Глава 1
Хартфордшир, 5 сентября 1809 г.
– Это от Каллума Чаттертона. – София Лэнгли подняла глаза от листка бумаги, лежавшего на столе рядом с чашкой. Ее мать замерла удивленно, не донеся до рта тост. – Он пишет, что заедет сегодня вечером.
– Значит, он вернулся… – озабоченно сдвинула брови миссис Лэнгли. – Я думала, он не появится в Холле до марта.
– Да, он вернулся.
Она не могла понять, зачем этот человек, брат Даниэля, хочет приехать сюда спустя шесть месяцев после гибели ее жениха. Лорд Флэмборо мало о нем рассказывал – интересно, почему?
Уилл Чаттертон, граф Флэмборо, старший брат близнецов, был их ближайшим соседом, хорошим другом, слишком хорошим, подсказывала ей совесть, и именно он принес весть о гибели Даниэля. Ее жених погиб при крушении судна, которое везло братьев из Индии после десяти лет пребывания в этой стране. Они служили в Восточной Индийской компании. Уилл заботился о ней, пока она была невестой его брата, а теперь он ничего им не должен, раз Даниэль погиб.
София взглянула на руку без обручального кольца, выглядывавшую из узкого манжета ее утреннего пеньюара темно-зеленого цвета. Она носила черное три месяца и только что перешла на полутраур. При этом до сих пор чувствовала себя лицемеркой, когда при встрече с ней друзья сочувственно вздыхали по поводу ее утраты, всячески выражая свою симпатию.
Когда после похорон огласили завещание, оказалось, что Даниэль в нем даже не упомянул о своей невесте. Этого не ожидали ни Каллум, который когда-то пытался отговорить ее от обручения, ни сам граф, который, как она подозревала, был тоже не в восторге от той поспешной помолвки. Десять лет ожидания – и ничего.
Каллум, долгое время находившийся в состоянии потрясения после гибели брата, попытался объяснить это беспечностью Даниэля и нежеланием вообще думать о том, что он когда-то умрет, что свойственно молодости, а не тем, что не любил невесту.
Но ее сердце подсказывало правду: Даниэль ее разлюбил. Она поняла это давно, как и то, что и ее сердце тоже охладело. Поэтому в душе была уверена: поскольку любви не было – он ничем ей не был обязан. Она не имела права на его наследство. Сама виновата, что оказалась в таком положении, надо было иметь мужество и честно признаться ему и самой себе в этом и разорвать помолвку, а не ждать долгие десять лет. Она давно могла бы выйти замуж и таким образом обеспечить и себя, и своих мать и брата. Может быть, еще не все потеряно, и она все-таки обретет свое счастье или, во всяком случае, семью. В ней шевельнулась надежда.
Наверное, и граф, и Каллум выделили бы ей долю из наследства Даниэля, заикнись она об этом, но просить не позволяли гордость и чувство вины. Это она настояла на помолвке, которая была ошибкой юности, а они пытались удержать их от этого шага.
Уилл регулярно наносил им визиты. Выражал сочувствие, пытался помочь – одолжил своего садовника, предлагал к их услугам свой экипаж, присылал овощи и фрукты из сада, но, поскольку она решительно отказывалась от его помощи, визиты становились все реже. Она всячески пыталась скрыть их бедственное положение, и до сих пор ей это удавалось. Но количество присланных счетов росло, а вежливые поначалу кредиторы становились все настойчивее. И София понимала, что подходит к черте, когда придется принять решение о своей дальнейшей судьбе.
– Может быть, он все-таки хочет выделить тебе часть доли Даниэля, – сказала миссис Лэнгли, делая вид, что это ее мало волнует.
– Не вижу причин для этого – он мне ничем не обязан. К тому же он по закону наследования не имеет на это права, – терпеливо объяснила София матери. – Владение он наследовал без права передачи и теперь не может расстаться даже с малой его частью. К тому же у него впереди карьера и женитьба, надо думать о себе. Он, вероятно, скоро женится, тем более если не собирается возвращаться в Индию.
