задиристый и капризный Яшухин, скрытный Воеводин. Маленький Малов с подвижностью обезьянки, его друг Вадим, замкнутый и эмоционально неустойчивый. Сестра и два брата Цицаревых, малообщительные и ершистые. Уже знаменитый и совершенно неадекватный Артем Сизякин.

Все они были разного возраста, но в основном младшего – от десяти до двенадцати лет. В свободное время любимыми занятиями их были ругань и драки между собой, в которых наиболее излюбленным приемом был смачный плевок в противника.

Посреди всего этого хаоса в отдельной спальне жили две взрослые воспитанницы Кристина и Нина, которым уже было по шестнадцать лет. Девочки были умны, воспитаны и очень дружны. Я с ними с первых же дней быстро нашел общий язык, нам постоянно было что обсудить. Девчонки часто спрашивали какие-то советы, делились своими секретами.

– Представляете, Владимир Васильевич, – обратилась ко мне как-то раз Нина, – мы тут с Кристинкой недавно посмотрели уже в который раз «Титаник» и «Хатико», а ревели, как будто в первый раз увидели! А вы знаете какие-нибудь фильмы, от которых расплакаться можно?

– Ну, я сам, конечно не плачу. Но для вас, думаю, есть еще много таких фильмов, – улыбаясь, ответил я, а сам смутно вспоминал «Фореста Гампа» и «Дневник памяти».

– Принесите нам с Кристинкой, пожалуйста!

– Хорошо, поищу что-нибудь. Только вот ребята такое смотреть не станут ведь. Им бы мультики. И то их минут на пятнадцать хватает, а потом снова драться.

– Ой, за это не волнуйтесь. Принесите нам фильмы, – успокоила меня Нина.

На следующие выходные девчонки сидели погруженные в мировые шедевры киноискусства, в завершении каждого обязательно рыдая чуть ли не до истерик. На финальных титрах, рассматривая свои покрасневшие глаза и распухший нос, они уже смеялись друг над другом. Почему-то им очень нравилось, когда фильмы задевали за живое и заставляли плакать.

Но самое удивительное, что все это время остальные ребята сидели за своими столами, на диване или на кроватях, тихо занимаясь какими-то делами: кто читал, кто рисовал, кто что-то мастерил.

– Ну, ничего себе! – воскликнул я шепотом, глядя на них. – Не дерутся, не плюются, не орут…

– Ой, Владимир Васильевич, – рассмеялась Нинка, – вы приносите почаще такие фильмы, а «мелкие» у нас хоть весь день так будут сидеть.

Эти девчонки преподали мне, наверное, самый лучший урок по педагогике, которого я никогда бы не получил ни на одной из лекций колледжа и университета. Я многое слышал о системах «кнута и пряника», «наказание-поощрение», «стимул-реакция» и других. Во всем этом всегда существует какой-то недостаток, чего-то не хватает, либо, наоборот, там есть что-то лишнее.

Я же для себя сделал вывод, что основа педагогики заключается в четырех вещах и в грамотном балансе между ними – это страх, любовь, уважение и справедливость. Конечно же, слово «страх» воспринимается совсем непедагогично, но здесь это что-то граничащее с уважением, легкая боязнь потерять ваши доверие и любовь, получить наказание (я не имею в виду, что детей нужно запугивать и наказывать физически). Любовь – это не сюсюканье и постоянные умиления, а обоюдное чувство, то есть полюбить нужно друг друга. Соответственно и уважение – это тоже двухсторонний процесс, который должен создаваться с помощью вашей справедливости.

При отсутствии одного из компонентов все нарушится. Наказания без любви, а тем более несправедливые – это тирания, и уважения к вам тут быть не может. Любовь без страха (то есть без наказаний) – это дозволенность и распущенность, «на шею сядут», как говорится. Страх и любовь без уважения – ничем не отличается от того же самого «кнута и пряника». А уважение достигается любовью, страхом и справедливостью.

