Записки военного коменданта Берлина. Записки военного коменданта Берлина (А. Г. Котиков)

Встреча с журналистами западных держав

Встреча шла своим чередом. Возникало много возможностей для наблюдения за реальными процессами, которые протекали как в немецком народе, так, конечно, и в лагере наших союзников. Мы могли сравнивать свои наблюдения и строить свою практическую и политическую линию, выгодную немецкому народу и нам. В конце 1945 года – это было, насколько мне помнится, в ноябре или в декабре – мне по долгу службы довелось встретиться с самой шумливой публикой, с журналистами западных газет, в Галле. Шла довольно интересная беседа. Было много острых вопросов, касающихся и настоящего и будущего Германии. Тогда многие корреспонденты высказывали сомнение, почему советские военные так близко и конкретно принимают участие в восстановлении немецких заводов, например, «Брабаг» в Магдебурге и Цайце, «Лейнаверк» в Мерзебурге, «Бунаверк» в Шкопау, фабрики «Агфа» в Вольфене и прочих. Их раздирало любопытство в социологическом плане и тревога – не возникнет ли здесь нечто вроде советско-немецкого альянса. Никто не верил в искренность наших намерений. Трудно разубеждать человека, пришедшего к тебе с готовой формулой и готовым ее решением.

Мы спокойно доказывали им, что советские люди искренне верят, что самый лучший путь к дружбе и сотрудничеству и взаимопониманию между народами – это возрождение у побежденного народа надежды, возрождение источников жизни. Мы рассказывали, что это не так просто достигается, но это не порочит самого пути к истине. Ничто так не угнетает побежденный народ, как одиночество и злобное самодовольство победителя.

Мы знали все это по своему историческому опыту. В нашей истории было много такого, что теперь заставляет нас думать над судьбой побежденного народа. Мы научены опытом нашего народа после Октября. Наши критики должны были считаться с тем очевидным фактом, что в послевоенном развитии в Европе участвует народ великой Страны Советов, которому известно, как важна для побежденного народа поддержка другого народа. Мы знаем, что не всегда эту поддержку принимают непредубежденно, и все-таки как это важно для укрепления дружбы между народами.

Наша Советская армия пришла к победе, и это бесценное качество, порожденное Великим Октябрем. Только этим и можно объяснить, что именно наша, советская, ротная кухня кормила немецких детей, матерей, стариков, только этим и можно объяснить, что в наших армейских госпиталях лечили немцев, больных тифом, дизентерией, спасали жизни людей. Наши инженеры вполне сознательно восстанавливали электростанции и электросети, телефонные линии, водопровод, газопровод, метро, трамвайные пути и подвижной состав. Фашисты в Берлине затопили метро. Советские инженеры и немецкие рабочие исправили повреждения и восстановили движение в подземке. Тем детям, которых спасли наши солдаты, теперь где-то полсотни лет. Срок немаленький, чтобы разобраться, насколько искренняя помощь была оказана тогда человеком человеку.

Все это необычно было тогда для западного журналиста, для европейского обывателя, привыкшего мыслить категориями личного интереса, масштабами «моей выгоды». Для советского человека это было нормой поведения, нормой его нравственной сути. Этим-то и отличается социалистическая мораль от морали капиталистической.

А если бы взять эту нашу помощь не изолированно, помощь как таковую, а в связи с той политикой, которую проводил Советский Союз и в войне, и после нее, то станет вполне очевидной правильность именно такой политики. Поставим тот же вопрос, но с другой стороны. Почему западные оккупационные власти пренебрегли интересами немецкого народа, раскалывая Германию и тем более большой город Берлин? Почему они пренебрегли муками и страданиями целого народа, обрекая его на эти страдания? И, не задумываясь, вопреки им же подписанным союзническим решениям, бросились сразу после войны, если не раньше, в первую очередь спасать германские монополии, германских милитаристов и милитаризм, прусского помещика, военных преступников и виновников войны? Почему они взяли их под свою защиту, укрывали их от законного союзнического возмездия? Об этом и теперь стоит серьезно подумать всем, кто не хочет войны и последовательно борется за мир.

Лица и маски

Конечно, нельзя так подходить к немецкому народу, как к некоему одноликому явлению. Мы ведем разговор о немецком народе, как он выглядел на второй день после войны, кроме того, Германия относилась к империалистическим странам с очень сложным социальным составом. В Германии на равных действовали и прусские помещики, и капиталистические монополии. В этой стране были сильно представлены капиталистические классы – буржуазия и пролетариат, а в деревне господствовал помещик и порожденный им сельский рабочий, арендатор. Крестьянин как таковой почти отсутствовал, зато арендатор кое-где походил на нашего кулака. В стране сильно представлена техническая интеллигенция и другие слои интеллигенции. Естественно, все они по-разному приняли поражение Германии и разно вели себя после войны.

В моей памяти остались несколько типов немцев, с которыми свела меня судьба в Галле. Они дают некоторую характеристику социального состава Германии тех времен. Речь идет об июне 1945 года. В Галле подвизался в должности обер-бургомистра д-р Лизер. Внешне этот приятный господин, хороший собеседник, знающий человек. Но он всегда всего боялся. Это как раз тот обер-бургомистр, который поехал навстречу американским войскам и передал ключи от города без боя. Разумеется, мы стали присматриваться к людям, ну и к нему. И боясь, как бы русские не напали на след его связей с американцами, он выбрал, как говорят, ночь потемнее, и смылся в американскую военную зону.

Как-то явился на прием директор-распорядитель одного германского банка господин Шталь и предложил целую теорию финансового спасения Германии. И когда в беседе обнаружилось, что он печется о спасении немецких монополий, разговор был закончен, а «спаситель» исчез.

Однажды на прием явился инженер с образцами изделий из древесной стружки и опилок. Он демонстрировал огромную силу сопротивления этих изделий, принес и клеевые растворы, и технологию производства. Все это он передал нам безвозмездно. Мы поблагодарили его. Я потом встречал этого инженера. Он остался строить демократическую Германию вполне искренне.

И теперь не выходит из головы примечательная фигура профессора Эриха Гюбенера. Я наткнулся на него в поисках немца на пост президента провинции Саксония-Анхальт. Он был довольно пожилой. В 1945 году ему было не менее 65 лет. Возраст солидный. Он долго и доказательно сопротивлялся моему предложению и наконец согласился. Это очень располагающий к себе собеседник, всегда подтянутый, аккуратный, несмотря на свои годы, необыкновенно обязательный в деловых отношениях, глубоко принципиальный. Какой бы вопрос ни обсуждали с ним, он по каждому, даже неожиданно возникшему, имел свои суждения. Это тот собеседник, который свободно подает разумные советы. В беседе он всегда оборачивался к вам какой-то дотоле неизвестной стороной. Мы многое узнавали от него, чего до этого не знали. А не знали мы в первое время, к несчастью, очень много. Многое для нас было ново, незнакомо. У нас с Гюбенером, сколько я помню, никогда не было сразу общего мнения, но прощались мы всегда с приятным сознанием, что договорились, и все стало ясно нам обоим. Он вместе с Коммунистической партией Германии в Саксонии-Анхальте последовательно провел все социально-политические реформы, был участником образования Германской Демократической Республики. И, когда силы оставили его, он попросил отпустить его. Вскоре он умер. Это либеральный демократ, революционный попутчик, убежденно сознававший коренные причины страданий немецкого народа и положивший много сил для искоренения причин, их породивших.

На пути, рядом, в глубоком содружестве встретилось очень много революционеров дела – коммунистов, познавших радости и горечь своего отечества. А среди них Роберт Зиверт, вице-президент провинции Саксония-Анхальт. Узник гитлеровских концлагерей, профессиональный революционер-рабочий. Человек с острой памятью вообще и на лица в особенности. Это помогало ему находить корень вопроса и правильное решение. Это был кристальной чистоты человек, большой друг Советского Союза.

Все это социально-политические типы, характеризовавшие немецкий народ, его разноречивость, неоднозначность. Прошли с тех пор годы. Изменилась страна во всех измерениях. Изменилась к лучшему. Но процесс этого изменения прошел не сам собой. Революционная гвардия коммунистов шла впереди народа. А среди немцев были и те, кого одолевало сомнение, слабость перед трудностями, а их было вдосталь. И паника охватывала людей, неуверенность, разочарования. И революционная гвардия коммунистов была рядом. Она, именно она помогала простому человеку преодолеть сомнения, трудности, неуверенность, останавливала перед опасностью паники, вселяла веру в торжество социалистического начинания, помогала осознать великую связь маленькой, будничной, скучной на первый раз порученной работы с великими задачами построения социализма. И то, что мы видим сейчас, спустя почти сорок лет, это дело авангарда Социалистической партии Германии. К этому можно добавить, что мы имеем дело с очень дисциплинированным народом. Это давно стало национальной чертой ГДР.

На Эльбе, немецкой реке (апрель 1945 года)

В апреле 1944 года в ряде районов фронта Советской армии враг был изгнан с территории СССР. Наша 61-я армия в районе Столин – Пинск готовилась к последнему сражению на белорусской земле, боям за Пинск, Кобрин. Войска армии подошли к фортам Брестской крепости. Еще удар, и войска 9-го гвардейского корпуса генерала Халюзина ворвались в крепость. Армия, истощенная в боях, была ослаблена, выведена в резерв Ставки в районе между Брестом и Белостоком. В наши края спешно шли эшелоны с людьми, техникой, запасами снаряжения и продовольствия. Армия доводилась до полной штатной численности. Усиленно шла боевая подготовка молодого пополнения. Работали и днем и ночью. От успешного обучения молодняка искусству ведения ближнего боя, наступления, лихой атаки, преследования противника зависела судьба армии в предстоящих боях. Мы стояли на нашей границе, и, естественно, армия готовилась к войне за пределами нашей страны. Во второй половине 1944 года начался беспримерный интернациональный подвиг Советской армии по освобождению восточных государств и народов Европы от гитлеровской тирании. Так мы думали. Но события круто изменились. Наша армия спешно была переброшена в полном составе в Латвию с целью освобождения Риги. И только поздней осенью, уже с либавского направления, армия снялась и с еще большей быстротой была направлена в состав Берлинской группировки. В начале декабря мы заняли плацдарм на реке Пилица, левом притоке Вислы, в непосредственной близости от Варшавы.

Общее наступление войск фронта назначено на 14 января. Это знал каждый солдат и офицер, а в конце февраля части и соединения 61-й армии вели бои за Альтдамм на Одере.

