VI
Через день после описанных событий два человека разговаривали на мосту Шартрез. Это были какой-то крестьянин и портной Пьер Бори, который три дня назад останавливался у дверей супругов Пюжен, соседей Шамбла. Хотя на дворе стоял август, было прохладно и дул сильный ветер, поднимавший на мосту и на дороге вихри пыли.
– Господи боже мой! – вскрикнул вдруг крестьянин, вздрогнув от холода. – Точно осень!
– Скорее зима, – возразил портной, красный нос которого живо реагировал на суровость погоды.
– Я не прочь пострелять дичь, – признался крестьянин, – и рассчитывал провести добрую часть ночи на охоте, но надо быть врагом самому себе, чтобы отправиться в лес в такую погоду. А вот кто-то похрабрее меня: идет на охоту, – добавил он, указывая Пьеру Бори на человека, который появился на другом конце моста.
– А вы откуда знаете? – спросил портной.
– Нетрудно догадаться: он несет ружье и идет за час до темноты.
– Он отправляется охотиться в лесу Шамбла, это верно; там дичи пропасть, ему что-нибудь наверняка достанется.
– Возможно, – согласился крестьянин. – Но может быть, ему достанется то, чего он не ожидает, то есть воспаление в груди.
– Тем более что он не очень крепкого сложения. Посмотрите, он едва держится на ногах, словно шатается от ветра.
– Да и одет-то не по погоде, в одной рубахе в такой холод! Однако эта рубаха и панталоны оливкового бархата кажутся мне знакомыми, – тут же прибавил он.
– Не знаю, узнал ли и вас этот человек, – заметил Пьер Бори, – но он наверняка вас избегает.
Действительно, с умыслом или случайно, но человек, шедший по мосту, вдруг изменил направление, надвинул шляпу на глаза и наклонил голову, как бы желая защититься от холодного ветра. Черты его лица стали почти неразличимы. Он ускорил шаг, не смотря ни направо, ни налево, и уже совсем было перешел мост, когда крестьянин окликнул его.
– Здравствуйте, Жак! – закричал ему крестьянин. – Куда это вы идете?
Жак Бессон вдруг остановился как вкопанный и оставался несколько мгновений неподвижен, очевидно не решаясь ответить на приветствие крестьянина, потом вдруг снова пошел вперед, ответив на ходу:
– Я иду в Фэ.
Но ему никак не удавалось отвязаться от упрямого крестьянина, потому что тот тотчас прокричал:
– Эй, Жак, не хотите ли табачку?
Жак Бессон опять остановился, лицо его исказилось гримасой злобы, молния сверкнула из его черных глаз, а рука яростно сжала дуло ружья, но у него хватило сил совладать с собой. Он с самым равнодушным видом подошел к тому, кого хотел бы растоптать. Раскрыв свою табакерку, крестьянин по-дружески предложил ее Жаку Бессону, не отказавшемуся от щепотки табака.
– А я вас сразу-то и не узнал, – продолжал крестьянин, закрывая свою табакерку. – Вы так быстро шли.
Жак не ответил, он дрожал от гнева и нетерпения. Он злился и оттого, что его узнали, и оттого, что он опаздывал. Но крестьянин не заметил этой тщательно скрываемой ярости и невозмутимо спросил:
– Ну, теперь вам лучше?
– Да, немножко лучше, – ответил Жак. – Но я все еще очень слаб.
Повернувшись спиной к крестьянину, он стал удаляться от моста.
– Если он идет в Фэ и вернется сегодня в Пюи, – заметил тогда крестьянин, – вот тут уж можно сказать, что это чудеса: ведь он так бледен и слаб!
В это время Жак Бессон шел быстрыми шагами.
– Дурак! – в бешенстве бормотал он. – Надо же ему было попасться мне сегодня на пути! А того человека, который стоял с ним на мосту, я где-то видел, – добавил он немного погодя с растущим беспокойством.
Жак подумал еще несколько минут, но так и не смог вспомнить, где же он его встречал. После получаса ходьбы Бессон вошел в темный лес, дубовый и сосновый, с живописными пригорками и оврагами, среди которых извивалась узкая, неровная тропинка, то и дело теряясь в окаймлявшем ее густом терновнике. Однако путник уверенно шел по этой почти невидимой тропке, словно по большой дороге. Было ясно, что он часто ходит тут и что этот лес ему знаком, как улицы Пюи.