Как бы то ни было, Кристинку и Нинку все ребята в группе от малого до великого одновременно и боялись, и любили, и уважали, а потому во всем и постоянно слушались.

В то же время я иногда публиковал различные статьи в местной газете. И, конечно же, чаще всего про наш детский дом. Наша библиотекарь Надежда Валерьевна очень уважала мое увлечение писательством и журналистикой и даже оформила в библиотеке целую полку поэтических сборников с моим участием и вырезками газетных статей.

Нинка и Кристинка, как уже взрослые девушки, в библиотеку старались не ходить, поэтому ничего об этом еще не знали. Один из «мелких» однажды прибежал из библиотеки и прервал нашу беседу:

– Владимир Васильевич! А нам сейчас в библиотеке показывали ваши стихи в книгах и газеты, где вы писали! Это что, правда? – удивленно спросил мальчишка, как будто это было какое-то чудо света.

– Да, правда, – ответил я.

– Класс! А мы сначала не поверили!

– Ничего себе, Владимир Васильевич, а почему нам не рассказывали? – возмутилась Нина.

– Да как-то не приходилось, тема не заходила…

– И в газетах? А что вы там писали?

– Он там и про наш детский дом писал! – не дал мне ответить мальчишка.

– Да? – спрашивала Нина. – И что же вы о нас написали?

– Да так… О чем просили, о том и писал. Про семинар, про то, как наши воспитанники ветеранов посещали, как депутат какой-то приезжал к нам, – отвечал я.

– Ммм… Понятно, – протянула Нинка уже без особого энтузиазма. – А я уж думала, что вы всю правду там написали.

– Какую правду? – спросил я, притворившись, что не понимаю о чем речь.

– Ну, обо всем, что у нас тут творится…

Ваня Соснин, как уже было сказано, очень любил чистоту и порядок. Ребята в группе прозвали его Абу, в честь обезьянки из мультфильма «Аладдин». Уж очень он был похож на нее. Ваня находился на индивидуальном обучении из-за умственной отсталости. Он был очень непростым ребенком, слишком нервным и импульсивным, эмоциональным.

Однажды он в очередной раз расскандалился, расшумелся, начал кричать и задираться к ребятам, заставлять их наводить чистоту. Пришлось кое-как его успокаивать. Отвел в сторону, посадил к себе за стол и стал беседовать.

– Ваня, ну что ты пристал ко всем со своей уборкой? Ведь недавно убирались.

– Плохо убрались! А я не хочу, чтоб вас ругали!

– Спасибо друг, заботишься. Но они же не слушаются тебя, ты намного младше их. Они ведь только еще больше тебя злят и смеются над тобой.

– Дураки потому что! И убираться не умеют нормально! Вечно бардак разведут…

– Вань, ну не обязательно же кричать на них и ругаться сразу. Попробуй подружиться со всеми и нормально все объяснять…

– Ой, Владимир Васильевич, – перебил он меня. – Хватит меня отчитывать уже. Давайте я вам лучше объяснительную напишу.

– Какую еще объяснительную, Вань?

– Не знаю. Какую хотите, – обиженно заявил он.

– Ну, хорошо, – немного подумав, сказал я. – Давай ты мне сейчас напишешь объяснительную, зачем ты родился и живешь?

– Что, серьезно?

– Да. Сможешь?

– Легко!

Через час Ваня принес мне измученный листок бумаги со старательными каракулями, которые переписывал, скорее всего, несколько раз:

Воспитателю Желтухину В. В.

от воспитанника 4 семейной группы Соснина И. В.

объяснительная

Я Соснин И. В. родился 4.05.1999 года затем, чтобы жить, помогать людям с уборкой помещений. Но только не улиц. На улице не люблю субботники. Я хочу помогать людям добрым, вежливым, доверчивым, серьезным. Чтобы жить с мамой и папой, которых у меня нету. Еще родился для того, чтобы кушать, ходить в туалет и спать. Чтобы учиться, работать и зарабатывать деньги. Я живу, чтобы завести свою семью. Найти жену и сделать пять детей. Жена будет рожать, а я растить, воспитывать. Мы будем жить в своем трехкомнатном доме. Я буду учить своих детей, чему научился сам. Значит, я родился, чтобы учиться. Пока что я научился только убираться в комнатах. Я делаю это с семи лет. Это мое любимое занятие. Вот я и научу своих детей этому.

