Западня для ведьмы. Глава 2. Дело о ягодах лимчи (Антон Орлов, 2013)

Одно из красивейших мест в Абенгарте – набережная Морских Гимнов: три белокаменные террасы с клумбами и статуями богов, вдоль верхней как по линейке выстроились здания, исполненные строгой холодноватой гармонии.

Как обычно в эту пору, чаши клумб были заполнены рыхлым подтаявшим снегом, а боги упрятаны в дощатые пеналы. Свинцовое, в слепящих бликах море играло клочьями пены и обломками льдин. Небо над ним было такое, что засмотришься: величавые седые облака, сквозящая в разрывах перламутровая высь, громадные косые столбы по-зимнему серебристого солнечного света, да еще далекие, на грани реальности, как будто нарисованные карандашом силуэты кораблей.

Сюда нередко приходили художники, иные из них и сейчас зябли на террасах за своими мольбертами, зачарованные и пойманные этим небом.

На открытой веранде ресторации «На набережной» устроились Плясунья и Змейка, две ларвезийские шпионки. Завтра им предстояло сесть на «Пьяную стрекозу» и отправиться восвояси – в южные края, где все охвачено цветением и нет нужды кутаться в меха, с наслаждением грея пальцы о гладкие фарфоровые бока чашки с горячим шоколадом.

Плясунья была дамой за сорок, все еще не растерявшей куража и порочной любви к чужим вещам, чаще всего совершенно ей не нужным. Она и сейчас успела незаметно прикарманить старые бронзовые щипчики для сахара, хотя на кой они ей сдались? Наверняка оставит их в гостиничном номере вместе с другой никчемной мелочью.

На такие некрасивые поступки Плясунью толкал азарт, воровство было ее любимой игрой. Однажды она доигралась, и ее завербовала Светлейшая Ложа. Что ж, это было лучше, чем сесть в тюрьму.

Плясуньей она была настоящей – бывшая ресторанная танцовщица, некогда известная среди завсегдатаев алендийских питейно-увеселительных заведений. С той поры она изрядно располнела, но профессиональной легкости и плавности движений не утратила, не всякая восемнадцатилетняя барышня ее перещеголяет.

Звали ее Нинодия Булонг, имя у нее тоже было настоящее: в этой авантюре она играла саму себя.

Пятнадцать лет назад она подарила свою благосклонность Дитровену Брогверу, богатому аристократу из Овдабы. Потом любовник уехал, оставив ей небольшую сумму денег – до того небольшую, что Нинодия в сердцах подумала: «Ну и дура была, что связалась с этим бледным скупердяем, лучше б закрутила с любым невоспитанным купчиной из наших!»

Вскоре выяснилось, что она не только продешевила, но еще и залетела. В храме Госпожи Вероятностей ей нагадали, что, если она вытравит плод, он утянет ее за собой в Хиалу: чтобы выжить, нужно доносить до конца. Так она и сделала, кляня все подряд на чем свет стоит. Благополучно родила девочку, которую отдала на воспитание в деревенскую семью, и опять пошла плясать в столичных ресторанах, трактирах и чайных.

Минувшей зимой Нинодия Булонг с четырнадцатилетней Талинсой приехала в Овдабу на знаменитые Гердейские горячие источники: здоровье, подорванное разгульной жизнью, требовало заботы. Встретившись там с Брогвером – чистая случайность, разумеется, – она была с ним безупречно любезна и с улыбкой вспоминала прошлое, подернутое романтически-ностальгическим флером. Ничего такого, что могло бы оттолкнуть бывшего любовника, ныне весьма влиятельную в Овдабе персону.

«Не догадываетесь, кто это?» – лукаво усмехнулась она, кивнув на Змейку, скромно сидевшую в сторонке. Кое-что просчитав в уме, Дитровен догадался, кто: его незаконнорожденная дочь.

Нинодия тактично обронила, что некоторые сбережения у нее имеются, и на жизнь им с Талинсой, хвала богам, хватает. Брогвер, вначале насторожившийся, после этого подобрел и даже расщедрился на подарки.

Порой он приглашал девушку погостить в своем абенгартском особняке или в поместье за городом. Когда с Нинодией, когда без нее, но той многого и не требовалось: главной шпионкой была юная Змейка.

Той на самом деле было не четырнадцать лет, а семнадцать. И звали ее не Талинса Булонг, а Хеледика, дочь Сейвелики, дочери Данры. Совершенно верно, носить такое имя может только песчаная ведьма из пустыни Олосохар. Впрочем, в Аленде ее знали как Хеледику Орвехт, под фамилией ее опекуна.

Настоящая Талинса умерла в ларвезийской деревне в двухлетнем возрасте, и ее закопали на кладбище за часовней Кадаха Радетеля, но Нинодия никогда о том не распространялась, и блеф удался.

Песчаных ведьм с другими девушками не спутаешь. Глаза у них чаще всего по-кошачьи круглые с приподнятыми к вискам уголками – у Хеледики были именно такие, – а радужка желтовато-дымчатая, сияющая, словно ярко освещенный песок. Кожа светлее, чем у смуглых сурийцев, населяющих оазисы и окраины великой пустыни Олосохар, однако солнце никогда не сможет обжечь ее до красноты. Их волосы лунно-песочных оттенков необыкновенно густы и напоминают шелк. В их жилах течет толика волшебной крови песчанниц – прекрасных русалок пустыни, которые заманивают людей на погибель, танцуя на барханах в зыбком золотистом мареве.

Нечего было и думать о том, чтобы выдать это экзотически прелестное существо за родную дочь Нинодии Булонг. Тем более что овдейская разведка тоже не дремала, и там наверняка знали о том, что маг Светлейшей Ложи Суно Орвехт три года назад привез в Аленду олосохарскую ведьму-изгнанницу, которую тогда же определили в школу для одаренных девиц при Магической Академии.

В этой школе ведьм обучали всяким полезным премудростям, в то время как магички учились в Академии – специфика волшебства у них разная, и подход требуется разный. Для ведьм существовали ограничения, не влияющие на магичек, зато они не нуждались в Накопителях, так как получали силу из окружающей среды: из воды, песка, растений, драгоценных камней, природных катаклизмов – у каждой свой источник.

Юная шпионка изменила внешность с помощью волшебного артефакта. Булавка с коротким острием – если вонзить ее в плоть, она будет выглядеть, как выпуклая темная родинка, и тогда ее обладатель сможет принять задуманный облик.

Колдовские глаза Хеледики стали просто серыми, без манящего мерцания, а волосы – светло-русыми. Точеные черты смягчились и слегка расплылись: ни красавица, ни дурнушка, невыразительное полудетское личико. Тонкая и хрупкая, как все ее соплеменницы – хотя эта хрупкость была обманчива, они отличались завидной выносливостью, – та, кого Шеро Крелдон и его коллеги называли Змейкой, вполне могла сойти за четырнадцатилетнюю.

Гостя у Брогвера, она подслушивала разговоры и снимала копии с интересующих Ложу документов. Как известно, песчаная ведьма получает свою силу от олосохарского песка, и чтобы она могла колдовать в чужих землях, ей надо хотя бы горсть его постоянно держать при себе. У Хеледики песок был и под стельками обуви, и за подкладкой одежды, и в поясах с корсажными лентами. Им же была набита тряпичная куколка, с которой она никогда не расставалась. Последнее никого не удивляло: трогательная привязанность уже большой, но еще не повзрослевшей девочки к старой игрушке.

В ресторации «На набережной» Хеледика полюбила сидеть не только ради великолепного вида на море и очень вкусного горячего шоколада, который здешний повар готовил по собственному рецепту. Это было одно из немногих в Абенгарте заведений, куда ее пускали. Правда, только вместе с Нинодией, но Плясунье тоже здесь нравилось, главным образом из-за шоколада и других кондитерских удовольствий.

Талинса Булонг была «девочкой», поэтому ее со всех сторон окружали запреты. Благословенная Овдаба – это вам не распущенная Ларвеза. Здесь они с Дирвеном не смогли бы, как прошлой весной в Аленде, бродить по городу вдвоем, без сопровождения взрослых, а потом запросто снять комнатушку с кроватью в обшарпанной маленькой гостинице, хозяева которой тем и промышляли, что сдавали номера для свиданий кому угодно без лишних вопросов.

Хеледика не любила мысленно возвращаться в прошлую весну. Ее история с Дирвеном напоминала солнечную зыбучку: вначале теплое обволакивающее сияние, и кажется, что все будет хорошо, и шагаешь вперед, а как туда провалишься – опора уходит из-под ног, и вокруг что-то мертвяще холодное, страшное, оно выталкивает тебя прочь из жизни, но в то же время не отпускает.

Все, что тогда случилось, виделось Хеледике перемешанными фрагментами, как будто она перебирала кусочки порезанных ножницами картинок. Сиянские вишни, усыпанные белыми с пурпурной каймой махровыми цветами. Настырно преследующий ее на улицах Дирвен – вначале он только следил за ней, не решаясь подойти, и не подозревал, что она чуть ли не с первого раза его заметила. Столики в чайных и трактирах, прошедшие через множество рук расписные чашки, их рисунки наслаиваются друг на друга, сливаясь в один, пестрый и невнятный. Блуждания вдвоем, соприкасаясь плечами и локтями, по весенней Аленде, которая то ли есть вокруг, то ли снится. Вкус чая, вкус шоколада, вкус поцелуев. Страшное кроваво-тряпочное месиво на площади Полосатой Совы, где смертница Ктармы, замотанная в темный платок тетка с тяжелым угрюмым лицом недоброго истукана, привела в действие «ведьмину мясорубку» – еще тогда в груди у Хеледики екнуло: их с Дирвеном прогулки закончатся скверно, этого не избежать. А потом была скрипучая кровать в той гостинице и полный обиженного детского недоумения взгляд Дирвена: «Так ты не девственница?» Казалось, он вот-вот расплачется, но вместо этого произнес чужим потерянным голосом: «Уходи».

Хеледика тогда решила, что это расплата. Из родной деревни в Мадре, на краю Олосохара, она сбежала в тринадцать лет, когда ей выпал жребий идти на съедение куджарху. Она хотела жить.

Задыхающаяся, со сбитыми в кровь ногами, она встретила на заметенной песком каменной дороге, по обе стороны от которой волнились до окоема бледно-желтые барханы, трех дочерна смуглых запыленных сурийцев, перегонявших стадо овец. Хеледика легко добилась задуманного, ведь она хотела жить. Ей было неприятно, больно, неудобно, и от пастухов скверно пахло, но к тому времени, как ее настигла погоня, она больше не была девственницей – и потому для жертвоприношения не годилась.

Из деревни ее с позором выгнали, но она, несмотря на позор, по-прежнему хотела жить и после череды невеселых бродяжьих приключений напросилась в служанки к ларвезийскому торговцу, чтобы тот забрал ее с собой в чужие края. Потом ее подобрал Суно Орвехт. Любопытная, наблюдательная, восприимчивая к новому, песчаная ведьма за год превратилась в самую настоящую алендийскую барышню. Ей хотелось жить, ей все было интересно. А после кровати с застиранными простынями и пришибленного Дирвена, который сперва смотрел на нее, как обманутый ребенок, а в следующий момент – как судья на преступника-душегуба, ей жить расхотелось.

Орвехт перехватил ее по дороге к Мосту Убийцы. Есть в Аленде такой мост, возле которого поселился какой-то свихнувшийся ветер, отбившийся от своей стаи. Придешь туда, и даже собираться с духом не надо – только встань на край, он тебя сам в спину толкнет, а канал глубокий… После обстоятельного разговора с господином Суно Хеледика умирать раздумала, но все равно ей казалось, что история с Дирвеном – расплата за то, что она тогда смалодушничала, в результате чего деревня отдала вместо нее куджарху другую девушку.