– Да, ты права. – Мать вздохнула. – Ну что ж, скоро наш милый Марк закончит учебу, будет посвящен в духовный сан, ему дадут приход, и все будет хорошо.
София не стала ее разубеждать. Марк, не имея влиятельного покровителя, вряд ли найдет себе приход с жалованьем достаточным, чтобы содержать себя, мать и сестру, да еще расплатиться с долгами. У него, к сожалению, нет ни энергии, ни особенных способностей, чтобы найти хорошее место самостоятельно; все, на что он может рассчитывать, – место викария в каком-нибудь промышленном городке или в сельской глуши. Ей придется теперь позаботиться и об этом.
Стараясь не думать больше о неприятностях, она заставила себя сосредоточиться на письме. Оно было кратким, написано твердым мужским почерком. Уведомляя без объяснений о визите, Каллум Чаттертон адресовал письмо именно ей, а не маме, заметила она вдруг, и был уверен, что она сможет его принять сегодня.
София поспешно сгребла всю почту, чтобы мать не успела заметить возросшее количество счетов. Откуда же их столько берется? Ведь она делает все возможное, старается изо всех сил экономить и хватается за любую возможность сократить расходы.
– Просмотрю потом, – сказала она с наигранной беспечностью в голосе. – Интересно, каким стал Каллум? – После его возвращения из Индии они почти не разговаривали.
София поднялась в спальню, заперла почту в своем письменном бюро и с облегчением вздохнула. Рано или поздно придется поставить мать в известность, насколько плохи их дела, но не сейчас. Еще месяц она подождет, а потом напишет в Лондон, в агентство по найму. Они уже уволили своего ливрейного лакея, и это было потрясением для миссис Лэнгли, которая остро переживала постепенную потерю статуса семьи. Известие о том, что ее дочь собирается сама зарабатывать себе на жизнь, вызовет у нее настоящую истерику.
Спальня была светлой, просто обставленной, отделанной бело-розовым муслином. Девичья комната. «Но я уже не девочка, – думала она. – Мне двадцать шесть. Я старая дева без всякой надежды выйти замуж. Подходящих женихов за милю не видно».
Если бы она вовремя осознала последствия, когда поняла, что больше не влюблена в Даниэля! Надо было сразу ему написать, объяснить все, и они бы мирно разорвали помолвку, это не вызвало бы в обществе ни скандала, ни толков. Тем более что все были удивлены, когда ее отец позволил ей обручиться в столь раннем возрасте и с перспективой отъезда жениха на долгие годы.
Она была слишком пассивной и мирилась со своим неопределенным положением столько лет. Разумеется, за десять лет она изменилась – выросла, созрела, стала независимой и деловой, по мнению матери. Но что может сделать девушка, когда она и не старая дева, и не жена? Она много за это время узнала, имела собственное мнение, свои интересы и свои мечты.
За десять лет ожидания она, конечно, не раз задумывалась о том, что время летит. Но это ее не огорчало, она терпеливо ждала, вела хозяйство и училась. Однако сейчас, думая о прошлом, она начинала сомневаться, испытывая иногда укол совести, – а было ли это терпением и смирением? Возможно, это был эгоизм, она просто наслаждалась спокойной жизнью, ждала будущего, как неизбежного, и ничего не искала. Друзья иногда выражали ей сочувствие по поводу ее вынужденного одиночества, восхищались ее стойкостью, удивлялись, что она никогда не жаловалась. Ее выручало увлечение рисованием: все свое свободное время, всю свою энергию она вкладывала в совершенствование своих художественных навыков.
