Залив Голуэй. Часть вторая. Великий голод, 1845—1848 (М. П. Келли, 2009)

Глава 9

Шесть лет позади. Двадцать третье июня 1845 года. Шесть лет прошло с того дня, когда мой Майкл выплыл ко мне из моря. Мы стояли в дверях своего домика, наблюдая, как солнечный свет заливает наши поля и прогревает посевы пшеницы, овса и ячменя, превращая их сочную зелень в спелое золото. Нокнукурух встречал рассвет радостным ликованием.

– Все растет хорошо, Майкл, – сказала я.

Он улыбнулся мне. Все это было делом его рук. Именно он добился изобилия на этой скудной земле. В постоянной борьбе плечи его стали шире, мышцы на спине и ногах налились и окрепли. У него всегда были крепкие руки кузнеца, но теперь все его тело излучало уверенную силу. Настоящий мужчина.

По ночам я гладила его тело, ласкала бугры его мускулов, пока в конце концов он не усаживал меня на себя, и тогда я открывалась его мужской силе. Мы соединялись… Как же это было здорово. Господи, до чего же я все-таки везучая!

Майкл обхватил меня одной рукой и сунул мне в ладонь небольшой камешек.

– Немного похож по форме на сердце, тебе не кажется? – спросил он.

– Верно, – согласилась я, гладя пальцами закругленные края камня.

– Видишь этот зеленый оттенок на розоватом фоне? Это называется коннемарский мрамор.

– Какой красивый, – сказала я.

Майкл взял мою раскрытую ладонь в свои руки, и мы вместе стали любоваться отблесками света на гладкой поверхности.

– Это мой подарок в честь этого нашего дня. Этого дня, этого утра.

– Спасибо, Майкл, – сказала я. – Замечательный подарок.

– А вечером, когда дети улягутся спать… – Он поцеловал меня в щеку. Наши дети – они были такими же памятными знаками этого утра. – Конечно, у нас с тобой есть и живые подарки, – вдруг сказал он.

– Как тебе это удается?

– Что?

– Всегда угадывать, о чем я думаю.

– Я просто говорю то, что приходит мне в голову, – ответил он.

– И это почему-то совпадает с моими мыслями.

С самого начала и по сей день мы читали мысли друг друга.

– Малышка, – хором сказали мы, услышав, как наша Бриджет подает знак, что проснулась и хочет кушать.

– Иди, Майкл.

– Время еще есть. Вынеси ее.

В нашем доме уже было светло – в большое окно свободно вливался утренний свет.

– Вот, a stór.

Маленькое личико Бриджет, раскрасневшееся от слез, расслабилось, как только маленькие выгнутые губки отыскали мой сосок. Слава богу, молока по-прежнему было много. Она родилась 28 апреля, когда в яме нашего закрома было еще много картошки, – я могла вдоволь есть и продолжать кормить ее. «А теперь, моя крошка, ты уже набрала немного веса, и это поможет тебе, пока в следующем месяце не появится молодой картофель. И тебе будет проще, чем твоему старшему брату Пэдди». Наш первенец родился в «голодные месяцы», и я не могла удовлетворить запросы бедного малютки. Это было ужасно. Впрочем, сейчас, слава богу, он уже стал крепким мальчишкой. Через несколько дней ему исполнится пять, и он похож на Майкла – такие же синие глаза, такие же густые черные волосы.

Пэдди перевернулся и закопался лицом в толстый тюфяк, который Майкл набил для него свежим сеном. Рядом с ним спал Джеймси, широко раскинув руки и нежась в тепле пробивавшихся сквозь стекло солнечных лучей. Джеймси, которому было уже два с половиной года, родился 31 октября, на Самайн – кельтский новый год, когда урожай уже был собран и картошки было в изобилии. Этот малыш с мягким характером быстро набирал вес. Сейчас он был очень похож на маму – такой же круглолицый и добрый, хотя глаза у него были карие, цвета ореха. Трое здоровых детишек. Великое счастье и благословение Господне.

Я вынесла Бриджет к Майклу. Он коснулся губами ее макушки. Он всегда был с ней очень нежен.

Бриджет выпустила изо рта мой сосок и подняла глаза на своего папу.

– Даже вопросов не возникает, от кого у нее эти глаза, – сказала я и, протянув руку, коснулась щеки мужа. – Они у нее такие же, как у вас с Пэдди, – насыщенного синего цвета с небесно-голубой каемкой.

Мы посмотрели на нашу дочку.

– Глаза твои, но волосы Майры – белокурые и уже начинают завиваться, – заметила я.

– Майра, – тихо сказал он. Ее страдания бросали тень на нашу жизнь. – Пойду-ка я лучше в поле. Увидимся в полдень. Мальчишки могут помогать мне отгонять птиц от картошки – их над полями собираются целые стаи, когда начинается цветение.

– Им это понравится, – сказала я.

Он превратит это в игру для сыновей, в которой они будут Финном[31] и его Фианой или воинами Красной Ветви[32]. Интересно, кто-то еще из мужчин играл со своими детьми так, как это делал Майкл? Мой отец никогда не бегал по улице с моими братьями. Он не стал бы этого делать. Не мог. Там всегда соблюдалась какая-то дистанция. Но Майкл был другим. Веселясь с детьми, он скучал по своему детству.

– Мы придем к тебе попозже. Мальчики будут в восторге от возможности погонять на свежем воздухе, пугая бедных созданий.

Майкл отошел, затем обернулся, помахал мне рукой и зашагал по склону холма.

– Итак, Бриджет, – обратилась я к своей крошке, – давай-ка мы с тобой посидим на скамейке, которую сделал твой папа, и порадуемся этому летнему утру.

Майкл стянул с верхнего поля большой валун с плоской верхушкой и установил его у задней стены нашего дома, на том самом месте, откуда я впервые взглянула на залив Голуэй. Здесь я устроилась, чтобы кормить Бриджет, опираясь спиной о стену, лицом к окну.

– Твой отец выполняет свои обещания, – сказала я дочке.

На гроши, которые Майкл получал за черновую работу в кузнице в Голуэй Сити, он купил стекло. Целую зиму он ходил в город и обратно по заледенелой дороге и в один прекрасный день, год назад, наконец получил награду за свое упорство, когда вместе с Оуэном, Джозефом и Хьюи притянул из Голуэй Сити – за пять миль от нас – эту застекленную раму площадью два квадратных фута. Они неистово хохотали, вспоминая, сколько раз едва не уронили ее, а потом непрестанно давали Майклу всякие советы, когда он пробивал молотком отверстие в стене нашего дома, чтобы впустить в него залив Голуэй.

– Твой папа очень сильный человек, – сказала я своей девочке, которая с силой сосала мою грудь.

Я пела своей Бриджет песни, глядя на далекие волны. Чтобы добраться до земли, некоторые из них взмывали вверх, сталкиваясь друг с другом, пока другие медленно накатывали на берег.

Вид этих вод успокаивал меня. Так мне было легче справиться со своими мыслями… о Майре.

Отец и Майкл отправились к Мерзавцам Пайкам через неделю после того, как капитан Пайк увез Майру. Но, когда они попросили о том, чтобы увидеться с ней, старый майор спустил на них собак, угрожая арестом и еще чем-то похуже, если они посмеют снова зайти на его территорию. Но потом Оуэн Маллой получил весточку от Майры через кучера Пайков: она сама с нами свяжется. Нужно подождать. И мы стали ждать.

В ту нашу первую осень здесь я очень прохладно относилась к Оуэну Маллою и всем жителям Рахуна. Все никак не могла забыть слова Тесси Райан: «Это ваши арендаторы, майор Пайк, ваши». Это из-за нее Майре пришлось принести такую жертву. Тесси потом пришла к нам домой, плача и громко причитая: «Ох, простите меня, мне так жаль, что так вышло», а сама тем временем крутила головой по сторонам, отмечая для себя каждую мелочь, каждую деталь в нашей хижине. Новость о том, что у нас есть плетеные из тростника табуреты и железный котел, расползлась по округе еще до того, как на щеках ее высохли слезы. Я вообще пустила ее к нам лишь потому, что она привела с собой свою маленькую дочь Мэри.

Хотя Оуэн Маллой и все остальные старались быть приветливыми с нами, принесли нам целую кучу картошки и помогли выкопать яму для ее хранения, они не выступили против Тесси и не осуждали ее. Потому что Тесси могла легко переключиться на кого-нибудь из них. Ее глаз замечал малейшее отклонение в чьем-то поведении, и она мгновенно давала этому самое худшее из всех возможных толкований. «Говорите, Мэгги Долан не пошла на мессу, потому что заболела? Тогда почему я видела ее под заколдованным деревом у Вардов, где она присела, будто накладывая piseog, злые чары, на землю своего соседа?»

В тот год за неделю до Рождества, во вторник, Оуэн Маллой принес записку от Майры. Я должна была прийти на встречу с ней в одно укромное место ближе к вечеру, после работы.

Когда я пришла к Мерзавцам Пайкам, солнце уже садилось. В этот день, самый короткий в году, стемнело рано. В записке было сказано, чтобы я спряталась в конюшне. Я прождала там час и начала мерзнуть из-за холодного ветра, прорывавшегося через щели в стенах. У нас Майкл оборудовал для Чемпионки укромное и теплое место в сарае, где все камни были четко подогнаны друг к другу, и еще было оставлено пространство под кузницу – на случай, если здесь когда-нибудь появится дорога.

Наконец она пришла.

– Майра, Майра, – тихо окликнула я ее в темноте, и моя сестра, всегда такая непокорная, буквально упала мне в руки. – Давай, Майра, – сказала я, – не сдерживайся, выплачь все это.

При этих словах она замерла, отстранилась и встала передо мной. Живот у нее был уже большой, но она почему-то показалась мне ниже ростом. Некогда пышные, ее локоны теперь липли к лицу.

– Они еще не сломили меня, Онора. Если я дам волю слезам, то не смогу это выдержать.

– Они причиняют тебе боль? – спросила я.

– Бьют, ты имеешь в виду? Они бы не посмели. Потому что уверены, что тогда я просто поубиваю их, когда они будут спать в своих постелях. Пойдем на кухню.

– Я не могу, – сказала я.

– Все в порядке. Поэтому я и послала за тобой. Мужчины уехали.

Вся наша хижина могла легко поместиться в углу этой кухни, подумала я. Дом Пайков был больше, чем дом Линчей. Он выглядел более старинным и походил на крепость. В этом очаге можно было бы поджарить бычий бок, но огня там не было. Лишь несколько кусочков торфа тлели под висящим там котелком.

Мы сели перед этим дымящимся очагом. Я рассказала Майре, что мама с отцом, пытаясь ее спасти, ходили к отцу Джилли и Линчам.

– Однако… – Я умолкла.

– Однако что? – спросила Майра.

– Они… ну, в общем…

– Что, закрыли на это глаза? – спросила она. – А почему бы и нет? Лендлорды уже много поколений используют девушек подобным образом, и сейчас все это вообще было замечено только потому, что Мерзавцы Пайки заявили свои права на меня прилюдно, на улице, у всех на глазах.

Я не могла сказать Майре, что Тесси Райан твердила, и хор ее подпевал, будто она пошла туда добровольно, и что отец Джилли поверил им.

– Сегодня я уйду домой вместе с тобой, – сказала она.

– Майра, я так рада! А они тебя не хватятся?

– Не хватятся. Молодой капитан убыл в свой полк, старый майор на Рождество и Новый год останется в Дублине. Ну а госпожа… Пойдем со мной, познакомишься с госпожой.

Майра повела меня через какие-то комнаты, беспорядочно уставленные столами и стульями, – настоящий meascán, кавардак. Похоже, должный порядок был только в столовой, где стояли квадратный стол и большой буфет.

– Смотри. – Майра указала на рисунок, висевший в раме на стене.

Я прочла подпись под ним: «Ирландский Франкенштейн».

Это была карикатура, на которой Дэниел О’Коннелл был изображен безумным волшебником, вызывающим к жизни монстра с подписью «Пэдди»[33] – с лицом обезьяны, рогами на голове и торчащей из обезьяньих губ глиняной трубкой.

– Это страница из журнала «Панч», – сказала Майра. – Майор Пайк показывает его всем своим гостям и начинает рассуждать о том, что О’Коннелл будит дикарей, то есть нас.

– Нас?

– Нас – ирландцев, обезьян. Онора, у старого майора Пайка тут на обеде был один профессор, который долго распространялся о том, что ирландцы – вообще неполноценные люди. Потом они позвали со двора Тэдди, конюха. Этот профессор взял мерную ленту, измерил у Тэдди расстояние от лба до подбородка и заявил, что тут какое-то неправильное количество дюймов и что Тэдди ближе к горилле, чем к человеку.

– С ума сойти, – фыркнула я и засмеялась над такой глупостью.

– Это совсем не смешно, Онора. Вот такие разговоры мне приходится здесь выслушивать. – Но внезапно она прыснула. – Видела бы ты выражение лица бедняги Тэдди, когда этот профессор рассуждал тут о дюймах, дюймах с четвертью, углах и плоскостях.

