Вопрос о приоритетах
Я помню чудное мгновенье.
Первое, что вызывает у меня резкое неприятие, как уже было отмечено выше, это узость ведущихся поисков, самоизоляция представителей разных наук. Нынешние изменения в гуманитарных науках, которые, в некотором смысле, можно назвать революционными, заставили меня ждать резкого изменения подходов к изучению происхождения человека. Дробышевский – это один из самых ярких представителей нового поколения биологов. Его исследования интересны, смелы, парадоксальны. Но – увы… Даже из его работ следует, что современная антропология, похоже, использует всё тот же джентельменский набор источников, что и в XIX веке, во времена Дарвина с его «обезьяной». А ведь человек, как бы он ни появился на Земле, – определённо не обезьяна, т. е. не только зверь, но и дух, но и разум, которые выделяют нас из остального животного мира. Поэтому изучать антропогенез исключительно по костям и каменным топорам – это заведомо двигаться в научный тупик.
Появление таких дисциплин, как палеогенетика, ДНК-генеалогия, популяционная генетика, принципиально ничего не меняет – это просто ещё один способ изучения древних черепов. Я лично глубоко убеждён, что происхождение человека – это качественный скачок в том, что происходило не со строением головы, а с теми процессами, что происходили внутри неё. И каждый раз, когда человек поднимался на новую ступень, это было скачком именно сознания и социальной организации, а не только биологической формы. Жившие в Африке полулюди, от которых, якобы, произошло современное человечество, могут быть сколь угодно внешне похожи на современных людей, но между ними лежит пропасть.
Тем самым найти родину современных людей по костям, даже в совокупности с остатками орудий труда, – вряд ли возможно. Нужно установить время, место и обстоятельство, когда вчерашнее полуживотное начало мыслить по-человечески. Без истории культуры, истории религии, истории науки, исторической социологии и других подобных направлений научного поиска антропология так и останется конгломератом случайно собранных фактов, неспособных дать обобщающее знание. Если же найти новый научный синтез, то археология и антропология смогут раскрыть свой истинный потенциал и подарят нам множество интереснейших открытий.
Среди вопросов, на которые я пока не нашёл всех волнующих меня ответов – это матриархат. Встречаются разные мнения не только о том, когда, где и почему он развивался, но и о том, существовал ли он вообще. Между тем мне представляется, что матриархат – это ключевая тема всей человеческой истории. Изучение стадий развития древнейшей культуры, а так же мифа как явления и мифологического сознания подтолкнули меня к выводу, что матриархат – это не просто ступень эволюции человеческого общества, а начальная ступень истории современного человечества. Данная постановка вопроса в чём-то продолжает линию, которую можно найти в работах многих авторов ещё XIX–XX веков, например в серии фундаментальных и научно-популярных трудов литовской исследовательницы М. Гимбутас[5]. Гимбутас верно указала на важную роль женщины в истории Европы времён палеолита, мезолита и неолита[6]. Прийти к таким выводам ей помог системный подход, когда результаты одних наук взаимообогащались результатами других.
Масштаб открытий смелой женщины таков, что многие консерваторы от науки начали с порога отвергать их, но совершенно очевидно, что научная мысль будет снова и снова возвращаться к её творческому наследию до тех пор, пока не освоит его полностью. Правда, похоже, что из политических убеждений Гимбутас скептически относится к понятию «матриархат» и к тому, что под ним можно понимать, – а именно власть и полное господство женщин. С такой постановкой вопроса, когда древнейшая история видится исключительно в розовых тонах, я бы не согласился, но о подавляющем доминировании женщины в эпоху матриархата я бы тоже говорить не стал.
И уж точно мне совершенно чужда другая, совсем уже удивительная крайность, когда встречаются попытки представить матриархат чуть ли ни как древнейшую форму тоталитарной диктатуры, которая не сдерживалась и не ограничивалась благородным мужским началом. А если называть вещи своими именами, то приходится говорить о попытках изобразить матриархат как царство развращённых, кровожадных, психически неуравновешенных старых ведьм. Вот какой просто фантасмагорический пассаж на эту тему мне встретился в книге современного российского автора М. Серякова: «На стадии разложения матриархата господствующая прослойка женщин превратилась из дарительниц жизни в носительниц смерти, поддерживавших свою власть в обществе изуверскими обрядами, своей связью со змеями да старательно культивируемым всеобщим страхом перед собой. Однако в конце концов героическое мужское начало восстало против этой клики злобных фурий, свергнув их иго после напряжённой борьбы, как в общественной, так и в духовной жизни»[7].
