Глава III. Нестор Максимович Максимо́вич (Амбодик)
Искусная и проворная бабка и благоразумный врач, не о снискании тщетной себе славы, но о всеобщей пользе пекущиеся, больше могут сделать при родах одними своими руками, чем всеми прочими искусственными фудиями (инструментами).
Нестор Максимович Максимович был сыном рядового деревенского священника.
Сам он родился осенью 1744 года. А если точнее сказать – так 7 ноября (27 октября); и произошло все это в селении Веприк, близ уездного города Гадяча Полтавской губернии, на той же солнечной Украине.
Село Веприк (вернее в те поры – это было небольшое казацкое местечко), – отличилось хотя бы тем обстоятельством, что когда-то оно прославилось своим героическим отпором, как-то, почти что случайно забредшему в те благословенные полтавские края шведскому королю Карлу XII.
Необходимо также сразу заметить, что село это издавна было размещено по обоим берегам весьма живописной речки Псёл, что осложняло и без того затруднительную оборону всего населенного пункта Веприк[15].
Тем не менее, как вспоминали старожилы былого казацкого поселения, тревожным зимним утром, выпавшим в коротеньком промежутке между 1708 и 1709 годами, – весьма грозный шведский властелин безуспешно старался захватить рядовое казацкое местечко Веприк, так неожиданно вставшее ему на пути к его окончательной и славной победе. Он попытался все это осуществить при помощи атак своих крайне отчаянных гренадеров.
Дело с обороной Веприка, в конце концов, оказалось совсем непростым…
Бравые шведские гренадеры долго и лихо скользили по каким-то слишком оледенелым бревнам, которые осажденные, к тому же, еще и специально-нарочито поливали водой…
И только лишь окончательное израсходование запасов пороха, и без того довольно скудных, заставило немногочисленный отряд, состоящий из казаков и небольшого количества солдат русского гарнизона, сложить свое лихое оружие…
Между прочим, некоторые современные историки совершенно всерьез полагают, что героическая оборона Веприка окончательно сорвала намерения шведского короля добраться по старинной русской дороге вплоть до первопрестольной русской столицы, до города Москвы…
После такого отчаянного отпора старинный Веприк был сожжен, казаки и весь русский гарнизон взяты в плен, а все жители его перебиты по приказу того же, весьма кровожадного шведского короля…
Подрастающий мальчик обожал свою родную природу.
Да у него, и в самом деле, имелись великолепные возможности созерцать ее расцвет – как зимой, так и пышущим зноем – чрезвычайно роскошным малорусским летом.
Впоследствии это, каким-то необычным образом, также отразилось на всей его биографии.
Однако наш разговор – пока что совсем не о том. А потому и отложим его, хотя бы на какое-то, слишком короткое время.
Вообще – необыкновенно счастливым необходимо считать почти каждого человека, – написал когда-то Константин Георгиевич Паустовский, – которому выпало счастье провести свои ранние детские годы на Украине…
Добавим здесь только, что и ему самому, замечательному русскому писателю Константину Георгиевичу, действительно, – удалось все это почти что сполна…
Более того, сам маленький Нестор Максимович попал в настоящее щедрое лето. Он просто наслаждался тем необычным своим состоянием, когда тебя обтекает одного благодатная воздушная аура, когда на тебя изливаются трели волшебного украинского утра, а затем – и как-то необыкновенно быстро последовавшего за ним теплого, очаровательного, такого же тихого вечернего заката…
Именно так получилось и с ним, маленьким Нестором Максимовичем.
В Веприке, будучи еще весьма крохотным карапузом, довелось ему погружаться в волны благодатного мира, до самых краев переполненного цветами и травами, разнообразными птицами и какими-то незаметно, но быстро меняющими свои разноцветно – пестрые кроны, – деревьями.
Этот мир, в прибавку ко всему прочему, окаймлен был едва шевелящимся, а то и крайне ленивым течением речки Псла. В чистых водах этой реки, всё окружающее его, беззаботного дотоле мальчишку, отражалось в еще более красочном виде.
Да и кому из нас не запомнилось описание этого чудного водного пространства, протекающего вдоль всего Веприка, в изображении знаменитого русско-украинского писателя Николая Васильевича Гоголя[16]! Даже совсем не беда, что этот мост расположен был где-то в преддверии другого селения, соседних Сорочинец, однако – всё на той же самой реке…
Особенно мост, перекинутый поперек ее неспешного абсолютно течения… Впрочем, и целую когорту веселых украинских парубков, стоявших на том же мосту разноцветной гурьбою, в своих широченных, как море, свитках…
Они же, эти слишком веселые парубки, так невежливо обошлись с его горделивой супругой, обозвав ее даже «ведьмой». Зато сразу же отметили несравненную красоту не в меру скромной дочки его – девушки Параси…
В этом же, неповторимом солнечном мареве, маленькому Нестору соседствовали, вдобавок, и всевозможные старички и старушки, которые почти ежедневно сползались к церковной паперти храма Святой Богородицы. Они досконально знали и различали целебные свойства самых разнообразных растений и всевозможных трав.
