© Виктор Минаков, 2017
ISBN 978-5-4490-0383-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Биография суеверия
Лето 1989 года не выходило за рамки обычных погодных условий для этого периода года: в меру тепло, в меру пасмурно. Таким же обычным был и август, когда Владимир Степанович Ухов возвращался домой. Это был худощавый мужчина лет, по его виду, под шестьдесят, среднего роста, с понурым лицом, длинной морщинистой шеей и матовой лысиной на макушке.
Возвращался он поездом, который совсем не любил: время здесь тянулось медленно и тоскливо, казалось, что оно проходит без всякого смысла, и просто крадется из человеческой жизни. Но самолет ему не нравился еще больше, он его откровенно боялся, тошнить его начинало уже перед трапом, и весь перелет он только и думал о катастрофах.
Чтобы как-то скоротать тягучее время, Владимир Степанович подолгу стоял в коридоре напротив купе и отрешенно смотрел за окно. Плывшие перед глазами картины лишь изредка выводили его из состояния погруженности в себя. Когда ноги у него уставали, он шел в купе, забирался на верхнюю полку, ложился на спину и устремлял свой взор в потолок. Под монотонный шум поезда и пустопорожние разговоры случайных попутчиков, с которыми он так и не познакомился, Ухов раздумывал о своем.
С отпуском ему явно не повезло – это была исходная мысль в его размышлениях. Он вспоминал, как в один день получил путевку в Ялтинский санаторий и письмо от матери из дальнего сибирского городка.
В Ялте было солнечно и тепло, а на севере, где жила его мать, вовсю гуляла дождливая осень.
Мать писала, что сильно болеет и просит сына приехать, повидаться, возможно, в последний разок. Владимир Степанович, уже оформивший отпуск, вернул путевку и поехал на север. Это было четырнадцать дней назад. Сейчас он возвращался домой и нещадно бичевал себя за такой опрометчивый выбор.
Зачем он поехал?!.. Мать его жила не одна – в семье младшего сына, родного брата Владимира Степановича. Живут они хорошо, в достатке, ни в чем, по их же словам, они не нуждаются здоровье у матери было в норме, в соответствии с ее возрастом. На этом фоне жалобное письмо, взывавшее к его сыновним чувствам, Ухов теперь рассматривал как каприз. «Стоило тащиться поперек всей страны только за тем, чтобы посмотреть друг другу в глаза да пару часов повздыхать и поохать!.. Со стороны, конечно, все кажется умилительно: мать позвала, и сын немедля помчался. Идиллия, да и только! А если взглянуть без эмоций?.. Сам почти что старик, нервы расшатаны, самому надо упорно лечиться, а я почти дармовую путевку в солнечный санаторий выбросил, словно мусор! Кто-то сейчас нежится там, на песочке у моря, а я, старый сентиментальный дурак, трясусь в этой душной коробке и восхищаюсь: ах, какой я хороший, ах, какой я заботливый сын! Тьфу! Прости меня, Господи…»
Чашу с веществом под названием самоедство Владимир Степанович вычерпал всю без остатка и продолжал вылизывать ее до тех пор, пока на донышке не увидел слова: того, что прошло, ты уже не воротишь, думай о предстоящем. И он наконец-то смирился. «А в общем-то и у нас сейчас превосходное время, – с усилием направил он свои мысли по другому пути. – Тот же купальный сезон, можно и у нас, если с умом, полноценно устроить свой отдых».
Под дробный перестук вагонных колес, отмерявших бесконечные километры, он начал перебирать различные варианты заполнения остающихся дней своего отпуска. «Лучше, конечно, уехать сразу в деревню, – склонялся он к такому решению. – Побыть там у шурина, порыбачить… В городе отдохнуть не удастся: встретишь случайно кого-нибудь из сослуживцев и придется идти на работу, хотя бы за тем, чтобы просто там показаться. Иначе, начнут перемалывать косточки: вот он, дескать, какой: даже не зайдет, не узнает, как идут дела в коллективе, не то, что Юрий Борисович – тот с курортов звонит по три раза в неделю».
Ухов заведовал отделом труда в областном управлении местным хозяйством. Там было все годами отлажено, все устоялось, и жизнь текла бы размеренно и спокойно, если бы не сплетни – бич коллектива управленческих интеллигентов. Сплетни и доносительства друг на друга находили питательную среду в характере и поведении Юрия Борисовича Клюева, начальника управления, человека высокомерного и, по мнению Ухова, наделенного нездоровой, неполноценной психикой. «Таким людям нельзя власть доверять, – частенько думал Владимир Степанович. – Как рога бодливой корове».