В наши дни реальность такова, что реконструкция первоначальных форм религии матриархата очень затруднена. Сегодняшние представления о всех без исключения женских божествах являются результатом патриархального переосмысления (то есть различных искажений, отличающихся друг от друга только глубиной, охватом и степенью бесцеремонности). Даже самые комплементарные из сохранившихся мифологических воплощений женского божественного начала, такие, как Мать Сыра Земля, Родина-мать, Богородица и т. д., – это всё уже более поздние образы и символы, сохранившие в себе лишь часть прежнего отношения к Богине Прародительнице, прежнего преклонения перед её всеобъемлющей сущностью[8]. Тем более «грешат» чрезмерной критичностью реконструкции, подобные предложенным Серяковым в серии его книг[9]. Как исследователь, мыслящий смело, широко и оригинально, Серяков вызывает у меня симпатию и уважение, но… Его непонятная воинственность в отношении того периода истории, когда человеческие сообщества развивались как матрилокальные, для меня совершенно удивительна и неприемлема[10].
Серяков связывает матриархат с различными формами самых мрачных сексуальных и психологических извращений (инцест, зоофилия и т. д.) и диктатурой потерявших разум и способность рожать старух-садисток. Может показаться, что я несправедлив к коллеге по исследовательскому цеху, передёргиваю написанное им. Чтобы избежать подобных обвинений в предвзятости, позволю себе всего несколько, но очень ярких цитат. Они взяты мной из книги, посвящённой духовной прародине славян (которая, правда, если верить автору, первоначально находилась где-то в Африке. В этой книге имеется специальная часть, посвящённая матриархату, а в ней глава, которая имеет интригующее заглавие: «Чёрная сторона матриархата»[11].
Из неё, например, мы можем узнать, что «вступив на путь потакания собственным темным инстинктам, матриархальное сознание на этом не остановилось, а стало погружаться во все более страшную тьму, в которой все труднее и труднее становилось сохранить человеческий облик. Одним из проявлений подобной духовной деградации стало совокупление с животными, разрушающее грань между ними и человеком»[12].
Далее Серяков, не стесняясь, показывает, что готов перенести на реальных женщин то, что говорилось в сказках, мифах и легендах гораздо более древнего времени о женских сверхъестественных, то есть заведомо вымышленных персонажах. В частности, он широкими мазками рисует тот зверинец, с которым развращённые особы женского пола готовы были вступать в коитус вместо своих законных мужей (как правило – очень благородных). Список получается внушительный: «в одном только Полесье, – скрупулёзно перечисляет автор, – зафиксировано четыре варианта сказки “Муж-уж”. Кроме того, в русском фольклоре неоднократно встречается мотив сожительства женщины с медведем или волком, а в греческих мифах известен мотив брака с быком»[13].
Список пополняется Серяковым и другими животными, но мы в данном вопросе не станем следовать за авторской наблюдательностью, а лучше посмотрим, к каким обобщениям по поводу женской зоофилии он приходит: «Не проводя грани между половым совокуплением человека и животного, древнее сознание перестало делать различие и между тем, кого можно и кого нельзя потреблять в пищу. Понятно, что явление каннибализма присутствовало в первобытном обществе, однако теперь стала стираться грань между близкими родичами и чужаками. Достаточно распространён в индоевропейском, да и в мировом фольклоре образ сестры-людоедки»[14]. То есть, Серяков напрямую выводит каннибализм из сексуальной девиации, а именно из инцеста. Более того, по Серякову получается, что неандертальцы, у которых матриархата явно не наблюдается (но зато по археологическим источникам чётко прослеживается склонность к поеданию себе подобных), за излюбленными «лакомствами» бегали к соседям, а развращённые женщины современного человека пожирали тех, кто жил с ними в одной пещере.