Через два часа он остановился у оврага и присел отдохнуть. Гигантские сосны со всех сторон обступали его, так что овраг, на склоне которого он сидел, казался непроходимой бездной. Лунный свет, падавший на верхушки деревьев, придавал окружавшему Жака пейзажу еще более зловещий вид. Этот неподвижный, безмолвный и черный лес, такой темный, что Бессон не мог даже рассмотреть траву под ногами, напомнил ему фантастические образы ада и чистилища и вдруг вернул его на тридцать лет назад. Как и тогда, он задрожал при одной только мысли о вечности, полной мук и невыносимых страданий.
– Убийца! – воскликнул он.
Потом он вдруг умолк, словно испугавшись звука своего голоса, как будто бы в ушах его прозвучали трубы Страшного суда. Жак встал и продолжил свой путь. Вскоре перед ним появились большие прогалины, потом равнина, за которой виднелись верхушки башен Шамбла.
– Наконец-то! – выдохнул Бессон.
Вытерев лоб, по которому струился пот, преодолевая усталость, он направился к небольшому лесу, что находился по соседству с Шамбла. Но в ту же минуту он вдруг заметил словно выросшую из земли тень. Она несколько секунд пристально на него смотрела, а потом шагнула ему навстречу. Пораженный Жак сразу узнал в этом человеке крестьянина Клода Рейно, собиравшего в поле картофель.
– Вот еще один меня увидел! – сказал он глухим голосом.
Когда Клод Рейно подходил к нему, Жак, подняв с земли камень, бросил его в заросли, как бы спугивая дичь, и быстро скрылся в лесу.
– Если я не ошибаюсь, – пробормотал оторопевший от удивления крестьянин, – это Жак Бессон… О! Это надо проверить.
Он тоже вошел в лес и через пять минут остановился на краю ручья, спрятавшись за ствол огромной сосны.
– Если это Жак Бессон и если он идет в Шамбла, – решил крестьянин, – то он обязательно пройдет здесь.
Рейно прятался в своем укрытии около двух минут, когда послышался треск сучьев и из леса вышел человек. Он направился к ручью, перескочил через него и стал влезать на откос противоположного берега. Добравшись до вершины, человек обернулся, потом осмотрелся по сторонам, внимательно прислушался и снова исчез в лесу.
– Я не ошибся, – сказал сам себе Клод Рейно. – Это действительно Жак Бессон. Но зачем он так поздно идет в Шамбла и почему свернул с дороги, когда я захотел подойти к нему?
Теряясь в догадках, он пошел к своему дому. Чтобы дойти побыстрее, Жак Бессон пошел через лес, а не по тропинке. Вдруг лицом к лицу он столкнулся с еще одним крестьянином. Его он также знал: это был Матье Рейно, родственник Клода.
«Как будто какое-то проклятие меня преследует!» – подумал Жак, опрометью бросившись в лес и надеясь на то, что на этот раз его не узнали. Он ошибался. Матье Рейно заметил его рубаху, панталоны, ружье, распухшие губы и зловещий взгляд. Жак бешено закричал, топая ногами:
– Это все, наконец?!!
Но это было еще не все. Через несколько минут из леса вышла женщина, в которой он узнал Изабеллу Делень – жену Тариса из Комбриоля. До крайности раздраженный своим невезением, Бессон чуть было не выстрелил в нее. Но она не оборачиваясь прошла мимо, должно быть, не заметив его; Жак успокоился и продолжал путь. Он остановился посреди уже убранного поля, поднес руку к губам и два раза свистнул. Ответа не последовало.
Тогда он свистнул снова, на этот раз громче и продолжительнее. Жак внимательно прислушивался несколько минут и хотел свистнуть еще раз, когда кто-то схватил его за руку.
– Хватит шуметь-то, – прошептал чей-то голос. – Или вы хотите всю округу разбудить?
– А, это ты, Арзак, а я не мог найти твоей хижинки.
– Она позади вас.
– Ты по-прежнему готов?
– Это от многого зависит.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Жак мрачным голосом.
– Я играю в большую игру.
– Берегись, Арзак! Теперь, когда тебе известно все, надо идти вместе со мной. Если же я заподозрю измену, а ты меня хорошо знаешь…
– Я знаю вас настолько, что обманывать вас себе дороже встанет, но…
– Говори, что ты хочешь сказать.
