Глава 3
Волшебное путешествие
Я вздохнул и откинулся в своем любимом кресле.
Итак, меня подряжали раскрыть покушение на убийство.
Мне же, судя по всему, досталось, в нагрузку к покушению, еще и полноценное убийство.
С утра у меня имелись: одна жертва – Катерина Калашникова, одно орудие преступления – пистолет, один мотив – неясный и один преступник – неизвестный.
Теперь же, после рассказа Калашниковой и Дьячкова о событиях на даче Валентины Лессинг, я получил две жертвы: Настю Полевую, отравленную в особняке, и мою клиентшу, в которую стреляли на самом людном перекрестке Москвы. А еще: два орудия (пистолет и яд) и, наверное, два мотива и двоих преступников.
Или все-таки: один мотив и одного преступника?
Об этом следовало хорошенько поразмыслить.
Супруги Калашниковы (в дальнейшем я буду называть их именно так, по фамилии жены: голубоглазая доцент в их дуэте играла, похоже, первую скрипку) просидели у меня в офисе почти до трех часов. Римка замучилась таскать кофе – мне и очкастому профессору, и чай – Екатерине Сергеевне.
После моего вопроса об имени «Настя» (которое произнес убийца на Страстном) – его я, словно невзначай, задал уже на улице, у капота «фиатика», – мы вместе с Калашниковой и Дьячковым вернулись в мой офис. И вот тут-то, в течение двух часов, они рассказали мне, с помощью моих наводящих вопросов, страшную историю гибели Насти Полевой.
Затем, в конце своего рассказа, они поведали о том, что было дальше.
Врачи «Скорой» посчитали причиной смерти гражданки Полевой острое отравление грибами. В то же время ни у кого более из гостей особняка ни малейших симптомов отравления, слава богу, не наблюдалось.
Вскоре прибыла милиция и опросила всех присутствующих.
Затем дождались труповозку, и тело Насти отправили в морг. В дальнейшем, после вскрытия, судмедэкспертиза подтвердила первоначально установленную причину смерти – пищевое отравление; предположительно – грибами.
Похоронили Настену три дня спустя на Ваганьковском кладбище (на таком престижном – оттого, что здесь уже обрели последнее пристанище ее отец – академик-математик и мама). В могилу к ним и подхоронили Настеньку Полевую.
В печальной церемонии участвовала уйма народищу. Вся Настина фирма – включая, естественно, молчаливого юношу Вовика. Однокурсники погибшей – Настена заканчивала в свое время кооперативный институт. Присутствовала на обряде прощания и дочка госпожи Полевой, о существовании которой многие узнали только на похоронах. Это было бледное, заплаканное существо лет восьми. Была также сестра погибшей. Она оказалась – или казалась? – много старше и много простоватей Насти.
Участвовал в траурной церемонии и аэродромный люд, включая мою клиентшу Катюшу вместе с супругом, Фомича, Мэри и множество других бывших и ныне действующих парашютистов и летчиков.
Не было одной только Валентины Лессинг. Ее, впрочем, никто не осуждал. Остаток ночи Валентина провела, ни на секунду не сомкнув глаз и уговорив совместно с Фомичом литр водки. Остальные спали по комнатам наверху – или пытались спать. А Валентина пила, плакала, винила во всем себя – и снова пила. На следующее же утро Валюха, гражданка одновременно и России, и Германии, вызвала такси и отправилась в Шереметьево-2. Каким-то чудом достала в предновогоднем ажиотаже билет на Франкфурт, а оттуда улетела в Кельн: к сыну, мужу и свекрови. Валентину общественное мнение жалело и понимало: вряд ли кто согласился бы оставаться, да еще в одиночестве, в доме, где произошло столь страшное событие.
Странность происшедшего заключалась, однако, в том, что Валюха была заядлым грибником. Грибы она собирала с детских лет и разбиралась в них великолепно. Даже на аэродроме, в нелетную погоду, она отправлялась не пить и не спать, как многие, – а в лес, на тихую охоту. Поверить в то, что Валя Крюкова-Лессинг могла по ошибке сорвать, а потом отварить, пожарить и подать на стол бледную поганку – нет, поверить в это никто не мог.
Хотя… Хотя, говорили другие, и на старуху бывает проруха. И у человека, тысячу раз отпрыгавшего без единого происшествия, на тысячу первый раз, бывало, отказывал и парашют, и запаска…
Или, шептались третьи, это была не случайность – но преступление? А что, если Валентина Лессинг намеренно положила в тарелку несчастной Настеньке ядовитый гриб? Но, при таком допущении, сразу возникала целая свора вопросов. И главным из них был: а зачем?
Жизненные пути Насти и Вали никак не пересекались. Одна делала свое дело, другая – свое. Первая занималась карьерой, деньгами, фирмой. Вторая – строила особняк, семейные отношения и карьеру мужу. Делить им было ровным счетом нечего – ни мужики, ни деньги меж ними не пробегали.
Может быть, зависть? Нет, завидовать одна другой вряд ли могла: социальный статус и материальное положение обеих были примерно равными, хотя покойница Настя добилась всего сама, а Валюха обрела достаток через удачного мужа. Валентина и Настя даже встречались друг с другом, после того как восемь лет назад «завязали» с парашютами, раз в год по обещанию. Несчастная тусовка в католический сочельник вообще была их первой встречей за последние два, а то и три года.
Тогда, может быть, – шептали уже потом, на поминках, некоторые горячие и взбудораженные алкоголем головы, – Настеньку отравил кто-то другой? Кто-то из гостей особняка?.. Но кто?..
Фомич?
Катя или Андрей?
Мэри?
Бледный юноша?..
Что же тогда получалось: кто-то из них привез с собой в гости (в кармане? в дамской сумке?) бледную поганку, втихаря бросил ее в блюдо, а затем спокойно смотрел, как Настенька умирала?.. Так это, что ли, было? А главное – зачем кому-то из них это понадобилось? Каков мотив?.. Никто не мог придумать мотива… Да ведь и все прочие, возражали вралям трезвые головы, кушали тогда эту грибную приправу. Ведь и он же сам, предполагаемый убийца, мог бы тогда взять да отравиться?!
Все кушали, кроме бледного Вовочки, шептал тут некто уж совсем циничный и всезнающий.
Но опять же: представить, что юноша, выдернутый благодеяниями Настены на свет божий и только-только учившийся пользоваться теми привилегиями, которые он – благодаря лишь одной Насте! – вдруг получил… Представить, что этот хиляк поднимет руку на свою благодетельницу, – нет, этого не могли даже сверхотчаянные фантазеры. Нет, нет и нет!..
Все это разговорившиеся супруги Калашниковы поведали мне, с пятое на десятое, в моем кабинете.
Наконец я распустил их по домам и взял с них слово, что они оба будут крайне осторожны. Никаких ночных прогулок, особенно в одиночестве, никаких бандеролей от незнакомых лиц, никаких случайных попутчиков в «Фиате»… Ну, и так далее – смотри «Основы безопасности жизнедеятельности», курс для средней школы.
Калашникова мои предостережения слушала уже вполуха. Она спешила на урок (становилось понятным, отчего семейка разъезжает на иномарке и имеет возможность оплачивать мои услуги: репетирование оболтусов по иностранному языку нынче стоит до пятидесяти баксов за занятие). Высокоученый супруг Калашниковой так же, как между делом выяснилось, промышлял частными уроками – но по физике. Физика теперь не в такой цене, как английский, но баксов пятнадцать за занятие профессор, думается мне, срывал.