Они одни и способны были втолковывать свои знания в головы окружающих их босоногих мальчишек, которых с утра и до самого вечера, почти незаметно для них самих, окутывают благодатные синие сумерки…
А где-то там, в той же робкой полуденной стороне, которая чудилась малышу невообразимо горячей, которую взрослые называли, вдобавок, горячим югом, простиравшимся за каменными днепровскими порогами, где была уже расположена и сама эта дивная Запорожская Сечь…
О ней, об этой Сечи, в народе повсеместно ходили самые удивительные рассказы… В окрестных селениях и на хуторах, на заросших густыми садами пасеках, часто попадались явившиеся оттуда, из этого чудного мира – матерые казаки, с седыми оселедцами-чубами на гладко выбритых, вплоть до ослепительной черноты, – черепах. Они же всегда и во всем – помогали своим захворавшим землякам-сельчанам…
Они-то как раз и владели не только неохватными знаниями о целебных свойствах различных трав, но и сами были способны заговаривать разного рода болезни. Таинственными словами избавляли людей от всяческих ран. А при помощи их, неведомых людям сил, им удавалось порою даже отодвинуть само приближение лютой, какой-то в корне неотвратимой смерти…
Вот бы, думалось иногда малышу Нестору, вот бы выведать все эти таинственные свойства всех, всевозможных растений на свете…
Вот бы избавить людей от повсеместного горя, от присущих им весьма частых хворей, а то и от самой неумолимой смерти…
Очень часто любил он прогуливаться.
А выйти на явно бесцельную прогулку деревенскому мальчишке, пусть и даже хорошо известному всему селу сыну местного благодушного священника, – было совсем нелегко. Так и казалось: вот-вот кто-нибудь возьмет да и спросит его: «А куда это ты направился, хлопец?»
Он же любил наблюдать, как за селом опускаются медленные, чрезвычайно тихие сумерки… Вот уже все вокруг облекается пока что ничуть не видимой даже, а все же весьма ощутимой, как выражаются все исключительно местные жители, – довольно легкой «полудой»…
Любил вспоминать он также, как называется то, или иное растение, да еще и притом – как оно произносится ими, совершенно по-разному…
Как зазвучит оно, скажем, в устах пожилого монаха из ближайшего к Веприку просторного монастыря, как отзовется оно в устах молодой послушницы, совсем еще не монахини даже… Как его произносит, вернее, как оно зазвучит в устах какого-нибудь перехожего пьяницы, вечного забулдыги, которого все прочие люди не почитают даже за человека совсем!
Все это по-прежнему страшно интересовало деревенского любопытного мальчишку…
А все же безмерное человеческое горе, ему, поповичу, приходилось наблюдать почти ежедневно.
Каждое утро к дому его отца, священника Максима, который служил настоятелем церкви Успения Святой Богородицы в вечно беспокойном своими казацкими выходками Гадячском полку, – являлись ходоки с нижайшими просьбами помолиться за здоровье захворавшего своего родителя. Или же другого, какого-нибудь их родственника, либо даже ближайшего своего соседа, который живет почти рядом с ним, лишь за довольно высоким тыном, уже покрытым от старости сплошною плесенью…
Детство нашего героя, ко всему прочему, совпало с особым периодом в истории Украины, когда она снова, казалось бы, обретала возможность автономного своего развития, такого непреложного под крылом возобновляемой, пусть и на скорую руку, гетманской власти…
Юному Нестору Максимовичу отсчитывалось всего лишь шестое знойное лето, когда императрица Елизавета Петровна, мокнув свою серебряную кисточку в какую-то совершенно изумрудную краску, подписала свой новейший указ. Этим указом она провозглашала гетманом Украины совершенно юного на ту пору графа Кирилла Григорьевича Разумовского.
А был он младшим братом всесильного, однако – совсем не амбициозного своего ближайшего родственника, доводившегося ему просто старшим братом.
И был этот, старший брат, – фаворитом самой императрицы, Елизаветы Петровны, дочери самого Петра Великого. И доводился он так же, как и старший брат его, Алексей Григорьевич, сыном старому черниговскому рядовому казаку Григорию Розуму И приходился этот, старший брат молодого гетмана, Алексей Григорьевич, вроде бы, законным мужем самой царицы – Елизаветы Петровны…
Вдобавок, молодой граф Кирилл Григорьевич был еще и Президентом Академии наук. Во всяком случае, перед ним гнул свою высокую шапку даже очень великий, прославленный во всем мире академик – Михаил Васильевич Ломоносов. Он же, Михаил Васильевич, сочинял собственные, даже весьма удачные, в его честь стихи…
Скажем, свою собственную идиллию, под таким емким и хлестким названием «Полидор»…
Правда, обо всем об этом паренек Нестор узнал уже значительно позже, обучаясь уже в Киевской академии, а то – и даже в самом Петербурге.
Новое же гетманство оказалось слабым, малоэффективным и не очень-то продолжительным. Однако – и оно внесло какую-то лепту в довольно унылое существование и даже какое-то оживление в, казалось бы, строго размеренную жизнь обширной украинской «громады».
Оживленное повсеместное настроение, быть может, способствовало также тому, что тринадцатилетнего Нестора, вопреки каким-то иным намерениям его почтенных родителей, – все же отвезли в далекий от тех благословенных полтавских краев древний Киев, расположенный на не менее славном, давно уже поседевшем Днепре, если выражаться о нем в высшей иносказательно, просто – даже совсем фигурально.
На берегах Днепра, в тамошней, старинной Киевской академии, ему предстояло провести немало лет, придерживаясь такого же беззаботного существования, которое весьма красочно обрисовано в гоголевской повести «Вий», – безусловно, созданной по рассказам очень уж пожилых людей, бывших когда-то однокашниками совершенно юного еще Нестора Максимовича.
Помните: «Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали[17] в обе руки, а иногда и вишневые розги…»
Именно таким, поначалу даже очень робким грамматиком, то есть, учеником еще только первой ступени, и сделался в Киевской академии сам Нестор Максимович.
Небезынтересно будет также отметить, что Афанасий Демьянович, дед того самого писателя Николая Васильевича Гоголя, был всего лишь несколькими годами постарше только что поступившего в академию Нестора Максимовича.
По сохранившимся документам, которыми мы располагаем сейчас, – Афанасий Демьянович родился, примерно, в 1738–1740 году. К слову сказать, он также обучался в той же благодатной Киевской академии, что и юный Нестор, вполне возможно, с ним даже постоянно общался.
