Замечательная жизнь людей. 1954–1963 (Владимир Звездин, 2016)

Предисловие к продолжению

Вот закончил я описание своего детства. Остановился и задумался: продолжать или нет? Ведь в процессе так называемого «творчества» воспоминания, которые предстают передо мной, осмысливаются совсем другим человеком. Оглядываюсь на себя более чем через пятьдесят лет и вижу оболтуса, еле-еле закончившего пять классов и ремесленное училище. Безотцовщина. Вроде не дурак, но никакой цели в жизни. Мечты какие-то нереальные, не выполнимые по всевозможным причинам. То не хватает образования, возраста, здоровья, то неизвестно нахождение отца… Да мало ли чего еще.

Я жил в замечательном городе Санкт-Петербурге, а раньше в мое время он назывался Ленинград – самый замечательный город. В этом я убедился. За свою жизнь я повидал много городов. Но как я жил? Болтался по улицам. Ничем не интересовался. Ни музеи, ни театры – ничто не влекло. Смешно сказать, в Русском музее я не бывал лишь потому, что думал, там лишь лапти да деревянные ложки.

Вот сейчас сколько таких ребят, живущих без цели и интереса. Когда я встречаю их, ловлю себя на мысли, что на мою мораль они в лучшем случае просто не отреагируют. Тут же вспоминаю себя: никто мне не был авторитетом, никого я не хотел даже слушать. Пока, как говорится, не клюнул меня жареный петух. Вот поэтому я и решил писать дальше. Может быть, кто-нибудь из молодых – они шарятся по Интернету, прочитав эти строки, воспримут их не как юмор. Для примера расскажу. Зима. Мороз. Молодые ребята без головных уборов. Подходит к ним пенсионер. «Зря вы не носите шапки. Вы знаете, что такое менингит? Если заболел человек, два исхода: или он умирает, или остается дураком на всю жизнь. Вот мы с братом в детстве оба болели, так он умер». Не хотелось бы быть на месте такого учителя.

Я, конечно, не претендую на истину, рассуждаю лишь исходя из своего опыта. У меня сын. Маленький он прямо задыхался от любви ко мне, когда его спрашивали, где твой папа? До армии считал, что я у него самый лучший. Но, видно, наши кухонные разговоры, наши рассуждения о жизни, власти, морали… Говорим одно, делаем другое. В их проблемы не вникаем, считаем их не важными. А двор, улица их принимает и воспитывает и не всегда плохо. И только от случая, кто ему встретится и будет для него авторитетом, зависит его будущее. Как правило, перебеситься должен каждый. Кто-то в детстве, другой, бывший таким хорошим ребенком, вдруг как с ума сойдет под старость лет. Нет, это не плохая молодежь, это наш менталитет. Не зря у нас такая поговорка: гром не грянет, мужик не перекрестится. И гром этот может быть и армия, и тюрьма, а результат все равно от случая – с кем поведешься, от того и наберешься.

Об этом я хочу написать, что со мной произошло, как складывалась моя жизнь, и что мне помогло остаться нормальным человеком. Пришлось похлебать. И детство, и отрочество, и юность прошли в годы, когда редко кто мог похвастать своим семейным достатком и выйти во двор с куском хлеба, намазанным маслом. Но самое интересное, что я и сейчас не жалею ни о чем. Считаю себя счастливым человеком. Годы, проведенные там, где Макар телят не гонял, не считаю потерянным.

Первый шаг на дно

Ленинград 1955 год. Кондратьевский проспект. Запрыгиваю по привычке в трамвай на ходу. На площадке парень, как будто знакомый. Вроде где-то видел, как зовут, не помню. Кивнул ему из вежливости и прошел на переднюю площадку. На повороте этот «дружок» сдергивает с пассажира ондатровую шапку – в то время это был дефицит – и спрыгивает на ходу. В вагоне легкая паника, и слышу ропот, бдительные граждане указывают в мою сторону – вон его дружок. Вижу, дело пахнет керосином. Чтобы мне не доказывать, что я не верблюд, пришлось с трамвая сигануть. Что я и сделал.

Видно, у пострадавшего было много сочувствующих или друзей. Трамвай остановили, организовали облаву, нас выловили и сдали в милицию. И началось осуществление моей заветной мечты. Я и не думал попасть с моим мелким преступлением в ДПЗ (Дом предварительного заключения) на самой Дворцовой площади. Даже не знал, что там такое заведение. Я уверен, что многие не знают. Вот когда наши деды выбегали из арки на площадь с Большой Морской улицы. чтобы захватить Зимний дворец и завоевать нам свободу, у них по правую руку находилось крыло здания, в котором и находится это учреждение. Сказать по правде, впечатляет – прямо настоящая тюрьма с прогулочным двором внутри и камеры выходят окнами на набережную Мойки, как в американских фильмах. Стена из решетки в двух метрах от окон. А бедолаги, которые хоть одним глазом хотят взглянуть последний раз на потерянную свободу, ползают по решетке, как обезьяны в зоопарке. Смешно смотреть, и это как-то разнообразит бытие. И отвлекает от горьких мыслей, чем все это кончится и когда?

Когда привезли на суд, признаюсь, я обрадовался – было много ребят и девчонок, я даже не ожидал. Мой «коллега» по грабежу был одинок. Его, правда, никто не знал. Миловидная девчушка, секретарь суда, подошла ко мне уточнить мои данные и шепнула, что меня, наверно, освободят. Что и случилось. Приговор прозвучал, и я немного разочаровался. Ему присудили пять лет, мне – шесть, но условно, с испытательным сроком пять лет. Освободили меня тут же. Это не описать. Радость безмерная. Все поздравляют, восхищаются – ну, прямо герой. Мало того, пробегавшую мимо секретаршу я шутя приказал своим друзьям поймать. Что они и сделали и подвели ее за руки ко мне, сидящему в кресле, как китайский мандарин. Я потребовал от нее ключ и домашний адрес. Всем было весело, на мою шутку она тоже пошутила. А через некоторое время подослала ко мне знакомую девчушку с поручением – пусть подойдет ко мне твой жених. А когда я подошел к канцелярии, она быстро сунула мне в руку бумажку, а там телефон и имя – Галя. Я обалдел: чтобы кто-то когда-нибудь вот так предлагал мне свою любовь или дружбу, убей не помню. Правда, в бочке с медом оказалась ложка дегтя – телефон был неправильный. Но это меня не очень огорчило.

Муки любви

В один прекрасный день я дома, дышу свободой. Заглядывает ко мне соседский шкет. «Володя, там девушка. Хочет, чтобы ты к ней вышел». Выхожу – мама моя родная! Стоит Галя, говорит: «У меня обед, шла мимо». – «Я сам, между прочим, тебе звонил». – «Я после поняла, что телефон неправильный написала». Проводил ее до работы и условились вечером сходить в кино. Так и закрутилось.

Ее знакомство с моей мамой в силу служебных обстоятельств дало ей возможность появиться у нас дома. Место жительства у Гали было в пригороде, в поселке Лисий нос. И когда наши с ней прогулки порой затягивались, и электричка уходила, ей приходилось ночевать у нас. Мама не возражала и даже пускала ее к себе в кровать. Галя мне очень нравилась. Но когда они объединились с матерью в один блок и взялись меня воспитывать, тут я взбунтовался. Такой союз меня не устраивал. Тем более, что жениться мне было рано. Потерять ее я уже не боялся и легко склонил ее к половому акту. Правда, удивился и огорчился, что отдала она мне свою невинность. Было как-то не по себе, такое чувство, будто я теперь чем-то ей обязан. И вместо того, чтобы к ней привязаться, стал ее избегать. Вновь вернулся к друзьям. Стал приходить домой пьяным.

И так получилось, что восьмое марта 1955 года я отмечал в заводском клубе без нее в силу своего раздутого авторитета в связи с последними событиями и будучи изрядно на взводе участвовал в какой-то разборке. Возвращал кому-то какой-то пиджак. Сам ничего не соображая и плохо помня. И когда появилась милиция, то скрутили меня одним из первых. Потерпевший был тоже пьяный, но меня он запомнил лучше всех. А пока я строил из себя такого рубаху парня, участники превратились в свидетелей, а я в участника. По железной логике сажают не за то, что ты воруешь или грабишь, а за то, что попадаешься. Не пойманный – не вор. Это закон. До самого суда я не знал, что же я натворил.

На скамье нас было трое: Виктор, Валентин и я. Самый осведомленный был Виктор. Перед судом он нам все рассказал. Этот пострадавший сам напал на Виктора в магазине, куда его послали друзья за водкой. Отобрал у него часы и бутылку. Витька прибежал в клуб и сторожу сказал, чтобы он позвал на помощь ребят. Они догнали этого мужика, отлупили, потребовали вернуть часы. Божась, что он не верблюд, в доказательство отдал Витьке свои часы. С него сняли для обыска кожаное пальто и пиджак и нашли Витькины часы. За то, что врет, отлупили. Пальто он надел, а пиджак остался у кого-то из ребят. Все вернулись в клуб. Тогда этот гусь обратился к сторожу, чтобы ребята вернули документы, которые остались в пиджаке. Сторож позвал меня, и я оказался в центре событий. Пиджак я нашел, вернул вместе с документами и хорошо запомнил его слова: «Простите, ребята, нашла коса на камень». Самое интересное, что он оказался членом партии. Это и решило нашу участь. Наших свидетелей – продавщицу из магазина, которая давала им стакан для распития бутылки, сторожа из клуба – вызвать и допросить нам отказали: «Следствие закончено, мало ли чего вы насочиняете». И приговор для меня был тоже неожиданным.