На столе лежал раскрытый альбом для набросков, и на первой странице был ее автопортрет, который она нарисовала несколько дней назад. София смотрела на себя критическим взглядом, оценивая свою внешность. Вывод был явно не в ее пользу, но она никогда и не обольщалась. За годы отсутствия Даниэля она выросла – вытянулась, но не приобрела округлых форм, оставалась скорее худой, и ее корсаж так и не заполнился заманчивыми выпуклостями. Рост, пожалуй, превышал норму, принятую считаться модной, нос слегка длинноват, рот большой. Но глаза были ничего. Ими она осталась довольна. Они стали темнее, приобрели еще более красивый, темно-голубой оттенок, а возможно, так казалось из-за черных ресниц и волос, которые тоже потемнели, и она превратилась из темной шатенки в брюнетку. София перевернула страницу и стала рассматривать портрет мужчины. Когда она получила известие о скором возвращении Даниэля, она решила нарисовать его, изучив вначале эскиз, который сделала до отъезда братьев в Индию. Это был неважный рисунок – теперь она видела это. Но на его основе можно было изобразить мужчину двадцати семи лет, в которого он превратился со временем. К этому моменту она уже твердо знала, что больше не влюблена в него, но тем не менее продолжала считать, что ее будущее предопределено:
Даниэль приедет, женится на ней и даст ей положение в обществе. Его семья, занимавшая высокие посты в Восточной Индийской компании, сможет погасить долги, заставить замолчать всех кредиторов. Когда произошла трагедия и домой вернулся один Каллум, она была слегка потрясена, впервые увидев его после долгого отсутствия. До того как он покинул имение и уехал в Лондон, они встречались всего несколько раз, но все же она заметила: его сходство с нарисованным ею портретом погибшего жениха было пора зительным. Он возмужал, избавился от юношеской угловатости, у него была сильная мужская стройная фигура, твердый взгляд карих глаз, в глубине которых пряталась боль и таился опыт, приобретенный за годы; волевой рот. Только волнистые густые каштановые волосы были прежними, непокорная прядь падала на лоб, как и у Даниэля.
София вспомнила, как накануне отъезда в Индию он пытался отговорить ее от преждевременной помолвки. И снова ее кольнули угрызения совести. Как ни странно, но в ее памяти часто всплывали проницательные карие глаза, окидывающие ее оценивающим взглядом. Вывод был не в ее пользу, она это прекрасно понимала. Естественно, что он потом и не думал о ней. Вспомнила она и свою клятву: «Я люблю Даниэля и выйду за него».
Но когда она рисовала портрет жениха, пытаясь представить, каким он стал, ей вдруг пришло в голову: когда он вернется, она честно признается ему: «Я больше не люблю тебя и не хочу выходить за тебя». Потрясенная этой мыслью, она как будто освободилась от тесного кокона и бабочкой выпорхнула на свободу в полный опасности, но прекрасный мир.
И тут же одернула себя. Это всего лишь сон, мечта. Не может леди взять и покинуть джентльмена, с которым обручена. Это будет с ее стороны черной неблагодарностью, особенно после стольких лет ожидания. Никто ведь не ждет браков по любви, любовь не является обязательным условием… И ни одна хорошая дочь не станет пренебрегать долгом, вдруг заявив, что, раз больше нет любви, она не станет выходить замуж. Нет, она не отбросит годы ожидания и не отвергнет союз, который может обеспечить семью, и, кроме того, она не останется старой девой в двадцать шесть лет без всякой надежды на новый брак. Каким бы мужчиной ни стал Даниэль, святым или грешником, выйти за него – ее долг.
Неожиданно трагедия оборвала его жизнь и тем самым освободила ее единственно приемлемым для общества способом, но оставив в еще большем душевном смятении.
В ее голове зародилась опасная идея: что, если ей начать зарабатывать, используя свой талант – не преподавать девочкам уроки рисования, а по-настоящему – продавать свои картины, предлагая их в картинные галереи? Ее сердце учащенно билось, но теперь не от любви к мужчине – оно трепетало, когда она брала карандаш, чтобы воплотить свое видение в рисунок, вдохнуть в него жизнь. Она даже мечтала про себя: каким-то образом предложить услуги в качестве художественного оформителя книжному издательству, например знаменитому Джону Мюррею или мистеру Аккерману, известному издателю.