30.01.2013 год.

Прошло пару месяцев моей работы на четвертой «семейке», прежде чем в ней появился Артем Сизякин. Все это время он был в приемной семье, в деревне. И за какую-то нелепую провинность его привезли и сдали обратно. Дело было в том, что Артем как-то раз убежал, а приемные родители его всю ночь искали по всей деревне, по оврагам и дачам. Пришел он на следующий день, подвыпивший. Стали угрожать, что отвезут и сдадут обратно в детский дом. Но Артем чудом вымолил прощения, пообещал, что такого больше не повторится.

Такого больше и не повторилось. Он даже решил немедленно искупить свою вину. Проснулся на следующий день ни свет, ни заря. И пока все спали, перепилил и переколол огромную кучу досок на дрова! Вот какой молодец. Я так и сказал ему в день его приезда:

– Ничего себе молодец какой! А почему же тебя обратно-то привезли?

– Да я даже не понял! Сразу же меня в машину затолкали и повезли! Всю дорогу что-то орали!

– Так, а что орали-то?

– Ну, что доски они закупили для постройки нового крыльца, а я их на дрова! Подумаешь…

Артему я тоже вскоре дал задание написать объяснительную на тему: «Зачем я родился и живу». И каждый раз, перечитывая ее, я думаю, что в полученной записке, какой бы она ни была абсурдной, нелогичной и сумасшедшей в силу его умственных способностей, объясняется вся его прошлая и будущая сложившаяся судьба:

Воспитателю Желтухину В. В.

от воспитанника 4 гр. сизякина

обиснительная

Я сизякин артем сергеевич родилца 1996 год затем штобы учится и быть умным сильным красивым. Я хачу аткрыть свой бизныс кафешка. Еще хачу поехать маскву по сматреть на горат, красный площадь по любовадца на фонтан. Еще я умею скрывать замки за 5 минут на машинах и газели, грузовики, сейфы. Люблю варавать магазинах, пива, лиманады, виски, водку, коньяк, ликер. Аднажды украл ликер правду говорю. Люблю картошку жареную, пюре, лапшу, эта маи любимые блюда. Я магу плидку разбить оп башку и руку. Я люблю памагать людям и некогда не сежу безделов. Меня бесет кагда чавкуют под уха.

Канец.

Все когда-то случается впервые. Например, я до определенного времени гордился тремя фактами в своей работе: отсутствием побегов, отсутствием пьянок и отсутствием воровства.

Как-то раз двое воспитанников, названные мной Воеводин и Яшухин, отпросились погулять во дворе детского дома. Вернулись они очень быстро и не с пустыми руками. Два пакета были под завязку набиты шоколадом, лимонадом, жвачками и много чем еще. Я был уже наслышан о случаях воровства в местном магазине, о бесчисленных уволенных охранниках и продавцах за недостачу благодаря нашим ловкачам. Но в то, что мои воспитанники все это украли напрямую из магазина, верилось с трудом, обычно воровали что-то по мелочи, что можно незаметно пронести через кассу. А такую кучу всякой всячины можно было только купить. Только вот на что?

– Откуда деньги? – сразу же поинтересовался я.

– Да, дал дядя Сережа, – ответил Воеводин, махнув рукой.

– Какой еще дядя Сережа?

– Да, здесь живет недалеко…

– И в честь чего он дал вам столько денег?

– Ну, мы ему помогали недавно, огород копали там…

Вот в это поверить было проще. Случаев «калыма» было тоже достаточно. Местные жители любили поощрять наших ребят за работу. Руководство детского дома относилось к этому негативно. Но я подумал: «Какие же молодцы, приучаются к труду и заработку!».