Быть может, он даже совершал под его командной ферулой какие-то опустошительные набеги на чужие сады и огороды, в которых уже созрела к тому времени самая ранняя вишня и прочие, очень уж привлекательные фрукты. Покрывались там, скажем, золотой корочкой многочисленные овощи, вроде тех же, слишком рано созревших дынь да великолепных арбузов…
А уж наслушался он и фантазий неутомимого выдумщика, все того же Афанасия Демьяновича, да еще его родного брата – Кирилла Демьяновича, такого же страстного придумщика…
Выход его из академии состоялся только в 1768 году, когда ему самому Нестору перевалило намного уже за двадцать лет. Не совсем и понятно, прошел ли там он весь положенный академический курс обучения, нет ли…
Скорее всего, все-таки – прошел.
А время, между тем, улепетывало по-прежнему слишком быстро…
И вот… уже оказалось в далеком прошлом само царствование развеселой императрицы Елизаветы Петровны. Померкла также звезда возгордившихся вдруг графов Разумовских. Ликвидировано было и украинское гетманство. Даже великолепный дворец гетмана Разумовского, возведенный в городе Батурине по проекту славного российского зодчего Чарзла Камерона, – померк в какое-то дивное одночасье.
Повелением Екатерины II даже село Веприк было подарено уже заметно состарившемуся Кириллу Григорьевичу Разумовскому, бывшему малорусскому гетману. Теперь и там, в селе Веприк, наступали какие-то значительные перемены… Во всяком случае, без графского на то позволения сам священник Максим никак не мог уже переменить свою паству, то есть, – попросту переехать в другой населенный пункт, в иное какое-нибудь соседнее с Веприком село…
А другой его дворец, построенный в столичном городе Санкт-Петербурге, на реке Мойке, купил у него также бывший коронный польский гетман Ксаверий Петрович Браницкий.
Кирилл Разумовский был вынужден продать в казну и подаренный его брату Елизаветой Петровной и другой дворец, – Аничков. Он был уступлен царскому фавориту, возлюбленному уже императрицы Екатерины II… Впоследствии и этот дворец был, в свою очередь, подарен светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину…
Все это никак не могло не сказаться на дальнейшей судьбе Нестора Максимовича.
Однако, только лишь в двадцатипятилетнем возрасте отправился он в далекий от Веприка Санкт-Петербург, чтобы отважиться там стать «волонтером», то есть, на свой личный, на собственный счет, приступить к штудированию медицины в Генеральном сухопутном госпитале, готовившем шустрых лекарей для армейских полков.
Что ж, при этом мы можем сказать лишь одно: очевидно, добрый карман был у его родного отца, у батюшки Максима…
В Санкт-Петербурге, возможно, в голове у него впервые возникло довольно странное соображение. Коли повторение одинакового звучания одних и тех же слов в его фамилии по-латыни означает «скажи то же самое», то не лучше ли будет взять себе какое-то иное прозвание.
Не лучше ли называться довольно просто – «Амбодик»… Только уже на латинском языке.
Он так и сделал…
Надо сразу же заметить, что в голове у него окончательно созрело также другое, весьма странное желание: осуществить свою заветную, еще детскую мечту о более полном использовании чудесных растений, которые обладают самыми разнообразными лечебными свойствами.
Все это, вместе взятое, и заставило его избрать неведомую ему доныне медицинскую стезю…
Иного – нельзя и придумать.
Усевшись снова за ученическую парту, уже в санкт-петербургской лекарской школе, в декабре 1769 года, – однако, он недолго за ней просидел.
Уже 20 мая следующего года его освободили от учебы по собственному его прошению, поскольку он выказал желание как можно скорее уехать за границу, чтобы там продолжить учебу, первоначально – на свои собственные средства.
Страстной мечтою упорного поповича на сей раз сделался Страсбургский университет, который довольно широко прославился по всей Европе своим медицинским факультетом…
А подбили его на такой, крайне решительный, поступок его же земляки – Александр Шумлянский и Мартин Тереховский.
Самому Максимовичу шел уже двадцать шестой год. Его сверстники возвращались из-за границы уже с докторскими дипломами или, по крайней мере, отправлялись туда уже в качестве дипломированных лекарей или подлекарей.
Вот и его спутники… Тереховский, да тот же Шумлянский, едут за кордон уже со сверкающими всеми яркими красками новенькими дипломами, выписанными на их имя звонкими латинскими словесами. Они – уже сами лекари… Пусть и обучались всего лишь в Санкт-Петербургской лекарской школе…
Он же собирался туда с одними своими неудержимыми, зато страстными намерениями – вывезти оттуда знания о всяческих лечебных растениях…
Почему? Что же стало причиной такой разительной перемены в его планах? Почему его сразу и так страстно потянуло в этот город, в неведомый ему Страсбург?
Об этом поговорим чуть попозже.
Четыре с половиной года провел Максимович за границей.
Там он был очарован молодым профессором Иоганном Георгом Редерером. Да что говорить… Точно такому же очарованию поддались и все его земляки…
Подумать только!
Еще далеко совсем не старик, однако – уже умудренный щедрым медицинским опытом. Лишь на каких-нибудь восемнадцать лет старее самого Нестора, – а он – уже подлинная европейская знаменитость. Уже успел окончить два первейших в Европе старинных университета… Уже является автором сочинения, такого нужного всем мастерам повивального дела, или как говорится о том в Европе, всем акушерам в мире, по крайней мере – во всей Европе!
Пособие, а то и настоящий учебник, носит название Elementa artis obstetriciae (что в переводе на русский язык означает: начала искусства всего повивального дела)…
Удивительные способности и ненасытный интерес к медицине, пусть и постепенно, а все же сделали свое дело.
