Глава 2
На другой день с утра у него было назначено интервью. Потом он заехал в редакцию и провел несколько часов, читая корректуру своей большой статьи о службе спасения. У одной из редакторш был день рождения, его угостили конфетами, позвали пить водку. Михаил редко просиживал в редакции до конца рабочего дня, чаще работал дома или разъезжал по заданиям. Но сегодня он просидел там до пяти часов. Погода резко менялась, в окна с силой бил северный ветер, на улице резко темнело – надвигалась гроза. У него разболелась голова, и он отправился домой. Пока он добирался до дому, у него была одна мечта – принять горячую ванну и завалиться спать. Этой ночью он спал мало – ему никак не удавалось отключиться от впечатлений дня. Но когда Михаил вошел в квартиру и прослушал сообщения на автоответчике, сонливость как рукой сняло. Сообщение было только одно, и это звонила Милена. Девочка с запинкой объяснила, что сестра все еще не вернулась, зато у нее появилась мысль, где ее можно поискать. Она не хочет впутывать в это родителей, но без посторонней помощи вряд ли справится. Может, Михаил согласится помочь? Если да – она ждет его в шесть часов перед входом в кинотеатр… Этот кинотеатр Михаил хорошо знал. Здание находилось на Измайловском бульваре, в двадцати минутах ходьбы от его дома. Он взглянул на часы и понял, что к шести туда уже не успеть. Оставалось всего десять минут. «Хотя можно поймать машину», – подумал он и сам удивился. Зачем такая срочность? И почему он – взрослый, занятой человек, у которого страшно болит голова, должен мчаться в такую погоду на зов этой сумасбродной девчонки? «Ну, насчет сумасбродства ты брось, – сказал он себе и натянул кожаную куртку. – Этого в ней ни капли нет». Он взял зонт и отправился ловить машину.
К тому времени, как он оказался перед кинотеатром, уже вовсю лил дождь. Милена не обманула – она ждала его под козырьком у входа, нахохлившись от холода и спрятав кисти рук в растянутые рукава свитера. Велосипеда поблизости не было.
– Как хорошо, что вы пришли. – Она толкнула стеклянную дверь и поманила его за собой. – Я сейчас все вам расскажу.
Оказывается, именно в этом здании занималась самодеятельная театральная студия, которую посещала Ольга. Студия называлась «Жест», и три дня назад, пятнадцатого мая, у них был в этом здании первый спектакль. Все это Милена рассказывала, утащив Михаила в закуток между гардеробом и туалетом. В вестибюле было пусто – только старуха-вахтерша скучала вдали за большим желтым столом.
– А я тебе зачем понадобился? – поинтересовался Михаил.
Милена дунула в ладони, чтобы согреться, и пояснила – с ней никто разговаривать не будет, ее, может, и не пропустят туда. У Ольги был пропуск для посещения студии. А вот Михаил – журналист, его точно пропустят. А вместе с ним и ее. Он слушал и уже ничего не понимал.
– Ты думаешь, твоя сестра здесь? – переспросил он. – Зачем ты туда рвешься?
Милена раздраженно дернула плечом:
– Вы что – за дуру меня принимаете? – Она опять заговорила знакомым ему грубым голосом. – Конечно, ее здесь нет. А может, и не было.
И, увидев его растерянное лицо, уже спокойнее пояснила:
– Хотя вы же не знаете, как она пропала.
И она вкратце рассказала, как все произошло. Всю эту весну Ольга посещала репетиции, готовилась к спектаклю. Студия была только что создана, актеры были новичками, и Ольге, как самой талантливой, по ее собственным словам, досталась одна из главных ролей. Она уезжала из дома на своем велосипеде часов в шесть, возвращалась в девять вечера. Иногда репетиции происходили через день, иногда – реже, но обязательно пару раз в неделю. Четырнадцатого мая должна была состояться генеральная репетиция. Ольга предупредила родителей, что прогон может затянуться до поздней ночи и она переночует у подруги, которая тоже занимается в этой студии и живет совсем рядом. Они согласились на это условие, впрочем, возражений Ольга не принимала.
– Уж если ей что-то западет в голову – конец, спорить бесполезно. А папа даже обрадовался, что не нужно за ней заезжать, – мрачно сказала Милена. – Я думаю, что она и велик брала для того, чтобы он не забирал ее после репетиций. Знаете, как он не любит грузить велосипед на машину?! Мне вчера за это досталось…
Поздней ночью, в сущности уже ночью пятнадцатого мая, Ольга позвонила и устало сообщила матери, что прогон прошел прекрасно. Она сказала, что завтра пойдет на спектакль прямо от подруги. Ей нужно сосредоточиться, а домашняя обстановка этому никак не способствует.
– Папа дает уроки немецкого на дому, – пояснила Милена. – К нам постоянно ходят какие-то ученики, а комнат у нас всего две.
Пятнадцатого вечером был еще один звонок. Ольга коротко сообщила, что спектакль прошел очень успешно. Что она сейчас ложится спать и вернется домой завтра. Затем повесила трубку. Больше от нее никаких известий не было.
– Неужели нельзя было позвонить этой подруге? – удивился Михаил.
– Она не дала ее телефона, – отрезала Милена. – Ни адреса, ни телефона. Только сказала, что подругу зовут Наташа. Родители даже названия этой студии не могли припомнить. Это я сама вспомнила, оно было напечатано на ее пропуске. Ольга мне его как-то показала.
– А почему твои родители не пошли на спектакль? – продолжал недоумевать Михаил. – Неужели неинтересно посмотреть на дочь в главной роли? Я бы уж как-нибудь нашел на это время…
И тут Милена поставила точку, заявив, что Ольга категорически запретила родителям являться в студию. Она выдвинула условие: если увидит их в зале – не выйдет на сцену.
– Вы пойдете со мной в зал или нет? – спросила Милена. – Как, по-вашему, должны мы их спросить, с кем она дружила?!
– Конечно. – Он взял ее ледяную руку и слегка пожал. – Не волнуйся так, ты начинаешь кричать.