Но Клюев власть имел и пользовался ей почище, чем лесной разбойник дубинкой. С этим фактом приходилось считаться и всегда держать себя осмотрительно, настороже. «Нет, в городе как надо не отдохнешь, – сокрушался Владимир Степанович то у окна, то на полке, – Надо будет сразу уехать».
Брат его жены, Николай, жил в старинном рыбацком поселке, в двух часах езды на автобусе. Уховы нередко проводили там выходные и всегда оставались довольны.
Выйдя на перрон, Владимир Степанович облегченно вздохнул полной грудью: нудное путешествие наконец-то закончилось. Он поставил у ног свои вещи: небольшой чемодан и портфель и с удовольствием осмотрелся. День был теплый, солнечный, тихий. Небо – высокое и пустынное, без намеков на облачность, только стайка разных цветов голубей, резвившихся невдалеке над домами, несколько оживляла этот застывший серо-голубой купол. На перронных часах было четверть двенадцатого.
Ухова не встречали. Он не терпел вокзальные сцены с их поцелуями и объятиями, а в этот раз он даже не сообщил жене о приезде – не знал точное время: у него было две пересадки на проходящие поезда.
Толпа пассажиров быстро редела. Владимир Степанович постоял еще пару минут, взял в руки багаж и тоже направился к выходу.
Его квартира находилась неподалеку, в доме, фасад которого смотрел на привокзальную площадь, выйти к нему можно было прямо с перрона, но Ухов предпочел другой путь, подлиннее, через вокзал. Он захотел в буфете или в ларьке купить бутылку вина, чтобы отметить конец своего неинтересного путешествия и начало настоящего отдыха.
Шагая к дверям вокзала, он мысленно отмечал не ухоженность и неказистый вид места, который считается лицом и воротами города. Повсюду валялись обрывки газет, пустые пачки от сигарет, окурки, обгоревшие спички… С переполненной мусором урны к ногам Ухова спрыгнула грязная кошка черного цвета, на ее спине он заметил крупный лишай.
– Брысь! – крикнул с омерзением Владимир Степанович и топнул ногой.
Кошка взглянула на него желтым сверкающим взглядом, угрожающе зашипела и бросилась наперерез. У края перрона она остановилась, опять повернула голову в сторону Ухова, фыркнула злобно и спрыгнула под вагон.
Ухов не верил в приметы и не стал выполнять никаких рекомендованных для таких случаев действий: не стал сплевывать через плечо или складывать пальцы в кукиш, он безбоязненно пошел себе дальше. Встреча с этим черным и грязным полудиким животным вызвала у него только неприятное чувство, но оно скоро прошло.
Здание вокзала имело два этажа. Верхний этаж, где размещался зал ожидания и небольшие киоски, находился на одной отметке с перроном, нижний – на уровне привокзальной площади.
Зал ожидания Ухов пересек скорым шагом: здесь по таборному расположились большие группы кавказцев, крикливое поведение которых он плохо переносил. Спустившись вниз, он пошел медленнее, направился было к буфету, но, вздрогнув, остановился.
Неподалеку, у справочного бюро, он увидел то, чего хотел бы видеть сейчас меньше всего, чего опасался во время своих размышлений на тряской поездной полке. Возле бюро стояла Ерохина, работник банно-прачечного отдела их управления, которую Владимир Степанович считал первой сплетницей в городе. «Вот она – черная кошка! – возникла в голове у него первая суеверная мысль.
Ерохина была увлечена разговором с незнакомым Ухову гражданином, и еще оставалась надежда, что она его не заметит. Он съежился и воровато, бочком, стал двигаться к двери, ведущей на улицу.
– Придется завтра сходить на работу, – сказал Владимир Степанович супруге после того, как улеглась суета, вызванная его неожиданным появлением.
– Зачем?!.. У тебя же больше недели в запасе!.. Да ты и не отдохнул по нормальному… А как ты там появился, считай, что твой отпуск закончился…
– Придется, – повторил Ухов со вздохом. – Понимаешь, встретил на вокзале одну из наших бабенок, чтоб ей… Сплетница первой руки! Всем уже, поди, разнесла, как сорока, что я в городе. До Клюева дойдет – будет потом утыкать то и дело: «Не болеешь за коллектив, высиживаешь в отпуске до последней минуты!» Чем старее он становится, тем поганей! Он как-то заявил: задача хорошего руководителя – не давать подчиненным спокойной жизни!.. Совсем из ума выживает!