Чуть-чуть утешало то, что больше никого не отдадут: обитавшего вблизи деревни куджарха больше нет, его убил Тейзург, которому понадобилась селезенка этой твари в качестве ингредиента для какого-то снадобья.

Хеледика познакомилась с Эдмаром еще до того, как тот стал Тейзургом. Он подсел к ней в чайной, и дальше «все вышло само собой», как порой пишут во фривольных новеллах. Не любовь, зато с ним было легко, и заодно она излечилась от боязни, что каждый, с кем она начнет встречаться, будет разочарован и оскорблен ее грязным прошлым.

Позже выяснилось, что они еще и родственники: Тейзург оказался тем самым магом, который в давние времена водился с песчанницами, не страшась их чар, и от этих связей появились на свет первые песчаные ведьмы. Они давным-давно забыли, как его звали, но до сих пор почитали своего предка-прародителя.

Тейзург заявил, что Хеледика, с его точки зрения, не сделала ничего дурного, ибо он сам на ее месте поступил бы так же.

– А Дирвена я бы проучил, – добавил он, задумчиво щуря длинные глаза с переливчатой радужкой, которая была то серой с лиловым или болотным оттенком, то вспыхивала расплавленным золотом. – О, я бы загнал его в такой угол… Он ведь тоже хочет жить.

– Прошу вас, не надо за меня мстить, – нерешительно произнесла Хеледика. – Он и так сильно расстроился.

После того как повеса Эдмар превратился в предка-прародителя, она перешла на «вы» и начала перед ним робеть.

– Я бы всего лишь заставил его посмотреть на ситуацию с другой точки зрения, – ухмыльнулся предок. – Не снаружи, а изнутри… Можешь мне поверить, иногда это лучше всякой другой мести. Но обстоятельства не благоприятствуют, так что Дирвен может спать спокойно.

Этот разговор состоялся между ними незадолго до того, как Хеледику забрал к себе Шеро Крелдон. Сводить счеты с Дирвеном ей не хотелось, но пожелай он вновь наладить отношения – этого не будет, никогда не будет. И в родную деревню ей возвращаться незачем, даже если ее согласятся принять обратно благодаря заступничеству предка-прародителя. Все равно ей не простят Ксиланру, которую отдали куджарху вместо нее, да она и сама не сможет смотреть в глаза близким Ксиланры.

Хеледика сказала себе, что больше не станет ходить по тем тропам, на которых однажды расшиблась едва ли не насмерть. Она решила выбрать жизнь-игру, жизнь-авантюру, жизнь-скольжение, и никаких Дирвенов ей больше не надо. Быть шпионкой – это ведь совсем неплохо, правда?

Если Плясунью Светлейшая Ложа поймала на любви к тому, что плохо лежит, то Змейку – на тоскливом желании, чтобы все переменилось и ничто не напоминало о прежней боли. Из них получилась отличная пара соучастниц.

Огромное белесое небо над океаном, с застывшими облачными вихрями, туманными занавесами и колоссальными снопами света, завораживало Хеледику не меньше, чем продрогших возле своих мольбертов живописцев, которые приходили сюда, несмотря на пронизывающий ветер, потому что не могли не приходить. В детстве ее приучили созерцать пустыню в разное время суток, и теперь она так же благодарно и вдумчиво, стараясь ничего не упустить, глядела на любой другой пейзаж.

При сборе информации для Ложи эти навыки делали ее лучшим наблюдателем, чем Нинодия, которая легко могла прозевать что-нибудь, не бросавшееся в глаза.

Ресторанный прислужник принес блюдо с десертом: выложенные симметричной мозаикой маленькие сдобные булочки, пирожные, кексы. Не отводя глаз от прохладно серебрящейся небесно-морской шири, Хеледика машинально взяла круглую булочку с ягодами лимчи и начала крошить над блюдцем, выколупывая продолговатые фиолетовые ягоды, похожие на кусочки мармелада.

В следующий момент она спохватилась: дурная привычка, еще с детства. Бабушка Данра пекла лепешки с лимчи и ругала внучку за дикарский способ их поедания. Она была видящей и сердито ворчала, что эта глупость когда-нибудь доведет Хеледику до беды. И господин Суно, между прочим, советовал об этом не забывать… Спохватившись и даже слегка испугавшись, девушка оставила сдобу в покое.

– Талинса, что ты делаешь? – глянув на блюдце, ахнула Нинодия. – Переводишь булку на крошево, словно ты не воспитанная девица на выданье, а служанка-замарашка! Не заставляй меня краснеть!

Ей представлялось, что настоящая мать должна именно так разговаривать со своим ребенком. Для пущей натуральности она еще и голос повысила.

– Да что вы, маменька, служанка-замарашка скорее съела бы сдобу, пока не отобрали, – рассудительно возразила Хеледика.

– И не спорь с матерью! – прикрикнула ее напарница, изображая гнев. – Умничать она будет, раскрошила еду и теперь бессовестно умничает! Раз так себя ведешь, не будет тебе сегодня больше сладкого. Самой-то не стыдно, вон уже люди уставились на нас и смотрят!

Люди на них и вправду смотрели. Три женщины с одинаковыми медальонами поверх теплых клетчатых жакетов. До сих пор они сидели в зале с камином, а теперь вышли оттуда на веранду и остановились в двух шагах от столика Плясуньи и Змейки. На их бледных лицах, обрамленных вязаными шерстяными капорами, появилось возбужденно-предвкушающее выражение, словно у игроков, готовых сорвать крупный куш, или у гончих, почуявших дичь.

Хеледика ощутила укол страха, вроде бы беспричинного – что бы они могли им с Нинодией сделать? Во всяком случае, никакой магии ведьма не почувствовала.

– Госпожа Булонг, вы нарушаете право девочки на Детское Счастье, – полным скрытого торжества тоном произнесла по-ларвезийски одна из женщин.

– Сударыня, я разговариваю со своей дочерью! – агрессивно, хотя и с ноткой настороженности, огрызнулась Плясунья.

– Ваша дочь имеет право крошить булку и быть счастливой, а вы делаете ей замечания и таким образом попираете ее права, – отчеканила вторая. – Если ребенок хочет есть начинку отдельно от булки, он имеет на это право, защищенное Законом о Детском Счастье.

– Она уже не ребенок, – буркнула старшая шпионка. – В этом возрасте женихов уж пора ловить, а не с булками баловаться.

– Значит, вы хотите толкнуть девочку на срамную жизнь?! – с истерическим надрывом осведомилась третья. – Это противоречит законам Овдабы!

Хеледика рассмотрела, что выгравировано у них на медальонах: эмблема государственной службы Надзора за Детским Счастьем.

– Как бы там по-вашему ни было, это моя дочь, – сварливо отрезала Нинодия Булонг. – И мы с ней завтра уезжаем из вашей страны домой.

– Маменька не обижает меня, сударыни, – приторно-вежливым голоском добавила Змейка, стремясь замять ненужный конфликт. – Она меня любит, хотя иногда сердится, и я ее тоже люблю. А крошить булки нехорошо, я больше так не буду.

Женщины ее как будто не услышали. Словно вдруг заговорил стоявший на столе сливочник из белого фаянса – ну и пусть себе что-то там бормочет, людям-то до этого что за дело?

– Вы ведете себя противоправно, госпожа Булонг, – предупреждающим тоном сообщила одна из дам, после чего все три удалились с продуваемой ветром веранды, шелестя длинными темными юбками.

– Ну, ровно пласохи, как есть похожи, – шепотом поделилась впечатлениями Плясунья. – Брр, я из-за них аж замерзла.

Пласохами называли представительниц лесного волшебного народца, которых они видели в алендийском виварии Светлейшей Ложи. Те походили на птиц с грязновато-серым оперением и человеческими головками величиной с кулак. Лица – будто у некрасивых восковых куколок, на макушках торчат венчиками перья. Питались пласохи свежей кровью: они ее лакали, далеко выбрасывая длинные проворные языки. Лапы у них были узловатые и мощные, со страшными когтями, позволяющими дать отпор врагу или растерзать добычу.

Хеледика согласилась с тем, что три недавние собеседницы чем-то смахивают на пласох, и вновь перевела взгляд на море, заметив:

– Какая разница, скоро будем в Аленде.

– Аленда… – мечтательно вздохнула Нинодия. – Бульвары, цветы, театры… Кавалеры, которые умеют быть кавалерами, а не мороженой рыбой. И пирожные наши вкуснее! Мы с тобой, доча, еще на Светлейшее Собрание с Выставкой успеем, на всякие чудеса насмотримся.

Они были уверены, что завтра и впрямь смогут отсюда уплыть.

«Рвущий цепи, рушащий стены» выглядел словно большая пуговица из тусклого металла, с вытравленным геометрическим узором, который, если долго его рассматривать, казался то выпуклым, то вдавленным.

Дирвен пришил «пуговицу» к подкладке форменного камзола. При работе с этим артефактом надлежало тщательно выверять и контролировать каждый мысленный приказ: он мог порвать тонюсенькую цепочку или стенки склеенной из бумаги коробочки, а мог порушить стены во всем доме, да и соседние постройки повредить.

Дирвену битый час рассказывали, что владеть таким амулетом – это великая ответственность, и сначала он должен научиться с филигранной точностью разрушать малое, а потом, когда освоится, его отвезут в опустелую деревню, где никто не живет, и там он должен будет выжать из «Рвущего – рушащего» максимальную мощность.

Рекордом прежнего первого амулетчика Ложи, почтенного Джехоно Гирвемонга, было поражение целей в окружности радиусом около ста тридцати шагов, что составляет примерно одну десятую шаба. Наставники выразили надежду, что у Дирвена показатели будут не хуже.

Дирвен решил, что сделает им не одну, а две десятых шаба, потому что он сильнее Джехоно Гирвемонга.

Впрочем, не все для него было сахаром посыпано. Он-то понадеялся, что после Журавлиного дома его полностью оправдают и перестанут стеречь, как изловленного демона. Ага, разбежался. Трех Прилежных Кроликов с ним больше не было, зато взамен появились Три Веселых Чижика.

Эти парни бесили одним своим видом. Даже если длинные волосы завязать на затылке и спрятать за воротник, а шарф из китонского шелка запихнуть в потайной карман, все равно же видно, что ты подражаешь известно кому! Когда Дирвен цедил по этому поводу полные горького сарказма колкости, потому что никто не заставит его молчать, молодые маги жизнерадостно ухмылялись и мололи в ответ что-нибудь примирительно бодренькое. Словно перед ними умалишенный, на которого не следует обижаться. Так и поубивал бы… Тем более что свое дело они знали и глаз с него не спускали.

Разговоров между Веселыми Чижиками только и было, что о женщинах. Дирвен, наслушавшись, тоже захотел женщину, и ему привезли одну из алендийского борделя, черненькую и смешливую, а потом другую, беленькую и томную. Какие бы ни были, он их всех презирал: иного отношения они не заслуживают. Еще бы ему не разочароваться в любви после Хеледики и в придачу после «Энги», которую все-таки пришлось соскоблить с тренировочного чурбана.

– Какими же нужно быть вандалами, чтобы не пощадить столь совершенное произведение искусства, – с грустью произнес Тейзург, дотронувшись кончиками пальцев до изуродованных обоев. – Восхитительный китонский стиль, но мне сдается, что рисовал человек, тем более что здесь изображены люди. Бесподобная стилизация…

Его ногти переливались перламутром с расплывчатыми узорами. По одеянию из китонского шелка ветвился серебристо-лилово-серый орнамент. Длинные темные волосы с фиолетовыми прядями сколоты на затылке филигранной серебряной пряжкой, усыпанной мелкими аметистами, глаза подведены. Древний маг-возвратник во всей красе. Выражать вслух восхищение можно, а впечатления, далекие от восторженных, лучше держать при себе. Того несчастного забияку, который брякнул у него за спиной: «Это что еще за чудо, то ли парень, то ли девка, истинный павлин у кого-то из парка сбег!», до сих пор не удалось расколдовать – так и торчат у несчастного из копчика павлиньи перья, а если их срезать, вскорости новые вырастают.