– Я хочу сказать, что мне много всего наобещали, а я еще ничего не видел и ничего не получил. Не то чтобы я не доверял дамам – о, напротив, однако…
– Довольно! – перебил Жак. – Протяни-ка руку, – отрывисто продолжил он.
– Вот моя рука, добрый господин Жак, – сказал Арзак голосом, дрожавшим от волнения.
– Возьми.
Он положил ему в руку пять монет.
– Это что такое? – с беспокойством спросил пастух.
– Пять золотых монет.
– По двадцать франков каждая?
– Именно так.
– Это же сто франков! – вскрикнул Арзак. – Куда бы мне их спрятать?
– Это твое дело. Пойдем.
Они двинулись вперед, держась друг за друга и ступая очень осторожно, потому что луна скрылась за тучами и воцарилась тьма. Их можно было бы принять за два призрака, если бы время от времени тишину не нарушал звенящий звук. Это Арзак ощупывал свои золотые монеты и бренчал ими в кармане, откуда он не вынимал руки с той минуты, как в нем оказалось сокровище. Он был всецело поглощен мыслями о свалившемся на него богатстве и очень смутно представлял себе, для чего шел теперь в Шамбла вместе с Жаком Бессоном.
– Я вижу огни, там, за деревьями, – сказал наконец тот.
– Это Шамбла, – спокойно ответил Арзак.
Через несколько минут они очутились перед широкой и величественной аллеей из каштановых деревьев, в конце которой на фоне серого неба чернел силуэт дома с остроконечными верхушками башен. Через широкое и высокое окно первого этажа они увидели семь или восемь человек, сидевших за столом и живописно освещенных двумя свечами и огнем очага.
– Вот мы и пришли, это хорошо, – прошептал Жак. – Осталось самое трудное.
– А что вы называете самым трудным? – спросил Арзак.
Бессон хотел ответить, но в эту минуту ветер подул с такой силой, что ветви каштанов затрещали.
– Эта проклятая погода поломала все мои планы. Я знаю, что Марселанж каждый вечер с восьми до девяти часов гуляет около Шамбла, всегда один, он даже не берет с собой своих любимых собак Блэка и Финету. Но из-за холода и ветра он остался в замке. Что же делать? Как до него добраться? Надо бы как-то выманить его на улицу одного, но…
– Но это просто невозможно, – закончил Арзак своим тонким голосом.
– Что же нам тогда делать?
– Оставить его в покое и вернуться в Пюи.
– Вернуться, не покончив с ним?! – яростно пробормотал Жак. – Я скорее пойду и задушу его на глазах у прислуги.
Наступило минутное молчание.
– Вы ничего не придумали? – спросил Арзак.
– Ничего.
– Вы храбры и решительны, Жак, – продолжал пастух с оттенком иронии в голосе, – но вы не находчивы. А вот у меня есть план.
– Ну, говори.
– Поскольку Марселанж не выходит к нам, нам надо пойти к нему.
– Это легко сказать, но каким образом?
– Нет ничего проще: мы войдем во двор, где наверняка в этот час и в такую погоду никого не встретим, подкрадемся к кухне, и тогда… тогда он окажется у вас под прицелом… остальное – ваше дело.
– А собаки? – возразил Жак.
– Блэк и Финета вечно лежат в кухне у ног своего хозяина.
– Знаю. Мы часто охотились вместе, они меня признают, но вот Юпитер?
– Сторожевая собака? Разве она вас не знает?
– Днем и на цепи – да, но ночью и на свободе Юпитер никого не желает знать.
– Вы в этом уверены?
– Твердо уверен – сам Марселанж не посмеет выйти ночью, когда Юпитер спущен с цепи.
– Марселанж – может быть, но я знаю кое-кого… Словом, пойдемте.
– Он тебя разорвет.
– Это мое дело, пойдемте.
– Но…
– Вы что, боитесь?
Эти слова заставили Жака решиться.
– Пойдем! – сказал он.
Минуту спустя они прошли за ограду замка. Арзак шел впереди. Через несколько мгновений они услышали глухое рычание.
– Это Юпитер, – проговорил Арзак. – Славная собака, великолепный бульдог, но она может разорвать человека, как крыло куропатки. Где же он, черт побери?
– Справа. Посмотри, его глаза сверкают в темноте, как два раскаленных угля.
– А! Он нас узнал и идет к нам.