Он показал свое удостоверение вахтерше, и та охотно его пропустила вместе с Миленой. Они вошли в небольшой зрительный зал. Низкая сцена, деревянные кресла. На передних рядах и на сцене было оживленно – там шумела и смеялась молодежь, мелькали цветастые театральные тряпки. Михаил посмотрел туда и увидел среди молодых людей диковинную фигуру – крохотную жирную женщину с очень заметным горбом на спине.
– Это их руководительница, – шепнула ему Милена. – Оля говорила, что она горбатая.
На них уже начинали посматривать – как видно, посторонние сюда не допускались. Наконец их заметила и руководительница. Она направилась к ним, и Михаил удивился, с каким достоинством шествовала по проходу эта крошечная женщина – сущий гном из сказки. Однако, когда она подошла ближе, обнаружилось, что лицо у нее молодое, приятное, даже привлекательное. Голос у нее тоже оказался красивый – низкий, мягкий, немного хрипловатый.
– Здесь идут занятия, – сказала женщина, переводя взгляд с Михаила на Милену. – Пожалуйста, покиньте зал.
Тут снова пригодилось его удостоверение. Женщина прочла название газеты и улыбнулась:
– Что же вы на премьеру не пришли? Сегодня у нас уже второй показ. Начало через час.
– Вот и хорошо, – подхватил Михаил. – Заодно познакомлюсь с актерами. Не возражаете, если мы поприсутствуем?
Та снова бросила косой взгляд на Милену – как видно, не понимала, при чем тут девочка. Однако согласилась.
– У меня сейчас нет времени, я дам вам интервью после спектакля, – сказала она. – Меня зовут Ирина.
Ни фамилии, ни отчества она не сообщила. Улыбнулась смущенной Милене и отправилась на сцену. Михаил сел в первом ряду, с краю. Он то и дело ловил на себе любопытствующие взгляды артистов. «А что, можно заодно и написать об этом театре, – подумалось ему. – Совмещу приятное с полезным. Интересно, что у них за пьеса такая? Что-то из восточной жизни, кажется…» Это он установил по костюмам. Костюмы были самодельные, бутафорию тоже явно набирали с бору по сосенке, но в общем колорит был то ли китайский, то ли японский.
К нему приблизилась Милена – она все это время крутилась среди артистов:
– Тут несколько Наташ, я уже разузнала. Только вот не знаю – какая нам нужна. Вы будете мне помогать или пришли посидеть?
Михаил и в самом деле охотно бы передохнул – головная боль так и не прошла. Но делать было нечего, и он взялся за работу. Прежде всего он попросил представить ему ведущих актеров. Они уже успели одеться и теперь гримировали друг друга. Он все больше убеждался, что на сцене будут действовать гейши и самураи – что-то в этом роде. Главных актеров оказалось пятеро – три девушки и двое парней. Все примерно одного возраста – от семнадцати до девятнадцати лет. Они приятно смутились, узнав, что с ними желает побеседовать журналист. Как видно, ребят еще не избаловали вниманием. Михаил заговорил с ними о спектакле и узнал, что Ирина, их руководительница, поставила японскую пьесу неизвестного автора начала двадцатого века. Пьеса называлась «Пионовый фонарь». Ему вручили программку, отпечатанную на цветном принтере.
– Эта пьеса о любви умершей девушки к живому юноше, – бойко рассказывала самая хорошенькая из трех актрис. – Я играю эту самую девушку, пока она еще жива. В первом действии.
– А я во втором действии играю гейшу, – перебила ее другая актриса. – Но, в сущности, я и есть эта девушка. Та давно умерла, а у меня ее лицо, и вот я хочу соблазнить юного самурая.
– А я играю призрак мертвой девушки, – еле дождалась своей очереди третья девушка, очень маленького роста, похожая на куколку в своих ярких одеждах и массивном черном парике. – У меня самая большая роль. Я-то и прихожу к этому несчастному юноше.
И она ткнула в спину парня с густо набеленным лицом. Тот поежился. Актеры наперебой рассказывали о своих ролях, а Михаил удивлялся. Странная идея пришла в голову этой маленькой горбунье! И добро бы, такая пьеса ставилась где-нибудь в центре города, в расчете на публику с утонченными вкусами… Но здесь, в Измайлово, в здании запущенного кинотеатра… Кто сюда придет? Разве что случайно? А случайному зрителю, больше привыкшему к популярной ныне мелодраме, трудно будет разобраться в классической японской пьесе.
Михаил выяснил у актеров их имена и записал их в книжку. Милена делала ему большие глаза, будто умоляла действовать. И он решился.
– Знаете, дочка моих знакомых тоже как будто занимается в вашей студии, – сказал он. – Знаете такую? Ее зовут Ольга, Ольга Бог.
– Нет-нет, Ольга Ватутина, – испуганно перебила его Милена. И тихо, себе под нос уточнила: – У нее другая фамилия, она от первого маминого брака.
Актрисы переглянулись. «Призрак» удивленно поднял подрисованные брови:
– Одна Ольга у нас есть, но фамилию я не знаю. Вон она!
На краю сцены поспешно гримировалась высокая худощавая брюнетка. Михаил покачал головой:
– Нет, мне нужна другая Ольга. Она блондинка, глаза у нее…
– Карие, – снова выручила его Милена. – Неужели не знаете?! Она играет одну из самых главных ролей!
Среди актеров возникло замешательство. Они переглядывались, слегка пожимали плечами. Двое извинились и отошли – им нужно было повторить роли. Девушка, которая играла гейшу, вежливо сообщила:
– Главные женские роли играем мы. Мы – трое. Я играю гейшу, Лена – О-Цую, Оксана – призрак… Да, есть еще одна большая роль, но служанку играет Наташа – она вон там сидит, видите? Причесывается… И еще у нас довольно большая массовка. Но второй Ольги больше нет. Есть только одна, та что на сцене. Она играет парикмахершу.
– И в спектакле пятнадцатого мая она тоже не играла? – глуповато уточнил Михаил. Он уже понял, что попал в неприятную ситуацию. Милена была красная, как помидор, и старалась не смотреть ему в глаза.
– Да нет же! – нетерпеливо воскликнула «гейша». – В программке указаны имена всех актеров. Вы почитайте, а нам нужно гримироваться.