Как поведал крухутак, у которого Ложа выиграла ответ, отнюдь не все маги древней эпохи были похожи на Тейзурга: он еще тогда считался оригиналом, чтобы не сказать извращенцем, и снискал всеобщее порицание.

Однако в ту пору в Сонхи были волшебники, равные ему по силе, а сейчас такие вряд ли сыщутся. Разве что по Накопителям поискать… Но те, кого туда забрали, уже ни на что не годны.

– Я попробую что-нибудь сделать, – он явно был настроен играть роль существа кроткого, сговорчивого, безупречно вежливого – и горе тому, кто примет все это за чистую монету. – Хорошо, что вы сохранили все обрывки. Я мог бы сымпровизировать, но лучше восстановить погибшие рисунки в первоначальном виде, не правда ли?

В Южной зале подмели и отмыли от крови пол, заменили расколотую дверь. Деформированные ошметки обоев лежали кучей на лакированном подносе на столике. Устроившись на плоской сурийской подушке, гость начал перебирать их.

На стенах залы каждая из прелестно прорисованных сценок с прогуливающимися придворными дамами отличалась от других хотя бы мелкими деталями, и все вместе складывалось в дивно гармоничную картину. Впрочем, не сейчас, когда по обе стороны от двери зияли две безобразные дыры – на всякий случай решили до консультации с Тейзургом их не заделывать.

– Коллега Эдмар, я распоряжусь насчет чая, вина и шоколада, – учтиво произнес Орвехт.

– Благодарю вас, коллега Суно, – в тон ему учтиво отозвался древний маг, похожий в своем изысканном одеянии на экзотического театрального персонажа.

Глядя на него, Суно невольно подумал о своей кошке, которая вела себя до умиления примерно, если недавно сотворила либо замыслила какую-нибудь из ряда вон выходящую пакость.

Он вышел, тихо притворив за собой дверь. Угощение для почетного гостя – это само собой, но в первую очередь он хотел убедиться, что поблизости не болтается Дирвен, и если да – услать его подальше.

Надворные постройки Журавлиного дома представляли собой ухоженный желто-розовый лабиринт, крытый глазурованной черепицей. Сейчас этот ансамбль нежился в свете заходящего солнца, и оконные стекла сияли золотом.

На первого амулетчика Ложи Орвехт наткнулся за ближайшим углом. Как и предполагал. Независимо засунув руки в карманы, тот с нехорошим прищуром разглядывал лепной орнамент-оберег на карнизе двухэтажной постройки, где помещалась библиотека и собрание редкостной старинной утвари.

Тут же переминались с ноги на ногу три молодых мага-надзирателя из Академии.

– Что вы здесь делаете?

– Мастер Дирвен захотел прогуляться перед ужином, – объяснил один из сопровождающих.

Суно хмыкнул.

– А я уж было подумал, что вы в этом закоулке решили засаду устроить.

– Мы тут просто постоять остановились, учитель, – паинькой отозвался первый амулетчик и двинулся дальше, охрана потянулась за ним.

– Куда направляешься? – окликнул Орвехт. – Эдмара игнорировать?

– А?.. – Дирвен замер, его плечи напряглись. – Он разве здесь?.. Что ж, если я встречу этого, я его проигнорирую, не буду с ним здороваться.

– Ты его успешнее проигнорируешь, если пойдешь в другую сторону, – невозмутимо посоветовал маг. – Вон туда, например.

Так как этой рекомендации не вняли, пришлось рявкнуть:

– Гулять – в ту сторону! Кто здесь с первого раза не понял?

Старшекурсники сконфуженно забормотали «да, учитель», Дирвен молча развернулся и поплелся в указанном направлении, обиженно стрельнув глазами из-под шляпы.

Хвала богам, что успел перехватить их, а то вышло бы такое же позорище, как в прошлый раз на празднике Зимнего Солнцеворота, в столичной резиденции Светлейшей Ложи. Закутанный в меха Тейзург сидел тогда на террасе Белой Трапезной с кружкой подогретого пряного вина, а Дирвен с презрительной миной слонялся туда-сюда по дорожке мимо террасы, вызывающе не здороваясь и не удостаивая недруга взглядом.

Сами понимаете, игнорировал. Настоящий игнор именно так и выглядит. Впору за голову хвататься. Суно пытался привить ему интерес к художественной литературе, в надежде, что хотя бы истории о вымышленных персонажах его чему-нибудь да научат, но Дирвена книжки не увлекали. Как он высказался, «зачем их читать, если все это не на самом деле».

Послав мыслевесть магу-студенту, дежурившему при кухне, Суно вернулся в Южную залу.

Тейзург раскладывал клочья обоев на две стопки. Орвехт ощутил присутствие еле уловимых тончайших чар, которые, видимо, способствовали правильной сортировке. Не желая мешать работе, он устроился в сторонке.

– Коллега Суно, я не против того, чтобы меня отвлекали разговорами, – улыбнулся реставратор. – Не в первый раз этим занимаюсь, уже набил руку. Я ведь еще не говорил вам о том, что я все-таки заставил прохвоста Эсвегеургла, завладевшего моим бывшим поместьем, вернуть на прежнее место мою любимую черную колоннаду? Она и раньше была полуразрушенная, а в этих перипетиях еще больше пострадала, но я привел ее в порядок.

– Об исчезнувшей колоннаде вы говорили, а о том, что ее удалось вернуть, пока еще нет.

Тейзург уже рассказывал о том, что в свое время, насовсем уйдя из Сонхи, он поселился в довольно странном с человеческой точки зрения мире с зеленым светилом. Жили там не люди, и он стал одним из них. Потом эта раса вымерла, ее сменила другая, не менее причудливая, и он рождался там раз за разом, позабыв, кем был раньше, и как его звали, и откуда пришел – он ведь больше не был могущественным магом. Интересовался магией, не без того, но прежние способности – как за каменной стеной: он и не помнил, что они у него когда-то были.

В своем предпоследнем рождении он был, по его же собственным словам, красив, богат, влиятелен, опасен, «обладал таким обаянием, что мог зачаровать почти любого», пользовался бешеным успехом в обществе и сделал блестящую карьеру, но при этом нажил массу врагов.

– Характер у меня тогда был, скажем так, не сахар, – пояснил он с такой улыбочкой, словно вспоминал золотую пору своей жизни.

«Тебе и сейчас стервозности не занимать», – хмыкнул про себя Орвехт.

– Суно, я догадываюсь, о чем вы подумали, – благожелательным тоном произнес собеседник, выдержав паузу, – но поверьте, сейчас я добрее и снисходительнее к окружающим, и мои нынешние развлечения куда безобидней тогдашних. Просто поверьте на слово. В том обществе наибольшего успеха добивались негодяи, и я стал самым блистательным среди них негодяем. Увы, я органически не способен быть посредственностью, это мое слабое место, если хотите. Должен признаться, ни о чем не жалею, все это было остро и ярко… Хотя закончилось скверно. Мне этого не простили.

Ему грозил суд, однако он ухитрился сбежать из тюрьмы и «с помощью старого магического артефакта, который жители тех миров по своему удручающему невежеству считают за обыкновенную машину», превратился в человека. Точнее, поменялся телами с человеком, после чего подбросил недругам якобы свой труп.

Его имущество на родине конфисковали и пустили с молотка. Некто Эсвегеургл купил его любимое поместье на берегу Внутреннего моря, с колоннадой из черного мрамора, частично разрушенной, «но все равно бесподобной». Этот старинный памятник предприимчивый новый владелец сбыл за хорошие деньги какому-то коллекционеру, после чего колоннаду выкопали вместе с фундаментом и тайком вывезли.

Не обнаружив на ее месте ничего, кроме нескольких поросших травой канав, Тейзург, не на шутку разозленный, явился к Эсвегеурглу и потребовал, чтобы старинное сооружение вернули обратно.

После Лилейного омута он обрел способность не только перекидываться в демона, но вдобавок на некоторое время принимать свой облик из прежней жизни. Он продемонстрировал Орвехту этот облик: существо ростом с человека, стройное, хотя и с несколько отличными от человеческих пропорциями, изумрудно-зеленая кожа усыпана вживленными драгоценными кабошонами. На теле никакой растительности, голову венчает небольшой костяной гребень, как у некоторых ящериц. На шестипалых руках слегка загнутые когти. Вместо носа две узкие щели, вместо ушей пучки извивающихся нежных отростков. Что примечательно, черты точеного треугольного лица определенно напоминали нынешнюю физиономию Эдмара. В Сонхи представитель расы энбоно мог бы сойти за демона.

Когда впечатленный и благодарный за эту демонстрацию Суно отметил сходство, Тейзург польщенно усмехнулся:

– Моя натура взяла свое, возобладав над фамильными чертами.

Несчастного продавца колоннады он запугал почти до помешательства. Он ведь считался убитым, да его и впрямь убили, после чего он родился вновь в семействе Мангериани, чтобы накануне своего семнадцатого дня рождения очутиться в Сонхи.

Лиргисо, как его звали в прошлой жизни, заработал на Лярне репутацию, наводящую оторопь, вдобавок он порой говорил, что после смерти станет демоном и тогда непременно будет навещать своих врагов. Эсвегеургл решил, что угроза осуществилась, и теперь спасайся кто может.

На заданный вкрадчиво-ласковым тоном вопрос: «Где моя колоннада?» он выложил всю правду, заикаясь, ссылаясь на свои финансовые затруднения и ничего не утаивая – не стоит врать покойнику, да еще и настолько опасному. Визитер велел ему вернуть архитектурный памятник на место, рассказал, не скупясь на подробности, что Эсвегеургла ждет, если он этого не сделает, напоследок для пущего драматического эффекта обернулся демоном и телепортировался – так называется магический способ мгновенного перемещения, который в том мире возможен, а в Сонхи – нет.

– Он выполнил мое требование, вернул колоннаду на берег Внутреннего моря, издали похожего на кусок зеленоватой пейзажной яшмы. Как он это проделал – истинный приключенческий роман. Продали ее незаконно, в обход межзвездной конвенции, запрещающей торговлю историческими памятниками. Копию заказать можно, подлинник трогать нельзя – разумный закон, не правда ли? Так что у обоих участников сделки рыльца в перьях, как выражаются в Сонхи. В Могндоэфре Эсвегеургл всем морочил головы, утверждая, что никакой колоннады там никогда не было, а если и была, то ушла куда-то гулять еще при мне – можно подумать, я способен на такую некрасивую низость! Ему пришлось нанять космических бандитов, чтобы те выкрали экспонат у коллекционера с Земли. На месте наемники прихватили что-то еще, уже по собственной инициативе, и ввязались в перестрелку с частной охраной. Вопреки желанию потерпевшего дело получило огласку и дошло до полиции. В результате и коллекционер, и Эсвегеургл сейчас под следствием как нарушители конвенции. Мое поместье на берегу Внутреннего моря Эсвегеургл собирается выставить на продажу – и ради покрытия предстоящих судебных издержек, и чтобы поскорее забыть весь этот ужас, – рассказчик с глубочайшим удовлетворением ухмыльнулся. – Я уже нашел покупателя… Договорился с одним энбоно, который купит его якобы для себя, а на самом деле по моему поручению.

– А этот вас не испугался? – вежливо полюбопытствовал Суно.

– Шутите? Чтобы меня – и не испугались на Лярне? Но заручиться покровительством могущественного демона – это, согласитесь, заманчиво.

Орвехт кивнул. Занятная история, и впрямь самый настоящий авантюрный роман.

– Скоро у меня снова появится резиденция в Могндоэфре. Виллу придется заново отделать, а потом смогу устраивать себе время от времени прелестные ностальгические каникулы. Колоннаду при обратной транспортировке несколько повредили, чего и ждать от пиратов, и я провозился там целую ночь, чтобы вернуть ей первоначальный облик. Заодно залечил старые трещины, кроме самых живописных, которые добавляют ей шарма, и теперь она еще красивей, чем раньше.