– Когда же он, наконец-то, угомонится? Он же – пенсионер?..
– По возрасту – да, но он до сих пор даже не оформляется. Он и не думает уходить, говорит – умру на работе!.. Похороните меня, говорит, а над могилой парок будет виться, как над вулканом, вот, дескать, сколько еще энергии… Сколько работаю с ним, а никак не пойму: или он рисуется трудоголиком, или на самом деле такой… Здесь бы до пенсии как-нибудь проскрипеть, последние недели считаешь, часа лишнего не задержусь!.. Потому-то и надо идти – нельзя давать ему повод для издевательств… Побуду часок, поразведаю обстановку и сразу домой… Может, к брату твоему съездим потом… Как они там?..
– Звонил он два раза, спрашивал, когда ты сможешь приехать…
Утром после завтрака Ухов отправился в управление. Уже спустившись на два этажа, он вспомнил, что позабыл про очки. Одна пара очков у него всегда была на работе, но перед отпуском все свои вещи он переправил домой. «Надо вернуться, – забеспокоился Владимир Степанович. – Там обязательно придется просматривать документы, а как без очков?»
– Пути не будет, – не преминула заметить жена, отыскав очки на журнальном столике.
– Что ж, не идти теперь из-за этого? – спросил ее Ухов с досадой. – Язык у вас, женщин, интересно подвешен: если есть возможность сказать неприятное, обязательно скажут!
– Да я так, ничего, – смутилась супруга. – Все так считают… Пустое, конечно…
Выходя из подъезда, Владимир Степанович получил еще один повод подтвердить свое невысокое мнение о женской тактичности. Ему навстречу попалась соседка, ходившая выбрасывать мусор.
– Ох, неудобно-то как, Владимир Степанович! – запричитала она тонким голосом. – С пустым ведром вас встречаю! Примета больно плохая… Ну, ладно, ладно, вы не печальтесь – я не глазливая. Дай-то бог вам всего, дай-то вам бог!..
Ухов поздоровался с женщиной суховато, вышел на улицу и постарался выкинуть из головы эти малозначащие, по его убеждению, слова из области мистики.
День был хорошим, торопиться ему было не надо, и Ухов решил прогуляться по городу. Он не спеша пересек старинный тенистый парк, отмечая признаки близкой осени, долго стоял на мосту через городскую речушку и смотрел на усидчивых рыболовов, потом пошел на центральную улицу. Движение транспорта было на этой улице запрещено, и люди толпами бродили по всей ее площади. Постепенно он дошагал и до улицы, где находилось управление местным хозяйством. Моцион его оказался приятным. «Вот тебе и „дороги не будет“, вот тебе и „ведра пустые“, – хмыкнул он, вспомнив про утренние прогнозы. – Бабские бредни!..»
Сначала Ухов наметил зайти в мастерскую: он вчера обнаружил, что у ванны подтекает смеситель, и хотел получить у слесарей нужную консультацию или помощь. Мастерская находилась во дворе, примыкавшем к зданию управления, там же размещались гаражи для служебных автомашин. Двор был большой, всегда чистый, покрытый асфальтом. Ближе к дверям управления в нем красовалась цветочная клумба, с ней рядом – беседка, где любили отдыхать управленцы в свободное время.
Сейчас двор был пустым, и только повернув к мастерской, Ухов увидел здесь своего сослуживца, Ивина, работавшего главным экономистом. Они, несмотря на разность характеров, находились в приятельских отношениях и вместе иногда посещали популярную финскую баню.
Ивин, всегда жизнерадостный и общительный, сейчас почему-то выглядел опечаленным. Сдержанно поздоровавшись, он прошел было мимо, но Ухов придержал его за рукав.
– Минутку, Семен Иванович, куда так спешим?!.. Приехал, понимаешь ли, только вчера от матери, почти с того конца света, еще отпуска половина осталась, а, представь себе, не могу! Душа болит о работе. Решил побывать вот, узнать о делах… Как здесь у нас?..
