Глава 6. Нарине, Артур
Машина дернулась вперед, взметнув столб пыли, а я всё так и стояла на перекрестке, разглядывая свои дрожащие пальцы. Вдруг снова стало так холодно, что захотелось закутаться во что-нибудь теплое и мягкое. Это желание возникало у меня всегда, когда я чувствовала страх или боль. Нескончаемый холод – так я ощущала ужас. Он всегда начинался с пальцев и поднимался вверх по рукам, на плечи и спину, замораживая в венах кровь.
Мама рассказывала, что это у меня с детства. Последствия пережитой атаки в Карабахе. Мне тогда года три было, и мы поехали к родственникам на свадьбу в один из районов Нагорного Карабаха. Остались там гостевать на несколько дней, обратно в Армению поехали двумя машинами. В одной из машин брат отца с сыном и новообретенной невестой был. Там районы состояли из бывших азербайджанских сёл, отбитых армянскими солдатами еще в начале девяностых годов, в которых никто не жил, стояли пустые стены каменных домов и разгромленные амбары, будто кладбище некогда счастливой дружной жизни двух народов.
Мама рассказывала потом, что её бабка отговаривала от этой поездки, говорила, что, несмотря на объявленное перемирие, на этой земле миру не быть никогда, но её слова никто не воспринял всерьёз.
Это случилось молниеносно. Никто из нас их не видел. Будто черти из табакерки, неожиданно выскочили из этих руин люди в форме азербайджанских военных и расстреляли автомобиль дяди, следовавший впереди нас. Они что-то громко кричали и смеялись, запрокидывая голову вверх, пуская очередь по нашим машинам.
Автомобиль повело прямиком в одну из построек. Отец тогда едва с ума не сошёл, закричал и хотел направить машину прямо на них, но мать истошно закричала наши имена, и он вырулил вперед, возвращаясь на дорогу под звуки автоматных выстрелов. Я до сих пор помню, как видела с заднего сидения остекленевший взгляд отца, уставившийся в зеркало на вспыхнувшую машину брата. Я и сама пыталась повернуться, посмотреть, что там происходит дальше, но не могла. Мне вдруг стало холодно и больно двигаться. От этой боли и страха зашумело в висках и замерзли пальцы.
А потом закричал Артур, запричитала что-то мать, и отец вдавил ногу в газ, остановившись возле одной из заправок. Одна из пуль зацепила моё плечо, но я была настолько испугана происходящим, что даже не почувствовала боли. Я тогда даже не до конца понимала, что случилось и почему все суетятся возле меня. Я всё держала отца за руку и радовалась, что тот его взгляд исчез, что он снова стал моим собранным и властным папой, громко раздававшим команды даже врачам в местной больнице.
И сейчас я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь и смотрела, как мимо на скорости проносятся машины с музыкой, включенной на полную громкость. Жизнь вокруг нас не останавливается ни на мгновение, это я поняла еще в три года.
Достала смартфон и набрала Ане сообщение:
«Солнце, я не приеду к тебе сегодня. Не обижайся.»
«Что и следовало ожидать…Что-то случилось?»
«Нет. Прости. Вечером наберу тебя.»
Долго думала, прежде чем позвонить брату, но мне нужно было сейчас у него кое-что выяснить. Пусть я не знала Артёма последние пять лет, я всё еще могла различать в его глазах эмоции. То, с какой ненавистью и злостью он говорил о моём брате…Артур никогда не выказывал особой любви к Артёму. Они почти никогда не общались, Артуру тогда было не до младшей сестрёнки. Он предпочитал знать всех мальчиков и девочек, с которыми я общалась, был не против видеть их у нас дома…и на этом всё.
А потом что-то изменилось.
***
А потом она попросту подросла. Превратилась из маленькой неуклюжей девочки с огромными карими глазами на худом лице в слишком женственную для своего возраста девушку с соблазнительными формами и мягкими чертами лица.
Наверное, так бывает с каждым старшим братом, когда он вдруг сталкивается с пониманием, что младшую сестру нужно теперь защищать не только от обидчиков, но и от друзей. Особенно от друзей. Отец и мать этого не замечали, но Артур видел, как смотрел на Нару Артём. Мальчик, которого все привыкли считать едва ли не за члена семьи, испытывал к его сестре, как минимум, не братские чувства. Артур не раз и не два ловил взглядом, казалось бы, нечаянные прикосновения этих двоих. Когда она собирала со стола, или когда подавала ему чашку кофе. Как тот осторожно и быстро сжимал тонкие пальцы Нарине, а та опускала взгляд, пряча в глазах тот же озорной блеск, которым светились его.