Михаил пересел с первого ряда на третий. Милена робко примостилась рядом и заглянула в программку.
– На, посмотри, есть здесь твоя сестра? – грубовато спросил Михаил.
Она прочитала длинный список имен – всего около двадцати – и молча вернула программку.
– Нет? – уточнил он.
– Нет, – прошептала Милена.
– Что же это значит? Она вообще здесь не занималась?
– Я сама видела пропуск в этот театр, – сдавленно ответила девочка. – Не может быть, она была здесь! Ну, а горбунья? Ольга мне описала ее! Не могла же она такое придумать! А пьеса?! Она мне рассказала, что это что-то про любовь, японское. Нет, нет, она тут занималась!
Михаил наконец принял решение.
– Ну, вот что, – сказал он. – Иди и побеседуй со всеми здешними Наташами. Сама говоришь, так звали ее подругу. Может, и правда, была у нее такая подружка. Может, кто-то и вспомнит твою Ольгу. А вообще, мне это уже сильно не нравится. Получается, она твоим родителям все время врала.
Он пожалел о последних словах – Милена сжалась, будто упрек относился к ней, а не к сестре. Встала и отправилась общаться с актрисами. Михаил тем временем читал программку. Его заинтересовал текст на обороте, кратко излагающий содержание пьесы. Молодой самурай засыпает во время прогулки, во сне встречает дочь знатного безумного господина и влюбляется в нее. Однако сумасшедший вельможа на его глазах убивает девушку, и в этот момент самурай просыпается. Наяву он встречает гейшу с лицом погибшей девушки, а та из честолюбия дает своим дружкам слово соблазнить молодого самурая. Они встречаются по ночам, и девушка всякий раз приходит к нему с шелковым фонарем в руке. После каждой такой встречи юноша все больше чахнет, он уже близок к смерти. Выясняется, что его посещает вовсе не гейша, а дух из загробного мира. Чтобы выжить, ему нужно отказаться от любви мертвой девушки, но он предпочитает умереть в ее объятьях.
В самом конце программки излагалось предание, связанное с самой пьесой. Оказывается, в японском театральном мире она считалась проклятой, подобно «Макбету» в английском театре. Эта легенда возникла в 1919 году, когда молодые японские актеры, игравшие девушку и ее служанку, умерли от загадочной болезни через неделю после премьеры.
– Этого еще не хватало, – пробормотал он. – Ненавижу всякую чертовщину.
А ведь именно чертовщиной и следовало назвать то, во что он ввязался. Благовоспитанная девица из хорошей семьи, которая знакомится в парке с мужчинами. А родителям врет, что играет главную роль в театре, где даже имени ее никто не знает. И куда она, черт возьми, пропала?
Вернулась Милена. За ней шла девушка, одна из немногих, кто еще не успел переодеться. Она была в джинсах и простой черной блузке.
– Это Наташа, она знает Ольгу, – сообщила Милена и уселась рядом с Михаилом. Наташа села в крайнее кресло и вздохнула:
– Да, мы с Олей сначала подружились…
– Сначала? – удивился Михаил. – А потом что же?
Наташа сообщила, что они с Ольгой пришли в театр вместе. Можно сказать – стояли у его истоков. Тогда даже репетиций еще не было. Они просто учились ходить и говорить на сцене. Пили чай – Ирина любила устраивать такие чаепития. Рассказывала ребятам о поэзии, о драматургии. Выясняла их вкусы и склонности.
– Она ведь очень образованная, – с уважением сообщила Наташа. – Она столько всего знает! И совсем одинокая, ну, понятно почему. У нее есть только театр, она всю душу в него вкладывает. Жаль, что вы не видели нашу премьеру! Потрясающе получилось! И народу было очень много!
То, что Наташа далее сообщила об Ольге, окончательно сразило Милену. Михаил видел, что девочка близка к истерике. Из слов актрисы выяснилось, что Ольга никакой роли не получила. Даже самой маленькой, не говоря уже о главной.
– А она хотела играть главную роль, – пояснила Наташа. – Только главную – больше никакую. В сущности, в этом спектакле у нас три актрисы на одну главную роль. Это Ирина так придумала, чтобы не было одной примадонны, чтобы девчонки меньше завидовали друг другу. То есть это мое мнение. А вообще-то, так просто легче учить текст. Сама-то роль большая… Одна актриса у нас играет аристократку – в самом первом действии. Другая – гейшу. А третья – призрак аристократки. Оля так хотела играть призрак! Такая трогательная роль – в конце зрители чуть не плачут, честное слово… Но ей предложили участвовать в массовке, и тогда она сказала, что вообще играть не будет. И не стала.
– Когда она отказалась? – напряженно спросила Милена.
– Где-то в начале апреля. Тогда как раз распределяли роли.
– А на репетиции она ходила?
Наташа призадумалась и в конце концов сообщила, что за прошедшие два месяца Оля появлялась здесь несколько раз. Садилась на задних рядах. Молча смотрела на то, как остальные репетируют. Никогда ни с кем не заговаривала по своей инициативе, и ее тоже никто не трогал. Постепенно она стала совсем чужой, некоторые даже забыли, что она в театре со дня его основания. Даже самой Наташе редко приходилось с ней общаться – ведь Оля, как правило, очень быстро уходила.
– Здесь все считали ее надменной, а может, так и было. – Наташа пожала плечами. – Мне тоже показалось, что она уж очень много о себе воображает.
– Все или ничего? – уточнил Михаил.
Девушка кивнула. Также она сообщила, что давно не видела Ольгу. Во всяком случае, ни на прогоне, ни на премьере ее точно не было. Она с возмущением опровергла, что Ольга у нее ночевала.
– Она у меня ни разу не бывала! – ответила она на вопрос Михаила. – И даже не знала моего адреса, только телефон. А живу я вовсе не рядом, а на «Щелковской». Извините, мне пора одеваться.
Все актеры мало-помалу исчезли из зала. Перед сценой пробежала Ирина, дробно пощелкивая каблучками. Она была взволнованна, ее миловидное лицо раскраснелось. Увидев Михаила, она приветственно махнула ему рукой:
– Скоро начнем!