Я отвернулась от рисунка.

– Подумать только, что все это было в журнале и люди платили деньги за такое. – Я покачала головой. – Ну ничего, наш Отважный Дэн[34] еще отплатит им той же монетой, вот увидишь.

Я следовала за Майрой еще через целый ряд темных комнат, в которых пахло сыростью, потом вверх по винтовой лестнице и по коридору в спальню, освещенную керосиновой лампой.

– Госпожа, к вам тут пришли.

Сара Пайк, жена старого майора и мать капитана Роберта, лежала, вытянувшись, на диване, и храпела. Платье ее свисало по бокам до пола, а голова покоилась на подушках.

– Она что, заболела? – шепотом спросила я.

– Можно и так сказать, – громко ответила Майра. – Она нас не слышит – крепко спит.

В углу комнаты стояло высокое зеркало.

– Взгляни на себя, – предложила Майра.

Я отражалась там вся, в полный рост.

– Никогда в жизни не видела себя целиком, – сказала я. – И понятия не имела, что я такая высокая.

Майра подошла и встала рядом со мной.

– Я просто башня по сравнению с тобой, Майра, – сказала я.

– Это так кажется, – ответила она. – Просто я беременна и от этого кажусь низенькой.

– Я тоже беременна.

– Я вижу. Наконец-то у тебя появилась грудь.

– Это правда, – согласилась я, разглядывая себя в зеркале. – Хотя талия и бедра по-прежнему узкие. Да и живот не слишком-то округлился. Правда, срок – только два с половиной месяца.

– Груди у тебя станут больше, – сказала Майра. – Мои оттягивают мне плечи вниз. – Она стояла рядом как-то неуклюже, ссутулившись. И совсем не походила на себя.

«Ничего, я подниму свою сестру», – подумала я и показала на свою грудь.

– Майкл уверяет, что они нравились ему даже тогда, когда были меньше. Он говорит, что может накрыть их обе своими ладонями, нежно сжать и…

Я закатила глаза, покосившись на Майру в зеркале, а она рассмеялась и сказала:

– Онора, в этой семье бесстыдница я.

– А Майкл, – возразила я, – сказал, что ему нравятся мои мозги и моя грудь. Вот так-то.

Я показала ей в зеркале язык, она – мне, и вскоре мы уже вовсю строили друг другу смешные рожицы и смеялись все громче и громче.

– Кто здесь? – спросила проснувшаяся Сара Пайк. – Вы прибыли из дворца?

– Нет, мэм, из Барны.

– Но она, госпожа, – вставила Майра, – привезла вам послание, которое ей передали для вас при дворе.

Сара Пайк улыбнулась.

– Я знала. Я знала, что она пригласит меня. – Она повернулась ко мне. – Она так изящно приветствует меня, когда я каждое утро проезжаю верхом по парку. Дорожки там такие прямые и все усыпаны толченым белым камнем.

– Где это все происходит, миссис? – поинтересовалась я.

– В парке, разумеется, – нетерпеливо бросила она. – В Гайд-парке. Именно там я встречаюсь с молодой королевой. Она проезжает мимо в своей карете и каждый день приказывает своему кучеру остановиться. Она здоровается со мной и всегда произносит одни и те же слова: «Вы молодец, такая хорошая и преданная подданная. А иметь одного ребенка, одного сына, вполне достаточно. Никто не ожидает от вас, чтобы вы выдержали больше».

– И она права, – заметила Майра.

Сара Пайк закрыла глаза.

– Она снова ушла в сказочную страну своих грез, – сказала Майра. – Бедное создание.

Но тут Сара Пайк снова открыла глаза.

– Мне нужно еще лекарства, – сказала она.

– Вы уже получили сегодня свою дозу, госпожа, – ответила Майра.

– Мне нужно лекарство! Мигом, девчонка! – Сара Пайк села на своем диване прямо. – Я не потерплю такой твоей дерзости!

– Я ухожу, госпожа. Я здесь как раз затем, чтобы сказать вам об этом. Пришло мое время. Скоро у меня родится ребенок.

– У меня был ребенок – сын, – сказала она.

– Был, конечно. А теперь поспите немножко, и вы почувствуете себя намного лучше.

Но женщина попыталась встать.

– Мой муж знает, что мне необходимо мое лекарство. Он оставил мне его целую бутылку, чтобы его у меня было вдоволь в его отсутствие. Он ведь уехал, не правда ли?

– Да, мэм, уехал.

– Это хорошо, хорошо. Пришли мне мою горничную.

– Пришлю. Но вы все поняли? Я ухожу.

– Уходи. Какое мне до этого дело? Уходи.

В комнате за кухней у Майры уже был собран узелок с ее пожитками.

– Давай-ка побыстрее убираться из этого места. Ты только представь себе Рождество здесь!

– А с госпожой все будет в порядке? – спросила я.

– Ее горничная – она где-то здесь – англичанка, которая прекрасно ладит со старым майором и с радостью старается, чтобы госпожа все время или спала, или была одурманена.

– А как же ее сын?

– Роберт? Этот военный парняга? Он вернется не раньше, чем через несколько месяцев. Он был очень недоволен, когда узнал, что я жду ребенка от Джонни. Он за мной точно не вернется. Просто найдет себе другую девушку.

– Но, Майра…

– Нам тут делать нечего. Пошли.

Ребенок у Майры родился на следующий день. Она крепко держала в руке Боб Девы Марии, защищавший рожениц, – это был овальный коричневый боб с природным рисунком в виде креста на боку, который бабушка нашла на берегу возле Арда. Майра говорила, что чувствует особую силу в Бобе Девы Марии, потому что его выбросило на сушу море, в котором покоится ее Джонни.

У нее родился большой и здоровый мальчишка. Она назвала его Джонни Ог.

– Ты только посмотри на его лицо, Майра. И пусть теперь Анни Лихи попробует задавать какие-то вопросы, – сказала я ей.

– Что? – переспросила мама.

– Я просто говорю, что он – вылитый Джонни Лихи.

– А я как раз одеваюсь, чтобы позвать Анни, – сказала мама.

– Не хочу ее видеть, мама.

Майра произнесла это так резко и решительно, что мама с бабушкой замерли и переглянулись.

– Не раньше, чем через несколько часов, – сказала я. – Пусть Майра поспит.

– Лучше уступить ей и быть к ней снисходительными, – сказала бабушка. – Нельзя давать фее шанс вселиться в нее.

Мама ничего на это не ответила. После рождения Джозефа волшебная фея унесла нашу маму с собой, и бабушке пришлось очень постараться, чтобы достучаться до нее и вернуть из волшебной страны в наш мир. В первый день после рождения ребенка все женщины очень уязвимы.

– Анни сможет увидеть его в канун Рождества во время службы, – сказала я.

– А отец Рош, наш новый священник, сможет окрестить его после всенощной мессы. Это будет просто замечательно, правда? – спросила мама.

– Отец Джилли сейчас постоянно находится в своем приходе в Голуэй Сити, так что насчет него мы можем не беспокоиться, – сказала бабушка Майре.

Вся наша семья – мы с Майклом, мама, папа, Деннис, Джозеф, Хьюи, бабушка и теперь Майра – собралась в часовне и с восторгом смотрела на новорожденного младенца на руках у молодой матери.

Я улыбнулась Маллоям. Рождество. На земле воцарился мир.

Но тут к алтарю вышел – кто бы вы думали? – отец Джилли собственной персоной. Он даже не удосужился произнести привычные слова молитвы «Introibo ad altare Dei» и сразу заорал:

– Как вы посмели в святейшую ночь года осквернить это святое место?

Я в это время нагнулась к младенцу и улыбалась ему, поэтому не особо вслушивалась. Ну, увещевают какого-то грешника. Бедная душа. Но, подняв голову, я увидела Тесси Райан и Анни Лихи, которые обернулись в нашу сторону и уставились на нас, качая головами.

И тут я поняла.

– Это о нас, Майкл, – шепнула я. – Он сейчас говорит о нас.

– Не о нас, – поправила Майра. – Обо мне.

– Скандал, настоящий скандал для нашего прихода – так запятнать все чистое своим бесстыдством. И втянуть в свой грех всю семью…

Большинство наших друзей и соседей сидели, понурив головы и глядя в пол. Отец Джилли и раньше отчитывал грешников, но никогда не делал этого так, как сейчас. И при этом ни слова об этом дьяволе, старом майоре. Он боялся Мерзавцев Пайков. Как же – лендлорды.

Если бы Майра продолжала сидеть смиренно, отец Джилли, вероятно, покричал бы, требуя, чтобы она покаялась в своих грехах, но затем все-таки простил бы ее. Но Майра прервала его напыщенную тираду. Она встала, крепко прижимая к груди свое дитя. И посмотрела отцу Джилли прямо в глаза. Он замолчал. У Майры все еще оставался шанс. Ей бы всхлипнуть и произнести что-то вроде: «Ах, отче, простите, простите меня. Меня вынудили к этому силой. Это сын Джонни, последний отпрыск Джонни Лихи на всем белом свете. Последнее существо, в котором могут воплотиться быстрая улыбка Джонни, его отвага, его умение управляться с сетью и парусами, – это его ребенок». Но Майра промолчала.

И тогда заговорила я. В полной тишине я встала и сказала:

– Отче, это же сын Джонни Лихи.

Мне казалось, что я сумею воззвать к его здравому смыслу.

Вместе с нами поднялся Майкл. По церкви пополз ропот:

– Это ребенок Джонни. Конечно же, это ребенок Джонни.

Анни Лихи поднялась со своего места, стараясь заглянуть в лицо младенцу.

Но тут рот открыла Тесси Райан:

– Откуда нам это знать? Никто из тех, кто видел, как Жемчужина взбиралась на коня капитана Роберта, не поверит, что она не встречалась с ним раньше, – и кто знает, сколько это было раз…

Я повернулась к ней лицом:

– Тесси Райан, все в этой церкви знают, что то, что сделала Майра, она сделала ради меня. А сейчас она просто вернулась. И она с нами.

Отец Джилли указал пальцем на дверь:

– Убирайся отсюда, грешная женщина.

Мы всей семьей встали и покинули церковь.

Отец Джилли, взбешенный тем, что мы бросили ему вызов, сказал всей пастве, что для нас будут запрещены все таинства и обряды церкви, пока мы не отречемся от Майры. Всех Кили, а также Майкла и Онору Келли следует избегать как средоточие греха. Всем, кто будет общаться с нами, будет отказано в церковном покровительстве, а об их поведении будет доложено Линчам.

Вот так в первый день Рождества начался этот бойкот, seachaint, – все стали избегать нас и шарахаться от нас. Никто в Барне не разговаривал с Кили. А в Рахуне наши соседи вели себя так, будто Нокнукурух по-прежнему был заброшенной землей на пустыре.

Так прошла неделя, и Майра сказала, что вернется обратно к Мерзавцам Пайкам.

– Если я уйду, – сказала она, – отец Джилли оставит вас в покое.

Мы принялись спорить и отговаривать ее. Но Майра возразила: что еще ей оставалось? В Барне она жить не собиралась. Где она найдет здесь работу?

– К тому же я буду в каких-то пяти милях от вас, – сказала она, – а не в какой-нибудь Америке. Старый майор большую часть времени проводит в Дублине, а с Робертом я как-нибудь справлюсь. Не забывайте, что он в основном находится в своем полку.

Она найдет способ передавать нам весточку, а я смогу иногда пробираться в дом, чтобы повидаться с ней.

– Но, Майра, – не унималась я, – он ведь… он ведь будет… Как ты это вынесешь?

– Он в основном только разговаривает, – ответила Майра. – Рассказывает, как он ненавидит собственного отца и как жестоко другие мальчики обходились с ним в пансионе. А что касается всего остального, то все это очень быстро заканчивается.

Мы не смогли остановить ее.

Поначалу для нас ничего не изменилось.

– Терпение, – сказала тогда бабушка. – Терпение. Отец Джилли очень скоро пристанет к кому-нибудь другому, и соседи сами придут к нашим дверям.

– А мы захлопнем их у них перед носом, – решительно заявила я.

– Не стоит винить их. Они не могли пойти против священника. Но это долгая дорога, с которой не свернуть.

Когда в середине января отец прослышал, что начинается сезон рыбной ловли, то отправился к кладдахскому адмиралу, чтобы узнать, может ли он пойти со всеми.

– Ты когда-нибудь замечал, Джон Кили, – начал адмирал, – что наш Господь выбрал в качестве своих апостолов именно рыбаков и что предал его как раз Иуда, ни разу не ступавший на борт лодки? Мы не отвернемся от тебя, Джон Кили, что бы там ни говорил священник.

Так отец наш ушел в море вместе с остальными рыбаками, и об этом больше не было сказано ни слова. Барнские рыбаки слушали своего адмирала. Когда флотилия вернулась, мама взяла весь улов и вместе с прочими женщинами продала его под Испанской аркой.