Вечером после смены я решил заехать в магазин. Набрал целую корзину еды на предстоящие выходные, подошел к кассе, достал кошелек, посмотрел в него и подумал: «Надо же, как быстро кончаются деньги! Вот только вчера тут было пару крупных бумажек, а теперь…».

В то время я как раз начал читать известную «Педагогическую поэму» А. С. Макаренко об организованных им первых колониях беспризорников. По какому-то чудесному совпадению, на следующее утро, открыв эту книгу, я наткнулся на любопытный отрывок:

«…Все эти счастливцы обыкновенно возвращались из города сытыми и товарищам привозили кое-что. Не было такого случая, чтобы кто-нибудь на базаре „засыпался“. Результаты этих походов имели легальный вид: „тетка дала“, „встретился с знакомым“. Я старался не оскорблять колониста грязным подозрением и всегда верил этим объяснениям. Да и к чему могло бы привести мое недоверие? Голодные, грязные колонисты, рыскающие в поисках пищи представлялись мне неблагодарными объектами для проповеди какой б то ни было морали по таким пустяковым поводам, как кража на базаре бублика или пары подметок».

Оказывается, великий педагог тоже через это проходил. Только вот в моем случае были не грязные и голодные колонисты, да и трофеем их были не бублики и не подметки, поэтому недоверие было намного сильнее, чем у Антона Семеновича. И подозрения мои, после долгих и упорных «раскалываний» Яшухина и Воеводина, все-таки подтвердились.

Теперь мне оставалось гордиться только двумя фактами: отсутствием побегов и отсутствием пьянок. Но, как я уже сказал, все когда-то случается впервые.

– Владимир Васильевич, а что это за мужик на вахте поселился? – спросил меня как-то раз один из братьев Цицаревых.

– Не видел, – ответил я. – А в чем дело?

– Да, просто он там спит в коморке рядом с вахтой. Говорят, он тут раньше воспитывался!

– Да! – подхватил другой брат. – Его привели к директору другие выпускники, сказали, что нашли рядом с кафешкой какой-то, он там жил рядом на улице и объедки подбирал.

Через некоторое время я узнал, что этим парнем оказался мой первый выпускник – Мишка Парамонов. Тот самый взрослый парень, всего на год младше меня, который учился в колледже, когда я пришел работать к нему на группу. Долгое время он, видимо, старательно избегал меня. Но еще через несколько дней все-таки получилось разговориться с ним на футбольном поле пока все бегали и играли.

– Ну, вот так вот Володь, получилось, – начал он рассказывать. – Технарь закончил, из общаги сразу выперли. Денег на книжке тогда полно было. Мы с одним другом сразу же сняли квартиру. Дорогую. Я ноутбук купил. Тоже очень дорогой. Сидели играли, вкусно ели, пили. Короче, ни в чем себе не отказывали. А потом деньги кончились. Из квартиры пришлось съезжать. Ноутбук тут же заложил по дешевке. Жил сначала где придется, где пустят. Потом и пускать все перестали.

– И как же потом? Где ты жил?

– Ну, сначала у больнички заброшенной, там теплотрасса проходит. А потом на другой конец города перебрался к кафешке. Там хоть со стола кто-нибудь что-нибудь да подаст. В детский дом не хотел сам идти, стремно было. Да и не представлял, как это взять и придти. И что сказать? Ну, пацаны потом встретили, почти силой притащили. Директор приняла, кровать вон там дали, на вахте. Еду в столовке дают. Говорят только, чтоб помогал. Ну, я и не против, так-то.

– А что с квартирой, Миш? Вам же должны по очереди давать? Сколько времени-то прошло уже?

– Да, стою на очереди. Но говорят, не скоро дадут. Да я и не хочу в ней жить. Боюсь.

– А чего ты боишься?

– Не знаю. Одному страшно как-то, не умею я самостоятельно жить, один. Сопьюсь там, наверное. Лучше уж здесь буду.

– Эх, Мишка… А что же с работой? Ты же на сварщика вроде бы отучился?