В зал уже заходили зрители. У входа стоял парень и раздавал всем программки – такие же, как у Михаила. Михаил повернулся к Милене:
– Ты будешь смотреть спектакль?
Она покачала головой.
– Езжай домой, – приказал он. – И скажи своим родителям, чтобы они немедленно подали в розыск. Ты теперь сама видишь, что твоя сестра исчезла четыре дня назад, а не два.
Девочка встала. Она казалась такой жалкой и некрасивой в своем растянутом голубом свитере. Михаил удержал ее за рукав:
– Не переживай. Ольгу найдут. Я все-таки думаю, что ничего страшного не случилось.
Но на самом деле он вовсе так не думал.
Зрителей было немного – чуть больше половины зала. Уже в начале спектакля некоторые начали уходить. Михаил не удивлялся этому. Его удивляло другое – как живо и вполне профессионально играли ребята. Он никогда не видел настоящего театра Кабуки, но понял, что постановщица умудрилась обучить артистов стилизованной походке и жестам японских актеров. И за такой короткий срок, с такими ничтожными средствами создать такое красочное увлекательное зрелище! Он восхищался этой женщиной, и постановка ему понравилась. После спектакля он взял у нее интервью.
Он вовсе не собирался говорить с ней об Ольге – ему было достаточно того, что рассказала Наташа. Однако маленькая горбунья сама заговорила о девушке.
– Мои ребята рассказали, что вы интересовались Олей Ватутиной? – осведомилась она, когда Михаил уже прятал диктофон с записанной кассетой. Разговор происходил в опустевшем после представления зале. Двое парней на сцене сворачивали дешевые бумажные декорации, остальные актеры уже переоделись, стерли свой немыслимый грим и разошлись.
– Оля пришла сюда одной из первых, – сообщила женщина, с интересом глядя на журналиста. – Жаль, что она не нашла своего места. А может, и не хотела найти. Ей нужна была главная роль, а данных у нее было маловато. Наружность – это еще далеко не все. Она считала себя готовой актрисой, а ведь это было не так. Девочка где-то усвоила кривлянье, взрослые замашки, любила, чтобы ею восхищались. Анаши ребята действительно заглядывались на нее, ведь девочка очень симпатичная. Но переломить себя, начать работать она не желала. Я видела, что к добру это не приведет, и как-то раз поговорила с ней. Поверьте мне, что это было сделано тактично, я старалась внушить ей, что нужно заниматься… Но ничего не добилась. Оля меня почти не слушала, мне так кажется. Подавайте ей главную роль – вот и все. А почему вы ею интересуетесь?
Михаил решился и открыл женщине правду. Рассказал про загадочное поведение девушки, про ее ложь, про ее исчезновение. Ирина слушала его напряженно и больше не улыбалась. Когда он замолчал, женщина сняла очки и энергично потерла покрасневшую переносицу. Глаза у нее были близорукие и покрасневшие от усталости.
– Ужасно, – тихо сказала она. – С Олей могло случиться что угодно при таком-то независимом характере… Я видела, что она живет какой-то своей жизнью, совсем не безоблачной. Странно, что родители этого не видели, как вы говорите. Хотя родители вообще редко замечают перемены в своих детях. Придумывают себе образ идеального ребенка и носятся с ним. Так хлопот меньше! А ребенок-то совсем другой, а значит – помощи от родителей не дождется – они ведь его не понимают…
Ирина встала. На сцене было пусто, в зале темно, горел только один светильник на боковой стене – под ним они и сидели. Здесь уже ничто не напоминало о спектакле.
– Вы будете держать меня в курсе дела? – спросила она, направляясь к выходу. – Мне бы хотелось узнать, что произошло с Олей.
– И мне тоже хотелось бы это знать, – ответил Михаил. – Причем все сильнее и сильнее.
Они обменялись телефонами и попрощались на пороге кинотеатра. Ирина предложила довезти его до дома, а когда он отказался, села в побитый красный «Москвич», лихо стартовала, и машина исчезла за перекрестком.
На другой день у него было много работы, два интервью в разных концах города. Но он все-таки выбрал время и ближе к вечеру позвонил родителям Милены. От ее матери он узнал, что они уже ходили в отделение милиции по месту жительства и подали в розыск. Женщина говорила глухо, отрывисто, и Михаил упрекнул себя – зачем он навязывается, бередит ей раны? Но Алла все-таки справилась с собой и даже поблагодарила его за участие:
– Спасибо, что потратили столько времени на Милену… Она все мне рассказала про этот проклятый театр… Я с самого начала как-то не верила в это Ольгино увлечение…
«А мне говорила совсем другое. Если не верила – почему не поинтересовалась, чем занимается дочь?» – подумал Михаил, но высказывать этого вслух, конечно, не стал. Он только предложил посильную помощь. Дело было в том, что в их бесплатной газете не так давно стали публиковать фотографии пропавших людей. В основном материалы поступали из пресс-службы ГУВД. Места для этих публикаций не хватало, и уже успела образоваться очередь.
– Но я бы мог втиснуть в рубрику снимок вашей дочери в обход очереди, – предложил он. – Это может дать результаты, ведь газета распространяется в нашем округе, попадает практически в каждый почтовый ящик. Это даже эффективней, чем показ снимка по телевидению, ведь снимок в газете можно подробнее рассмотреть.
Алла некоторое время молчала, потом ответила, что должна посоветоваться с мужем. Дело в том, что они все еще никого не известили о пропаже дочки. Она имеет в виду родственников.
– Это будет удар, особенно для моей мамы, – прошептала она так тихо, что Михаил едва разобрал слова. – Пока мы не говорим ей, что Оля пропала, но у меня такое чувство, что она начинает что-то подозревать. Ведь они часто перезванивались, а теперь я не могу позвать дочь к телефону, когда бабушка звонит.