Но наверху, в Рахуне, отчуждение продолжалось. Фермерам отец Джилли был необходим, чтобы замолвить за них слово и перед Господом, и перед сборщиками ренты. Большинство из них были запуганы. Тем не менее для нас с Майклом этот бойкот, который должен был стать величайшим наказанием, обернулся величайшей радостью. В такой изоляции мы с ним узнали друг друга так, как не получилось бы никогда, если бы вокруг текла обычная деревенская жизнь. За январь и февраль, с их длинными ночами, когда плохая погода удерживала нас в хижине, а соседи оставили нас в полном покое, мы с Майклом стали единым целым. Без страха, что к нашему дому принесет какого-нибудь гостя, который с порога начнет кричать: «Благослови вас всех Господь!», мы часами занимались любовью, поражаясь тому удовольствию, которое доставляли друг другу.

Мама утверждала, что не родившемуся еще малышу не повредит, если мы с Майклом вдруг захотим… В общем, если мы захотим. И мы хотели. Я всегда радовалась собственному здоровью. Ноги мои могли ходить и бегать, а руки – поднимать и носить. Я была очень рада, что так быстро забеременела, но потом все это… это блаженство… Трепет и возбуждение, которые я ощущала, когда Майкл ласкал меня, заставляли испытывать глубокую благодарность за то, что наши с ним тела способны так проявлять и получать любовь и что этому нам не нужно специально учиться. Мы позволяли себе быть легкомысленными и распущенными. Мы жили, словно на необитаемом острове, вдали от остального мира, когда беспечно подбрасывали в очаг куски торфа, готовили себе на ужин картошку и обходились совершенно без одежды, потому что в комнате было очень тепло. Майкл играл на волынке, а я сидела перед ним, скрестив ноги, на нашей постели, устроенной из сена, накрытого мягким одеялом, которое Майкл купил в Голуэй Сити. И звуки его музыки ласкали мою обнаженную кожу.

А как мы с ним разговаривали… Я привыкла к постоянному обмену репликами и шутками, принятыми в большой семье, когда все друг друга перебивают, фразы расщепляются, а мысли отделяются от смысла слов. Но мы с Майклом выслушивали друг друга, дожидаясь, пока каждый подберет правильные слова, чтобы сказать то, что не говорилось никогда прежде, чтобы придать словесную форму своим мечтам и страхам. Я и не подозревала, что была настолько беспокойной, – судя по всем этим «если» и «но», то и дело срывавшимся с моего языка. Майкл подтрунивал надо мной и дразнил меня этим. Мы проживем долгую и счастливую жизнь и умрем в один день в окружении высоких и крепких сыновей, красавиц-дочерей и целой стаи непоседливых внуков и правнуков. Наши кости будут лежать в одной могиле на барнском церковном кладбище, а души наши, соединившись уже навеки, будут парить над заливом Голуэй. И я верила ему, своему герою, который рядом со мной восстал против отца Джилли и всего остального мира, затем увел меня в это уединенное место, где оплакивал все, что у него отняли, а потом позволил мне заполнить пустоту в своей душе любовью.

Весна в том году наступила очень рано, и Майкл уже 1 февраля, в День Святой Бригитты, принес мне букетик подснежников – белых предвестников весны, которые расцветают на земле первыми.

– Они напоминают мне старушек в чепцах с оборками, которые говорят друг другу «Слава богу, зима уже проходит», – сказала я Майклу.

– И червяки тоже просыпаются, – сообщил мне Майкл. – Выползают из грязи, радуясь, как дети, и не знают, что очень скоро могут попасть под лезвие большой и грязной лопаты, которая разрубит их на куски.

Пришло время сева. Есть бойкот или нет бойкота, но землю все равно нужно вскопать, а камни с полей убрать, хотя сделать это самому было трудно. Майкл теперь уходил из дома с первыми лучами солнца, чтобы прощупывать и сдвигать пропитанную влагой землю. Он сделал каналы для отвода воды и выложил их галькой. Однако почва все равно оставалась мокрой и раскисшей.

– Я смогу это сделать, – сказал он, когда потратил один золотой на то, чтобы закупить посадочную картошку. – Я много раз наблюдал, как это делал Патрик.

– Но тогда тебе было девять, Майкл. А как насчет обустройства картофельных грядок? Одному этого не сделать, нужны двое: один копает ямку, а второй укладывает в нее картошку и засыпает землей, – сказала я. – Почему бы тебе не попросить о помощи Оуэна? Может быть, он и сам ищет повода, чтобы прекратить эту изоляцию.

Отец Рош приходил к нашей матери и сказал ей, что, если Кили придут в церковь, он не откажет им и не прогонит. А отец Джилли просто закроет на это глаза.

– Мы ведь можем уже и на мессу ходить, – сказала я Майклу. – Так может, и Оуэн тоже…

Но Майкл был тверд: обратиться к Оуэну – это все равно что отвернуться от Майры.

– Подумай о том, что она, должно быть, пережила ради нас.

«Да, но не так много, как тебе кажется», – хотелось ответить мне. Навестив Майру через несколько недель после Рождества, я обнаружила, что она вполне устроена, а Джонни Ог стал настоящим любимцем миссис Куни, местной кухарки. Майра даже пошутила насчет отца Джилли:

– Он ведь сам из мелкопоместных дворян, Онора. И его задача – строить всех ирландцев – обезьян – в шеренги. Впрочем, как раз мы, Кили, перед ним не спасовали, – со смехом закончила она.

Это не у Майры, а у Майкла мог быть сломлен дух. Его схватка с этой плохой землей была чересчур неравной. Если он не посадит картошку теперь, наш Нокнукурух просто умрет, еще не начав жить по-настоящему.

– Тогда давай сядем на Чемпионку и уедем отсюда, – сказала я ему. – С тобой я привыкну к дороге в мгновение ока.

Но Майкл отвечал, что я просто не представляю, как я буду скучать по папе с мамой, по бабушке и братьям, по заливу Голуэй, наконец. Он так и не сдался. Если Майкл что-то решил, его уже не переубедить. При всей кажущейся добродушной веселости он был удивительным упрямцем.

Всю ту весну я слышала с дальнего конца поля звуки его волынки. А иногда он надолго уезжал на Чемпионке, просто катаясь и никуда конкретно не следуя.

Однажды мартовской ночью я услышала рядом с нашим домом чьи-то шаги.

– Майкл, – прошептала я, – проснись.

Но он тоже слышал. Встав с постели, Майкл схватил лопату и двинулся к двери.

– Это я, – послышался снаружи незнакомый голос. – Это я, твой брат Патрик.

Майкл выронил лопату и распахнул дверь. Мне лишь осталось в считаные секунды схватить шерстяное одеяло и прикрыть свои полные груди и большой живот.

Человек, переступивший наш порог, нагнал на меня немало страха: вытянутое лицо с узким носом, большой рот, пронзительные карие глаза и коротко подстриженные темные волосы. Ростом он был почти с Майкла, но худощавый и поджарый. С собой он принес две бутылки виски, poitín, которые поставил на пол.

– Патрик… – Майкл шагнул вперед с протянутыми навстречу ему руками. – Патрик.

Но Патрик молчал и не шевелился. Затем он перевел взгляд с Майкла на меня. Мне хотелось сползти вниз, закрыть лицо и живот одеялом, но я знала, что должна выдержать этот холодный взгляд. Если вы желаете поиграть со мной в свои гляделки, мистер Патрик Келли, я к вашим услугам.

Но тут Майкл взял Патрика за плечи:

– Ты что, пытаешься напугать мою жену до безумия и этим разбить сердце своему младшему братишке, старый хрен?

Патрик рассмеялся. Лед в его глазах треснул, и двое братьев горячо обнялись.

– А это Онора, Патрик. Она…

– Кили, – перебил его тот. – Дочка Джона Джеймса Кили, а мать у нее Мэри Дэнни Уолш. Это семья рыбаков, и это из-за ее сестры вы попали во все эти неприятности.

– Моя сестра в этом не виновата, – начала было я. – Этот дьявол, местный лендлорд…

– Майор Джордж Мерзавец Пайк, – закончил за меня Патрик, – и его сынок-военный, Роберт. Мы хорошо знаем их всех.

– Мы – это кто? – поинтересовалась я.

Майкл рассмеялся.

– Тебе лучше ответить, Патрик. Эта женщина просто так не отстанет. Ладно, проходи в дом и расскажи нам, где ты побывал, где живешь, и вообще…

– Твоя бабушка должна знать людей, с которыми я сейчас, – сказал Патрик мне.

– Это люди Мартина О’Малли, – ахнула я.

– Заметь, я не называл никаких имен, – ответил Патрик.

Это была крутая компания, многие в розыске. Больше вопросов я не задавала. Майкл принялся излагать все новости за последние девять лет, хотя Патрик практически все знал в деталях. Он слышал и про смерть матери и деда Майкла, и про его изгнание из родной земли, и про потерю кузницы. Он был очень хорошо информирован. И что дальше?

– Вставай и оденься, Майкл, – сказал Патрик Келли. – Я пришел, чтобы выкопать с тобой картофельные грядки и засеять поля.

– Но ведь сейчас ночь, – удивилась я.

– Там светит полная луна, – ответил Патрик.

Они начали прямо той ночью – две двигавшиеся по земле длинные тени в лунном свете, за которыми следовала я.

– Пшеницу и ячмень посадим позже. Лучше начать с картошки, чтобы у вас гарантированно было пропитание. Грядки можем расположить на этом высоком холме, – сказал Патрик.

– Я не собирался заходить так далеко, – возразил Майкл. – Сюда тяжело подниматься.

– Поэтому этой землей и не пользовались – и это хорошо. Я заметил, что на новой почве картошка растет лучше всего. Итак…

Патрик широким шагом повел нас с Майклом вверх по крутому склону. На вершине он взял щепотку земли, размял ее пальцами и понюхал.

– Картошка – очень щедрое и великодушное растение. Ничего другого на такой земле просто невозможно вырастить.

Они начали работать. Руководил Патрик.

– Теперь ты, – сказал он мне. – Принеси немного щебня.

Я не двинулась с места.

– Принеси щебня, девочка.

Может, тебе и тридцать, а мне всего семнадцать, но я замужняя женщина, ношу под сердцем ребенка и не желаю, чтобы кто-то рявкал на меня, раздавая приказы таким тоном.

Майкл весело подмигнул мне:

– Не могла бы ты, Онора, a stór, собрать жменю щебня и принести его для меня и Генерала?

Если Патрик слышал все это, то виду не подал.

Между большими камнями было полно мелких. Я набрала их в подол своей юбки и принесла Майклу и Патрику.

Патрик наметил форму грядок.

– А теперь, пожалуйста, камешки, если соизволите.

Он бросил один из них поверх первой грядки, а остальные начал выстраивать за первым, после чего жестом показал нам с Майклом, чтобы мы делали то же самое.

Через час работы среди клочков травы и сорняков в лунном свете белели ряды камней – уходящая вниз прямая линия по центру каждой из будущих грядок.

– Теперь картошка, – сказал Патрик.

Он стоял неподвижно, возвышаясь над нами.

– Камешки помечают место, куда мы закопаем посадочную картошку, – шепнул мне Майкл.

Патрик начал копать землю. Он вырезал в ней треугольники дерна, а потом переворачивал их так, чтобы их вершины касались камня. Майкл шел следом. Два брата двигались вдоль грядки спиной вперед, и Майкл стал почти таким же молчаливо-сосредоточенным, как и его брат. Останавливались они лишь для того, чтобы аккуратно утоптать землю.

– Нельзя повредить дерн, – предупредил Патрик, – иначе дождь вымоет из почвы все ее плодородие.

И там, где раньше были только камни и сорняки, появилась настоящая земля. Наступил рассвет. Жаворонки своими песнями подняли солнце, а во дворе епископа ниже нас прокричал петух. Майкл и Патрик выкопали двадцать грядок, прямых и параллельных.

Мы проспали потом целый день. Патрик настоял на том, чтобы спать в сарае с Чемпионкой. Майкл попытался рассказать ему историю о рождении Чемпионки и Голуэйских скачках, но Патрик прервал его:

– Остановись. Эту историю ты расскажешь мне у огня, когда мы закончим.

Патрик появился вновь только с наступлением темноты, и вместе с Майклом они начали вырезать глазки ростков у посадочной картошки.

– Тебя надули, – сказал Патрик. – Картошка очень плохая.

– Посади ее получше, и лендлорд тут же наверняка поднимет ренту, – ответил Майкл. – Агент заявит, что если мы можем позволить себе покупать розовую, значит, в состоянии платить больше ренты.

Патрик начал рассказывать Майклу о работе и уходе, которые ему предстояло выполнять.

– Очищай грядки от вот такой жесткой травы с острыми краями, Майкл. Вырывай каждый ее корешок. Оставишь хоть немного, и она задушит картофель, прежде чем он успеет прорасти. Следи также за другой травкой – пастушьей сумкой. Она может уронить свои семена в твою грядку, и тогда ты в полной… В общем, тогда будет очень плохо. Но, конечно, хуже всего – щавель. Он пускает вниз свои длинные грязные корни, которые опутывают клубни нашей pratties.