Калашниковы наконец удалились. Я дал им номер своего мобильного телефона и пейджера и велел звонить, если будет нужда, в любое время дня и ночи.
Следом за клиентами упорхнула и счастливая Римка. Ее ждали молодые святочные оргии на папиной даче в Абрамцеве.
Я остался один-одинешенек в офисе – и во всем, казалось, полутемном, гулком институте.
Самое время было, чтобы обдумать полученную информацию. И попытаться выстроить план расследования.
Но еще со времен работы на государство я ненавидел все эти «планы расследования», всю эту бумагоделательную фигню. Кроме того, сегодня был последний трудовой день перед тремя рождественскими выходными, и мне оставалось всего несколько часов, если я хотел хоть кого-нибудь застать на службе. Пусть даже в безалаберной обстановке коллективной пьянки.
Так что через семь минут я уже заводил свою «восьмерку», одиноко стоявшую перед входом в институт.
По пути в район метро «Бауманская» в голову мне лезли разные мысли, и все почему-то связанные с моим расследованием.
Первая мысль была цитатой из учебника по криминалистике (сиживали и мы на лекциях, сиживали!). «Согласно статистике, – гласил учебник, – около девяноста процентов бытовых убийств совершаются половыми партнерами жертв».
Последним половым партнером Настеньки являлся, судя по рассказу Калашниковых, недоношенный Вовик. Мне представлялось очень интересным заглянуть в его честные глаза. А кроме того, узнать, какое положение он занимает в фирме покойной г-жи Полевой. И не улучшилось ли оно, это положение, после гибели Насти.
Мысль номер два, посетившая меня по дороге, была такова: если Настя Полевая ездила при жизни на джипе и имела дом на Мальте, то сколько сотен тысяч долларов (или, может быть, даже миллионов…) стоит ее фирма? И кому она, эта фирма, теперь отошла?
Наконец, третья мысль имела непосредственное отношение к моей клиентке. Заключалась она в следующем: «А не преувеличил ли человек с пистолетом, повстречавший Екатерину Калашникову вчера на Страстном бульваре, ее наблюдательность?.. Может быть, она видела (или кому-то показалось, что она – видела) на даче что-то, что делало ее нежелательным свидетелем?..
И не похож ли человек, стрелявший вчера в мою клиентшу, на этого самого Вовика – последнего полового партнера убитой?»
Рефлексии мне не слишком свойственны. Решив, что три мысли, да еще одновременно, для частного детектива – это чересчур много, я сосредоточился на дороге и включил радио.
Орущие «Красные, горячие, острые перчики» быстро вымели из моей головы мысли о предстоящем расследовании. Но я пару раз вспомнил о своей новой клиентке.
И вдруг, совершенно неожиданно для себя, подумал, что она – прекрасна. Что она – красива, умна и женственна. И что мне хотелось бы встретиться с ней в обстановке чуть менее формальной, нежели мой офис. Скажем, за бокалом вина в ресторане. И еще я, к своей досаде, понял одно: что я беспокоюсь о ней. Беспокоюсь не как об очередной клиентке, которая должна дожить до момента, когда ей придется выкладывать деньги за мои услуги. Я почувствовал, что волнуюсь о ней, почти как о близкой мне женщине.
«Еще чего не хватало!.. Ничего личного! – прикрикнул я на себя. – Ты что, забыл свой принцип: в отношениях с клиентами – ничего личного?! А?!»
На последних метрах пути мне удалось изгнать непрошеные мысли о Екатерине Сергеевне Калашниковой. Решающим явилось то, что у женщины имелся, между прочим, хоть и невенчанный, но, кажется, любящий (и любимый) супруг. Этому дурачку Дьячкову повезло. Не ценил он, похоже, и не понимал своего счастья.
Но – чу! Я приближался к пункту своего назначения.
Туристическая компания «Мэджик трэвел» помещалась на втором этаже двухэтажного особняка в районе Бауманской улицы. Моего знания языка хватило, чтобы перевести этот англицизм как: «Волшебное путешествие». У входа я заметил сиротливый «Киа-Спортэйдж». Кажется, на нем ездила покойная Настя. Кто, интересно, теперь сметает с него снег и давит на его акселератор?
Я взглянул на часы. Было без пяти четыре. Очень удачное, почти круглое, время для делового визита. Недаром я надел свой единственный (но от Кардена!) галстук.
Перед выездом я проштудировал газету «Экстра-М»: ее каждую неделю приносила к нам в офис бодрая старушонка.
Среди туристических компаний, дававших рекламу в эту газетку, «Мэджик трэвел», руководимая Настей Полевой, ныне покойной, значилась. Однако ни размерами, ни способами подачи, ни ценами ее объявление ровным счетом ничем не отличалось – ни в лучшую, ни в худшую сторону – от семидесяти двух своих конкурентов. Все те же: «Прага, Париж, Париж – Диснейленд, Париж – Лазурный Берег, Хургада, Каир, ОАЭ, Европа – автобусом, недорого!» Все те же цены: «От 299 у.е., от 349 у.е., от 599 у. е….» Три телефона, факс, адрес, e-mail. Web-странички не имеется. Вся эта полезная информация о «Мэджик трэвел» была размещена на фоне стандартной псевдосексуальной блондинки в эфемерном купальнике, блаженно нежащейся где-то на красноморском пляже. Словом, обычная туристическая фирма, каких много.
Трудно было себе представить, чтобы Настю (да еще руками ее любовника или же одной из подруг!) грохнул кто-то из конкурентов по бизнесу. С таким же успехом, как мне показалось, он мог бы замочить семьдесят остальных подателей туристических объявлений.
Но, впрочем, надо поглядеть…
Извилистыми коридорами – то поднимаясь по каким-то ступенечкам, то опускаясь – я прошел по второму этажу, следуя за указателями, отпечатанными на лазерном принтере: «Мэджик трэвел». На указателях имелась та же сисястая блондинка, как на газетной рекламе. В коридоре отвратительно пахло надоевшим за праздники салатом «оливье», и где-то в противоположном конце его раздавались взрывы коллективного смеха. Слава богу, от этого очага разнузданного рабочего веселья я, кажется, удалялся.
Наконец бумажные стрелы привели меня к стальной двери, поверх которой была приклеена скотчем все та же бумажонка с названием фирмы и грудастой блондинкой. «Не густо, – подумал я. – Контора-то у Насти была не самого высокого полета».
Я решительно толкнул дверь, ведущую в «Волшебное путешествие».
В большой комнате со стандартным евроремонтом (больнично-белые стены, черные столы, черные кресла) помещалась, судя по всему, вся целиком, в полном составе (за исключением, естественно, бедной Насти), компания «Мэджик трэвел». И она, эта компания – о чудо для второй половины дня сочельника! – ничего не праздновала.
За длинной конторкой, в которую сразу упирался посетитель, сидели две девицы унылого вида. На конторке были разбросаны в художественном беспорядке глянцевые проспекты. Те же проспекты висели в развернутом виде по стенам.