Михаил попросил все-таки помнить о его предложении и, в случае чего, звонить ему домой или на работу – он всегда готов помочь. Сам он принял решение больше не звонить родителям Ольги и Милены. Его могли счесть навязчивым – он уже понял, что эти люди не очень-то стремятся к его услугам и предпочитают замкнуться в своем горе. «Но вряд ли им удастся скрыть исчезновение девушки от родни, – подумал он. – Ведь розыскное дело заведено, а родню в таких случаях опрашивают в первую очередь».
Перед концом рабочего дня он заехал в редакцию и рассказал редактору отдела культуры о посещении театра.
– Не хотелось бы ограничиваться информацией в пять строчек, статья получится интересная, – настойчиво говорил Михаил. – Тем более в театре занимается «группа риска» – ребятам лет семнадцать – девятнадцать. Куда им податься, кроме дискотек и ночных клубов? С детьми как-то больше возятся, чем с ними.
В конце концов он выторговал под статью половину полосы, а вернувшись домой, немедленно включил диктофон и начал обрабатывать материал. Ирина вовсе не просила его показывать ей статью перед тем, как печатать. Конечно, руководительница молодого театра была бы рада даже мимолетному упоминанию в прессе о первом спектакле. Но Михаил все-таки решил еще раз встретиться с ней. Поздно вечером они созвонились и уговорились встретиться завтра перед очередным спектаклем. На этот раз он должен был проходить в одном из престижных лицеев округа. Когда Михаил уточнил номер лицея, у него перехватило дыхание. Именно в этот лицей жена перевела Дашу после развода и переезда к новому мужу. «Может показаться, что я нарочно туда отправился, чтобы увидеть дочь. Люба так и решит, если узнает, что я там побывал… – подумал он, кладя трубку. И тут же вспылил: – Какого черта! Почему я должен слушаться этой истеричной бабы и не видеться с дочерью! Родительских прав меня не лишали, да и кому бы это удалось! Все, хватит, так я совсем потеряю Дашку!»
Он снова вернулся к компьютеру, и к двум часам ночи статья была готова и выведена на принтер.
Спектакль начинался в три часа пополудни, после окончания занятий у всех классов. Михаил приехал в лицей немного раньше. Пропуск на его имя оставили у охраны. Школьников в коридорах еще не было – шел последний урок. Проходя по этим коридорам, Михаил чувствовал себя как преступник, забравшийся в чужой дом, и удивлялся – все-таки удалось жене его запугать! Не видеться с дочерью… А почему, собственно? Потому, что жена внушала Даше, что ее отец – неудачник, посредственность, даже на машину заработать не смог? Потому, что он мог возразить дочери, опровергнуть эти обвинения? А может, жена боялась, что он расскажет дочке что-то неприглядное о ней самой? Но уж такого бы он не допустил… Какова бы ни была Люба – она все равно мать, и неплохая мать… Он вспомнил тот вечер, когда жена поставила его перед фактом готовящегося развода. Как она тогда кричала, плакала, нарочно доводила себя до истерики, чтобы потом упрекнуть мужа, что это он довел ее! Обвинения – и надуманные, и реальные – лились сплошным потоком. Жена как будто боялась, что ему удастся вставить словечко. А он молчал. Михаил был так ошеломлен, что даже не принял эту истерику всерьез. А Даша… Даша наверняка решила, что во всем виноват отец. Ведь о разводе с ней говорила только мать, а значит – могла наговорить все, что угодно. Михаил избегал этой темы.
«Я сам выбрал изоляцию от дочери, – обвинял он теперь себя. – Не хотел тяжелых объяснений, слез, не хотел наговаривать на ее мать… И вот теперь неизвестно, что обо мне думает Дашка. Может, считает меня чудовищем?»
Он поднялся в актовый зал и застал актеров за лихорадочными приготовлениями. Ирина выглядела совершенно замороченной, щеки у нее пылали. Увидев Михаила, она всплеснула руками:
– Прошу вас, не сейчас! У меня нет времени, после спектакля поговорим!
И унеслась за сцену. Из обрывков разговоров Михаил понял, что внезапно заболела девушка, которая должна была играть гейшу. Это выяснилось только теперь – она не приехала на спектакль, ей звонили домой и обнаружили, что она лежит с температурой. Теперь актриса, играющая дочь аристократа, срочно повторяла роль гейши – она должна была взять ее на себя.
– На самом деле поверишь, что пьеса проклятая, – растерянно сказала высокая актриса, уже одетая и загримированная. Она стояла рядом с Михаилом и глядела, как на сцене готовят декорации. Он присмотрелся к девушке и вспомнил, что ее зовут Ольга.
– Вы играете парикмахершу? – спросил он.
Та обернулась:
– Да… А я вас видела на втором спектакле. Вы журналист?
Михаил подтвердил, и девушка с любопытством спросила:
– Тут у нас говорят, что Оля Ватутина пропала. Это вы ее ищете?
– Уже не я, а милиция. – Он присел и предложил девушке сесть рядом. Она поколебалась, потом осторожно расправила полосатое бумажное кимоно и села. Девушка постоянно сжимала и разжимала руки, было видно, что она очень волнуется.
– Роль у меня маленькая, но вдруг что-то забуду, – пробормотала она, смущенно поглядывая на Михаила. – Вот будет позор! А я ужасно боюсь публики. На репетициях все помню, а вот на премьере чуть не влезла не вовремя… Поговорите со мной о чем-нибудь, ладно? Я, может, хоть немного отвлекусь.
– Пожалуйста, – согласился он. – Например, можем поговорить про вашу тезку, Олю Ватутину.
Она передернула узкими плечиками, отчего ворот слишком просторного кимоно поднялся до самых ушей. Девушка раздраженно его поправила и бросила:
– Да ну. Не хочется о ней говорить.
– Почему же? Вы ее так не любили?
– А за что ее любить? – возмутилась девушка. – Ради бога, не думайте, что ее тут затравили. Это она всех презирала. Даже узнавать не хотела вне театра.
Она оживилась, забыла про свое волнение и ударилась в воспоминания. Оказалось, что однажды она случайно столкнулась с Олей Ватутиной, а та не пожелала даже кивнуть ей. Отсюда и пошла обида.