Вот уже женщина становится у автора не только источником развращения, но и прямой угрозой жизни благородного древнего мужчины: «соединение в лице Великой Богини ипостасей матери, жены и убийцы своих сыновей, становящихся впоследствии мужьями и жертвами, – продолжает свои умозаключения Серяков, – свидетельствует о глубокой психопатологии женской психики, которая, пользуясь собственной безнаказанностью и всемогуществом, погружалась в самые тёмные бездны подсознательного, реализуя свои самые извращённые и страшные фантазии. Отголоски этих представлений оказались более чем живучи и находили своё выражение ещё в шабашах ведьм»[15]. И далее ещё более эпическое: «С течением времени убийство людей с целью обеспечения себя пищей стало превращаться для женщин в забаву, призванную удовлетворить их садистские наклонности»[16]. То есть охота на ведьм – это справедливое возмездие со стороны благородных рыцарей и мудрых пастырей, не желавших быть съеденными распоясавшимися садистками?
И завершает главу о чёрной стороне матриархата неповторимый в своём академизме вывод: «Очевидно, что в период господства полуобезумевших жриц, особенно в период обострения у них психических расстройств, в обществе царил ужас, ужас, которому, как казалось, не будет конца»[17]. Даже если отвлечься от этих морализаторских оценок (о них обстоятельный разговор ещё предстоит, но чуть позже), для Серякова матриархат – это приземлённость, обращённость к Земле как элементу космоса (отсюда ритуал трупоположения). А вот патриархат, наоборот, – это устремлённость человека к небу, к солнцу, небесному огню (отсюда соответственно ритуал трупосожжения).
В чём-то забавно, что у и Гимбутас, по сути, концепция перехода от матриархата к патриархату также сводится к переходу от женского хтонического (земного) божества к небесным мужским богам. Различие во взглядах двух исследователей, конечно, есть, и весомое. Например, для Серякова при переходе от женских к мужским богам речь идёт о внутренней эволюции индоевропейской религиозной традиции, а для Гимбутас – о смене доарийских матриархальных верований Древней Европы индоевропейской патриархальной небесной иерархией, во главе которой – бог-мужчина[18].
Но сути эти различия в главном не меняют: в обоих случаях речь идёт о смене приземлённого женского начала возвышенным мужским. Тем самым Гимбутас, независимо от занимаемой ею явственной феминистской позиции, отходит от линии своего духовного предшественника Р. Грейвса, писавшего, в том числе, так же о возвышенном, небесном начале религии Белой Богини[19]. О взглядах Грейвса ниже будет говориться подробнее, но уже сейчас отмечу: мне представляется, что именно Грейвс, несмотря на весь его романтизм поэта и влюблённого, ближе всего подошёл к пониманию первоначальной картины верований и мировосприятия древнейших людей современного типа.
Гипертрофированное внимание к земной природе Великой Богини, как мне представляется, связано с упрощённым пониманием её хтонической природы. Когда мир человека был ограничен его поселением и прилегающими охотничьими угодьями, Земля была не локальным, а вселенским символом. Кроме того, большинство авторов, посвятивших свои исследования культурному, религиозному и мифологическому наследию матриархата, решительно не учитывают, что в чистом виде развитых матриархальных религиозных и мифологических систем не только к нашим дням, но и к моменту появления письменности не сохранилось (а содержание мистерий, например Элевсинских, посвящённых критско-пеласгийской Деметре, современным учёным просто не известно). Не учитывают также и то, что в условиях борьбы против древних матриархальных культов со стороны всех патриархальных религий сами эти культы Богини Прародительницы были искажены и переняли многие черты противостоящих им агрессивных патриархальных представлений. К сожалению, о матриархате мы знаем исключительно то, что согласились, по каким-то причинам, сохранить в патриархальных религиях жрецы и сказители мужчины, некоторые из которых проявили явную женофобию, ничуть не меньшую той, которую испытывают некоторые современные авторы.
И тем не менее, несмотря на многовековую войну против первоначальных религиозных представлений, которая велась в патриархальную эру, почти стёртые, искажённые, но явные следы матриархата сохранялись – столь глубоки и сильны его корни. Много интересных и важных наблюдений, а также обобщений на этот счёт в своё время было собрано академиком Б.А. Рыбаковым. Так, в специальном труде, посвящённом предыстории возникновения религии Древней Руси, он анализирует религию древних славян и других народов Севера Евразии. Хотя академик не посвящает вопросу матриархата отдельных глав или параграфов своего труда, но по всей книге у него разбросаны свидетельства существования с глубочайшей древности религиозных и мифологических женских образов, напрямую связанных с небом и поклонением небесному началу.
