III
Когда первые лучи солнца пробились сквозь щели в крыше амбара, я сразу понял: что-то не так. Я с детства помнил гнилое пятно на большой балке, поддерживающей крышу. Мне достаточно было подумать о нашей мельнице, как я сразу же видел свисающую с балки густую паутину, присыпанную древесной гнилью. Отец говорил, что балка только кажется гнилой, но дуб, из которого она сделана, тверд как камень. Пройдет еще лет пятьдесят, прежде чем ее нужно будет менять. Но даже в тусклом утреннем свете я видел, что крышу поддерживает совершенно новая балка.
Я потряс Уильяма за плечо. Он перестал храпеть, открыл глаза и уставился в потолок.
– Где это мы – у шотландцев или у самого дьявола?
– В амбаре в Крэнбруке.
– Все изменилось…
Мы услышали, как на дворе лает собака, потом раздался мужской голос. Я его не узнал. Это явно был не наш брат.
– Что ты там унюхал, чертово отродье? Из-за чего этот шум? Что-то в амбаре, верно?
Через мгновение дверь распахнулась, и в амбаре стало светло. В дверях стоял крепкий мужик с редеющими седыми волосами. На нем были длинные брюки и колет длиной до бедер. На груди я разглядел деревянные застежки, которые скрепляли полы колета. На голове мужчины был не капюшон, а что-то вроде шапки, но какой-то странной формы. Колет был подпоясан толстым кожаным ремнем, за которым торчал нож.
– Ради всего святого, – воскликнул он, – что это за бедолаги?
Я смотрел на него, а он на нас. И было понятно, что, по его мнению, странно одет не он, а мы. Обувь моя прохудилась, серые штаны порваны в дюжине мест, и в дырах виднелись голые ноги. Коричневая туника тоже порвалась, а дорожный плащ был покрыт грязью. Уильям выглядел не лучше. Складчатый капюшон, который он обычно накидывал на голову с таким шиком, слипся от влаги. Серебряную цепь он потерял. От нищих его отличала только пряжка на поясе и кольцо с гранатом.
– Мы – братья Саймона из Крэнбрука, – объяснил я. – Наш отец, мельник Саймон, умер. А наша мать, Мэри, была дочерью мельника Уильяма, который держал эту мельницу раньше.
– Вы не наши родственники, – ответил мужчина. – Я – мельник Саймон, сын Саймона. И мне не нравится, что в моем амбаре устроились какие-то бродяги.
– Нам нужно поблагодарить этого доброго человека за гостеприимство и оставить его в покое, – сказал Уильям, поднимаясь с груды сена. – Саймон-мельник умер. Да здравствует Саймон-мельник. – Он поклонился мужчине, который только сейчас разглядел его золотое кольцо и серебряную пряжку на ремне. – Благодарим тебя, добрый мельник, за приют. Меня зовут Уильям Берд, а это мой брат, Джон из Реймента. Если мы можем чем-то отплатить тебе за этот кров, скажи, и мы все исполним.
Уильям снова поклонился и вышел из амбара. Я поклонился мельнику и последовал за братом.
На улице было морозно. Мы шагали вперед. Мельничный пруд справа от нас был покрыт льдом, вся трава заиндевела. Лужи на дорожке тоже замерзли. Дул легкий ветерок, птицы распелись вовсю. Но за прудом, где раньше не было никаких изгородей и стен и где сеяли зерно, теперь мы увидели стены, канавы, деревянные изгороди и ворота. Все холмы были поделены на маленькие, огражденные со всех сторон поля.
– Где мы? – спросил я.
– Ты не помнишь? Голос ведь сказал…
– Ты веришь, что прошло девяносто девять лет?
Уильям огляделся вокруг.
– А у тебя есть другое объяснение? Вот так Крэнбрук выглядит спустя девяносто девять лет после 17 декабря двадцать второго года правления короля Эдуарда Третьего, упокой, Господи, его душу.
«Упокой, Господи…» Я поразился тому, что Уильям говорит о добром короле Эдуарде как об умершем. Но если мы действительно перенеслись на девяносто девять лет вперед, то именно так и должно быть.