Он положил на пол две стопки рассортированных обрывков и вновь начал плести незнакомые Суно чары. Клочья обоев зашевелились, как живые. В следующий момент стало понятно, что происходит: они приобретали свой естественный вид, избавляясь от деформаций, возникших в результате магического воздействия во время стычки.

– Самое забавное, что я еще кое-кого оделил проблемой, – мстительно-мечтательным тоном сообщил Тейзург, когда закончил со вторым этапом работы. – Осрамившийся Эсвегеургл чистосердечно признался следствию, что ему явился покойный Лиргисо, который после кончины превратился в демона. Эту, с позволения сказать, информацию передали в особый отдел Космопола, который занимается криминалом магического характера. На всякий случай, чтобы приняли к сведению и проверили факты. И как вы думаете, кому их начальство подбросило эту головоломку?

– Вероятно, тому достойному магу, которому вы тогда отдали лекарство для его дочери?

– Именно. Беспринципный мерзавец доподлинно знает, как обстоят дела, ему и проверять ничего не надо, но он никому ни о чем не докладывал, держал интересное при себе. Любопытно, как он теперь будет выкручиваться.

– Отчего же он беспринципный мерзавец?

– Если желаете, можно его назвать принципиальным мерзавцем. Он мне долг отдавать не хочет. Принципиально. И по-прежнему лицемерит. Помните, я вам с Зинтой рассказывал, что он, как видящий, напророчил мне смерть? Незадолго до того, как это досадное событие свершилось, у него было ощущение, будто он видит меня последний раз в этой жизни. Грустно, не правда ли? – продолжая говорить, Эдмар начал раскладывать на полу клочья обоев таким образом, чтобы получился рисунок. – Когда я принес ему лекарство для Марсии, он сам об этом сказал и признался, что рад своей ошибке. Я-то решил, что и правда рад, а он через пять минут после этого мне в глаз засветил, лицемер несчастный. Вы же видели, с каким фингалом я оттуда вернулся?

Орвехт покивал с сочувственным видом – как еще оставалось реагировать – и полюбопытствовал:

– Вы полагаете, люди кидаются в драку из лицемерных соображений?

– О, в его случае – да.

На полу образовалась рваная мозаика, в этом бумажном царстве выгибались узорчатые мостики, по ним плыли под изящными зонтиками дамы в придворных платьях замысловатого покроя, на фоне розовато-янтарных облаков висели в пустоте причудливые кружевные беседки, но всю эту идиллию разделяли на части шершавые белые молнии, и кое-где не хватало мелких кусочков.

– Вы недурно собираете информацию, коллега Эдмар, – оценил Суно как дознаватель.

– В том мире почти не умеют ставить защиту от магии – протяни руку да возьми. Кроме того, информацию недолго купить.

С кухни пришел дежурный студент с плывущим по воздуху коробом: накрытый стеганым чехольчиком чайник, бутыль виноградного вина, пара золоченых бокалов с эмалевыми медальонами, пара чашек тончайшего фарфора и такая же ваза, полная фигурного шоколада лучших горьких сортов. Традиционное угощение, поданное на посуде, приличествующей высокому рангу гостя. Расставив все это на столике, юноша поклонился и вышел.

– Я не теряю надежды рано или поздно заманить его в Сонхи. – Тейзург задумчиво вертел в пальцах шоколадный ромбик с выдавленным узором. – Однажды я своего добьюсь. Могу представить, какие мыслишки заведутся у наших с вами почтенных коллег, когда они увидят еще одного древнего мага, разгуливающего на свободе… Суно, вы уж в случае чего намекните коллегам, что этого делать не стоит. Не ради меня – ради их же собственной безопасности. За этого человека я убью, живьем порежу на ленточки, устрою ядерную катастрофу, – его худощавое треугольное лицо с идеально гладкими щеками (вместо бритья он использовал колдовство) хранило любезное и безмятежное выражение. – Ах да, вы же не знаете, что такое ядерная катастрофа? Это хуже «ведьминой мясорубки»: все вокруг выжжено или превратилось в руины, сплошной снег, который как будто собирается вас похоронить, вода и пыль убийственны для всего живого… Не знаю, что станется с волшебным народцем, но боюсь, ничего хорошего. Возможно, это будет что-нибудь вроде Мезры. Право же, почтенным голодающим коллегам не стоит тянуть к нему загребущие руки. Не трогайте его, ради своего же блага. Тем более что кроме меня есть еще Пес Зимней Бури, который до сих пор его не забыл.

– Не сомневаюсь, что мои коллеги это учтут, – отозвался Орвехт, подливая вина в бокалы.

Ему не в чем оправдываться, не он придумал Накопители. Пусть это было несколько тысячелетий тому назад, в прошлых инкарнациях – наверняка не он. И защищать Накопители он не хотел, ибо в глубине души считал их злом. Но маг Ложи должен во всем соглашаться с линией Светлейшей Ложи, хотя бы формально, держа свое поперечное мнение при себе.

Хорошо Тейзургу, который никому ничего не должен.

Тот ответил на его реплику улыбкой – мол, буду счастлив, если обойдемся без недоразумений, – и вернулся к работе. Сотворил какие-то чары замысловатого плетения сначала над одной сложенной из обрывков мозаикой, потом над другой, и неровные бумажные края сомкнулись, прорехи исчезли. Теперь на полу лежали два фрагмента обоев без единого изъяна.

– Извольте, коллега Суно, готово. Когда стенку починят, просто приложите их на место, и дальше все произойдет само собой, никаких следов не останется.

Орвехт рассыпался в благодарностях: Тейзург ценил умные и незатасканные комплименты. Когда с ним завели речь об оплате за реставрацию, он отмахнулся – право же, пустяки, я окажу вам эту мелкую услугу из уважения к искусству, – но он был весьма взыскателен к манерам собеседника.

Тот несчастный невежа, которого он оделил павлиньим хвостом, не единственная жертва. В лечебнице Светлейшей Ложи маялось с полдюжины пострадавших от Тейзурга – их там держали не столько из человеколюбивых соображений, сколько из ученого интереса. Услышав об этом, виновник небрежно бросил: «Что ж, попробуйте расколдовать, может, и преуспеете».

По его словам, у энбоно, живущих в лярнийской стране Могндоэфре, куртуазность и утонченность обхождения достигают такого совершенства, какое людям и не снилось, и он питает романтическую слабость ко всему, что напоминает ему о прошлой жизни. Хотя однажды не без удовольствия обронил, что слыл среди Живущих-в-Прохладе – так зовется тамошняя аристократия – несносным ядовитым насмешником, почему и нажил целый сонм врагов, которые обрадовались случаю от него избавиться.

Поднявшись, чтобы проводить гостя до выхода на улицу, Орвехт размышлял, приглашать его к себе домой или нет. С одной стороны, заманчиво, тот ценит Суно, как слушателя, и охотно расскажет еще что-нибудь интересное – но они же с Зинтой вдрызг разругались. Неровен час, опять сцепятся.

Лекарке он вреда не причинит: когда Эдмар попал в Сонхи, она спасла его, исцелила и выходила, вдобавок она избранная служительница Тавше – в отличие от балбеса Дирвена расчетливый древний маг избегал гневить богов. Но если они встретятся, скандала не оберешься.

Скандалов Орвехт не любил, поэтому зазывать Тейзурга к себе в гости не стал.

Змейка умывалась над тазом, а Плясунья снимала перед зеркалом бумажные папильотки и расправляла туго закрученные шоколадно-каштановые локоны, когда в коридоре послышались торопливые шаги вразнобой. Словно в этот ранний час, не дожидаясь, когда большинство постояльцев проснется, в гостиницу ворвалась целая толпа решительно настроенных визитеров.

Шпионки Светлейшей Ложи насторожились и переглянулись: уж не имеет ли эта суета какого-то отношения к ним?

В следующий момент выяснилось, что имеет: с первого раза дверь содрогнулась от удара, со второго – хрустнула и соскочила с петель. Номер, еще секунду назад сонный и уютный, с незаправленными постелями, синей росписью на белых изразцах, крахмальными салфетками и кисейными занавесками, наполнился раскрасневшимися от холода и недоброго азарта людьми.

Двое полицейских. Двое гвардейцев-амулетчиков. Три женщины в клетчатых жакетах и вязаных капорах, отсыревших от мокрого снега, – те самые, что подходили вчера к Нинодии и Хеледике на веранде ресторации «На набережной».

Позади этой небольшой толпы маячила коридорная горничная, умеренно испуганная: пахло неприятностями, но грозили они не заведению, а постоялицам-иностранкам.

– Надзор за Детским Счастьем! – громко объявила одна из женщин.

Прозвучало это злорадно и грозно, как «Смерть врагам!».

Хеледика в замешательстве замерла над тазом, как будто окаменев. Если они с Нинодией допустили какую-то ошибку и спалились, если овдейская контрразведка их переиграла, надо прорываться в порт. Капитан торговой шакунды «Пьяная стрекоза» работает на Ложу, и коли понадобится удирать на всех парусах, как от самого Морского Хозяина с его лихими дочками, – он не подведет. Но если проблема не имеет отношения к их шпионской миссии, Хеледика должна оставаться Талинсой Булонг, не проявляя своей истинной сути.

Змейка была разумной и дисциплинированной девочкой, Шеро Крелдон в ней не обманулся. Внутри у нее что-то сжалось, вцепившиеся в край таза пальцы побелели, но одновременно с этим она оценивающе глядела на ворвавшихся, пытаясь определить, что их сюда привело.

Во-первых, пара амулетчиков против песчаной ведьмы – это несерьезно, а магов с ними нет, если только те не остались в коридоре. Но судя по поведению горничной, которая уже осмелела, привстает на цыпочки и вытягивает шею, никого там, вне поля зрения, нет.

Во-вторых, ни намека на враждебную магию Хеледика не ощущала.

В-третьих, если в них признали шпионок, зачем же брать их с таким шумом и эффектным вышибанием двери? Тут лучше бы действовать потихоньку, чтобы не спугнуть остальных возможных агентов и их завербованных сообщников.

На разоблачение не похоже. Скорее Нинодию заподозрили в краже вчерашних щипчиков для сахара или уродливой фарфоровой русалки с золоченым хвостом, которая до недавних пор украшала камин в гостиной у Дитровена Брогвера.

Тогда придется выкручиваться без помощи олосохарского песка.

Про себя кляня сорочью привычку напарницы тащить всякую приглянувшуюся ерунду, Змейка состроила жалобную гримасу. Во время подготовки к миссии ей давали уроки актерского мастерства, и она научилась более-менее убедительно изображать то, чего на самом деле не чувствовала.

Впрочем, сейчас личина совпадала с ее настроением: так гладко все шло – и на тебе, сюрприз в самый последний день! Если Нинодию упекут в тюрьму, ей предстоит отправиться в порт в одиночку, а погоревшую на дурацких делишках разведчицу Крелдон потом, можно надеяться, постарается выручить.

– Это что еще за скандал на рынке? – уперев руки в бока, осведомилась Нинодия, в первый момент опешившая. – Дверь по-хорошему так вынесли… Я, что ли, платить за нее буду, если хозяин счет выставит? И не надейтесь, кто ломал, тот и платит. Чего надо?

– Нинодия Булонг, вы обвиняетесь в попытке похищения! – провозгласила одна из женщин.

– Чего?.. – Плясунья поперхнулась. – Кого?!

Змейка ошеломленно заморгала: никого же они не крали, не было у них такого задания.

– Девочку! – дама из Надзора с торжеством ткнула пальцем в сторону Хеледики. – Вы собираетесь похитить и вывезти из Овдабы Талинсу Булонг.

– Так это ж моя дочь!

