2
Гейльсберг был настолько старым городком, что мог даже похвалиться некоторым историческим прошлым. В средние века он играл значительную роль в междоусобицах аристократических родов. Уцелевшие городские укрепления, ратуша и несколько частных домов относились к давно прошедшим временам, а на ближайшем холме виднелись развалины древнего графского замка. Все это было забыто неблагодарными современниками, так как Гейльсберг лежал в стороне от всех путей сообщения. Красивая местность не привлекала приезжих, и городок наслаждался идиллическим покоем и уединением, очень редкими в наши дни. Однако с этим уединением гейльсбергцы никак не могли примириться; оно казалось им тем более обидным, что Нейштадт, где была железнодорожная станция, давно опередил Гейльсберг. Там в непосредственной близости находились Штейнфельдские шахты, которые приносили городу огромные выгоды.
Это крупное коммерческое предприятие за несколько лет достигло таких размеров и такого значения, каких другому не добиться и за десятки лет. К услугам владельца предприятия были и средства, и влияние, обеспечивавшие результаты его трудов. Феликс Рональд играл видную роль в финансовых кругах и считался одним из крайне смелых, но и гениальных спекулянтов. Десять лет тому назад он занимал незначительное место в банкирской конторе, потом, благодаря удачной игре на бирже, приобрел небольшое состояние, а затем организовал предприятия, очень быстро достигшие огромных размеров. Его успехи оправдали пословицу: не рискуя – не выиграешь. По-видимому, Рональд обладал секретом притягивать к себе счастье и успех. Они никогда не изменяли ему, хотя он иногда отчаянно рисковал. Теперь с его влиянием считались не только биржа и пресса, но даже и правительство. Он умел все использовать для своих целей и с изумительной энергией лично руководил своими предприятиями.
На Штейнфельдском заводе дело велось на широкую ногу. Нейштадт вскоре стал предместьем Штейнфельдской колонии, но некоторые служащие и рабочие, которых было огромное множество, жили в городе, другие – постоянно в нем бывали. Находясь на железнодорожной линии, Нейштадт играл важную роль в провинции. Об этом все говорили, и все это знали, а про Гейльсберг знали только, что он существует, и то лишь его ближайшие соседи, а между тем это ведь был исторический город!
Вокруг него можно было встретить в основном крестьянские фермы. Единственным настоящим господским поместьем был Гернсбах, находившийся на расстоянии часа езды от города. Это имение принадлежало вдове фон Мейендорф, жившей там со своей маленькой дочерью в огромном, несколько старомодном, уютном доме, к которому прилегал большой тенистый парк, вся же земля была отдана в аренду.
В одно солнечное майское утро на террасе помещичьего дома за завтраком сидели две дамы, а девочка лет семи играла тут же в мячик, прыгая по каменным ступеням лестницы.
– А я уже боялась, что ты не приедешь сюда, – сказала старшая из дам. – Ведь, в сущности, что я могу предложить тебе, избалованной принцессе, в тиши и уединении деревенской жизни?
– Ты не можешь представить себе, Вильма, как благотворно действует на меня эта тишина! – возразила младшая. – Если бы ты знала, чего мы только не проделали в этот сезон! Это просто выше человеческих сил!
– Да, я не выдержала бы этой вечной сутолоки, – заявила Вильма. – Ты-то, конечно, уже привыкла к этому, Эдита. После смерти матери ты взяла на себя обязанности хозяйки и с шестнадцати лет отлично справлялась с такой тяжелой задачей.
– Этому можно научиться, но все-таки это очень утомительно. Лица все новые, а люди одни и те же, одни и те же разговоры, одни и те же комплименты! Редко встретишь человека, с которым стоит поговорить, да и то интерес быстро пропадает, потому что и он оказывается похожим на остальных.
Этот суровый приговор был произнесен устами красивой двадцатилетней девушки с правильными, немного холодными чертами лица и умными карими глазами. Выдающейся чертой ее внешности было холодное, немного надменное спокойствие с оттенком снисходительности ко всему, что она считала недостойным ее. На ней был светлый пеньюар, темные волосы были причесаны просто, но даже и в этой непринужденной обстановке Эдита Марлов сохраняла вид настоящей светской дамы.
Вильме фон Мейендорф было уже около тридцати лет, но выглядела она очень моложаво. Ее фигурка с белокурыми волосами не отличалась красотой, но в мягких чертах и ясных глазках была какая-то особенная прелесть.
– Ты здесь очень удобно устроилась, – сказала Эдита. – Гернсбах – хорошенькое летнее местечко; но как ты можешь выдержать здесь целый год?
– Я ведь каждый год бываю в Берлине, – возразила Вильма.
– Всего на полтора-два месяца, а потом сидишь здесь в снегу и одиночестве. Для чего это? Твои средства позволяют тебе проводить каждую зиму в Берлине. Папа думает, что тебе следовало бы снова выйти замуж. Ты ведь уже пять лет как вдова, и за тобой многие ухаживали, только ты никогда не допускаешь никаких признаний и предложений.