– Да так, – ответил Ивин неопределенно. – По-разному… У кого как…
– Ну, а все-таки?.. Я в поезде слышал краешком уха, что Бабайцева опять передвинули?..
Бабайцев – популярная личность в городе, что-то вроде деревенского дурачка. Сам по себе он – человек неплохой: безобидный, старательный, но абсолютно негодный для роли руководителя. Его, по мнению многих, потолок – бригадир маляров-штукатуров, к примеру, в крайнем случае – мастер. Однако тесть Бабайцева, городской прокурор, этого или не понимал, или не хотел с этим мириться и делал титанические усилия, чтобы вырастить из туповатого зятя хоть какого номенклатурного кадра. Пока такие попытки не удавались: после трех-пяти месяцев паузы требовалось новое перемещение. С Бабайцевым мучились и начальники, и его безвинные подчиненные, да и он сам был не в восторге от амбиций своего тестя. Над прокурором, за глаза, потешались, зятя его, скорее, жалели.
Когда Ухов уезжал к матери, Бабайцева запихнули в кресло заместителя начальника торгового управления. Разговор о нем Владимир Степанович начал не потому, что был охотником до городских пересудов, он просто хотел растормошить Ивина, узнать, почему тот так изменился, и какие дела происходят в их собственном управлении. Вопрос о судьбе прокурорского зятя он использовал как проверенный способ втянуть в разговор даже малоактивного собеседника.
Но Ивин на эту хитрость отреагировал вяло:
– Да там же он, твой Бабайцев, чего ему сделается… В том же управлении торговли. Только отделы его кураторства поменяли. Сейчас он там кем-то, как главный завхоз.
– Вот даже как?!.. Ну, а у нас какая погода?..
Ивин передернул плечами и промолчал.
Из дверей гаража вышел Сашка, персональный шофер начальника управления. В руках у него было пластмассовое ведро и мокрая тряпка. С натянутой, будто застывшей улыбкой и замороженным взглядом, Сашка прошел мимо и не поздоровался. Ухову поведение всегда приветливого человека показалось странным, и он озадаченно уставился на спину удалявшегося шофера. И тут же он заметил, что их с Ивиным тоже разглядывают: почти в каждом окне управления виднелись две-три головы, преимущественно, женские.
– Чего они на нас так таращатся, как на диковину? – спросил недоуменно Владимир Степанович.
– Узнаешь, – усмехнулся Ивин невесело. – Ну, мне действительно некогда, извини.
Он приподнял в прощальном приветствии руку, повернулся и быстро пошел к воротам.
– Как дела здесь, Санек? – Ухов теперь обратился к шоферу, идущему обратно с ведром, полным воды.
– Нормально, – ответил тот чуть небрежно, потом, помедлив, добавил. – Зря вы с ним так миндальничали: шеф его выгоняет с позором.
– Да что ты?!! – ахнул Владимир Степанович. – За что?!!..
Рот его приоткрылся, сердце вдруг нервно заколотилось, стало трудно дышать. Он машинально двинулся вслед за шофером, а когда они оказались внутри гаража, повторил свой вопрос:
– За что?.. Что здесь такого случилось?!..
– Кляузу кто-то подбросил в газету, – ответил шофер. – Шеф вычислил, что это он, Ивин. Его Ерохина видела возле редакции.
«Опять эта Ерохина!», – констатировал Ухов со все нарастающей тревогой. Он почувствовал, что может стать невольно участником какой-то непонятной и опасной интриги. Услужливое воображение немедленно выдало крайне нежелательный вариант ее развития: Клюев узнает о его приятельских отношениях с Ивиным (а они налицо) и автоматически распространяет свою неприязнь на него, Ухова, со всеми вытекающими из этой неприязни последствиями. Последствия могут быть жесткими, даже не исключено увольнение. «И это перед самым уходом на пенсию! – запаниковал Владимир Степанович. – Какая напасть на мою голову!.. Ивин – враг Юрия Борисовича, а я, выходит, с ним заодно!» В памяти всплыл афоризм, часто употребляемый Клюевым: «Тот, кто дружен с врагом, сам есть враг!»
Быть причисленным к явным недругам Клюева Ухов категорически не хотел, об этом он не мог даже думать. «А все выглядит именно так!.. Надо выбираться из этой пакостной ситуации!»
Многолетний опыт чиновничьей службы подсказал Владимиру Степановичу спасительный путь. «Надо, – соображал он, – немедленно и демонстративно отмежеваться от Ивина! Чтобы все увидели и поняли это!»
