Глава 4
Весна на лету
…Француз в наушниках излагал историю строительства Tour d'Eiffel.[7] Диктор гордился своей страной: грандиозно!.. Монументально!.. Визитная карточка Парижа!.. Вникайте, господа студенты!
Катюша изо всех сил старалась проникнуться французовой горячностью. Действительно, давно пора вникать – в новую тематическую лексику и в употребление глаголов.
Но мысли были непослушны. В пыльное окно лингафонного класса врывалось наглое весеннее солнце. Просматривалось небо – чистое-чистое. И ярко-голубое, каким оно бывает только в предчувствии весны.
«Погодка-то прыжковая», – вертится в голове у студентки Кати Калашниковой. Не снимая наушников, она оглядывается. На лицах у многих однокурсников тоже блуждают блаженные весенние улыбки – какой уж тут французский. Студенты мечтают о поцелуйчиках на февральском ветру и вечерней институтской дискотеке. Но Катя не с ними. Катя – сама по себе. В другой – ох, насколько другой! – жизни.
Она представляет себя в кабине вертолета, на штурманском месте. Когда штурман пьян и летчику приходится летать самостоятельно, Кате всегда удается проникать в кабину. Пилот Леша Демкин симпатизирует Катюше и оставляет для нее место рядом с собой.
Летчик легко отрывает громаду «Ми-8» от земли, вертолет взлетает, вихри снежинок разносятся внизу и медленно оседают на летном поле. Мелькают аэродромные постройки, голые зимние леса, квадраты полей. Катя восхищенно, как в первый раз, смотрит по сторонам, в застекленное со всех сторон окно кабины. Какое все сверху маленькое, несерьезное… Как хорошо чувствовать себя выше – в самом прямом смысле! – выше мелких земных дел.
За это летчик Катюшу, кажется, и любит: она не устает восхищаться. Каждый взлет искренне восторгается: и небом, и высотой, и красотой оставшейся внизу земли, и мастерством пилота…
Вот они уже на трех тысячах метров. Пилот выходит «на боевую» – траекторию выброски парашютистов. Катя внимательно наблюдает за ним. Наконец он поднимает большой палец. Катюша – в реакции ей не откажешь! – тут же жмет на «выбросную кнопку»: дает сигнал к прыжку. Приготовился – пошел!
Она знает, что в кабине загорается желтая лампа. Ее сопровождают противные гудки сирены. Повинуясь команде, парашютисты – из Катиной кабины они кажутся маленькими и беззащитными – один за другим исчезают в морозной синеве.
Аэродромный красавец Гоша прыгает вместе с Катиной подругой Валентиной. Валька в дверях замешкалась – и они вместо красивого, слаженного прыжка вываливаются кубарем. Катя фыркает. Дядя Леша отвечает ей понимающей улыбкой: «Любовь, мол, – что поделаешь».
Потом настает черед двоих мрачноватых «афганцев». Они покидают самолет идеально, синхронно, но у Кати в голове мелькает мысль: «Интересно, зачем им прыгать вдвоем»? Когда вертолет вместе покидают девушка и юноша – с этими все ясно, будут в свободном падении целоваться, невзирая на февральский мороз. А зачем прыгать вдвоем мужикам? Может, они «голубые»?!
Последним, точнее, «крайним» – слово «последний» на аэродроме пользуется дурной репутацией и не употребляется ни в каких контекстах, – вертолет покидает аэродромный чудила Никита. Он долго стоит у двери, вглядываясь в бездну. «Трус несчастный», – мелькает в голове у Катюши. Дядя Леша еще раз сам жмет на кнопку выброски, подгоняет Никиту. Наконец тот решается. Выпрыгивает, споткнувшись о порог вертолета.
– Раскоряка! – рявкает дядя Леша.
Катя понимает: Никита опять вывалился кубарем и не махнул летчику на прощанье. А дядя Леша любит, когда спортсмены делают ему ручкой…
Вертолет идет на второй заход. Летчик показывает Кате на термометр – за бортом минус сорок два. Ничего не слышно, но Катя угадывает в шуме мотора по его губам: «Оставайся со мной! Холодно!»