– Какой же сейчас год?
Уильям пожал плечами.
– Все зависит от того, кто сейчас король.
– Наверное, даже Эдуард Вудсток умер…
Уильям указал вперед на низкие стены, наполовину скрытые папоротником.
– Что здесь случилось?
– Ты знаешь, что случилось, – ответил я. – Чума. Ты был здесь.
Мы подошли к полуразрушенным каменным стенам высотой не более четырех футов. Это был Баттердон. Плющ уже покрыл руины, в углу дома вырос бук. На месте дома лежала куча опавших листьев, пожухшего папоротника и сухих веток. Пахло влажной землей – как в лесу после ночного дождя.
– Здесь жили Илберт и Ричард, – произнес Уильям.
Я промолчал. Может быть, и мой дом в Рейменте являет собой то же зрелище?
Мы зашагали дальше по мерзлому пастбищу. Было ясно, что сейчас здесь почти не ходят. Погруженные в свои мысли, мы почти не разговаривали, пока не дошли до Мортона. Мы увидели старую церковь. К западной ее стене была пристроена большая четырехъярусная башня из серого гранита. Она гордо высилась над окрестными холмами.
– Вчера этого не было, – сказал Уильям.
– Почему они построили новую башню, а не новую церковь? Она смотрится так же неуклюже, как рыцарь в доспехах на пони.
– Все из-за Чагфорда, – ответил Уильям. – Наша башня выше, чем у них.
По обе стороны дороги в Мортон мы увидели три больших дома, крытых соломой. Пока мы шли, вдали ударил церковный колокол, а потом тишину нарушил бронзовый перезвон пяти колоколов на колокольне. В наше время к мессе прихожан сзывал удар одного колокола.
– Вот и ответ, – сказал Уильям. – Они построили башню, чтобы разместить на ней колокола.
В центре городка изменилось абсолютно все. На площади, где раньше стояли рыночные прилавки, появились деревянные дома. Большинство домов, окружавших площадь, стали каменными, с ярко раскрашенными ставнями и широкими дубовыми дверями. Но более всего нас поразила одежда горожан. Я увидел женщину, которая была причесана самым необычным образом: волосы образовывали два рога, задрапированных тонкой белой вуалью. Мы с Уильямом буквально вытаращились на нее: она шла в церковь, хотя по виду более всего напоминала сестру дьявола. Мужчины выглядели не менее странно. На них были туники длиной до колена. У молодых парней туники еле прикрывали зад. Через площадь прошел пожилой, плотный мужчина с седыми волосами и бородой. На нем была длинная черная мантия с капюшоном, напоминающим капюшон Уильяма. Но даже у этого человека рукава свисали до колен, и ему приходилось скрещивать руки на груди, чтобы не запутаться в собственных рукавах.
– Ты правда хочешь пойти в церковь? – спросил Уильям.
– Нет, – ответил я. – Все это кажется мне дурным сном. Может быть, позже…
На площади собралось довольно много народу, и все с удивлением смотрели на нас. Стало совсем светло. Мы шли через площадь и ловили на себе неодобрительные взгляды. Замужние женщины в традиционных головных уборах и ярких длинных платьях нас явно осуждали. Молодые девушки с распущенными волосами, в длинных юбках и коротких туниках, напоминающих корсажи, посматривали на нас исподтишка и прыскали от смеха. На взрослых мужчинах мы увидели необычные высокие шляпы с опущенными полями. На одной молодой женщине было довольно простое длинное платье с длинными рукавами, подхваченное под грудью, и аккуратные кожаные туфли с заостренными носами. Она шла одна, позади большой семьи, и я понял, что она – служанка. Но даже она смотрела на нас весьма неприветливо.
– Ты видел хоть одного нищего? – шепнул мне Уильям.
– Нет – разве что нищие теперь носят одежду, подбитую мехом кролика или лисы…
Мы вышли из города по дороге, которая спускалась в долину Рей. Мост над Рейбруком восстановили, поля по обе стороны дороги превратились в пастбища. Мимо нас шли люди, спешившие в церковь. Некоторые из них явно были крестьянами – одежда у них была не столь облегающей, как у тех, кого мы видели на площади. Но даже у крестьян одежда была сшита из хорошей ткани. Никто не казался бедным – только мы. Мы же казались грязными оборванцами – как заброшенный дом в Баттердоне.