Но все до единого думали о последнем ударе по врагу. Все солдаты и офицеры всматривались в мутные воды Одера, сознавая, что вот-вот река будет форсирована, и начнется главное, когда враг будет повержен в его логове в Берлине.

Апрель на Одере и Эльбе сильно походит на наш белорусский апрель. И птицы как наши, как в лесах Бреста или Пинска, и зелень, и трава такая же, и вода в речках, в ручейках течет такая же коричневая, как у нас.

Перед общим наступлением войска армии передвинуты были южнее. Теперь полоса наступления армии шла по оси Бадрайенвальде – Финнов – Шубин – Ной – Рютин – Кирицы – Виттенберге. Из Военного совета фронта вернулся командующий армией генерал-полковник Павел Алексеевич Белов. Это было за несколько дней до общего наступления фронта. Он сообщил, что нашей 61-й армии поставлена задача, действуя в полосе с осью Бадрайенвальде – Финнов – Шубин – Ной – Рютин – Кириц – Виттенберге, надежно прикрывать правый фланг главной группировки войск фронта, наступавшей на Берлин, предотвратить прорыв противника к Берлину.

Инженерные войска провели подготовку к форсированию Одера главными силами армии в районе Бад – Фройенвальде. Противник поливал огнем этот отрезок Одера из всех видов артиллерии и минометов. По всему было заметно, что на этом участке оборона не отличалась ни глубиной, ни плотной концентрацией огневых средств. В этот раз фашисты защищались слабее, чем на Висле в январе 1945 года. С началом общего наступления фронт противника был прорван главными силами нашей армии, и на следующий день бои шли в районе Шубина. Сильного сопротивления враг не оказывал, а к 2 мая части Гвардейского корпуса достигли правого берега Эльбы. Первой подошла к Эльбе 12-я гвардейская дивизия. Об этом 27 апреля 1945 года полковник Малахов доносил командованию.

Эта пора года сильно походила на наши белорусские весны. Как и у нас, апрель на Эльбе отдавал испариной земли. Природа пробуждалась по своим законам. Ей не было дела до того, что люди ведут войну, что одних вот-вот охватит бурное волнение победы, а другие будут раздавлены крахом взращенных ими иллюзий. Всюду пробивалась жизнь. Метались в свадебном азарте утки в многочисленных канавах, озерах, речушках, по дорогам бегали стайками куропатки, перелетали встревоженные фазаны. Лес наполнился птичьим гомоном. По лесу и на пашне метались звери.

Все, как у нас, и все по-иному, по-своему, по-немецки. Весне послушно покорялась вся живая природа, повторяя свой привычный бег, но дыхание войны, длившейся вот уже 48 месяцев без передышки, все явственнее веяло весной победы. Люди пережили полных три военных весны. Шла четвертая. Она принесла людям нечто такое, что через десяток дней будет названо победой и миром. Как бы ни привыкли солдатские ноги шагать по дорогам войны, а все-таки победы и мира ждали все – и солдаты, и офицеры, ждали и настороженно всматривались в отчаянные поиски врагом возможности своего спасения. Через трое суток осатанелый берлинский гарнизон капитулирует. Твердолобые гитлеровские генералы поймут, что сопротивление бесполезно. Но каждая минута войны полна внезапности. И эта внезапность прорывалась неожиданно справа и слева. Разбитые гитлеровские части беспорядочно устремились в район Виттенберге – Бюлов, чтобы тут махнуть через Эльбу и сдаться в плен американцам. Когда войска охватывает паника и они становятся неуправляемыми – такие в боях крайне опасны. Лавина остатков былой гитлеровской «непобедимой» армии двигалась к Эльбе. Командующий артиллерией генерал-полковник П.А. Белов приказал командиру 23-го стрелкового полка генералу Ивану Васильевичу Вахромееву направить в район Бюлова на правый берег Эльбы усиленный стрелковый полк, отсечь от берега бегущих немцев и пленить их. По совету начподива 23 СП Александра Ивановича Фролова был выделен 117-й стрелковый полк. Командир этого прославленного полка Федор Иванович Винокуров, Герой Советского Союза, в ночь на 1 апреля, сбивая на своем пути сопротивление небольших и разрозненных групп немцев, вышел к исходу дня к Эльбе.

В Военном совете армии было высказано опасение, что на Эльбе может получиться осложнение с американцами. Мне было поручено срочно пробраться на Эльбу в район действий 117-го стрелкового полка и помочь командованию полка разобраться в сложившейся обстановке. Ночью с первого на второе апреля я пробрался на Эльбу.

Федор Иванович Винокуров, достигнув Эльбы, застал там следующую картину. На берегу скопилось несколько тысяч немецких солдат и офицеров. Все рвались переправиться на левый берег. Многие побросали оружие, снаряжение, обмундирование и в чем мать родила вплавь перебирались на другой берег. Чуть выше по течению бойко работали американцы, переправляя на своих плавсредствах гитлеровских вояк. Винокуров оттеснил немцев от берега и пленил более шести тысяч человек. Переправу прекратили. И, к всеобщему удивлению, встретили недовольство со стороны своих союзников, почему им не дают сделать «доброе» дело – переправу немецких солдат на свою сторону. Чувствовалось, что это был не просто ропот, но и протест. Об этом можно судить по тому, что американское военное командование выслало на переговоры с Винокуровым по этому поводу командира полка 23-й пехотной дивизии подполковника Г. Трумена. Этот американский представитель довольно возмущенно настаивал на продолжении эвакуации немцев на их сторону. Винокуров с присущим ему спокойствием спросил Г. Трумена, почему он ведет себя так, будто мы уже не союзники, а в районе боевых действий должны следовать указующему пальцу господина Трумена.

– Мы, как и вы, пришли на Эльбу с одной целью – разгромить фашистскую армию и гитлеровское государство. И мы в районе своих боевых действий в вашей помощи не нуждаемся.

Американский подполковник понял, что «заехал» не туда. Стал просить Винокурова разрешить ему эвакуировать немецких раненых. Винокуров и тут спокойно сказал подполковнику Г. Трумену, что в этом также нет необходимости.

– Мы располагаем достаточно солидной госпитальной базой, чтобы принять на излечение немецких раненых, как это мы делали на протяжении всей войны.

Полковник не ожидал такого оборота переговоров, иначе он не пришел бы на переговоры. Ну кому, скажите, приятно вернуться назад ни с чем. Взволнованный неудачей, раздраженный, подполковник сухо раскланялся и отправился к стоявшей на берегу лодке.

– Странно ведут себя союзники, – сказал Федор Иванович, – помогают немцам бежать от советского плена. Почему? Матерятся, когда не дают им осуществить задуманное.

Начподив А.И. Фролов, ехидно прищурив глаз, говорит своему закадычному другу:

– Чудак ты. Чего же удивляться, они всю войну думали, что Советская армия не придет на Эльбу, а приползет на брюхе, и что они при первой же встрече нажмут своим коленом на спину своих союзников и будут делать все, как им захочется. А тут появился на берегу русский Стенька Разин – Винокуров, и сказал своим американским союзникам – не сметь этого делать. Мы в вашей помощи в районе действий Советской армии не нуждаемся. Вот потому-то он и возмущался поначалу. И только прикинув, что его союзник не лежит на брюхе, а спокойно говорит – не сметь проникать в расположение советских войск, он прикинул и другое. Ему представилось, что в твоих словах, Федор, сила могучая. Вот так-то.

Каким-то могучим взрывом донеслась до нас тогда желанная весть о том, что советские войска штурмом овладели Берлином. Радость была неописуемая. Сердца солдат и офицеров наполнились каким-то сильным горением и осветили даже самые суровые лица, притушили самые непереносимые страдания.

Утро 2 мая было сравнительно ясное на Эльбе и, как бы в ногу с победой, как-то по-особому открылись и небо, и лес, и еще не успевшие зазеленеть кусты. Так, наверное, по всем солдатским дорогам войны от Москвы до Эльбы ликует природа, ликуют люди, ликует все живое на земле. И только горечь утрат друзей, холмы их молчаливых могил, дорогих нам могил, щемила грудь. Каждый старался отыскать в своей памяти такие слова, которые вобрали бы в себя все нечеловеческие жертвы нашего народа и образы всех тех, кого нет среди нас, и выразить ту мысль, которая рвалась наружу, – все это сделали вы, мои дорогие соотечественники. Ради победы, которая теперь уже наступила, ради мира, который наступит, и который надо защитить, отстоять. Все войны кончались победой одних и поражением других, но за этим следовали новые войны. Так вот, эта война, которая принесла нам победу, должна положить начало новой эпохе, эпохе мира. Но, как видно, за мир надо бороться…

При беглом опросе пленных там же, на берегу Эльбы, гитлеровские вояки рассказали, что их командование убеждало их скорее добраться до американцев, и тогда они наверняка будут спасены для Германии, а если попадут в плен к русским, их или расстреляют, или в крайнем случае угонят в Сибирь, и они там сгниют. Вот что погнало их к переправе через Эльбу.

На берегу Эльбы, в отдалении от солдат, стояла небольшая группа женщин, одна из них была особенно возбуждена. Вот она направляется к Винокурову и требует, чтобы им разрешили перебраться на тот берег.

– Почему вы настаиваете на этом? – спросил он.

Та, которая волновалась сильнее других, заявила, что там, у американцев, немецких солдат оставят в живых, а вы уничтожите их, и что они, женщины, тоже требуют переправить их.

Винокуров еле сдерживал себя. Немка зло посмотрела на него и с раздражением прокричала:

– Я знаю, почему вы не отпускаете нас к американцам. Среди нас есть молодые, и они вам нужны для забавы.

– В таком случае, коли вы этого опасаетесь, ступайте по домам, – сказал я, – и не появляйтесь здесь среди солдат.

Пока шла перебранка с немками, собрали несколько машин, на которых отправили их и детей в Бюлов. Какой же ужас был на лицах этих немок, когда их сажали в машины. Им, видно, казалось, что они пропали. До Бюлова было не более шести километров. На углу у серенького двухэтажного дома машина остановилась. Старшина, обращаясь к немкам, еще раз повторил, чтобы они шли по домам. Через минуту около машин не было ни души. Первой убежала наиболее активная из них.

– Вот как получается, – заметил небольшого роста автоматчик, – выслушали на Эльбе упреки немок, уговаривали их пойти домой, потом подвезли на своих машинах до города, снова объяснили им, почему не надо удирать из своих домов к американцам, и только потом твердо скомандовали разойтись по домам. Что бы делали в таких случаях немцы на нашей земле? Они согнали бы всех в кучу, чтобы не тратить много патронов, и расстреляли бы всех.