Вот только брату удалось несколько раз его заметить. Парень ведь тоже вырос, превращался в мужчину, всё больше обретал уверенность в себе, и Нара явно отвечала ему взаимностью.
Мать днём продолжала угощать ублюдка сладостями, а тот вечером под крышей этого же дома зажимал Нарине в коридоре, целуя и что-то шепча. Артуру тогда будто крышу снесло. Налетел на русского и начал избивать. Молча, не произнося ни слова. Нарка рядом шептала сквозь слёзы, ломая руки, умоляя прекратить, а он всё сильнее парня молотил кулаками, понимая, что если остановится, то примется за нее. Выгнал его в тот день и сказал, чтобы даже на пороге появляться не смел, а потом с сестрой разговаривал. Всю ночь. Только эта ведьма упрямая даже слова не сказала, отвернулась к окну и молчала, поджав губы и стискивая побелевшие пальцы.
Нужно было тогда еще отцу рассказать обо всё, но Артур сестру пожалел. Знал, не простит отец такой неблагодарности от любимой дочери. Всё же понятия о приличиях у него были очень строгие. Как только еще позволил ей общаться с этим молокососом, Артур понять не мог. Хотя, наверное, потому и позволил, что тот молокососом был. И русским. Не смотрели их девочки на русских, как на мужчин. Только на своих. А те, кто смотрел, тех потом клеймили самыми позорными словами. Нет, конечно, бывали такие родители, что и зятя-неармянина принимали, и внуков-метисов с радостью растили, но у Сафарянов слишком кровь чистая была, чтобы вот так портить её.
Отец мог и вовсе разозлиться и дочку на родину к бабке отправить от греха подальше. Артур не хотел этого, он понимал одно: Нара маленькая еще была, а, значит, весь спрос должен был с парня быть. Пятнадцать лет – трудный возраст, Артур помнил, как сам в этом возрасте нехило оступался. И с пацанами в неприятности влезал, отец отмазывал, конечно, но и сам наказывал после. И травку покуривал, а когда понял, что отец знает об этом, думал – убьёт на месте. А тот просто положил перед ним на стол билеты и косячок. Сказал, пусть выбирает: хочет и дальше баловаться наркотой – он даже денег даст, чтобы сына Карена Сафаряна никто вором назвать не мог, но отправит его в Испанию в интернат, дабы не видеть, как его плоть и кровь в абсолютное ничтожество превращается. Вот никогда отец даже руки на них не поднимал, а они его всегда боялись и уважали.
Он вспомнил, как потом следил за сестрой, сам за ней в школу ходил, сам от подруг ездил забирал. Между ними тогда будто черная кошка пробежала. Правда, ни хрена она не черная была, а светлая, и не кошка, а кот. Облезлый драный кот, позарившийся на то, что ему никогда не светило.
Артур ведь не раз его видел с тёлками разными. Как их в туалетах клубов или в подворотнях трахал. И каждый раз представлял, что тот этими руками грязными к его невинной сестре прикасается, и чувствовал, как ненависть зарождается где-то внутри. А потом сам же себя и успокаивал, что всё правильно. Что пусть лучше тот с равными себе шлюшками утешается, чем Нарине сердце разобьет. А то, что разобьёт обязательно, Артур знал. Не верил он в межнациональную любовь или брак. Не любовь это вовсе, а так, похоть одна. Слишком разные по менталитету, по культуре воспитания, слишком разные жизненные ценности у них. Да и чему могут научить мать-неудачница и отец-алкаш? И парень тот сам таким же станет со временем – самым обычным пьяницей, поколачивающим жену и детей.
Только Нара не понимала этого, усмехалась и говорила, что Артур совсем не знает Артёма, что тот не похож на своего отца. А брату и не нужно было узнавать того ближе. Он видел это везде вокруг себя. Вырождавшаяся нация, обвинявшая в своих бедах кого угодно – приезжих, правительство, Америку, природные условия. Кого угодно, кроме себя.
Свиньи, пропивавшие свой дом, имущество, семьи и родителей, предпочитавшие спокойно сложить лапки и, брезгливо морща пятачки, верещать о своей ненависти ко всем нерусским.
Нет, Артур, не ненавидел русских, он их презирал. Именно за эту слабохарактерность и за нежелание бороться, за то, что водку больше матерей любили, а из дочерей растили шлюх. Мать ему с детства говорила, что нельзя всех под одну гребёнку, что в каждом народе есть свои герои и свои ничтожества. И дочку так же воспитала. Но сын…сын предпочитал верить своим глазам, они не лгали никогда. Мать не видела всего того дерьма, которое видел он. Как отец дочку мужику чужому подкладывал за хрустящие банкноты, как сын мать ножом порезал из-за того, что бутылку спрятала от него, как брат брата по миру пустил. Ни уважения к старшим, ни воспитания, ни дружбы, ни родственных отношений.