– Да что же он так?! – почти с искренним возмущением воскликнул Владимир Степанович. – Вот ведь какой негодяй!.. А я-то, я-то! Действительно! Могут подумать, что и я заодно!.. Но я же, Саша, не знал ничего! Я абсолютно не в курсе, могу поклясться тебе!.. Я только вчера с поезда, и ни с кем еще не встречался. Правда, встретил Ерохину на вокзале, но издали, ни словом не обмолвился с ней… Надо же так!.. И он как назло мне первый попался, будто наколдовал кто!
Торопясь озвучить эти слова, Ухов вдруг вспомнил и злобный взгляд черной кошки, перебежавшей ему на вокзале дорогу, и тревожные возгласы женщин – жены и соседки. «Неужели действительно есть какая-то связь?!.. Наверно, все-таки есть: ведь это – вековые приметы! Чем-то же они обоснованы!» И он начал почти содрогаться от страха перед вполне реальными неприятностями. «Что будет, что будет, когда Клюев узнает, как я любезничал с этим доносчиком! – об Ивине он стал уже думать с оттенком презрения и неприязни. – А ему доложат именно так – любезничал! И доложат незамедлительно – вон сколько языкастых голов торчали у окон! Это – беда! Надо действовать через Сашку! Вдолбить в его пустую башку, что я-то здесь не при чем, случайно вляпался в эту кашу!.. Сашка может объяснить это Клюеву – он в доверии у Юрия Борисовича, он может помочь… Если захочет, конечно… Надо, чтобы он захотел!»
– То-то, смотрю, что дерганный весь, – заговорил опять Ухов, наблюдая как за шофер натирает старательно капот черной «Волги». – Я его про здоровье Юрия Борисовича спрашиваю, а он весь скривился, как будто я чертом интересуюсь… Кто же мог знать, что он такой негодяй?!..
Ухов не спрашивал, что было написано в том послании в редакцию, и как мог безобиднейший Ивин решиться на такой подвиг, и он ли, на самом-то деле написал это «что-то» в газету. Сейчас Владимиру Степановичу было не до этих деталей. Он думал сейчас о себе, думал, как оградиться от вполне возможного урагана несчастий. Возмущаясь Ивиным-негодяем, он следил за реакцией клюевского шофера, но тот молчал и натирал до блеска машину. Ухов уже высказал все, что приходило на ум, но так и не понял – вставит ли шофер за него хоть словечко в разговоре с непредсказуемым Клюевым. Глубоко вздохнув, Владимир Степанович вышел из гаража и во дворе остановился в раздумье. «Куда идти в таком состоянии?.. Домой? Нет – истерзаешься весь от неизвестности обстоятельств!.. Надо все гасить здесь, пока в большой пожар не раздули, Надо мне самому рассказать Клюеву, как все получилось, надо опередить сплетников».
Приняв такое мужественное решение, он зашагал к дверям управления.
В приемной, у стола секретаря, оживленно говорили о чем-то три женщины, две были из экономического отдела, где работал Ивин. Увидев Ухова, женщины смолкли. Он поздоровался и спросил на месте ли Юрий Борисович. Секретарь сдержанно, как ему показалось, ответила, что Юрий Борисович здесь, но он очень занят и будет занят до вечера, а сейчас у него находится Шпорина. «Еще одна сплетница», – подумал Ухов тоскливо, вспомнив, что ее голова яснее других виднелась в окне, когда он тормошил Ивина.
В приемной продолжала стоять тишина, что было несвойственно женщинам, когда их больше одной. Ухов ощущал, как их косые любопытно-отчужденные взгляды ощупывают его, он понимал, что ему нужно уйти: секретарь же ясно сказала, что Клюев его не примет, но он оставался, еще надеясь на что-то.
Время шло, а Шпорина не выходила. Вскоре в кабинет начальника управления прошли главный бухгалтер и старший инспектор по кадрам. Ухов поздоровался с ними, и ему опять показалось, что ответ их был не очень приветливым, не таким, как обычно. «Тем более странно, – совсем опечалился он. – Ведь я две недели отсутствовал на работе. Могли бы спросить, хотя бы из вежливости, – как, мол, тебе отдыхается?»
– Сейчас начинается совещание, – сказала секретарь повышенным голосом, и Ухов понял, что эти слова для него: «Выгоняет!»