Она мотает головой. Застегивает шлем, натягивает очки, надевает перчатки. Чмокает пилота в задубелую щеку. Пора! Второй заход! Выпускающий инструктор на секунду засовывается в кабину пилота и гаркает Кате:
– Пойдешь за мной!
Она радостно кивает – обожает прыгать после всех, когда остается один на один с небом, вертолетом и опасностью. Катя выжидает ровно четыре секунды после того, как инструктор отделился от борта вертолета. Она разбегается и бесстрашно, разве что на долю секунды притормозив у порога – «последней черты», – падает в раскрытую дверь. В лицо ударяет колкий ледяной воздух. Катя успевает развернуться лицом к кабине пилота и послать ему воздушный поцелуй. Она знает: дядя Леша обязательно проводит ее взглядом и будет тревожно посматривать в зеркало до тех пор, пока не увидит розовый прямоугольник ее открывшегося парашюта.
Попрощавшись с дядей Лешей, Катя бросает взгляд на высотомер: высота 2800, у нее еще есть как минимум тридцать секунд. Сегодня она попробует сделать «ласточку» – фигуру, о которой прочитала в американском журнале «Парашютист». Катя принимает стандартную позу свободного падения – лицом к земле, руки и ноги раскинуты широко в стороны – и начинает осторожно опускать правую ногу. Ее тут же заваливает набок. Эх, не выходит из меня ласточки! Она выравнивается и снова пытается, теперь с другой ноги. И кувыркается еще пуще. Разбирает азарт – что ж я, тупей американцев, что ли? Катя опять принимает исходное положение и бросает взгляд на высотомер. Ого, уже всего тысяча метров! Время закончилось. Почти пора! Секунды три она просто несется – лицом к земле, наслаждаясь бешеной скоростью и приближающимися деревьями леса. Как только высотомер показывает восемьсот метров, она берется за кольцо. Ну, что на этот раз? Пронесет?
Пронесло. Ее «ПО-16» послушно и мягко наполняется воздухом. Ай да укладка! Это сам начальник аэроклуба научил ее складывать парашют так, чтобы свести аэродинамический удар к минимуму.
Нет больше ни скорости, ни свиста в ушах. Первым делом Катя машет рукой, приветствует летчика дядю Лешу – хотя и знает, что ему никак не разглядеть приветствия – ее фигурку закрывает купол. Она берет курс на аэродром – сегодня выбросили далековато, а ей хочется приземлиться поближе к старту, чтобы не топать потом по глубокому снегу. Купол, повинуясь легкому движению рук, лежащих на стропах управления, быстро теряет высоту. До земли уже – метров двести. Вот и аэродромное поле. Катя видит, как ей навстречу несется аэродромный пес по кличке Буран. Буран обожает встречать приземляющихся парашютистов. Играючи, он радостно прыгает на них в момент приземления, причем – сзади. Многим это не нравится, и собаке не раз попадало. Но Катя – и Буран это прекрасно знает! – ничего не имеет против его прыжков. Пес первым встретит ее на земле, грызнет за ботинок, а потом лизнет в нос. А она погладит его по заиндевевшей от мороза шерсти… Или даже чмокнет в кожаный влажный нос.
И услышит по громкой связи – к потехе всех спортсменов – разносящийся над аэродромным полем разухабистый голос руководителя полетов:
– Калашникова! Глисты будут!
…В Москве уже ощутимо пахло весной. Снег почернел, дороги в лужах, стоящие у выхода из метро азербайджанцы предлагают прохожим солнечные мимозы.
А за городом пока колдовала зима. В лунном свете искрился ярко-белый снег. Колючий ветер теребил за нос.