– Хотя листья щавеля помогают против ожога крапивой, – вставила я.

Патрик удивленно вскинул бровь и продолжил. Он говорил о проблемах с погодой: слишком жарко, слишком холодно, слишком сухо, слишком влажно. Майкл лишь слушал и кивал.

В ту ночь Патрик и Майкл заменили камешки глазками картофеля, вкопав их в землю. Когда они закончили, спина у Майкла болела так, что он не мог поднять руки. А Патрику хоть бы что.

– А он ведь на двенадцать лет меня старше, – сказал Майкл.

Патрик ушел через пять дней. Картошка была посажена. Они с Майклом проложили дренажные канавы. Патрик научил Майкла, как определять, насколько истощена земля, какое поле оставить под траву для Чемпионки, а на каком – посеять пшеницу.

– Чтобы пахать, тебе понадобится помощь соседей, но я бы сказал, что всему свое время.

Я начала объяснять ему все подробности нашего бойкота, но Патрик жестом остановил меня, пожал Майклу руку и ушел.

На следующий день после его ухода к нам пришли Оуэн Маллой и Кати. Они вели себя так, словно ничего не произошло.

– Майкл, давай впряжем Чемпионку в плуг и посмотрим, сможет ли она пахать так же хорошо, как бегает.

– Чемпионка – лошадь не для пахоты, – ответил Майкл.

– Так никто из нас не для пахоты, но она может сделать свою часть работы, – парировал Оуэн. – Подготовим ее к материнству. Я слышал, что Барьер, жеребец сэра Уильяма Грегори, любит сильных кобыл, – заявил он и подмигнул мне.

– Жулик, – сказала я.

– Кто – я или Барьер? – спросил Оуэн.

На этом бойкот завершился.

Через несколько недель, когда Кати уже принимала нас у себя дома, я заметила рядом с очагом Оуэна Маллоя бутылку poitín, поразительно похожую на те две, которые нам оставил Патрик. Такое вот столкновение характеров. Я многое отдала бы за то, чтобы послушать их разговор: Оуэн – сплошные слова и же-сти-ку-ля-ция, и Патрик – само молчание и неподвижность.

В воскресенье мы отправились в церковь уже вместе.

За все эти годы единственным намеком со стороны Оуэна Маллоя на тот первый визит к нему Патрика Келли были его долгие и пространные рас-суж-де-ни-я о риббонистах, Молли Магуайр, Капитане Полночь и всех остальных, «кто взял в свои руки дело восстановления былой справедливости» – чтобы судебные приставы не так бессовестно относились к беднякам, а перекупщики хорошо подумали дважды, прежде чем отбирать у людей их последний скот в качестве уплаты ренты. Возможно, кое-что из их ме-то-до-ло-ги-и выглядит несколько грубовато и немало из этих парней кончили на виселице или в ссылке, но кто-то же должен выступить против правительства, которое поставило вне закона даже изготовление своего виски.

– Если бы не эти жесткие люди, нам было бы отказано в uisce beatha – воде жизни. Тяжкий жребий ждет того, кто выдаст хоть кого-то из них. Не говори ничего – Ná habair tada.

На это Майкл отвечал:

– Я слышал, что ребятам в горах полегче теперь, когда у нас появился Дэниел О’Коннелл.

– Конечно, – сказал тогда Маллой. – Нет никого лучше нашего Ос-во-бо-ди-те-ля!

Это было шесть весен назад. Сейчас уже лето, а в сентябре мне исполнится двадцать три. Трое детей, двое жеребят, хороший урожай, большое застекленное окно, как и было обещано, всегда жаркий очаг, чтобы тепло было в нашем доме, когда долгими зимними вечерами я рассказываю Майклу и детям разные истории, услышанные от бабушки.

– Fadó…

Шесть лет суровых испытаний, это правда, но сколько было счастливых моментов! В свои двадцать четыре мой Майкл, юный победитель Голуэйских скачек, стал мужчиной, которого уважают за его умение и настойчивость, надежным человеком, который и поможет соседу в работе, и сыграет на волынке, и посмеется с друзьями. Мой муж и отец моих детей – любовь моя. И при этом он любит меня. Поразительно.

Глава 10

– Нашу pratties начинаем копать завтра, – сказал Майкл в первую неделю октября.

Стоял облачный неприветливый день – и это после того, как все лето погода была замечательной.

– Оуэн Маллой говорит, что по Голуэй Сити ходят разные сплетни, будто в Корке и Кэри урожай картошки плохой. Но, по его словам, там поля заливали дожди. У нас все будет хорошо.

– Я предупрежу своих, чтобы были готовы прийти помочь нам, – сказала я.

– Думаю взять мальчишек покататься на Чемпионке. Когда начнется сбор урожая, времени на это не будет.

– Хорошей вам прогулки, – пожелала я.

– Будь там поосторожнее, – предупредил Майкл. – Это такое место…

Я сама побаивалась своих походов к Мерзавцам Пайкам, но это было единственной возможностью повидать Майру. Когда старый майор сильно запил из-за проблем со здоровьем, Майра убедила его, что ее бабушка знает средство, которое поможет его недугу. Отвар расторопши и других лекарственных трав ослабил его страдания от подагры и послужил для нас поводом появляться в Большом Доме. Майра же никогда к нам не приходила.

– Иди к бабушке, – проворковала мама, распахивая объятия навстречу Бриджет.

Она всегда очень радовалась своим внукам, а наша дочка сейчас была вторым младенцем в нашей семье – благодаря стараниям моего брата Денниса и его жены Джози. Мама раскачивала Бриджет на руках, удивляясь, какая она крупная и сообразительная для своих пяти месяцев.

– Siúil, siúil, siúil a rún, – напевала она ей песню, которой в свое время успокаивала всех нас, своих детей.

– Нам уже пора идти, – сказала мне бабушка.

После часа быстрой ходьбы по botha – тропе вдоль берега – мы с бабушкой вышли к дороге, которая вела на утес к дому Пайков. Старый майор убедил власти построить дорогу прямо к его порогу. «А о дороге в наши края никто и не вспоминал, – сказала я бабушке, – так что никакой кузницы не будет, и молот с наковальней, которые Майкл умудрился купить, так и будут лежать без дела.

– Тесси Райан болтает, что Майра специально рожает детей от капитана Роберта, чтобы заставить его жениться на ней! Как будто у Майры есть выбор или…

– А я объясню тебе, почему Тесси Райан так прытко тычет пальцем на других.

– Я и сама знаю, бабушка. Просто она завистливая, несчастная и жадная.

– Она незамужняя.

Я остановилась.

– Как это?

– У них никогда не было денег, чтобы заплатить священнику. Ее мать сама рассказывала мне. Поэтому она всем говорит, что они поженились в Мойкуллене, где живет ее бабка. Не говори ничего. Все об этом знают, просто не произносят вслух, – сказала она, зашагав дальше и размахивая своей палкой.

– Я только Майклу расскажу. Это поможет ему терпимее относиться к Тесси.

Я никогда ничего не скрывала от Майкла – он знал каждую мою мысль. Я так привыкла говорить с ним свободно, что иногда слова сами слетали с моих губ.

Вот и теперь я сказала:

– А почему бы тебе, бабушка, не отравить старого майора?

– А почему бы тогда не потравить вообще всех лендлордов? – в тон мне ответила она. – Ведь все кухарки у них ирландки.

– Вот же, правильно, – подхватила я.

– Я не пойду на убийство без крайней на то необходимости. Зачем рисковать бессмертием моей души из-за таких, как они?

– Да, думаю, они не стоят того, чтобы из-за них отправляться в пекло.

Мы как раз достигли вершины утеса. Остановившись, чтобы перевести дыхание, она подняла взор на угрюмый дом из серого камня.

– Кое-кто мог бы сказать, что мы катимся туда прямо сейчас.

– Бабушка, бабушка! Тетя Мед! – Джонни Ог Лихи, пятилетний мужичок, такой же коренастый, как его отец, выбежал через кухонный двор нам навстречу.

Когда я рассказала Пэдди, что его кузены, которых он никогда не видел, зовут меня «тетя Мед», он спросил:

– А что такое мед?

В детстве я пару раз пробовала это сладкое лакомство, но потом у нас очень долго на мед просто не было денег. Майра украла небольшой горшочек меда, чтобы я угостила им Пэдди. Глядя, как его лицо расплылось в широкой счастливой улыбке, когда он облизывал мед со своего пальца, мы с Майклом не могли удержаться от смеха.

– Теперь ты сам понимаешь, почему это прозвище так подходит твоей маме, – сказал ему Майкл. – Из-за своей сладости.

Майра по-прежнему пыталась при случае тайно передавать нам еду, но ей приходилось быть очень осторожной, потому что старый майор приказал арестовать Уинни Лайонс только за то, что она как-то взяла две головки капусты.

Мы прошли за Джонни Огом на кухню, где у плиты стояла Майра. У ее ног крутились Томас, которому было четыре года, и ее самый младший сын двух лет. Она назвала его Дэниел О’Коннелл Пайк.

– С его кудрями и пухлым носом – разве он не копия нашего Освободителя? И это приводит старого майора в ярость! – сказала она.

Трое прекрасных мальчиков. С детьми Майры все было в порядке. Голодных ртов здесь не было.

– Ну, это совсем не так, – недовольно проворчал какой-то мужчина, сидевший за кухонным столом.

– Я тут готовлю завтрак для мистера Джексона, – пояснила Майра. – Он предпочитает, чтобы вокруг него никого не было, когда он ест.

– А что это за женщины? – спросил он.

– Моя сестра, миссис Келли, и моя бабушка, миссис Кили. А этот благовоспитанный молодой человек – Абнер Джексон, новый агент майора Пайка.

– Хм-м, – неопределенно промычал тот.

Майра зачерпнула что-то из котла и насыпала в миску.

– Овсяная каша, – сказала она нам. – Мистер Джексон начинает свой завтрак с овсянки, затем идет яичница из трех яиц со множеством ломтиков бекона. Я ничего не перепутала, мистер Джексон?

И снова ответа не последовало.

– Мистер Джексон родом из Северной Ирландии, – заметила Майра. – Свои слова он расходует так же, как свои деньги, – крайне экономно. Он всегда говорит мне, чтобы я берегла дыхание, когда буду студить свою овсянку, как будто не понимает, что я такого не ем вообще.

Джексон сидел, не поднимая головы, и методично загружал густую кашу в свой рот, медленно и основательно.

Такого из себя не вывести, так что Майра напрасно его поддевала. Мы с бабушкой стояли неподвижно, и Дэниел начал хныкать.

– Джонни Ог, забирай своих братьев и идите поиграть в нашу комнату.

Майра интонацией выделила слова «братьев» и «нашу». Джонни Ог взял Томаса за руку, а Дэниела поднял на свое бедро, после чего они ушли.

– Воспитанные детки, хорошо себя ведут, не правда ли, мистер Джексон? – сказала Майра.

Тот доел свою овсянку. Майра поставила перед ним тарелку с яичницей, поджаренной на сале, и еще одну – с нарезанным беконом.

– Мистер Джексон, когда ест, любит, чтобы было много жира и много мяса. А к картошке даже не притрагивается, хоть я и говорила ему, что она очень вкусная и что он многое теряет. А молоденькая картошка такая тугая и сладкая, – сказала она и нагнулась так, чтобы ее пышная грудь оказалась прямо у него перед носом.

– Иезавель[35], – сказал он.

– Иезавель? – переспросила Майра. – А кто она вообще такая, эта Иезавель?

И снова Джексон ничего не ответил. Я взглянула на бабушку. Что Майра творит? Она что, хочет, чтобы он вспылил?

– Тебе следует внимательно почитать Библию, – сказал Джексон.

– Мистер Джексон желает обратить нас в свою веру, правда, мистер Джексон? Он подговорил майора привезти сюда миссионеров из Лондонского Библейского общества. И теперь они строят на территории поместья свою церковь и школу. Они обещают учить наших детей, а нашим мужчинам – дать работу. И все, что нам для этого нужно, – всего лишь «соскочить», стать протестантами. Я все правильно говорю, мистер Джексон? А еще я объяснила мистеру Джексону, что по-ирландски «соскочить» – это все равно что «отступить».

Джексон, не сводя глаз с тарелки, резал и жевал свою яичницу с ветчиной молча и сосредоточенно, точно находился на кухне один.

– Наша религия делает нас дремучими дикарями, – сказала Майра нам с бабушкой. – Так они решили у себя в Лондоне. И теперь этот главный миссионер, преподобный Смитсон, как его здесь зовут, готов выдать прекрасную Библию в кожаном переплете всякому, кто «соскочит». Но только один человек принял такой дивный подарок. Я ничего не путаю, мистер Джексон?

И снова молчание.