– Мир тесен, вот мы и встретились случайно… – рассказывала девушка. – Я готовлюсь поступать в институт, в школе учила немецкий. Но недостаточно знаю язык, вот и решила позаниматься частным образом. Мне говорили, что лучше идти не на курсы – там ко всем стандартный подход, а найти частного преподавателя. Позвонила по объявлению в бесплатной газете, договорилась… А это оказался Олин отец, представьте себе! Только я этого сперва не знала.
Она рассказала, что преподаватель немецкого со странной фамилией Бог жил неподалеку от театра, и это было очень удобно – она сразу после урока шла на репетицию. Они прозанимались уже около двух недель, как вдруг девушка столкнулась с Олей.
– Мы занимались, и тут я услышала, что кто-то отпирает дверь квартиры своими ключами. Виктор Эдуардович громко спросил, кто пришел, и ответила девушка. Она заглянула в комнату, и я узнала Олю. Поздоровалась с ней… А она, будто меня не расслышала, хлопнула дверью и больше не появлялась. Виктор Эдуардович даже извинился за ее поведение. Он интересовался, на самом ли деле мы знакомы. Я ответила, что мы встречались в театре. Он спросил, как она там занимается, и я сказала все как есть.
– А что именно? – напряженно поинтересовался Михаил.
– Ну, что способностей у нее особых нет, роли ей никакой не дали, а в массовке она играть отказалась… И что на репетиции ходит очень редко. Я сказала правду, потому что… – Девушка на миг запнулась, поправила прическу, хотя в том не было никакой нужды, и несколько смущенно закончила: – Ну, потому что разозлилась на нее. И вообще – зачем мне было врать?
На вопрос, когда произошла эта встреча, «парикмахерша» ответила, что это случилось в конце апреля. Тогда Оля Ватутина совсем перестала появляться в театре, ребята даже имя ее стали забывать. Девушка все еще смущенно заметила, что вовсе не хотела отомстить Ольге, просто так получилось. Да, кроме того, Виктор Эдуардович вовсе не расстроился. Так ей показалось.
– Он сразу предложил продолжить занятие, и это очень порядочно с его стороны, – сказала она. – Ведь оплата почасовая, так что отвлекаться на посторонние предметы мне совсем невыгодно. Кстати, который час?
Михаил показал ей циферблат своих часов. «Парикмахерша» ойкнула и вспорхнула с кресла:
– Начинаем через десять минут! Извините, мне пора!
Он не удерживал ее – было ясно, что девушка чистосердечно рассказала все, что смогла. «Но каков этот господин Бог! – изумленно думал Михаил. – Значит, он почти месяц знал, что дочь не ходит на занятия студии, и все же… Ну, пусть она ему не дочь, а падчерица, но все равно не чужая! А он держался так, будто ему безразлично, где она пропадает… Мать не знала, что Ольга не посещает студию. И Милена не знала. Отчим молчал… Почему? Уж он-то должен был понять, что никакой премьеры у Ольги нет – ни премьеры, ни генеральной репетиции накануне… И все-таки отпустил дочь надвое суток – неизвестно куда… Хотя почему неизвестно? Возможно, он-то знал, куда она собралась?!»
Михаил вскочил и направился к выходу, совершенно забыв о статье и об Ирине. Но ему преградил путь поток лицеистов. Они уже давно скапливались у входа в зал, и теперь прорваться сквозь их шумную толпу не было никакой возможности. Михаил встал у стены, чтобы не мешать ребятам войти в зал. Он так ушел в мысли об Ольге и ее загадочном отчиме, что совсем забыл о своих страхах – увидеть дочь, столкнуться с ней лицом к лицу. И когда он все-таки увидел Дашку – толпа бросила девочку прямо к нему, – Михаил остолбенел.
Рыжая челка до бровей, испуганные светлые глаза, голубой джинсовый костюм, бисерное колье на тонкой шее – все такое знакомое и уже непривычное. Она увидела отца и приоткрыла рот. С ее плеча свалился рюкзачок и повис у нее на локте, потом большой зеленой жабой шлепнулся на пол. В следующий миг его кто-то пнул, Дашка очнулась, побежала поднимать рюкзак, толкнула кого-то локтем, огрызнулась и, не глядя больше не отца, прошла дальше в зал и уселась в одном из последних рядов. Он больше не видел ее от двери сквозь толпу школьников. Михаил почувствовал, как его обдает горячей волной. Какова! Ни словечка! А сам-то он?! Мог бы хоть поздороваться!
Он с трудом вырвался из зала и сбежал – иначе, как побегом, это трудно было назвать. Опомнился только за оградой лицея, достал сигарету, уставился на бумажную афишку, извещавшую о спектакле… «Она расскажет матери…» – вертелось у него в голове. И эта мысль мучила его, как будто он и впрямь боялся бывшей жены. А собственно, почему?
Он женился по любви – безрассудно, не имея ни образования, ни собственной квартиры, сразу после армии… Тогда все казалось проще. Не было квартиры – работай, и тебе ее дадут. Образование – бесплатно, почти любое. И Люба тогда тоже была проще. Может, у нее и были уже какие-то повышенные запросы… Но скорее всего, она просто не знала толком, чего ей желать. В основном она хотела, чтобы было «не хуже, чем у людей», а уж этот уровень он ей с грехом пополам обеспечивал… И ему казалось, что все идет хорошо. Они были красивой парой и познакомились тоже красиво – на шахматном турнире, во время поединка. Михаил тогда разбил ее наголову, и она заглядывала ему в рот. Да, как ни странно, она любила, чтобы ее побеждали. А он-то считал, что самое главное – равенство. Его радовало все, что подчеркивало это равенство и сходство между ними. Вкусы и привычки у них во многом сходились, даже дни рождения они отмечали в одном месяце – июле. Только она в самом конце, а он – в самом начале. Уже в последние годы, перед тем как развестись, жена стала донимать его гороскопами. В частности, почти серьезно сообщила, что он – Рак, она – Лев и друг другу они не подходят. Ей, видите ли, был нужен муж-лидер, которого бы она слушалась. А он – рохля, тихоня… Михаил не принимал этих заявлений всерьез. Когда они поженились, про гороскопы никто и не слышал, а мало ли счастливых пар создавалось? И в конце концов, разве они были несчастливы?