Катя Калашникова и Валя Крюкова приехали на аэродром в пятницу с последней электричкой. Валя предлагала сорваться пораньше, но Катин руководитель диплома отпустил ее только в семь. Тут уж дай бог успеть на поезд в двадцать один ноль пять и потом бегом мчаться к автобусу, отходящему со станции Чехов в двадцать два сорок…
– Когда-нибудь мы на маньяков напоремся с твоим дипломом, – проворчала Валя, когда девушки выпрыгнули из заиндевевшего автобуса и быстро, чтобы не замерзнуть, зашагали по снежной тропинке – ее успели протоптать спортсмены, приехавшие раньше.
Над тропинкой нависал мерзлый февральский лес, ветер поигрывал верхушками вековых елей. Кате тоже было страшновато – ночью, на безлюдной дороге, когда кажется, что за каждым деревом прячется если не маньяк, то, по крайней мере, какой-нибудь леший. Но она беззаботно сказала:
– Да брось ты, Валюн! Здесь маньяки – только мы с тобой!
– Тоже верно, – охотно согласилась Валя, – и чего мы только сюда ездим… Это кому сказать только… Взрослые, солидные женщины…
– Как наркоманки! – закончила Катя. Вздохнула: – Прямо беда какая-то. Хуже сигарет этот аэродром. Вроде и ясно, что бросать надо, да только не получается.
…На аэродром Катя попала случайно. Два года назад ее притащил сюда тогдашний поклонник. «Представляешь, Катюш? Я завтра с парашютом первый раз прыгаю. Поехали со мной, а? Поглядишь на меня, с земли помашешь. Заодно и свежим воздухом подышим…»
Катя из любопытства согласилась поехать. Как верная подруга, сопровождала поклонника и на построении новичков, и на укладке парашютов, и на летном поле.
Она с интересом присматривалась к аэродрому, к инструкторам, к бывалым спортсменам, снисходительно поглядывающим на новичков.
Раньше Катя считала, что спортсменами становятся одни только дурачки, кому не хватает мозгов на хорошее образование и интересную работу. Ну, а раз у них нет мозгов – приходится развивать тело! Тренироваться до одури…
Однако спортсмены-парашютисты на первый взгляд казались вполне смышлеными. Пожалуй, они выглядели даже лучше ее однокурсников. Катюша, которая тогда училась на третьем курсе иняза, уже порядком устала от худосочных интеллектуалов. Тощие очкастые мальчики, что окружали ее в институте, без конца трындели – Шопенгауэр! Кастанеда! Ницше! – но не умели защитить от хулиганов. Парашютисты, напротив, наверняка путали Кастанеду с Костолевским, зато выглядели – как на подбор! – крепкими и мужественными.
Когда Катиного героя-приятеля пригласили в самолет и он поднялся по лесенке внутрь, бросив на нее на прощание мученический взгляд, Катюша поинтересовалась у стоящего рядом мужчины:
– Может парашют не раскрыться?
Мужчина фыркнул:
– Да черта с два! Это же – «дуб».
– Дуб? – не поняла Катя.
– Д-1-5-У. Купол для начинающих, – пояснил ее собеседник. – Точной статистики не помню, но в среднем отказы бывают один на миллион. Так что не бойся за своего героя… – слово «герой» мужчина произнес с изрядной долей иронии. – Можешь и сама попробовать…
– Я?! – Предложение показалось диким.
– А что тут такого? – удивился мужчина. – У нас много девушек прыгает. И всем нравится. Давай запишу тебя в свою группу. Месяц наземной подготовки – и вперед, в небо.
Еще вчера в ответ на такое предложение Катя бы просто расхохоталась. Ей! Стать парашютисткой! Да кому сказать только! Но… Она смотрела на «Ан-2», рычащий в небе, на румяных, беспечных парашютистов. Те из них, что казались аэродромными старожилами, к самолету шли с улыбочкой, с предвкушением – как Наташа Ростова на первый бал. Они, казалось, ничего не боялись. Наоборот, с нетерпением ждали приключений.
В голове пронеслось: «Why not?[8] Один раз живем! Зато будет что рассказывать внукам – долгими вечерами в конце двадцать первого века!»