А Майра тем временем продолжала:

– Зовут этого человека Паки Бейли – простой парень, но такой радостный и исполнительный. Преподобный Смитсон сказал Паки поносить папу и всех епископов, и Паки повторил все, что ему наговорил преподобный. «Я осуждаю вавилонскую блудницу, сидящую на троне в Риме», – сказал он. Ясное дело, что Паки понятия не имел, что все это означает, но был горд собой до невозможности и так важно выпячивал вперед грудь, осуждая то одного, то другого. И все потому, что послушать это заставили прийти каждого арендатора и каждого батрака в этом поместье. – Майра сокрушенно покачала головой, вспоминая эту сцену.

– Но потом преподобный Смитсон захотел, чтобы Паки повторил фразу: «Я осуждаю поклонение женщине, родившей Иисуса Христа». Однако, когда Паки уже должен был произнести «женщине, родившей Христа», у него в голове что-то щелкнуло и он вдруг сообразил, что кроется за этими словами. «Неужто вы говорите о Деве Марии, нашей Пресвятой Богоматери?» – спросил он. На что преподобный Смитсон отвечал: «Нет никакой Пресвятой Богоматери. Жизнь Иисусу дала обычная смертная женщина, вот и все». «Как так?» – удивился Паки.

Джексон встал.

– Довольно – прекрати!

– Но ведь моей сестре и моей бабушке интересно. Они очень хотели бы послушать конец этой истории, мистер Джексон. Вот я и говорю. Преподобный Смитсон тогда сказал: «У всех у нас есть свои матери». – «Ах, ваша честь, – отвечал ему Паки, – но моя мать любила меня. Ей было не важно, что я соображал медленнее других или что, как вы изволите говорить, я слишком глуп, чтобы отличать правду от лжи. Она любила меня и всегда говорила, что есть еще одна мать, которая тоже любит меня, – это Дева Мария, мать Иисуса; что Мария замолвит за меня словечко перед Иисусом, что она знает, когда Иисус находится в подходящем настроении, чтобы пойти к нему и похлопотать перед ним обо мне. Она скажет ему, что Паки Бейли – хороший мальчик, и тогда Иисус, чтобы сделать ей приятное, пустит меня к себе на Небеса». А затем перед всеми арендаторами и батраками, которые все это слышали – как и вы тоже, мистер Джексон, – Паки заявил: «Мне нравится жить в этом маленьком сарайчике, который вы мне дали, я готов с радостью убирать и подметать для вас, готов повторять, что папа – из Вавилона, что епископ – sliveen, человек недостойный, но я никогда и слова дурного не скажу против Марии, сэр. Потому что она – наша Пресвятая Богородица».

– Бейли – простак, – заметил Джексон.

– Да, простак, – согласилась Майра, – но не идиот. И он знает, что такое материнская любовь. Как знаю и я, мистер Джексон, не забывайте об этом. А вместе со мной это знают и мои сыновья, внуки майора.

Джексон встал из-за стола.

– Я вижу твою игру насквозь. Ты хочешь спровоцировать меня, чтобы я выслал тебя отсюда.

– Если вам будет это угодно, мистер Джексон, я могла бы уйти прямо сейчас, вместе с моей бабушкой и сестрой.

– Так ступай, – проскрипел чей-то хриплый голос.

В дверях стоял старый майор. Лицо его было еще более одутловатым и красным, чем обычно, и, направляясь к нам, он сильно хромал от своей подагры.

– Но я думал, сэр… – начал было Джексон.

– Ты слишком много думаешь, Джексон. Жемчужина может уйти в любой момент. Когда только захочет.

Мы с бабушкой вопросительно взглянули на Майру. Но та не сдвинулась с места.

– Два мальчика, разумеется, останутся здесь. Буду держать их под рукой, пока Роберт не найдет себе подходящую невесту и не женится. Даже внебрачный ребенок лучше, чем остаться вообще без наследника.

Затем он обернулся к нам:

– Вот видите? Несмотря на все, что обо мне судачат, я порядочный человек. Даже очень порядочный. Ну, и детей своих ты, конечно, больше никогда не увидишь, Жемчужина.

– Я не могу, – пробормотала Майра.

– Говори внятно, Жемчужина.

– Я не могу оставить их.

– Ты слышал это, Джексон? У этих католиков обнаруживается совершенно неуемная привязанность к собственным детям. Что абсолютно необъяснимо – ведь детей у них так много. Я вообще не понимаю, как они отличают одного от другого. Ладно, а где же плоды стараний моего сына?

– Мальчики, – позвала Майра, а потом подошла к задней двери кухни и открыла ее. – Джонни Ог, приведи мальчиков.

Майор повернулся к бабушке:

– Ты принесла мой порошок, старуха?

– Принесла.

– Давай.

Бабушка упаковала свое зелье в морскую раковину – чтобы добавить в него силу моря, как объясняла она.

– Здесь все то же самое, что и прежде, сэр: мелко истолченная расторопша с другими лечебными травами, чтобы восстановить вашу печень и вылечить подагру.

– Ты слышишь, Джексон? Кому, как не этому запойному народу, лучше знать, чем лечить последствия злоупотребления спиртным? А теперь ты, сестра, иди сюда.

– Я, сэр? – испуганно переспросила я.

– А кто, я? Не дразни меня, девчонка. Вот, попробуй это.

Он протянул мне раковину с лекарством. Я послюнила палец, коснулась порошка, чтобы к нему прилипло немного, и сунула все это в рот.

– Это расторопша, сэр.

– Будь с ними всегда настороже, Джексон. Пусть тебя не вводят в заблуждение все эти «сэр» и «ваша честь». Они в любой момент готовы прикончить тебя. Так что никогда не поворачивайся к ним спиной.

Джонни Ог привел на кухню двух своих маленьких братьев. Томас сразу побежал к Майре, Дэниел, неуверенно покачиваясь, последовал за ним. Майра обняла их обоих.

– У старшего нос настоящего Пайка, – заметил майор.

Это было правдой – нос его был похож на большой выступающий клюв.

– А насчет младшего я вообще не уверен, что он Пайк, – сказал старый майор. – У тебя там, часом, с каким-нибудь боровом ничего не было, Майра?

– Вашему сыну прекрасно известно, что…

– Стоп-стоп, – перебил ее майор. – Слишком много тут разговоров. Джексон, ты сделал то, что я тебе велел?

– Да, сэр. Я прогнал остальных двух служанок. И теперь эта уже не сможет болтать весь день напролет. Она может и готовить, и прислуживать ее светлости. Вы так редко здесь бываете.

– Все правильно, Джексон. Все правильно. Здесь – редко. А в дальнейшем, надеюсь, буду еще реже. У нас новый дом в Лондоне, а семья ее светлости построила для нее еще один в деревне, где она могла бы выздоравливать. Да, дорогая моя Жемчужина, мы будем редко видеться с тобой, хотя моему сыну, когда он приедет сюда на время своего ежегодного отпуска, понадобятся твои услуги. Причем это очень качественные услуги, Джексон. Я бы и тебе предложил ими воспользоваться, однако мой сын почему-то до абсурда по-собственнически относится к прелестям Жемчужины.

Я опустила голову. Хорошо, что мама не пошла вместе с нами. Я боялась, что после этих слов она схватила бы нож и ударила бы старика в самое сердце.

Джексон фыркнул.

– Вашему сыну не о чем беспокоиться, – сказал он.

– Ты слышала, Жемчужина? Джексон невосприимчив к твоим чарам. Это все его кровь, добрая ольстерская порода. Он напоминает мне Эндрю Джексона, который, кстати, был президентом Америки. Джексон, я не ошибся, все правильно?

– Да, ваша светлость.

– Вот и расскажи им. Урок истории никогда и никому не помешает.

– Эндрю Джексон был родом из Каррикфергуса, как и я. Воевал в Индии, сражаясь с дикарями и обеспечивая безопасность для благопристойных фермеров, – сказал Джексон.

– И ты, Абнер, сделаешь то же самое для меня. Очистишь мою землю от этих бесконечно плодящихся бездельников. Очистишь полностью. Останутся широкие поля и просторные пастбища, чтобы выращивать там скот и овец, и работать там будут порядочные надежные люди вроде тебя, Джексон. Я был мягок, и земля страдала от этого, но спасение уже близко, как сказал бы Преподобный Смитсон. Спасение. Дурные люди будут наказаны – выгнаны с земли. У меня есть для тебя большая новость, Онора Келли, которую ты передашь своим. Я и так слишком долго позволял твоему разъезжающему верхом муженьку прятаться за спину Маллоя. Скажи ему и всем остальным арендаторам, что рента будет повышена. И больше никаких просрочек. Рента должна быть уплачена, и уплачена вовремя, иначе всех выгоню. Мистер Джексон у нас не боится никого и ничего, и ему плевать на разных преступников, шатающихся в горах, верно, мистер Джексон?

– Все верно. Пусть только попробуют помешать мне исполнить свой долг.

– Самое время проявить отвагу, учитывая, что в Голуэй Сити приходят два новых полка солдат, – сказал старый майор. – Попытаешься украсть еду в этом доме, Жемчужина, и тут же окажешься в тюрьме. Или отправишься на каторгу в Австралию. Больше я закрывать глаза на это не стану. Считай, я тебя предупредил.

Последние слова он произнес, понизив голос, и, прихрамывая, удалился. Джексон последовал за ним. Томас и Дэниел заплакали. Бабушка подошла успокоить их. А Джонни Ог убежал через заднюю дверь.

– Запугивать женщин и детей – это они хорошо умеют, – бросила я.

– Сейчас еще не так плохо. Когда здесь Роберт, бывает намного хуже, – ответила Майра.

– Тебе нельзя здесь оставаться, Майра, – сказала я. – Отец возьмет Майкла, Денниса и Джозефа, и они все вместе придут сюда. И пусть майор Мерзавец Пайк тогда попробует покричать на четверых крепких мужчин.

Майра, которая гладила Дэниела по голове, посмотрела на Томаса.

– Но ты же не бросишь нас, мамочка? – спросил тот. – Ты не дашь ему забрать нас?

– Я никогда не брошу вас, мои мальчики. И вы это сами знаете, – ответила Майра.

Взглянув на нас, она лишь покачала головой.

– Вам лучше уже идти, – сказала Майра.

Бабушка обняла мальчиков, а Майра шепнула мне на ухо:

– Он ненавидит нас. Джексон ненавидит нас. Скажи Майклу, чтобы он поостерегся.

– Я передам ему, Майра. А с тобой все будет в порядке?

– Старому майору нужен Роберт, а Роберту нужна я.

Когда мы с бабушкой вернулись, отец с парнями разгружал улов. Джози Бейли, жена Денниса, сортировала рыбу. Она была настоящей дочкой рыбака – ловкая, проворная, умела продавать и торговаться, всегда была готова идти на рынок, хотя вскоре у нее должен был родиться второй ребенок. Сейчас у молодого семейства была маленькая дочка, а Джози хотела еще одну.

– Чтобы сестрички, – говорила она.

Мама вышла к нам с Бриджет на руках.

– Опускается туман, – сказала она. – Я видела, как среди холмов собирается дымка. Тебе лучше заночевать сегодня у нас.

– Мне нужно вернуться домой, мама.

– Может, мне пойти с тобой, Онора? – предложил мой брат Хьюи, которому было уже двенадцать, очень смышленый мальчик. – Я бы хотел повидать Пэдди и Джеймси, а на ночь могу остаться у вас в Нокнукурухе.

– У тебя что, завтра школы нет? Учитель будет ждать тебя. Мама говорит, что ты прекрасный ученик. Amo, amas, amat… – начала я.

– Amatus, amant[36], – закончил он. – Но у вас я мог бы почитать твою книгу, Онора.

Майкл нашел для меня в Голуэй Сити старую книгу латинской грамматики, которая, вероятно, принадлежала когда-то обнищавшему школьному учителю. «Стоила она довольно дешево, – сказал он мне тогда. – Когда мимо нашего дома проложат дорогу и я открою свою кузницу, куплю тебе больше».

– Вы все завтра придете помогать нам копать картошку, и я дам тебе почитать книгу, – заверила я его.

Он был высоким, как все Кили, но единственным рыжеволосым в нашей семье.

– Хьюи, тебе пора уже спать, – сказала мама. – Онора, такой туман спускается… Оставайся. Там даже дороги не разглядишь.

– Если бы я к этому времени не выучила каждую трещинку и каждую впадину на тропе от берега до Нокнукуруха, то была бы полной amadán и позором для нашего ученика Хьюи.

– Amadán по-английски означает «идиот», – пояснил Хьюи.

– Совершенно верно, Хьюи, – подтвердила я и, поцеловав маму, взяла Бриджет на руки.

– Счастливого пути, Онора, – сказала на прощанье мама.

Меня окутал туман, тяжелый и сырой. Я решила, что пойду вдоль берега: сейчас отлив, и так будет быстрее. Я слышала, как волны глухо ударяют в скалы, торчащие из воды, словно корявые пальцы, но сам залив был скрыт от меня пеленой тумана.

Бриджет вскрикнула.

Я слишком сильно прижала ее к себе, не осознавая этого.

– Прости меня, a stór. Мамина деточка, мамина маленькая девочка.

В полной темноте лишь ощущение утоптанной земли и краев углубления под ногами подсказывало мне, что я на тропе. Так я и шла: шаг правой ногой, шаг – левой, шаг – правой, шаг – левой.