В глубине комнаты, справа, стояли три стола. За одним из них сидела матрона лет пятидесяти. В тот момент, когда я открывал дверь, она как раз принимала лекарство. Увидев меня, она смешалась и принялась судорожно запивать пилюльку. «Приятного аппетита!» – сказал я ей, чем смутил еще больше. Два других стола были пусты.
У стойки на одном из стульев для посетителей сидел и, очевидно, пытался кадриться с одной из конторских девушек мой Вовик. Калашниковы описали его точно: хилая бородка, слегка отрешенный вид. Он то ли еще не дослужился до собственного стола, то ли покинул его ради того, чтобы быть поближе к очередному объекту своего пылкого сердца. Удивительно непостоянны эти современные молодые люди!
Наконец, в самом дальнем углу комнаты – а помещение, которое занимало «Волшебное путешествие», было весьма обширным – метров сорок общей площади – имелась небольшая каморка за глухими дверьми. Таким образом, все в фирме «Мэджик трэвел» было устроено по американскому стандарту, каким он понимается в Бауманском районе Москвы. Конторка – для работы с клиентами, тройка столов – для сотрудников и отдельный кабинетик – для босса.
Именно туда, к кабинету босса, я решительно направил свои стопы. Без стука распахнул дверь.
В начальственной каморке имелись: стол, за ним —кожаное кресло (такое же, как мое офисное), два стула подешевле – для посетителей, а также сейф. И два человека. Первый стоял у окна. Это был джентльмен лет пятидесяти с пеньковой трубкой в руках. Своим видом он словно олицетворял разложение британской аристократии – с поправкой, опять-таки, на московский лад. Второй была толстая немолодая дама в роговых очках. Она печально сидела на стуле для посетителей.
– А где Настасья Филипповна? – осведомился я у присутствующих.
– Ее, м-м, нет, – проблеял полумилорд.
– Как это – «нет»? – слегка возмутился я. – Мне назначено. Шестого января, шестнадцать ноль-ноль. – Я демонстративно посмотрел на часы.
– Боюсь, она не сможет вас принять, – вздохнул джентльмен.
– Как это? – довольно грозно настаивал я. – Почему же она мне не отзвонила? Не перенесла встречу?
Тут я заметил, что у полной дамы по щекам заструились слезы.
– Я просил бы извинить нас, – с учтивостью проговорил «англичанин», – но она не сможет с вами встретиться, потому что она… она… Словом, она скончалась.
– Как?! – воскликнул я, будто бы пораженный громом.
Джентльмен кротко покивал. Полная дама продолжала плакать.
– Какое горе… – пробормотал я. – Но, может быть, я тогда смог бы поговорить с ее заместителем?
Псевдомилорд воззрился на меня так, будто я предложил пойти и совместно плюнуть на Настину могилу.
– Кто ее заместитель? – продолжал настаивать я. – Дело в том, что мы с Анастасией Филипповной уже договорились о совершенно уникальном, необычайно выгодном для вашей фирмы сотрудничестве…
– Ее заместитель – я, – печально вздохнул джентльмен с трубкой.
– О! – радостно воскликнул я. – Очень приятно!.. А вы, наверное, главный бухгалтер? – обратился я к даме.
Она кивнула, не переставая плакать.
– Тогда вам тем более надо выслушать наше предложение! – продолжал я, демонстрируя редкую, даже по нынешним временам, толстокожесть. – Это грандиозно! Можете себе представить: у нас есть огромные скидки на путешествия во Флориду! До восьмидесяти процентов! В любой сезон!
Джентльмен глядел на меня, выпучив глаза. Казалось, он плохо понимал, о чем речь.
– Мы представляем крупнейшего туроператора по Америке, а конкретно по штату Флорида, – продолжал нести я пургу. – Несмотря на то что наша компания, с американской стороны, открыта совсем недавно, она уже владеет сорока тремя отелями по всему побережью, на любой вкус, от двух до пяти с плюсом звезд. Мы чрезвычайно заинтересованы в российском рынке, и мы с Настасьей Филипповной уже условились о том, что ваша фирма будет представлять наши услуги на российском рынке. Очень, очень выгодное предложение! Скидки – до восьмидесяти процентов! Вы представляете? До восьмидесяти!
В то время, как я нес эту ахинею, я внимательно отсматривал реакцию «джентльмена». На даму можно было не глядеть: она откровенно плакала, утирая глаза платочком, и на меня никак не реагировала. На лице же заместителя Насти Полевой – и теперь, судя по всему, полновластного распорядителя делами фирмы «Мэджик трэвел» – читалось только плохо скрываемое раздражение. Оно, его лицо, выглядело так, словно в дом, где только что утонул хозяин, ввалился коммивояжер, рекламирующий стопроцентно защищающую от влаги складную кепку-зонтик и в придачу к нему – совершенно бесплатно! – особую губку для удаления мокрых капель с макинтоша.
– Вы можете себе представить, что это такое – восемьдесят процентов?! – с энтузиазмом воскликнул я.
– Мы не могли бы, э-э, – прервал меня «джентльмен», – встретиться с вами в другой раз?
– В другой раз?! – я был страшно поражен. – Но речь же идет о восьмидесяти процентах! О скидке в восемьдесят процентов!
– И все-таки, – настаивал «милорд», – нам, э-э, необходимо слегка разобраться с делами после, э-э, безвременной кончины Анастасии Филипповны.
– Но время не ждет! – горячо воскликнул я. – В конце концов, если вы медлите, я – несмотря на то, что нас с покойной уже связывало джентльменское соглашение! – оставляю за собой право обратиться в другую компанию!
Джентльмен грустно улыбнулся и развел руками: что же мы, мол, можем поделать.
– Тогда простите великодушно – и до свидания! – удрученно молвил я и развернулся.
– Вот моя визитка! – спохватился наконец «милорд». – Позвоните мне!
– Я знаю ваши координаты, – глухо молвил я и вышел из каморки. – Анастасия Филипповна вам бы этого не простила.
Последнюю фразу я произнес, уже открыв дверь и перешагивая порог каморки – в расчете на прочих сотрудников «Мэджик трэвел».
По сути я, кажется, был совершенно прав: Настя Полевая в самом деле не простила бы своим соратникам (вплоть до увольнения!), когда бы они вот так запросто, даже толком не выслушав, дали уйти человеку, предложившему столь выгодные условия. Пусть нынче – вечер сочельника, пусть компания только что похоронила директора, но настоящий бизнесмен, насколько я их, предпринимателей, понимаю, стал бы торговаться даже у распахнутого гроба собственной матери.
Похоже, «Мэджик трэвел» страдал той же болезнью, что и большинство российских компаний (особенно тех, что возглавляются женщинами): директор страх как боится внутрифирменной конкуренции – а потому окружает себя сплошь вялыми, никчемными личностями. Мне хотелось бы ошибиться, но блеющий джентльмен, если он останется у власти, потопит «Волшебное путешествие» с быстротой идущего ко дну «Титаника».
Во всяком случае, представить себе, что эти двое – джентльмен и полная главбухгалтерша – заказали хладнокровное, хорошо обдуманное убийство собственной начальницы, было выше моих сил.
Тогда кто это мог сделать?
Подойдя к стальной двери, коей заканчивались владения «Мэджик трэвел», я развернулся.