Когда ее поклонник приземлился – мокрый от снега и важный от своей храбрости, Катя доложила ему:
– Я тоже записалась в группу молодых спортсменов.
…На занятиях было довольно скучно. Зато инструктор у них оказался замечательным – высокий, мужественный и остроумный. Он явно выделял Катю и лично помогал ей укладывать тяжеловесный «дуб». У Кати появились воздыхатели – и новички, и опытные спортсмены. Появились и новые подруги. Она с нетерпением ждала выходных – когда можно будет поехать на аэродром, пообщаться, посмеяться, почудить в хорошей компании. Бесшабашный, веселый аэродром ей очень нравился – особенно по контрасту с институтом, где полагалось быть всегда серьезной, начитанной и использовать только нормативную лексику.
…Время первого прыжка подкралось незаметно. Проснувшись ранним утром в ту субботу, Катя слегка расстроилась. Хотя солнце еще не взошло, небо было чистым и звездным. Значит, по погодным условиям прыжки не отложат… По дороге на аэродром она надеялась, что, возможно, отменят все электрички. Или на парашютном складе купола разберут, и на ее долю не достанется. Однако все в этот день шло как по маслу – и уже в десять утра Катюша, окутанная основным куполом и запаской, дрожала в промерзлом за ночь «Ан-2». Рядом с ней сидела такая же «чайница» – Валя Крюкова. Когда самолет прогрел двигатель и оторвался от земли, Валя шепнула Кате:
– А я надеялась, что он не заведется.
…Катина новая подружка Валя Крюкова приезжала на аэродром для того, чтобы, как она говорила, «оторваться от бизнеса». Впрочем, к бизнесу Валентина имела не самое прямое отношение – она работала секретарем в торговой фирме.
– Знаешь, как надоедает за неделю – «соответствовать». Костюмчик, колготки, «да, Иван Степаныч», «одну минуту, Иван Степаныч»! А здесь хоть можно человеком побыть…
«И подцепить кого-нибудь», – закончила про себя Катя.
Она понимала свою новую подругу. Если только о работе думать – свихнуться можно. А отдохнуть в Москве абсолютно негде. На кооперативные кафе никаких денег не хватит, а ходить на дискотеки, оккупированные широкоштанными «люберами», – себе дороже.
А здесь, на аэродроме, – полно симпатичных парней. Свежий воздух, бутерброды с дешевой колбаской кажутся по морозцу восхитительным деликатесом. И адреналин тут выдают в любых порциях – почти забесплатно.
…После первого прыжка – как он прошел, обе со страху почти и не запомнили – Катя и Валя встретились в столовке. И единогласно решили: они остаются на аэродроме. Им обеим тут нравится.
С тех пор прошло два года. Девушки сделали по две сотни прыжков, дослужились до «крыльев» – спортивных парашютов, в сравнении с которыми «дубы» были просто колодами. Перезнакомились абсолютно со всей аэродромной публикой. Пережили по нескольку романов со спортсменами и даже с инструкторами. И продолжали ездить сюда каждые выходные. Пусть на работе аврал, пусть простуда или зачет в институте – несмотря ни на что, каждую пятницу они встречались в электричке, несущейся к подмосковному Чехову. Им нравилось отдыхать здесь. Одно плохо – добираться далеко и неудобно.
Выйти бы побыстрее из морозного леса, устроиться в гостиницу, хлебнуть чайку. Валентина, укутанная в драный пуховик и обутая в порыжевшие от старости сапоги, шагала сосредоточенно и молча. Видно было, что она побаивается их поздней лесной прогулки и сердится на Катю – из-за нее им пришлось выехать так поздно.
Катино воображение разыгралось. Она представила Валю – элегантную секретаршу в строгом сером костюме, с блокнотом в холеных руках, стенографирующую ответственные переговоры. Бизнесмены восхищенно поглядывают на сноровистую, строгую Валентину и строят ей глазки. Но знакомиться не пытаются – уж больно строг хозяин кабинета, Валин шеф.