– Господи Иисусе, Дева Мария и Святой Иосиф! Спасите и защитите меня! – крикнула я. Как далеко я уже зашла?

Вверху тускло мелькнул огонек.

– Онора!

На возвышенности стоял Майкл с куском горящего торфа перед собой.

– Онора, вот вы где! Я уже начал волноваться. Это какой-то особенный туман. Пойдемте, пойдемте, мы с мальчиками уже приготовили вам ужин.

Мы сидели у родного очага, ели вкусную рассыпчатую молодую картошку нового урожая, и я не уставая приговаривала, как здорово готовят мои мальчики. Я держала Бриджет на руках, а Майкл и наши сыновья рассказывали о своей поездке верхом в каштановую рощу возле Барны.

– Первым делом, Пэдди, расскажи маме, что особенного было в тех деревьях.

– Они совсем старые, мама, старые, старые, старые.

– А почему это еще так важно? – подсказал Майкл.

– Потому что… – начал Пэдди и продолжил нараспев: – Потому что Ирландия трижды одевалась и трижды раздевалась донага.

– Молодец, Пэдди, очень хорошо, – похвалила его я.

– Трижды, – повторил Джеймс. – Трижды, трижды.

– Он, мама, не знает, что «трижды» – это означает три раза.

– Нет, знаю, – обиделся Джеймс. – Три, три, три!

– А что тогда означает «трижды одевалась и трижды раздевалась донага»?

– Это значит, – сказал Пэдди, – что они трижды рубили наши деревья.

– Они?

– Ну, плохие люди.

– Так было проще сказать ему, чем объяснять про викингов, нормандцев, Кромвеля и всех остальных, – обьяснил Майкл.

Я кивнула.

– Одна и та же история, только персонажи разные, – сказала я.

– В Ирландии, мама, раньше высокие деревья были повсюду, но сейчас они растут только вокруг больших домов. Но после нашего набега у нас теперь тоже будут собственные деревья, – заявил Пэдди.

– После нашего набега! – воскликнул Джеймс.

– Мы там подкрадывались! – сказал Пэдди.

– На четвереньках, – добавил Джеймс.

– И папа тоже, мы все, мама, крались через лес, пока не добрались до самого высокого каштана. А потом мы бросали палки и камни по веткам, – продолжал Пэдди.

– И я тоже бросал, мама.

– Помолчи, Джеймси, сейчас я рассказываю, – оборвал его Пэдди. – Так вот, палки и камни…

– Пэдди здорово бросал, – снова перебил его Джеймс. – Сильно.

– Да, – подтвердил Пэдди. – Скажи, папа?

– Вы оба были молодцами. А когда каштаны упали, мы тут же схватили их и побежали домой, распевая на ходу «Запад проснулся». А ну-ка, мальчики, давайте.

Мальчишеские тонкие голоса присоединились к глубокому баритону Майкла:

Они запинались, озвучивая сложный текст, но припев подхватили стройным хором:

Они повторяли это снова и снова. Я хлопала им в ладоши, а Бриджет смеялась.

– А теперь сделаем вот что, – сказал Майкл, обдирая с их добычи зеленую колючую кожуру.

Он проделал в двух каштанах отверстие и продел туда по куску веревки.

– Смотрите, – продолжал он, – я взмахну, и каштан в моей правой руке атакует другой, тот, что в левой.

Он сделал быстрое движение запястьями, и каштаны столкнулись, ударившись друг о друга.

Мальчики были в восторге.

– Дай мы сами попробуем, папа! Дай нам!

Пэдди взял один, Джеймси – второй.

– Понаблюдаем за ними, – шепнул мне Майкл. – По тому, как мужчина обращается с таким каштаном, можно определить его характер.

Пэдди сразу крутанул веревку, направив свой снаряд прямо в каштан Джеймси, но тот убрал свой и тут же нанес удар в ответ. Последовало сильное соударение, однако ни один из каштанов на раскололся.

– Это прекрасное сочетание для братьев, – сказал Майкл. – Я имею в виду мозги Джеймси и силу Пэдди. Один планирует стратегию, а второй наносит мощный удар.

Я засмеялась:

– Но, Майкл, Джеймси еще нет и трех лет, а Пэдди – всего пять.

– Тем более, самое время начинать. Но в этом есть еще один очень важный урок. Эй, слушайте меня внимательно.

Сыновья тут же притихли и подняли глаза на отца.

– Будете держаться вместе, и никто вас не одолеет. Видите мои пальцы? – Он вытянул вперед растопыренную пятерню. – Джеймси, возьми один папин палец и согни его назад.

– Я не стану делать больно своему папочке.

– Тогда я это сделаю, – заявил Пэдди и, решительно схватив Майкла за мизинец, надавил на него.

– Ой-ой-ой! – воскликнул Майкл и, вскочив с места, принялся кружить по комнате.

Мы с мальчишками и Бриджет покатывались со смеху. Потом Майкл остановился и сжал пальцы в кулак.

– Теперь смотрите сюда. Мои пальцы сжаты в кулак. Я крепко держу их вместе. А теперь, mo bouchaill, мой мальчик, попробуй согнуть его сейчас.

Пэдди не удалось даже сдвинуть палец с места.

– Сейчас они сильны, потому что все эти ребята держатся вместе. Вместе. Вы все поняли, мальчики?

– Мы поняли, папа, – быстро ответил Пэдди, а Джеймси все кивал и кивал, потряхивая своими пухлыми щечками.

– А теперь – спать, – объявила я.

Мы устроили детей на тюфяк с соломой у очага.

– Расскажи нам какую-нибудь историю, папа, – попросил Пэдди.

– Истории будем рассказывать днем, – сказал Майкл. – А завтра нас ждет работа.

Я уложила Бриджет в грубоватую колыбель, которую Майкл сделал своими руками, а сама растянулась на нашем набитом соломой матрасе.

Майкл нашел в лесу bogdeal – окаменевшую древесину времен, «когда Ирландия была вся одета лесами», – и бросил в огонь. Пламя сначала стало голубым, как цветы на холме Джентиан Хилл, а затем – пурпурно-красным, как фуксии, которые расцветут перед нашим домом.

– Майские цветы в октябре, – сказала я Майклу.

Он снял штаны и улегся рядом со мной. Я укрыла его одеялом.

– Лежим тут, в тепле и уюте, – везет нам. А Майра мается там в своей тюрьме, – тихо сказала я.

Майкл крепче прижался ко мне.

– Такое чувство, что она расплачивается за наше с тобой счастье. Это просто невыносимо.

– Майра сильная, – ответил Майкл.

– Я уже устала слышать это. Что означают эти слова? Она что, страдает меньше оттого, что сильная? Она напугана, Майкл. Майра никогда и ничего не боялась, но этот агент – жесткий и суровый человек. Старый майор позволил этому Джексону привести сюда миссионеров.

– Миссионеров? Я что-то не понял, Онора.

– Чтобы обратить нас в протестантскую веру. Мы – дикари, язычники, и поэтому не должны иметь приличной земли. Ты на своих плечах вынес на поля огромное количество водорослей, мы столько садили, обрабатывали эту землю, пропалывали, ждали урожая, и после всего этого Джексон рвется поднять ренту и выгнать нас отсюда. И все потому, что Джонни Лихи утонул, а отец Джилли не разрешил Майре выйти замуж снова.

Майкл обнял меня одной рукой.

– И никакая она не сильная, – тем временем продолжала я. – Точнее, это флиртующая и развязная Жемчужина сильная, а Майра – Майра как раз напугана, как и я.

– Тс-с-с, Онора, тс-с-с.

– Майкл, этот преподобный Смитсон, он хочет забрать у нас и Пресвятую Богородицу тоже.

– Успокойся, a stór, – остановил меня Майкл, – они не могут изгнать с земли Деву Марию. Ирландия принадлежит ей.

– Могут, могут, если она задолжает им ренту, – возразила я и тяжело вздохнула. – Ох, Майкл, я так волнуюсь. Этот Джексон – совсем другое семя, другая порода. Он ненавидит нас. И ему известно, что ты находишься на земле Маллоя. От лендлордов наших нам никогда не было особой пользы, однако от них никогда не веяло таким ледяным холодом и неприкрытой ненавистью, как от Джексона. Этот холод доходит до моего сердца и пронизывает до костей – как в тумане. И это ужасный туман, Майкл.

– Может, сделаем по глоточку poitín, a stór?

– Poitín?

– Это согреет тебя и немного приглушит твои страхи.

– Даже не знаю. Я пила виски только на танцах, поминках или свадьбах. И никогда – чтобы просто посидеть и поговорить.

– А ты попробуй.

– Только я не хочу быть пьяной.

– И правильно делаешь. Пьяный человек пугает сам по себе, но если отхлебнуть для согрева, это дает своего рода смелость. Все воины прекрасно знают это.

Он полез под кровать и вытащил оттуда бутылку с poitín, которую Патрик во время своих визитов постоянно пополнял.

Патрик Келли приходил к нам два-три раза в год: весной, чтобы объективным взглядом оценить грядки с картофелем и убедиться, что Майкл все сделал правильно, потом на Рождество и еще иногда летом. Приходил он ночью, оставался на день, а следующей ночью снова уходил. Он никогда не говорил, где был или куда направляется, но у него всегда была с собой бутылка самодельного poitín для нас.

– Пригуби, a stór. Капля виски – и пламя заиграет новыми красками, а добрая история и хороший муж заглушат все твои страхи.

Сначала я отхлебнула немного, а потом сделала глоток побольше. Майкл был прав. Я почувствовала, как от виски разливается тепло по телу, унимая мою внутреннюю дрожь.

– Uisce beatha, – сказала я. – Вода жизни.

– Fadó, – начал Майкл, – жил себе один кузнец. О нем поговаривали, будто был он самым сильным во всей Ирландии, и мужчины приходили отовсюду, чтобы бросить ему вызов. Кто сможет продержать тяжелый молот дольше всех? Ну, этот парень держал его над головой много дней и ночей, и рука его при этом оставалась прямой и крепкой.

Тут Майкл умолк и привлек меня к себе, нашептывая что-то мне на ухо. И я уже точно знала, что самый сильный, самый лучший и самый любящий мужчина во всей Ирландии – это мой муж, a ghrá mo chroí, любовь моего сердца.

Мы окунулись в любовь, и я ощутила прилив энергии. С чего нам страдать из-за какого-то старого майора и этого Джексона?

– Майкл, давай запряжем Чемпионку в повозку, посадим туда наших детей, потом заедем к Пайкам, заберем Майру с ее мальчиками и уедем. Сбежим отсюда.

– Сбежим? Куда, a stór?

– Куда угодно, лишь бы подальше от Мерзавцев Пайков и Джексона. Станем скитальцами, цыганами. А ты сможешь научиться чинить оловянную посуду.

– Я мог бы.

– А мы могли бы ночевать в лагере под звездами.

– Могли бы. Правда, зима приближается. Холодно, – заметил он.

– И еще мы никогда бы не увидели Нокнукуруха опять.

– Не увидели бы – если бы прятали Майру с ее детьми. А ты сама не будешь скучать по заливу Голуэй, по маме, папе, братьям? Не отчаивайся, Онора. Майра отыщет способ вернуться домой. Моя мама когда-то говорила: «Это длинная дорога, с которой не свернуть».

– Моя бабушка тоже так говорит. И мама.

– А они говорят «что уготовано тебе Господом, тебя не минет»?

– Говорят.

– А говорят: «Все пройдет, и это тоже»?

Я рассмеялась:

– И это тоже. – Внезапно мне ужасно захотелось спать. – И это тоже пройдет. Пройдет зима, настанет весна. Вернутся коростели.

– Обязательно вернутся, – согласился он. – И жаворонки, и другие певчие птицы – все птички небесные. – Он погладил меня по голове. – Им нас не победить. Нас слишком много.

Я закрыла глаза.

– А теперь спи, – сказал он. – Завтра начнем копать нашу pratties. И когда наш закром будет доверху наполнен картошкой, нашей едой на всю зиму и даже больше, когда будет собрано зерно и уплачена рента, нам не нужно будет никого бояться.

Я сладко зевнула.

– Мои придут завтра с утра, если туман рассеется.

Но туман окутывал Нокнукурух и окружающие таунленды весь следующий день. Как бы того ни хотелось Майклу, копать мы не начали. А собрать предстояло почти десять центнеров картошки.

Те двадцать грядок, которые мы заложили вместе с Патриком, теперь превратились в шестьдесят. В каждой из них было по сорок кустов, которые должны были принести от двадцати до тридцати картофелин каждый. Их будут тысячи и тысячи. Это очень щедрое растение, сказал тогда Патрик, но требует ухода. Майкл удобрял почву водорослями, известью из сожженных морских ракушек и навозом от Чемпионки. Он проверял, чтобы дерн был утоптан плотно и не оставалось никаких щелей. Грядки Нокнукуруха не беспокоили ни дрозды, ни крысы.