Однако, при всем при этом, поначалу заграница его просто ошеломила. Он узнал, что Страсбургский университет был основан еще в 1538 году, что у истоков его стоял Иоганн (Жак) Штурм, который, как раз в этом именно месте, – основал свою гимназию. Она же постепенно переросла в настоящий европейский университет, официально открытый лишь в 1621 году прямым повелением императора Максимилиана…
У истоков Страсбургского университета стояли такие видные реформаторы церкви как Жан Кальвин и Мартин Лютер. Именно Лютер пожелал, чтобы еще в гимназии все тамошние учащиеся начали изучать древнегреческий и латинский языки…
Что же касается самого Нестора Максимовича, то – на слишком старательного русского студента вскоре обратили самое пристальное внимание первейшие европейские светила.
Не последнюю роль сыграло и то, что он сумел выделить в медицине одно из актуальнейших направлений, совпадающих с его внутренними побуждениями. Именно эти побуждения, по всей вероятности, и заставили его покинуть невские берега и срочно отправиться за границу.
А дело заключалось конкретно вот в чем…
В стенах Страсбургского университета мысли его постоянно переносились в далекий от Страсбурга Веприк. Именно там мальчишке Нестору не раз приходилось становиться свидетелем одного удивительно яркого события…
Бредущие в поле крестьянки, пребывая уже на заметных глазу сносях, возвращались оттуда с исключительно довольными, даже необыкновенно счастливыми лицами, пусть и достаточно уже обескровленными.
Зато они гордо несли на своих руках завернутых в разноцветное тряпье безустанно орущих младенцев! Эти младенцы появились на свет под копною ржаных снопов…
И это никого не удивляло во всем селении Веприк.
Однако для него, для простого мальчишки, уже не составляло большого секрета, что далеко не всегда такое вот обстоятельство оборачивается весьма счастливой идиллией. Кому, как не ему, сыну деревенского священника, дано было твердо знать, как часто все это заканчивается настоящей трагедией.
Потому что, рядом с церковью, в которой служил его отец, батюшка Максим, находилось старинное сельское кладбище. Не раз и не два мальчишеское сердце обливалось кровью при виде того, как цветущая накануне отменным здоровьем молодица вдруг оказывалась лежащей в гробу, а целый выводок ее малолетних ребятишек превращался после всего этого в стайку совершенно беспомощных сиротинок…
В такие минуты ему всегда казалось, будто меркнет весь окружавший его, бесконечно громадный мир. А видимой помощи как не было – так и не появлялось. Даже – и не предвиделось ее вообще.
Отец его, батюшка Максим, уповал лишь на милосердие великого, всемогущего Бога. Совершив все положенные ему молитвы и требы, он тут же погружался в чтение книг Священного писания… Однако юному Нестору было прекрасно известно, как истово бьет поклоны его родитель, всей душою болея за здоровье всей своей паствы.
Время от времени к дому священника подкатывали богатые кареты, да и другие, однако же все – сплошь страшно грохочущие экипажи. Вышедшие из них встревоженные господа как-то униженно, даже непривычно для себя, просили его, батюшку Максима, помолиться за здоровье своих супруг, дочерей, невесток, просто близко знакомых им дорогих и милых соседок…
Все это означало, что указанным женщинам настало время рожать. Богатые господа, наиболее крупные вельможи, не скупились на всевозможные, порою – даже очень громадные пожертвования в пользу приходской церкви или же ближайшего от Веприка – какого-нибудь полузабытого ныне монастыря…
Иногда же от имени этих господ приезжали какие-то странно и страшно взъерошенные их посланцы, которые передавали усиленные просьбы своих господ не прекращать молитвы Богу вплоть до тех пор, пока не раздадутся крики новорожденного матерью такого долгожданного младенца…
Все указанные господа, как-то излишне мало полагались на помощь приглашенных ради такого события лекарей и их непосредственных помощников по части рождения будущих младенцев.
Что же касается простого народа, то у людей иногда не хватало денег даже на то, чтобы поставить перед иконами достаточное количество свечей. А еще – в простом народе сильно надеялись на помощь каких-то древних старух. Порою неизвестно было даже, откуда они их «выкапывают». Чуть ли не с того света, о котором в народе тоже ходили самые мрачные, самые невероятные слухи…
Эти старухи, с низко приспущенными на глаза платками, казались юному Нестору выходцами из какого-то иного, совершенно неведомого землянам, потустороннего мира. Зато они обладали секретами, недоступными прочим земным обитателям. Как-то странно и отрешенно взирали они как на приход нового человека на такую грешную, в их понимании, землю, так и на его уход – в пустую и мрачную, потустороннюю неизвестность.
Можно смело сказать, что в огромной тогдашней Российской империи почти не водилось врачей, специалистов в области охраны здоровья женщины. Услугами же квалифицированных чужеземцев могли пользоваться разве что роженицы из самых богатых, высокопоставленных столичных семейств.
Что же касается специальных медицинских учреждений, оказывающих помощь при родах, – то таких вообще не водилось тогда, даже в столичном городе Санкт-Петербурге. Правда, кое-что – все-таки в нем наличествовало… Однако это нисколько не покрывало потребностей широкой публики, ограничиваясь, скорее, лишь избранными родами, самыми высокопоставленными семействами.
Никакого даже намека на программное изучение родовспоможения не обнаружил Нестор Максимович Максимович Амбодик и в материалах многочисленных петербургских лекарских школ.
Все это, по всей вероятности, и стало причиной такого быстрого отъезда его за границу…
За рубежом он надеялся увидеть несколько иную картину, в принципе отличную от российской действительности.
Поэтому и направился в Страсбург.