Наконец переговоры закончены. Босс, солидный бородатый дядечка, прощается с деловыми партнерами, устало откидывается в кожаном кресле и вопрошает:
– Ну что, Валечка, конец неделе? Может, отметим это? Посидим где-нибудь в ресторанчике?
А Валя опускает глаза и отвечает:
– Извините, не могу. Спешу на аэродром.
Эта картина в Катином воображении вышла такой ясной, что она немедленно спросила подругу:
– Валь! А твой шеф знает, что ты прыгаешь?
– Да ты что?! Страшный секрет. По выходным я вроде бы сижу дома и повышаю квалификацию. Учу английский, практикуюсь в машинописи. Верит, дурачок, – снисходительно сказала Валя. – А однажды, представь, у нас прием был. Так хозяин коньячку надрался и стал рассказывать, как он один раз в армии с парашютом прыгал. Описывает – ну, как обычно «чайники» рассказывают – самолет, высота немереная, и он такой смелый и крутой… И все на меня поглядывает – восхитись, мол. Я еле сдержалась, честное слово!
– Ну и сказала бы ему! Сколько там у тебя прыжков? Двести с хвостиком?
– Не, зачем. Пусть уж. Королем себя чувствует.
Катя вздыхает. Она немного завидует Вале – как у той только получается держать все в секрете? Кате этого не дано. Все ее друзья, и преподаватели в институте, и соседи знают о том, что Калашникова – девушка необычная. Экстремальная. У нее есть хобби: по выходным она прыгает с парашютом.
Катиным друзьям и поклонникам, впервые приходящим в дом, немедленно демонстрируется альбом с парашютными фотографиями. И к семинарам, которые проходят по понедельникам, Калашникова принципиально не готовится – всегда можно сказать преподавателю, что в выходные пришлось задержаться на аэродроме. Катя даже маникюром себя не утруждает – а на замечания однокурсниц отвечает: «Зачем мне когти? С ними разве парашют уложишь?» И девчонки – рожденные ползать, не летать – кривятся, усмехаются, но примолкают…
Валя же, наоборот, держит свои парашютные подвиги в секрете. По воскресеньям, вернувшись с аэродрома, она весь вечер борется с последствиями прыжков: наносит увлажняющую маску на обветренное лицо, делает питательную ванночку для рук и приводит в порядок ногти. И в понедельник появляется на работе – строгой и ухоженной секретаршей.
…От автобусной остановки до аэродрома – два километра пешком. В темноте, по морозцу, да с тяжелыми сумками (еда, сменная одежда, немного спиртного) – идти минут сорок. Девушки минуют сонного вахтера у железных полуоткрытых ворот около полуночи. Оказавшись на родной территории аэродрома, Валя сразу оживает: «Ф-фу, добрались!» Здесь бояться некого – все свое, все знакомое. Светится уютными огоньками Желтая казарма, из столовки доносится пение: поварихам только повод дай чего-нибудь попраздновать. Самолеты, переставленные с шасси на лыжи, смотрятся в ночном сумраке причудливыми огромными птицами.
Холодная загородная ночь загнала всех в тепло. На улице – ни души. Одиноко раскачивается на ветру фонарь перед входом в гостиницу, призывая тех, кто пока еще на улице, поскорее зайти в уютное тепло.
По радио только что спели Гимн Советского Союза – пробило полночь. Но гостиница, уродливое трехэтажное здание, еще далеко не спит. За освещенными окнами угадываются веселые компании – наигрывают на гитаре, смеются, звенят стаканами. В гостинице все перемешались. В крошечных двухместных комнатах живут и спортсмены, и инструкторы, и даже сам начальник аэроклуба – его апартаменты, обшитые деревом, находятся на последнем, третьем этаже. Кстати, именно из-за такого соседства комнаты на третьем этаже особо не котируются – как веселиться, когда в любую минуту на пороге может объявиться разгневанный сонный начальник? А отбой – в одиннадцать вечера – официально еще никто не отменял…
Разумеется, все хорошие комнаты уже расхватали. Осталась единственная – по соседству с резиденцией начальника аэроклуба.