Ферма в Сторридже изменилась почти до неузнаваемости. Появилось много новых построек. Хозяева фермы насыпали крошек птицам: дрозд уже весело клевал сухой хлеб, к нему быстро присоединилась малиновка. Отсюда дорога вела к моему дому. Там, где раньше ничего не было, стояли высокие деревья, а вдоль дорожки, спускавшейся к ручью, выросла колючая ежевика.
По мере приближения к дому меня охватило радостное предчувствие, но когда мы оказались совсем рядом, надежды мои рухнули. Все вокруг заросло, буковый лес лорда поглотил нашу ферму. Когда я, наконец, увидел стены родного дома, их почти целиком покрывал плющ. Они были чуть выше руки в Баттердоне, но всего лишь в человеческий рост. Гранитную притолоку двери кто-то украл, а корни дерева раскололи заднюю стену надвое, и часть стены рухнула. Мой дом напоминал скалу, высящуюся над морем сухих листьев и буковой поросли.
Я опустил свою суму на землю и вошел в мир разбитых камней, толстых корней и грачей. Одна оконная рама сохранилась, но перед ней вырос густой куст. Сколько раз я подходил к этому окну по утрам и открывал ставни, чтобы впустить в дом утренний свет… А потом я шел к нашему очагу, чтобы развести огонь на старых углях… Я смотрел на полусгнившую ветку, которая валялась на том месте, где когда-то весело пылал мой очаг, где мы с Кэтрин сидели за кружечкой сваренного ей эля, когда дети уже спали. Может быть, она выжила и покинула этот дом? Или бейлиф заставил ее снова выйти замуж? Руины говорили о заброшенности и смерти. Судя по всему, никто из наших детей этот дом и наши четыре акра не унаследовал.
Даже если Кэтрин и мальчики пережили меня, сейчас они уже мертвы. Уильям, Джон, даже маленький Джеймс… Косточки их давно сгнили на кладбище. Ветер шевелил побеги плюща. Я закрыл глаза и понял, что сам я тоже давно мертв. Я медленно прошелся по полу некогда моего дома, ощущая под ногами влажную землю. Может быть, я призрак? Может быть, люди в городе, которые так странно смотрели на нас, видели перед собой призраков? Что хорошего может сделать призрак, чтобы спасти свою душу?
Я положил руку на стену. Стена была холодной. Рука моя ощутила материальную преграду. Я не могу проходить сквозь стены. Если я что-нибудь подниму, оно поднимется. Я слышу пение птиц. Когда я заговорил с мельником в Крэнбруке, он услышал меня. Я – не призрак.
– Пошли, – тихо проговорил Уильям. – Здесь не осталось ничего, кроме скорби.
– Куда нам идти?
– Я думал, что ты хочешь сделать какое-то доброе дело…
– Не смейся, Уильям. За шесть дней? Что мы можем сделать за шесть дней? Я начинаю думать, что мы не заслуживаем места в раю. И не потому, что совершили какой-то грех. Просто мы такие люди.
Я указал рукой на стены.
– Это был мой дом. Мы с Кэтрин были здесь счастливы, и наши дети…
– У тебя хотя бы был дом. У тебя была семья. Ты был счастлив. А когда мы были на площади, ты видел, где стоял мой дом? На его месте построили новый. В Мортоне от меня не осталось даже следа… Но если мы пойдем в Эксетер, то обязательно увидим твои фигуры. Если мы окажемся в Солсбери или Тонтоне, там тоже остались твои работы. Башенки и портреты, цари и пророки… Сила твоей души вечно будет трогать сердца людей.
Я молчал. Холодный ветер обдувал мое лицо. Совсем рядом раздалось громкое, хриплое карканье ворона.