Выпускником старинного Страсбургского университета был и знаменитый германский поэт – Иоганн Вольфганг фон Гёте. Не исключено даже, что студент Нестор Максимович мог встречаться с совсем еще юным в ту пору Иоганном Вольфгангом Гёте, которого совсем не напрасно отослали туда его очень тщеславные родители: высокопоставленный чиновник Иоганн Каспар Гёте и его мать – Катарина Элизабет.
Несмотря на то, что поэт как раз в эти годы познакомился с девушкой Фридерикой Брион, которой посвятил целую массу своих лирических произведений, что он, начиная с тех пор, подолгу пропадал у нее в деревне под каким-то странным названием Зезенгейм… А все же нельзя не учесть и того факта, что он усиленно заинтересовался, как раз именно в эти годы, таким, казалось бы совершенно непостижимым для его поэтического ума предметом, – как медицина.
Что же, вполне возможно, это как раз их и сблизило, быть может, со студентом-медиком, приехавшим изучать как раз именно эту медицину из далекой от зарубежного Страсбурга вполне настоящей деревенской провинции Украины.
Общеизвестно, что сам Гёте получил степень доктора права в 1771 году, а Нестор Максимович был зачислен в Страсбургский университет в 1768. Значит, им выпало довольно долго, причем – параллельно учиться в этом прославленном университете. Да и возраст у обоих был как раз самый подходящий для взаимной дружбы…
Не исключено также, что студент Максимович мог также слушать кое-какие мотивы из самых ранних стихов великого германского поэта[18]. Ведь именно в это время молодой поэт Вольфганг Гёте познакомился с очень влиятельным своим соотечественником, писателем и теологом, историком культуры фон Иоганном Готфридом Гердером. Что касается Гердера, то он, как раз в ту пору, предполагают ученые, исследователи его творчества, – и жил в городе Страсбурге…
К этому следует присовокупить еще и то обстоятельство, что во время своего зарубежного обучения он, Нестор Максимович, все-таки удостоился получать специальную стипендию, установленную княгиней Екатериной (иначе Смарагдой) Дмитриевной Голицыной.
Она была дочерью всем известного в истории молдавского господаря, чуть – чуть по иному – князя Дмитрия Кантемира, выехавшего из Молдавии после не совсем удачного для царя Петра Великого Прутского похода 1711 года, когда многое решила смелая выходка его, пока что не совсем и законной жены его, царицы Екатерины[19].
Стипендия княгини Екатерины Дмитриевны Голицыной предназначалась «для беспрерывного природных россиян акушерскому делу обучения в чужих краях».
Здесь будет уместно, по нашему глубокому убеждению, несколько подробнее остановиться на самом термине «акушерство».
Слово «акушер» – французского происхождения. Кстати, в самом французском королевстве это слово появилось уже в самом конце XVII века. Оно было образовано от глагола accoucher – «родить», «помогать при родах» (в итоге восходит к латинскому глаголу collocare – «укладывать в кровать», подразумевается, в данном случае, не кого-нибудь, а именно роженицу).
Уместно также будет отметить, что французское новообразование взяло верх над соответствующим латинским именем существительным obstetrix – «повивальная бабка», хотя латинские следы сохранились его во французском языке как в виде имени существительного obstetrique – «акушерство», так и в виде имени прилагательного obstetrical – «акушерский».
Французское обозначение самого процесса родовспоможения разошлось по всем исключительно славянским языкам Европы (сравним: украинское акушер, белорусское – акушэр, чешское akuser, польское akuszer и так далее). В некоторых славянских языках это слово явно отсутствует, но и там – не беда. Его заменяют каким-то устарелым словом, вроде ба́бичар (в сербохорватском языке).
Однако в словарях русского языка термин «акушерство» впервые появился уже в 1780 году, хотя само имя прилагательное от него «акушерский» – стало известным только в 1847.
25 сентября 1775 года в городе Лейдене (а по некоторым, как-то глухо дошедшим до нашего времени сведениям), даже в старинных стенах самого Страсбургского университета, Нестор Максимович Максимович (Амбодик) защитил уже заранее опубликованную им свою докторскую диссертацию на тему De hepate humano (о печени человека).
Он получил свой докторский диплом за диссертацию, на которой четко было проставлено лишь название города – Strasbourg, а также, уже под ним, – год ее напечатания – 1775, то есть, год издания самой диссертации.
Более того, о его неординарных успехах на медицинском поприще замечательно лестно отозвался признанный к тому времени подлинный европейский авторитет – профессор Якоб Рейнгольд Шпильман.
После успешной защиты уже заявленной и защищенной им диссертации на степень доктора медицины, – молодой доктор, уже sua sponte (то есть, ради своей собственной прихоти), – объехал почти всю Германию.
При этом – он пристально присматривался к особенностям жизни в тогдашних, сильно раздробленных германских княжествах, управляемых так называемыми курфюрстами.
Это знакомство продолжалось довольно долго.
Ему удалось посетить много различных германских акушерских клиник, в частности – клинику знаменитого во всей Западной Европе профессора Фридриха Бенжамина Озиандра. Она размещалась в городе Гёттингене.
Сам профессор, с явным притом удовольствием сообщил ему что, несмотря на столь недолгое свое существование, клиника его пользуется у населения все возрастающим успехом, что в ней уже благополучно разрешились от бремени несколько сотен германских и прочих, приезжающих даже из-за дальнего рубежа, многих женщин.
Одновременно, надо полагать, Максимович (он же теперь Амбодик) внимательно изучал и немецкий язык, и методы родовспоможения, практикуемые на немецких землях. Вникал он также в вопросы профилактики женских болезней и послеродового развития младенцев – как мужского, так и женского пола, как будущих солдат, офицеров и генералов, так и будущих домашних хозяек.