Оставаться в приемной было уже неприлично и, главное, бесполезно, и Владимир Степанович вышел. Он постоял несколько минут в одиночестве в коридоре, затем направился в свой отдел.
Окна отдела, которым заведовал Ухов не выходили во двор, где он беседовал с обреченным экономистом, но это не означало, что сюда не проникли известия об их интригующей встрече: сплетни здесь распространялись со скоростью звука.
В комнате, так же, как и в приемной смолкли, как только он показался в дверях. Ухов тяжело шагнул внутрь.
– Здравствуйте, Владимир Степанович, – пропела Колючкина приторным голосом, она замещала Ухова на время отпуска. – Не рановато ли вы?.. Хорошо отдохнули?..
– Отдохнул-то я ничего, спасибо, – ответствовал Ухов. – Только здесь сразу в историю впутался. И не по своей воле… Что тут стряслось с Ивиным?.. Я с ним во дворе расшаркиваюсь, а он, смотрите-ка – вон каким подлецом оказался!.. Вот люди! Раскуси их, попробуй!.. Я помню, как Юрий Борисович ему и с квартирой помог, и дочь его после института пристроил, а он… Какую пакость насочинял!!
Женщины жадно впились глазами в Ухова, он был единственным мужчиной в этом отделе и, обычно, очень неразговорчивым.
– О чем это вы говорите, Владимир Степанович?! Какая пакость? Кто ее сделал? Да неужели?!..
Вопросы сыпались, как зерно из мешка.
– Да как же, – отвечал Ухов, заметно волнуясь. – Будто вы сами не знаете!.. Он же в газету целый донос написал! Мне только что об этом сказали! Жалко, что поздно!.. Он там что-то такое нагородил, что Юрий Борисович его выгонять собирается!
Шеи у женщин стали вытягиваться, глаза округлились, а Владимир Степанович продолжал горько сетовать:
– Вот такие дела!.. И я попался, как курица в ощип!.. Стою, беседую с ним, как с порядочным, а он того стоит?!.. Чего про меня теперь будет думать Юрий Борисович?.. Он его выгнать решил, а я, вроде как, стою и обсуждаю с ним это решение! Нехорошо-то как получилось! Ох, как нехорошо!..
Говоря так, Ухов очень надеялся, что его раскаяние дойдет до вездесущих ушей бесноватого Клюева, и чтобы оно казалось чистосердечным, он еще много и страстно клеймил злополучного Ивина, а также себя за потерю бдительности и осторожности в выборе собеседников.
После долгой исповеди и самоуничижения он покопался в ящике своего стола, посидел молча, ожидая реплик сочувствия, но люди молчали, настороженно замкнувшись в себе. Владимир Степанович шумно и горестно повздыхал, попрощался с сотрудниками и опять потащился в приемную.
Там он узнал, что совещание у Клюева продолжается, вернее, одно недавно закончилось, но сразу же началось новое, теперь со снабженцами. Такие совещания длятся непредсказуемо долго. «Не торчать же мне здесь у дверей для всеобщих насмешек», – прикидывал в уме Владимир Степанович. Он бы и «поторчал», насмешки его не очень смущали, на фоне глубоких переживаний они могли оказаться даже очень полезными – показали бы степень его страданий. Ухов опасался другого: во время производственных совещаний Клюев, распекая своих подчиненных, доводил себя до крайнего возбуждения, становился грубым и злым, и обращаться к нему, находящемуся в таком состоянии, было бы неосмотрительно и даже опасно. «Я, пожалуй, сделал все, что можно было сделать сегодня», – подумал Владимир Степанович. Он посмотрел с сожалением на недоступную дверь, обитую коричневой кожей, на чопорную секретаршу, увлеченную созерцанием своих длинных ногтей, и ссутулившись, как напроказивший школьник, поплелся домой.
Жене он ничего не сказал о случившимся – она бы только добавила горечи в его душу, стала бы, как всегда, причитать и говорить ему то, что он сам уже осознал, пережил и предпринял какие-то меры для ухода от неприятностей.