– Значит, вы признаете, что намереваетесь увезти ее из Овдабы, не получив разрешения Надзора за Детским Счастьем?

– Запихните в ночную вазу свое разрешение и сверху помочитесь, на чворка оно мне сдалось, если Талинса – мой ребенок?! – проорала Плясунья, тряхнув копной тугих каштановых локонов, ниспадавших на правое плечо. Слева болтался лишь один завиток, остальные волосы были намотаны на желтые папильотки, это делало ее похожей на балаганную клоунессу. – Вы тут, тетки, совсем рехнулись?!

– Вы оскорбляете государственную службу Надзора за Детским Счастьем, это наказуемое деяние. Также вы лишили Талинсу Булонг права на детское счастье, запрещая ей выковыривать из сдобной булки ягоды лимчи. С целью защитить детские права четырнадцатилетней Талинсы Булонг мы у вас девочку на законных основаниях конфискуем.

– Сударыни, я не вещь, чтобы меня можно было конфисковать, – тонким детским голосом произнесла Змейка. – Мы с маменькой приехали из Ларвезы, и если речь идет о правах, то я имею право вместе с ней туда вернуться.

– Все слышали? Девочка сказала, что она может уехать в Ларвезу, – произнесла другая женщина, темноглазая, с тонким крючковатым носом. – Это усугубляет вину Нинодии Булонг и позволяет нам взыскать с нее штраф за ущерб в пользу службы Надзора.

– Так вы с нас денег хотите взять? – с мученическим видом процедила Плясунья. – Тьфу! Сколько?

– Штраф мы взыщем через суд, – презрительно осадила ее дама. – Сейчас мы конфискуем Талинсу Булонг ради защиты ее права на детское счастье, в согласии с законом.

Дело не в шпионаже и не в воровстве, это просто какой-то бред… Тот самый бред, от которого три года назад сбежал Дирвен, не побоявшись ради этого пуститься вплавь через ледяную Бегону. Наверное, он тогда решил, что лучше утонуть, чем жить в здешнем безумном бреду. Если Хеледика порой думала о нем, то с холодной отстраненностью, но сейчас она мимолетно посочувствовала Дирвену.

Шпионки обменялись быстрыми взглядами. Вырваться из гостиницы, поймать наемный экипаж – и сломя голову в порт, а там пусть капитан «Пьяной стрекозы» командует свистать всех наверх…

В следующий момент полицейские бросились на Плясунью, а женщины – на Змейку.

Та швырнула им под ноги таз, вода расплескалась по полу. Выскочившая вперед дама с нехорошо горящими глазами поскользнулась и упала. Две другие наступали на девушку, расставив руки, словно ловили домашнюю птицу, которой предстоит отрубить голову.

Нинодия истошно завизжала, молотя кулаками дородного полицейского. Его напарник суетился рядом, звякая приготовленными наручниками.

Толкнув одну из женщин на загремевший флаконами туалетный столик, Змейка, пригнувшись, проскользнула под рукой у другой противницы, и тут ноги у нее подкосились, она беспомощно осела на мокрый пол. Амулетчики пустили в ход свои артефакты.

Она могла бы дать им отпор – тряпичная куколка, набитая олосохарским песком, лежала у нее в кармане, однако по инструкциям, полученным от Крелдона, ей воспрещалось публично обнаруживать свои колдовские способности. Разве что если ее раскроют, но ведь не раскрыли!

На растрепанную Плясунью, которая из них двоих сейчас куда больше походила на ведьму, надели наручники, а на обмякшую Хеледику натянули матерчатый мешок, пахнущий несвежим бельем. После этого ее подхватили и куда-то понесли – кажется, вдвоем или втроем.

– Что за кавардак? – донесся голос хозяина гостиницы.

– Служба Надзора за Детским Счастьем! Мы конфисковали девочку на законных основаниях!

Отмытый и заново оклеенный обоями домик внутри выглядел почти как новый, пока еще не обжитый. Которое по счету пристанище Зинты?

Квартира в густонаселенном молонском «многосемейнике», с общей для всех кухней. Когда Зинте было пятнадцать, мама умерла, отец женился снова, и они вместе с мачехой, в расчете на прибавление, переехали в квартиру побольше.

Потом была совместная жизнь с Улгером, который потихоньку спивался, его жилище напоминало ей мутную заводь, куда она неосторожно ступила, да так и увязла в иле.

Потом хибара в рыбацкой деревушке Сумол, где она выхаживала найденного на берегу моря парня с копной крашеных пурпурных волос.

Потом две квартиры в молонской столице: первая – скромная и дешевая, вторая – большая и, по тогдашним представлениям Зинты, немыслимо шикарная. За вторую расплачивался Эдмар, и вовсе не деньгами, а лекарка его ругала, но все равно пользовалась благами, хотя в душе сокрушалась: раньше была доброжительницей, которую никто ни в чем не упрекнет, а с ним повелась – и стала самой что ни на есть настоящей зложительницей.

Когда они сбежали в Ларвезу и добрались до Аленды, поначалу поселились в сурийских кварталах вместе с общиной смуглых беженцев из Суринани.

После путешествия в пустыню Олосохар, на раскопки похороненного под песком древнего города, когда-то принадлежавшего Тейзургу, она сняла старый одноэтажный дом на улице Горошин, а когда его разгромили, перебралась к Суно, который давно уже звал ее жить в свой особняк на улице Розовых Вьюнов.

Нынешний домик в Салубе можно добавить в этот список под номером десять. Столько раз поменять жилье за двадцать восемь лет своей жизни – это, по молонским меркам, зложительский авантюризм, и на родине все бы дружно осудили Зинту за то, что ей не сидится на одном месте. А в Ларвезе считается, что это дело житейское, никто худого слова не скажет.

Суно с утра до позднего вечера был занят на подготовке к Великому Светлейшему Собранию, которое торжественно откроется послезавтра. Вчера он повидался с Эдмаром, но расспросить его Зинта не успела. Только сели ужинать, как она поймала «зов боли»: девчонка уронила кастрюлю с крутым кипятком и обварила себе ноги.

Едва закончив с ней, Зинта бегом бросилась в Пергамон – новый зов, тяжелые роды. Хорошо, что Милосердная даровала ей «летящий шаг», чтобы мчаться на помощь со скоростью ветра. Успела вовремя. Ей пришлось рассечь кинжалом Тавше чрево роженицы, достать ребенка и потом зашить разрез. С малышом все было в порядке, его поручили заботам акушерки, а мать чуть не умерла, и лекарка просидела с ней всю ночь, удерживая ее силой Тавше от безвременного ухода в Хиалу.

Уже начало светать, когда опасность миновала, зато на стройке, где спешно что-то доделывали, зашибло доской собаку. Залечив животному перебитый хребет, Зинта наконец-то отправилась домой, но Суно уже ушел по своим делам, оставив ей пирог с мясом и кружку зачарованного, чтобы не остыл, шоколада.

Лекарке и в голову не пришло бы жаловаться: Милосердная для того и простерла над ней свою длань, чтобы она помогала тем, кто в этом нуждается. Да и не каждую ночь ей выпадала такая беготня.

На статус официальной любовницы Суно она согласилась не сразу. В Ларвезе считалось, что ничего стыдного в этом нет: такой союз заключали, если брак по каким-то причинам невозможен. Зато в Молоне это была бы неслыханная срамота, и Зинта стеснялась выставлять напоказ свою связь с Орвехтом.

В Молоне остался Улгер Граско, ее законный муж, но поехать туда ради развода она бы не рискнула. Сбежала ведь оттуда вместе с Эдмаром, словно распоследняя индивидуалистка-зложительница – а ну как с нее за это спросят?

Став «официальной любовницей», она с удивлением обнаружила, что это как будто прибавило ей весу в людских глазах, хотя на родине, боги свидетели, все вышло бы наоборот.

Ее переезд на улицу Розовых Вьюнов был невеселым. Суно тогда вывел ее, пришибленную и оцепеневшую, из домика с разбитыми окнами, поломанной мебелью и потеками обледенелой мочи по углам, посадил в экипаж и увез к себе. Зинта успела заметить, словно сквозь какую-то мерзкую тошнотворную пелену, что другие дома на улице Горошин не пострадали, погромщики побывали только у нее. Возле двери валялась втоптанная в грязный снег вывеска «Лечение и предупреждение болезней».

Ее не застали дома. Накануне за Зинтой явился маг Светлейшей Ложи: из Камсуги, деревни в тридцати шабах от Аленды, пришла мыслевесть – там случился большой пожар, с десяток обожженных в тяжелом состоянии, нужен лекарь под дланью Тавше.

Двое не дождались помощи, остальных она вылечила, провозившись с ними несколько дней.

Если б не это поразительное совпадение, ей самой пришлось бы лечиться, а может, потерявшие разум молодчики забили бы ее насмерть, как иных жителей сурийских кварталов. Так Зинта думала ровно до тех пор, пока в гости к ним с Орвехтом не заглянул Эдмар.

…Потом, проводив его, они в течение некоторого времени сидели в гостиной в гробовом молчании, и даже наглая кошка Тилибирия убралась с глаз долой, почуяв, что к хозяевам сейчас лучше не приставать.

– Сволочи, – слегка дернув складкой в углу рта, словно что-то рвало ему внутренности, причиняя невыносимую боль, произнес Орвехт и после паузы добавил: – Сволочь.

Надо понимать, первое определение относилось к его коллегам из Ложи, а второе – к догадливому любителю вытаскивать наружу и комментировать чужие секреты, откланявшемуся с четверть часа назад.

– Суно, как же так… – потерянно пробормотала Зинта.

– Я об этом не знал, – вымолвил Орвехт, когда она уже потеряла надежду, что он ответит, что он хоть что-нибудь по этому поводу скажет, что он когда-либо еще произнесет хоть слово. – Ни о том, ни о другом. Мне сразу сообщили, что тебя нет в Аленде, но насчет подробностей я был не в курсе.

После этого они опять надолго умолкли.

– И даже не подозревал? – выдавила Зинта, когда уже начало казаться, что все звуки на свете умерли и наступило вечное царство немоты.

– Подозревать я могу все, что угодно, – голос Орвехта звучал сухо и устало. – Сурийской проблемой занимаются другие коллеги, а я экзорцист и дознаватель, иногда эти специализации приходится совмещать, и дел для меня хватает. Меня категорически заверили, что, если начнутся беспорядки, ты не пострадаешь – мол, заранее примут меры, чтобы ты не попала под удар.

– Вот и приняли, жабьи интриганы… Пожар-то зачем было устраивать?!

Молчание, сгустившееся после этого в ярко освещенной магическими лампами уютной гостиной, напоминало наползающие сумерки.

– Девятерых я вылечила, даже следов от ожогов не останется, – сама же продолжила Зинта. – Но двое-то умерли… И свое добро люди потеряли, еще у них там куры живьем сгорели, которых не успели выпустить.

– Обычно Ложа в таких случаях неофициально возмещает ущерб, так что по миру никто не пойдет. Было бы хуже, если бы Ложа этого не делала.

– Да уж, сначала подожгли, потом возместили, а что людям пережить довелось, никому не важно. Вряд ли Тавше Милосердной такие дела угодны.

После этого горького замечания их опять поразила немота, и наконец Суно сказал:

– Зинта, я маг Ложи, со всеми вытекающими обязанностями. Как бы там ни было, Ложа заботится о процветании Ларвезы.

– И как мы теперь будем с этим жить? – тоскливо вздохнула Зинта.

– Жить с этим буду я, а не ты. На тебе вины нет. Я много с чем на душе живу…

Эдмар на следующий вечер снова заглянул в гости как ни в чем не бывало.

– Завидую Суно, – обронил он как будто между прочим, когда лекарка встретила его в прихожей, успев вперед матушки Сименды.

– Чему ты завидуешь?

– Тому, что ты не послала его на все четыре стороны после вчерашнего момента истины. Мне в свое время повезло меньше.