– Да, – заявила она как-то этой зимой, когда он задал ей этот вопрос. – Я никогда не была с тобой счастлива. Ну, может, в самом начале, – добавила она, увидев его недоверчивый взгляд.
Она могла выдумывать что угодно, искать себе оправдания в гороскопах, вспоминать давно забытые размолвки, все его мелкие и крупные провинности… Но в сущности, уходила она только по одной причине – он ей надоел. Сознавать это было настолько унизительно, что Михаил долго в это не верил. Она-то ему не надоела! В конце концов, жена почти убедила его в том, что он серый, скучный, неинтересный… Михаил видел, кого она сочла ярким, интересным и увлекательным. Видел из окна своей квартиры, как Люба садилась к нему в машину. Такие сцены стали обыденными и продолжались всю зиму, пока она окончательно не ушла… Ничего особенного ни в этом человеке, ни в его машине не было. И он далеко не супермен, и машина – не иномарка. Михаил даже разглядел у Любиного поклонника намечающуюся лысину – со второго этажа это было хорошо видно. Он возненавидел наглого соперника лютой ненавистью, даже хотел убить. Несколько недель он ходил с этой мыслью, и она мало-помалу становилась все реальнее. Он убьет его, подкараулит где-нибудь в глухом переулке, все ему выскажет и убьет. Михаил даже всерьез поверил, что способен на убийство, и в его снах появился новый кошмарный мотив – его хватают, заламывают ему руки и волокут в тюрьму. А он счастлив – ведь соперник убит и Любе некуда идти.
Когда жена ушла окончательно, Михаил разом оставил мысли о мести. И в этот миг испытал огромное облегчение, будто избежал опасности. В самом деле, теперь не имело смысла убивать соперника – он больше не приезжал под окна, не сигналил, Михаилу не приходилось, сжав зубы, смотреть на то, как жена пересекает улицу и садится в эту проклятую «Волгу»… Кончились эти унизительные сцены, это бесконечное ожидание развязки. Реальность оказалась не такой ужасной, как он воображал. Все это можно было вытерпеть. И как ни удивительно, ревности он тоже не испытывал. У него остался только страх за дочь. Как она там? Быть может, ей там плохо, ее обижают?
– Иннокентий заботится о Даше, как о родной, – отрезала Люба во время последнего телефонного разговора. – Между прочим, на лето отправляет ее со мной на Кипр. На двадцать дней! И это несмотря на кризис! Ты хотя бы можешь понять, что у девочки впервые все, как у людей?! Конечно, по-твоему, без этого можно было обойтись! Но если уж на то пошло, можно обойтись и без холодильника, и без телефона…
И пошла, и пошла… Кладя трубку, он даже почувствовал что-то похожее на радость. Освободился, больше ему не слушать этих нотаций! И тут же навалилась тоска – в конце концов, он мог бы заработать и на Кипр… Неужели из-за такой дряни надо было все ломать?!
…Он бросил сигарету. «Ну и пусть расскажет матери, что я тут был, – злорадно подумал Михаил. – Пусть Люба забеспокоится, она ведь так боится, что мы начнем общаться! Не все же мне мучиться в одиночку, пусть она тоже понервничает!»
Михаил зашел в телефонную будку, достал карточку. Она была почти полностью использована, но на короткий разговор должно было хватить.
К телефону на этот раз подошел мужчина. Михаил напористо поздоровался, сказал, что его дочери нужны частные уроки немецкого. Тот замялся, ответил, что сейчас у него достаточно учеников… Михаил настаивал – хотя бы раз в неделю! В удобное для вас время! Когда на карточке оставалась всего пара единиц, Виктор Эдуардович сдался и назвал свой адрес. Михаил договорился, что подъедет к нему прямо сейчас и они побеседуют об условиях.
Яркий спортивный костюм и кроссовки – преподаватель немецкого будто на пробежку собрался. Только оказавшись с ним лицом к лицу, Михаил понял, до чего же тот высокий – не меньше ста девяноста сантиметров. Виктор Эдуардович открыл дверь сам. По-видимому, больше никого дома не было, и Михаил обрадовался – ему хотелось поговорить без свидетелей. На то, что хозяин его узнает, он не рассчитывал – они виделись мельком, в темном дворе и почти не разглядели друг друга.
– Подождите пять минут, – сказал ему хозяин, проводя гостя в большую комнату, со всех сторон уставленную книжными стеллажами. – Я сейчас освобожусь.
Михаил сел в предложенное скрипучее кресло, бросил взгляд на мальчишку лет шестнадцати, по-видимому ученика. Тот сидел за письменным столом с видом усталого идиотизма на лице. Виктор Эдуардович подсел к нему и приказал продолжать разбор предложения. Мальчишка посмотрел на часы, поерзал и принялся тянуть слово за словом. Ему явно не терпелось вырваться из этой мрачноватой комнаты с низкими потолками – за окном сиял майский день… Этого ученика явно привели сюда беспокойные родители, ему самому язык был до лампочки. Наконец положенное время истекло. Мальчишка бойко попрощался, причем выражение идиотизма разом исчезло. Теперь это был вполне симпатичный паренек с живым взглядом. Проводив его, Виктор Эдуардович обратился к посетителю:
– У вас дочка в каком классе?
– Ну, она уже школу закончила. – Михаил тщательно обдумал свою легенду по пути сюда. – Готовится поступать, а язык учила спустя рукава.
– В общем, как все, – пробормотал Виктор Эдуардович. Его явно утомил нерадивый ученик.
Михаил легко согласился, что в обыкновенных школах без языкового уклона никто особо не учит иностранные языки. Да там часто и преподавателей не хватает. До первого провала при поступлении в институт этим предметом не интересуются.
– А откуда у вас мой телефон? – поинтересовался Виктор Эдуардович.
– Моя дочка получила его от подружки. Она у вас занимается. Может, припомните? Ее зовут Оля. Она еще ходит в одну театральную студию с вашей старшей дочерью.
Он даже не вздрогнул, этот белобрысый великан с младенчески-розовым цветом лица. Только посмотрел на посетителя внимательней, чем прежде.