У Артура были знакомые – русские парни, украинцы, да и не могло их не быть здесь, в России. Общались хорошо, вместе праздновали свадьбы и проводы в армию, вместе играли в футбол и ходили в клубы. Но эти отношения нельзя было назвать дружбой. Только не с теми, от кого можно ожидать подлости каждую минуту. И только единицы из них он мог назвать достойными уважения
А Нара не понимала, пыталась доказать брату, что он ошибается. Приводила подруг домой, а после рассказывала родителям и ему, какие они хорошие девочки, не курят, не пьют, не прыгают из постели в постель. А он только согласно кивал головой, вспоминая, как имел накануне эту самую «приличную» на заднем сидении своего автомобиля. Всегда старался оградить сестру от подобного окружения. А она, как заколдованная, на дрища того смотрела и не видела вообще никого вокруг.
«-Ты не имеешь никакого права выгонять его. Это отца дом, а не твой.
– А отец, по-твоему, позволит тебе с этим сохом*4 быть? Нар, очнись, не маленькая уже. Отец просто не видит того, что вижу я.
– А что ты видишь?
– Как он смотрит на тебя, вижу. Как трется возле тебя, стоит тебе на улицу выйти.
– А это плохо, Арт? Плохо, если любит? Я не выйду замуж, просто потому что у жениха семья хорошая, понимаешь? Я не хочу, как сотни наших семей, без любви без права голоса. Служанкой быть и измены терпеть.
– Ты с ума сошла? Ты на наших родителей посмотри.
– Это один случай из тысячи, тебе ли не знать. Тебе уже сейчас девочку ищут. Ищут тёти и дяди, а тебе останется только одобрить ее.
– Вот именно. И если мне она не понравится, то я не женюсь. Так и ты не выходи замуж без любви. Тебя никто заставлять не будет! Отца бы воля – никому бы тебя не отдал.
– Но только полюби армянина, да?
– Да. Потому что эта твоя грёбаная любовь заканчивается с годами, и что тогда остается? Горькое сожаление и невозможность исправить ситуацию. И вообще, какая любовь? Ты сначала дорасти до возраста, когда любить уже можно, потом только обжимайся с парнями. Ты армянка, а не шалашовка какая-нибудь. Еще раз этого урода возле тебя увижу, урою его, Нар, я тебе мамой клянусь».
Она не поверила ему. А зря. Пришлось доказывать. Правда, доказывал он всё же не сестре, а русскому оборванцу. Долго доказывал. С удовольствием. Особенно после того, как выяснил, что у того брат на Тараса работает.
На ублюдка, организатора местной скинхедовской группировки и по совместительству конкурента Сафарянов. Тот в свое время ювелирный магазин имел, а когда Карен снова запустил ювелирный завод, откуда напрямую поставлял товар в свои магазины, то бизнес Тараса пошел под откос. И зачастили случаи нападения на объекты семьи Артура. Вот вам и истинная причина ненависти к нерусским. Просто кое-кому они помешали поднять бабло, а уж нажать на нужные кнопочки у кучки недоразвитых оборванцев Тарас умел.
После плотного прессинга Артём всё же отвалил от Нарине, и Артур выдохнул с облегчением, когда понял, что вся семья недоноска уехала из города. Всё же придурок сделал верный выбор. Артур его даже зауважал, парень до последнего качал головой, отказываясь отстать от Нары, пока Сафарян не начал угрожать его семье. Кровью блевал, с колен не мог встать, пока его трое держали. а Артур "вправлял" ублюдку мозги. Он долго издевательски скалился окровавленным ртом, но, как только имя брата услышал, затих. В глазах вместо дерзкой усмешки появилась ненависть. Её Артур отлично умел определять. И только тогда и понял, что победил.
Сложно было потом на сестру смотреть, на то, как увядает с каждым днем всё больше. Нара почти ничего не ела, только воду пила и в комнате своей сидела. Мать к кому только не таскала её: к лучшим врачам, даже к бабке какой-то повела. Вот только один Артур знал, почему в их доме больше не было слышно её смеха. Пытался поговорить с ней, но она его игнорировала, смотрела сквозь брата, будто он вдруг стал пустым местом для него.
Артур отряхнул пепел с сигареты, будто желая точно так же выбросить эти чертовые воспоминания из головы. Правду говорят, время лечит. Оно, действительно, оказалось лучшим доктором для его сестренки. Нара всё же поняла, что все эти чувства к русскому были лишь детской блажью.