– До свидания, дамы и господа, – молвил я с приличествующей случаю скорбью. – Примите мои искренние соболезнования…
– Да, кстати, – уже совсем другим, несколько более небрежным тоном обратился я к блеклому Володе, – не могли бы вы проводить меня до лестницы? Здесь такие запутанные коридоры…
Вовик поспешно вскочил.
Я пропустил его вперед.
Когда мы прошли по коридору метров десять и завернули за угол, я взял его под руку, остановил и крепко сжал локоть. Затем развернул и прижал спиной к стене. Обе свои руки я упер в стену рядом с его головой. Мои глаза оказались в двадцати сантиметрах от его лица.
– Я из МУРа, – жестко сказал я. – Капитан милиции Сенилин.
Вовик захлопал ресницами.
– Где ты был вчера вечером? – спросил я, не отводя глаз от его лица.
– В Ка… в Каире… – проблеял юноша.
– Где?!
– В Каире… В Египте…
– Что ты там делал?
– Сопровождал группу…
– Какую группу?
– Ту-туристическую…
– Сколько человек в группе?
– Д-двадцать один…
– Когда прилетел в Москву? Ну! Быстро!
– В восемь вечера… Вчера…
– Аэропорт?
– Шереметьево-один…
– Кто тебя встречал? Быстро!..
– М-м… М-мама…
Вовик был совершеннейше ошеломлен и, кажется, даже не понимал, что происходит. На вопросы он отвечал автоматически. Этого мне только и было нужно.
– На чем ехали из аэропорта? – продолжал я свое давление.
– На м-машине.
– Какой машине?
– Что?
– Марка?! – рявкнул я.
– «Ш-шестерка»…
– Во сколько ты уехал из аэропорта?
– Часов в одиннад-цц-цать вечера.
– Точнее! – рявкнул я.
– Без четверти одиннадцать…
Я сыпал вопросами без остановки, один за другим, не давая Вовику расслабиться. Я смотрел ему прямо в глаза, не отрываясь ни на секунду и отмечая все движения его зрачков. Весьма эффективный способ допроса, когда тебе надо что-то узнать. Не получить показания, которые подследственный потом еще должен подписать, не нарыть доказательства для суда, а именно узнать. Никакого детектора лжи не нужно. Все видно по движению зрачков и мимике лица.
Подобным способом допроса пользуются ребята из израильской службы внутренней безопасности, в просторечии называемой Шим-бет. Они вот так, как я сейчас Вовика, прокачивают, в частности, каждого пассажира, вылетающего из ихнего аэропорта Бен-Гурион. Может быть, поэтому ни единого взрыва или захвата заложников в самолетах, отбывающих из Израиля, еще ни разу не случалось.
В случае с Вовиком его глазки говорили, что он лепечет чистую правду. Да и проверить его слова можно было проще простого. А раз так – значит, явно не он подбегал вчера со шпалером наперевес к «Фиату» моей клиентки на Страстном бульваре…
Из офиса в дальнем коридоре раздался громоподобный взрыв смеха, а затем крики: «Ура!»
Мне оставалось выяснить у бедного Вовика последнее.
Я по-прежнему смотрел ему прямо в лицо. Прижатый к стенке, он и не думал сопротивляться.
– Ты был на даче у Лессингов? – спросил я.
– Д-да…
– Почему ты не ел шашлык?
– Я н-не ем мяса…
– А грибы?
– Н-не люблю…
– Что ты подложил в тарелку Насте?
– Ничего! – панически закричал он. – Клянусь: ничего!
– Кто это сделал?
– Я не видел! Никто!
– Что ты получишь по завещанию Насти?
– Ничего!
– Твоя должность в «Мэджик трэвел»?
– Менеджер.
– Когда тебя взяли на работу?
– В сентябре.
– Когда ты начал спать с Полевой?.. Ну?!
– На ноябрьские… мы с ней… первый раз… она меня…
– Ты жил в ее квартире?
– Н-нет… Только бывал…
– Ей кто-нибудь угрожал?
– Нет. Я не слышал. Точно – нет.
– Почему ты сказал у Лессингов, что ты – ее заместитель?
– Я этого не говорил! Это все она!
– Кто сейчас руководит фирмой?
– Иван Прокофьич…
– Это тот, с трубкой?
– Да.
– У Насти были долги?
– Я н-не знаю…
– У нее была «крыша»?
– Н-не знаю…
«До первой звезды нельзя! Пост!..» – закричал бесшабашно веселый женский голос из того офиса, где шло празднество.
«Звезду! Звезду Ритке!» – откликнулись там же хмельные мужские голоса. И снова – хохот.
Градус напряжения допроса Вовика стал ослабевать. К тому же хлопнула дверь в той стороне, где помещалась «Мэджик трэвел». По коридору в нашем направлении засеменили женские шаги.
– О нашем разговоре – молчи! – выпятив нижнюю челюсть, сказал я Вовику. – Понял?!
Подавив в себе искушение дать ему хорошую зуботычину – очень уж мне не понравился этот юный альфонс! – я оставил его у стеночки и устремился по коридору прочь из здания.
Всю возможную информацию в «Мэджик трэвел» я, кажется, получил.
Оказавшись внутри любимой «восьмерки», я первым делом снял изрядно надоевший и натерший шею галстук. Затем завел мотор.
После таких эскапад с переодеванием неплохо было бы глотнуть граммчиков сто пятьдесят, но вечер только начинался. Мне еще ездить и ездить, а гаишники в предпраздничную ночь ну очень любят тормозить легковые машины, где едут одинокие мужики.
Я отъехал по переулку метров сто пятьдесят от дверей «Волшебного путешествия», снова припарковался у тротуара и заглушил мотор.
Достал из внутреннего кармана мобильник. Включил его и набрал домашний номер Насти Полевой.
Сейчас в ее квартире временно проживала, согласно информации, предоставленной мне сегодня днем моей клиентшей, старшая сестра Насти по имени Варвара, по фамилии Задорожняя.
– Варвара Филипповна? – бархатно спросил я, когда в трубке откликнулись.
– Да, – вздохнула трубка.
– Вас потревожил некий Павел Синичкин, – сказал я, придавая голосу толику интимности. – Может быть, вы будете смеяться, но моя профессия – частный детектив…
На это мое сообщение никак не откликнулись. Лишь послышалось шуршание эфира в трубке. Я продолжил:
– Я выступаю в интересах своего клиента – извините, но я не могу назвать его имени. На него было совершено покушение. Это произошло уже после трагической гибели вашей сестры Насти, но мой клиент полагает, что это покушение могло быть как-то связано с ее гибелью.
В трубке продолжали молчать. Что за манера?!
– Варвара Филипповна! – воскликнул я. – Очень бы хотелось встретиться с вами и задать вам несколько вопросов.
– Зачем? – холодно осведомилась трубка.
Что же, ей нужно повторить все с самого начала?
– Видите ли, Варвара Филипповна, – я попытался взять собеседницу на пушку, – у меня есть некоторые основания предполагать, что определенная опасность угрожает дочери покойной Насти. А может быть, и вам лично.
Собеседница взяла очередную паузу.
Пауза была такая – любой из мхатовских стариков позавидовал бы. Чистая радость для компании сотовой связи.
– Приезжайте, – наконец решилась трубка. И сухо продиктовала мне адрес.
– Буду ровно через час.