– Да, я и работал немного. Но я там что-то не так сделал, на меня кричали, я взял, да и ушел.

– Так новую работу иди, ищи!

– Не, боюсь я.

– Чего ты опять боишься, Миш?

– Не знаю, что-нибудь опять не так сделаю, орать будут, накажут.

– Да пробовать же надо все, нечего бояться! Раз не получится, два, потом получится.

– Так-то да, верно ты все говоришь, – ответил Мишка совершенно незаинтересованным и безразличным тоном.

– Ну, слушай, раз это все сложно для тебя. Ты найди что попроще, пока здесь живешь. Подработку какую-нибудь. Вон, на автомойку рядом.

– На автомойку можно, – уныло протянул Мишка, вытащил из-за уха «настрелянную» сигаретку и закурил.

Кристине и Нине пришло время уходить из детского дома. Они успешно поступили в медицинский колледж на медсестер. Теперь их ждала по-настоящему взрослая и самостоятельная жизнь. К тому моменту мы настолько сдружились, что они в шутку стали называть меня своим «папкой».

– Как дела, папка?

– Папка, отпустишь погулять?

– Пап, посоветуй, что парню подарить?

– Можно в школу не пойти сегодня? Пожалуйста, пап…

Конечно, я понимал, что после их выпуска мы не будем так часто видеться и никаких «папок» больше не будет. Но все равно как-то неестественно и по-милому трагично звучало, когда в последний день я им сказал:

– Ну, что? Прощайте, дочки…

Плакали они тогда, как после очередной мелодрамы.

Артем Сизякин стал уже совсем взрослым, близилось его восемнадцатилетние. Все это время в детском доме ему так и не давали играть в компьютер. Только он теперь и не просил. Виртуальные игры его давно уже не интересовали. Артем был убежден, что как только он выпустится из детского дома, то станет самым богатым выпускником. Ведь у него столько денег на банковском счету! Целый миллион!

– Я буду жить с сестрой в доме, куплю себе машину. Женюсь. И на свадьбе у нас будет белый лимузин, – говорил он.

Но вот наступил выпуск и, видимо, что-то пошло не так. Возможно, его предложение руки и сердца кто-то отверг. Но мечта о лимузине ему не давала покоя. Артем решил показать всем, что такое русский дух и умение кутнуть на полную. Он заказал на несколько дней тот самый желанный лимузин, но вместо невесты, загрузил в него с пару десятков арбузов, алкоголя и толпу вдруг неожиданно объявившихся друзей. И все свои деньги со счета прокутил в считанные дни!

Но и на этом его стремление к исполнению детских желаний не закончилось. Какое-то время он перебивался без денег. Пока не вспомнил, что кроме мечты о лимузине, была еще одна оставленная в детстве мечта. И вот, где-то на автостоянке он обратился к водителю с просьбой закурить, тот благодушно дал ему сигаретку. Покурив и тщательно всё обдумав, Артем снова постучал в окно машины. Мужчина открыл, но на этот раз Артем ударил его кирпичом по голове, а затем вытащил из машины и выкинул на улицу. Сел за руль и поехал. Все совсем как в той компьютерной игре из далекого детства.

Уехал он, конечно же, недалеко, поймали быстро. Зато наконец-то поиграл.

Следующий этап моей работы начался как всегда с вызова в директорский кабинет.

– Володь, у нас к тебе такое предложение, – начала она издалека. – В этом году нам дают несколько путевок в лагерь на Черном Море, в Анапе. Мы собираем двенадцать самых успешных воспитанников, кто хорошо учится, имеет успехи в спорте, и направляем туда.

– Это очень здорово, – говорю я. – Из моей «четвертой» кто-то едет и мне нужно их подготовить?

– Не совсем. Нужно, чтоб с ребятами был один сопровождающий. А дело в том, что у нас больше некого послать, кто не хочет, кто не может… На тебя последняя надежда.

– Серьезно? Вместо нашего лагеря, на море? С самыми примерными ребятами? На двадцать пять дней? Вы шутите?