– Помню, как же, – сказал он после короткой паузы. – А в какой вуз собирается поступать ваша дочка? Не в иняз, надеюсь? Тут я никакой гарантии не дам, если у нее знания слабые. Мы просто не успеем подготовиться за полтора месяца.
Михаил заверил его, что девочка будет поступать в педагогический институт.
– Хотя мечтает о театральном, – заметил он. – Она ведь тоже посещает эту студию. Вы не были на премьере? Весьма интересный спектакль.
Виктор Эдуардович покачал головой:
– У меня почти каждый день расписан. Некогда было пойти. Кстати, о времени. Вас устроит, если занятия будут проводиться утром? С девяти до одиннадцати? У меня есть свободные «окна» в пятницу и субботу. Другого времени пока нет.
– Меня-то любое время устроит. – Михаила начало раздражать упорство, с которым хозяин переводил разговор на безопасную тему. – Главное, чтобы дочка действительно ходила к вам.
Белесые брови Виктора Эдуардовича – того же пшеничного оттенка, что у Милены, – поползли наверх:
– То есть как это?
– Ну, знаете, дети часто что-то скрывают. Например, моя дочка внушила мне, что посещает эту театральную студию чуть не каждый день. А ходила туда раз в неделю. Остальное время проводила как ей заблагорассудится. Ваша-то дочка исправно занимается?
Тот удивленно посмотрел на визитера, секунду помедлил и склонил голову. Это можно было понять как подтверждение. Затем Виктор Эдуардович выудил из стопки бумаг на столе разграфленный лист картона и нашел свободную клетку:
– Значит, я запишу вас на утро. Может, потом освободится более удобное время. Оплата почасовая, пять долларов в час. Вас устроит?
«Ну, железобетон! – разозлился Михаил. – Интересно, милиции он тоже ничего не рассказал?» И пошел в атаку – он был слишком раздражен, чтобы и далее соблюдать маскировку.
– Я слышал, ваша дочь пропала. Она еще не вернулась?
Теперь он явственно увидел, как хозяин вздрогнул.
Виктор Эдуардович рассчитанно-медленно положил на место график и повернулся к Михаилу:
– А почему вас это волнует? Нет, не вернулась. Послушайте, почему мне ваше лицо знакомо?
– Мы с вами как-то виделись. – И Михаил напомнил ему обстоятельства, при которых состоялась их встреча.
– Вот я и думаю, что-то странные вопросы вы задаете, – пробормотал хозяин. – Что ж, и дочки, наверное, у вас нет?
– Есть. Только она учит французский.
Тот меланхолично кивнул:
– Понятно, понятно. Вы просто искали предлог, чтобы сюда попасть. Скажите, почему вас так интересует моя дочь?
– Ну, прежде всего, она вам не совсем дочь, – отрезал Михаил. Он уже совсем перестал церемониться с этим человеком. Редко кому удавалось вызвать у него такую антипатию. – А потом… Разве не удивительно, что я – чужой человек – интересуюсь ее судьбой больше, чем вы?
– А с чего вы взяли, что я ею не интересуюсь?
Глаза у Виктора Эдуардовича совсем выцвели – то ли от гнева, то ли от волнения. Михаил видел – тот сдерживается изо всех сил. Эта мощная фигура производила внушительное впечатление, от нее исходила сжатая, как пружина, угроза. И все же он продолжал:
– Вы уже с конца апреля знали, что ваша падчерица не посещает занятий в театре. Вы знали, что никакой роли она не получила, что не будет участвовать в пьесе. И спокойно разрешили ей уйти из дома на двое с лишним суток! Вы-то знали, куда она уходит? Ведь не в театр?
– Ну, предположим, что не в театр, – сдержанно ответил тот.
– Куда в таком случае?
– Предположим, что вас это никак не касается. – Великан вплотную подошел к Михаилу, и тот почувствовал резкий запах пота и дешевого дезодоранта, исходивший от него. – Оставьте в покое мою семью!
– Почему вы скрыли от жены, что Ольга не посещает театр? – Михаил еле сдерживался, чтобы не заорать. В эту минуту он просто ненавидел этого человека. И его, и того, другого… Ведь у его дочери тоже появился отчим! Наверняка ничем не лучше этого типа! И он бросил ему в лицо: – Вы-то Ольге не родной, но мать не отпустила бы дочь бог знает куда!
Виктор Эдуардович странно, кривовато усмехнулся и неожиданно иронично заметил:
– Как раз Бог и не знает, куда она отправилась. Оля мне не докладывала. И почему вы решили, что она отпрашивалась именно у меня? Я узнал об этом последним, когда она успела уйти. Конечно, мог бы сказать жене правду, но… – И совершенно мирно заключил: – Но вы же понимаете, что иногда правду сказать нельзя? Я думал, что Оля вернется в срок, и не хотел волновать жену понапрасну. А что касается самой Оли… Зря вы считаете ее таким уж ребенком. Я тоже когда-то так думал, пока не обжегся.
В дверь коротко позвонили, затем в замке повернулся ключ. Виктор Эдуардович крикнул:
– Алла, иди сюда, у нас гость!
Женщина заглянула в комнату и, увидев Михаила, воскликнула:
– Нашли?!
– Нет, – оборвал ее муж. – Это насчет объявления в газете, помнишь, ты мне говорила? Я думаю, больше тянуть не стоит. Нужно опубликовать ее фотографию.
Алла молча смотрела на мужчин, слабо покачивая головой. Секундное оживление прошло, и теперь ее взгляд стал загнанным и пустым. Она сильно изменилась за то время, пока Михаил ее не видел.
– Оля ушла из дома неделю назад, – сказала она, наконец. – Не звонила пять дней. Позвонить она могла бы, верно? Ведь первые два дня она звонила. Но теперь она не может… Я чувствую, что не может…
– Поставь чай, – приказал ей муж. Но женщина все так же монотонно продолжала говорить, будто не услышала его:
– С ней что-то случилось. Не верю, что она жива. Этот велосипед… Она бы не бросила его. Ни за что. На нее напали. Мы слишком поздно начали искать. Я думаю, ее уже нет…