– Блин, там кровати двухэтажные, – вспоминает Катя. – И умывальника нет. И начальство за стенкой…
– Не хотите – идите в казарму, – комендантша явно устала выслушивать претензии спортсменов.
Катя и Валя переглядываются. В казарму идти не хочется – за рабочую неделю обе устали, а в казарме еще никому не удавалось толком выспаться.
– Ладно уж… а шеф у себя?
– Только что пришедши, – докладывает комендантша. – Так что без шума, сами понимаете…
– Ну и фиг с ним. Сразу спать ляжем, – решает Валентина.
Катя не возражает. Они еще успеют наобщаться-навеселиться. Впереди – два шальных, беспечных, экстремальных парашютных выходных…
Так называемая Желтая казарма уже год как считалась на аэродроме закрытой и списанной. Были составлены десятки актов: мол, здание старое, ветхое и пожароопасное. Всем спортсменам предложено перебраться в гостиницу – то есть в бывшее общежитие для летного состава. В гостинице – лафа: комнаты на двоих, вода в кране не замерзает и даже туалеты на этаже – не надо до ветру бегать по сугробам. Но выкладывать кровные двадцать рубчиков за одну ночевку! За двадцать рубчиков – полтора прыжка можно сделать.
Да и веселей в Желтой казарме. В каждой комнате по десять кроватей – значит, человек тридцать может набиться. Байки, анекдоты, хохот. Песни под гитару. Водочка. И никакой инструктор не придет ворчать «за нарушение режима».
Раньше, при коммунизме, инструктора являлись в двадцать три ноль-ноль проверять отбой. А потом еще – через час-другой – выходили караулить под окнами: не раздастся ли взрыв хохота, не выскочит ли на улицу перебравший водочки спортсмен. А теперь подходит пора капитализма. Инструктора попрятались в своей теплой гостинице и сидят, считают, сколько они с каждого прыжка заработают. Ну, а спортсмены проводят ночь как им угодно.
– Го-ошик, не спи!
Гошу треплет за рукав Мэри.
Мэри, она же Маша Маркелова, – староста Желтой казармы.
Сейчас Маше уже двадцать шесть – а выглядит она лучше иных молодых спортсменок. И ведет себя бесшабашнее. И смеется заразительней.
Щечки горят, шерстяная кофта распахнута, под тонкой футболкой вздымается грудь. Машенька многозначительно демонстрирует свой пустой стакан.
– Ого, Мэри! Скоро мужиков перепьет! – замечает кто-то.
Машенька тут же окрысивается:
– Чего ты тут вякаешь! – И добавляет презрительно: – Перворазник!
В комнате дружно хохочут. Перворазник – тот, кто Прыгает Первый Раз, – на аэродроме самое обидное слово. Перворазники считаются никчемными, трусливыми маменькиными сынками. У них конфисковывают еду и теплые вещи. И лишают их права голоса. Любой спортсмен проходит через стадию «перворазничества». Тут уж ничего не попишешь, такой закон. Вроде дедовщины в армии, только поспокойней, без всяких унижений и мордобоя. Зато чем больше у тебя прыжков – тем больше привилегий. И тем больше шансов сохранить упакованную мамой колбасу.
Машенька еще застала аэродромный социализм – бесплатные прыжки и питание, субботники, зубрежку матчасти, всевластие инструкторов. Злые языки говорили, что она получила парашют-»крыло», самый прогрессивный купол, первой из всей своей группы – потому что дружила с Котом, начальником склада и большим охотником до девчонок. Рассказывали, что Кот всем предлагал: «Сначала стелю «крыло» на полу, ну, ты поняла…, а потом – отдаю его тебе». Вот Маша, говорили, и согласилась. Хотя сама она убеждала, что Кота ненавидит лютой ненавистью и, естественно, ничего у нее с ним не было. А «крыло» она получила как лучшая, самая опытная парашютистка… Да кто теперь разберется, дела давно минувших дней…
Боречка рос настоящим «сыном полка». Сыном Желтой казармы. Мальчика здесь обожали. Спортсменки играли с ним, как с хорошенькой куклой, а спортсмены делали ему бумажные самолетики и учили говорить: «Не паласют, а па-р-р-ра-шют, понял?!»