Нас, конечно, пожалели, присудили минимум. По указу от 04.06.47 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан» ст. 2, ч. 2, групповой грабеж, мера наказания от 15 до 20 лет. Витьке, основному участнику, 15 лет. Мне, как уже отъявленному преступнику, по указу по второму разу – 16 лет сразу. Валентину за недонесение властям – знал и не сказал – 2 года. И загремели мы под фанфары. Шутка юмора, как любил говорить Мухомор в «Улице разбитых фонарей».

Кресты

А вот и Кресты, предел моих мечтаний. После суда по иронии судьбы поместили меня именно в то крыло, на которое я любовался из окна общежития. В камере я оказался совершенно один. Помню, как до сознания стало доходить количество лет хлебать кислые щи, отмеренных мне судьбой. Ужаснула такая мысль. Долго я сидел оцепеневший, и, казалось, стоит мне только встать, подойти к дверям и выйти. Но я себя останавливал и спрашивал: «Володя, в чем дело? Ты же этого хотел. Успокойся, все нормально». А когда на мой стук надзиратель спросил: «Чего стучишь?» – ответил: «Узнать, запер ли ты дверь на ночь». – «Не волнуйся, – говорит, – теперь тебя будут запирать даже днем».

Ночью мне приснился страшный сон. Лежу именно в этой камере, даже не понимаю, сон это или явь. Мне на грудь забирается кошка. Я ее хватаю двумя руками, прижав ей передние лапы к туловищу, и мы с ней фыркаем друг на друга. Я приглядываюсь, а у нее морда следователя. Я ее с ужасом отшвырнул, проснулся и не мог понять, что это было.

В одночасье я стал рецидивистом. Честно сказать, это мне даже помогало в новой жизни. Такой молодой, а уже вторая ходка. То, что первая условная, это никого не волнует. И обе по статьям указа. Это тебе не хулиганка, парень, видать, серьезный. В суть самого преступления тоже никто не вникает. Охрана, принявшая меня на этап, на моем формуляре начертила красную черту, что означает склонен к побегу. У меня и в мыслях такого не было, но когда на проверках проводят перекличку, почти все зеки видят красную полосу на моей карточке.

В те далекие времена лагеря были разделены по «мастям» То есть каждый лагерь, кроме лагерного начальства, имел у себя свое руководство. Это воры в законе, воры-суки, были зоны, где рулили сами мужики, ломом подпоясанные, и так далее. От того, кто рулит, зависели порядки и законы в лагерях. А чтобы не было стихийной резни, у заключенных, кроме ФИО, статьи, спрашивали «масть». Так сказать, партийную принадлежность. Чтобы, запустив человека в зону, не выносить его оттуда завтра вперед ногами. А еще воспитательный рычаг у начальства. Допустим, забузили. Этот коллектив грузят на машины и подвозят к зоне другой «масти». И пока в зоне готовят колы и пики, бунтарей спрашивают, будут они бузить или нет. Они, как правило, тут же перевоспитываются. А если нет, загоняют автоматами в зону, а там их так отделают колами, что какую-то часть оставят в санчасти поправить здоровье, а кое-кого и спишут. Остальные возвращаются тихие и послушные. Такое воспитание практиковалось до 58-го года. Когда вышел указ кровь за кровь и за убийство стали расстреливать, хвосты все прижали. И «масти» все исчезли.

Мало-мальски ознакомившись с законами, я предпочитал воровскую зону. В ней было свободней и справедливости было немного больше. Допустим, оброки с посылок брали как везде, но остальное кто что хотел, то и делал – работал или нет. То же в карты – никто тебя не заставлял и не запрещал. Это меня устраивало: посадили – сиди. Ходи-сиди, лежи – сиди, работай – сиди. За все отвечаешь сам, только перед начальником. Все эти нюансы характеризовали меня как отъявленного негодяя. Тут уместно сослаться на Крылова про Моську – «ведь я могу без драки попасть в большие забияки».

Этап

На этап меня взяли быстро. Компания была небольшая, все уместились в один столыпинский вагон. Он снаружи, как пассажирский. Внутри убраны боковые места. А купе разделены решеткой. Окна тоже зарешечены. А вот почему Столыпин? Убей, не знаю. Довезли нас до Соликамска. Но чтобы мы не завезли вшей, нас в Кирове доставили в баню. Ну, что в бане все должны быть голые, нас не удивило. Баня своеобразная: кругом кафель, цемент, лавочки мраморные, холод жуткий и вода только холодная. Если и были у кого вши, они точно все перемерзли.

Дальше на север на машинах через Чердынь в город Ныроб. Там впечатлила пересылка, рубленая вся из целых бревен. Забор высокий – частокол, даже нары не пиленые, а колотые вдоль плахи. Спать на них одно удовольствие, тем более без матрасов. Через несколько дней загрузили нас на баржу и потащили вверх по реке Вишера и дальше по Колве. Здесь впервые я услышал песнью про Колыму в тему: «Я помню тот Ванинский порт / И вид парохода угрюмый. / Как шли мы по трапу на борт / В холодные мрачные трюмы».

Лагерь, до которого нас доволокли, оказался не той масти, нас поселили в БУР (барак усиленного режима), чтобы не переломали нам ребра раньше времени. Там мы узнали, что отправят нас в зону, где строгий режим, на конную вывозку. В Чусовое отделение Ныроблага. Куда, собственно, мы в скором времени и отбыли по узкоколейке. Встретили нас нормально. Погода было отличная. На удивление перед воротами нас раздели до трусов. Все наши тряпки забрали и в зону загнали в чем мать родила, в трусах и в майке – на строгом режиме запрещена гражданская одежда. Нас привезли, а казенной робы не оказалось. Позже выдали нам кальсоны и нательную рубашку. Мы целый месяц болтались по зоне, как матросы с крейсера «Потемкин», в белых робах. Зато нас не водили на работу, чему мы были очень рады.

По виду зона была типичная: четыре барака и пищеблок, расположена на возвышенности, что осложняло жизнь комарам и мошке. По периметру колючая проволока – не затрудняла кругозора, но вид вокруг был какой-то тоскливый. Сколько видит глаз, одни пеньки. Видно, крепко поработала братва в свое время. Но мне праздное времяпровождение показалось много лучше, чем в детстве в пионерских лагерях.

Кто чем хотел, тем и занимался. Один скреб стеклом гвоздь – над ним посмеивались: мол, что-то у него с крышей. Но насмешки он игнорировал и выскреб настоящую иглу – к нему потом табунами за ней ходили. Много было умельцев, предпринимателей. Кто резал по дереву, кто писал на простынях лебедей да богатырей – получался ковер. Классно получались шкатулки, отделанные соломкой. Продукция шла даже на волю. Поразил меня еще гармонист. Он мало того, что классно играл, так еще подряд все, что называют музыкой. Вечерами заслушивались, собираясь на завалинке, а самое интересное, что и крысы выходили слушать. Поначалу их пробовали разгонять. Так они, разбегаясь, прыгали прямо через нас или бежали по спинам тех, которые сидели рядом друг с другом на завалинке. В итоге мы сами разбегались быстрее крыс. И решили их не гонять – пусть слушают.

Неожиданные сюрпризы

Да, многое я услышал, увидел, узнал. Такого не читал в книжках, не видел в кино и даже в телевизоре.

Несвобода, особенно новичку, первое время ощущается чуть ли не физически. Он в ее отсутствие просто не верит. И как правило, большинство клюет на всякие приколы. И только он клюнет, остальные, не сговариваясь, начнут подыгрывать. Вот заходит в камеру новенький – бывалый, пробы негде ставить, видит молодежь. «Ребята, в эту субботу менты отпускают на барахолку по одному из камеры. Собирайте у кого что есть продать. Вечером погуляем». Ведь собирают. А кто знает – молчит. И смотрю: здесь тоже объявление: «Набор добровольцев на сенокос. Желающих просьба пройти медосмотр». Лагерь строгий, кругом тайга, болота. Что косить? На сопках один иван-чай. Тут же очередь в медпункт. Там мед-брат с улыбочкой. Просит спустить штаны и зеленкой на заднице рисует кому кружок, кому крестик. Записывает фамилию, а тот, выйдя, помалкивает, никому ни слова. Веселья хватает на несколько дней. Этих косарей просят показать метку, что они действительно едут на покос. Они уже не рады, а остальным развлечение.

Вдруг один из наших заявляет: он узнал, что в одном бараке живут девчонки. Можно познакомиться, стоит это три рубля. Деньги были на руках, а цены рыночные постоянные определялись спросом. Три рубля стоило все: и булка хлеба, и пачка махорки, и маленькая пачка чая. Про девчонок не верится, а как хочется поверить. Конечно, в действительности там мальчишки.

Это моральное дно лагерей. Так однажды не поверил, что к нам в барак завели кобылу и насилуют ее. Зашел убедиться. Действительно стоит бедолага между двухъярусных нар, и очередь к ней внушительная. Оказывается, эта кобыла в свободное от аморальной жизни время возит воду в зону. Но это, конечно, не любовь, а шоу. Я как-нибудь вернусь к этой теме. Я всегда с осторожностью воспринимал всевозможные неожиданности, но тут от сюрприза просто обалдел.

Заходит в секцию один из авторитетов, спрашивает меня.

– Ну, здорово, герой-любовник, давно я хотел тебя встретить.

– Мы разве знакомы?

– Я думаю, ты слышал про меня, раз трахал мою девчонку. Я «партизан».

Я подумал: «мать честная, что же будет?» Но он, улыбаясь, взял меня за плечи:

– Очень рад нашей встрече. А ведь я тогда ждал вас с «пером» на пятом этаже, а вы меня обхитрили, простившись на первом. Если сорвался в прошлый раз, значит, судьба – жить будешь долго. Ну, пошли, отметим это событие.