– Я тебя разве в какую-то сторону посылала?

– Не ты. Сначала моя любимая женщина, а потом еще и он. Мол, ты плохо себя ведешь, поэтому мы с тобой не играем. Зинта, тебя это не поражает?

– Я не знаю подробностей, чтобы поражаться или нет, – рассудила лекарка. – А он – это кто?

– Мое наваждение. Хальнор, который когда-то превратился в болотного кота, а потом ушел из Сонхи Вратами Хаоса, родился в другом мире и дослужился до капитана космической полиции. Держу пари, дальше его повышать не станут, он для этого недостаточно вменяемый. Я сам могу стать наваждением для кого угодно, а этот человек стал наваждением для меня. Всю жизнь, на протяжении всех своих прошлых жизней я бессознательно искал его, хотя все без остатка забыл, а когда мы наконец-то встретились, наделал таких глупостей, что вспоминать больно. Впрочем, он сам напросился. «Ты плохой, поэтому я с тобой не играю», – он не должен был мне этого говорить. Вернее, говорил-то он другое, но суть сводилась к этому. Право же, со мной так не стоило… Ибо я на это подумал: «Ладно, ты, такой хороший, со мной не играешь – зато я с тобой играю, так что пеняй на себя».

– Ага, то-то тебя в конце концов убили. Видать, доигрался.

Эдмар скорчил неопределенную, но артистически выразительную мину и возразил:

– Меня убил не он. Я пал жертвой милитаристов, которых хлебом не корми – дай пустить в ход какое-нибудь оружие массового поражения, даже если ситуация не располагает и необходимости, мягко говоря, нет и в помине. Он, напротив, предупреждал меня об опасности, он же видящий, восемь из десяти, но я тогда смертельно устал, и меня со страшной силой тянуло балансировать на лезвии, разделяющем жизнь и смерть. Вот и добалансировал… Суно дома?

– Идем, – вздохнула Зинта.

У нее мелькнула догадка, что Тейзург неспроста явился с визитом на другой же день после «момента истины». Не иначе, у него припасен еще какой-то сюрприз. Мелькнула и уплыла, а сюрприз оказался еще хуже, чем вчерашние разоблачения. Собственно говоря, именно из-за этого они и поссорились.

– Коллега Суно, я скорблю и не могу не завести речь о справедливом воздаянии.

Он сказал это уже после угощения, допив свой шоколад и элегантным жестом вернув на стол чашку. Его голос звучал мягко, грустно и учтиво, лицо заливала безупречная фарфоровая бледность (как заподозрила Зинта, не без помощи притираний), глаза были слегка подведены, волосы гладко зачесаны назад. На нем была баэга, китонское одеяние из плотного зимнего шелка – Эдмар говорил, что в «его» мире люди, бывает, носят похожую одежду, которая называется кимоно – и ее узор, крупные темные орхидеи по лиловому фону, тоже был проникнут тревожным траурным настроением.

Суно в старом домашнем сюртуке, с небрежно приглаженной шевелюрой, ранними морщинами и усталыми проницательными глазами, рядом с ним выглядел по-человечески уязвимым, и Зинте хотелось защитить его, хотя гость вроде бы не угрожал, да и Суно Орвехт не из тех, кто нуждается в защите.

– У вас какие-то вопросы к Ложе, коллега Тейзург? – его реплика прозвучала бесстрастно, с оттенком официоза.

– Да боги с вами, Суно, конечно же, нет, – смех Эдмара развеял пугающе-оцепенело-скорбное очарование момента – словно камень, разбивший гладь водоема с печальным темноватым отражением. – Какие могут быть вопросы, если это была обоснованная мера? Зинта, не делай такие страшные глаза. Ты ведь слышала о том, что в последнее время сурийцы сами устраивали в Аленде точечные погромы – там чайная или магазин, здесь – чей-нибудь каретный сарай, не говоря о беспардонных нападениях на прохожих. Благородное негодование по поводу того, что Ларвеза живет безнравственно, а белые женщины и юноши, видите ли, матхав не носят, прельщая целомудренных детей Юга своими открытыми лицами, и все такое прочее. Носил я эту матхаву, когда приходилось прятаться, весьма удобно для сохранения инкогнито, но сейчас-то она мне зачем сдалась? Бред. А предъявлять по этому поводу претензии законным хозяевам города – еще и невежливый бред. Я в курсе, что их подстрекают, но кто же их неволит слушать подстрекателей, кроме собственной глупости? А глупость наказуема. Они сами, буквально с ножом у горла, вынудили Ложу нанести ответный удар. Натравить недовольную толпу – это в данном случае куда эффективней, чем посылать карательный отряд, так что я не могу не одобрить решение Ложи. Зинта, умоляю, поставь сливочник на стол. Суно, сделайте одолжение, заберите у нее сливочник. Зинта, я не говорю, что мне нравятся пошлые массовые беспорядки, они мне внушают глубочайшее отвращение, но, увы, клин клином вышибают. Герои сурийских кварталов должны были на собственном опыте убедиться в том, что разнузданное поведение на чужой территории до добра не доводит. У меня претензия частного характера. Те, кого Ложа использовала в качестве орудия, напрасно убили достойного Селдабур-нубу. Мне будет не хватать его стихов. Он был утонченным поэтом, тишайшим и культурнейшим человеком, к тому же в силу своего преклонного возраста он не смог бы ни на кого поднять руку. Перед смертью ему причинили тяжелые страдания. Напрасно, очень напрасно, я ведь этого так не оставлю… – глаза Тейзурга поменяли цвет, налившись демонической желтизной. – Я безмерно ценю его стихи, которые изысканностью метафор напоминают мне могндоэфрийскую поэзию, и я намерен осуществить справедливое возмездие. Коллега Суно, Ложа согласится по-хорошему выдать мне убийц Селдабур-нубы? Я имею в виду не первых попавшихся, кого не жалко, лишь бы я успокоился и отвязался, а тех самых, которые месили ботинками лицо бедного старого поэта и втыкали ему в живот столовые приборы?

Зинта вцепилась в свисающий край скатерти и чуть не стянула ее на пол заодно со всем, что на ней было, но спохватилась и разжала пальцы. Вернувшись из погорелой деревни, она лечила обитателей сурийских кварталов, пострадавших во время погрома, и порой попадались травмы совершенно немыслимые – в здравом рассудке такого не вообразишь. Демоны Хиалы могут учинить что-нибудь в этом роде, но чтобы люди… Так что она имела представление о том, что там творилось, и все равно ей стало до тошноты нехорошо. Пусть будут прокляты те, кто устраивает такие погромы, к какой бы из сторон они ни принадлежали!

– Ты ведь собирался увезти Селдабур-нубу в свое кофейное княжество, – напомнила она выцветшим голосом. – Что ж не увез?

– Не успел, – с досадой признался Эдмар. – У меня там вовсю идут строительные работы, дворец еще не готов, а будущий город больше напоминает лагерь кочевников. Я хотел привезти туда Селдабур-нубу, когда все будет закончено, чтобы он увидел ошеломляюще прекрасный архитектурный мираж на фоне знойного неба – и не сразу поверил в его реальность. Там все будет сделано по моему проекту, как единый ансамбль, он бы оценил. Хотелось бы мне услышать его впечатления… Он наверняка написал бы по этому поводу какое-нибудь прелестное стихотворение, но теперь уже не напишет.

Когда случился сурийский погром, Тейзург пропадал у себя на юге, а перед тем его носило по чужим мирам. Лекарке подумалось: если б он, с его любовью к театральным эффектам, не промедлил, все бы вышло иначе… По крайней мере для старого поэта.

Эту сердитую мысль сменила другая, грустная: уж если ты решил кого-то порадовать, не откладывай на далекое «потом», а то в жизни по-всякому бывает, и вдруг это потом для него не наступит?

– Вряд ли кто-то из моих коллег хотел таких злодеяний, – угрюмо произнес Орвехт.

«Да им попросту было все равно, твоим коллегам», – про себя вздохнула Зинта.

Он продолжил:

– Полагаю, Ложа не станет возражать против того, чтобы изуверы ответили за свои действия, но проблема в том, как теперь разыскать убийц Селдабур-нубы. В беспорядках участвовало несколько сотен человек, и если будут наказаны все, это вызовет у горожан недовольство.

Зинта видела, как ему скверно и тяжело: он этого не делал и не одобряет, но все равно берет на себя ответственность, потому что он маг Ложи. А Тейзург, который ни за что отвечать не намерен и превыше всего ценит собственные прихоти, похожий на карнавально-яркое насмешливое наваждение, на чарующую, но в то же время смертельно ядовитую орхидею – неспроста он так любит орхидеи, – в ответ приятно улыбнулся.

– О чем разговор, коллега Суно, я займусь этим сам. Главное, засвидетельствуйте, что я не враг Светлейшей Ложе и не собираюсь объявлять ей войну. В прошлой жизни мне довелось оказаться в роли всеобщего злодея, во многом с подачи моей любимой женщины, что было в особенности душераздирающе, и я не хочу повторения той печальной истории. Я настроен миролюбиво и не планирую ничего нелояльного, напротив, я готов оказать Ложе услугу, устранив тех, кто запятнал ее репутацию. Можете не сомневаться, всем будет хорошо.

В этой медовой речи Зинте еще тогда почудилось что-то настораживающее. Вопреки словам, что «всем будет хорошо», выражение его слегка сощуренных длинных глаз с искусно подрисованными уголками ничего хорошего не сулило.

Суно больше заинтересовала практическая сторона дела:

– Как же вы найдете непосредственных виновников, если сурийские кварталы громила толпа?

– Есть способы, позволяющие протянуть ниточки к тем, кто совершил определенные действия. Заодно я собираюсь проучить невеж, побывавших у Зинты, – этих найти проще, чем выпить чашку чаю, они ведь там после себя кое-что оставили. Как вы думаете, почему Ложа до сих пор не притянула их к ответу?

– Очевидно, коллеги, которые занимались этим вопросом, получили указание ничего не предпринимать, – бесстрастно отозвался Орвехт.

– О, понимаю… – тут же подхватил Эдмар. – Ложа решила с них не спрашивать, чтобы в этой среде не пошли разговоры о вероломстве властей, которые поначалу обещали всем полную безнаказанность, а после передумали – я ведь угадал? Поэтому у вас руки связаны, как бы вам ни хотелось заступиться за Зинту, а я посторонний, мне можно. Что же касается того, как я найду убийц Селдабур-нубы… Суно, хотите мастер-класс? Вам не придется нарушать запреты начальства, сможете посмотреть на мою работу как наблюдатель.

Это было заманчивое предложение. У хмурого Орвехта даже лицо разгладилось. Его весьма интересовали способы, позволяющие вычислять преступников в сложных и спорных случаях, когда все так запутано, что никакая доступная магия не поможет. Найти истинных виновников, избавить от несправедливой кары невиновных – Зинта знала, что для него это важно, не то что для некоторых других дознавателей. Эдмар понял, чем его купить, да и лекарка подлила масла в огонь: мол, хотелось бы ей посмотреть в глаза тем выродкам, которые бесчинно похозяйничали у нее дома.

– Посмотришь, – улыбнулся древний маг, бледный и красивый в своем роскошно-траурном китонском одеянии, как на картинке.

Через несколько дней последовало продолжение: Суно позвал Зинту приехать на улицу Горошин. Знай он заранее, чем все это закончится, не стал бы ее туда звать.

Там все было по-прежнему, разве что разбитые окна заколотили крест-накрест досками и в комнаты намело еще больше снега. Срок найма не истек, хозяина заверили, что внутри все будет прибрано, однако Эдмар просил ничего там не трогать, пока он не найдет погромщиков.

«Уж завтра можно будет нанять поденщиц да навести тут порядок», – подумала Зинта, ловко выбираясь из коляски.