Некоторым нашим соседям казалось, что Майкл старается во всем превзойти других, и это их несколько нервировало: его умение играть на волынке, победа на Голуэйских скачках, то, как он разводил лошадей и продавал жеребят Чемпионки, его мечта о своей кузнице. Но Джон Джо Горман, семья Тирни, братья Макгуайры и даже Недди Райан хорошо знали, что значит содержать грядки, чтобы вырастить тонну картошки. И никто из них не срезал торф на болоте быстрее Майкла и не укладывал его так же аккуратно, как он. Мужчины таунленда ценили его таланты и видели в нем своего лидера – настоящее достижение для парня, появившегося здесь всего-то шесть лет назад.

В этом году урожай у нас был большой как никогда. Но картошка была готова сейчас. И если оставить ее в земле, она станет рыхлой.

На следующее утро мелкий моросящий дождь разогнал туман.

– Пойдем, мама! – позвал меня Пэдди.

Мальчики, которым не терпелось начать копать, уже стояли в дверях.

– А папа где?

– Великий силач Финн Маккул удалился, чтобы пописать с утра, мама.

– Пэдди!

– Папа сам так сказал.

Они с Джеймси захохотали. Когда пришли папа, бабушка, мама, Хьюи и Джозеф, мальчишки все еще не могли уняться. Деннис остался в Барне с Джози, которая вот-вот должна была родить.

– Благослови вас всех Господь, – сказал отец.

К своим полям потянулись и другие семьи из таунлендов. Они здоровались с нами и говорили: «Доброе утро, миссис!», «Слава богу, сегодня подходящий день для этого – наконец-то!»

Небо действительно прояснялось. Сегодня мы должны собрать много картошки.

– Я побегу вперед вместе с Джозефом, – крикнул мне Пэдди. – Он даст мне попробовать свою клюшку для хоккея.

В свои восемнадцать лет Джозеф был не выше пяти футов, и Пэдди, удавшийся ростом одновременно и в Келли, и в Кили, доходил ему до плеча. Этот крепкий парнишка, уже достаточно мускулистый, был к тому моменту на середине склона холма, пока Джеймси пыхтел далеко позади. Хьюи, добрая душа, посадил Джеймси себе на плечи и припустил вслед за Пэдди и Джозефом. Они больше походили на старших братьев моих сыновей, чем на их дядей.

Я шла между мамой и бабушкой и несла на руках Бриджет. Отец с Майклом о чем-то оживленно разговаривали и ушли далеко вперед. Они прекрасно ладили. Майкл теперь был полноправным мужчиной семьи Кили, у которого росли свои маленькие дети. Одиночество его ушло, внутренняя пустота заполнилась.

Я взяла бабушку за руку.

– Это наша собственная pratties, – сказала я. – И никто – ни Джексон, ни Мерзавцы Пайки, ни кто-либо еще – не имеет к ней ни малейшего отношения. Она только наша. Майкл говорит, она спасет нас.

– Спасет, – согласилась бабушка.

Вдруг я услышала крики Джозефа и Хьюи, слов я разобрать не могла. Через секунду пронзительно закричали Пэдди и Джеймси:

– Папа, папа, папа!

Майкл бросился к ним.

Голоса мальчиков звучали испуганно. Я видела, как Майкл добежал до них и упал наземь. Что он делает?

И откуда появился этот ужасный запах? Как будто неподалеку что-то издохло. Казалось, этот смрад поднимается от самой земли.

Когда мы с мамой, папой и бабушкой подошли к грядкам, ко мне подбежал Пэдди и протянул мне навстречу руки, вымазанные в какой-то черной жиже.

– Наша pratties, мама, – сказал он. – Она пропала.

Майкл, Джозеф и Хьюи рылись в земле.

– Мама, подержи Бриджет, – сказала я и, отдав ребенка, присела рядом с Майклом. – А картошка где? – спросила я. – Куда она вся подевалась?

Он вытащил большой комок, зловонный и липкий, и протянул его мне:

– Вот. Вот она.

Он выбросил гниль, вытер руки о траву и продолжил копать.

Стебли всех растений, еще вчера зеленые, сегодня стали черными и испорченными, а под землей вместо клубней была лишь слизь.

– Этого не может быть! – воскликнула я. – Как она могла погибнуть за одну ночь?

– Майкл, я нашел одну хорошую, – окликнул его Джозеф. – И еще одну, и еще – здесь всего пять крепких картофелин.

– А тут целая грядка уцелевшей! – крикнул отец. – Посмотрите, зеленый островок среди сплошной черноты.

Майкл встал.

– Копайте картошку из-под зеленых кустов – и быстрее, быстрее! Пока это, чем бы оно ни было, не распространилось и на них. Поторапливайтесь! Быстрее!

Пэдди побежал к Майклу.

Мама присела рядом со мной, а бабушка отнесла Бриджет в сторону. Подошел Джеймси и встал у моего плеча.

– Мама, мама.

– Я не могу, Джеймси. Я копаю. Помогай мне.

– Послушай, послушай!

– Что?

Теперь и я услышала это – странные звуки, эхом разносившиеся над долиной…

– Причитания, как по покойнику, – сказала бабушка.

Теперь завывание слышалось со всех склонов от соседей: их картошка тоже умерла – или умирала.

Этот звук остановил нас, мы замерли, стоя на коленях в грязи и слякоти.

Первым очнулся Майкл.

– Копать! Копать! Копать! – крикнул он и направился к грядкам наверху.

Я переползла к следующему зеленому пятачку, сунула руку в дурнопахнущую жижу и нащупала там твердый комок – хорошая картофелина. Однако, когда я схватила ее, она распалась и просочилась сквозь мои пальцы.

– Мы должны копать быстрее! – крикнул Майкл. – Вытаскивайте наружу любую целую картошку! Несите все это к ручью и смывайте слизь.

– Майкл! – Это был Джозеф. – Сюда, наверх! Тут она вся крепкая!

– Выкапывай ее! Выкапывай! – откликнулся Майкл.

Бабушка увела Бриджет и Джеймси. Пошел сильный дождь. Грядки затопили реки зловонной грязи. Мы промокли до нитки, но копали и копали, задыхаясь от тошнотворного смрада.

Остановились, лишь когда солнце полностью зашло.

Мы перенесли всю картошку к ручью возле нашего дома, вымыли ее, вытерли насухо своей одеждой и уложили в яму закрома. Все, что нам удалось спасти, едва закрывало его пол.

Шатаясь от усталости, мы собрались в нашем доме.

Бабушка сварила немного молодой картошки, выкопанной в прошлом месяце.

Майкл заглянул в котел.

– Крепкая! Эта была совершенно здоровой! И все поля еще вчера были здоровы… Как такое могло случиться? Что это за болезнь, которая ударила так быстро? Как картофель мог сгнить всего за одну ночь?

– Мы должны поесть и поспать, – сказала бабушка. – Возьмите все по одной картошке.

Обычно Майкл съедал десяток.

Мы поели. Я уложила маму, отца, бабушку и детей на тюфяк с соломой, а остальные устроились прямо на полу. Сама я легла рядом с Майклом.

– Грядки за длинным полем могли уцелеть, – сказал он.

Не уцелели. Мы непрерывно копали два дня, а яма не была заполнена и наполовину. Эту болезнь пережили только самые верхние грядки – те, которые Майкл и Патрик выкопали первыми.

Этого было недостаточно. Совсем недостаточно.

Следующую ночь мы не спали, сидели все вместе. Моя семья снова осталась в Нокнукурухе, где к нам присоединились Оуэн и Кати Маллой с детьми. Половина их картошки тоже пропала.

Мы почти обо всем поговорили, ночь подходила к концу, дети спали. Оуэн и Майкл стояли, прислонившись к стене, мама с бабушкой сидели на табуретах с плетеными сиденьями. Все остальные расположились на полу. Я держала на руках спящую Бриджет, а Кати укачивала своего маленького Джеймса, родившегося всего два месяца назад. Отец нервно расхаживал по комнате.

В моей голове лихорадочно крутились цифры: двадцать картофелин в день для Майкла, по пять для каждого из мальчишек, десять для меня… Всего выходит сорок штук в день. В прошлом году картошки нам хватило на десять месяцев. Это сколько же всего получается? Десять тысяч? Двенадцать? А в яме у нас сейчас сколько? Может, с тысячу клубней наберется.

Чем еще мы можем питаться? Орехами из барнских лесов, возможно, моллюсками с прибрежной полосы прилива, водорослями с морских скал. Будет еще рыба, которую можно продать. Но зимой рыбалка непредсказуема. А плохая погода не даст лодкам выйти в море.

Я заметила, что Майкл, словно услышав мои мысли, внимательно посмотрел на меня.

– Мы паникуем, – сказал он. – Все плохо, однако могло быть еще хуже.

– Пропали все поля на многие мили вокруг, – добавил Оуэн Маллой, почесывая свою лысую голову. – Неслыханное дело. Пострадал весь наш край, а может, и вся страна. Я встречался с народом из Рашина, Шанбалидафа, Каппы, Деррилоуни, Траски Восточного и Западного, Баллибега, Лаклана, Корболи – везде одно и то же, погибло больше половины картофеля.

Бабушка встала и взглянула на каждого из нас своими зелеными глазами. От нее их унаследовала и я.

– Мы должны встретить беду лицом к лицу, достойно, как и подобает тем, кто мы есть. А теперь давай, Онора.

– Что, бабушка?

– Читай молитву. Ты поведешь нас.

– Я?

– Ты же хозяйка этого дома, – ответила она.

– Ну хорошо… Приветствуем тебя, Пресвятая Дева, исполненная благодати…

Я умолкла. Слишком официально.

– Мария, Мать наша, – снова начала я. – Услышь нас, пожалуйста. Тебе известны наши нужды. Год за годом ты дарила нам замечательную белую картошку, но сейчас она стала черной и…

– Можно я сделаю одно предложение? – перебил меня Оуэн Маллой. – Сейчас в Ирландии каждый простолюдин молится у ног Пресвятой Девы, да благослови и сохрани ее Господь. И все как один стонут и молят о картошке. Может быть, нам следовало бы по этому поводу обратиться сразу к Нему Самому?

– К Иисусу?

Маллой отрицательно покачал головой.

– Что, к Богу Отцу?

И снова нет.

– К Святому Патрику, – заявил он. – Ты знаешь молитву ему – она обладает крепостью доспехов.

И я начала:

– Господь наш, сегодня я полагаюсь на Твое могущество, храни и направляй меня, веди за собой. Христос со мной, Христос впереди меня, Христос позади меня, Христос надо мной, Христос справа от меня, Христос слева от меня. Христос со мной в сиянии солнца…

Я вдруг умолкла. Забыла слова.

– Дорогой и славный Святой Патрик, Апостол всей Ирландии, прошу тебя, помоги нам, – закончила я.

– Аминь, – подхватили все.

– А еще давайте помолимся нашему покровителю Святому Энде, – сказала мама, – который выбрал наш таунленд для своего святого источника и который так любит наши зеленые поля и залив Голуэй.

– Онора, – добавила бабушка, – мы еще должны помолиться Святому Мак Дара.

– Как?

– Попроси его о помощи. И пообещай посетить его остров в его день следующим летом.

– Мы обязательно сделаем это, – сказал отец.

– А теперь все остальные, – продолжала бабушка, – повторяйте за мной. О Святой Мак Дара, друг всех рыбаков…

Мы повиновались.

– Наполни наши сети, усмири ветра, успокой море, – говорила бабушка.

Мы смиренно молились вместе с ней.

А потом Майкл сходил на сеновал и принес оттуда свою волынку. Он заиграл печальную песнь, плач, – и музыка эта, пусть ненадолго, отвлекла нас от тяжких мыслей.

Глава 11

– «Голуэй Виндикейтор» пишет, что «картофельная чума 1845 года привела к частичной катастрофе». Означает ли это, что мы будем голодать частично? – едко поинтересовался Оуэн Маллой.

С момента бедствия прошло уже две недели, и Оуэн зачитывал нам цитаты из газет, которые получал от какого-то своего друга в Голуэй Сити.

– «Порча прошла полосами: одно поле черное, следующее – зеленое, – читал он. – Ученые озадачены причинами, вызвавшими такую беду».

На страницах «Виндикейтор» описывались всевозможные объяснения. «Было ли это вызвано сильным ливнем, опустившимся странным туманом или наэлектризованностью воздуха после молнии?» – задавал своим взволнованным читателям риторический вопрос главный редактор газеты Джон Финерти.

– Этот парень – католик, – сказал Оуэн, – а его издание поддерживает О’Коннелла, поэтому мы можем верить ему в том, что никто толком не знает, чем было вызвано несчастье.

– Да бог с ними, с причинами, какая разница? – откликнулась я. – Главное – что теперь делать? Там про это что-нибудь пишут?

– Ничего не говорится о намечающемся строительстве дорог или каких-то других способах заработать денег? – спросил Майкл.