Попили чаю, поболтали. Перед расставанием распорядился своей «шестерке» дать мне с собой утром попить чаю. Тот наложил чуть ли не полную наволочку пончиков. С криками восторга встретили меня друзья. Это любимое лакомство готовили часто и просто. Покупали вермишель, перед уходом на работу заливали ее водой. А по приходу ставили на огонь кастрюлю с маслом, ложкой бросали туда тесто, и получали классные пончики.

Вклад в строительство социализма

Но тем временем пока мы бездельничали и балдели, привезли робу. Быстро нас организовали по бригадам и двинули на работу. Путь не близкий где-то около восьми километров. В колоне мне попался интересный человек. Мне сейчас не вспомнить его имя, но интересным он был тем, что все время читал наизусть стихи и поэмы. Больше всего мне понравилась стихотворение «Девятнадцатый партсъезд», буквально за пару ходок до работы партсъезд я выучил. Он меня предупредил, что за стишок я десяткой обеспечен, но узнав, что у меня шестнадцать, сказал, что мне можно учить. И представить не мог, что через пятьдесят лет услышу это стихотворение по радио.

Работа в советских лагерях была самой главной частью, составляющая перевоспитание преступных элементов. Потому и придавалось этому такое большое значение. Заставляли всеми методами, даже тогда, когда плоды этого труда никому не нужны. За невыполнение нормы паек урезали наполовину. Вместо положенных 900 граммов хлеба, этот горе-работяга получал фунт с осьмухой, то есть 450 граммов. Через месяц-полтора с таким питанием человек погибал, шел на панель или на помойку. Если учесть, что норма была рассчитана по производительности на «Стаханова» да еще семь – восемь километров пешком до объекта и обратно.

На лесоповале в режимных зонах, как правило, были конные вывозки леса. Это значило, что все бревна до КЛД (Конная-Лежневая Дорога) тащить нужно на горбу, чтобы загрузить лошадиную тележку. Я, например, через три дня, дотянув до барака, упал на нары и не мог встать, чтобы дойти до столовой на ужин. Пришла мысль: все, мне тут конец. В дополнение еще горе: оставленную в тумбочке часть пайки хлеба украли. «Человек человеку волк» – это не пустые слова. Но, если добавить к ним, что «и у крокодила есть друзья», будет равновесие, которое и позволяет людям в экстремальных условиях находить поддержку друг у друга. Это жизнь в лагерях.

Приятный сюрприз

Я уже говорил про судьбу, про рок, про ангела, в конце концов. Не знаю, кому я понадобился? Кто меня решил спасти? Но мне объявляют, что на работу я не занаряжен, иду на этап, на пересуд. Как тут было не запрыгать от радости? Пришел Вовка Партизан: «Ну, ты, брат, и фартожопый». В смысле счастливый, да я и сам не сомневался, с такого крюка сорвался.

Теперь мне предстояло проделать обратный вояж более двух тысяч километров. По пересылкам Ныроблага (его сейчас даже нет на картах). Это я так думал. А, нет, «жив курилка». Даже можно посмотреть обзорные фотографии, как он преобразился. Соликамска, Перми (бывший Молотов), Кирова до Ленинграда. Путь не близкий и тернистый, кто испытывал его, знают, что не просто каждый раз сходиться с разными людьми или расставаться с хорошими попутчиками. Да и без приключений не обходится.

Партизан меня предупредил о «сухарях». Это з/ки, по согласию изучают друг у друга досье и при вызове на этап выходит не тот, кто должен, а другой. Пока поймут подвох, оставшийся может уйти в неизвестном направлении. На разборки уходят года, а эти друзья сидят годами на пересылках, не работая, получают полную пайку. Но есть такие ухари, которые узнают все нужное о тебе без согласия и при твоем замешательстве выскакивают, и уходят вместо тебя. Его разоблачают, он не говорит, кто он на самом деле, и ты не знаешь, кто ушел вместо тебя. И тут ты будешь париться годами.

Вот в настоявшее время идут споры насчет смертной казни. Правительство наше никогда не думало о своих гражданах. Всегда оглядывалось на запад, а что они скажут? А как они подумают? Я видел таких людей там. И скажу прямо: люди такие скоты, что приспосабливаются жить в любых условиях, только бы жить. Находят себе занятие, изучают что-либо, углубляются в работу, в мечты, уходят в себя и радуются, перебирая в мечтах свои преступления, что легко отделался. Вот по мне, конечно, в лагерях легче, чем в тюрьме, но это только тем, кто может и любит работать.

Но есть такие, что они идут на все, чтобы избавится от труда. Рубят себе руки, ноги, травят глаза, заражаются болезнями за деньги. Болезни, которые подлежат комиссии. Маньяк, он столько натворил, что ему до конца жизни хватит смаковать это лежа, сытому, без забот, ни где-нибудь в канализационном коллекторе, а на нарах, в тепле и под охраной.

А наши народные избранники ломают башку, как улучшить быт, условия, построить новые с кондиционерами тюрьмы. Они себе обеспечили пенсии и на всякий случай решают эту проблему. По пословице «от суммы и тюрьмы не зарекайся». А расстреливая по принципу «бровь за бровь, глаз за глаз», сэкономив на содержании, нашли бы средства для простых людей, ни в чем не виноватых, о бездомных бомжах, о сиротах. Да сколько у нас пенсионеров? Ладно, я отвлекся.

Вот, в принципе, этим и объясняется поведение «сухарей» Я, конечно, держал ушки топориком, ведь шел на свободу. Но в Соликамске один рванул к дверям на мою фамилию, я его буквально за шиворот схватил, но он оказался моим однофамильцем. Это был первый случай в жизни, когда мне встретился однофамилец. Мы перебросились несколькими словами и разошлись, но судьба нас свела через двенадцать лет, в городе Свердловске.

Поворот события

Вновь кресты, мне никто ничего не сообщает, никуда не вызывают. Зачем привезли? Что со мной будет и когда? Настроение отличное, занимаюсь текущими делами. Переговорами, где можно добыть курево или чего перекусить, одной баландой сыт не будешь. Передач я не имею, мать меня содержать не в состоянии. Начал изучать все тюремные премудрости, добывать огонь, катая вату, вить веревки из носков для «коня», чтобы через окно ездить в соседние камеры за посылками. Ученье давалось нелегко, надзиратели часто прерывали процесс. Отправляя меня в изолятор.

И вот, наконец, везут на суд. Суд тот же самый, только другой участок. Увидел Галю, стояла молча в сторонке, и укоризненно покачала головой. Мне было неудобно перед ней, чувствовал себя виноватым. Началось заседание, зачитали бумагу, что пересмотр дела по протесту прокурора мало дали. И в доследование и в вызове дополнительных свидетелей необходимости нет. Такое заявление судьи меня просто ошарашило. Для чего тогда эта комедия с судом, вы что, просто прибавить не можете? Я уже нормально говорить не мог. Потерял над собой контроль. Да просто взбесился, стал свое выступление я густо сдабривать самими нелитературными выражениями. Требовать, чтобы нас вывели из зала. Добился, что меня скрутили и выволокли. Друзья остались.

Итог был не утешительный. Мы с Витькой остались при своих: у него 15, у меня 16, а вот Валентину вместо двух лет округлили до 15. Моя мечта побывать в тюрьме на экскурсии продолжала осуществляться по полной программе.

По всем признакам набирался большой этап. Народ копили, как только могли, камеры набивались до придела. Это видно и была причина, что часть з/к из Крестов перебросили в «Большой дом» на Литейном проспекте, дом 4. Об этом доме ходили легенды, говорили про подвалы вниз несколько этажей. А в настоящее время сочинили сериал с участием героев из «Разбитых фонарей». Ради интриги я и приписал номер дома.

Там легендарная тюрьма для шпионов. Видно, шпионов и врагов народа стало мало, и чтобы КГБэшники не валяли дурака, им привезли уголовников. Среди них оказался и я. Это для меня было интересно и на время улучшило настроение после суда. Разница в содержании, в отношении и в питании простых советских заключенных и предателей со шпионами (их называли фашистами) огромная. Сравним: камера в Крестах с железной дверью, с двумя двухъярусными нарами, маленьким зарешеченным окном с козырьком.

У них здесь больше подходит название палата, двенадцать односпальных кроватей в два ряда, два больших окна, правда, с решеткой, но без козырька. Утро в Крестах. Как грохнет чем-то в железную дверь, как рявкнет: «Подъем, на оправку». Тут любой вскочит, схватит парашу трехведерную и в общий туалет. Ну а здесь нас насмешили на целый день. Открывается окошко, из него тихим голосом говорят, обращаясь к спящему, на крайней к дверям кровати: «Гражданин, вставайте, будите остальных, скоро завтрак».

Но, как говорится, «мягко стелют, да жестко спать». Там, благодаря параши, мы могли общаться со всей тюрьмой и не только записочками, но и передачей курева и даже продуктов. В камере не находились такие брезгливые. И отказались бы от гостинцев из параши. Кстати, мешков полиэтиленовых тогда не было и в помине. Ну, о питании у КГБ и говорить нечего, кормили как на убой. Вкусно как в ресторане и добавки от пуза, даже компот. Видать, шпионов голодом не морили. А мы с ужасом представляли, как кончится эта лафа, и вновь вернемся к фирменному блюду. И довольствоваться баландой из ржавой кильки.

Еще раз про любовь

Вскорости все опять вернулось на круги своя: меня выдернули из лагеря на пересуд: прокурору 16 лет показалось мало. Но уже со своими рассказами, как я был в раю. Слушали меня, развесив уши. Пришла на свидание мать, как обычно со слезами и печальным рассказом о моей последней любви: узнав о нашей связи, родители Гали выгнали ее из дома, и она живет у нас. Хочет ждать моего возвращения. Мама купила ей пальто. Брата Валерия отправила к бабушке, и они с Галей живут вдвоем и плачут вместе обо мне каждый вечер. Я, конечно, возразил. Попросил мать помочь ей первое время, но не обнадеживать. Что с нами будет через шестнадцать лет, решит судьба. Пусть свою жизнь устраивает сама, а меня пусть простит и забудет.