Собака действительно подошла. Но Жак чувствовал, что она ходит и обнюхивает его, недовольно ворча.
– Я и сам не знаю почему, – сказал он, – но Юпитер никогда не проявлял ко мне большого расположения.
Он наклонился, чтобы погладить собаку, но та отскочила, устремила на него свои сверкающие глаза, и по ее хриплому продолжительному рычанию Жак понял, что она вот-вот бросится.
– Хватит, Юпитер, пойди сюда и не злись, – сказал Арзак собаке.
Та тотчас замолчала и положила свою огромную голову на руки пастуха.
– Вы видите, – сказал он. – Я могу делать с ней все, что хочу.
– Каким же образом ты смог приручить эту собаку?
– Да мы старые знакомые. Летом, когда ночью холодно и мне нужен кто-то, чтобы согреться, я, бывает, свистну, он перескочит через ограду, и мы вместе греемся всю ночь.
– Так ты берешься удержать его?
– Что мне с ним делать? Скажите.
– Уведи его подальше от замка.
– А потом?
– Я только об этом тебя прошу, а насчет остального – так я сам справлюсь.
– Понимаю. Я оставлю вас одного.
– Хорошо.
– Прощайте, Жак, – сказал Арзак. – Удачи.
Он свистнул Юпитеру и ушел. Собака весело побежала за ним.
Огромная кухня в Шамбла являла собой совершенно патриархальную картину: вокруг массивного дубового стола сидели и ужинали восемь слуг. Ели они со здоровым аппетитом, свойственным крестьянам. Марселанж каждый вечер сидел там же, у камина, повернувшись спиной к большому окну, выходившему во двор.
Это был человек несколько выше среднего роста, его правильное, но несколько вялое бледное лицо выражало безграничную доброту. На нем лежала печать глубокой грусти, что свидетельствовало о переживаемых им душевных страданиях. Со своим любящим и покладистым характером он стремился к спокойной и размеренной семейной жизни в ладу и согласии с нежной любящей супругой, а вместо этого получил изнурительную беспрерывную борьбу с надменной, упрямой и коварной графиней ла Рош-Негли и ее дочерью. Эту теплую и чистую семейную атмосферу, которой, как ему казалось, он лишился навсегда, господин Марселанж надеялся вновь обрести в Мулене, где его с нетерпением ждали любимые брат и сестра, господин Тюрши де Марселанж и госпожа Тарад.
В Мулен он должен был отправиться следующим утром. Всего несколько часов отделяли его от встречи с братом и сестрой, с которыми он надеялся никогда больше не расставаться, и если в эту минуту его бледное лицо озарялось радостью, то оттого, что он мысленно предвкушал эту столь долгожданную встречу. Его ждали к завтраку, и легко понять, как после стольких лет одиночества и страданий, после разрыва с женой и смерти детей он ждал той минуты, когда сядет за стол с братом и сестрой, окруженный заботой и любовью. От этих мыслей обычно печальное и мрачное лицо Марселанжа сделалось светлым и радостным. Все слуги заметили это и тотчас же принялись перешептываться. Заметив это, Марселанж встал и произнес дружески покровительственным тоном:
– Ну, что с вами сегодня? – спросил он. – Что значат эта печаль и эти разговоры шепотом? Разве вы не знаете, что если я каждый вечер присутствую при вашем ужине, то это для того, чтобы оказаться среди честных и добродушных людей, а не для того, чтобы каким-то образом вас стеснять?
– Мы очень хорошо это знаем, мсье, – ответила Жанна Шабрие, кухарка, дородная крестьянка с круглыми румяными щеками. – Но сегодня, видите ли, веселость-то пропала, да и аппетит вместе с ней.
– Это почему же, Жанна? – удивленно спросил Марселанж. – Что со всеми вами случилось?
– С нами случилось… самое худшее, потому что вы покидаете нас.
– Бедные люди! – прошептал Марселанж взволнованным голосом и бросил растроганный взгляд на своих слуг, которые действительно казались расстроенными.
Эти люди и впрямь были искренне привязаны к своему господину, но крестьянин, особенно в бедном краю, никогда не поступится своей выгодой, а они как нельзя лучше понимали, что в случае его отъезда лишались очень многого. Как землевладелец-дворянин, Марселанж не обладал той жадностью и той отвратительной скаредностью, которые отличают французских фермеров, очень сурово обращающихся со своими работниками. На смену Марселанжу, при котором крестьянам жилось относительно легко, вполне мог прийти требовательный, расчетливый, скупой и, возможно, даже жестокий хозяин. Вот почему слуги Марселанжа были так огорчены его отъездом.