У нас есть все основания считать, что после своего возвращения в Санкт-Петербург, уже дипломированный доктор Нестор Максимович Максимович не смог так же быстро справиться со своей, уже укоренившейся в нем привычкой к перемене мест.
Он не смог удержаться от искушения посетить родные края, в которых уже отсутствовал на протяжении многих и многих, невероятно тягостных для него лет. Надо полагать, просторные веприкские поля ему очень и очень часто виделись даже во сне…
Успев повидать своих матушку и отца Максима, он и дальше не смог удержаться от того, чтобы не побывать и не побродить в столь приятных и памятных для его сердца местах – в Киевских академических стенах.
Усевшись в обыкновенный дорожный возок, запряженный парой бодрых и рябых кобыл, он лишь зачем-то кивнул и без того разумеющему все его мысли вознице…
И повидавший виды старинный возок потащил его на свидание с древним Киевом.
Там же, на Украине, на высоченных берегах седого Днепра, и застало его известие об уже окончательной ликвидации всей Запорожской Сечи.
Екатерина II, подавив восстание бесстрашного бунтовщика Емельяна Пугачева, поторопилась расправиться и с этим гнездом сильно беспокоящего ее смутьянства, тем более, что запорожцы оказывали очень существенную помощь восставшим против нее сторонникам Пугачева, предводитель которых дерзнул примерить к себе тень ее покойного мужа, Петра III.
Запорожская Сечь окончательно и бесповоротно была ликвидирована в 1775 году, чем и заслужила впоследствии целую волну восхвалений от некоторых украинских общественных деятелей.
Из Киева, так и не заезжая в свой, как бы вторично закрепощенный, Веприк, он направился уже прямо в столичный Санкт-Петербург…
По древней традиции родовспоможением, а равно и прочими женскими недугами на Руси обычно всегда занимались повивальные бабки, которых невозможно было даже причислить к истым колдуньям или же к подлинным, настоящим знахаркам.
Они были, к тому же, уже настоящими профессионалками.
И все же акушерство явилось подлинным медицинским предметом только тогда, когда за него взялся представитель сильного, мужского пола.
Этим человеком стал Павел Захарович Кондоиди, сам председатель Медицинской канцелярии.
По его инициативе, буквально через несколько лет после открытия Московского университета, в 1757 году, в Санкт-Петербурге и в Москве были заведены так называемые «бабичьи» школы. В этих школах, кстати, русских «повивальных бабок» обучали такому привычному для них родовспоможению иноземные профессора, ни слова, между прочим, не понимающие на их родном языке.
Создание целой системы подготовки отечественных акушерок началось ровно через три года после выхода в свет постановления Сената, решившего «упорядочить бабичье дело в пользу русского общества». Это случилось в 1774 году.
Наряду с основанием данной школы, касавшимся организации обучения повивальных бабок, Сенат утвердил некую, весьма своеобразную клятву, наподобие торжественной клятвы Гиппократа, обязательную для воспроизведения ее каждой воспитанницей повивальной школы:
«Всегда, как только буду востребованной, я намерена днем и ночью посещать всех страждущих; постараюсь, чтобы всякую, возложенную на себя обязанность, применять и оказывать роженицам исключительное мое усердие. Если роды окажутся слишком продолжительными, к мучениям (то есть, к родовым потугам) склонять напрасно не буду, даже не стану принуждать их к этому, а буду ожидать потребного времени. При этом – от бранных слов, клятв, пьянства, непристойных шуток, неучтивых речей и всякого тому подобного прочего, – буду совершенно воздерживаться».
В первоначальном варианте этой клятвы обязательно предусматривалась также весьма обширная «рабочая» практика.
В дальнейшем, что касается Москвы, то вся акушерская помощь в ней была сосредоточена в руках одного, заезжего, притом иностранного специалиста – Иоганна-Фридриха Эразмуса.
О нем Нестору Максимовичу Амбодику было известно лишь то, что он обучался в Йенском и Страсбургском университетах.
А еще, что диссертацию свою, которая носила название De partu difficili ex capite infantis praevio (о легких родах и о позиции [сиречь пред-лежании] ребенка вниз головою), – ему удалось защитить в том же, где и Нестору Максимовичу довелось ее защищать, в университетском городе Страсбурге.
С этим своим докторским дипломом, поработав несколько лет в известных европейских клиниках, он и явился в российскую столицу, в город Санкт-Петербург.
Однако, поскольку там не было подходящей вакантной должности акушера, его отправили сразу в Москву. Там он и занимался акушерской практикой, разумеется, в высших слоях московского общества, вплоть до самой смерти своей, которая и настигла его в 1777 году.
Что же касается Санкт-Петербурга, вернее – господствовавшего там Андреаса Линдеманна, то о нем Нестору Максимовичу было известно еще гораздо меньше.
Было ведомо лишь то, что свой докторский диплом защитил он в Гёттингенском университете, еще в 1775 году.
Однако теперь исключительно все акушерские нити и связи в русской столице вели непосредственно к нему одному.
В Петербурге, в Медицинской коллегии, как это было уже заведено для всех докторов с чужеземными дипломами, подвергались они повторным экзаменам. Прибывший из-за границы Амбодик экзаменовался только в следующем, 1776 году. Экзаменаторами его выступали профессора-немцы Томас Аш, Христиан Пеккен и Орест Линден.
Научный багаж нового доктора медицины проверяли и прочие ученые, по преимуществу – все они были немецкими (прусскими) профессорами. Однако все они единодушно признали, что его знания, действительно, являются обширными и очень добротными. К тому же – огромное значение для них имели лестные отзывы о его диссертации из уст профессора Якоба Рейнгольда Шпильмана.