В камере появился новичок. При разговоре выяснилось, что у нас с ним на свободе общие знакомые. Там такие ситуации как-то сближают – срабатывает фактор землячества. Женя Питерский, вор. Везли его из Севастополя, там была в то время запретная зона, где он и сгорел. И пока везли его до Ленинграда, судили чуть ли не в каждом городе. Мы зачитывались, как романами, его приговорами. Его амплуа – магазины промтоваров. Можно было у него кое-чему научиться. И вот он решил пооткровенничать со мной о своих чувствах. Интересную мысль он мне поведал: парни до 25 лет не жалеют проходящие годы. В это время года тянутся долго, они думают, что жизнь бесконечна. А достигнув двадцатипятилетнего предела, почувствуешь вершину жизни, и года покатятся, как под уклон. Это он мне говорил, когда мне было восемнадцать. В двадцать шесть я вспомнил его и убедился, что он прав, но я добавлю: года катятся не только быстро, но и с ускорением.

Так вот что с ним случилось: он встретил свою любовь. Не поверил бы, если бы кто ему предсказал, что встретит ее, оказавшись на скамье подсудимых.

Выяснилось, что это моя Галя, секретарь суда Калининского района. Когда я ему сказал, что случилось так же со мной, то же самое, только все наоборот – она влюбилась в меня, он не поверил. Когда понял, что я говорю правду, разговоры у нас стали бесконечные, а тема одна – Галя. Он выудил из меня всю подноготную о ней. А узнав, что я отказываюсь от ее любви, стал просить ее адрес. Решили: если судьба сведет нас в один лагерь и появится возможность писать письма, я пишу домой и знакомлю ее с ним.

Женька был парень простой, статусом своим не козырял и не злоупотреблял. Но авторитет его чувствовался отношением соседних камер к нашей после его появления. Обычно эта категория заключенных – я имею в виду воров – пацанов стараются как-то приблизить к себе, особенно смазливых. Если он не приспособится к воровским идеям, то используют в любовных утехах. Женька прочитал мне целую лекцию. Не хочешь проблем, заруби себе на носу: зоны – по мастям, ты можешь выбирать любую. Но где бы ты ни был, выработай себе правило: никогда, нигде, ни с кем, ни на что не садись играть в карты. Ты будешь неуязвим, тебя не на чем будет поймать. Не лезь в блатные – это болото затянет на всю жизнь. Учись работать, даже пахать. Будет тяжело, ты хиленький, но если упрешься, получится. Это – твоя независимость. Ведь вижу, надеяться тебе не на кого. Ты веселый, шустрый и не жадный парень, таким и старайся быть при любых обстоятельствах. Не задумывайся ни о чем, у тебя до двадцатипятилетнего возраста, когда года покатятся с горы, есть семь лет. Используй быстро бегущие года, а там привыкнешь. Останься как есть, ни одной наколки. Если, не дай бог, освободишься, увидишь, как я был прав.

Да, Женя, ты был прав. Я благодарен судьбе, что встретил тебя на жизненном пути.

Поход в Сибирь

Пока происходили все эти события, заканчивался 1955 год. В Омске началось строительство нефтеперегонного завода. Вот и насобирали нас целый эшелон. В ожидании отправления на стройку, в четырехместной камере нас было набито до полутора десятка человек. Тяжко было, не хватало воздуха. Не хочется мне писать о грустном. Расскажу об интересном эпизоде. Все ребята молодые, как было принято говорить. «Все по указу, по первому разу, по 15–20 лет сразу». Все питерские, кроме одного, один из Пскова, по-народному «Скобарь». Он был постарше нас, с рябым лицом, и о себе говорил, что он красивый «просто не выкати кати». Так и прилипло к нему это прозвище, и я его так и помню, без имени и фамилии. И, между прочим, сообщил, что он в законе. Никто ему не поверил, блатных в камере не было, а спорить с ним себе дороже.

Я в их глазах с двумя судимостями, побывавший в лагере, на пересылках, о котором интересовались из других камер, как у меня дела и настроение. Представлял знаменитую фигуру и пользовался их уважением. Завязался у нас такой общий разговор о том, что нас ждет в будущем. Чтобы придать разговору больше юмора, я сказал, что мне можно не говорить, что я из Питера. Я жил в Рязани, Моршанске, даже в Киргизии. Потому что когда приходит этап, то в лагерях говорят: если из Москвы минетчики, из Питера педерасты. Посмеялись, не придали этому значение и забыли.

Но продолжение этого эпизода было еще смешнее. Этап был действительно большой. Целый эшелон. Это было новое для меня, в «Пульманах» я еще не ездил. Вагон товарный, как известно, не утепляется. А на носу новый год 1956. От дверей вправо и влево поставили буржуйки, за ними до стены сплошные двух этажные нары. Обеспечили нас углем, и в путь. Между собой организовали постоянное дежурство, на каждую буржуйку по два кочегара. В напарники мне попал «не выкати кати». Новый год мы встретили на горке Свердловск – Сортировочный. Я еще не знал, что в районе сортировок живет мой отец. Что где-то тут бегает голоногая девчонка тринадцати лет, будущая моя жена.

Мой «не выкати кати» сел играть в карты прямо у печки. Я предложил ему между делом брось пару совков, а я пойду спать. А закончишь играть, меня толкнешь, кочегарить буду я. И залез на нары спать. Проснулся от шума и холода. Разбираются, кто дежурные, одного нашли, на меня показывают: вон тот, что у стенки. Дернули меня за ноги, а я примерз бушлатом к стене. Тут давай все ржать, ну, как он мог кочегарить, когда бедолага примерз к стенке. Казалось, что напряжение спало, и все успокоились.

Но этот «скобарь», чудо в перьях, растапливая печь, на какое то замечание выдал на весь вагон: «Все вы здесь педерасты». Ой, что тут было, лупили его, как Сидорову козу, все, кому не лень. А самое интересное, лезет ко мне на нары, весь в крови.

– Ну, тебя почему они не тронули, когда ты их обзывал.

– Неужели ты не соображаешь, почему? Нужно думать, когда говоришь, кому, что, где и как. Это тебе урок.

Когда прибыли в Омск, человек сто загремели на штрафняк. К моему удовольствию попал туда я, Женя Питерский, несколько ребят знакомых и «не выкати кати».

Прощай, любовь

Вот интересное наблюдение, столько лет город носил в названии имя Ленина. А блатные упорно называли его Питер. И еще вся страна была безбожная, носили соответственно возраста октябрятскую звездочку, пионерский галстук, комсомольский значок, партийный билет, а блатные открыто носили крестик. Как будто знали и ждали, что все это временно и скоро все вернется.

По всему было видно, что мое поведение на судебном заседании добавило отрицательных черт к моей характеристике. И я не удивился, что оказался вновь на строгом режиме. И хотя с Женькой какое-то время мы теряли друг друга и в эшелоне были в разных вагонах, но здесь на штрафнике встретились вновь. Первое, о чем он спросил, написал ли я письмо домой. Конечно, не моргнув глазом, соврал я. Правда, в тот же день отправил письмо. Ответ получил, но в нем про Галю не было ни слова. В отместку я написал домой грозное письмо. Если они мне про нее не напишут, писать им больше не буду вообще.

Признаться, при всем моем бесшабашном поведении, у меня в голове что только не ворочалось: и тоска, и страх и не известность, когда это все кончится и кончится ли вообще. И мысли о Гале. Воспоминание о ней растревожили меня. Что мне еще надо было? «Лицом к лицу, лица не увидать. Большое, видится на расстоянии». Золотые слова. Вспомнилось из детского стиха слова мужика: «Такая корова нужна самому». Я уж подумал: зря я решил отдать ее Женьке. Но письмо, полученное мной, расставило все точки. Мой брат Валерий морочил мне голову в письме, всячески оправдываясь, рассказывая мне, что девиц разных на свободе много. Главное тебе вернуться. Наконец, приписал, – Галя вышла замуж за милиционера. И адреса они не знают.

– Вот видишь, – написал я ему. – Какая пара: один ловит, другая судит. Симфония.

А сам отреагировал так, что стыдно до сих пор. Умнее не придумал, как написать письмо на адрес суда:

Я искал ее потом, мне страшно хотелось извиниться перед ней. Но потом я решил, что письмо это она могла не получить благодаря цензуре. И успокоился. Но это все было потом.

Между прочим, в те времена к приговорам добавлялись нагрузки, в народе говорили «по рогам и по ногам» Имеется в виду поражение в правах, и 101 километр проживание от крупных (режимных) городов. Поражение озвучивали при чтении приговора. А вот про 101 километр умалчивалось. При освобождении это было сюрпризом. Мне нельзя было подъезжать к Ленинграду ближе, чем на 101 километр. Правда, мне было предоставлено место поближе – город Мга. За нарушение сажали обратно с удовольствием.

Захламино

Лагерь, видно, был приготовлен на скорую руку. Просто от огромного лагеря «фашистов». З/к ст. 58, враги народа, предатели, полицаи. Отгородили два барака. Корм привозили от них, столовой как таково не было. Была раздача. Так что рассчитывать на добавку не приходилось. Но зато прямо на улице у дверей стеллажами были сложены ящики с соленой килькой. Она была ржавая, но мужики все же брали ее на обед, вымачивали и жарили на лопатах над костром. Какая это было гадость, но выбора не было.