Например, очень интересны приводимые им факты, указывающие на особенности поклонения Солнцу, а также таким созвездиям, как Большая и Малая Медведицы, тысячелетиями сохранявшимся у некоторых народов. Образы этих небесных объектов, по академику Рыбакову, оказываются одними из древнейших религиозных символов, а родились они – ещё в эпоху палеолита, т. е. во времена, когда не было ни земледелия, ни скотоводства, ни ткацкого, кузнечного или гончарного ремесла. Поэтому религия была связана с культом дикой природы, а магия – с охотой, которая являлась важнейшим источником пропитания и благополучия человека. Сложившиеся в те времена религиозные представления, обряды, суеверия и символы потом переходили в новые эпохи и культуры. Но, даже подвергаясь трансформации, они сохраняли свою древнейшую первооснову.
Так, в качестве объекта анализа, академик обращается к различным этнографическим материалам, на которых, по его убеждению, мы видим древнейшие слои изначальных человеческих верований. И тут-то оказывается, что у многих народов сохранился образ небесных лосей или оленей. Академик Рыбаков доказывает, что этот образ первоначально носил не мужскую, а женскую природу, и речь шла о небесных лосихах, которых древние люди ассоциировали с созвездиями Большая и Малая Медведицы: «Важнейшее созвездие нашего северного полушария – Большая Медведица – на русском Севере называлось “Лосем”, “Сохатым”… – писал Рыбаков. – У поляков Полярная звезда называется “Лосиной звездой” (Gwiazda Losiowa). У эвенков созвездие Большой Медведицы (Ursus Major) наывается “Лосихой Хэглэн”, а Малой Медведицы (Ursus Minor) – “Теленком Хэглэн”»[20].
У народов, сохраняющих охотничий уклад в качестве основного, с образами оленя, лося или лосихи нередко ассоциировалась не только Полярная звезда или отдельные созвездия. Рыбаков рассказывает, что охотники тайги поэтически образно представляли солнце «в виде живого существа – гигантского лося, за день пробегающего по всему небосклону и к ночи погружающегося в преисподнюю, в бесконечное подземное море». Он приводит пример одной долганской сказки об огромном небесном лосе, которая, по его убеждению, «в основе несомненно была создана ещё в каменном веке и дожила у людей тундры до нашего времени»[21].
И опять, как и в случае с созвездиями Большой и Малой Медведицы, сквозь напластования намного более поздних патриархальных верований, в отождествлении Солнца с представителями животного мира часто проступает матриархальная первооснова образа. Иногда само Солнце воспринимается как женское божество. А иногда, когда речь, видимо, идёт о каких-то промежуточных этапах перехода религии от матриархальной к патриархальной, Солнце выступает в качестве объекта или божества подчинённого или же порождённого Небесной Богиней. Помимо оленей или лосей, эта Небесная Богиня является прародительницей других животных, людей, всего мира. Так, у эвенков, помимо образа Небесной Лосихи Хэглэн, имеется представление о лосихе или самке оленя Бугады Энинтын («относящаяся к Вселенной мать»), которая, согласно их верованиям, является Хозяйкой Мира и матерью зверей и людей[22].
Особое внимание академик Рыбаков уделяет с его точки зрения «крайне интересному» гиляцкому мифу. Согласно этому мифу, в прежние времена «на небе существовали два солнца и две луны; ничто живое от жара не выживало». Чтобы спасти мироздание от гибели культурный герой решает навести во Вселенной порядок и с этой целью отправляется на небо. Там он отыскивает жилище матери Вселенной. Она в легенде описывается как рогатое существо, являющееся наполовину женщиной, а на половину оленем. На её рогах миф помещает все четыре светила. Герою мифа остаётся только уничтожить лишние светила и это приводит к воцарению в мире порядка. «Для нас важно отметить, – подводит итог своим размышлениям Рыбаков, – что хозяйками Вселенной в этом мифе являются рогатое женское божество и её дочь[23].