– У нас разные цели в войне, – говорю я автоматчику, – они к нам войной, чтобы уничтожить славян всех до одного, а мы прогнали их со своей земли и пришли уничтожить гитлеровскую армию и освободить самих немцев от коричневой чумы. Они выбирали свои средства, чтобы решить свою задачу – уничтожить наши народы. Мы выбрали свои средства, чтобы вызволить немецкий народ из фашистской неволи. Но наши цели трудно сразу понять простой немецкой женщине или тому пленному гитлеровскому солдату, который слезно просил отпустить его в американский плен. Немецкий обыватель так нафарширован фашистской пропагандой против нас с вами, что готов броситься в омут головой, лишь бы не быть рядом с советским автоматчиком. А вот пройдет время, немного времени, все притрется, все станет на свои места, люди поймут всю бездну своего безрассудства. Мы, я так думаю, еще увидим это. Вы же сами видели, как пожилая женщина рванулась к вам, схватила вас за руку, чтобы поцеловать ее. Вы не задали себе вопрос, почему она это сделала?

– Она от перепугу это сделала.

– Нет! Она неожиданно для себя увидала в вас солдата с ружьем, не головореза и живодера, каким десятки лет рисовали в Германии русских, а человека, которому равно дорога жизнь человеческая, француз то или немец. Она в ваших глазах прочитала, что вы пришли не за ее жизнью, не за ее свободой. Конечно, она ушла от нас так же стремительно, как и все эти женщины, спеша обогнать пулю, которую, по ее разумению, вы могли бы пустить ей вслед. Но и этого не случилось. А теперь она сидит где-то в этих домах и передумывает всю свою жизнь, а главное, – думает над тем, как ее фашисты обманули.

Я помню, как в период Гражданской войны здесь, в Германии, «красных комиссаров» рисовали на антисоветских плакатах не иначе как с кинжалами в зубах. Это карикатура, конечно, но она была предназначена запугать насмерть немецкого обывателя, который не привык думать и принимает на веру все, что ему скажут. Слов нет, опасный это слой населения в любой стране. Но бороться с ним надо терпеливым перевоспитанием. Они поймут свое заблуждение, когда сравнят поступки солдат своей армии у нас в Белоруссии с тем, как ведет себя советский солдат-белорус в отношении немецкого населения здесь, в Германии. Мы должны им помочь в этом повороте к истине.

– Понимаю, – продолжал я, – как тяжело нам, пришедшим в Германию, сдержать жгучую ненависть к тем немцам, которые убивали наших детей на оккупированной ими территории. Я, например, признателен вам, что вы не пустили в ход оружие против скопившихся на берегу немецких солдат. Хотя ваша и моя ненависть давит нас своим непосильным грузом, но вы нашли в себе достаточно мудрости и мужества, чтобы обойтись без жертв. Так и должны поступать наши воины.

В другой дивизии солдаты рассказывали мне такой случай. Когда мы вышли на берег Эльбы, на нашей стороне была пришвартована сухогрузная баржа. А ночью ее «как шайтан проглотил». Пропала баржа. Часовой говорит, что он и отошел-то от нее всего на пол часа. И пропала баржа. Стали шарить биноклями по берегу. Кто-то заметил. Она стояла спокойно ниже по течению, но на стороне американцев. Часовому беда – у него из-под носа увели баржу. Тогда товарищи решили помочь часовому, взяли лодку и длинный металлический трос, а на берегу валялось много такого лома, сели в лодку, тихо подошли к барже, сняли ее с якоря и потащили ее на свою сторону. Поначалу травили трос, а баржа стояла неподвижно, потом потянули трос, и баржа сдвинулась. А когда операция «баржа» была закончена, на американском берегу завозились. Вот так-то бывает. Думали, что американцы сидят себе тихо в сосновом лесу, ан, когда нужно что-либо оттяпать у нас, они тут как тут.

– Так вот и у вас в полку. Запоздайте вы на три часа, они всех бы немецких вояк перевезли к себе. Советский воин не должен пропускать мимо себя ни одного факта, не задав себе вопроса: а почему? Вот я и спрашиваю вас, почему американцы ведут себя так, ведь они наши союзники, и им известно, что наш берег не пуст, и мы «не лыком шиты».

Теперь мне задавали вопрос, и я должен был ответить, почему американские солдаты ведут себя так вот, как на переправе через Эльбу. А когда солдат не сработал, пришел подполковник Трумен и еще более настойчиво потребовал разрешить переправу гитлеровцев на их берег. Дело все в том, что американскому солдату в высшей степени наплевать, в какой плен пойдет немецкий солдат. А вот подполковник Трумен, тот думает по-другому, и другой смысл вкладывает в приказы своим солдатам о переправе немцев на свою сторону. Трумен – делец, и смотрит на этих немцев, как на приобретение, авось когда-нибудь пригодится. Только так можно ответить на ваш вопрос. Трумен знает, что немецкие солдаты ненавидят Советский Союз и они ближе к нему по своей сути. Вот он и подбирает их в надежде, что они когда-нибудь пригодятся.

Мне было важно то, о чем говорят солдаты, что они думают, а я больше молчал. Солдатам страсть как хочется рассказать, особенно гостю издалека, все, что они узнали, за чем наблюдали. Я сидел и слушал. Хоть это и не в моем характере, но я удержался от высказываний. Думал – еще будет время рассказать, что надо. Главное, надо тему бойкую выбрать, такую, которая волнует солдата.

– Вы не были еще на песчаной гряде Эльбы?

– Нет, конечно, – я говорю.

– О!.. это интересная картина, хоть художника заказывай.

– Да, есть у нас хороший художник Серов. Он может все это запечатлеть. А что там такого интересного?

– Да знаете, бегали от нас немцы. Ну, вам известно, что убегают всегда быстрее, ну, вот фрицы воспользовались этим, мотнули сразу за Эльбу, поснимали с себя все и в чем мать родила рванули на тот берег к американцам, а на нашем берегу набросали столько оружия разного, обмундирования, наград разных, так что можно новый фашистский полк собрать. Любопытно, и награды побросали, испугались, что по наградам вешать будут, а никто из них, ясно, повешенным не желает быть. Вот и все объяснение.

Тот же солдат задает, вроде бы мне, вопрос:

– Драпанули к американцам, и в чем мать родила, почему бы это? Неужто они были убеждены, что их там так примут, что и оденут и накормят?

– Чудак ты человек, – заметил сидевший рядом сержант, – не поймешь простой хитрости фашиста. Попали они к нам в плен, например, в вашу дивизию, его тут допросят с пристрастием: где, кого он замучил, что, когда поджег, у кого, что украл, какую деревню спалил; допросят и потом, глядишь, в каталажку угодишь. А там, у Америки, никто этого и не спросит, сгонят их, миленьких, в одну кучу и крикнут: «По домам!» И все тут. Вот почему и бежали туда.

Я рассказываю товарищам, как мы допрашивали военнопленных, взятых недавно частями 89 СК генерала Сиязова. Пленные рассказывали, что их инструктировали в последние дни офицеры на предмет того, что сдаваться в плен лучше американцам и англичанам, – там их лучше примут, а русские им все припомнят и уничтожат. Но ни один военнопленный, взятый нашими войсками, не был убит или как-нибудь физически наказан. Их собирали в пунктах, объявленных в приказе, и отправляли к нам в тыл.

– В Советский Союз?

– Возможно, и так. Покуда не разберутся в степени виновности каждого военнопленного перед советским народом, они должны содержаться как пленные.

В этот раз я рассказал товарищам о том, что теперь, когда война окончена, враг разгромлен, надо ждать встречи союзников для того, чтобы решить вопрос, как поступить с Германией, определить развитие Германии после войны. Я сам интересовался этой темой и просил товарищей поведать мне о своих наблюдениях, о встречах с немцами, о их поведении и отношении к Красной армии.

– Как сквозь землю провалилось гражданское население, будто его и вовсе никогда не было. Редко промелькнет какой-нибудь старик или женщина, и тут же пропадет, – говорил мне командир взвода.

– В поселках-то мы пока не стоим, а больше в лесу. Ну и встречи такие очень редкие. Надо бы узнать у солдат, которые стоят в населенных пунктах. Там, где расположен штаб полка, там изредка увидишь детей, стариков, – говорил разведчик, он все знает.

Разговор был на пути к штабу полка, на окраине поселка Бюлов на Эльбе. Около одного дома рядом с дорогой солдаты разговаривали со стариками немцами. Около них вертелись ребятишки. Стариков было трое. Один солдат, подбирая слова, что-то говорил, а немец очень медленно, вспоминая что-то, на ломаном русско-украинском отвечал солдату. Мы примкнули к этой группе и слушали, о чем идет разговор, а потом и сами вступили в беседу. Один из них побывал в русском плену на Украине в самом начале Первой мировой войны. Собеседник-то он был довольно ветхий. Ему было чуть более 75 лет. Но удивительно, что старик еще многое помнит о тех временах. Вспоминает русские и украинские слова, с трудом складывает их в фразы, вспоминает обстановку тех лет на Украине, где он был приписан в хозяйство богатого мужика, и о своих отношениях с украинцами. Старик уже знает, что Берлин пал и гитлеровская армия капитулировала, и, по всему видно, именно поэтому отважились они на эту встречу с русскими солдатами, им надо было самим почувствовать, что с ними будет. Жизненный опыт подсказал, что произошло такое, чего можно не бояться. Старый военнопленный спокойно рассказывал, как однажды в русском плену он попробовал у хозяина «самодельный шнапс». Все рассмеялись. Наконец старик спросил:

– Что вы будете делать с нами, немцами?

Этот вопрос был самым главным. Когда он задал этот вопрос, два его спутника вытянулись в ожидании ответа. Солдаты посмотрели на меня.

– Идите по домам, – я говорю, – не тратьте попусту время, иначе весну прозеваете, и осенью кушать нечего будет, с весной шутки плохи.

И видно стало по лицам старых немцев, что столь мирное завершение беседы ошарашило их. Солдат, собеседник старика, вынул из кармана кисет, скрутил папироску и подал кисет старику. Тот доверчиво посмотрел на солдата, оторвал листок бумаги, взял щепоть махорки и скрутил папироску. Показал всем – цигарка! Солдат чиркнул зажигалкой. Старик, как заправский знаток, сильно затянулся и… так закашлялся и долго еще кашлял, но «цигарки» из пальцев не выпускал, а когда кашель утих, переводя дыхание, со свистом выговорил:

– Сабыль… очень слой табак.

Солдаты от смеха животы порвали, как на представлении комика хохотали, слушая ломаные русские речи, украинские слова вперемежку с немецкими: «сабыль», «dizs und», «замосад», «тутун».