Снова помирилась с братом, снова стала ходить на учёбу, и, наконец, в доме снова раздавался ее мелодичный смех. Со временем всё в семье наладилось, и Артур видел, что девочка вынесла правильные выводы из той ситуации. Поэтому его даже не взволновало появление Капралова в их дома. Хотя нет, он, конечно, слегка напрягся, поначалу притаился, следя исподтишка за этими двумя, но Нара была всецело занята женихом, улыбалась ему, а русского, казалось, больше занимала возможность устроиться на работу и подзаработать. Каждый из них переосмыслил прошлое, и Артуру оставалось только ждать, пока тот кретин сделает ошибку и попробует приблизиться к Нарине. В сестре Артур был уверен на все сто процентов. Как и в Гранте, которого она, он знал, любила. Да и до свадьбы оставалось всего ничего, а после муж ее увезет в Армению.
Раздался звонок телефона, и Артур полез в карман.
– Да, Нар. Проводила Гранта?
– Да.
– Домой едешь?
– Артур, – сестра замолчала на несколько секунд, а потом, тяжело выдохнув, спросила, – что ты сказал Артёму тогда?
– Когда?
– Тогда…пять лет назад.
– Нараааа, – Артур почувствовал, как снова зарождается желание придушить этого гада собственными руками, – что за вопрос?
– Тур, просто скажи, – её голос сорвался на крик, и Артур напрягся, сжимая телефон в руке.
– Нар, ты где? Ты дома? Давай я приеду домой перед отъездом и поговорим.
– Почему ты не отвечаешь на мой вопрос?
– Потому что я не помню, понимаешь? Пять лет назад! Я ни хрена ничего ему не говорил. Да и какое это имеет значение сейчас, а?
***
Он лгал. Я чувствовала это. Слышала в его голосе. Мы всегда были близки с братом. Близки во всём, что не касалось Артёма. А после отъезда Тёмы, когда подтвердились слова Артура о Капралове, о его безразличии, мы и вовсе стали еще ближе. Не сразу. Мне понадобилось немало времени, чтобы прийти к этому.
И я умела распознавать его ложь. Как сейчас, когда он не отвечал напрямую, говорил что-то еще, но я просто выключила телефон и сунула в сумку.
Меня снова начало трясти. В пятнадцать лет я еще была настолько наивна, что не замечала многие вещи. Такие, как, например, почему уехала вся его семья. Просто бесследно исчезла из города. Меня давило осознание того, что ОН меня бросил. Что ОН оставил меня, даже не объяснившись. Просто в один день взял и уехал в неизвестном направлении. Он меня разлюбил, ему надоело ждать, или вовсе надоела я сама. Но ведь вся семья не переехала бы по прихоти младшего сына. Тем более его семья, его отец, которому было глубоко наплевать на обоих сыновей. Ведь он так и не рассказал, что тогда случилось…
Нужно поймать такси, я должна поговорить с Артуром, иначе я сойду с ума. Всё это не имело бы значения, если бы Артем не появился. Но жить с осознанием его ненависти к себе я не смогу. А он ненавидел, каждое его слово в машине дышало яростью. Ко мне. Вот только нет ничего хуже, чем не знать, в чём тебя обвиняют.
Поднялся ветер, и я вскинула руку, останавливая машину. Подъехал черный тонированный джип, а когда я подошла к окну, вдруг распахнулась дверь заднего сиденья, и меня втащили внутрь. Я закричала, но чья-то вонючая ладонь закрыла мне рот, над ухом раздался грубый мужской смех, и меня усадили к кому-то на колени, перехватив тяжелой лапой живот.
– Харэ дрыгаться, дрянь. Тихий, врубай музон. Бес, гони мешок. Ща оприходуем сучку.
Он убрал ладонь, потянувшись за чем-то, и я закричала, только в салоне уже вовсю орала музыка. Дёргала головой, уворачиваясь от его руки, пока этот громила не ударил так, что голова откинулась на плечо. А потом спокойно накинул провонявший чем-то отвратительным мешок на мою голову. Схватил за шею и прижался к уху губами, и я даже через ткань почувствовала запах пива и рыбы, от которого затошнило.
– Будешь хорошей девочкой, отпущу тебя домой, как только получу бабки от твоего папаши. А если разозлишь меня, – он снова перехватил рукой мою шею и начал душить, – по кругу пустим с пацанами, а потом задушим на хрен. Кивни, если поняла.