Пока это оставалось только мечтаниями. Она понимала их нереальность и напоминала себе: леди не зарабатывают таким образом, коммерция не для них, и, кроме скандала, она ничего не приобретет. После этого перед ней закроются все двери.
София бросила пачку счетов на стол и принялась расхаживать по комнате. Но и это не помогло, потому что ее взгляд то и дело натыкался на сундук с приданым. Он был полон постельного белья, каждый предмет, каждая простыня, наволочка, полотенце имело в нижнем углу вышитый фамильный герб семьи Даниэля. Там было нижнее белье, носовые платки, ночные рубашки и саше, перчатки и прочее. Десять лет ушло на сборы этого сундука, каждая вещь была расшита кружевами или украшена вышивкой, все собрано по непременному списку приданого, предлагаемому известным дамским журналом.
Это было похоже на странную игру из мира фантазии. Собирать десять лет приданое и остаться у разбитого корыта. Дорого обошлась ошибка, совершенная в юности, но теперь сама жизнь расставила все по своим местам. Придется быть самостоятельной и рассчитывать только на себя. София винила только себя. Чего она ждала все эти годы? Почему не разорвала помолвку, тяготившую и ее, и наверняка Дэна, и не нашла себе другого мужа? Тогда не оказалась бы сейчас в положении старой девы, без надежды на замужество. Будь у нее муж, не пришлось бы ей со страхом каждое утро ждать почту.
София села за стол и задумалась. Нельзя игнорировать то бедственное положение, в котором они оказались, это только усугубит ситуацию. Умолять Уилла, лорда Флэмборо, помочь им, выделить небольшую часть состояния Даниэля? Но это означает пожертвовать своей независимостью, уважением к себе, пренебречь своей гордостью. Попытаться зарабатывать на жизнь ремеслом художника – тогда жди скандала в обществе, даже друзья не поймут ее, не простят такой экстравагантности. Все от нее отвернутся.
– Мистер Чаттертон, добрый вечер. – Она положила альбом рядом с собой на садовую скамейку и мимо цветочных клумб поспешила ему навстречу.
София заранее вышла в маленький садик перед домом, притворяясь, что срезает цветы. Иначе ей самой пришлось бы открывать ему дверь, потому что, кроме кухарки, в доме теперь была единственная служанка, которой приходилось делать всю работу по дому.
– Мисс Лэнгли. – Каллум спрыгнул с лошади, перекинул удила через забор и вошел в калитку. Он снял шляпу и без улыбки, с серьезным выражением лица взял в свои руки ее протянутую руку. – Надеюсь, у вас все в порядке.
– Все хорошо, благодарю. – Она так широко улыбнулась, словно надеялась отвлечь его внимание от своего старенького, выцветшего от многих стирок домашнего платья. – Ты выглядишь по-другому, гораздо лучше, с тех пор как я видела тебя последний раз.
Последний раз они виделись полгода назад, перед его отъездом в Лондон. Загар, приобретенный за долгие годы пребывания в Индии и во время недавнего морского путешествия, уже немного побледнел, лицо было спокойным, его больше не искажала страдальческая гримаса, в глазах не было прежней боли, и София вдруг заметила, что он очень привлекательный мужчина. И теперь, когда он стоял так близко и все его внимание было обращено на нее, она вдруг почувствовала волнение, пульс участился, и она поняла, что краснеет. Скорей всего, это потому, что ей нечасто приходилось встречаться с мужчинами.
Каллум, наверное, считает ее полным ничтожеством, хотя, разумеется, никогда этого не покажет.