Через день Владимир Степанович сделал еще одну попытку встретиться с Клюевым, но и она была неудачной. Секретарь сказала ему, что начальник управления в командировке – срочно вызван в Москву. Полезным в этом посещении управления было для Ухова то, что он не заметил признаков отчужденности и неприязни к себе, что позавчера мерещилось ему в каждом встреченном здесь человеке. Секретарь Клюева говорила с ним вежливо и благожелательно, а это, по мнению Владимира Степановича, – верный признак того, что и сам Клюев не имеет сейчас ничего дурного против него.
На сердце Ухова несколько полегчало, он подумал, что ему, благодаря хорошо разыгранным сценам с раскаянием, удалось избежать столкновения с Клюевым, которого он не любил и боялся одинаково сильно.
Об Ивине Владимир Степанович никого больше не спрашивал: опасался быть заподозренным в неискренности его осуждения.
Остаток своего отпуска Ухов провел относительно хорошо: ездил в село, рыбачил, купался. В управление он больше не ходил, а течь у смесителя ванны ему устранили работники ЖЭКа.
Первый рабочий день его проходил в нормальной деловой обстановке, если опустить то, что начался он с маленькой неприятности: за завтраком Владимир Степанович, потянувшись за хлебом, нечаянно опрокинул солонку. Он обеспокоено взглянул на жену: после случаев с черной кошкой, возвращением за очками и встречи с женщиной, тащившей пустое ведро, он не то, чтобы стал суеверным, но отмахнуться от этих примет уже как-то не мог.
– Говорят, что просыпать соль – к ссоре? – смущенно произнес Владимир Степанович.
– Медведь неуклюжий, – упрекнула его шутливо жена, восстанавливая на столе порядок. – Считай, что ссора уже состоялась. Забудем об этом.
И Ухов сумел отключиться от мыслей о неприятном.
Колючкина быстро ввела его в курс текущих проблем, он ответил на все вопросы любопытных сотрудников относительно своего отпуска и жизни в других городах, где ему удалось побывать за время своей поездки на север. После обеда Владимир Степанович уже полностью вошел в рабочую колею, уверенно, со знанием обстановки, отвечал на телефонные обращения и сам сделал несколько звонков на подшефные предприятия. О казусе с Ивиным он не вспомнил даже в обеденный перерыв, и когда ему по внутренней связи секретарь Клюева передала, что тот его вызывает к себе, Владимир Степанович нисколечко не встревожился. Он был уверен, что его вызывают по вопросам работы отдела. Он взял папку с рабочими документами, провел ладонью по лысине и, как обычно, с достоинством вышел из комнаты.
Ждать приема ему не пришлось ни секунды.
– Входите, входите, – секретарь рукой показала на дверь кабинета, – Юрий Борисович один, он только вас дожидается.
В глазах всезнающей секретарши мелькнула тревожная тень, но Ухов ее не заметил. Он в полном спокойствии вошел в кабинет, закрыл за собой массивную дверь и… замер у входа.
Клюев резко, как будто в его изнеженный зад всадили сапожное шило, соскочил с кресла и ринулся к Ухову.
– Ты ш-ш-то?!! – зашипел он в яростном гневе. Губы его кривились, разбрызгивая слюну, седые усы топорщились, и Ухов сразу же вспомнил шипенье вокзальной кошки. – Ты што про меня распускаешь дикие сплетни?! Это я-то, по-твоему, расправляюсь за критику?! Я?!!.. Я, который вас всех вынянчил и взлелеял?! И до сих пор таскаю, как слепых котят вот в этих ладошках! Оберегаю, чтобы не шлепнулись об асфальт голыми задницами!.. Так ведь и будет, стоит мне только развести руки!
Взгляды двух седоголовых мужчин сошлись друг на друге. Зрачки у Клюева сузились и, казалось, что испепеляющие лучи вонзились в расширенные от страха зрачки Владимира Степановича. Он задрожал вдруг, как холодец: он понял причину бешенства нависшего над ним начальника управления. Это он, Ухов, своими пространными оправданиями и объяснениями причин отмежевания от Ивина, создал обстановку, в которой Ивин стал недосягаем для Клюева: кто захочет приклеить себе ярлык душителя критики?! «Своей болтовней я защитил Ивина надежной броней! Докажи теперь, что сделал это я непродуманно!»
– Тебе что, больше нечем заняться?! – раскатисто гремел начальственный голос, сбивая обрывки мыслей несчастного Ухова в кучу, как мусор.