– Нет, не шучу. А по приезду тебя и на группу другую переведем. На хорошую, пятую «семейку».

– Конечно, я еду! – обрадовано воскликнул я, так и не сообразив с чего вдруг такие перемены в моей воспитательской, скачкообразной «карьере».

По приезду в солнечный анапский лагерь всех моих ребят раскидали по разным отрядам. Мне дали смешанный отряд, где были практически все «домашние» дети. Двадцать восемь человек! Я сперва ужаснулся, что же мне с ними делать со всеми? У меня-то обычно бывало восемь, десять, ну двенадцать! Но потом несколько дней еще не мог привыкнуть и кое-чего понять. Дело в том, что эти «домашние» слушались практически во всем, беспрекословно.

– Пора в столовую на обед! Идем строем! – говорил я.

И через пару минут они все стояли в строю, парами. Все двадцать восемь человек! Фантастика. Попробовал бы я проделать то же самое со своими ребятками? Они и с роду строем никогда не ходили. Но дело было отчасти в самих детях. Наблюдая за другими отрядами, я замечал, как мучились молодые мальчишки и девчонки-вожатые, как у них не получалось ни собрать, ни построить отряд, ни организовать на какое-то мероприятие.

Есть такой способ тренировки, когда на ноги вешаешь грузовые браслеты и бегаешь. Или подтягивания с дополнительным отягощением. Суть в том, что когда ты снимаешь эти утяжелители, свой вес тебе кажется пушинкой. Бежишь быстрее и легче, подтягиваешься намного быстрее и больше.

Несмотря на то, что в моем отряде оказалось аж двадцать восемь человек, я почувствовал такой эффект, будто с меня сняли какие-то утяжелители.

На обратном пути от Черного моря в поезде мы ехали снова своей детдомовской компанией в двенадцать человек. Под монотонный стук колес по рельсам и мелькающие в окнах просторы российских полей и лесов мы обсуждали свою самую счастливую частичку уходящего лета.

Каждый вспоминал что-то такое, что запомнилось ему, наверное, на всю жизнь: кто-то сытные и вкусные обеды в столовой, кто-то как поймал медузу или насобирал ракушек. Ребята постарше делились своими воспоминаниями о безобидных проказах и озорстве, а некоторые скромно и с грустью вспоминали свои мимолетные лагерные влюбленности. Все сходились только в одном – как же здорово было купаться в море!

Но в очередной раз, когда мы сидели и расхваливали морские виды, теплую соленую воду, огромные волны, Костик, молчавший все это время, наконец-то вдруг сказал:

– А я не купался в море.

– Почему? – удивился я.

– Да, что-то не очень понравилось. У нас лучше.

– Костян! Так у нас же просто речка. А тут – море!

– Ну и что. Речка как-то больше нравится. Я к ней привык, – сказал он и, отвернувшись в окно, снова продолжил молчаливо ждать прибытия в свои родные края.

По приезду в детский дом я вышел работать на свою новую, пятую «семейку». И для меня это оказалась, наверное, самая лучшая и успешная группа. Ребята в ней были просто золотые. Здесь был Максим Крюков, читающий стихи со сцены так, что люди в зале могли прослезиться и аплодировать стоя. Сашка Богданчиков, симпатичный и умный парнишка, который отлично играл в футбол и хорошо учился. Тот самый Андрей Сальнов, носивший на груди огромный, заживший ожог, который доказывал его мужество. Игорь Галанин, которого впервые я узнал еще когда вышел первый раз работать воспитателем – вечно шалобродничающий, «стреляющий» сигареты, внезапно исчезающий и так же внезапно появляющийся – теперь стал взрослым парнишкой спортивного телосложения, поступившим в техникум.

Женька Белоножко тоже был из моей первой «семейки», младший брат Ваньки, который давно уже выпустился, жил в деревне и работал слесарем. Женька был намного младше и в моем представлении всегда был «мелким». У меня даже была фотография, на которой мы стоим после выигранного конкурса стихов, и Женька ниже моего плеча. Когда я вошел в группу, то сразу понял, что «мелким» его теперь не назовешь – теперь это был взрослый парень по прозвищу Белый, шире меня в плечах и выше почти на целую голову.