В баню водили тоже к ним. Процедура выглядела так. До ворот вели под конвоем, а дальше под надзором, что давало возможность убежать и общаться с врагами, что-нибудь продать или купить. Когда из бани возвращались, эти торговцы забегали в колонну. Если их ловили, они получали пять суток изолятора. Если проходило нормально, предприниматели имели 30 % от выручки. Торг не уместен, цены были стабильные, двадцать пять рублей. Все подряд: и телогрейка и сапоги и роба. Мы с новым корешем, Эдиком, решили подзаработать на этом деле. Обзавелись товаром и, дождавшись банного дня, осуществили затею, но она не удалась. Мы рванули не первыми, охрана как-то, подозрительно вяло реагировала. Мы, не разбегаясь друг от друга, забегаем за барак, а там колами полируют наших торговцев.

Увидев нас, группа товарищей (фашистов) отделилась и устремилась к нам. Ну, мы, долго не раздумывая, рванули, что есть мочи, в баню. Там в дверях менты умирают со смеху. «Бегите, – кричат, – скорей, а то они вас догонят». Тогда я и понял, что такое рыночные отношения, зарекся лезть в торговлю. Этот случай поставил под угрозу наши отношения с соседями. У воров был сходняк. Выяснили, что в предыдущий банный день один гусь свистнул у соседей хромовые сапоги. Их вернули, конфликт уладили. А Женьку выбрали «Паханом».

Сам Омск я не видел. На слуху было название района «Захламино». А строить мы будем нефтеперегонный завод. Выглядело это так. В поле огорожен участок колючей проволокой. Земля промерзла почти до двух метров. Разметили направления. Сформировали звенья по четыре человека. Выдали кирки, лопаты, ломы, клинья, кувалды. Поставили задачу, определили норму и вперед. Костры не разжигать, если увидят, так согреют, что потеть будешь очень долго, даже могут быть осложнения со здоровьем. А ветер свищет, пронизывая насквозь, одно спасение – это зарыться в землю. А для этого, ой, как нужно пахать. Но другого спасения от ветра нет.

Когда мы врубились до отметки, пришел бригадир, принес малюсенькую печурку с игрушечной трубой. Преимущество ее в том, что топить ее можно щепочками, обрывками бумаги, просто мусором, за что не карают. Я, правда, подумал, что это положено по технике безопасности, чтобы люди не обмораживались. Побродил по территории, смотрю, это чудо только у нас. Я, конечно, догадался, что это Женькина проделка. Обычно приходил я к нему редко. Когда совсем проголодаюсь или уговорят друзья, чтобы сходил в гости. Все недоеденное Женька велел мне забирать с собой. А это устраивало и радовало мою компанию. Пока не был назначен шнырь (дневальный), составили список дежурных по два человека.

Пришел из гостей, читаю, нет в нем меня и «не выкати кати».

– Меня, – говорю, – впишите, а его почему здесь нет?

– Так он в законе.

Подхожу к нему.

– Ты серьезно?

– Да вы что, ребята, просто не знал про список.

Парни его погнали помогать мыть пол. Умельцы для пользы дела решили нагреть воду. Вывернули лампочку, приспособили патрон, для самодельного, кипятильника. На стол поставили тумбочку, на нее табурет, на него бачок с водой. Наш испорченный блатной решил проверить, нагрелась ли вода. И умудрился всю эту пирамиду уронить на себя. Хохол высказался по этому поводу.

– Смеху было, як батька вмер, уси нажралысь, в корманы понапыхалы.

Побег

Запомнился мне парень лет двадцати пяти. Сидел на верхнем ярусе нар, не обращая ни на кого внимания, пел не громко, явно для себя, песню: «Говорят все, что я некрасивая, так зачем же ты ходишь за мной и в осеннюю пору дождливую провожаешь с работы домой?» Пел как будто хотел обратить на себя внимание. И вдруг на следующей день, завладев самосвалом зазевавшегося водителя, рванул, сшибая шлагбаум и ворота, помчался в сторону шоссе, ведущего в город. Менты подняли вдогонку беспорядочную стрельбу. Место пустое, степь, все, как на ладони.

Обсуждая это происшествие, мы не могли понять его поступка, на что он рассчитывал. Явное самоубийство. Но могла сыграть главную роль наступающая весна.

Вернулись с работы, глядь – он так же, как вчера, сидит на тех же нарах. Только что не поет и весь какой-то помятый и без передних зубов. Молчит. Никто его не беспокоил, с расспросами не приставали – чего лезть человеку в душу? А на следующий день, пока мы были на работе, он куда-то исчез. Решили, что доставляли его нам в назидание. А может, девать его было некуда – изолятора у нас нет.

И когда совсем потеплело, перевели меня в зону общего режима. Зона была просто огромная.

Меня назначили шнырем (дневальным). Самая низкая ступень лагерных придурков. Все теплые места в зоне занимались по блату, как на свободе. Моя обязанность была смотреть за порядком, чтобы заправляли постели, чисто было в тумбочках, основное – мыть пол. Меня это устраивало. После кувалды и лома это был курорт. Все ушли пахать, я свою работу закончил и балдею на лужайке. Даже не заметил, как подсел ко мне чеченец. Это в зоне была знаменитая личность, о нем ходили страшные легенды. Он перерезал уйму народа на свободе и здесь умудрился не меньше. Сроков ему навешали столько – так долго не живут даже черепахи. В глаза ему было страшно смотреть. По ним видно, что он видит тебя насквозь и, кажется, читает твои мысли. Он заметил мое замешательство, улыбнулся и заговорил на кавказский манер, вставляя любимое слово «дорогой».

Рассказывал про свою безмятежную жизнь на воле, как попал сюда, что сидит уже пятнадцать лет и убивал исключительно только нехороших людей. И понимает, навряд ли он освободится. Вешал он мне это все не один день. Я уже сделал для себя вывод, что не очень плохой этот человек. И ему повезло, что в то время расстрел был отменен. И хотя самый большой срок был двадцать пять лет, но за лагерные грехи добавляли без проблем. Официально пожизненных сроков не было, а то, что некоторые умирали, не досидев, так это их проблемы. Он был одинок, все его боялись Он не примыкал ни к каким группам и мастям. Смело заходил в любые зоны и никто его не трогал. И вот однажды после очередной сердечной беседы и заверений его расположения ко мне, взяв с меня клятву, что все им сказанное останется между нами, открыл мне свой план и мое участие в нем.

Там, куда Макар телят не гонял

Неожиданно ко мне на свидание приехал в Омск отец. Как он узнал про меня, не знаю до сих пор. Не виделись мы, как оставили его в Киргизии, лет восемь-девять. Живет он уже в Свердловске с новой семьей. Приехал он неожиданно – у нас не было переписки с ним. А вскоре после его отъезда я ушел на этап в Пермскую область, в г. Соликамск.

Начальный мой визит в те края был севернее, в Ныроблаг, одно из подразделений ГУЛАГа. В этот раз оказался Усольлаг.

Дорога до Соликамска не запомнилась вообще. В памяти всплывает сразу лагерь. Четыре жилых барака. Рядом поселок, лес в округе еще не вырублен. Недалеко проходит узкоколейка. Окружающая картина очень радует глаз. В красках чувствуется наступление осени. А возле столовой не ящики с ржавой килькой, как в Омске, а бочки с тухлой кетой и треской, вонь от которых чувствуется за километры на подходе к зоне. Постоянный юго-западный и западный ветры, слава богу, уносят все эти одеколоны в тайгу.

Среди прибывших с того большого этапа нас было только трое. Мы так и держались своей компанией, но моим компаньоном был Эдик. Здесь мы познакомились с земляком. Это был Вовка Репин, немногим старше нас, но шустрый не по годам. Весельчак, отличный картежник, даже можно сказать, шулер. Вокруг него, как прилипалы, крутились человек десять, дармоедов-блюдолизов, которых он кормил и даже поил.

Однажды я пришел в их компанию от нечего делать. Он собирался с кем-то играть и ждал прихода игрока. Это событие всегда вызывало интерес, народ валил, как на премьеру. При игре болельщики сторон в ситуацию не лезли. Мухлевали «честно», а если вякнет кто со стороны, схлопочет неприятности.

Увидал меня:

– Земляк, пока я играю, сходи в тот барак, в третьей секции у дальней стены стоят две тумбочки. В левой найдешь потайной гвоздик. Откроешь дверцу, и все, что там есть, все скушай.

Проделав все это, я открыл дверцу и обалдел: там полная тумбочка полукопченой колбасы. Но поразило меня не содержимое тумбочки, а то, что Вовка здесь не жил, тумбочка же находится в секции у вечно голодных «мироедов» (так зовут тех, которые работают только за пайку), но никто даже близко не подходит к ней. Пока я наедался, со всех сторон пялились на меня голодными глазами. Сказать честно, было как-то неуютно.

Как-то на кону появился костюм моряка, комплект: фланелька, тельняшка и брюки клеш. Размер прямо на меня. Вовка давай за ним охотиться. Гонялся за ним по всей зоне и все-таки выиграл и притащил его мне. Я его давай носить, чем вызывал неудовольствие играющей публики – всем хотелось его выиграть, а я не играю.

Играли в карты, как правило, по ночам. Однажды нашла коса на камень. Проиграл он все, что мог. Ночью будит меня. Я врубиться не могу. Что такое? Это Вова: «Давай морскую робу, проиграл я ее». Пришлось отдать. И так не один раз – заберет, принесет.

Когда я сам стал зарабатывать, были случаи, что прикупив с получки необходимое из продуктов, оставшиеся деньги в трудную для него минуту отдавал ему на раскрутку. Со стороны это было трудно понять. Я не обращал внимания на укоры – подкупил он меня своим добрым, отзывчивым характером и бескорыстностью. И я считал себя ему обязанным.