– Да, для меня это было тяжелое время, – признался он, – но я его пережил и сейчас способен с благодарностью вспоминать все хорошее, что было в прошлом, и думать о будущем.
Она заметила, что он все еще удерживает ее руку, но почему-то ей не хочется ее отнимать…
– Я рада, что боль уходит и душевная рана постепенно затягивается. Потерять брата – для любого тяжелая утрата, но лишиться брата-близнеца…
– Да, но не все это понимают, и я благодарен тебе за сочувствие. – Он положил ее руку на свой согнутый локоть. – Летний домик все еще стоит?
– Летний домик? О да, разумеется. – Ее удивила неожиданная перемена темы, и она не выказала неудовольствия, когда он повел ее вокруг дома. – Как странно, что ты помнишь о нем. Мы с Даниэлем любили там прятаться, сидели и думали, что родители не догадываются, где мы.
Домик стоял на прежнем месте, только немного обветшал. Двери были увиты мелкими желтыми розами. Когда-то она собиралась украсить ими свадебный наряд.
Двери были не заперты. Она открыла их и вошла, он последовал за ней, и они оказались в небольшом пыльном помещении.
– Он выглядит не таким уж романтичным, каким когда-то нам казался. Прости, но здесь много пауков и прочих мелких тварей.
– Я до сих пор не устаю удивляться после Индии, какие маленькие в Англии насекомые. – И он как будто нехотя улыбнулся. Это была первая улыбка, которую она увидела на его лице. – Мы можем присесть и поговорить?
– О, разумеется. Я прикажу сейчас подать сюда что-нибудь прохладительное. И может быть, надо позвать маму?
– Благодарю, не надо никого звать. – Каллум поставил два стула рядом, смел пыль с сидений своим платком, положил на одно из них свою шляпу и хлыст и подождал, пока она сядет. – Ты ведь не считаешь, что тебе нужна дуэнья?
– Нет, конечно. Я знаю тебя так давно, что ты мне почти как брат.
Он приподнял бровь:
– Уверяю тебя, София, что мои чувства к тебе никогда не были братскими.
Его слова смутили ее. Он стоял рядом, и она вдруг ощутила неловкость от его близости в столь тесном помещении.
– Как поживает граф?
– Благодарю. Он здоров. Кажется, вы давно с ним не виделись?
Она действительно избегала Уилла, тяготилась его участием, а главное, боялась, что в какой-то момент не выдержит и проявит слабость, попросив о помощи. Хотя, возможно, и он сам, обнаружив, в каком бедственном положении находятся Лэнгли, сочтет долгом чести им помочь…
– Он был так добр… – пробормотала она. – Ты был все это время в Лондоне. Уехал сразу…
– После похорон. Да, мне предложили руководящую должность в Восточной Индийской компании на Лиденхолл-стрит. Придется много работать, и это поможет мне скорее забыть свое горе. Тем более что работа мне нравится.
– Я рада за тебя, – вежливо отозвалась она, не понимая, какое отношение это имеет к ней, хотя она была действительно рада, что он выздоравливает после трагедии. – Как приятно, что твои способности оценили по заслугам.
Он уже не был тем мальчиком, который играл в крикет на лужайках Флэмборо-Холл, как и тем молодым человеком, устремленным на карьеру и предвкушавшим поездку в Индию.
– Спасибо. Я купил дом на Хаф-Мун-стрит. Очень фешенебельный район. Рядом с парком Сент-Джеймс.
– Вот как?
– И теперь в новой жизни мне не хватает одного. – Он рассеянно огляделся вокруг – было видно, что его мысли далеки от этого ветхого пыльного помещения.
– И?.. – подбодрила она его, не зная причины его заминки.
– Жены. – Каллум Чаттертон вдруг повернулся, глядя ей прямо в глаза. Ни следа нерешительности.
Она снова смутилась под его пристальным, изучающим взглядом.
– Жены, – повторил он. – И я спрашиваю, окажешь ли ты мне такую честь, София?