Тот же миф о правящих миром двух женщинах-важенках (самках оленя) академик обнаруживает у нганасан. В нём повествуется о путешествии по древу жизни шамана, который, попав наконец на небо, сумел отыскать чум владычиц Вселенной. Академик Рыбаков так передаёт случившееся затем: «Войдя, шаман увидел на левой (женской) стороне чума двух нагих женщин, подобных оленям: покрытых шерстью, с ветвистыми оленьими рогами на голове. Шаман подошёл к огню, но то, что шаман принял за огонь, оказалось светом солнечных лучей. Одна из женщин была беременна. Она родила двух оленят… Вторая женщина тоже родила двух оленят…» Эти оленята должны были стать родоначальниками диких и домашних оленей[24].
У славян, которые в цивилизационном плане обогнали охотничьи народы Севера, образ Великой Матери Мира – Небесной Лосихи, в последующем постепенно трансформировался в образы других животных. Важное место среди них будут занимать самки огромных диких быков туров – турицы. Ещё позже, вероятно уже в неолите, в связи с процессом доместикации скота и развитием животноводства, важное значение получит образ Священной Коровы – Говяды. Ещё позже женский образ будет замещён мужским образом – у целого ряда народов одним из священных супругов Великой Богини выступает бык. Иногда образ быка воплощается не в супруге, а сыне Богини, иногда, отражая определённую ступень эволюции древних верований, бык мог являться последовательно и сыном, и супругом.
Не исключено, что именно этот вариант развития древнего небесного образа нашёл отражение в сказке А.С. Пушкина в персонаже, носящем многоговорящее имя – царевич Гвидон, который правил, если называть вещи своими именами, не просто на блаженном острове Буяне, а в Ирии – славянском раю[25]. Интересно в плане интерпретации сакрального имени царевича Гвидона напомнить следующие результаты изысканий М. Серякова: «С индоевропейских времён корова символизировала собой плодородие и изобилие в космическом масштабе. Интересно отметить, что первоначальным общеиндоевропейским термином, обозначающим быка и корову без различия мужского и женского рода было kou-: др.-инд. gauh “бык, корова”, авест. gaus “бык, корова”, др.-в. – нем. chuo (нем. Kuh), др. – англ. cu (англ, cow) “корова”, ст. – слав. govezdi “крупный рогатый скот”, др. – русск. говядо “бык”»[26].
Широкое распространение образа Священной Коровы, не редко так или иначе связанной с небесной сферой, у индоевропейцев, а также у многих других близких им народов заставляет предположить, что эволюция образа Небесной Лосихи в образ Священной Коровы началась ещё в тот период, когда между носителями отцовских гаплогрупп R1a и R1b существовали некие формы единства, хотя бы культурные и религиозные контакты. Во всяком случае у древних шумеров и древних египтян, которые вряд ли имели отношения к протоариям или их потомкам, корова занимала не менее важное место в древнейших слоях религиозных верований, чем много позже у славян.
Вместе с тем, говоря о постепенной доместикации одного из тотемных образов Великой Богини, связанного с небом, мы отчётливо наблюдаем одно важное обстоятельство: полного замещения старого матриархального образа новым (тоже матриархальным) так никогда и не произошло. В мифологии разных народов мы можем видеть, как уживаются вместе образы небесных лосих, диких туриц и одомашненных коров. Так, как свидетельствуют русские этнографические источники, с которых академик Рыбаков начал свой анализ небесных религиозных верований разных народов Северной Евразии, у славян в памяти, наряду с новыми, сохранялись и древнейшие мифологические пласты, обожествлявшие и возвеличивающие Небесную Лосиху. Учёный пишет: «Важнейшим разделом русского народного искусства являются те категории предметов, которые соприкасаются с культом, с ритуальными действиями, с устойчивыми религиозными (в том числе и языческими) представлениями»[27].
В качестве основного предмета, на котором учёный сосредотачивает своё внимание, была вышивка, прежде всего на полотенцах-убрусах, которые являлись предметом ритуала: «убрусами увешивали ветви священных деревьев, на полотенце подносили хлеб-соль, полотенцами вместо вожжей сдерживали коней свадебного поезда». Рыбаков подмечает одну важную деталь – длительность и устойчивость ритуального использования данных предметов культа. Полотенца-«набожники», даже после принятия христианства и подавления прежних языческих верований, «сохранили своё почётное место в красном углу избы, на полочке для икон (божнице)».