19 сентября 1776 года Нестор Максимович был наделен вполне законным правом практиковать на всем обширном российском просторе. Самого его назначили младшим лекарем в Санкт-Петербургский адмиралтейский госпиталь с годовой оплатой в 300 рублей.
Что касается его прямых обязанностей, то ему надлежало читать там лекции по фармакологии, физиологии и практической медицине, то есть, – по хирургии. И только затем, ко всему уже перечисленному нами, добавлялось еще и преподавание акушерства, точнее, как это называлось тогда, – повивального дела.
Когда он приступил к работе, – в российской столице существовал уже первый родильный дом. Он был открыт еще в 1771 году при Воспитательном доме – на пожертвования Уральского горного заводчика Павла Григорьевича Демидова (в настоящее время – это родильный дом имени профессора Владимира Федоровича Снегирева, работающий в нынешнем Санкт-Петербурге под № 6).
Сам же Воспитательный дом этот, в свою очередь, был основан годом раньше, – по инициативе известного екатерининского вельможи Ивана Ивановича Бецкого[20].
Иван Иванович, как известно, очень любил детей.
Воспитательный дом, основанный им, представлял собой довольно разветвленное учреждение для призрения незаконнорожденных, сирот и просто детей бедняков, которых в то время в Санкт-Петербурге насчитывалось, по правде сказать, немало.
Все это требовало как-то по-особому отнестись и к организации повивального искусства.
Во-первых, что требуется сказать, и это отмечают все его биографы, Нестор Максимович поставил перед собою сразу три задачи:
1. Сделать медицинское образование доступным для каждого русского человека. Ради этого – им было предложено читать все лекции, проводить все беседы на акушерские темы, – исключительно только на русском языке, а не латинском или же на немецком.
2. Поставить преподавание акушерства на очень высоком теоретическом уровне.
3. Создать учебное пособие по акушерству на русском языке. Да и впредь добиваться всевозможного совершенствования в области повивального искусства.
Лекции по повивальному делу доктор Нестор Максимович Амбодик начал читать в обоих столичных госпиталях, в адмиралтейском и сухопутном, для чего ему отводились субботы, от двух до четырех часов пополудни.
Поскольку же преподаваемая им фармакология в значительной степени базировалась тогда на природном сырье, точнее – на разного рода растениях, – заинтересованность Нестора Максимовича в вопросах ботаники только лишь разрасталась. Помимо всего прочего, он становился также замечательным отечественным ботаником…
Интенсивное накопление знаний продолжалось свыше двух лет, пока в 1779 году, Амбодика не перевели в Кронштадт, в тамошний Генеральный адмиралтейский госпиталь, на должность, прежде того занимаемую Мартином Матвеевичем Тереховским, в котором-де, появилась насущная надобность в самой столице.
В Кронштадте, городе-крепости, переполненном сверху донизу военными моряками, Нестор Максимович оказался не только оторванным от своей клинической акушерской базы, но почти начисто был лишен и самой акушерской практики, – уже как ученый акушер.
Отныне его уделом стало только чтение лекций в хирургической школе, где им велись специальные курсы по фармакологии, физиологии и хирургии.
Естественно, попав в такие неблагоприятные для акушерства условия, он начал упорно настаивать на переводе его назад, в Санкт-Петербург.
И он своего добился.
В мае 1781 года его назначили преподавателем акушерства в обоих столичных госпиталях. Годовой оклад у него равнялся теперь целым шестистам рублям.
Для тридцатисемилетнего ученого наступило, наконец, время для более или менее полного проявления своих склонностей и знаний в осуществлении главнейших собственных замыслов. Кроме работы в хирургических школах, основная деятельность для него все же была сосредоточена теперь в родильном доме при Воспитательном учреждении.
Развивая достижения передовых европейских акушеров, Амбодик впервые в России внедрил в учебный процесс фантомы, как-то невольно и незримо повторяющие причудливые формы женского тела. На этих фантомах он достаточно эффектно демонстрировал ученикам своим механизм человеческих родов.
Более того.
Он сумел привлечь и заинтересовать всех своих сотрудников. Скажем, при помощи исключительного умелого и смелого мастера Василия Евстратовича Каменкова ему удалось изготовить многие, нужные в акушерстве приборы. При помощи этого сотрудника, чрезвычайно мастеровитого человека, он изготовил и так называемые «клещи», или щипцы, с помощью которых ему удавалось совершать в теле беременной женщины надлежащие эволюции, особенно – при неправильном положении, например, вынашиваемого ею плода.
Он успевает все.
В 1783 году издает свой «Анатомико-физиологический словарь», в котором подытоживает правильное понимание всех особенностей человеческого организма.
В эти же годы он продолжает усиленно работать над особой книгой, которая получила у него название «Врачебное веществословие или описание целительных растений». Эта книга вышла отдельным трехтомным изданием, но уже на протяжении многих лет, включая годы с 1783 по 1789.
И все же особенно занимала его запланированная им книга «Искусство повивания, или наука о бабичьем деле», над которой он продолжал усиленно работать.
Книга тоже потребовала целых трех томов.
Однако работа над ней только лишь еще начиналась.
Между тем, случилось одно из важнейших событий в жизни всего врачебного Санкт-Петербурга. Специально по этому случаю был прислан из Германии ученый акушер – Иосиф Якоб Моренгейм[21].
Поначалу о нем было известно лишь то, что свое образование он получил в австрийской Вене, в ее университете, что там же и защитил он свою диссертацию на степень доктора медицинских наук.
С приездом Иосифа Моренгейма произошли значительные перемены и в жизни врача Амбодика: он назначался при нем как бы профессором повивального искусства…
Это была дотоле неслыханная вещь на берегах Невы, поскольку роды казались всем явлением в высочайшей степени естественным, как процесс дыхания, – так что же здесь еще изучать?