Когда старик увидал, что солдаты так заразительно и так искренне рассмеялись, а он вроде как виновник этого смеха, стал более развязным и разговорчивым. В группе солдат был переводчик, не так уж квалифицированный, но довольно смело переводил. Старику сказали, чтобы он говорил по-немецки. Старик обрадовался и стал рассказывать о последних минутах перед приходом Советской армии.

– Вы видите, немцев никого нет, кроме нас, трех стариков, да ребятишек. Они есть, но очень боятся, что вы их повесите. Перепуганы они. Умирать-то никому не хочется.

– Вы бы рассказали своим односельчанам, что русские этого не делали, когда вы были в плену на Украине, что русские не убивают мирных жителей. Вы-то знали об этом.

– Знал, конечно. В душе-то я не был согласен с тем, что говорили про русских фашисты. Но когда из года в год каждый день говорят, говорят. Раз не поверишь, другой, а потом начинает брать сомнение.

– Вы бы сказали тем фашистам, что они не правы, что они лгут.

– Сказать? Фашистам? Меня бы тут же расстреляли, как русского агента. А я уже стар и не хотел так умереть. Я подумал, будь что будет, но умру я своей смертью у себя дома. Нам говорили, что теперь русские не те, что были в Первую мировую войну. Теперь они все кровожадные коммунисты.

– Вы еще не были на берегу Эльбы? – спросил один солдат старика.

– Куда нам. Мы из подвалов не выходили, как только услыхали взрывы. Только мы трое и выползли узнать, правда ли все, что говорили про русских. Другие еще продолжают сидеть в подвалах или прячутся в лесу. Да вот ребятишки, глядя на нас, выскочили. Они голодны, – как бы извиняясь, прибавил он.

– Теперь-то вы расскажете, что их не расстреляют?

– Сказать-то скажу, да поверят ли? Вот ребятишкам поверят.

Около нас суетились ребятишки. Солдаты дарили им, что могли, что имели. Более всего сахар, иные из рюкзаков вытаскивали шоколад «кока-кола» и по кусочку отламывали и дарили своим юным «врагам». Те с удовольствием брали подарки и тут же бесследно пропадали где-то за углом крайнего дома у дороги.

Стайка ребятишек росла. Один солдат развязно пошутил:

– Когда же их настругали?

И, как бы в осуждение шутки, загрустивший его товарищ подошел к детям, взял самого маленького на руки и нежно прижал его к своей груди. Мальчонок чуть дичился, но не сопротивлялся. Он заметно обмяк и как-то неожиданно прильнул к воину, как будто так и должно было быть. Но солдата охватила тревога, он боялся, что эта маленькая крошка сорвется в испуге и убежит. Им обоим стало тепло.

Сам же этот солдат в это время душою был далеко от Эльбы. Тоже на реке, только на другой, под Таганрогом, на реке Миас, где родился, где прожил большую часть своей недолгой еще жизни. Он был грустен, стоял рядом с однополчанами и не замечал окружающего его мира.

Где же ты бродишь, славный воин, что так растревожило тебя в первый час послевоенной тишины? Теперь-то не оборвет твою жизнь шальная пуля, теперь-то ты стоишь на земле поверженной гитлеровской Германии, как победитель. Теперь-то никто не помешает тебе обнять своих детей, жену, мать-старушку.

А солдат продолжал держать на руках немецкого мальчика и грустил.

Из-за угла метнулась молодая женщина, подбежала к солдату, выхватила из его рук ребенка и мгновенно скрылась за домом. Солдат растерялся, как-то согнулся, притих и еще больше ушел в себя.

Это был разведчик Андрей. Парень он был высокий, стройный, весельчак, песенник. Товарищи любили его за необыкновенную храбрость и удивительно тихий нрав. А когда он запевал, песни лились то как чистые звуки родника, то раскатистые волны морского прибоя. Тогда он становился очень красивым – душой красивым. Когда запевал грустные песни, всем становилось не то чтобы грустно, но все как-то затихали, задумывались, уносясь на время к родному дому, к своим близким…

Но вот немецкий мальчуган снова оказался у ног Андрея и терся своей мордашкой о грубую солдатскую шинель. Андрей залился краской, он схватил своего знакомого немчонка, поднял его нарочито высоко, как мог, и снова прижал к груди. Малыш снова припал к нему. Следом объявилась мать. Теперь она издали смотрела на сына и солдата, с волнением и страхом, будто бы прилипла к тяжелым булыжникам мостовой. Ей хотелось вновь вырвать ребенка, но что-то более сильное удерживало ее от этого. В смятении она не трогалась с места. Лицо ее горело от страха и любопытства. Рядом ребятишки сосали куски дареного сахара. Старик немец шепнул на ухо переводчику:

– У ребенка нет отца. Какой-то гитлеровский солдат приехал в сороковом году в наши края в отпуск и уехал, а она… вот поди ж ты.

Андрей засуетился, опустил парнишку на землю, развязал вещевой мешок, достал завернутый в бумагу кусок сала и передал его матери, потом снова залез в мешок и, вынув какую-то круглую штуковину, подал ее мальчугану.

– Держи. Из-под Шнайдемюля тяну на спине.

23 СД наступала в тех местах, и солдаты наткнулись на склад гитлеровских десантных войск. Ну и набрали в свои вещмешки шоколад «кока-кола».

Малыш схватил шоколад, посмотрел доверчиво на Андрея и неожиданно снова полетел к нему на руки. Солдаты стали отпускать в адрес Андрея шутки, но Андрей их не слышал. Он подошел к матери мальчугана и передал его ей на руки. Та отошла в сторону и, обрадованная тем, что ее сын с ней, долго кивала Андрею головой. Она не ушла, как раньше, а подошла к старикам и ждала, что будет дальше.

Солдатское горе

Андрей находился как бы в забытьи. Друзья по роте не узнавали его, но чувствовали какую-то только Андрею ведомую причину этой в нем перемены. Видно было, что Андрей не справляется с душевной бурей, охватившей его. Он не сразу заметил смущение товарищей, а когда заметил, – то потянуло поделиться своей тайной, которую он скрывал, которой мучился и которая стала сейчас такой давящей.

– Не смотрите на меня, как на сумасшедшего. Я вполне здоров и способен перенести еще много военных тягот. Горе мое непоправимо, и потому я берег его, как свою личную беду, как мое личное страдание.

Глаза его горели и были влажные. Они как бы пронизывали всех, на кого он смотрел. Он переступил с ноги на ногу, будто раздумывая, не уйти ли, пока не поздно.

– Длинная и тяжелая это история. Не столько длинная, сколько непостижимо тяжелая. Перед войной я полюбил девушку из нашей станицы Некрасовской, что на реке Миас. Женился, пошли дети. Потом война. Пока жизнь солдата мотала по фронтовым дорогам, в станицу пришли немцы в апреле сорок третьего. У нас об эту пору не так, как здесь, – зелено, цветут сады, запах цветов пьянит голову.

Пришли немцы. Ребятишки старались спрятаться, как и взрослые. Но моих и других ребятишек немецкие солдаты с завернутыми, как у мясников, рукавами, с автоматами вытащили на улицу. Моя жена, как видно, более самоотверженная, подскочила к немецкому автоматчику, державшему за волосы маленького сынишку, и просила отдать его. Она была вся в слезах и сердцем чувствовала страшную беду.

– Отдайте! – крикнула она. Ребенок бился в цепких руках фашиста. Мать просила. Ей хотелось укрыть ребенка, избавить его от смертельного испуга. – Это мой ребенок, отдайте! – Она с силой вырвала сына из рук фашиста. Вырвала и спешила спрятаться за хатой. Фашист самодовольно смеялся, что-то по-своему говорил, потом, немного приподняв автомат, прострочил и сынишку и жену очередью. Не спеша подошел к трупам, убедился, что все сделано «чисто», вынул изо рта окурок сигареты и бросил на безжизненное тельце ребенка. Лихо повернулся на каблуках и пошел к своим, наблюдавшим спокойно обычную для них картину расправы, будто это сцена занимательного спектакля. Когда же фашистская армия отступала с Северного Кавказа, тогда они уничтожили всю мою семью до единого человека, а станицу сожгли.

Переводчик переводил рассказ Андрея. Я наблюдал за лицами старика и той женщины. Она была мертвенно бледна, казалось, что она вот-вот упадет. Она плакала, прижимая к себе сынишку.

– На войне я искал врага, чтобы лично отомстить за мою поруганную землю, за свое горе, за страшную гибель сына, жены, матери, всех моих родных. Мне это удавалось в бою. Война кончилась, а горе, как и раньше, жжет мою грудь. Я брал на руки этого немецкого мальчика и думал, каким словом можно назвать то, что фашист сделал с моим ребенком, что сделали с миллионами детей моей страны.

Андрей посмотрел на мать с ребенком, подошел к ней близко и, чтобы все слышали, сказал ей:

– Берегите сынишку, помогите ему полюбить жизнь, не дайте ему стать таким же извергом, каким были его отец, его земляки, как тот, кто лишил жизни моего сына. Ему теперь было бы столько же лет, сколько и вашему. Все дети наши, все они принадлежат завтрашнему дню.

Женщина выпрямилась, поближе подошла к солдату, стала около него с мальчиком на руках. Солдат не вытерпел, взял мальчугана снова к себе на руки. Мальчонка по-детски все чувствовал, будто все понимал, он посмелел и теребил ухо солдата. Мать стояла рядом. Она была подавлена, будто приняла на свои хрупкие плечи сполна весь груз тяжких преступлений, совершенных гитлеровскими солдатами во время войны. Она еле стояла на ногах, так ей было тяжело. Но она выстояла… Робко взяла сынишку, тихо, как бы извиняясь, сказала Андрею «шпасипо», повернулась и скрылась все за тем же домом. С тех пор эту женщину никто здесь не видел.

Этот день запомнился на всю жизнь, будто все произошло сегодня утром. Пока я пытался осознать услышанное и виденное, пока смотрел на уходящую эту женщину с ребенком на руках, на лицо старого немца, как-то сжавшегося на наших глазах, Андрей тоже исчез. А мне хотелось побыть с ним немного наедине.

Начподив пожал руки стариков, погладил по голове стоявшего рядом мальчугана лет пяти и тоже ушел. Площадка под красным вязом, где только что произошла первая встреча советских солдат с уходящей в историю Германией, опустела, а красный вяз, будто вопреки природе, стал на глазах начподива покрываться багряной листвой, словно крона его держала на своем стволе огромный сгусток крови, собранной незримой рукой с дорог войны, как грозное предупреждение человечеству. Будто под этим вязом на немецкой земле, на Эльбе, сложили тела всех погибших, а пролитая ими кровь отразилась в небе над ними, как символ страшной трагедии.