– Что вы…, – залепетал он. – Да я же… Да мне…
– Да я, да мне! – повторил язвительно Клюев. – Замекал!.. Тебе сколько осталось до пенсии?.. Между прочим, отдел твой без тебя этот месяц от-лич-но сработал! Я проверял! Поразмысли над этим!.. Иди!..
Клюев еще раз обдал Ухова уничтожающим взглядом и повернулся к нему спиной.
Владимир Степанович почувствовал вдруг необыкновенную слабость, у него внутри как будто что-то лопнуло или сломалось, в животе возникло бурление, ноги стали чужими. Из кабинета он выбирался с трудом, как беспомощный паралитик.
В коридоре, за дверью приемной, он увидел группу работников управления, обступающих Ивина. Ивин был весел и рассказывал что-то, как видно, смешное. Взглянув на Ухова, он замолчал и демонстративно от него отвернулся, и продолжил разговор с сослуживцами. «Тебе бы бегать за мной и спасибо мне говорить, а не мордой ворочать, – вяло подумал Владимир Степанович. – Видали бы тебя здесь, писака вонючий, если бы не моя глупость».
При общем невнимании к себе он прошел мимо, в отдел, там тяжело опустился на стул и остаток рабочего дня провел в глубоком и мрачном раздумье.
Домой пошел он пешком. В городском парке, через который он брел, щебетали шустрые воробьи, с деревьев плавно падали листья, раскрашенные осенними красками, на лавочках сидели отдыхающие горожане, но Ухов не замечал ничего, сейчас его мысли занимало другое. «Вот она – ссора! – констатировал он, вспоминая сбитую утром солонку. – Ссора так ссора! На все сто процентов!» Он был угрюм и погружен в себя. Ко всем неприятностям, которые он ощущал и осмысливал, добавилось непреходящее бурление в его животе. «Дотерпеть бы до дома, – тревожился Владимир Степанович. – Может в обед дали что-то несвежее?»
Обедал он столовой при администрации области, она всегда была под контролем у санитарных врачей, но мало ли что… Живот все настойчивей напоминал о себе, и Ухов прибавил шагу. При виде подъезда, он уже готов был перейти на трусцу, но вдруг остановился, как перед стеной.
Дверь в лестничную клетку была настежь открыта, но перед ней сидела соседская кошка. Пушистая, белая, чистая. Кошка лизала переднюю лапку и терла ей мордочку.
Владимир Степанович стоял и смотрел на прихорашивающегося зверька. «Прогнать? – лихорадочно искал он решения. – А что толку?.. На вокзале прогнал, а что после этого получилось?!.. Жена обратила соль на себя, а Клюев отмутузил меня, как ребенка!.. Нет, подожду, не буду на этот раз судьбу искушать, пускай кто-нибудь раньше проходит…»
– Чего задумался? – раздался за спиной голос супруги. – Устал, небось, с непривычки?.. А я вот прогулялась за хлебом… Идем, пока все горячее…
– Иди, иди, приготавливай там, – оживился Владимир Степанович. – Я сейчас, Постою немного на воздухе – целый день провел в кабинете.
– Ну, давай тогда вместе. Я тоже совсем не выходила из комнаты.
И супруга его опустилась на лавочку. Ухов скрипнул зубами.
Кошка, закончив свою процедуру, поднялась, потянулась с видимым наслаждением и скрылась в темноте лестничной клетки, но для Ухова это ничего не меняло. Он не решался первым входить в подъезд. Даже угроза несдержания кишечника не могла его двинуть в том направлении. Он мучился, изнемогал, но стоял и с тоской озирался по сторонам.
Ситуацию разрядил их сосед, жилец с первого этажа, которого Уховы не уважали, считали легкомысленным и пьянчужкой. Он и сейчас был заметно навеселе, а в его замызганной сумке позвякивали бутылки, однако при виде соседа в душе Ухова шевельнулось к нему теплое чувство. «Только бы не заговорил, только бы шел себе мимо» – молил Владимир Степанович провидение. Чтобы предотвратить нежелательный разговор, он наклонился к ботинку и стал перевязывать шнурки. В этой позе живот его забурлил с новой силой.
Сосед прошел мимо, пробормотав что-то вроде приветствия.
– Поднимайся! – крикнул Ухов жене и рванулся в подъезд.
Он птицей взлетел к себе на четвертый этаж и заперся в туалете.
– Живот неожиданно прихватило, – ответил он оттуда на вопрос удивленной супруги, а потом беззвучно добавил, – проклятая кошка!