Тем самым «вышитые на полотенцах языческие богини уживались с христианскими святыми». К тому же академик Рыбаков приходит к важному заключению, что «красный угол – исконное древнее место для языческих убрусов, а полотно играло в своё время роль иконной доски, и на него наносились священные языческие изображения, предшествовавшие иконам». Всё это говорит о глубокой укоренённости тех языческих образов, которые сохранила народная вышивка и заставляет нас относиться к ним с повышенным вниманием, особенно к вышивкам на ритуальных полотенцах – «на этих языческих иконостасах, полных глубокой архаики»[28].
Именно среди этих вышивок Рыбаков находит те же образы, что и на древних предметах культа, в частности изображения священных небесных Оленей или Лосей, а также женские фигуры, символизирующие Великую Богиню в образе полуженщины-полулосихи. Причём подобные сюжеты обнаруживаются не только на русских вышивках, но и на вышивках народов, подвергшихся длительному и устойчивому влиянию русской традиции. Академик указывает: «В русском и финно-угорском искусстве Севера встречается довольно устойчивый тип вышивки с оленями, украшающей полотенца, рубахи и очелья головных уборов – сорок. Олени или лоси с массивными рогами стоят по сторонам своеобразной женской фигуры, голова которой украшена огромными раскинутыми рогами, руки распростёрты вверх… Широкое географическое распространение вышивок с олене-лосями и рогатыми полуженщинами-полуваженками заставляет нас рассмотреть их в одном ряду с разобранными выше мифами охотничьих племён…, в которых хорошо отразились весьма архаичные представления об оленеобразных рогатых хозяйках Вселенной… Традиция эта была, вероятно, уже бессознательной, не подкреплённой знанием соответственных мифов, но достаточно прочной, для того чтобы сохранить не только отдельные элементы архаики, но и всю систему представлений»[29].
Итак, академик Рыбаков относит возникновение искусства и религиозных представлений современного человека к эпохе позднего палеолита. При этом первые культурные и культовые образы были связаны: во-первых, с Богиней Матерью; во-вторых, с небом. При этом Богиня Мать мыслилась как повелительница собственно небесной сферы, так и всего Мироздания, так как именно она и породила всё, что было вокруг. Так же я предлагаю обратить внимание на то, что культ Великой Матери был связан ещё и с охотой – к этой важной черте древних космогонических представлений коротко нужно будет вернуться ещё раз для уточнения некоторых моментов развития религии.
Взгляды, близкие академику Рыбакову, высказывали и другие авторы как в СССР, так и за рубежом. Все, кто серьёзно занимался искусством древнейших неоантропов в позднем палеолите, могут подтвердить большую распространённость женских образов в искусстве человека современного типа и большую редкость мужских, иногда при полном их отсутствии. Опираясь на материальные свидетельства прошлого, учёные и приходят к выводу о существовании в древности культа Богини – Небесной Матери.
Очень возможно, что, как это и следует из некоторых приведённых выше выводов академика Рыбакова, образ Богини Неба – Великой Матери мог на определённых этапах его развития персонализироваться в образе Солнца и/или солнечного света. В любом случае, хотя в историческое время на Руси и в других славянских землях солнечное начало ассоциировалось с богами-мужчинами (Дажьбог и др.), но в более ранние эпохи у славян и их предков изначальное солнечное божество всё же действительно – женское. Это, по всей видимости, – Коло (сравним с «кхала» – санскритским названием солнца), Коляда и т. д. Посвящённые Коляде празднества (колядки) отмечались в декабре и были связаны с днём зимнего солнцеворота. Из этого можно заключить, что Богиня олицетворяла не просто Солнце, а его круговое движение в мировом пространстве[30].
Целостную картину матриархата и порождённого им мифологического наследия воссоздал в своих трудах Роберт Грейвс. Хотя многие у него на родине в Великобритании, а также у нас считают его в большей степени поэтом, а не учёным, в действительности Грейвс проделал очень серьёзную исследовательскую работу. Его выводы продолжают стройную традицию, возникшую в британской и европейской историографии ещё в XIX веке. Согласно ей, матриархат стал трактоваться как важный этап в развитии человечества. Позже выводы учёных, стоявших на подобных позициях, стали подвергаться всё большей критике со стороны учёных, убеждённых в том, что решающую роль в человеческой истории сыграли вовсе не женщины, а мужчины. Однако Грейвс до конца своей жизни оставался верен романтическому восприятию эпохи, когда миром, по его мнению, правила Великая Богиня Мать. Важно, что он изначально признавал её вселенский, небесный характер, тогда как привязка Богини исключительно к Земле, к культам плодородия и земледелия, по его мнению, возникла позже, в результате снижения первоначального мифологического образа.