Ровно в то самое время, когда частный детектив Павел Синичкин встречался с сестрой покойной Насти Полевой, его клиентка Екатерина Калашникова вернулась домой, в Петровско-Разумовский переулок. Запарковала «фиатик», как научил ее частный детектив, не на стоянке, а в переулке подле дома. Подняла глаза: в их квартире светилось одно окно – на кухне. «Значит, профессор Дьячков уже вернулся, – тепло подумала она о муже. – Готовит мне ужин». Нацепила на руль антиугонную клюшку. Заперла авто центральным замком. Погладила машину по эмблеме на капоте – это был ее ежевечерний ритуал прощания с нею. «Не надругались бы над «фиатиком» дворовые мальчишки, – озабоченно подумала она. – Надо будет поглядывать».
…В очередной раз выглянув в окно, Андрей Дьячков увидел подъехавший «фиатик». «Слава богу», – выдохнул он. От сердца отлегло. Он поспешно отшатнулся от окна, чтобы жена не заметила, как он ждет ее.
Только когда Катя поднялась к себе на второй этаж, она поняла, как устала. С ума сойти, даже запыхалась! Прошла двадцать ступенек, а дышит паровозом! За ключом Катя не полезла, надавила на звонок. Пускай Андрей срочно приводит ее в чувство.
Еще с тех времен, когда у нее не было ни квартиры, ни мужа, она привыкла сама выезжать на уроки, а не приглашать учеников к себе. Катя и сейчас не изменяла существующему порядку – благо появилась машина, а с ней хоть какое-то подобие комфортного перемещения по городу. Конечно, мотаться было тяжеловато – от долгого сидения за рулем у Кати ныла спина, поврежденная еще в той, прошлой жизни. Зато она имела полное право брать со своих учеников по полной программе: включать в цену урока плату за доставку знаний на дом. К тому же оберегала свой дом от чужих. Чужих людей, чужих мыслей – чуждой ауры.
Сегодня у нее было два урока. С дочкой подружки, с которой Катя занималась по бартеру: в обмен на неограниченный кредит косметических средств (подруга работала распространителем косметики). И с новорусским сыночком Олегом.
Олег Пряденко был самым нелюбимым учеником. Гремучая смесь невежества и спеси. За невыполненные задания папаша лишал его карманных долларов – поэтому Олеженька ненавидел свою училку лютой ненавистью. В хорошие времена Катя от такого маленького монстра моментально отказалась бы – она раскусывала ленивых хамов после первого же урока. Но то было раньше. Раньше доцент Калашникова могла себе позволить заниматься только с теми, кто понимает и любит язык. Но сейчас… Сто долларов за полтора часа злого взгляда исподлобья… Можно и потерпеть. Пусть терпеть и тяжко.
Сто долларов лежали в кошельке – по соседству с дежурным стольником (рублей) для гаишников. Сто долларов… Одна сороковая часть ее долга за машину. При том условии, если ее профессор получил что-нибудь со своих учеников, и они смогут закупить недельный запас продуктов.
Катя требовательно позвонила в дверь.
– А вот и Катюша, – расплылся в улыбке Андрей, открывая.
Она вошла. Он поцеловал ее в щеку. По ее побледневшему лицу было заметно, как она устала. Андрей помог ей снять пальто. Повесил его на вешалку. Расстегнул сапожки. Подал тапочки. Это был их каждодневный ритуал.
Катя мимоходом погладила его по щеке и скрылась в спальне. Теперь, он знал, ее нельзя тревожить минут двадцать. Жена переодевается в домашнее и приходит в чувство. Так у них было заведено издавна: того, кто пришел с работы, нельзя с ходу тормошить вопросами. Вообще не надо с ним разговаривать. Нужно дать человеку время прийти в себя.
Обидно только, что в последние два года Катя почти всегда возвращалась позже Андрея. И отдыхать, и быть оберегаемой доставалось – ей, а не ему.
У Кати потеплело на сердце от ласкового мужниного: «А вот и Катюша!» Ей было приятно, когда он нагнулся и расстегнул ей сапожки. Снял пальто и аккуратно повесил его на плечики. Если Катя раздевалась сама, то небрежно вешала верхнюю одежду на крючок. Или даже просто бросала ее на кресло в кабинете.
Катя прошла в спальню. Андрей, она знала, не будет беспокоить ее минут двадцать. Даст прийти в себя. Катюша на всякий случай прикрыла дверь и, как была в костюме, повалилась на кровать. «Юбка помнется… Ну и ладно. Все равно мятая, весь день за рулем просидела…»
Настроение, испорченное ученичком Пряденко, и не думало улучшаться. Хотя обычно Кате сразу становилось легче, когда она входила в Свой Дом, чмокала профессора, укрывалась в спальне. Но сегодня все шло не по правилам.
…Вчера в нее стреляли. Сегодня с утра и до обеда они с Андреем просидели в офисе Павла Синичкина – вместо давно запланированной прогулки в Коломенское. От вопросов детектива, жестких и цепких, Катя устала, как от парочки прочитанных лекций. Но кого интересует, что она устала? Никого, кроме ее самой… Даже, наверное, Андрея не особо интересует…
Расставшись с Павлом, Катюша подбросила мужа до «Рязанского проспекта», ближайшего метро, и понеслась – дальше, быстрее. Один урок – в Бирюлеве. Второй – в Крылатском…
Она носилась весь остаток дня, весь вечер. Одна. В машине. Наедине со своими мыслями, воспоминаниями, любимой кассетой и безразличными диджеями, которые монотонно поздравляли радиослушателей с наступающим праздником, Рождеством Христовым.
Праздник действительно наступал. По магазинам, она видела, метались азартные толпы. После шести вечера на улицах показались нарядные, расслабленные парочки – у кого театр, у кого – романтический ужин в ресторане. По всем радиостанциям крутили надоедливую праздничную рекламу. Рождественские скидки на кухонную мебель – когда она в последний раз покупала мебель? Рекламировали вечеринки в ресторанах и казино. Приглашали на концерты – на Башмета Катя сходила бы, если…
«Вот тебе и «если», – перебила она сама себя. – Ты уже собиралась перед Новым годом на Спивакова. Притащилась в консерваторию, дурочка. Спросила робко: «Билетики еще остались?» Тебе сказали: «Вам повезло, остались. Сколько?» Ты радостно завопила: «Два! Нет, четыре!» А потом отходила от кассы, как оплеванная, – когда оказалось, что самый завалящий билет стоит пятьдесят долларов».
– Не раскисать! – попробовала приказать себе Катя. – Все хорошо. У меня – все хорошо.
Будет она еще расстраиваться из-за того, что народ справляет Рождество в ресторанах, а она – нет. Да они сейчас с профессором так отпразднуют – любому казино на зависть!
«Не кисни!» – внушала она себе. Но сегодня у нее ничего не выходило. Почему-то раздражало все – и то, что юбка, купленная вроде бы у Валентино, мнется через десять минут сидения за рулем. И даже спальня – когда-то любовно обставленная – раздражала. С чего ей тогда взбрело в голову вешать темно-зеленые шторы? Для пущего интима, что ли? Сейчас она заметила, что тяжелые складки пропитались вековой пылью, и вообще – в комнате мрачно, как в кабинете старопартийного босса.