– Послушай, – сказал Уильям. – Мы все о чем-то сожалеем. Я так жалею, что ты тогда подобрал того ребенка. Но сожаление ничего не изменит. Может быть, мы уже были заражены чумой – ведь мы могли принести ее на себе из Солсбери. Я не знаю. Но я знаю одно: утраты не лишают нашу жизнь смысла. Всегда остается что-то, ради чего стоит жить.
Я посмотрел вперед, на деревья на вершине холма.
– Когда кто-то из моих сыновей боялся темноты, я брал его на руки, приходил сюда и говорил, чтобы он посмотрел на холм. Я говорил, что если посмотреть на дерево даже ночью, то обязательно увидишь очертания его веток. Полной темноты не бывает…
– Точно. Разве это не воплощение надежды? Нам есть к чему стремиться. Сейчас у нас есть только мы. Но и этого немало. И мы – не единственные люди на свете. Джон, мужчина может найти любовь в объятиях женщины, в ее улыбке и ее смехе – даже если он провел с ней не больше часа. Порой не нужно даже касаться ее – достаточно просто увидеть, как она двигается, услышать ее голос, и все трудности мгновенно отступают. Разве тебе не становилось от этого легче?
Я промолчал. Уильям вздохнул.
– Джон, я не знаю, что сказать. Скажу одно: когда мы проживаем отпущенные нам дни, один за другим, и ничего не меняется, нам кажется, что каждый день подобен камешку на тропинке. Он совершенно обыкновенный, в нем нет ничего особенного. Но заслышав колотушку смерти в собственной груди, мы теряемся. Мы понимаем, что вот этот, самый обыкновенный камешек на тропинке – последний из всех, что нам суждено увидеть. И тогда он перестает казаться обыкновенным. Но, честно говоря, нам с тобой повезло. Нам позволили понять, что каждый день – каждое мгновение каждого дня – это дар. Тебе не кажется, что сейчас, когда нам осталось жить всего несколько дней, мир стал прекрасным местом? Разве не чудо вот это дерево, которое каждую весну выпускает новые побеги? А если лесник срубит его, то оно послужит материалом для оград и ворот. Разве не счастлив ты тем, что еще раз можешь ощутить запах влажной земли, дарующей жизнь всему сущему? Разве не радостно тебе видеть пышные девичьи волосы, ниспадающие по плечам юной красотки? Разве не горд ты, когда замечаешь, как серьезно молодой лучник натягивает свой лук? Разве не будит в тебе мужскую гордость вид матери, ухаживающей за своими детьми? В мире столько красоты! Не закрывай же глаза только потому, что ты утратил свою крохотную долю счастья.
– Я счастлив, что у меня есть такой брат, – ответил я. – По делам моим, я должен был бы быть здесь один. Я не забыл, что ты сам выбрал свой путь – вместе со мной.
– В наши времена жизнь была бы невыносима без тебя…
– Но ты хотел остаться…
Уильям отвернулся.
– Для меня все было не так. В круге я услышал совсем не то, что ты.
– Не может быть! Что ты слышал?
– Я не могу сказать тебе. Сейчас не могу. Но я скажу, скажу позже.
Мы вернулись к мосту через Рейбрук, и я высыпал содержимое моей сумы на плоский камень, лежавший рядом с дорогой. В суме были вещи, которые мы забрали у купца и его жены: кошель, книга и четки с серебряным распятием. Кое-что принадлежало мне: пара штанов, грязная старая туника, две грязные рубашки, кожаный фартук каменщика, семь резцов разной величины, точило, старый деревянный молоток, почти новая киянка, две свечи, кремень и мой кошель с малой толикой денег: пять шиллингов, шестипенсовик и три фартинга. Эти деньги мне удалось сберечь за два месяца работы в Солсбери. Я собирался отдать деньги Кэтрин, чтобы нам было на что провести зиму.
Уильям вытряхнул на грязную ладонь содержимое кошеля купца. Монет было около тридцати. Уильям по одной выложил их на камень. Около пятнадцати оказались золотыми, еще два английских четырехпенсовика и три пенни – я их узнал. Остальные были иностранными серебряными монетами. Я взял одну, чтобы рассмотреть. На ней был изображен человек в митре. С одной стороны находился обычный крест, с другой – крест, из которого вырастали лепестки или языки пламени. По ободу шла надпись, но я не мог ее прочесть.