Начподив думал о только что виденном и неожиданно столкнулся с Андреем, которого он потерял. Андрей сидел на старом пне дуба.

Александр Иванович был необыкновенно тактичный в отношении с людьми. Он подошел к Андрею, сел рядом с ним на тот же пень. Сидели молча. Наконец заговорил Андрей:

– В голове все смешалось, спуталось, закрутилось. Ничего не пойму. Что происходит? Мы разбили фашистов, они уходят в историю, как поработители народов. Их соотечественники отвернулись от них в самую трудную минуту, отвернулись от своих, как от врагов. Наши провожали своих со слезами и надеждой на возвращение, совали в руки хлеб, молоко, наказывали: «Возвращайтесь поскорее!» А тут? По-своему мы думали поначалу, что здесь, в Германии, произойдет то же. Произошла осечка. Я нес в Германию груз ненависти, даже мщения, а как война изошла последним залпом, я как-то обмяк. Когда я взял на руки мальчика, может быть сына того фашиста, подумал – ну как можно лишить жизни это беспомощное существо, что общего у него с тем, кто так безжалостно оборвал жизнь и сына и жены. Когда я прижимал мальчика к своей груди, мне стало так тепло, и так одинок я был в ту минуту. Все это слилось в какой-то ком, который впервые, поверьте мне, впервые сдавил меня так. И все, что я мог тогда, – сильнее прижать к себе мальчика.

Старики, как и везде, старики. Дети так же одинаковы, а мать, горящую ненавистью к русским, а женщины на берегу Эльбы, рвущиеся к американцам, – ничего не пойму.

– Потерпи чуток, Андрей, мы сейчас столкнулись на Эльбе и в Бюлове с немецким населением, а среди них старики, женщины, дети. О немцах нельзя судить по этим случайным встречам, хотя и примечательным. Мы живем после войны всего лишь несколько часов, и по-настоящему немцев-то не видели.

Фашисты потерпели страшное поражение в войне, и они очень нуждались в поддержке соотечественников. А получили они эту поддержку? Кто же их поддержал? Этих изаергов? Американский подполковник Трумен поддержал. Вот как повернулось-то. Они оказались ближе друг другу, чего мы никак не ожидали.

История Германии сложна. Правители этой страны вот уже несколько веков ведут бесконечные войны, от которых страдают одинаково и народы Европы и немецкий народ. И заметим, что правители ничему не научились из прошедшей истории. Побитые в одну войну, они тут же начинают готовиться к другой, еще более страшной. И так на протяжении нескольких столетий. Были одаренные политики вроде Бисмарка, Бюлова, Клаузевица. Бисмарк на своем горьком опыте предупреждал прусских королей и германских императоров не то чтобы зачинать новые войны, но не трогать русского медведя, не искать успеха на востоке: в Польше, России не трогать русского медведя. Но пришедшие ему на смену снова начинали бряцать оружием, и, как раньше, на своих восточных границах. Военные Германии усвоили себе однажды, что их восточные соседи слабые и тут можно поживиться, не задумываясь над тем, что произошло в странах на востоке от Германии. Они, как и полстолетия назад, лелеяли мечту о легкой победе на востоке. Им даже чудилось, что стоит им только поднять антикоммунистическое знамя, как будут уже во главе невиданного доселе антикоммунистического похода, в котором им будет отведена первая роль и в котором они покончат наконец с Советским Союзом и завладеют несметными богатствами. Но они не подумали, что будут делать, когда война обернется против них.

Как могло случиться, что народ был так послушен своим правителям? Повинны ли матери, породившие таких извергов, которые шутя брали белорусского или тульского ребенка и разбивали его о стену, о дерево? Виновен ли тот старик, который знал, что русские, белорусы, украинцы – мирный и незлобивый народ, и не помешал расистским пропагандистам остановить озлобление немецкого народа против советских людей? Это было, конечно, но не это главное. Главное – в фашистском строе, взявшем верх в Германии.

Фашисты подмяли под себя всю Западную и Центральную Европу, и только после этой легкой победы они бросились на нас, объявили нам войну на уничтожение.

Немецкий народ дал миру талантливых поэтов, ученых, философов, медиков, композиторов и… душителей своего и других народов. Как это случилось? Война только-только остановила свой разрушительный бег, и победителям теперь надо крепко подумать над тем, чтобы удержать победу и не дать врагу вновь вырваться и начать готовить новую войну. Эту задачу мы сегодня должны решить вместе с немцами.

Поди, реши с такими бабами, которые даже ходить по одной земле с нами не желают. Подавай им американцев, не иначе. Или с таким стариком, который понимал, что фашисты уводят свой народ на преступление, и спрятался, как суслик, в свою нору. Кому они ближе? Только не нам. Они будут искать своего вызволения из беды и охотников помочь им. Они найдутся. Среди них первым будет подполковник Трумен, комполка 83-й пехотной дивизии. Ведь это дивизия! Она стоит на Эльбе и уже протягивает руку недобиткам гитлеровской армии. Это также надо в расчет принять.

Конечно, американцы, слов нет, союзники наши условные. До поры до времени они с нами, но… но решающей силы, которая определит судьбу Германии, мы еще не видим и не могли видеть, она, эта сила, только-только выходит из распахнутых ворот тюрем и концлагерей. Они просидели там по 12 лет и ничему не научились? Нет, думаю, за ними будет последнее слово. В тюрьмах был законопачен накрепко цвет немецкого народа. Мы еще увидим их дела и их силу могучую. Но фашисты увели за собой самую работоспособную часть населения, одели их в шинели и их руками душили народы Европы, а они метнулись не к нам, а опять-таки к Трумену, на левый берег Эльбы. Вот придут германские специалисты из концлагерей, начнут создавать новую Германию с кем? С теми стариками, с бабами? Это непостижимо.

И тут спешим с выводами. Представляется тот фашист, как машина с заданными на всю жизнь свойствами? Не надо бы так думать. Жизнь учит и этих извергов, да не все уж такие они, как порой кажется. А что делать с теми, кто раскаивается? Убивать? Предавать проклятию? Наверное, ни того, ни другого делать не следует. Надо втянуться в дела послевоенного устройства Германии и посмотреть, что из этого получится.

Начподив и разведчик смолкли, они всматривались в дали Эльбы, укутанные в марево испарины уходящего дня, каждый по-своему прикидывал: что за этой пеленой? Ведь там не только подполковник Трумен, там еще американские солдаты, которым опротивела война, в которой они не видят никакого смысла для себя, для своих семей, а окрики подполковника только раздражают их.

Но там, за дымкой, пробуждалась Германия. Куда она пойдет? Пойдет ли она по скользкому пути роковых ошибок? Или…

А Германия пробуждалась

К 9 мая уже собирались узники фашистских тюрем в Берлине, в Галле, Магдебурге, Эйслебене, Брандербурге, Лейпциге, Дрездене, они несли с собой веру в победу рабочего дела, цели этой победы, а, главное, единство действий в их осуществлениях.

В конце марта 1945 года вместе с наступлением войск союзников раскрывались ворота фашистских тюрем в Нюрнберге, Дахау. Узники потянулись к старым политическим центрам революционного движения. Они заметно и оживили, и прояснили политическую обстановку в Германии.

В комнату Вальтера Ульбрихта распахнулась дверь. Вошел коренастый невысокого роста мужчина. Двенадцать лет, проведенные им в нюрнбергской тюрьме, посеребрили красивую шевелюру, глубоко посаженные карие глаза горели радостью, однако пытливо окинули комнату, он искал что-то давно знакомое ему, и неожиданно повернулось к нему лицо со знакомой бородой. Все люди в таких случаях бросаются друг другу в объятия, обнимаются и треплют друг друга по спине.

– Ульбрихт? Садись, мы давно тебя ищем, а тебя все нет да нет. Где ты пропадал так долго? Мы узнали, что выбрался из тюрьмы при помощи друзей раньше всех и пропал… Мы всякое думали. Ты очень нужен.

Ганс Ендрецкий:

– Не так-то было все просто. Оказалось, мало выйти из тюрьмы, надо еще добраться до нужного места и почувствовать, что ты действительно свободен. Я от Нюрнберга до Эльбы шел пешком. Вся Тюрингия забита американскими войсками. Того и гляди попадешь в лапы нацистов, в еще более цепкие лапы «освободителей», которые не милуют нашего брата. Вот я и шел через всю Тюрингию, черех Гарц, пока не попал в Галле. На улице Галле спрашиваю рабочего: «Как связаться с коммунистами?» А он мне и говорит: «Американцы создали в Галле газету и одного коммуниста включили в редакцию, иди к нему». «Нет, – говорю я, – не за тем бежал я из тюрьмы, чтобы так просто, шутя, погореть. Ты поди, – говорю я ему, – к этому товарищу, и скажи, что я с ним хочу поговорить наедине». Рабочий согласился, и встреча состоялась. Я говорю товарищу: «Мне надо в Берлин, и как можно скорее». Надо избежать встреч с американскими войсками. Да их не избежишь, они стоят на реке Мульда. На том берегу Красная армия, наши помогут тебе добраться до Мульды, а как ты попадешь к русским – дело твое.

Пошли к Мульде. Долго прикидывали, где и как перебраться на тот берег. Американская охрана не сильная. Я выбрал укромный овраг, снял с себя все, свернул в узел, поднял его над головой и опустился в ледяную воду Мульды. Моя спортивная закалка помогла мне, и я ступил на другой берег. Не успел я и шагу шагнуть, как из куста вылезло дуло автомата, и рука оттуда же манит меня к себе – иди, мол. Я пополз голышом к ним, а они мне «Руки вверх!» командуют. Я рад до слез, что теперь могу не беспокоиться за мою свободу. Мне разрешили одеться и повели к начальству.

– Кто ты такой? – спросил меня майор.

Я рассказал.

– Чем ты можешь доказать, что ты не американский шпион? Какие у тебя есть документы?

А документов-то у меня не было. Искал это чем-нибудь подтвердить, что я узник фашистской тюрьмы, но никаких следов, кроме, конечно, полосатой тюремной куртки. Потом вспомнил, вывернул карман и показываю печать, которую ставили нам на кармане.

– Вот, – говорю, – все, чем могу подтвердить.

Мало ли таких печатей могут поставить, когда надо пропихнуть какого-либо шпиона. Солдат, как бы в подтверждение сомнения своего начальника, говорит:

– Уж больно за последние дни коммунистов развелось. Когда воевали, я ни одного коммуниста не видал, а тут – что ни день, все новые и новые лица.