– Не печальтесь уж так, друзья мои, – продолжал Марселанж. – Отдавая Шамбла в аренду, я поставил условие, что вы все останетесь на службе у будущего хозяина.
– Это было большой милостью с вашей стороны, – ответил Пьер Сюшон, пахарь. – Но мы никогда не найдем такого хозяина, как вы, мы это знаем, и потому нам грустно.
– К счастью, нас утешает одно, – сказала Жанна Шабрие, совершенно бескорыстно привязанная к хозяину. – Здесь вам было очень одиноко, вы страдали и все время враждовали с дамами, а в Мулене, среди родных, рядом с братом и сестрой, которые вас так любят, вы оживете и снова сделаетесь спокойным и веселым. Мысль об этом станет нам отрадой, когда вы уедете.
– Притом, – ответил Марселанж, взгляд которого принял необыкновенную уверенность, – я же не навсегда прощаюсь с вами, о нет! И как-нибудь приеду повидаться с вами, и не раз.
– Вот и прекрасно! – вскрикнула Жанна, румяное лицо которой просияло от радости. – И приезжайте вместе с господином Тюрши де Марселанжем и госпожой Тарад, которые возвратят вам здоровье и счастье. То-то будет настоящий праздник в Шамбла!
– Здоровье и счастье, – сказал Марселанж взволнованным голосом. – Да, я думаю, что обрету их рядом с родней.
Он добавил, глядя на своих собак Блэка и Финету, которые спали у его ног:
– Да-да, мои добрые собаки, мы еще вернемся поохотиться в лесу Шамбла.
В эту минуту Блэк поднял голову, навострил уши, стал пристально смотреть за окно и прислушался.
– Бедный Блэк, – продолжал Марселанж. – Ему, наверно, во сне привиделась дичь, и он ищет ее.
Погладив собаку по голове, он добавил:
– Нет, Блэк, теперь не время гоняться за зайцем. Ложись-ка спать.
Блэк пристально посмотрел на хозяина, полизал ему руку, потом опять лег возле Финеты и тотчас заснул.
– Жанна, – обратился Марселанж к своей кухарке, – мне бы хотелось взять тебя в Мулен.
– В Мулен! – вскрикнула Жанна Шабрие, вытаращив глаза, как будто перед нею открылся рай. – А я только и мечтаю об этом с тех пор, как побывала в Пюи! Говорят, что в Мулене так хорошо! Но у господина Тюрши, должно быть, есть своя кухарка, и у госпожи Тарад тоже, и тогда…
– У госпожи Тарад только одна служанка, а ей нужны две, – возразил Марселанж. – И если сказать по правде, то мы уже говорили о тебе, когда она в последний раз приезжала сюда.
– В самом деле? Итак, я увижу Мулен и не расстанусь с вами! Возможно ли это, мсье? – изумилась Жанна, всплеснув руками.
– Не только возможно, но я даже могу обещать тебе, что это так и будет, – ответил Марселанж, улыбаясь своей кухарке.
В это мгновение за окном блеснула вспышка, раздался выстрел, стекло разлетелось вдребезги и Марселанж, пошатнувшись на стуле, рухнул лицом вниз. Ошеломленные этим выстрелом, слуги на секунду замерли в полной растерянности, потом бросились к своему господину, подняли его, положили на спину и поднесли свечу к его лицу. Его уже охватила мертвенная бледность, и кровь медленно струилась изо рта.
– Умер! – прошептал Пьер Сюшон.
Слуги переглянулись, испуганные, дрожащие и такие же бледные, как тело их господина.
– Убит! – закричала Жанна Шабрие и зарыдала.
Потом, обернувшись к слугам, которые стояли словно громом пораженные, она добавила, махнув рукой в сторону двора:
– Бегите же! Убийца там, его надо схватить! Бегите и приведите его сюда!
Три человека тотчас же бросились во двор.
– А ты, Лизона, – повернулась она к молодой крестьянке, – беги за доктором! Бедняжка умер! Негодяй стрелял метко, но все-таки беги, беги скорее!
Лизона выбежала наружу, а Жанна Шабрие, встав на колени возле убитого, лежавшего на полу, перекрестилась и стала шепотом читать молитвы.