– Что это? – спросил я, протягивая монету Уильяму.
– Это Папа Римский, – ответил он. Взвесив монету на руке, он сказал: – Каждая стоит не меньше шиллинга.
– То есть, если все эти золотые монеты – флорины, а эти стоят по шиллингу каждая… Это больше трех фунтов…
– И мы еще не считали твоих и моих денег… – Уильям потянулся к кошелю на поясе. – Черт! Я вчера выложил деньги в суму. У меня было двадцать семь шиллингов.
– Это неважно. Сколько мы сможем потратить за шесть дней? Я думаю, что деньги Лазаря мы должны пожертвовать церкви.
Снова раздалось карканье ворона – но на этот раз он прокаркал дважды.
Наступила тишина.
Мы переглянулись. Ворон смолк.
– Мне кажется, что за нами наблюдают, – прошептал Уильям, оглядываясь вокруг.
Я заметил, что между деревьями, в стороне от дороги, мелькнула красная туника. Через мгновение я увидел бегущего человека и услышал крики. Я хлопнул Уильяма по плечу и указал в ту сторону.
Мы быстро собрали монеты в кошель, и я спрятал его в свою суму. В лесу раздался крик – мне показалось, что плачет ребенок. Мы сошли с дороги, ведущей к моему дому, и стали подниматься вверх по холму. Дорога была крутой, но огромные, покрытые мхом валуны и толстые стволы деревьев надежно скрывали нас от чужих глаз. Поднявшись повыше, мы увидели хижину под соломенной крышей. Мы укрылись за толстым стволом поваленного дерева, чтобы осмотреться.
– Почему мы идем навстречу опасности? – шепотом спросил Уильям.
– Ты же слышал крик. Кому-то нужна наша помощь…
– Еще одно твое доброе дело?
Я жестом остановил его, и тут мы снова услышали крик ребенка – мальчика.
– Нет! Нет! Не надо!
– Просто свяжите ему руки, – произнес низкий мужской голос.
Я посмотрел на Уильяма.
– Знаешь, что я думаю? Мы можем провести остаток нашей короткой жизни в поисках безопасного убежища, переходя из одного укрытия в другое. Но мы можем делать то, что будет правильно – везде, где бы мы ни оказались.
– Ты – прямо рыцарь короля Артура!
– Нет, я – безработный каменщик и ничего больше… Ты же сам сказал…
Не успел я закончить предложения, как мы услышали девичий крик, который тут же оборвался. Я ползком обогнул дерево, за которым мы прятались, и стал подниматься наверх, прячась за голыми деревьями. Я слышал, что Уильям последовал за мной.
Перед домом виднелась вытоптанная площадка. С одной стороны находился свинарник и небольшой загон для овец. К изгороди были привязаны пять лошадей. От их дыхания в морозном воздухе поднимался пар. Красивый черный жеребец был достоин истинного лорда. Двое крепких мужчин среднего возраста, вооруженных мечами, пытались связать руки темноволосому мальчишке лет одиннадцати. Он отчаянно сопротивлялся. За их борьбой наблюдали двое других – на одном была серая с голубым туника, на другом – кожаный колет и красная накидка. Я разглядел на накидке белую нашивку на груди: герб семейства Фулфордов.
Земли Фулфордов находились за рекой, близ Дансфорда. В наши времена Фулфорды вечно досаждали Мортону. Они ломали изгороди, охотились на чужих оленей и воровали скот – и в этом им помогал наш главный злодей, ректор Мортона, Филипп де Воторт. Остановить их было некому. Лорды соседних поместий жили вдали, а их землями управляли бейлифы, которые собирали все платежи. Фулфорды и де Воторт могли делать все, что им захочется.
Один из мужчин швырнул мальчишку на землю.
– Преподай ему урок, Уолт, – сказал он тем самым низким голосом, что мы уже слышали.
Он напоминал монаха лет сорока, но на его коричневой тунике красовался ливрейный знак: белая нашивка на красном фоне.
Мужчина наступил ногой на грудь мальчика.