Майор решил по-своему проверить меня.

– Если ты коммунист, скажи, что ты знаешь по истории партии?

Я говорю ему:

– Какой истории?

– Истории КПСС, конечно.

Я стал припоминать и ничего не припомнил. Потом говорю ему:

– Помню спор по параграфу первому Устава партии.

Майор посмотрел на меня и приказал солдату вести к начальству выше. Мне так хочется есть, но еды никто не предлагает. По дороге солдат говорит мне, что наш майор-то беспартийный и потому он послал меня к начальству выше, а что еды не дают, то значит, тебя на подозрение взяли, как американского шпиона. Когда пришли к другому начальнику, мне учинили последний допрос, главным образом о том, где и какие американские части стоят. Тут-то меня накормили и проводили в Берлин.

– Как видишь, не так это просто было добраться до Берлина.

Ульбрихт:

– Я должен сообщить тебе решение о кооптации в состав ЦК КПП. А теперь что будем делать дальше?

Ендрецкий вздохнул полной грудью и лукаво заглянул Ульбрихту в глаза:

– Сначала об этом тебя надо спросить. Мне после 12 лет заключения труднее ответить на этот вопрос, чем тебе.

Ульбрихт:

– Видишь ящик в угле с книгами? Читай. Там все, что нужно, написано.

Ендрецкий:

– Я подошел к ящику, в нем были аккуратно сложены томики «Краткого курса истории КПСС». Другого ничего не было… Я полистал книжку, помолчал немного и говорю ему: «Надо браться за создание единого рабочего движения, чтобы не дать повториться тридцать третьему году вновь, в еще более худшем варианте. Это все, что мы вынесли из тюрьмы. Это наше глубокое убеждение. Так думают и все те, кто еще сидит в нюрнбергской тюрьме.

Ульбрихт:

– Мы такого же мнения. Условливаемся встретиться завтра, выступим за единство рабочего движения, мы должны разделаться с нашими ошибками в прошлом вплоть до заключения единства между рабочими партиями. Нам нужна ясность цели и ясный путь к ней. Надо действовать, и в совместных действиях искать единства. Самой неотложной задачей стало формирование Берлинского магистрата на демократической основе. Это была задача задач – создать прообраз германского демократического движения в пораженной Германии.

В последние дни июня, еще при американцах, в Эйслебен вернулся Роберт Зиверт с группой узников из Бухенвальда 5—10 человек. Он стал центром притяжения. К нему потянулись из разных мест коммунисты провинции Саксонии-Анхальт. Это во всех отношениях примечательная личность. Дело не только в том, что он заново воссоздал организацию компартии в провинции, дело в том, что он был полон неиссякаемой энергии и безупречной преданности делу коммунистической партии. Это человек удивительной судьбы.

В Первую мировую войну он эмигрировал в Швейцарию. В Цюрихе познакомился с Владимиром Ильичом Лениным, часто встречался с ним. В 1923–1924 годах Зиверт возглавил делегацию немецких коммунистов в Москве. В 1926–1927 годах уклонился в сторону Тальгеймера-Брандтлера, но остался верным долгу КПГ.

В период фашистского разгула в 1934 году он был схвачен и отправлен в лагерь Бухенвальд, пробыл там до 1945 года. В этом страшном по своим зверствам концлагере своей глубокой партийностью Зиверт вполне реабилитировал себя. Когда узники концлагеря узнали о казни Тельмана, они провели митинг протеста, митинг памяти своего вождя. С речью на митинге выступил Роберт Зиверт. Когда эсэсовцы узнали об этом, они искали Роберта Зиверта, но товарищи спрятали его и держали в тайнике с сентября 1944 года до освобождения Бухенвальда американцами в 1945 году.

Вернулся из эмиграции из Советского Союза Бернгард Кенен, потомственный рабочий революционного Гамбурга. Его отец – участник первого Эйзенахского съезда РДСП. Его брат Вильгельм был депутатом рейхстага. Во время Первой мировой войны был одним из организаторов независимой Социал-демократической партии. Родился он в 1897 году. В Первую мировую войну был рабочим только что строящегося тогда завода Лейна, на этом заводе он стал организатором первой антиимпериалистической забастовки в 1916 году. В 1918 году он становится председателем заводского комитета завода Лейна. Потом, в 1920 году, в составе независимой СДПГ на съезде голосует за переименование партии в Коммунистическую партию Германии, членом которой он непрерывно был до самой смерти. На долю Бернгарда Кенена выпала тяжелая, но почетная доля коммуниста-ленинца. В 1921 году в связи с волнениями рабочих он, как зачинщик, увольняется с работы и вместе со своей женой Фридой работает в Мерзебурге рабочим.

В 1930–1931 годах партия посылает его секретарем партийной организации завода Мансфельд-горный. А когда в 1933 году фашисты пришли к власти, они на этом заводе устроили кровавый погром. В тот раз три коммуниста были убиты, а Бернгарду выбили глаз, он был отправлен в больницу, скрывался там от нацистов, а когда нацисты напали на его след, сотрудники больницы укрывали его, а партия переправила в Москву, где он пробыл 12 лет. И в мае 1945 года вернулся в Галле. Попал в подполье на территории, оккупированной американцами, и до 5 июля вел активную подпольную работу в Эйслебене, в Галле. Под руководством Бернгарда Кенена и Роберта Зивера была проведена в Кеттене провинциальная конференция КПГ. На этой конференции Бернгард Кенен был избран секретарем провинциальной партийной организации.

Коммунисты собирались из разных районов мира, из концлагерей, тюрем, из Москвы, Швейцарии, Лондона, из Советской армии, где они сражались с врагами немецкого народа. Из Москвы прибыла группа Ульбрихта (Герман Матерн, Карл Марон, Франц Далем, Вандель, Бернгард Кенен), с боевыми частями Красной армии вернулись на свою родину Гейнц Кеслер, Петер Флорин, Конрад Вольф, из бранденбургской тюрьмы вышли Эрик Хонекер с группой коммунистов, из Бухенвальда бежал с товарищами Роберт Зиверт, из Нюрнберга – Ганс Ендрецкий. Все они воссоздали Коммунистическую партию Германии и подняли знамя национального спасения Германии, знамя возрождения ее на принципиально новой демократической основе. Они не только вернулись из тюрем и концлагерей, но и объединили вокруг себя все самые передовые силы страны, объединили и нанесли смертельный удар всем тем, кто хотел на веймарской основе разобщенными, как раньше, силами рабочего класса и его политических партий строить послевоенную Германию.

Но победа, которая было добыта столь дорогой ценой, потребовала от Советского государства и Советской армии найти надежные средства защиты победы от посягательств империалистов. Империализм, под какой бы личиной он ни выступал в ходе войны, в конечном итоге объединится во имя спасения своей власти и возврата всего того, что было так или иначе потеряно в ходе Второй мировой войны. Чтобы видеть это и в ходе самой войны и после разгрома германского фашизма, надо было всего-навсего пристально следить за тем, как вели себя наши союзники во время войны и особенно в конце ее и чуть позже, когда война ушла в историю, и сложилось в мире новое соотношение сил между социализмом и империализмом.

Империализм, при всех его очевидных противоречиях, сложился как международная реакционная система, и разгром одного из отрядов империализма – германского фашизма – вызвал, с одной стороны, резкий сдвиг влево всех революционных сил Европы и мира к обеспечению единства действий против реакции и войны, а с другой – консолидацию сил империализма в международном масштабе.

Все народы земного шара во всю силу почувствовали, что защита мира, добытого столь дорогой ценой, является их первостепенной задачей. Это осознание пришло не вдруг, не само собой. Победа была встречена в мире ликованием. Люди всей нашей планеты воздавали дань глубокого уважения героизму нашего народа, его армии. С этим возрастающим чувством признательности росло и признание преимущества социализма перед силами империализма, попытавшимися выступить против первого в мире социалистического государства, его общественного и экономического строя, единства и духовного родства, сплоченности советского народа. Защита мира прямо вытекала из условий поражения Германии. Победители должны были вместе с немецким народом искоренить все то, что порождало в Германии бесконечные, изнурительные войны, опустошавшие страны Европы и саму Германию.

Для практического осуществления такой задачи и была создана специальная, разветвленная система советской военной администрации для Германии и советские военные комендатуры в округах, районах, городах и поселках, подчиненных органам СВА в провинциях и землях Советской зоны оккупации. Вся эта система Советского государства была поставлена на защиту подлинно демократического преобразования Германии на новой экономической и социальной основе. Это стало делом и задачей самого немецкого народа. Душой новой Германии становился немецкий рабочий класс.

Подбором офицеров и рядового состава усиленно занимались штабы и политорганы армий, корпусов, дивизий. Подбирали тщательно. Знали, что это особое задание. На комендантскую службу отбирали наиболее развитых офицеров, коммунистов, комсомольцев, политработников. В данном случае армия выдвигала таких офицеров, которые были знакомы с промышленным производством, сельским хозяйством, педагогов, администраторов. Такие люди были в армии, но прежние профессиональные навыки не всегда учитывались. Теперь при всех остальных качествах их позвали на передний край борьбы – не войны, нет, а именно борьбы, борьбы за демократическую Германию. Конечно же, преимущество в выборе отдавалось организаторам-партийцам.

Эти невзыскательные советские люди в шинелях составили эпоху в повороте немецкого народа на новый демократический путь. В ГДР и по сей день слово «комендант» повсеместно произносится с особой теплотой. Они, эти незаметные у себя дома, простые люди оставили в Германии много друзей. Они положили много сил, чтобы заложить тот прочный фундамент, на котором создавалась наша дружба, дружба между СССР и ГДР. И, что самое главное, – это умение ладить с людьми, представителями другого народа, так просто, без надрыва, угадывать в людях искреннее и наигранное, в гневном немце, говорящем неприязненно, угадывать нужного для дела человека, его озлобление призывать в свои союзники и умело вплетать его в общую борьбу за демократию, а в особо учтивых и подобострастных раскрывать матерых врагов.

А сколько подлинно народных инициатив было подхвачено комендантами и с их легкой руки осуществлено!

«С их помощью, – рассказывал старый революционер Магдебурга Вернер Брушке, – мы смогли выйти из утробного периода».

И говорил об этом не ради красного словца, на что немцы не способны, а потому что это сущий факт.