Однако же он ввел во врачебную практику не только так называемые акушерские щипцы, но также зонды и прочие, прочие наборы уже чисто хирургических инструментов.
Подобного рода приборов и инструментов было закуплено им у того же мастера Василия Каменкова всего на сумму в целых 160 рублей, что представляло довольно внушительную для тех времен цифру.
С целью распространения знаний в народе доктор Нестор Максимович читал публичные лекции на акушерские темы, и объявления об этих публичных лекциях заранее публиковались на страницах газеты, предпочтение при этом отдавалось «Санкт-Петербургским ведомостям».
Все перечисленное, в конце концов, привело к тому, что в мае 1782 года Медицинская коллегия единогласно присвоила Нестору Максимовичу Максимовичу (Амбодику) звание «действительного профессора повивального искусства», тем самым признав его негласный приоритет во всей этой указанной отрасли.
Вот цифры из его отчета по своему воспитательному дому: всего им было принято 209 родов.
Трудные роды наблюдались в 39 случаях.
В 13 – пришлось даже «налагать» изобретенные им самим своеобразные «клещи»…
Кроме того, в 25 случаях роды довелось принимать на дому.
Из них, в 10 случаях, пришлось применять те же самые, уже указанные нами, «клещи».
В 2 случаях понадобилось также ручное отделение детского места…
В октябре 1782 года, учитывая все его заслуги, само русское правительство провозглашает Нестора Максимовича Максимовича (Амбодика), заслуживающим звания профессора акушерства.
К 1784 году сорокалетний Нестор Максимович уже почти заканчивал обработку своей книги, теперь по всему миру известный свой фундаментальный труд. Его книга получила окончательное название – «Повивальное искусство, или наука о бабичьем деле». В ней он подвел итоги своих собственных научных достижений.
Правда, поначалу вышел лишь первый том. Над остальными нужно было еще очень серьезно работать.
Первый том был снабжен его собственным портретом. (Правда в нем, и этот факт обязательно надо отметить, слово «акушерство» так и не обрело еще истинных прав своего гражданства).
Преподавательская работа в госпиталях отнимала у него очень много времени. Она отвращала ученого акушера от всестороннего совершенствования основного предмета его интересов, от акушерства. Это обстоятельство также было учтено властями.
Под самый Новый год, уже 31 декабря 1786 года, граф Александр Андреевич Безбородко, подлинный фактотум Екатерины II, как она сама о том не раз говорила, будущий канцлер Российской империи и вершитель судеб ее внешней политики, по крайней мере, при Павле I, – обнародовал высочайший правительственный указ. По результатам этого указа Нестор Максимович Максимович (Амбодик) – освобождался теперь от своих обязанностей преподавать фармакологию в госпиталях, без уменьшения, однако, размеров его постоянного годового жалованья.
Все это было связано с завершением его огромного труда.
Книга «Искусство повивания, или наука о бабичьем деле» была, наконец, уже полностью завершена. Она также вышла в трех книгах. И на ее страницах нашло свое отражение не только всемерное развитие самого акушерства, но и разбирались процессы дальнейшего воспитания подрастающего ребенка.
Поскольку же, в новых штатах, утвержденных в 1786 году, преподавание акушерства в госпиталях не предвиделось (русские госпитали полностью ориентировались теперь на подготовку военных врачей), – то было решено вообще освободить Амбодика от ежедневной службы его в санкт-петербургских госпиталях.
Благодаря этому у него появились широчайшие возможности полностью сосредоточиться на главном предмете своих занятий, – на акушерстве.
Нестор Максимович совершенно по праву вошел в историю медицины как «отец русского акушерства». Пожалуй, вершиной всей его деятельности, помимо упомянутой уже нами книги, стало создание так называемого Повивального института при Императорской родильне.
Это учреждение размещалось в импозантном здании на берегу реки Фонтанки и включало в себя как саму Императорскую родильню с 20 койками, так и школу для подготовки отечественных повивальных бабок, рассчитанную на 22 воспитанниц.
В 1904 году указанный институт, называвшийся к тому времени уже Клиническим повивальным, – переехал на Васильевский остров, в новое здание, построенное по проекту архитектора Леонтия Николаевича Бенуа. Ныне он называется Институт акушерства и гинекологии имени Дмитрия Оскаровича Отто, а первоначально располагался в здании на Фонтанке, где размещена теперь какая-то центральная урологическая больница[22].
Помимо всего прочего, сам Амбодик оставил также замечательный след и в других разделах медицинских знаний.
Скажем, в 1793 году он повторно выпустил «Анатомо-физиологический словарь», в котором поместил описание строения и функционирования органов тела человека. А в 1795 издал очень ценное пособие, носившее название «Ботаники первичные основы», где подытожил все свои достижения и в этой области человеческих знаний, начало которым было положено им еще на веприкских беспредельных полях.
Таким образом, он как бы полностью воплотил свою, еще сугубо детскую мечту…
Более того, по имеющимся у нас сведениям, он даже изготовлял для императрицы Екатерины II очень модный в наш век скраб, то есть, – лекарство, пригодное для очищения даже как-то быстро стареющей монаршей кожи…
С другой стороны, откровенно говоря, мы даже не знаем точно, где он жил, обзавелся ли он своей личной семьей, были ли у него собственные дети… Все это покрыто для нас сплошным туманом неведения…
Знаем мы лишь то, что умер Нестор Максимович Максимо́вич-Амбодик 24 июля (5 августа) 1812 года, то есть, в самые тревожные дни великой Отечественной войны, когда наполеоновские войска находились уже на ближних подступах к самой Москве.
Однако могила его так и не обнаружена доныне.
Следы ее затерялись…