– Тут много пишут о том, как Освободитель орал на них в Парламенте, – ответил Оуэн. – «Ирландия находится в критической ситуации, и правительство обязано действовать». – Он умолк. – Ох, вот черт… Нет, вы только послушайте. «На что премьер-министр Пиль ответил ему: “Согласно имеющейся тенденции, в докладах по Ирландии столько преувеличений и неточностей, что всегда требуется выдержать паузу, прежде чем реагировать на них”». Эта старая Апельсиновая Кожура[37] – заклятый враг О’Коннелла и всей Ирландии. Преувеличение – подумать только! Господи, пусть бы он сам попробовал прожить на картошке, превратившейся в слизь!

– Но, Оуэн, ведь англичане и лендлорды не едят картошки, – возразила я. – А урожая зерна эта болезнь не коснулась.

– Зерно как раз сейчас грузят на корабли в Голуэй Сити, – сказал Майкл.

– И отправляют в Англию, – продолжил Оуэн, – вместе с нашими коровами, овцами, свиньями и курами. Через наши руки проходит столько разной еды, только для нас самих ничего не остается. И мы можем голодать посреди изобилия.

– Я мог бы продать Чемпионку и Ойсина, – сказал Майкл.

Продав первых двух жеребят Чемпионки сэру Уильяму Грегори, Майкл и Оуэн решили оставить третьего, юного жеребчика по имени Ойсин[38]. Это был конь, которого они долго ждали: с характером Чемпионки, скоростью Рыжего Пройдохи, выносливостью Бесс и силой Барьера, его отца-жеребца. Продать его означало отказаться от мечты завести конюшню победоносных скаковых лошадей с именами знаменитых ирландских героев прошлого, появившихся до всех этих Sassenach и лендлордов. Но теперь…

Оуэн покачал головой:

– Лучше придержать этого жеребенка, пока не уляжется паника. Сейчас мы за него в любом случае не получим хорошую цену. И Чемпионку придержи тоже – это наш актив. По крайней мере, для них двоих у нас травы вдоволь, – закончил он.

Оуэн собрался уходить.

– Нам нельзя отчаиваться, – сказал он на прощанье. – Это был бы грех по отношению к Святому Духу.

– Вы правы, Оуэн, – ответила я. – У нас есть вера – и половина закрома картошки в придачу.

Вечером я послала Пэдди принести пять картофелин – две Майклу и по одной нам с мальчиками. Молока, чтобы кормить Бриджет, у меня еще хватало.

– Мама! Мама! – с криком прибежал Пэдди обратно. – Мама! Пойдем быстрее! Яма полна… дерьма!

Я выбежала вслед за Пэдди. Меня встретил знакомый смрад – от нашей крепкой картошки! На краю ямы я упала на колени.

– Мама! – Я услышала, как в доме расплакался Джеймси и начала хныкать Бриджет.

Пэдди взглянул на меня. На лице этого крепкого парнишки не было ни слезинки.

– Беги за отцом. Он с Чемпионкой и Ойсином на пастбище.

Я сунула руки в яму и начала процеживать жижу сквозь пальцы в поисках целой картошки.

Прибежал Майкл.

– Что там, Онора? Что?

– Та же порча! Она напала на наш закром!

Он опустился на колени рядом со мной и тоже начал процеживать грязь.

Лишь половина картофелин уцелела.

То же самое происходило в Рашине, Шанбалидафе и других таунлендах: здоровая картошка превратилась в слизь.

Слава богу, что мы сохранили картофель, собранный на верхних грядках, на сеновале, чтобы использовать его на посадку. Он оставался крепким. Но что дальше?

– Билли Даб не берет в заклад молот с наковальней, – тихонько сказал мне Майкл, когда мы, уложив детей, лежали в кровати, прижимаясь друг к другу. Сегодня, через три недели после напасти, он ходил в Голуэй Сити. – И купить их он тоже не хочет. Говорит, что сейчас их не продать.

– Билли – худший вид ростовщика, бесконечно жадный и до денег, и до земли.

– Он дал бы мне несколько шиллингов за седло, но Оуэн советует подождать с этим. Билли явно надувает меня, а такого седла я себе больше никогда не позволю. Если Ойсин будет участвовать в скачках, нам понадобится седло для него.

– По крайней мере, у нас после Голуэйских скачек еще остались три золотые монеты, – сказала я. – Картошка в нашей яме в любом случае не сможет прокормить нас зимой, как бы мы ни старались.

– Нам нужна какая-то работа, – продолжал рассуждать Майкл. – На строительстве общественных дорог. Если бы правительство наняло нас осушать землю или прокладывать железнодорожные рельсы…

Уснули мы еще не скоро.

Уже перед рассветом меня разбудил Пэдди:

– Мама, мама, он здесь.

В ногах нашей кровати стоял Патрик Келли. Вошел он беззвучно.

– Патрик, мы тут… – начала было я, но он поднял руку, останавливая меня.

– Помолчи, Онора, – сказал он. – Покажи-ка мне вашу яму, Майкл.

Мы с Майклом и детьми последовали за Патриком на улицу.

– Дядя Патрик поможет нам, правда, папа? – спросил Пэдди.

– Обязательно поможет, – заверил его Майкл.

Сначала Патрик осмотрел здоровую картошку в закроме, заполненном лишь на четверть. Потом попросил Майкла показать ему гнилую картошку.

– Я закопал ее у болота, – ответил Майкл.

– Выкопай, – скомандовал Патрик.

У подножья холма Майкл раскопал груду гнилой картошки, от которой исходил ужасный смрад.

Мы с детьми стояли и смотрели, как Патрик Келли обнюхивает пораженные порчей клубни, растирает их между пальцами, пробует языком.

– Фу, – сказал Пэдди.

– Фу-фу, – точно эхо подхватил Джеймси.

– Теперь на грядки, – сказал Патрик и повернулся ко мне. – Онора, уведи детей.

– Майкл, я не могу! – воскликнула я.

– Можно мы останемся, папа? – заскулил Пэдди.

– Ну пожалуйста, пожалуйста, – присоединился к нему Джеймси.

– Ну ладно уж, пойдемте, – согласился Майкл.

– Мне нужна тишина, – объявил Патрик.

– Цыц, – строго сказала я мальчикам, когда мы следовали за мужчинами.

Большинство грядок, которые Майкл и Патрик так тщательно вскапывали при луне шесть лет назад, были покрыты разлагающимися стеблями растений. Выжили лишь самые верхние.

– Убери все это отсюда, – сказал Патрик. – Стебли сожги.

Он поднял одно из растений.

– Смотри, – позвал он.

Я подошла к ним поближе.

– Видишь этот пушок по краям листа и внизу на стебле? Это грибок, который убил картошку.

– Но грядка выше оказалась здоровой, – сказал Майкл.

– Покажи.

Мы пошли вверх по склону.

Патрик лег плашмя и, вытянувшись на земле, попробовал уцелевшую картошку на вкус.

– Этой заразы здесь нет, – сообщил он. – Но почему?

– А это ведь худшие из грядок, – сказал Майкл. – Здесь нет солнца, и мороз бьет их в первую очередь.

– Но они укрыты, – сказала я. – И дождь их не так поливает.

– Возможно, мороз как раз убивает эту болячку, – сказал Патрик. – Возможно, грибку на растениях для роста нужно тепло. И мягкий дождь, который переносит его в почву. Эта болезнь – живое существо.

– Оно пришло с тем туманом, – догадалась я. – С тем зловещим туманом.

Патрик молча пошел вниз по склону. Майкл забрал у меня Бриджет, а я взяла мальчиков за руки.

Вернувшись в дом, Патрик взобрался на сеновал на чердаке, чтобы изучить картошку, выкопанную со здоровых грядок, – наши посадочные клубни. Он катал их по руке, принюхивался. Майкл, скрестив ноги, сидел рядом с ним. Мы с детьми остались внизу. Я молчала.

Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как мы видели Патрика в последний раз, – было это еще до рождения Бриджет. Про нашего нового ребенка он не сказал ни слова. Он совсем не менялся – поджарый, быстрый, резкий, и ни единой морщинки на худом вытянутом лице.

– Она здорова, – заключил Патрик. – Ты был прав, когда отложил ее для посадки отдельно.

– А может ли эта болезнь перекинуться на хорошую картошку уже сейчас? – спросила я, когда чуть позже, уложив детей спать, мы втроем собрались у огня. Мы с Майклом сидели на одном табурете вдвоем, а Патрик занял другой. – Может ли туман с пропавших полей спуститься сюда и проникнуть в дом через щели в стенах?

Майкл коснулся моей руки.

– У тебя слишком богатое воображение, – ответил Патрик. – Думаю, грибок уже погиб. Прошли морозы, а в промерзшей земле ничто не выживет. – Он взял кусок торфа и подбросил его в пламя очага. – Пригласите к себе соседей на Самайн.

– Что? – удивилась я. – Но, Патрик…

– Это способ встретиться, не давая никакой информации доносчикам, – объяснил Патрик. – Не нужно питать иллюзий: за настроениями в сельской местности все время наблюдают, лендлорды и правительство боятся, что народ поднимет бунт. Поэтому они будут искать зачинщиков, смутьянов. А сборище на Самайн с соблюдением старых традиций будет означать лишь то, что люди крепятся перед лицом беды.

– Либо то, что они слишком беспомощны, чтобы понять, что их ожидает, – вставила я. – Вот что подумают наши лендлорды на самом деле.

– Так даже лучше, – ответил Патрик.

Я взглянула на Майкла, но тот лишь пожал плечами.

Майкл и Патрик сделали набег на сад Данган-хауса за яблоками и еще собрали орехов в барнском лесу. То, что Патрик воровал, как разбойник с большой дороги, нисколько не смущало. Я надеялась, что за его поимку не была назначена награда. Райаны обещали прийти к нам, а от Тесси можно было ждать чего угодно, включая донос.

– Она не станет этого делать, – сказал мне Майкл вечером накануне кельтского Нового года, Самайна. – У Райанов картошка пропала вся. Я дал им немного нашей, чтобы они продержались несколько следующих недель. Так что мы им нужны.

Райанов теперь было шестеро, включая недавно родившегося младенца. Мэри, которой уже исполнилось двенадцать, приходилось приглядывать за близнецами Генри и Альбертом и укачивать новорожденного Тэдди.

– Довольно уже убегать и прятаться, – ответил мне Патрик, когда я рассказала ему о своих страхах относительно Тесси. – Время нам заявить о себе.

Нам?

– Мой брат.

Именно так Майкл представил Патрика всем собравшимся. Даже члены моей семьи ни разу не видели его во время этих тайных визитов к нам. Сегодня собрались все: Райаны, Маллои, Кили, Келли. Только Деннис и Джози остались в Барне вместе со своей второй маленькой дочкой, родившейся на прошлой неделе.

– Поиграем в обычные игры, – сказал Патрик, беря руководство в свои руки.

Мы с мамой и бабушкой привязали к хвостикам яблок кусочки бечевок из старых сетей. Майкл натянул между стропилами чердака веревки, и мы развесили на них яблоки.

– Постройтесь, дети, – сказала я.

– А у нас будут команды? – спросил Джо, двенадцатилетний сын Маллоев.

– Мальчишки против девчонок, – предложил его брат, Джон Майкл, которому было десять.

– Ладно, – заявила Анни Маллой, девочка, за которой присматривала Мэри Райан. Ей было восемь, большая умница. – Мы с Мэри победим вас всех, и большая часть яблок будет наша!

Пэдди, Джеймси и пятилетние близнецы Райанов, Альберт и Генри, встали рядом со старшими мальчиками. Пэдди позвал и Хьюи присоединиться к ним.

Дети понимали, что на всех обрушилась беда, но если взрослые устраивают вечеринку, наверное, еще не все потеряно.

Джеймси улыбался – впервые с того момента, как мы выкопали испорченную картошку.

Внезапно в дверь постучали. Патрик Келли метнулся на чердак, а Майкл пошел открывать.

– Благослови вас всех Господь! – Это был ростовщик Билли Даб, известный проныра и доносчик, собственной персоной. – Я тут просто мимо проходил и услышал вас. Не ожидал, что вы соберетесь на Самайн в такое тяжкое время, – сказал он, вваливаясь в дом.

– Это все ради детей, Билли, – пояснил Майкл.

– Тогда продолжайте свои игры, не обращайте на меня внимания, – сказал тот.

Я заранее сплела из соломы повязку на глаза, а сейчас надела ее на Пэдди и покрутила его на месте. Он пошел прямиком к висящему яблоку, и оно больно ударило его по лбу.

– Ой-ой! – воскликнул он, и это показалось ужасно смешным моему Джеймси и близнецам Райанам.

Билли Даб засмеялся вместе с ними. Все остальные молчали. Билли бросил на меня тяжелый взгляд, и я тоже засмеялась. Он обвел глазами других взрослых, и те в конце концов присоединились к нам.

– А теперь я, – вдруг заявил он.

Повязкой на глаза он озабочиваться не стал, а просто взял яблоко рукой и принялся жевать, пока на веревке не остался один огрызок.

– Он съел его все, – произнес Джеймси.

– Послушайте, Билли Даб… – начал было Майкл.

Конец ознакомительного фрагмента.