Я дождалась, когда он завязал проклятый мешок на моей шее, кивнула, и, когда он ослабил хватку, ударила со всей силы локтем в грудь и дернулась в сторону двери. Ублюдок охнул и, зарычав, больно схватил за плечи, усаживая обратно на колени и начиная задирать платье.
Я снова закричала, пытаясь отбиться, не заметив, как затихла музыка, и откуда-то спереди, наверное, с водительского сидения раздалось шипение:
– Успокойся, Молот. Сказали ж, не портить. Бабки за нее порченую не дадут.
– Эта бл**ь ударила меня, я ей место ее укажу.
– Тебе Боксёр место твое укажет, если ты её хоть пальцем тронешь. Бес, возьми суку себе, у Молота член в штанах плохо держится, а нам за это головы оторвут.
В машине снова загремели басы, а меня рванули куда-то влево и схватили поперек груди так, что больно было даже вздохнуть.
Мы ехали очень долго, я пыталась запомнить повороты, их направление и количество, но такое возможно только в фильмах – рассуждать хладнокровно и трезво, когда тебя похитили и везут непонятно куда. А когда подобное случается в реальной жизни, и ты неожиданно оказываешься один на один с несколькими ублюдками в тесноте машины, то не остается ничего, кроме как стискивать зубы, и мысленно молиться Богу.
Когда мы остановились, меня выволокли из автомобиля и, закинув на плечо, куда-то понесли. Я пыталась вслушиваться, чтобы определить место, где мы находились, но слышала только испуганный стук собственного сердца и тяжелое мужское дыхание, перемежавшееся с вульгарными фразами. Тот, что нёс меня, задрал вверх платье и начал лапать за ягодицы.
– Молот, поищи телефон сучки этой и заодно позвони шлюхам, – урод сильно хлопнул меня по заднице и противно рассмеялся, – снимешь напряжение.
Тот что-то недовольно пробурчал, а остальные так же громко рассмеялись.
Меня сбросили на холодный пол лицом вниз, и, когда я попыталась встать, тяжелая нога с размаху опустилась на поясницу так, что я закричала от дикой боли.
– Привяжи эту тварь и сиди здесь, пока за ней не приедут. Сменишься через час с Бесом.
Когда он убрал ногу с моей спины, я попробовала отползти вперед, понимая, что не смогу сразу встать, ощущая, как кружится голова из-за отвратительного запаха сырости и страха. Да, я боялась. Я ужасно испугалась.
Несмотря на то, что слышала их разговор и понимала, что это похищение ради выкупа, а значит, меня отпустят живой. Отец обязательно заплатит им столько, сколько они потребуют. Но это было уже слишком. Второй раз за пару дней. Это не могло быть случайностью. Так просто не бывает.
Я молчала, пока мои руки привязывали к какой-то холодной трубе, но, как только услышала удаляющиеся шаги, слёзы хлынули из глаз. Кусала губы, пытаясь развязать веревку на запястьях, но тщетно. Спина болела так, будто эта сволочь сломал мне все кости, и я не могла сидеть, только полулежала на полу, казавшемся ледяным.
Кто-то явно начал охоту на моего отца, я это понимала. И отец поймет это очень скоро. Когда я не вернусь домой. Поймет и сойдет с ума. Пример Милены всё еще слишком свеж в памяти.
А еще я думала о том, что совершила огромную глупость, позвонив Артуру. Он, наверняка, решит, что во всём этом замешан Артём и ломанётся к нему. Я давно перестала питать иллюзии насчёт своей семьи. Мне было удивительно, что у мамы они сохранились до сих пор. Или же она умело маскирует свою осведомленность. Я понимала, что не мог отец не знать о тех людях, которых я иногда видела мельком в его кабинете. Не мог он не быть в курсе о криминальном прошлом некоторых из них. Или же когда вдруг исчезали на несколько лет близкие друзья семьи, и если я в детстве верила в то, что они уезжали в другую страну, то теперь научилась слышать недомолвки и понимать переглядывания между отцом и матерью, когда спрашивала о дяде Мхо или дяде Вазгене.
А когда спросила напрямую у отца, не из тюрьмы ли вернулся друг Артура, отец сказал ту самую фразу, с которой они с мамой шли по жизни: «Всё, что касается дома, детей, родственников, семьи, касается и вас, женщин. Всё, что касается работы и улицы, вас не касается, дочка. Не стучи в двери, в которые женщинам вход закрыт, собьешь костяшки пальцев».
И это, наверное, правильная позиция, очень верная, и говорит о заботе над своей женщиной. Вот только что делать, когда её насильно втягивают в эти мужские разборки? Только лежать с мешком на голове и молча глотать слёзы в ожидании принца?
*4 – В разговорной речи принятое оскорбительное название русских.