Новый 1957 год

Начальником лагеря был капитан Иващенко, не хищный нормальный мужик, фронтовик. Было заведено, что каждый по своему желанию выбирает бригаду, где он хочет работать. Как в любой советской конторе, были развешаны показатели всех бригад. Особо выделялась первая бригада. Процент выработки был запредельный. О их заработке ходили легенды. Все хотели работать только в этой бригаде. И мы с Эдиком не исключение. Но нас остановили бывалые ребята: поступить в бригаду не отказывают никому, но больше трех дней выдержать их темпа работы там никто не может.

В бригаде до тридцати человек. Трактора КТ-12, газогенераторные, электропилы КП-5. Они за смену валят, обрабатывают на эстакаде длинномер четырех и шести метров, по 70–80 кубометров колют и дрова складывают в штабеля по 40–50 кубометров. Короче, ежедневно на выходе у них 110–120 кубов. На их выполнении держится лагпункт. Ими хвалятся, их показывают, как редкого вида обезьян. Правда, за это они при условии выплаты государству пятидесяти процентов за питание, за робу, охрану получают оставшуюся часть зарплаты, которая составляет две-три тысячи рублей. Я на свободе получал 800–900 руб. Кроме этого, начислялись зачеты – день к трем. И мы решили не геройствовать, пойти в «мироеды».

Там, чтобы получить положенную пайку, нужно всей бригадой заготовить всего один куб. Есть разница? И с таким сроком лучше просидеть на параше – горба не наживешь. Вот мы с Эдуардом и пошли «груши околачивать».

Между прочим, он классно играл на гитаре. Начал учить меня. К Новому году у нас был готовый дуэт. Репин Вовка в карты выиграл море посылок. Пригласил нас, как музыкантов. Расстелили на полу ковры с лебедями и русалками. «Стол» ломился. И чего там только не было. И восточные сладости, и буржуйские деликатесы, и плов (правда, из собаки). Водка была зарыта на улице в снегу. И когда вохра (военизированная охрана) во главе с начальником заскочила в секцию, у нас, хоть мы и были «под мухой», все было пристойно, не придраться. Одну гитару мы переделали на гавайскую и в четыре гитары наяривали так, я в том числе, что начальники остолбенели. Хотели было сразу нас разогнать, но все мужики, которые не участвовали в пирушке, а лишь лицезрели, подняли хай и выторговали нам продолжение праздника еще на два часа. Если в прошлом году я встречал Новый год голодный и примерзший в прямом смысле к стенке, то сейчас, как говорят в Одессе, «это было что-то».

Эдик втянул меня в самодеятельность. Играя на гитаре с ним в паре, я за его счет тоже был признан за гитариста. Правда, один я не играл перед слушателями. Однажды, занимаясь на досуге в КВЧ (культурно воспитательная часть) один из местных кулибиных предложил интересную идею: если в киношных колонках что-то покрутить, переключить и подцепить к радиосети, то колонки сыграют роль микрофона. Наш концерт будут слушать по всей зоне. Если снова что-то накрутить, то все радиоприемники в бараках станут микрофонами, и мы сможем сразу слушать комментарии и отзывы о нашем искусстве. Все это проделали. И всю ночь выдавали бесцензурный концерт. Одно мы упустили, что поселок находится на одном проводе. И что весь поселок, затаив дыхание, слушал все откровенно матерные стихи и песни. К тому же все распоряжения, советы и комментарии тоже сопровождались отборным русским фольклором. Самое замечательное, что никто не пришел и не остановил нас. Правда, утром всех артистов вызвали к куму. На наш вопрос, почему никто из начальников не пришел нас остановить, сказали, бабы не пустили. Побеседовав, простили и отметили только: когда играли на гавайской гитаре, не было не одного матерного слова. Вот с них берите пример.

Беглецы

В этой зоне заканчивали службу последние самоохранники. Это заключенные, которые по договоренности служили стрелками, служили рьяно, зверея их трудно было найти. Даже Вологодский конвой в сравнении был безобидным. Хоть и считался самым строгим и надежным конвоем со своим девизом. Который декламировали каждый раз, принимая под конвой колону. «Вологодский конвой шуток не понимает, шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх, считаю, побег. Без предупреждения стреляю. Пуля не догоняет, собаку спускаю, собака не догоняет, сапоги снимаю, сам догоняю» Правда, девиз привожу в «интертрепации» и небольшой переработке зеками. Эти стрелки вооружены были винтовками и не носили военную форму. Их боялись и ненавидели. А они, зная это, не церемонились. Может, в этом и была причина, что побегов из зоны не было давно. Но вот последний самоохранник освободился.

Прибыли настоящие военные, подтянутые, с красными погонами, а не которые с автоматами. Но один из них выделялся из всех.

И ростом минимум два метра. И поведением: вечно что-то спорил, ходил вразвалочку. Свою винтовку таскал на плече, держа ее как палку за ствол. Если старший очень надоедал, посылал его открытым текстом. Чем вызывал смех в колонне. Видно, управы на него никто не мог найти. Фамилия у него была Смычек. Трудно утверждать, что подтолкнуло к активности мироедов. Вдруг как прорвало. С рабочей зоны сбежал заключенный, как – никто не знает. Просто по окончанию смены его не оказалось. Отдохнули мы три дня, пока менты прочесывали всю оцепленную зону. Дошел слух, что где-то под Соликамском его поймали. Не успели утихнуть пересуды этого случая, как два гаврика рванули на рывок через запретку. Стрельбу подняли наши охранники, словно в день победы у Рейхстага, в белый свет, как в копеечку. И не попали. Поймали их через день. В зону не запустили, увезли прямо из изолятора.

Лето у нас было хлопотное: только одних поймают, следом бегут другие. По солдатам чувствовалось, что замаялись они бегать по тайге. Очередная компания беглецов на следующий день после побега была поймана километрах в десяти нашим уважаемым солдатом Смычком. Возвращаясь с работы, у ворот мы увидели наших беглецов. Лежали они как-то неестественно. В позах угадывалось, что их расстреливали, стоящих на коленях, в упор. Обычно в зону входят надзиратели, но не охрана. Видать, это так поразило Смычка, что он пришел в зону, ходил по баракам и рассказывал, как все это случилось. Говорил, пойдет свидетелем, что виноват «кум» (начальник спец. части). Не случайно он сержант на офицерской должности, оказывается, он был разжалован за расстрелы беглецов. Сам он из местных, сын раскулаченного, сосланного сюда попа.

– Приедет начальство разбираться, я скрывать не буду ничего. Эти ребята беглецы, сидели все трое на просеке, увидев меня, даже не попытались бежать. Мы компанией пошли к зоне и повстречали «кума». Он меня заставлял расстрелять их, я отказался. Какая в этом необходимость, потом тащить их отсюда. Мы пришли до узкоколейки, и здесь он их перестрелял сам, мотив – отказались подчиняться.

Чем кончилось? Чем сердце успокоилось? Все потенциальные беглецы прижались и бегать пока перестали. «Кум» как работал, так и остался. Комиссия, как всегда, не нашла ничего противозаконного. А Смычок куда-то пропал.

Серый крест

Эта поэма в свое время на меня произвела очень большое впечатление. Автор мне неизвестен. Как правило, лагерные поэты в те времена не показывали своего таланта и не кичились авторством. Пишу ее по памяти.

Трудовые будни

Но это все в свободное от работы время. А что работа? Честно сказать, в лесу совсем другое дело, чем в степи. Здесь сама работа не легче, но она разнообразней и потому интереснее, чем копать траншею. А окружающая тебя красота поднимает настроение. А зимой, несмотря на мороз, отсутствие пронизывающего ветра помогает пережить холод. А достаток дров для костра вообще делает сносным существование. Даже то, что из-за деревьев не мозолят глаза вышки охраны, создает иллюзию свободы. Одним словом, трудовую деятельность начали в мироедской бригаде.

Техники у нас никакой. Каждому топор, и на двоих один лучок. Это такая узкая пила, которой специалист очень ловко умеет пользоваться. Даже валит деревья и довольно быстро. Мы неспециалисты, поэтому у нас пила «дружба» (не та, что тарахтит, а простая с двумя ручками, дружно за них дергаешь, туда-сюда и пилишь). А если ее перевернуть зубцами вверх, то ее легче дергать. Правда, она не пилит, но это неважно, главное, что со стороны кажется, что мы, хотя и не спеша, но работаем. Но вот, что интересно: когда собираются одни лентяи, у них возникают проблемы – никто не хочет обрабатывать кого-то. Просто заготовить дрова для костра не кому, не хотят, лень. И всегда, когда коллегиально решают вопрос «подкинем или подвинемся?», перетягивает подвинемся. А так и замерзнуть недолго.

У костра просто встал, взял топор, потюкал им и все дела. Вот в вагончике сложнее, за дровами еще ходить надо. Проблему решили так. Ведро солярки, баночкой периодически подливают в печку, по очереди. Остальные лежат и мечтают, чтобы еще придумать? Чтоб вообще ничего не делать. Бывают казусы. Одному пришла идеальная мысль. Печка из бочки, если в нее на дно налить солярки, то она будет гореть долго, не то, что баночка. Вопрос, как налить? Все гениальное просто. Не сказав ни слова, взял ведро и вышел. Залез на крышу и выплеснул содержимое в трубу. Дальше можно не рассказывать. Так шарахнула, что вылетели все на мороз без последнего. Посмотрели мы с Эдиком на эту не перспективную жизнь – ни денег, ни зачетов, – плюнули и решили пойти в первую бригаду.