Высокий и худой, всегда пытающийся казаться смелее, чем он был на самом деле – Игорь Аткин. Сергей Беляковский – рассудительный, с устоявшимися взрослыми взглядами на мир, парень семнадцати лет, учившийся в шестом классе. Конечно же, Артурчик Мисакян, гордящийся своей нацией, смелый и приятно-беспардонный. Даже дурной Саня Гольцов, по прозвищу Галя, на фоне всех этих ребят, старался подтянуть свое поведение и казался не таким дурным, каким мог бывать на самом деле.

Оказалось, что скучающий по родным краям Костик живет тоже в этой же группе. Кстати, его всегда считали недоразвитым. Костик никогда ни с кем и не спорил. На вид он был, действительно, немного простоват. Смуглый и курчавый мальчишка с небольшими дефектами в речи. Говорил он довольно невнятно и поэтому чаще молчал, больше спрашивал, внимательно слушал. Делал свои какие-то выводы.

– Владимир Васильевич, а какие цветы девчонке лучше подарить? – спросил он у меня однажды.

Вот так Костян! Кто бы мог подумать! Удивил так удивил. Так быстро и незаметно вырос. Конечно же, с моей стороны последовало куча вопросов. Очень уж интересно мне было.

– Да, недавно начали встречаться, – отвечал Костик. – Она домашняя, хорошая. Вот, цветы хочу с детских денег подарить, но пока не знаю какие.

– А ты спрашивал, какие ей нравятся?

– Не-а, сюрприз хочу сделать.

– Тогда, попробуй подарить классический вариант. Красные розы. Думаю, не ошибешься. Только нечетное количество.

– Это я знаю, – улыбнулся Костик.

В следующую свою смену, я нашел Костика в спальне, он сидел на подоконнике и задумчиво смотрел в окно на проезжающие мимо детского дома машины.

– А ты чего грустный? – спросил я его.

– Да, так. Просто…

– Цветы подарил?

– Подарил.

– Не понравились ей что ли?

– Понравились.

– Так в чем же дело, Костян?

– Расстались.

– Почему?

– Сказала, не хочет со мной гулять больше.

– Так, а в чем причина-то сказала?

– Сказала. Потому что я из «ДД».

– А когда начала с тобой встречаться, разве не знала, откуда ты?

– Не знала. Я не говорил.

Женька Белоножко, по прозвищу Белый, после очередного лета в деревне внезапно и резко повзрослел, поздоровел и окреп. Как-то раз я решил у него выпытать:

– Женек, поделись секретом, как ты так резко поздоровел?

– Ну, в деревне…

– А что ты там делал, расскажи? У вас там спортзал, качался?

– Да брось, что ли! Какие у нас спортзалы. Там с утреца встанешь, бабушка щей с мясом навалит, как наешься, в огород выходишь, дрова колоть. До самого обеда колол. Как устану, зайду в дом, опять щей поем. Немного полежу, снова во двор, топором махать. Вот так, наверное, и поздоровел.

– Ого. И что, все лето так работал?

– Ну, почти.

– Так, это ж сколько дров? Они там не кончаются, что ли? – удивился я.

– Конечно, кончаются. Но когда у себя переколол, соседям пойдешь, переколешь. Ну, или еще чем подмогёшь. Заодно подкалымишь. Да в деревне всегда работа найдется…

– Да уж. Уставал? Скучно, наверное, было?

– Да прям! Наоборот! Это ж только с утра работаешь. Потом можно че хошь делать.

– Ну и что же, например? – удивился я, всерьез не понимая, чем же еще можно заниматься в деревне.

– Например, у нас там озеро классное. Хочешь, купайся. Хочешь, на другом конце рыбу лови. Там карасей развели у нас, такие огромные! – отвечал Женька, показывая размер рыб на руке, как принято у рыбаков.

Конец ознакомительного фрагмента.