Суно в подбитом мехом плаще с вышитым гербом Ложи подал ей руку, и она ступила на покрытую снежистой кашей булыжную мостовую, словно самая настоящая дама. Вот уже целая восьмица, как она стала называться его официальной любовницей.

Из окошек, прячась за занавесками, подсматривали соседи. Все они с ней здоровались, некоторых Зинта лечила, но после свалившейся на нее напасти они пребывали в сомнениях. С одной стороны, досталось ей от движимых праведным негодованием «наших», а с другой – она верная служительница Милосердной, и никто из обитателей улицы Горошин о ней худого слова сказать не мог.

Чувствуя людские взгляды, Зинта выпрямила спину и с достоинством вскинула голову: хоть разъяренная общественность и напакостила у нее в доме, стесняться ей нечего, она все делала во славу Тавше. Суно покосился на нее с одобрением.

Из недр отсырелого пасмурного неба сеялся липкий снежок. Обычная для ларвезийской зимы погода: морозов, как в Молоне, тут не бывает, зато промозглая ледяная сырость пробирает до костей.

– А тех, кто Селдабур-нубу убил, нашли? – спросила лекарка.

– И тех, и других.

В большой комнате около двух десятков человек понуро стояли на коленях среди осколков стекла, обломков мебели и затоптанных книжных страниц в полном безмолвии. Были тут и взрослые мужчины, и почти мальчишки, и оборванцы, и хорошо одетые горожане.

– Ничего себе, сколько вас! – вырвалось у Зинты.

– Эти пятеро – убийцы, – Эдмар кивнул на меньшую группу у стены: парни даже сейчас выглядели как сплоченная банда. – Остальные одиннадцать индивидов – оформители сего помещения.

На скулах у него мерцали алмазные блестки. Он был без головного убора, и лекарке захотелось сделать ему замечание, как раньше в Молоне. Одернула себя: на самом деле это не двадцатилетний юнец с пижонскими замашками, а древний маг, чья память похожа на необъятную страну, простирающуюся за туманный горизонт. Такой и без шапки уши не застудит.

Роскошный серебристый мех его длинной шубы как будто сиял в темноватой комнате с неровно откромсанными кусочками хмурого неба, прилепленными снаружи к разбитым окнам. Из кого шуба, сразу было ясно: на грудь Эдмару свешивалась с левого плеча лисья голова. Зинта на нее засмотрелась – и вздрогнула: почудилось, будто сверкнул серебром приоткрывшийся лисицын глаз, хитровато подмигнул и в следующую секунду снова закрылся.

Подумалось: наверное, Тейзург навел на свою шубу какие-то чары, с него станется.

Лекарка перевела взгляд на коленопреклоненных пленников.

– Что я вам такого сделала, если вы, как последняя пакостливая нечисть, все мне тут угробили и даже книги порвали?

Никто не произнес ни слова.

Она повернулась к Эдмару:

– Ты их, что ли, заколдовал?

– Заклятье удавки, – подтвердил тот. – Болезненно сдавливает горло при неподчинении моим приказам. Я велел им хранить молчание, но теперь разрешаю отвечать на твои вопросы, раз тебе так хочется с ними поговорить, хотя, право же, можно найти и более приятных собеседников.

– Пусть скажут, зачем, – продолжала настаивать Зинта. – Я ведь им ничего дурного не причинила.

– Отвечайте на вопрос госпожи лекарки, – бросил Тейзург, погладив рассеянно-ласковым жестом лисью голову.

Охрипшие голоса забубнили:

– Мы не виноваты, нам сказали, и мы пошли…

– Все же пошли, ну, и мы, как все…

– Пива перед тем выпили, это оно довело до греха…

– Мы же ходили сурийцев бить, а кто-то сказал – она сурийцев лечит, давайте к ней тоже сходим…

– Мы ничего тут у вас ломать не хотели, само поломалось, потому что много народу пришло, уж не держите зла…

– То, что вы, невиноватые, стенки мне обгадили, хуже чем в ничейном нужнике, тоже само получилось, потому что много народу пришло? – возмущенно поинтересовалась Зинта.

Погромщики опять забормотали оправдания, валя друг на друга и на пиво. Они выглядели запуганными, угнетенными, раздавленными, и то, что именно эти люди столько всего натворили, казалось странным до невозможности, воистину неправдоподобным. Лекарку это ввергло в полнейшую растерянность, ей захотелось пожалеть их – так же, как она в прежнюю пору жалела несчастного Улгера, когда тот пропивал ее жалованье или приводил домой любовницу. Ладно уж, пусть они все тут за собой приберут, а потом отправляются восвояси – небось больше так делать не станут.

Орвехт не вмешивался. Эдмар нежно и самозабвенно, словно кошку, гладил неживую лисью голову.

– Побеседовали? – поинтересовался он, деликатно зевнув в пушистый воротник. – Тогда езжайте с коллегой Суно домой, да и нам пора…

Едва договорив, он небрежным плавным жестом, словно выступал перед публикой на подмостках, скинул с плеч шубу. Зинта протестующе ахнула: такую красоту на замусоренный пол швырять! А шуба приземлилась на четыре лапы, которые откуда только у нее взялись, махнула большим серебристым хвостом… И вправду ведь живая лисица, да какая крупная! В следующий момент она поднялась в полный рост.

– Зинта, Суно, позвольте представить вам мою очаровательную подружку, – улыбнулся Эдмар.

Через мгновение это существо превратилось в высокого парня, до пояса обнаженного, в штанах из блестящей серой ткани, с мускулистым человеческим торсом и лисьей мордой.

– О, прошу прощения, не подружку, а приятеля, – искоса взглянув на него, поправился Тейзург. – Находясь в человеческом облике, он легко меняет пол и обожает быть непредсказуемым.

Вытянутую звериную морду сменило лицо молодого мужчины, но на макушке по-прежнему торчала пара лисьих ушей, и пушистый хвост никуда не делся. Длинные прямые волосы отливали серебром.

Зинта оторопело уставилась на это чудо, а Суно стремительно шагнул вперед, заслонив ее плечом, и выставил перед собой руки со слегка согнутыми пальцами – боевая стойка экзорциста.

– Пока я был твоей шубой, я нравился им больше, – заметил Серебряный Лис. – В этой стране лучше быть сурийцем, чем демоном.

– Суно, не надо его изгонять, – Тейзург тоже шагнул вперед и заслонил отрекомендованного «приятеля», с зеркальной точностью повторив движение мага. – Мы уйдем в Хиалу сами, буквально через пару минут. Я только хотел познакомить Лиса с Зинтой, которая была с нами в Разлучных горах и, таким образом, тоже до некоторой степени причастна к его избавлению.

Вот, значит, кто это: тот самый демон, которого раньше называли Каменным Лисом, потому что он был до половины вмурован в скалу в одном из ущелий Разлучных гор и маялся там на протяжении тысячи лет, оглашая окрестности безнадежным тоскливым воем. По слухам, замуровали его за то, что допек хуже некуда кого-то из могущественных неуместными разговорами в неподходящее время.

Было поставлено условие: кто его освободит или убьет – а для демона, застрявшего в материальном мире, между тем и другим принципиальной разницы нет, – сам займет его место.

Нужно быть остроумным и безжалостным стервецом вроде Эдмара, чтобы найти решение для такой головоломки. Он притащил Каменному Лису смертницу Ктармы, посланную в Ларвезу с «ведьминой мясорубкой», внедренной в ее тело. Если носительницу «мясорубки» попробуют убить раньше, чем она доберется до назначенного места, окаянный артефакт тотчас сработает, чтобы не пропадать понапрасну.

Он и сработал, когда Лис загрыз ужасательницу, или террористку, как называл ее Эдмар, используя слово из «своего» мира. Едва материальное тело демона разлетелось в клочья, он обрел свободу, а верная дочь Ктармы заняла его место, превратившись в живой барельеф. Эдмар и Дирвен, по предварительному уговору с Лисом, успели отбежать подальше и уцелели, хотя все равно их чуть не зашибло камнями и кусками сосновых стволов.

– Польщен, сударыня, – демон с лисьими ушами поклонился с видом светского волокиты, покосившись на мага-экзорциста, словно на ревнивого мужа.

– Нам пора, – с не менее светской улыбкой сообщил Тейзург. – Зинта, тебе лучше отойти вместе с Суно подальше, и не пугайтесь моих добрых знакомых – они всего лишь возьмут то, что им обещано, и ничего тут не испортят. Впрочем, портить дальше некуда: после того как здесь побывали люди, которые ни в чем не виноваты, демоны Хиалы отдыхают…

Орвехт взял лекарку за локоть и мягко потянул к дверному проему.

Ее подвело тугодумие. Догадайся она сразу о планах Тейзурга, постаралась бы если не усовестить его, то хотя бы упросить. Ну что ей стоило догадаться? Но она ведь и в мыслях не держала такой развязки, тем более что он по-хорошему улыбался, искренне печалился о смерти Селдабур-нубы, никому вслух не угрожал… А у него, оказывается, все было решено заранее.

В воздухе нарисовалась туманная арка, из клубящейся под ней бледной мути высыпала орава неописуемых тварей. Зинте запомнились отдельные подробности: у одного раздутая морда цвета чернослива, с длинным синим языком, свисающим наружу, у другого ветвистая алая поросль на почти человеческом лице – то ли бакенбарды, то ли жабры, у третьего пятнистые змеи вместо рук, у четвертого когтистые птичьи лапы, унизанные золотыми кольцами.

Демоны бросились на пленников и поволокли их под арку.

– Эдмар, тех, кто у меня набезобразничал, пусть не трогают! – крикнула лекарка. – Я их простила, приберутся тут – и пусть идут по домам!

– Сожалею, но я уже обещал их своим приятелям из Хиалы, – судя по ухмылке Тейзурга, ни о чем он не сожалел. – Ты неисправима – нашла из-за чего беспокоиться!

– Да как ты можешь… Ах ты подлец!

Между ней и визитерами стоял Суно, готовый в случае чего пустить в ход боевые заклинания. Отпихнув его с дороги, Зинта с кулаками бросилась на Эдмара. Маг Ложи, не ожидавший атаки с тыла, в первый момент упустил ее, но тут же настиг, схватил в охапку и потащил обратно.

– Суно, держите ее, – попросил Тейзург.

– Держу… – прохрипел Орвехт, которому лекарка саданула каблуком по лодыжке. – Убирайтесь отсюда, живо!

Серебряный Лис что-то прорычал не по-человечески. Очевидно, он был главнее остальных тварей, потому что те заспешили, проворно ныряя друг за дружкой в Хиалу вместе с ошалевшими от ужаса вырывающимися жертвами.

В бессильной ярости Зинта принялась обзывать их всеми дурными словами, какие только смогла вспомнить. Орвехт, не выпуская ее из крепких объятий, тоже бормотал под нос какие-то ругательства – и, кажется, вовсе не в адрес демонов.

– Я знал вас за людей с пристойными манерами, а вы соревнуетесь в неизящном сквернословии, не стесняясь окружающих, – заметил Тейзург с видом шокированной добродетели. – Зинта, Зинта, как это грустно, где твой хороший вкус? Демоны Хиалы спасаются от тебя бегством, зажав уши, чтобы не слышать твою непотребную брань! Уж прости, но я бы сейчас не назвал тебя примером для подражания.

– Пошел вон, жабий мерзавец! – выпалила лекарка. – Чтоб глаза мои больше тебя не видели! Я тебя теперь знать не знаю, придешь к нам в гости – вытолкаю взашей, зложитель, тать бесстыжий, окаянец беззаконный, шлюха портовая, кровопийца вероломный, индивидуалист!

– Зинта, с твоей стороны некрасиво всем об этом рассказывать, – кротко упрекнул Эдмар. – Я давно сменил род занятий. Лисичка, боюсь, этот удручающий поток сквернословия не скоро иссякнет, пойдем отсюда…

Он обнял Серебряного Лиса за талию, а тот его – за плечи, будто бы утешая после всего услышанного, и эта идиллическая парочка скрылась в тумане под аркой, висевшей посреди опустелой комнаты. Зинта в сердцах плюнула им вслед за мгновение до того, как Врата Хиалы исчезли.