Нам никто не препятствовал, буквально на следующий день нас приняли в коллектив. И вот тут началось: коллектив дружный и за нас взялись со знанием дела. Ставили на те места, где работают в паре. Например, на эстакаде обрубают сучья двое, каждый со своего конца. Он молотит как автомат, доходит до середины и ждет, когда дорубишь свою часть ты. Тогда переворачивает бревно другой стороной. Он успевает передохнуть, ты нет. Но, почувствовав усталость, он, не сговариваясь, переходит на другое место, и его тут же заменяет другой член бригады. Видят, что ты закачался. Переводят тебя на дрова. Тебе дают чикалду (деревянная кувалда), двое или трое с топорами подставляю под чикалду чурки. А ты успевай, молоти ею без остановки. Поначалу смена работы как-то дает передых, но через полчаса чувствуешь, что сейчас упадешь. Тебя снова перебрасывают на другой фронт. И ждут, когда ты рухнешь. И так каждый день. С нами это проделывали ровно месяц. Мы еле-еле доползали к нарам после работы. И хоть было очень тяжело, мы это все выдержали.

И вдруг после работы нас приглашают в бригаду на собрание и объявляют, что бригада решила принять нас в свой коллектив. Если мы согласны работать в бригаде, то нам предоставляется отпуск пятнадцать дней и выписывается на это время дополнительный усиленный паек. После этого мы с Эдиком спокойно вписались в ритм и стали пахать всем и себе на удивление. Зимой до сорока градусов мороз. Работая топорами на эстакаде, мы в нательных рубахах, она мокнет от пота на спине и тут же покрывается коркой. На бровях сосульки. Ни грамма не преувеличиваю. Снега в лесу наваливало выше пояса, каждое дерево нужно откопать для вальщика. Работа очень тяжелая, но когда врубишься, втянешься, получаешь какое-то удовольствие. И мелькает мысль: «Если так пахать на воле, я бы весь был закован в медалях». Бригадир был у нас бывший пахан, но от дел отошел. Он как монумент, стоял на штабеле, в позе Наполеона, никогда и ни с кем не разговаривал. Мы пропахали у него чуть больше года.

1958 год

Почему я его выделяю? Было много всяких новшеств в жизни урок, через администрацию распространилось воззвание одного из авторитетов, он томился в крытой тюрьме, если не ошибаюсь, его фамилия Кожевников. В крытой тюрьме ему видно томится надоело, решил от скуки сочинить открытое письмо к блатной братве. Где он призывал объединиться всем мастям и не враждовать. Короче, как в пословице «Сколько мучиться, пора и ссучиться» Руководство страны поддержало этот почин со своей стороны и вернула расстрел за убийство. Народ назвал его «кровь за кровь». Интенсивно стали тасовать зеков из лагеря в лагерь, невзирая на их вражду. Поначалу отнеслись к указу не серьезно, и многие поплатились.

Когда к нам привезли группу товарищей, то наши тоже товарищи их били с оглядкой, чтобы не было трупов. После того как отлупили, часть повезли дальше по лагерям, воспитывать, а оставшиеся перевоспитанные товарищи влились в наш коллектив. Жизнь хоть и продолжалась, но изменения произошли большие. Призыв жить мирно всем категориям блатного мира был подхвачен управлением ГУЛАГа. Была проведена как бы перепись населения на предмет причастности к той или иной масти. Если в деле отметка вор, ты отказываешься от этого звания, расписываешься. У тебя это звание вычеркивают, и ты переходишь в разряд фраеров. Если ты упираешься по каким-либо причинам или действительно блатной, тебе предлагают варианты. Ты подписываешь отказ от звания, остаешься в зоне, но считаешься ссученным. А упираешься, то собирай вещи и переезжай в крытую тюрьму. Такое испытание на прочность не многие могли выдержать.

Известно «бары дерутся, а у крестьян чубы трещат». Началась тусовка, партиями шли этапы: этих туда, тех сюда. У нас, хотя зона считалась воровская, блатных не было. Все подписали отказ. Но этап от нас ушел, с ним ушел наш земляк Репин Володя. Начальство, как правило, под шумок избавлялось от картежников, нарушителей всяких, но старались придержать работяг. А на производстве появилась «Дружба», бензопила. Электропила с кабелями отошла в прошлое. Заменили трактора КТ-12 газогенераторные на ТДТ-40 дизели. А тут подоспела наша с Эдиком идея.

Отделится от бригады. Создать свою, комплексную бригаду.

Нам достался тракторист вольнонаемный. Я в это время работал чекировщиком, моя задача подготовить поваленный лес к трелевке: обрубить макушку и часть сучков, нацепить на них чекира и правильно протянуть в кольца чекира трос лебедки. Трактор натягивает на себя за чекированный пучок леса и волокет ходку на эстакаду.

Так вот, этот вольняшка до того был хилый, что приедет, выпадет из кабины и плачет, что у него нет больше сил. Я зацеплю пакет, дотащу до дороги, ну а дальше он. Несколько раз я притаскивал ходку прямо на эстакаду. К тому времени Эдик был бригадиром нашей комплексной бригады. Увидал этот непорядок – это что такое? А где этот дармоед? Тащи его сюда. Бригадир поставил ему такую задачу. Что он, как тракторист, будет получать зарплату в два раза больше, чем получал. Его задача: каждый день приходить на работу на час раньше, вот под этот пенек положить две бутылки водки и три пачки чая со слоником (индийский) и валить к себе домой. Так как зеков трактористов как бы не было, мы ему вольному в наряд могли писать вывозку, сколько влезет. А имея каждый день по литру водки, мы могли угостить и прораба, и мастера и получить все, что нас и их устраивало.

Образовались две классные бригады. Одна так же ишачила, как раньше, а мы рядом чифирили, работали на подборах. Зарплата была одинаковая. Я зарабатывал звание классного тракториста. Механика удивлял тем, что я единственный механизатор, который никогда не приходил к нему с проблемами, и у меня никогда не ломается трактор. А ларчик просто открывался. Эдик шофер второго класса. Так что все проблемы с трактором он решал запросто. А я просто оказался нормальный водила. Здесь я нашел себя. После такой ударной работы пехотинцем на тракторе просто катайся. Рулил я с удовольствием, волоку ходку, в кабине шум от двигателя, а я как глухарь распеваю песни, что твой сказочный Иванушка «и со всей дурацкой мочи, распрекрасные вы очи». Пел все подряд. Беззлобно подтрунивали надо мной. Я не обижался и не обращал внимания. В таких случаях мама мне говорила: «Дурному не скучно и самому».

Загадочное письмо

Вдруг Эдик получает письмо из Перми. Прежде чем открыть его, он долго старался угадать, от кого может быть это письмо. Вроде в Перми никого нет. Распечатали, сразу стало ясно, что лемур не наш. Пишет явно девушка, какому-то Виталику. Напоминает ему, как он катал ее на велосипеде и прочее все такое. Мы с ним в недоумении, а потом смотрим, а фамилия на конверте получается не его. Всего одна буква, в место «о» на конверте буква «е». И пошли мы по баракам искать этого гуся с буквой «е». Бесполезно, не нашли. И тогда сели мы, напрягли свои извилины и сочинили ей ответ, с извинениями и сожалениями, и прочими соболезнованиями. Мы переживали потерю ее любви. Обещали все поставить на ноги, но найти ее рыцаря и вернуть его ей.

Представьте себе, получаем ответ, что искать не нужно. Что если и была любовь, то она прошла. А она благодарна случаю знакомства с нами и будет рада, если наша переписка не прервется. Ну, тут уж мы постарались: как мы ее только не восхваляли и как только не клялись ей в любви до гробовой доски. И, как всегда, вдруг заявляется к нам этот Виталик с буквой «е» с претензиями, якобы мы такие сякие. Мы старались объяснить, мол, это дело случая. Но когда он заявил, что писать нам она больше не будет, послали его подальше и сказали, что будем посмотреть. Она со своей стороны предложила вариант, чтобы он не возникал и не мешал нам, она будит писать письма с обратным адресом г. Ленинград. Не буду писать, что мы ей сочиняли, да я и не помню дословно. Но голову ей заморочили так, что она решила к нам приехать.

Мы пошли к капитану Иващенко, он нас знал с хорошей стороны и принял нас. Мы ему давай вешать, что она жена Эдика, что в нашей бурной жизни он потерял свидетельство о браке. Но капитан заявил категорически: без документа свидание не даст. Но лагерь – это такое место, где собраны всевозможные таланты. Пошарив по зоне, нужный талант отыскали, предоставив ему данные, через неделю отправили ей через вольную почту справку из загса и стали ждать. К нашему удивлению и, конечно, радости, она все же приехала. Вызывает начальник Эдика. Но, как всегда, мы заявляемся вместе. Он, улыбаясь, изучает документ.

– Не могу понять, как это ты живешь в Ленинграде, она в Перми, а регистрация в Кирове.

– А что у вас с Катей так гладко? И жили, и зарегистрировались в одном месте, – удивился Эдик.

– Ну, ты не ровняй, она у меня фронтовая подруга.

– А у нас воровская, тоже кочевая жизнь и как видишь не очень сладкая.

Капитан, спрашивает меня:

– А ты что, хлопотать за друга пришел?

– Нет, за себя, мы с ней жили вместе с Эдиком.

Он весело рассмеялся.

– Вот этот фокус у вас не пройдет. Предлагаю на выбор: идет один любой из вас. Но комната свидания на ремонте, могу предложить только сеновал пожарной части.

Я, конечно, уступил свидание, был совершенно не готов к такому развитию событий. Эдик пошел на вахту, а я поскакал к Виталику сообщить эту радость и попортить ему кровь. Он долго не верил. Я торопил, объяснял, что пока она у вахты мы ее можем увидеть. Не устоял он, побежали. А когда их проводили к пожарной части, на него было жалко смотреть. Мне дали возможность поболтать с ней, когда она уезжала домой. Я подарил ей часы. Эдик дал ей денег на дорогу. Она мне понравилась. Нисколько не был огорчен, что была она не со мной. Мне вполне хватило пожать ей руку и чмокнуть куда-то возле уха. Она знала, что мы пишем ей письма вместе, обещала продолжить переписку с нами. А Виталика бросить совсем.