Оригинальную концепцию матриархата автор сформулировал в двух главных трудах своей жизни «Белая Богиня» и «Мифы Древней Греции». Она разбросана на сотнях страниц и подтверждается Грейвсом сотнями примеров из различных мифологических систем: пелазгийской, месопотамской, хеттской, египетской, эллинской, римской, иудейской, кельтской, германской. «Небесным символом богини была не только луна, – писал Грейвс, – но (судя по Гемере в Греции и Греине в Ирландии) и солнце. В древнем греческом мифе солнце, однако, уступает первенство луне; она внушает больший суеверный страх, не теряет своей яркости к концу года и, кроме того, наделяется правом решать: давать ли воду полям»[31].
Наблюдения за Луной позволили древним людям выделить три её основные фазы: молодая, полная и убывающая Луна. Эти фазы Луны древний человек соотнёс с тремя возрастными этапами жизни женщины: девственница, нимфа (женщина в брачном возрасте) и старуха. Кроме того, три лунные фазы были соотнесены с этапами годового движения Солнца, что позволило изобрести древний календарь. В отличие от нашего, в нём было не четыре, а всего три времени года. Молодая Луна и девушка-невеста в нём соответствовали Весне. Лето символизировало полную Луну, женщину-нимфу, готовую к замужеству и вступающую в брак. И наконец, вполне ожидаемо зима стала олицетворять убывающую Луну, человеческую старуху. Три фазы этого календаря отражали не только небесный бег Солнца, но и жизнь земли. Тем самым Богиня Мать получила и своё земное воплощение: «Её стали идентифицировать с сезонными изменениями в растительной и животной жизни, – поясняет Грейвс, – а следовательно, и с матерью-землёй, которая в начале вегетативного года производит только листья и бутоны, затем – цветы и плоды и, наконец, перестаёт плодоносить»[32]. Важность этого наблюдения следует подчеркнуть – как видим, Грейвс доказывает, что образ Матери-Земли был более поздним и вторичным по отношению к небесной сущности Богини Прародительницы.
Ну и наконец, три фазы движения Луны по небу, как о том пишет Грейвс, легли в основу разделения древним человеком Вселенной на три части. Грейвс утверждал, что Великую Богиню древности «можно представить в виде ещё одной триады: девушка верхнего мира, нимфа земли или моря и старуха подземного мира, персонифицированные соответственно в Селене, Афродите и Гекате. Эти мистические аналогии объясняют священность числа три… Однако поклонявшиеся богине-луне ни на миг не забывали, что имеются в виду не три богини, а всего одна»[33]. Этот вывод Грейвса так же чрезвычайно интересен и значим – мы, по сути, видим, когда и каким образом древний человек приходит к пониманию единства божественного начала в трёх лицах, ипостасях, проявлениях. Первоначально эта идея пришла как результат наблюдений за небесным движением Луны – женского божества Великой Матери. Тем самым троичность, Троица – это порождение матриархата, во времена которого абстракция троичности была не только логична, но и понятна, поскольку очевидна. Идея единства в троичности оказалась столь сильной и привлекательной, что дожила не только до наступления патриархата, но и до наших дней. В сильно переосмысленном виде, потеряв свою очевидность и логичность, она превратилась в нерушимую религиозную догму и жива в некоторых современных мировых конфессиях. А кто-то из шутников, может быть, припомнит три источника и три составные части единственно верного учения – марксизма…
Как справедливо указывает Грейвс, на заре истории в человеческом обществе родство велось по материнской линии. Тому было несколько причин, одной из которых было отсутствие у людей не только института отцовства, но даже элементарного понимания роли мужчины в продолжении рода. Пережитки этих представлений автор находит, например, в космогонических мифах пеласгов. Согласно реконструкции их верований о сотворении мира, Вселенная была порождена Богиней всего сущего Эвриномой, которая забеременела от созданного её движением ветра, превратившегося в змея Офиона. «Вот почему северный ветер, – подводит итог Грейвс, – который также зовётся Бореем, оплодотворяет: вот почему кобылы, поворачиваясь задом к этому ветру, рождают жеребят без помощи жеребца»[34].
Конец ознакомительного фрагмента.