…После того как Катюша скрылась в спальне, Андрей прошел в другую комнату, которая служила им с женой своего рода совмещенным кабинетом. Ужин у него уже был готов – осталось только разогреть в микроволновке. В рабочей комнате для каждого из них стояло по письменному столу; на столах помещалось по компьютеру. Его стол стоял у окна. Ее – ближе к двери. Он любил свет, она – полусумрак и лампу. Те книжные полки, что находились за спиной Андрея, были набиты книгами по электротехнике, физике, математике. Возле Катиного рабочего места стояли французские, английские и испанские словари и книги на языках. Нейтральная территория, посредине, была отведена для художественной литературы.
Андрей уселся за свой стол. На стене перед ним висели, обрамленные в рамочки, его трофеи: семь патентов на изобретения. На них, как положено, значилось четыре фамилии: в первых строках тогдашний министр энергетики, затем – заведующий кафедрой, потом его научный руководитель и, наконец, на последнем месте – он, собственно автор. Рядом помещались обрамленный рамкой кандидатский диплом, а также диплом Сорбонны об окончании аспирантуры. Последний был особенно дорог Андрею: и потому, что это все ж таки не профтехучилище и даже не электротехнический институт, а Сорбонна. И оттого, что он напоминал ему о Париже. И потому, что именно там он познакомился с Катей….
Кроме того, над его столом висела, также обрамленная в рамку, обложка единственной монографии, написанной Андреем. Она называлась «Нетрадиционная энергетика», и на обложке значились, кроме его собственной, все те же три посторонние, облаченные должностями и титулами, фамилии. И патенты, и стажировка в Сорбонне, и монография относились к той, предыдущей, безвозвратно ушедшей жизни…
Андрей откинулся в кресле и вздохнул. Посмотрел в окно. Над тихим переулком начинал сыпать крупный снег.
Его на минуту охватила ностальгия по прежним временам. Он вспомнил: восемьдесят четвертый год, он закончил институт. Молодой, веселый; полно друзей, идей и планов… Ему – двадцать три года… Будущее тогда представлялось ему ровной, чистой, просторной дорогой, все время постепенно поднимающейся в гору. В двадцать семь – на худой конец, в двадцать восемь – он защитит кандидатскую. В тридцать пять – докторскую. Где-то в этом промежутке подойдет его очередь на вступление в партию. К сорока он станет профессором и заведующим кафедрой (в крайнем случае – заместителем заведующего). И тогда… Тогда, к сорока, у него будут хорошенькие аспирантки, на него восхищенно станут смотреть студентки, его лекции начнут собирать полные аудитории – на них будут приходить даже с других факультетов… Он в себя верил, и у него, черт побери, были все шансы!
И вот его молодые мечты исполнились. Но как-то гротескно – даже карикатурно! – исполнились. Он нынче и профессор, и замзав кафедрой. Но что это значило – сейчас? Зарплата в полторы тысячи рублей. Меньше, чем у иного безработного. Студентки, юные, длинноногие, смотрят сквозь него. Аспирантки – провинциальные крокодилихи. На его лекциях – после того как отменили обязательное посещение – собирается пять-семь человек. Студенты сейчас не учатся – они носятся по Москве, деньги зарабатывают. Он, профессор, и готовиться-то к лекциям перестал, да и читает их без всякого энтузиазма: бубнит под нос давно заученное.
Андрей вздохнул. Чертова жизнь!
Ему приходится бегать по урокам, чтобы хоть как-то подтянуться к тем деньгам, что приносит домой жена. И все равно ее заработки в три, а то и в четыре раза выше. Уроки английского и французского, которые дает она, ценятся сейчас куда дороже, чем его физика. Счастье еще, что ему в этом году вообще удалось найти учеников. Никто не хочет поступать в технический вуз, тем более – платить репетиторам.
Гадство! Форменное гадство!
…Катя неохотно выбралась из-под одеяла. Хорошо бы Андрей не ворчал, что она залезла в чистую постель в уличной одежде. Быстро сняла костюм, накинула халатик. Подошла к зеркалу смыть косметику. Отражение выглядело грустным. Со вселенской печалью в глазах. Она смочила тампон в своем любимом лосьоне от «Ив Роше» и принялась яростно протирать лицо. Отчего у нее такие синяки под глазами? Неужели косметика размазалась?
Катюша выбросила уже два тампончика, но избавиться от подглазной синевы ей так и не удалось. Выходит, это не размазанная косметика. «Любимый ученик» довел? Или она так выглядит с голодухи, ведь пообедать было некогда?
Впрочем, само лицо, любовно подпитанное дорогим кремом, уже смотрелось получше, не таким утомленным.
– Я еще хоть куда! – сердито сказала она своему отражению.
И мгновенно подумалось: «Сегодня – хоть куда. А завтра – тебя просто убьют. Неизвестно кто и неизвестно за что».
…Внезапно Катя поняла, что ее так подспудно раздражало – весь день, с того самого момента, когда они с мужем вышли из офиса частного детектива. Она тогда завела мотор. Андрей устроился на своем пассажирском кресле – до предела откинутом назад, чтобы было просторней. Катя быстро тронулась с места – она уже опаздывала. А Андрей сказал – одновременно и уверенно, и робко:
– До метро меня подкинешь?
Вот, вот оно что. Это и бесило ее весь день. Это, а вовсе не тупоголовый ученик. И не то, что у кого-то, а не у нее, есть возможности ходить по концертам и ресторанам.
Андрею и в голову не пришло сказать, что он за нее беспокоится. И что он никуда ее не отпустит. А уж если ей очень надо ездить на уроки, то он будет все время с ней и станет провожать ее до квартир учеников. Нет, Андрей просто попросил довезти его до метро…
– Ну, а ты чего хотела? – обратилась Катя к своему отражению. – Чтобы он, как Рэмбо Сталлонович, в твои охранники подался? Ежу ведь ясно: ну поехал бы он с тобой, ну и что? От убивца тебя бы спас? Да никогда, смешно просто. У Андрюши – освобождение от физкультуры. Пожизненное. Случись что, был бы не один труп, а два. А так он хоть один урок, кажется, дал. И курсовые свои проверил.
Она подмигнула зеркалу:
– Терпи, подруга. Ты что, об этом раньше не знала? Не знала, когда выбирала его? Не кривись, знала прекрасно. Выбирала его за мозги, а не за мышцы. За мозги и доброту… Так что смирись. Какая от Андрюшки защита?! Suum cuique.[4] Зато он меня любит. И сейчас ужином накормит. Вкусным, наверно…
…Андрей, сидя в кабинете, снова вздохнул.