Уолт, сморщившись, потащил мальчика на веревке прямо по мерзлой земле сначала в одну сторону, потом в другую. На обратном пути он бросил конец веревки лысому мужчине, тот перекинул ее через толстую ветку и вздернул мальчишку в воздух. Мальчик повис, привязанный за руки. Он извивался, лягался, задыхался.
Светловолосый человек в серо-голубой тунике засмеялся. Он был меньше остальных. На груди его тоже красовался знак Фулфордов.
Человек в красной накидке подобрал камень и швырнул его в мальчика, попав тому прямо в лицо.
– Попал! – воскликнул он.
Дверь дома распахнулась. Оттуда вышел плотный мужчина в богатой черной мантии. Он подошел к висящему мальчишке и толкнул его. Мальчик закрутился в воздухе.
– Твоя сестра меня удовлетворила, – хрипло прорычал мужчина. – Теперь твоя очередь. Где деньги твоего отца?
Мальчик ничего не ответил.
Мужчина сделал шаг вперед и положил руку на плечо стоявшего рядом лысого слуги.
– Теперь твоя очередь, Джон, – сказал он. – Только не попорти ее – мне нравится ее гладкая кожа.
– Фулфорд, – прошептал я.
– Прошло девяносто девять лет, – ответил Уильям, – а это семейство так и продолжает бесчинствовать.
Фулфорд приблизился к мальчику, держа руку на рукояти меча.
– Ты, конечно, считаешь меня тираном и все такое… И ты прав. Я действительно тиран – и действительно все такое… Поэтому скажи, где твой отец прячет деньги, и тогда, когда мы все развлечемся на славу с твоей сестрой, мы опустим тебя на землю и оставим в покое.
Я не смог сдержаться. Возможно, я еще как-то пережил бы жестокость по отношению к мальчику. Может быть, я смог бы смириться и с насилием по отношению к девочке. Но насилие по отношению к двум детям было невыносимо. Я поднялся и подошел к дому. Сердце у меня билось, словно на поле боя. Я даже не подумал спрятать свою суму.
– Оставь его в покое! – крикнул я. – У тебя нет права мучить этих людей.
Фулфорд повернулся ко мне.
– Посмотрите-ка, кто это! Воин Господа? Спаситель детей? Или тот, кому тоже захотелось девичьего тела? Жди своей очереди. Когда мы закончим, тебе тоже что-нибудь перепадет. Даже если ты ночевал в навозной куче…
– Спусти его на землю!
– НЕ приказывай, что мне делать, деревенщина!
– Спусти его на землю – или это будет твой последний день на земле!
– И как ты собираешься убить меня, а? Ты вытащишь свой нож, повалишь меня и зарежешь, как свинью, на глазах моих людей? Или пернешь так, что меня унесет отсюда ветром? Если уж ты угрожаешь мне, то у тебя должна быть подмога. Готовься к драке, мужлан!
– Я готов к драке!
– И чем же ты будешь драться?
– Знанием, дарованным мне дьяволом в Скорхилле. Я знаю, что не умру сегодня!
Фулфорд нахмурился, пытаясь сообразить, смеяться ли над моими словами или остерегаться нечистой силы. И тут внимание его переключилось на кого-то позади меня.
– Он не один, – произнес Уильям, направляясь к привязанным у ограды лошадям. – Сегодня на его стороне сам дьявол, а на моей – Бог.
Он отвязал большого черного жеребца.
– Жизнь полна сюрпризов, – сказал Уильям, хватая поводья и вскакивая в седло. – Если хочешь вернуть лошадку, тебе придется меня догнать.
И с этими словами он поскакал по тропинке.
– Хватайте его! – заорал Фулфорд, и его прислужники бросились к лошадям.
На шум из дома вышел Джон, завязывая штаны.
– Нет, – приказал Фулфорд. – Джон, Том, вы оставайтесь здесь. Роб и Уолт разберутся. – Он повернулся в сторону погони и крикнул: – И притащите его сюда, на коленях.
Теперь он обращался ко мне:
– Ну, если дьявол на твоей стороне, то он встретил достойного противника.
– Сколько должен тебе отец мальчика? – спросил я. – Скажи, и я заплачу.