В районе Гентинга немецкими коммунистами была создана молодежная тракторная бригада. Явление по тем временам исключительное. Ребятам дали пять стареньких тракторов «Ландсбульдог», и бригада начала свой путь в осеннюю посевную 1945 года. Все потирали руки от радости. Но враг также не дремал, фашисты, организованные помещиком, выбрали ночь потемнее, сняли с «Ландсбульдогов» жизненно важные детали, и наутро трактористы нашли их демонтированными. Пошли к немецкому деятелю в провинциальном самоуправлении, ведавшему запчастями. Тот развел руками и сказал, что он бессилен помочь. Привели этого Дитриха в СВД провинции.

– Можете ли вы достать запчасти? – спрашивают его.

– Нет, у меня их нет, – отвечает.

Переводчика, Вадима Касселя, попросили предельно точно перевести все Дитриху, когда тот вошел, чтобы передал тракторной бригаде запчасти.

Дитрих огрызнулся:

– Я уже доложил…

– Господин Дитрих! Вы не поняли моего перевода. Вам приказано достать запчасти, передать бригаде и доложить об исполнении.

Через сутки запчасти были доставлены в бригаду трактористов и доложено начальству об этом. Приказ коменданта был выполнен, трактора работали день и ночь, но двое суток было потеряно.

Ганс Ендрецкий был поглощен всем тем, что он услышал от маршала. Он был послан доложить маршалу обо всем том, что видел в расположении американских войск по пути из Нюрнберга, в Тюрингии, на реке Мульда, а потом на допросе у советского майора, когда он докладывал об этом маршалу, тот заливался заразительным смехом. Смех передался и рассказчику, который тоже рассмеялся, но он хоть и смеялся, не мог понять, почему так неудержимо смеется маршал. Потом все разъяснилось само собой. Вот и получилось, что старого революционера советский майор принял за американского шпиона.

– Ведь надо же случиться такому совпадению! А майор-то хорош, не поверил и тогда, когда вы штаны сняли и тюремную печать на кармане показали. А уж о том, что майор стал экзаменовать вас по истории КПСС, – это очень изобретательно с его стороны.

Одно мгновение молчали оба собеседника. Выбрав момент, первым заговорил геноссе Ганс.

– На наших глазах, – сказал он, – раскрывается величественная картина, которая манит к себе всех передовых людей Германии. Но нынешний процесс уходит своими корнями в далекое прошлое и очень тесно связан с Октябрьской революцией в России, с победой социализма в вашей стране. Сегодняшнее развитие Германии уходит глубоко своими корнями в революционное прошлое нашей страны. На ее уроках рождается нечто совершенно новое, и наш рабочий класс, наша компартия не должны допустить ошибок, как это было в прошлой революции. Нам нужно закрепить идею единства рабочего класса, идею единой партии пролетариата. Мы в тюрьмах и концлагерях выстрадали все это, и мы не отступимся от этой нашей цели. Вот наше спасение. Рабочий класс может только так выстоять и победить контрреволюцию у нас в стране.

– Как дорого платят, – продолжал он, – за неразумное пренебрежение опытом все революционные отряды рабочего класса в мире. Я имею в виду опыт русской революции, опыт по созданию единой и единственной партии пролетариата. Сектантство, с одной стороны, и социал-шовинизм, с другой стороны, разоружили немецкий рабочий класс – очень сильный отряд международного коммунистического движения. Ну, ничего, теперь надо думать над тем, как использовать сложившуюся обстановку для дела мира, для мирного развития Германии.

Веймарская республика для коммунистов Германии была великой школой прозрения. В 1933 году нас вроде как разбили. Мы действительно понесли колоссальные жертвы. Но история распорядилась по-другому. Разбиты оказались фашизм и все силы, его породившие. Конечно, мы сейчас не беседовали бы так спокойно, мы, немецкие коммунисты, не существовали бы, если бы Советская армия не принесла победу над фашизмом и не изменила бы так круто ход мирового развития. Позади все ужасы, с которыми связан фашизм, нам нельзя допустить такого повторения.

Маршал куда-то торопился, но он не высказал еще что-то очень важное, что-то такое, что волновало его.

– Все это так, – продолжал разговор маршал, – но надо одно помнить, что самопроизвольно ничего в жизни не приходит. Мы подобрали самых надежных офицеров и политработников, назначили их комендантами округов, районов, городов, поселков. Им даны указания не только защитить новые демократические порядки, которые начинают устанавливаться, но и, на первых порах, взять на себя и административные функции военной власти. Использовать весь свой вес, чтобы способствовать укреплению взаимопонимания между армией и немецким населением. В землях и провинциях создаются и начинают действовать органы Советской военной администрации, как составная неотъемлемая часть армии, но только с широкими полномочиями по управлению гражданской немецкой администрацией. Создается Советская военная администрация для Германии под руководством главнокомандующего воздушными силами СССР в Германии. На этот орган будет возложена задача управления делами, как в советской оккупационной зоне, так и в Германии в целом, сообща с союзниками, конечно.

– Теперь надо напрячь все силы, чтобы создать на территории советской зоны немецкие органы самоуправления на широкой демократической и социалистической основе. А теперь всего вам доброго. Дел так много, что и поговорить спокойно некогда.

Собеседники обменялись рукопожатиями и вместе вышли из комнаты маршала.

Ганн вернулся в Берлин к вечеру. Все его друзья по ЦК бодрствовали. Шел меж ними жаркий спор о формировании Берлинского магистрата. Все сходились на том, что он должен быть сформирован на базе широкого демократического фронта. Без этого он не может выполнить своей роли организатора всех слоев берлинцев и восстановителя столицы страны. Более того, он должен быть прообразом единства Германии и консолидации всех сил немецкого народа в борьбе за новый демократический путь Германии.

Искали людей на замещение постов в первом послевоенном магистрате, жизнь ставила много сложных, трудноразрешимых задач, и люди должны быть соответственно и преданные народу, и убежденные, что дело, за которое они берутся, осуществимо, и служить этому делу надо беззаветно, не жалея сил. Где взять таких людей? Как их отыскать и угадать, что он такой, какой требуется? К тому времени был издан приказ маршала Г.К. Жукова, разрешающий образование четырех политических партий: коммунистов, социал-демократов, христианского демократического союза, либерально-демократической партии. По предложению коммунистов, эти партии создали блок антифашистских демократических партий. На этой базе дела с образованием Берлинского магистрата продвинулись.

К 14 мая 1945 года можно было уже говорить, что Магистрат Берлина создан и приказом коменданта Берлина генерал-полковника Берзарина утвержден. Перед утверждением он попросил немецких товарищей объяснить ему, чем руководствовались лидеры партий блока, определяя на каждый отдельный пост в Магистрат ту или иную кандидатуру.

– Принципы, которыми вы руководствовались, ясны, – сказал Берзарин, – они правильные, а о людях надо рассказать.

Карл Марон, которому было поручено доложить Берзарину сведения о составе первого послевоенного Магистрата, развернул список с какими-то, только ему ведомыми, пометками, и стал характеризовать фамилию за фамилией. Некоторых Берзарин уже успел узнать по работе, повседневно общаясь с немецкими деятелями. С некоторыми он подолгу беседовал перед тем, как включить его в состав Магистрата.

– Обер-бургомистра доктора Артура Вернера, – начал Карл Марон, – вы знаете лично.

– Все равно доложи для прочности памяти.

– Это инженер. Имел частную школу по подготовке инженерных кадров. Из этой школы в свое врем вышел не один десяток дипломированных инженеров. Когда фашисты захватили власть, они закрыли школу Вернера и запретили ему преподавать где бы то ни было. Так что до конца войны он жил случайными частными уроками. В нацистской партии не состоял, естественно, и не проявлял симпатии к фашизму.

– Первым заместителем обер-бургомистра компартия рекомендует меня, Карла Марона. От КПГ.

– Вторым заместителем рекомендуется доктор Андреас Гермес. От ЛДП.

– Третьим заместителем рекомендуется Пауль Швенг – КПГ.

– Четвертым заместителем рекомендуется Карл Шульц от КПГ.

– Советником Магистрата по труду предлагается Ганс Ендрецкий, также от КПГ.

– Советник по строительству и жилищным вопросам рекомендуется профессор Ганс Шарон, ЛДП.

– Советник по снабжению продтоварами – доктор Андреас Гермес.

– Советник по финансам и налогам – Ердмунд Ноортвик, ХДС.

– Советник по здравоохранению – доктор Зауэрбрух, беспартийный.

– Советник по торговле и ремеслам – Иозеф Орлоп от СДПГ.

– Советник по художественным делам – Карл Шульце, КПГ.

– Советник по кадрам – Артур Пик, КПГ.

– Советник по планированию – Пауль Швенк, КПГ.

– Советник почты и связи – Эрнст Келлер, беспартийный.

– Советник юстиции – Пауль Швенк, КПГ.

– Советник по соцобеспечению – Оттомар Гешке, КПГ.

– Советник по коммунальным предприятиям – Вальтер Тирак, беспартийный.

– Советник по городскому транспорту – Фриц Крафт, СДПГ.

– Советник по народному образованию – Отто Винцер, КПГ.

– Советник по экономическому отделу – доктор Герман Ландсберг, беспартийный.

– Советник по церковным делам – священник Петер Бухгольц.

– Чем объяснить, что коммунисты преобладают в составе Магистрата? – спросил Берзарин.

Карл Марон ждал такого вопроса и готовился обстоятельно доложить:

– Тут много причин, товарищ генерал. Дело новое, неведомое большинству представленных в блоке партий. Всех давит катастрофическое положение в городе и, в связи с этим, непосильный объем работ. Партии только что сформировались, в них еще толком не знают и своих-то людей. Есть еще одна причина – всем буржуазным деятелям не хотелось бы связывать себя с первым магистратом. Они всю жизнь привыкли вкладывать свои капиталы в дело явно выгодное, а тут дел много, а выгоды никакой.

– Что это, вроде саботажа?

– Нет, товарищ генерал, – это расчетливость буржуа. С этим, видимо, надо считаться на первых порах. По некоторым выгодным постам, где можно приобрести авторитет для партии, довольно долго спорили, доказывая, что их кандидаты лучше других, но на поверку стало ясно, что это только реклама. А в Магистрат-то нужны работники. Кое-кто вынашивает и такую идейку: с коммунистическим Магистратом связываться не надо, пусть они одни оскандалятся, а тогда-то мы и насядем на них. Иначе говоря, стараются повторить веймарскую политику. Бывает, когда уроки истории не впрок, так и эти политики думают узкими категориями. Кажется, это самые опасные деятели, которые, к сожалению, оживились и шумят сильнее всех. Они дрожат от одной только мысли о единстве действий вместе с коммунистами.