Да, вот ведь как оно вышло… Судьба и страна, со всеми ее перестройками и реформами, обманули его. Вместо ровной и прямой дороги, постепенно идущей в гору, они устроили ему, впрочем, как и всему народу, что-то вроде американских горок. Ты то взмываешь круто вверх, то рушишься вниз… Потом дорога закладывает крутой вираж… Такие поездки, конечно, безумно интересны: а ну, какой еще фортель выкинет судьба? Что там, за поворотом? И дух захватывает… Только вот… Что-то в последнее время от этих американских горок начинает тошнить…
Андрей рассеянно посмотрел на сертификат Сорбонны. Девяносто второй год, и он тогда был настолько наверху, что от высоты спирало дыхание… Выше некуда… А потом… Потом они вернулись, уже вместе с Катюшей, в Союз (который успел стать просто Россией), и он… И он стремительно полетел с горки вниз. Работы нет, денег нет… С трудом друг устроил его в переводчики – на газовые промыслы Ямала. Вахтовый метод: два месяца там, месяц – дома. (Следует заметить: он, кандидат наук, работал переводчиком у простых канадских работяг!) Горки, горки…
Потом они, эти виражи судьбы, опять круто вознесли его вверх: работа в инофирме, по любимой специальности; две штуки баксов зарплата, сотовый телефон, заграничные стажировки, персональное авто с шофером…
Но недолго музыка играла… Девяносто восьмой год, компания уходит с русского рынка, и он опять рушится вниз… Вниз… Кто бы предполагал пятнадцать лет назад, что «профессор» и «замзавкафедрой» будет означать – вниз… А ведь и вправду – ниже некуда… Заработок – курам на смех… И уважение окружающих – где-то на уровне абсолютного нуля. Только мама, одна, пожалуй, осталась среди тех, кто им гордится: «Андрюша – профессор!» Она с таким вдохновенным придыханием произносит эту фразу, что его всего аж передергивает…
Да, маленько надоели эти крутые виражи… И возраст уже не тот, чтобы летать вверх-вниз по горкам… Эх, как было бы хорошо, если б американцы не надули… Пусть для начала он будет там у них работать простым инженером, но все равно – это пять штук долларов, как минимум, в месяц. Шестьдесят тысяч в год. И это – только в первый год. Дальше будет больше… И – живешь в тихой, спокойной, благоустроенной стране… В стране, где давно ничего не случается… И – никаких тебе по жизни горок… Ни русских, ни американских… Только в парках, для забавы, в уик-энд…
Катя пока ничего о его планах не знает – да и не надо ей знать. Зачем лишние надежды? Тем более если они не оправдаются? Лучше не делиться с ней иллюзиями и наполеоновскими планами. Катя такой человек, что перед ней хочется не раздувать щеки, а, наоборот, поплакаться, посетовать на судьбу (мы ж пока не в Америке, где у всех на все один ответ: «Файн!»[5]). Наш-то бог, православный господь, – он, в отличие от ихнего, протестантского, – не улыбку, а слезу любит. Да и Катюша всякий раз, после того как он жалится на судьбу, вселяет в него дополнительную дозу оптимизма (знал бы он, чего ей это стоит!). Когда он принимается ей пенять на перестройку с реформами вообще и на его собственную профессиональную жизнь в частности, она обычно обрывает его: «Бога-то не гневи, Дьячков!.. Ты еще спасибо должен сказать: по специальности работаешь!.. А ты кроссовками на рынке торговать не пробовал?!. Или челночить в Турцию?! Или листовки на улице раздавать?.. Это – каково?! А ведь там, на улицах, на рынках, такие же, как ты – кандидаты-доктора!..» Андрей обычно соглашался, кивал, но при этом удрученно вздыхал. А она припечатывала: «Успокойся! Все – будет!»
…Катя окончательно стряхнула со своего лица тяжелую усталость прошедшего дня и выбралась из спальни. Ворвалась в кабинет (точнее – кабинеты).
…Андрей поднял голову. Катюша уже переоделась в халатик и – вот счастливый человек! – после получаса отдыха выглядела не такой умученной.
– За-яц! Есть хочу! – жалобно пропела она.
Все ж таки это был рождественский ужин, и профессор расстарался. Нет, на гуся с яблоками или там индюшку его все-таки не хватило, зато на кухонном столе, накрытом по случаю праздника не клеенкой, а клетчатой скатертью, присутствовал какой-то аппетитно выглядящий салат и румяные котлетки. Имелись два соусника – один с чем-то белым, другой – с чем-то красным, а также фарфоровая миска, полная листьев зеленого салата. Стояли также бокалы и бутылка белого вина.
– «Божоле»! Настоящее французское! – провозгласил Андрей. – Мой тебе подарок!
– Спасибо, – попыталась изобразить радость Катя. Она слишком устала, чтобы радоваться взаправду.
– Ну, давай есть, – потер руки профессор.
Навалил ей в тарелку остро пахнущего салата. Немного положил себе.
– Что это? – вяло поинтересовалась она.
– А ты угадай. С трех раз.
Честно говоря, Катя была так голодна, что ей было не до кулинарных изысков. Она бы даже предпочла сейчас плебейские сосиски с макаронами. Четыре копченые сосиски и полную тарелку макарон. Но салат – так салат. Только, бога ради, без всяких «угадаек»…
Андрей откупорил бутылку и разлил по бокалам «Божоле». «Безумных денег, наверно, стоит, – подумала Катя. – Рублей триста бутылка – как минимум. Что за манера – с такой легкостью тратить деньги, которые зарабатываешь не ты», – с внезапным раздражением подумала она о муже.
Катя попробовала салат. Это было что-то рыбное. Точнее – какие-то морепродукты. Кажется, мидии. Тоже, наверно, диких денег стоит.
– М-м! – фальшиво восхитилась она. – Вкусно!
Она запила салат вином, а затем очень быстро съела его подчистую. Андрей с грустью смотрел, как исчезают с тарелки плоды его вдохновенного творчества.
– Давай второе, – приказала Катя.
– А что это было? – грустно спросил муж, имея в виду салат.
– Кажется, мидии.
– Правильно. А еще что?
– Извини, я так устала. И проголодалась. Не до того.
Андрей надулся.
Положил ей на тарелку две котлетки с золотистой корочкой, полил сверху ярко-красным соусом. Навалил ей полную тарелку зеленого салата, его, в свою очередь, приправил белым соусом. Подлил Кате вина.
Она попробовала котлетку.
– А вот это – я знаю что! – воскликнула она с фальшивым энтузиазмом.
Ругаться под Рождество не хотелось. Да и слишком устала она.
– Что?
– Сыр «сулугуни», обжаренный в сухарях! И клюквенный соус.
– Правильно!.. Почти правильно. Только сыр не «сулугуни», а адыгейский.
– Это хорошо, он дешевле.
Андрей опять надулся – в словах жены ему почудился упрек. Чтобы не обострять, Катя подняла бокал и сказала:
– Давай выпьем. За тебя. Повар ты – знатный.
Они чокнулись.
– И еще ты – самый большой умник на свете, – добавила она. А потом чуть понизила голос и хрипловато сказала: – И – чудо-любовник.
Андрей расправил плечи. Поразительно, как мало надо, чтобы польстить мужчине. «Только бы он сейчас не полез ко мне, – с ужасом подумала Катя. – Совсем не тот настрой».
Она быстро, даже жадно, смела с тарелки и сырные котлетки под клюквенным соусом, и зеленый салат. После еды и двух бокалов вина настроение улучшилось. Катя взглянула на часы. Половина двенадцатого. «Да это настоящее преступление, – подумала она, – есть так поздно. Скоро меня разнесет, как бочку. А на шейпинг или теннис – денег нет… Опять, черт возьми, нет денег… Еще неизвестно, сколько придется заплатить в итоге этому детективу Паше. Он может выставить мне такой счет, что закачаешься». Но ей отчего-то все же казалось, что Паша, несмотря на свою скользкую (скажем так) профессию, – честный и даже чистый человек. Он, откровенно говоря, ей понравился. В нем чувствовались те качества, которыми не мог похвастаться ее супруг: надежность и сила. Когда такой мужик рядом, чувствуешь себя как за каменной стеной. Ничего не страшно.