– Потому что я всегда сомневаюсь в том, делают ли предложение мне лично или же Гернсбаху.
– Вероятно, обоим! В наше время нельзя поступать иначе. Да и твои родители также руководствовались расчетом, выбрав тебе в супруги Мейендорфа. Сам он не был расчетливым, так как состояние принадлежало ему, но разве ты была особенно счастлива с ним, женившимся на тебе ради тебя самой?
Вильма ничего не ответила. Действительно, ее короткий брак был не из счастливых. Грубый помещик оказался деспотичным супругом. Он проводил время за вином и картами и, когда прошел влюбленный пыл, совершенно не заботился о жене и ребенке. Молодая женщина переносила все молча, без жалоб, но это не осталось тайной для ее родных, и воспоминание о супружеской жизни всегда заставляло ее страдать.
Эдита заметила это и переменила разговор:
– Прости, я не хотела огорчать тебя, но ведь тебе всего двадцать восемь лет, и ты имеешь право на жизнь и счастье.
– Разве я могу дать моей Лизбете отчима, который не будет любить ее и которому она, может быть, встанет поперек дороги со своими правами на Гернсбах? – взволнованно проговорила Вильма. – Да ни за что на свете! Но я знаю, что твой отец желает мне добра. Значит, он приедет послезавтра?
– Да, а пока он поехал с Рональдом в Штейнфельд, разумеется, по делам. Предприятие Рональда должно превратиться в акционерное общество, и папа берет на себя финансовую сторону. Рональд, может быть, тоже заедет в Гернсбах; по крайней мере, он так говорил перед отъездом. Он нанесет тебе визит.
– Мне? – улыбнулась молодая женщина. – Нет, Эдита, я не настолько тщеславна, чтобы поверить, что человек, занимающий такое видное положение и не имеющий свободной минуты, захочет навестить меня в моем скромном уголке. Зато ты здесь, и это меняет дело.
– Папа уже намекнул тебе? – спросила Эдита.
– Нет, но я сама видела, как Рональд относится к тебе, да и дядя, по-видимому, влюблен в него.
– Он ценит его энергию и трудоспособность и считает его гениальным человеком с блестящим будущим. До сих пор Рональд был только смелым и счастливым спекулянтом, но, может быть, его можно побудить добиться больших успехов.
– И этим рычагом будешь ты? – поддразнила ее Вильма. – Я думаю, дядя очень желает этого брака.
– Но тут главное дело в моем желании. В этом отношении я не позволю ничего себе предписывать, и отец знает это. Впрочем, Рональд еще не объяснялся, по крайней мере, со мной.
– А он действительно такой «Крез»? – спросила Вильма. – Говорят, у него невесть сколько миллионов?
– Неужели ты думаешь, что это может повлиять на мое решение? Я вовсе не хочу быть женой только богатого человека. Тот, имя которого я буду носить, должен быть выше толпы и меня вознести на ту же высоту. Рональд стал величиной, перед которой преклоняются; пожалуй, стоит разделить его судьбу.
– А любишь ли ты его? – наивно спросила Вильма.
– Мы до сих пор не были знакомы, – спокойно ответила Эдита. – У такого человека, как Рональд, нет времени для ухаживанья, но вместе с общностью интересов появится и привязанность; это часто бывает в супружестве.
– Нет, этого может и не случиться, – тихо проговорила Вильма. – Люди могут остаться чужими друг другу, и эта отчужденность может все возрастать. Если бы у меня не было моей девочки… Лизбета, поди ко мне!
На ее зов прибежала веселая розовая малютка с такими же светлыми глазами, как у матери, и бросилась в ее объятия.
– Видишь, Эдита, у меня не было недостатка в любви: моя ненаглядная шалунья заменила мне решительно все!
Девочка отвечала матери бурными ласками.
– Ты портишь ребенка чрезмерной нежностью, – сказала Эдита с упреком. – Я только здесь познакомилась с этой резвушкой; в Берлине она всегда казалась робкой и застенчивой. Это происходит от воспитания в уединении. Лизбета никого не видит, кроме тебя. Что будет с ней, когда она вступит в жизнь? Ну, а теперь я переоденусь и пойду погулять в лес. До свиданья!
Она встала, холодно-приветливо поцеловала ребенка и вышла из комнаты. Маленькая Лизбета с благоговением прослушала прочтенную ее матери нотацию. Красивой важной тети она серьезно побаивалась и самым почтительным тоном спросила:
– Мама, тетя Эдита очень умная?
Вильма рассмеялась свежим, почти детским смехом и, обняв белокурую головку, крепко поцеловала ее.
– Да, Лизбета, – ответила она, – тетя гораздо умнее нас с тобой, но от этого ума становится холодно. Тебе незачем быть такой холодно-умной, да и мама у тебя не такая.