– Начнем, пожалуй, – пристально, по-дружески посмотрев на Берзарина, сказал Карл Марон.

– В добрый путь, товарищи. Действуйте и будьте уверены, вас поддерживает всей своей силой Советское государство, а это что-нибудь да значит.

У нас родилась дочь, и жена приехала ко мне в Галле.

Рядом с нами жила в семье маленькая девочка Анна-Мария. Она нуждалась в молоке. Жена предложила бабушке маленькой Анны козье молоко. Мы купили козу и ее молоком кормили свою дочурку.

Бабушка была так растрогана участием русской фрау, что от радости не удержалась от слез и расплакалась. Потом мы жили с ними около года, как добрые соседи, а когда уезжали, оставили им козу на память.

Под натиском бесчисленного множества дел добра постепенно разрушилась стена отчужденности и ненависти немецкого населения к советской армии. Медленно росли симпатии к нашим воинам, к нашей стране. Следует иметь в виду, что недоверие, боязнь, враждебность к советскому народу вдалбливались и детям и взрослым в самых страшных формах на протяжении многих лет, прямо после первых лет революции в России. А в фашистский период это было доведено до крайних пределов. То, что русские едят детей, не было выдумкой словоохотливых рассказчиков, это взято из арсенала фашистской, геббельсовской пропаганды. Это было одной из форм подготовки и фашистской армии и немецкого народа к атакам физического истребления славянских народов.

По первости казалось, что от этого фашистского идеологического хлама трудно будет быстро освободиться немецкому народу. Но фашистская идеологическая эмаль поползла под давлением объективных жизненных обстоятельств, в основе которых лежали самые обыкновенные человеческие отношения. Она поползла под давлением складывающихся отношений между советским человеком в униформе и просто в гражданском костюме и немецким народом в процессе взаимодействия. Ротный повар раздает на улицах еду детям и взрослым немцам, советский врач лечит немцев в наших госпиталях, советский военный инженер налаживает нормальную жизнь большого города вместе с немецкими рабочими. Восстанавливают переправы через реки вместе с немецкими рабочими, думают вместе советские и немецкие люди над решением сложных социально-политических вопросов строительства послевоенной Германии, они взаимодействуют и познают друг друга.

Советский человек, пришел ли он с боевыми порядками Советской армии, или он был послан на помощь, – все они принесли чувство ненависти к фашизму. Эта ненависть накапливалась все военные годы. Сколько осиротевших солдат пришло в Германию, к победе, какой страшной ненавистью наполнены были сердца воинов Советской армии к гитлеровской Германии. Поди, поищи истинных виновников в побежденной стране. А сожженные города и села, могилы близких и далеких соотечественников жгли сердца и звали к отмщению. И совершилось чудо! Советский воин нашел ту, никем не проведенную черту, разделяющую виновников и пострадавших в самой Германии. Как было трудно разобраться во всем этом! Но простой советский человек в форме солдата нашел истинный критерий и с полным убеждением и сознанием начал действовать. Он начал сотрудничать, взаимодействовать с немецким народом, присматриваться и познавать, кто друг подлинный, а кто подлинный враг. Потому-то он, солдат Андрей, так нежно прижимал к своей груди мальчугана, он тянулся к людям и нашел все-таки людей настоящих, истинных, и шагает теперь с обретенными друзьями по столбовой дороге мира и дружбы. Где это началось? Когда эта дружба пустила первые ростки? Кто знает? Но всякий, умеющий наблюдать, сравнивать, сопоставлять, а это может делать только много переживший, перевидавший, кто в жизни знает, почем пуд лиха, без труда может назвать и место, и обстоятельства действия, – это, грубо говоря, началось у ротной кухни, в приемном покое госпиталя, в той разноголосой группе людей, и немцев и советских воинов, которая разбирала завалы улиц в Лихтенберге, Кепенике, Митте, когда советский солдат спасал немецкую девчушку, закрывая ее своей грудью от осколков снарядов.

Через какие же тяжкие испытания прошел советский солдат Андрей по военным дорогам на Берлин, к Эльбе? Долог был этот путь и во времени и в пространстве. И каждый его шаг был отмечен сожженными городами и селами, разрушенными фабриками и заводами, составлявшими гордость и славу советского народа, выжженными полями и лесами, бесчисленными могилами замученных советских людей. На этом непосильно тяжелом пути все вызывало неистребимую ненависть и звало к уничтожению врага в его логове. Последнюю точку война поставила в Берлине. Последней задачей было освобождение порабощенных народов Европы, включая и народ Германии. Все это уже в прошлом.

Солдаты гитлеровской армии расползлись по городам и весям Германии и растаяли. А наш союзник по войне подполковник армии США Г. Трумен был заодно с остатками разбитой фашистской армии. Он помогал им укрыться от наказания за преступления, совершенные на нашей земле. Сегодня-завтра они сбросят униформу и совсем растают в общем потоке немцев, которые, в общем-то, были повинны в войне, но не были прямыми виновниками чудовищных зверств гитлеровской армии. А раз черта, разделяющая простых немцев и виновников преступлений, стерта, – пойди, найди виноватого. Подполковник Федор Винокуров делал все, чтобы не допустить смешения солдат с немецким населением, подполковник Г. Трумен делал все наоборот. Он лез из кожи вон, чтобы скрыть их от ответственности перед советским законом.

В окрестностях Иноврацлава, в Польше, войска нашей 61-й армии освободили лагерь военнопленных. В нем немцы содержали только офицеров английской и американской армий. Мне удалось тогда, в конце января 1945 года, беседовать с английским полковником и американским капитаном. Гитлеровские охранники этого лагеря сохранили пленным форму. По их внешнему виду никто не сказал бы, что они военнопленные. Они получали все необходимое для приличного существования. Кроме того, они получали регулярно посылки от Красного Креста, от своих родных. Советских офицеров содержали на положении рабов и сжигали в душегубках. Не правда ли, поведение Г. Трумена на Эльбе в отношении убегающих гитлеровцев и поведение фашистов в отношении американских и английских офицеров – случаи одного порядка? В народе говорят: «Ворон ворону глаз не выколет».

Война закончилась в пользу мира, а мира жаждали народы всего земного шара. Это чувствовали господствующие классы империалистических стран, и они искали сил и средств, чтобы противопоставить их миру, распространяющемуся по Европе как масляное пятно. Они подбирали вражеские винтовки на всякий случай, собирали остатки гитлеровской армии, тоже не без умысла.

Это случилось на берегу Эльбы севернее Виттенберга, когда та женщина, которой не разрешили переправиться к американцам, долго думала над тем, почему ее не убили русские, а просто послали домой. Это случилось в последнее мгновение войны, когда советский враг поднял раненого ребенка в районе Мите и своими золотыми руками вернул ему жизнь и передал его исстрадавшейся матери. Может быть, это случилось тогда, когда немецкая мать-одиночка, насмерть перепуганная «неразумным» поведением сына, забравшегося на руки русского солдата Андрея, неожиданно пролила слезы, слушая рассказ Андрея о гибели его семьи. Может быть, она потом воспитала того мальчугана истинным другом Советского Союза? Да! Именно в тех местах родились побеги этой дружбы. И выросли они под пристальной заботой немецких коммунистов, которые, где бы они ни были в начале и в ходе войны, были подлинными пестователями этой великой дружбы наших народов.

Может быть, рассказ Андрея теперь, спустя сорок лет, покажется выдумкой. Может быть, вы подумаете, что горе не обрушивается так сильно и с такой силой на голову и сердце одного человека. Под таким тяжким ударом судьбы могло подломиться это, в общем-то, хрупкое создание, – человек. Что ж, возможно. Только вот уже сорок лет берегу я в своем сердце, как самую дорогую реликвию войны, рассказ Андрея. И в моих глазах, видавших разные беды на своем веку, Андрей стоит, как живой, как воплощение человеческой правды.

В судьбе Андрея сплелись судьбы двух народов, понесшие страшные мучения, навязанные им одним чудовищем – германским империализмом. Два философских нравственных начала лежат в основе Второй мировой войны, – это человеконенавистническая философия фашизма, уходящая корнями в извечное стремление немецкой реакции разных эпох к мировому господству, философия подавления и уничтожения всего не немецкого. И философия, порожденная Марксом и Лениным, философия возвеличения человека, как высшего выражения живой природы. Советский солдат Андрей и немецкая мать немецкого мальчугана. Солдатская семья, замученная гитлеровцами на р. Миасс, под Таганрогом, и матери – немецкие матери, вырастившие гитлеровских душителей. Мужественный образ Андрея, поднявшего на своих руках немецкого мальчишку, и мать этого ребенка, обливающуюся горькими слезами, слушающую о горе русского солдата. И в грохоте последних залпов войны столкнулись две человеческие судьбы. Их поведение в эту минуту таит в себе глубокий смысл человеческого горя и мужество человеческого подвига, породившего не отмщение, а большую дружбу между нашими народами. Европейский обыватель – скептик не поймет этого, и правда жизни снова, уже в который раз, проскочит мимо его сознания. Он по-прежнему будет натравливать один народ на другой всякого рода выдумками, на которые обыватель способен. Но когда-нибудь и он проснется от опьяняющего забытья и найдет более разумный путь к большой человеческой дружбе.

Этой женщины я потом никогда не видал, не берусь судить о глубине ее чувств при слушании скупого рассказа Андрея. Она не подняла заплаканных глаз, и я боюсь сказать, что они могли передать наблюдателю. Рядом с ней открыто, не стесняясь, вытирал слезы старик, побывавший в плену в России. Меня тронуло другое. Вдруг мальчуган, которого мать уносила за угол дома, расплакался и потянулся к Андрею.

Тому мальчугану теперь не меньше 40 лет. Кем он вырос? Как ему мать помогла стать человеком и по-человечески понять трагедию, разыгравшуюся тогда, у его колыбели, как передали ему его близкие, взрослые дяди и тети, уроки страшной человеческой трагедии, как в его помыслах, чувствах, поступках отложилось все это, достаточно ли устойчиво осознал он истинных виновников тех страданий, и пронесет ли он жгучую ненависть к извергам рода человеческого, без чего настоящая, истинная дружба в наше время немыслима. Жизнь поставила наши народы перед одним нашим общим врагом – империализмом, и сплочение перед его происками – непременное условие нашей общей победы над этим чудовищем. Конечно, гитлеровский фашизм был страшен и опасен сам по себе. Но нынешний империализм, породивший когда-то фашизм, может быть, будет еще более страшным и разрушительным, если люди на земле не сплотятся воедино и не преградят ему путь к роковой развязке.

Конец ознакомительного фрагмента.