Почти все выходные Боречка проводил вместе с мамой-одиночкой на аэродроме.
– Бабульки опять взбунтовались! С внуком сидеть не хотят, – докладывала Маша, устраивая мальчика на самой мягкой кровати в Желтой казарме. Борис хлопал огромными глазищами, застенчиво улыбался и охотно принимал конфеты и бутерброды, которыми его потчевали спортсмены.
Мальчик был красивым, хрупким и задумчивым – не чета Маше, простоватой и порой грубой. Больше всего Боря обожал перебираться со своей теплой кровати на «первом этаже» в уголок на верхотуре – и оттуда наблюдать за спортсменами, собравшимися в комнате, прислушиваться к их разговорам.
Маша, которая всегда принимала самое деятельное участие в казарменных посиделках, периодически прикрикивала:
– Борис! Спускайся и ложись спать!
В ответ на приказание матери мальчик еще глубже забивался в угол и принимался беспомощно хлопать длинными ресницами. И у него тут же находились защитники:
– Да ладно, оставь его, Машка. Пусть посидит. Все равно мы шумим – не уснет…
Кто был Бориным папой – на аэродроме осталось загадкой.
Несколько раз спортсмены устраивали диверсии: пытались напоить Машу до беспамятства и выведать-таки, кто же Борин отец. Но это ни разу не удавалось. Мария в легкую уничтожала двухдневный запас спиртных напитков, а потом принималась петь или хамить – в зависимости от настроения. Но на коварные вопросы отвечала неизменно: «Ален Делон его папа. Или Бельмондо – точно не помню».
Маша одной из первых на аэродроме купила свой собственный парашют – новенький ПО-17, сделанный на Щелковской парашютной фабрике. Новейшая разработка отечественной промышленности, «купол два в одном»: и основной, и запаска находятся на спине, в одном ранце. Это не то что казенные «мешки» с запаской на пузе. Маша придумала называть запаску старой модели «беременной», и словечко на аэродроме мгновенно прижилось.
Свою собственность, парашют, получивший слегка двусмысленное имя Пострел, Мэри берегла, как золотой слиток. Даже в изрядном подпитии и растрепэ она держала ненаглядный Пострел под рукой и нежно поглаживала прочную ткань ранца.
Машины недруги осуждающе говорили: «Она парашют больше сына любит».
Сама же Маша говорила, что она любит их – одинаково.
И еще Мария любит выпить.
…Машин тайный поклонник Гоша восхищенно наблюдает за тем, как лихо, без всяких тостов, она опрокидывает очередной стопарь, и замечает:
– К прыжкам завтра не встанешь…
На Гошу не цыкнешь – он далеко не перворазник, двести прыжков за плечами. Мэри только передергивает плечами:
– Ну и не встану. Что с того. Больше денег останется…
Маша очень переживает из-за того, что прыжки теперь платные. Даже не оттого, что денег жалко, – «капуста» у нее водится, хотя никто не знает, откуда. Ей просто грустно, что разрушена парашютная тусовка. Что они теперь – не одна большая семья, живущая под строгим оком инструктора. А каждый, как и принято при наступающем капитализме, сам по себе. Накопил денег – прыгаешь. Не накопил – смотришь с земли. И спорт как таковой теперь никому не нужен. Вон она, Маша, – кандидат в мастера спорта. Ну и что с того? Платит за прыжки, как все. А замаячили соревнования в Румынии – пожалуйста, можно поехать. Только за свой счет. Глупость какая-то… Черти бы взяли эту перестройку!
Конец ознакомительного фрагмента.