Андрей принялся щелкать пультом телевизора, гоняя его с канала на канал. Более трех секунд он ни на одном не задерживался. На экране в бешеном темпе сменяли друг друга священники в раззолоченных одеждах; распевающая и приплясывающая группа «На-на»; бегущий куда-то герой боевика с пистолетом наперевес; реклама жвачки…
– Андрюш! – обратилась к мужу Катя.
– А? – откликнулся он, не отрываясь от экрана.
– Как тебе понравился Паша?
– А кто это? – недоуменно спросил Андрей, по-прежнему гоняя каналы.
– Да детектив этот! Частный!
– А… Не знаю… По-моему, он прохиндей…
Муж по третьему кругу пошел обозревать телевизионное меню.
– Почему – прохиндей?
– Да они все прохиндеи… – супруг не отрывался от мелькающего экрана.
– Значит, ты считаешь, что мы напрасно с ним связались?.. Да выключи ты, наконец, этот ящик!..
Андрей автоматически выполнил команду. Телевизор нем.
– Что ты говоришь? – муж полуобернулся к Кате.
– Я говорю, – сказала Катя, в ней начинало глухо нарастать раздражение, – ты считаешь, что мы напрасно с ним связались?
– Да я не знаю… – вяло откликнулся супруг. – Может, и не зря… Вот только деньги…
– А что – деньги? – раздражилась Катя. – Извини меня, но это – мои деньги. И жизнь – моя! Это в меня стреляли!..
– Хорошо, конечно, – покорно откликнулся профессор. – Тебе видней…
– Ты, кстати, со своих ученичков деньги получил?
– Я? Нет.
Кате показалось, что муж слегка покраснел.
– Почему?
– Нету у них.
– Как это «нету»? Слушай, Дьячков, они тебе вообще когда-нибудь заплатят? Ты уже четвертый раз с ними на халяву занимаешься!
– Скажи спасибо, что хоть такие ученики есть, – буркнул Андрей.
– Ага, спасибо. Большое спасибо, – саркастически протянула Катя. – Мы им очень признательны, что ты можешь забесплатно упражнять свой педагогический дар!
– Да заплатят они, рано или поздно, – миролюбиво сказал супруг. – Это же дети друзей. Да и потом, ты-то со своих деньги получила…
– Я-то – получила. А вот ты-то – нет!
Муж ничего не ответил, резко встал и принялся собирать со стола грязную посуду. Было видно, что он разозлился.
Можно продолжить ссору и дальше, довести ее до точки кипения, до взрыва – но Катюша вдруг снова ощутила, как она за сегодня устала. Андрей ополаскивал под краном тарелки и с грохотом составлял их в посудомоечную машину. Занимался он этим с явным отвращением. Кажется, отвращение он испытывает ко всему, кроме науки, кулинарии и преподавания. И еще – секса.
– Спасибо тебе за ужин, – примиряюще сказала Катя. – Все было очень вкусно.
Андрей промолчал.
– Андрюш, – сказала, слегка подлизываясь, Катя, – как ты думаешь, а почему мы с тобой каждый год на Рождество ругаемся? И каждый раз – у меня в Рождество такое плохое настроение…
– Ты – крещеная? – спросил, выпрямляясь от посудомоечной машины, Андрей.
– Не-а.
– И я – нет. И не постимся мы. И в храм не ходим. И не молимся… А откуда, скажи пожалуйста, у тебя – и у меня! – будет в душе радость, если до этого ни труда никакого, ни страдания, ни лишений – у нас не было?
– То есть ты хочешь сказать, что бог нас в Рождество наказывает за неверие?
– Не бог. Нужны мы богу!.. Мы сами себя наказываем.
Катюша грустно улыбнулась.
Вот таким она любила своего Андрея: умным, ярким, умеющим просто объяснить даже самый сложный вопрос.
«Нет, – подумала она, – он еще совсем не реализовал себя. У него еще все впереди… Будем надеяться, что все впереди».
Андрей включил посудомоечную машину.
– Пойду-ка спать, – объявил он. – Устал чего-то. Душ я уже принял, так что ванная – твоя.
– Хорошо, – откликнулась Катя. – Я тоже помоюсь – и баиньки.
…Когда Катя, завернувшись в махровый халат, вышла из душа, Андрей уже спал. Ночник не погасил, завернулся в одеяло, свернулся клубком, только нос торчит. Спящее лицо без привычных очков выглядит беззащитно. Катя подошла к окну, приоткрыла портьеру, глянула на улицу. «Фиат» сиротливо стоял под ртутно-белым фонарем. Его уже слегка занесло снегом.
Несмотря на длинный, трудный день, а может быть, именно поэтому, спать Кате совсем не хотелось. В каком-то отупении она прошлась по квартире. Взяла с полки в кабинете читаную-перечитаную «The Catcher in the Rye»[6] в оригинале. С этой книги Катя когда-то начинала учить английский. «Над пропастью во ржи» ее всегда успокаивала. Катя прилегла прямо в халате на супружеское ложе. Включила свой ночник. Открыла книжку наугад. Попыталась читать. Но буквы плясали перед глазами, смысл давно знакомых предложений не доходил до нее, приходилось по два раза – как когда-то – перечитывать каждую фразу, с разгону бросаться на новый абзац. Совсем не читалось. «Может, выпить снотворное? – подумала Катя. – Нет, после вина нельзя. Да и завтра тогда голова будет та-ак болеть…»
Но что же делать? Заснуть ей явно не удавалось.
За приоткрытой форточкой дышала ночная Москва. Народ веселился – стояла Ночь перед Рождеством.
Во двор въезжали машины. Орали магнитолы, шумели приехавшие поддавшие компании. А в соседней квартире собрался девичник. Судя по взрывам смеха, там предавались гаданиям.
Андрей завозился под одеялом, пробурчал сквозь сон: «Достали уже!» Накрыл ухо подушкой. А Катя продолжала прислушиваться.
Девчонки из соседней квартиры всей кодлой высыпали на балкон. Они собирались кидать башмачок и шумно обсуждали, не украдут ли, если выбросить вместо старой тапки хорошую туфлю.
«Дождетесь – Агафон какой-нибудь поднимет», – беззлобно подумала Катя. На минуту ей вдруг стало очень грустно. Девчонки – молодые, беззаботные – веселятся. Гадают… А она смирно лежит в супружеской кровати. Как бабуля какая-то, ей-богу… Хоть бы Андрей не дрых, было бы с кем поговорить…
Но будить его она не стала. Бесшумно выбралась из кровати, прошла на кухню. Придется вместо – или в качестве? – снотворного выпить еще вина. И заодно еще раз отпраздновать Рождество.
Катя налила себе немного душистого «Божоле» и устроилась на кухонном диванчике.
«Это тебе за Настю», – в очередной раз услышала она голос стрелявшего в нее человека. На сердце было тяжко. Настька, Настена – грубоватая, резкая, жесткая… И такая родная.
Прошлое бродило рядом, бередило старые раны…
Она сделала глоток и отставила бокал. Нахлынули воспоминания – живые, яркие. И образы ее подруг – те, десятилетней давности, образы – предстали перед нею…