– Мы ничего ему не должны, – прохрипел мальчик, все еще висевший на дереве.
– Тогда я не стану тебе платить, – сказал я.
Фулфорд вытащил меч и повернулся к мальчику. Голые ноги мальчишки болтались в воздухе, и Фулфорд рубанул по ним изо всей силы. Мальчик закричал от боли. Он кричал, пока были силы, а потом лишь всхлипывал, раскачиваясь в воздухе. Кровь текла прямо в его ботинки и капала на землю.
Фулфорд направил острие меча на меня.
– Ты отдашь мне все, что у тебя есть, – сказал он, стремительно бросаясь ко мне. – Твой друг тебя бросил. Если раньше ты был не один, то теперь все изменилось. Нас трое против одного.
Я отступил, поднимая суму, чтобы отразить удар меча, и огляделся в поисках помощи. Но рядом не было ничего и никого.
В дверях дома показалась темноволосая девочка лет четырнадцати. Она прислонилась к двери, уставившись на нас. Я надеялся, что она сделает что-нибудь, чтобы отвлечь Фулфорда, но она не двигалась. Я смотрел то на нее, то на меч и медленно отступал. Подручные Фулфорда наблюдали за нами: Джон стоял возле мальчика, Том – у лошадей. Похоже, эта сцена их забавляла.
Фулфорд бросился вперед, я уклонился вправо, одновременно оглядываясь вокруг в поисках оружия. У меня был нож, но это слабая защита от меча. Фулфорд нацелился на мою правую руку, я ушел влево. Он повторил выпад со злобной улыбкой. Отступая, я споткнулся и с трудом удержался на ногах. Глаза Фулфорда блеснули. Подобно лисе, которая выслеживает кролика, он чувствовал, что победа – всего лишь вопрос времени.
Следующий его выпад был смертельно опасен. Он нацелился прямо мне в лицо, я инстинктивно поднял суму, чтобы парировать удар, но она была слишком тяжела. Фулфорд мгновенно изменил направление удара и теперь целился прямо мне в живот. Избежать удара мне удалось лишь чудом – я отпрыгнул назад, упал и быстро откатился вправо. Сума выпала у меня из рук, но убить меня Фулфорду не удалось. Я услышал глухой звук, словно камнем ударили о камень. Фулфорд резко обернулся. Том в красной накидке повалился на землю. Уильям вернулся. Я видел, как он отбрасывает камень, которым только что раскроил Тому череп, и выхватывает у того меч. Фулфорд и Джон бросились к нему, но Уильям оказался быстрее. Теперь уже Фулфорду пришлось следить за острием нацеленного на него меча. Джон предусмотрительно отступил. Уильям двинулся ко мне.
Всадники, преследовавшие Уильяма, вернулись с лошадью своего лорда. Они молча спешились, не ожидая увидеть ничего подобного. Лошадей они привязали к дереву, где висел истекавший кровью мальчик.
Фулфорд и его люди стояли прямо напротив нас. Теперь они все обнажили мечи.
– Том! – крикнул Фулфорд. Но упавший слуга не шевелился. – Посмотрите, он убит?
Джон склонился над телом и приложил ухо к его рту.
– Он жив.
– Убирайся, Фулфорд, и забирай своего человека, – крикнул Уильям. – Я отпущу вас. Но если вы останетесь, пощады не ждите. – Мне он прошептал: – Готовься бежать. Беги наверх, в лес. Я встречу тебя у скал Хингстон.
Фулфорд перевел взгляд на девочку, все еще стоявшую в дверях. Мальчишка все еще болтался на дереве, Том не подавал признаков жизни.
– Ты думаешь, что герой? – прокричал он. – Посмотрим, что ты за герой. – Он указал на Уильяма. – Даю пять фунтов тому, кто принесет мне его голову. Двадцать шиллингов за его спутника-доходягу. И суму его мне тоже принесите.
Мы с Уильямом не стали дожидаться нападения. Мы повернулись и бросились бежать через лес.