– Дура! – обругал ее Суно, только теперь разжав свою железную хватку.

– Знаю! – огрызнулась лекарка.

– А по-моему, не знаешь, иначе не отколола бы такой глупости. Никогда не плюй на демонов. Это все равно что сказать: «Видеть вас не желаю, но если захотите встретиться – вот вам адресок, чтобы вы в любой момент смогли меня найти». Насчет того, что эффектный плевок защищает от ненужных незримых связей – суеверие и заблуждение, в действительности через слюну недолго установить привязку к плюнувшему. В этот раз я принял меры, перебил возможную привязку заклинанием, и коллега Тейзург, если не ошибаюсь, со своей стороны сделал то же самое, так что для этих демонов к тебе дорожки нет. Но учти на будущее.

– Хорошо, учту, – согласилась Зинта, однако тут же хмуро поинтересовалась: – Почему ты не помешал им, когда они потащили людей в Хиалу?

– Потому что от своего руководства я таких указаний, хвала богам, не получал, а по собственной инициативе защищать подлецов не собираюсь, – его голос прозвучал колюче и сухо. – Эти несчастные не только здесь побывали, но еще и в сурийских кварталах, и если тебя на тот момент не было дома, там они много кого застали… Ты же видела пострадавших, я имею в виду тех счастливчиков, которые дожили до встречи с тобой. Многих лечить не понадобилось, сразу повезли хоронить, как Селдабур-нубу. При погромах любого толка в первую очередь достается тем, кто не может отбиться и убежать, – старикам, больным, маленьким детям. Полагаю, что те здоровые безмозглые лбы, из-за которых Ложа пошла на эту меру, в большинстве уцелели, а расплачиваться за их подвиги пришлось невиновным.

Она не стала говорить: «Что же ты?» В Ложе все решают архимаги, а Суно Орвехт – исполнитель, пусть и не самого низкого ранга.

Тихо заметила:

– Выглядели-то они жалкими да смирными – люди как люди, которые попали в беду. Не верится, что это они таких дел натворили…

– Можешь не сомневаться, они. Обычная картина, хорошо знакомая любому дознавателю: преступник, который чувствует себя безнаказанным, и преступник, которого притянули к ответу, – это зачастую буквально два разных человека. Кроме того, им разрешили творить все, чего душа пожелает, и посулили, что расплаты за это не будет, вот они и разгулялись. Нет уж, расходовать на них свое сочувствие я не собираюсь, лучше приберегу его для более достойных объектов. Поехали домой?

Тяжело вздохнув, Зинта в последний раз оглядела грязную и выцветшую, как будто незнакомую комнату.

– Ладно. Только давай я тебе сначала ушиб на ноге залечу.

Внизу правой голени у него набухла здоровенная гематома. Лягнула, как лошадь – и впрямь дура, кто же еще?

Всю дорогу до дома Зинта пристыженно молчала. Только за ужином спросила:

– О том, что у него шуба из демона, ты сразу догадался?

– Я видел, что шуба непростая, но поначалу решил, что это волшебная вещь. Каюсь, не пришло в голову, что он самого Серебряного Лиса на себе таскает.

– А кто этого Лиса в скалу тогда засадил, неизвестно?

Она задавала вопрос за вопросом, чтобы поговорить с ним хоть о чем, лишь бы он не сидел такой невеселый и отстраненный, как будто в далеком окне за стеклом. Отвечал он ласково – значит, сердился не на Зинту, несмотря на то, что она отмочила.

– Это был кто-то из другого мира. В Сонхи он надолго не задержался, как пришел, так и ушел. Видимо, Лис его допек сверх меры. Зато с Эдмаром они два башмака пара, оба любят помолоть языками да порисоваться.

– Да уж, – буркнула Зинта.

Позже ее начала грызть совесть. То, что учинил Тейзург, она не оправдывала: негоже так с людьми поступать, пусть даже с плохими, тем более что сам-то он разве хороший? Только напрасно она брякнула о том, как он поначалу, до того как стал могущественным магом, на прожитье зарабатывал. Ничего похвального в этом нет, но попрекать его этим не стоило. Эдмар ведь не только на себя те деньги тратил, еще и Зинту кормил, она тогда наконец-то начала есть досыта после нескольких лет жизни впроголодь.

В Молоне земли не особенно плодородные, продовольствие дорогое, а у лекаря под дланью Тавше, регулярно пропускающего через себя поток целительной божественной силы, аппетит изрядный, и вдобавок необходимость: не будешь есть за двоих, истаешь раньше времени. Зинта в прежнюю пору об этом не задумывалась, не настолько веселая была у нее тогда жизнь, чтобы она боялась истаять.

В Ларвезе ее повсюду старались хорошо накормить. Если ей доводилось лечить бедняка, у которого дома хоть шаром покати, за порогом ее обычно поджидали те из соседей пациента, кто побогаче, и зазывали к себе пообедать. Такие, как она, здесь наперечет.

Зато в Молоне, стране добрых коллективистов, избранных служителей Милосердной водилось в избытке: тамошние нравы способствовали воспитанию бескорыстных доброжителей, всегда готовых поставить общее благо превыше собственного, а Тавше, как известно, лишь над такими простирает свою длань.

Жалованье у Зинты было небольшое, что в Апне, что в столице, да и пациенты ей чаще всего доставались небогатые. Она не роптала: должен ведь и этих кто-то лечить.

С Улгером однажды попыталась договориться о том, что хорошо бы он поменьше пил, чтобы у нее была возможность побольше есть. Тот объяснил, что не пить не может, слишком больно его ранит непонимание окружающих, и к тому же он не думает, что Зинта преждевременно истает, она ведь сильная, и Тавше к ней благосклонна, поэтому он верит, что с ней все будет в порядке. Глядел он при этом до того страдальчески, что лекарка почувствовала себя бессовестно жестокой и больше к этой теме не возвращалась.

А насмешливый и беспринципный Эдмар, от пресловутого непонимания ничуть не страдавший, приносил домой вдоволь еды. Зарабатывал он на эту еду способом, от которого ранимый Улгер пришел бы в ужас. Когда Зинта начинала размышлять о вещах такого рода, ей казалось, что жизнь похожа на сплошную пеструю путаницу, и нет никакой возможности в этом разобраться, и если за какую-нибудь из перепутанных ниток потянуть, нипочем не угадаешь заранее, что вытянешь… По счастью, у нее было не так уж много времени для праздных размышлений.

– Решением Высокого суда Великой Державы Овдабы Нинодия Булонг признана виновной в попытке похищения четырнадцатилетней Талинсы Булонг, также в нападении на представителей власти и нанесении побоев, также в жестокосердии, которое проявилось в том, что она запрещала четырнадцатилетней Талинсе Булонг крошить на куски булку сдобную с ягодами лимчи сушеными засахаренными с целью поедания булки отдельно, ягод отдельно, злостно препятствуя таким образом Детскому Счастью последней, также в ненадлежащем исполнении родительских обязанностей, что проявилось в недостаточном присмотре за четырнадцатилетней девочкой, каковую видели на улицах Абенгарта без сопровождения взрослых, также в отсутствии материнского инстинкта, проявившемся в том, что при задержании Нинодия Булонг нанесла кулаками побои офицеру полиции, вместо того чтобы смирить свои чувства и не расстраивать наблюдавшую эту сцену четырнадцатилетнюю девочку, также в оскорбительных высказываниях в адрес Надзора за Детским Счастьем, также в причинении ущерба законным интересам службы Надзора за Детским Счастьем, каковой ущерб был причинен преступными действиями Нинодии Булонг, вознамерившейся вывезти четырнадцатилетнюю Талинсу Булонг в другую страну без разрешения Надзора за Детским Счастьем. Принимая во внимание доказанную вину жестокосердной Нинодии Булонг, Высокий суд лишает обвиняемую родительских прав в отношении четырнадцатилетней Талинсы Булонг. Обвиняемая приговаривается к одному месяцу тюремного заключения, а также к выплате компенсации за ущерб службе Надзора за Детским Счастьем в размере полутора тысяч ролтингов, штрафа в городскую казну Абенгарта в размере тысячи ролтингов и судебных издержек в размере трехсот пятидесяти двух ролтингов. Высокий суд постановил четырнадцатилетнюю девочку Талинсу Булонг, ради обеспечения безопасности изъятого у жестокосердной матери ребенка, поместить в приют для конфискованных детей, дабы в дальнейшем передать на воспитание в приемную семью.

Судья умолк и перевел дух. У Плясуньи голова шла кругом от его речей, так и хотелось выпалить: «Да что ж это за белиберда?!», но она благоразумно сдержалась.

Лицо у нее опухло, под левым глазом красовался синяк, на запястьях – ссадины от наручников. На нее вначале шикали, чтобы она «это» прикрыла, а то неприлично, однако Нинодия, наоборот, запихнула пышные кружевные манжеты под верхние рукава, выставив запястья на всеобщее обозрение. Пусть полюбуются, как ее отделали.

– Пожалуйста, оставьте меня с маменькой, – жалобно попросила «четырнадцатилетняя Талинса». – Мы же ничего плохого не совершили…

– Девочка, пойдем, – над ней нависло суровое бледное лицо дамы из службы Надзора. – Мы отвезем тебя туда, где о тебе будут с любовью заботиться.

Змейка с покорным видом поднялась со скамьи. Да, это безумие, и оно в этой холодной богатой стране повсюду, как плесень на лежалом хлебе или сыпь на теле больного, подцепившего собачью пестрянку. Служба Надзора за Детским Счастьем пусть и не имела отношения к волшебству и не ворочала большими деньгами, но пользовалась в Овдабе громадным влиянием.

Не бывало такого, чтобы Надзор проиграл какую-нибудь тяжбу, ведь признай суд его неправоту, пусть даже очевидную, – и сразу поднимется шум: значит, вы против Детского Счастья, вы за жестокое обращение с несчастными крошками? При этом мнение самих несчастных крошек принималось в расчет, только если оно совпадало с утверждениями блюстителей из Надзора. В остальных случаях его игнорировали: мало ли что там мелет очередная неразумная крошка? Так что Дирвен Кориц или Талинса Булонг могли говорить что угодно, для овдейского суда в их словах было не больше смысла, чем в скрипе плохо смазанной двери.

Плясунья и Змейка еле успели обменяться растерянными взглядами, когда их повели к выходу из сумрачно-помпезного зала, каждую под своим конвоем.

Влипли. Из-за ягод лимчи, как и предсказывала когда-то вещая бабка Данра в деревне песчаных ведьм. Хотя не будь той злополучной булки, блюстители Детского Счастья нашли бы другой повод.

«Боги, защитите меня от тех, кто защищает мои права! – мысленно взмолилась Хеледика, переиначив иномирское изречение, услышанное однажды от Эдмара. – От тех, кто их нарушает, я и сама как-нибудь отобьюсь…»

Сновидческие горы пока еще были неразличимы в лиловых тенях полярного утра, но Салдун Заячья Лапа знал, что они на месте. Горы уйти не могут, просто они до поры прячутся, словно морж или вырастающий со дна камень под толщей студеной темно-зеленой воды.

Четверо изможденных кораблекрушенцев-найденышей, которых звали Куду, Вабито, Сохнор и Мофну, чувствовали себя скверно, однако из последних сил рвались на юг. Чуют, что там их дом. Если помрут в тундре, их духи тут не останутся – птицами умчатся в ту сторону.

На стоянках они чаще молчали, но изредка лопотали меж собой по-своему. Салдун их речей не понимал.

С севера им в спины задувал свирепый ледяной ветер: убирайтесь отсюда, не задерживайтесь. Это Великий Белый Пес гнал их прочь.