Труд – дело чести

Производственный план для них – главный показатель. Как известно «лес рубят щепки летят», а отсюда и производственный травматизм. Вспоминается такой случай. Приехало начальства с головного отделения. На вырубке, где сконцентрированы бытовки контора, стоит не спиленный огромный кедр. Конечно, начальству видней. Подымится ветер, уронит кедр, так и убить может. Спилить. Тут же принялись исполнять. И когда дерево начинает падать, по традиции кричат благим матом (в смысле громко): «Бойся». Конечно, заорали. Из вагончика начали выбегать в разные стороны перепуганные люди. Один из них прямо под кедр. Издержки производства.

А их было достаточно. Кадры поступали неподготовленные. Не то что топор, молоток не все в руках держали. Глазомер не отработан. Свалили дерево, нужно обрубить вершинку и сучья, а достанет ли до тебя следующее дерево, не всякий сообразит. На своей шкуре испытал. Врубился в завал, обрубаю сучки со всех сторон. Стволы хлыстов на уровне груди. Глянул на вальщика: пилит он березу, толкач с боку. Думаю, наверно, хочет положить ее поперек. На крик «бойся» глянул, она аж выгнулась и летит на меня. Перепрыгнуть через лежачий ствол сразу не смог, упал на спину. Успел вспомнить всю свою жизнь, даже пожалеть себя и маму. С лежачего положения перемахнул через хлысты. Успел сделать пару шагов из-под ствола падающей березы и с этого момента видел себя как бы со стороны. Как бежал, как хлестнуло меня ветвями. Как вскочил и тут же упал. Даже видел оцепеневших людей, наблюдавших эту картину, и облачко снежной пыли от упавшей березы. Это кино я вижу до этих пор. Когда подняли меня, не мог представить, где я и куда идти. Попросил, чтобы вывели меня на дорогу, в сторону эстакады.

Тогда я понял, что такое миг. (Призрачно все в этом мире бушующем, есть только миг, за него и держись). Какой-то период работал вальщиком сам. Толкач мой отошел за бочком с горючим. Подходит, я лежу без сознания. Пила заглохшая, врезанная в стоявшую недопиленной березу. Растолкал он меня. Понять оба не можем, что случилось. Я помню, что кто-то ударил меня чем-то тяжелым и мягким. Давай соображать. Кто? И Чем? Мы долго строили догадки. Пока не обратили внимание на кусок гнилой березы, который валялся рядом. В коре одна мокрая, древесная труха, а под куском свежий мох. Береза не нормальная, без вершины давно стоит и гниет на корню. Когда пилил, толкнул ствол плечом, он колебнулся, сверху отделился кусок, шарахнул меня по загривку. Упал в мох и лежит, как будто лежал здесь сто лет.

Доблести и геройства

Поступившие на производство бензопилы значительно облегчали труд. Не надо растягивать, а после собирать кабеля для электропилы. Устанавливать, перетаскивать с места на место электростанцию, обслуживать ее. То ли дело «Дружба»: забросил ее на плечо и двинул в тайгу.

Был у нас вальщик, помню даже его фамилию – Петрухнов. Он и электропилой творил чудеса так, что с бензопилой равных ему не было. Помощником-толкачом, у него был молдаванин. За ними не поспевали вытаскивать лес две бригады. Однажды вышли они на участок бурелома. Вековые деревья наваляны с корнями. Пошел молдаванин, как обычно, за бензином. Петрухнов покурил, отпиливать корень толкач не нужен, не дожидаясь его, он и отпластал корешок.

Заваливаясь с корнем, как правило, дерево поднимает пласт грунта с травой и мхом, площадью до трех метров в диаметре. Отделившись от ствола, пенек встает на свое место, как тут и был. Молдаванин, подходя, увидел у задранного корня на глине лужицу чистой дождевой воды. Припал к ней, а моторист дернул стартер и отпилил ствол. Пень встал как обычно на место, а помощника искали полдня, пока случайно не увидали во мху подошву сапога. Ровно год прошел после этого случая. Петрухнова, как специалиста, ударника, безконвойника посылают на головную зону по обмену опытом. На узкоколейке через речку был мост, назывался «Катькин мост». Как-то, беременную Катю взяли в паровоз машинисты, довезти до головной. На мосту случилась авария, помощника машиниста и Катю, стоявшую перед ним, раздавило тендером. Сам машинист чудом уцелел, ему не поверили, что он не спрыгнул, на нем не было даже царапины. А когда проводили эксперимент и попросили его забраться туда, где он якобы был, он вылез оттуда седой. И все равно ему добавили четыре года.

Петрухнов устроился на тормозной площадке платформы с лесом. Когда произошла авария, он успел спрыгнуть с площадки, но спрыгнул на ту сторону, где откос вверх. Отколотая сдвинутыми юзом бревнами рукоятка тормоза догнала его на откосе и перебила ему позвоночник. Нашли его мертвым. Мы подумали, что это рок, кара за невинно убиенного молдаванина год назад. Я сам был причиной нескольких похожих случаев. Однажды продвигаясь на тракторе вдоль бурта, не заметил торчащего на уровне кабины бревна. Наехал на него, сломав кабину, и придавил пассажира. Сидел у меня в кабине один лесоруб. С переломанными ребрами и без памяти его срочно увезли в санчасть. Когда приехали, ничего не сообщая, забрали его вещи, я понял, что парня больше нет. Конечно, грызла меня совесть, жаль было человека. Как-то просыпаюсь, на соседних нарах сидит и, глядя на меня, улыбается парень. Лицо очень знакомое, а кто он, вспомнить не могу. Смущено ему кивнул и накрылся одеялом с головой. Усиленно начал ломать башку, кто он такой? Осторожно выглядываю, он расхохотался: «Ты что? Убийца, уже свою жертву не узнаешь?» Господи, как я был рад, этой встрече.

В соседней бригаде молодой тракторист выволок ходку на дорогу. А невырубанный подсад (молоденькие сосенки) наклонился по ходу, как пики. Возвращаясь порожняком, он поехал по своему следу как бы против шерсти, навстречу накланявшимся сосенкам. Одна из них под радиатором проникла в кабину и, проткнув его, пригвоздила к сидению. Вместе с деревцем и с сидением поставили его на платформу и увезли. Дней через пять я с самодеятельностью приехал на головную. И одному рассказываю этот случай, который у нас произошел. Это, говорит он, не новость для меня, я и был героем этого рассказа. Беда с этими живыми покойниками. Посмеялись и решили, раз его уже похоронили, значит, жить будет долго.

Мягко стелют, да жестко спать

Прошел слух: приехал покупатель, и добровольно, подчеркиваю, добровольно, набирают этап. Звучит, как фантастика, чтобы заключенного спрашивали, хочет он или нет, не помнят даже местные долгожители. Как всегда, парой с Эдиком пошли в кантору. С решимостью поменять свою спокойную жизнь. Где-то в тайге затевают строительство новой зоны. Начнем все сначала, решили мы, надоела спокойная, размеренная жизнь. Капитан нас не отпускает. Чем заинтриговал приехавшего майора. Нам, говорит, тоже нужны специалисты и внес нас в свой список, решив нашу судьбу.

И вот этап. Две машины по двадцать пять человек. Не знаю, что за нужда, но мы на этих машинах очень долго стояли в Соликамске, около продуктового магазина. Собрался любознательный народ. Увидали гитару, просили сыграть, конвой возражать не стал. Как можем, со слезой в голосе, запел про свободу, любовь, про маму. Что не слушал ее в свое время, а сейчас жалею. Растрогал публику, разжалобил, понесли из магазина кто, что может. Один мужичок вынес стакан водки мне, но конвой не разрешил. Можно, говорят только курево. Старший, как мне показалось, сделал комплимент мне. За песни похвалил и выразил удивление, что при моих блатных замашках на мне не видно наколок. Такая редкость.

К сожалению слушателей, мы поехали дальше. Видно, эта стоянка и была причиной вынужденного ночлега прямо на берегу реки Вишеры.

Машины ушли. Костер у конвоя, у нас сырой песок, сырой, холодный воздух от реки. У кого есть котомка или лучше чемодан, можно хотя бы сесть. На такой вариант этапа, видно, не рассчитывали, а полевых кухонь у зеков не бывает. И спозаранку, даже без кофе и булочки, погнали нас пешком. Недалеко говорят. Оказалось, всего-то километров шестьдесят. Хоть и делали остановки, но торопились, чтобы не ночевать еще раз голодными в лесу. Дорога была лесная, давно не использовалась. Следов машин не было. Спрашиваем, есть хоть там бараки, столовая? Обычно конвой с нашим братом разговоры не ведет, но тут другой случай. Когда они узнали, что мы якобы идем на строительство новой зоны, как первопроходцы, они хором заржали, это их позабавило.

– Дураки вы, это Гайны, вот сюда в эту сторону штрафняк «72-ой», небось слыхали. А с общака, куда вас ждут, приходил к вам не так давно этап. Который вы лупили у себя в бане. Вы как бы выполните долг вежливости, а мы посмотрим, как это выглядит.

Правда, народ сник, настроенье упало, ползем из последних сил, а в перспективе ждет нерадостная встреча. Издали было видно, у ворот тасуется толпа, встречают. Почувствовалось в колоне облегчение. Люди увидали знакомые лица, среди них Вовка Репин и другие ребята. Стало ясно, бить нас не будут.

Конец ознакомительного фрагмента.