Мерзлая земля была твердой, но ноги тонули в ворохах осенней листвы. Я искал корни, чтобы опереться на крутом склоне, пригибался и цеплялся за низкие ветки. Мысль о том, что судьба гарантировала нам шесть дней жизни, казалась мне безумно глупой.
– Беги туда, направо, – крикнул Уильям и свернул налево.
Я бросился направо. Оглянувшись через плечо, я заметил, что подручный Фулфорда в серо-голубой тунике бежит за мной. Но я всегда был хорошим бегуном и в свое время мог обогнать любого. Даже сума не была мне помехой. Я досконально знал этот край, несмотря на прошедшие годы. Преследователь отстал. И очень скоро я уже бежал по лесу на юг в полном одиночестве, подальше от Хингстона.
Я свернул, спустился на дорогу и стал карабкаться на противоположный холм. Здесь я перевел дух и побрел между деревьями на север. Примерно через полчаса я увидел на дороге Фулфорда с его людьми. Том, похоже, пришел в себя, потому что всадников было пятеро. Но они забрали девочку – она сидела на лошади позади Джона. Я спустился и последовал за ними на безопасном расстоянии, чтобы убедиться, что они возвращаются в Фулфорд.
Когда я добрался до скал Хингстона, Уильям ждал меня, сидя на камне. Судя по всему, он не пострадал.
– Ты от него убежал? – спросил он.
– Да.
– Мне пришлось остановиться и сразиться с ними. Лысого я обезоружил, и тот сбежал вместе со своим безобразным дружком. Клянусь, они никогда не сражались. У меня есть подарок для тебя.
Он протянул мне меч Джона. Я заметил на лезвии несколько царапин.
– И это подарок? А где ножны? Только не говори, что ты забыл ножны!
Уильям усмехнулся.
– Поищу на болотах. Пустошь всегда казалась мне местом скучным. Но ты называл ее «Божьим творением в его чистом виде». Мне это понравилось. Хотя надо сказать, что за эти годы она слегка изменилась. Всего девяносто девять лет прошло, а вокруг появилось столько стен и изгородей.
– Пустошь осталась прежней…
– Но она изменилась. Мы смотрим на нее глазами двух умирающих.
– Мы еще не на кладбище.
– Да, пока нет… Я просто так…
Я посмотрел вниз, на церковь. Никто из живущих не знает, где похоронены моя жена и дети. Если Кэтрин снова вышла замуж, она, наверное, лежит со своим вторым мужем. Но я знал, что они должны быть где-то там.
– Я хочу спуститься туда, – сказал я.
– Ты упрямец, – усмехнулся Уильям. – Жизнь тебя ничему не научила. Миру нет дела до твоих добрых деяний. Пока я тебя ждал, я думал о том доме, где мы только что побывали. Девочка… Она не хотела, чтобы мы ей помогали. Я видел слезы на ее лице, когда она стояла в дверях. Да, они ее изнасиловали, но она ничего не сказала и не сделала. Она не попыталась бежать. Словно все это уже случалось прежде и случится снова. И лучше всего просто принять все происходящее. А потом мы вмешались, напали на Фулфорда и его людей. И крестьянские дети за это расплатились.
– Они забрали ее с собой. Я видел их на дороге.
– А когда их отец вернется домой… Господи Иисусе…
Я вздохнул.
– Я хочу пожертвовать книгу Лазаря церкви. Ты идешь со мной?
Уильям поднялся.
– Конечно. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что в это время не так.
Через час мы уже шагали по монастырскому полю к церкви. И тут сзади нас кто-то окликнул.
– Вы двое выглядите так, словно вас волочили по скотному двору. Что, ради всего святого, привело вас в наш город?
Оглянувшись, мы увидели высокого, худого человека. На нем была широкая черная ряса и белый стихарь с черным капюшоном, лежавшим на плечах. Ряса была подпоясана веревкой. Мужчина был одет точно так же, как в наши дни одевался Филипп де Воторт. На голове его мы заметили тонзуру, как у священника. Но его поведение показалось мне странным. Голос этого человека был властным и решительным, но я не чувствовал в нем угрозы. Карие глаза на худом лице пристально смотрели на нас.
Конец ознакомительного фрагмента.