Забота о себе. История и современность. Глава 3. РЕСУРСЫ ДЕЙСТВЕННОЙ ЗАБОТЫ О СЕБЕ (Г. В. Иванченко, 2009)

Во введении и главе 1 мы говорили уже о том, что современное общество показалось бы философам античности по меньшей мере странно устроенным, а может статься, и глубоко больным. Одной из первых работ, в которой была выявлена связь личностных расстройств и социальных патологий, стала книга Абрахама Маслоу «Новые рубежи человеческой природы» (1971). Личностные патологии, утверждал Маслоу, есть следствие снижения человечности, проявления порождаемых обществом болезней, проявления социальных недугов. В те же годы Ш. Бюлер и М. Аллен анализировали психологические проблемы, которые возникли в западном обществе: проблемы кризиса ценностей и пессимизма, одиночества, неустойчивой идентичности, утраты доверия к авторитетам, утраты смысла, ведущей к многообразным социальным девиациям, от деструктивной агрессии до наркомании и самоубийств86. Э. Фромм говорил о современном ему обществе, используя понятие «отчуждение». Оно связывалось Фроммом с рутинизацией современной жизни и вытеснением осознания проблем человеческого существования87. Это состояние Фромм считал односторонней противоположностью шизофрении, столь же патологической. Такой человек способен лишь фотографически воспринимать внешний мир, утратив контакт с миром внутренним.

Рональд Лэйнг в своей знаменитой книге «Политика переживания»88 настаивал на том, что лечение психоза индивида зависит от радикального изменения общества, в котором этот индивид находится, и что общество должно стать более толерантным к девиантному поведению, дабы дать возможность большему числу людей избежать принуждения к нормальному «псевдосуществованию». Сальваторе Мадди говорит о подверженности творческого человека не только экзистенциальному, но и социополитическому риску, поскольку направление его усилий представляется способным изменить статус кво, что может составлять угрозу для некоторых людей и некоторых институтов89. Неудобные творцы и девианты в любой момент могут оказаться нужными обществу на новом, никогда до конца не предсказуемом витке его развития90.

Если даже в самых лучших условиях жизни не все достигают подлинной человечности и зрелости, есть ли выход? Возможны ли направленные усилия общества по формированию сообразных человеку условий воспитания, образования, жизни в целом (а не по «селекции» или трансформации индивидов в «нужном» направлении оруэлловских или замятинских антиутопий)? Косвенным индикатором необходимости таких усилий по гуманизации общества является огромная популярность книг по самосовершенствованию и немалый интерес к практической философии в самых разнообразных вариантах.

Можно говорить о мощной практико-философской составляющей гуманистического движения. «Всеобщая декларация прав человека» (1948), «Гуманистический манифест I» (1933), «Гуманистический манифест II» (1973), «Декларация светского гуманизма» (1980) и «Декларация взаимной зависимости» (1988), «Гуманистический манифест 2000» – все эти эпохальные документы не только отражают потребности и чаяния своего времени, но и идеал личности, свобода которой согласована с ответственностью перед обществом.

Пол Куртц, один из лидеров современного гуманистического движения, почти 20 лет назад высказал мысль о необходимости евпраксофии – науки, которая из мудрости (sofia) выводила бы нормативные следствия для нашей практической жизни91. Сводя воедино современное им и наиболее достоверное знание о природе и человеческом роде, евпраксофы также будут заниматься евпраксией, благим образом жизни – от eu (благо) и praxis (образ жизни). В будущем, полагает П. Куртц, евпраксофия должна стать отличительным качеством каждого образованного человека; каждый должен стать способным к рефлективным суждениям и скептическому исследованию, обладать достаточно верными представлениями о вселенной, способностью формулировать практические суждения92.

В проекте евпраксофии соединяются общественный идеал (общество, состоящее из свободных, рефлексивных, толерантных индивидов) и идеал личности, обладающей максимумом возможностей благодаря своей вооруженности sofia.

Наряду с евпраксофией, проекты разной степени детальности, масштабности, индивидо- и социоцентрированности были предложены в последние десятилетия гуманистической психологией, экзистенциальной психологией, позитивной психологией.

Гуманистическая психология, созданная более чем полвека назад работами А. Маслоу и К. Роджерса, чаще всего воспринимается в своем раннем «потенциалистском» варианте, который предполагает наличие врожденных человеческих свойств, в том числе стремления к самоактуализации. При благоприятных условиях эти качества разворачиваются «сами собой», переходя из потенциальной в актуальную форму (позже А. Маслоу и его последователи существенно трансформировали эту первоначальную модель93). Таким образом, казалось, что достаточно создать хорошие, благожелательные условия для развития ребенка – и бо́льшая часть социальных и психологических проблем будет разрешена.

Существенно иным оказался взгляд на перспективы человека в экзистенциальной психологии (Л. Бинсвангер, М. Босс, С. Мадди, Р. Мэй, В. Франкл). В этом подходе особое значение придается понятиям ответственности, выбора, аутентичности. Несмотря на внимание, уделяемое трагическим аспектам человеческого существования (а может быть, и благодаря ему), это направление предложило гораздо менее фаталистический взгляд на возможности человека. В любой момент своей жизни человек может продвинуться как вперед, к подлинности, интегрированности, так и отступить назад, сделать свободный выбор в пользу менее сложных и «взыскательных» способов существования.

Позитивная психология (М. Селигман, М. Чиксентмихайи, К. Петерсон) возникла совсем недавно. Она не концентрируется, как большинство психологических подходов, на отклонениях, болезнях и нарушениях функционирования. Она исследует закономерности счастливой, благополучной жизни, которые практически не изучены. Особое внимание в позитивной психологии уделяется «личностным добродетелям» и «силам характера» как ресурсам приспособления к миру и овладения им. Именно позитивные личностные образования помогают субъекту в его движении к подлинно человеческому существованию.

Это, согласно позитивной психологии, несколько групп «сил и добродетелей»: мудрость (любознательность и интерес к миру, креативность, оригинальность, критическое мышление); мужество (храбрость, устойчивость, аутентичность, энтузиазм, витальность); человечность (способность любить и быть любимым, социальный и эмоциональный интеллект); справедливость (гражданственность, способность к лидерству и к восприятию людей как равных) и др.

Далее в этой главе мы рассмотрим ресурсы деятельной заботы человека о себе, и к ним отнесем выбор состояний, в которых с большей вероятностью происходит самосовершенствование.

Существует известная классификация явлений, относящихся к ве́дению психологии – процессы, состояния, свойства. Так, процессы совершенствования могут рассматриваться как психотехники (например, гневаясь, досчитать до 10-ти, прежде чем отвечать) и в своем «техническом» измерении весьма далеки от этики. Та же способность владеть собой может быть впоследствии использована и для дурных, и для благих целей.

Но вместе с тем, как гласит пословица, «посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь судьбу». О целенаправленном выстраивании своей жизни «по направлению к совершенству» можно говорить редко, чаще о совершенствовании отдельных умений, навыков; однако формирование самой способности целенаправленно что-то менять в себе нельзя недооценивать. Может статься, здесь важен даже не сам результат, сколько умение работать над собой, не ломая и не калеча себя, о чем напоминает Карл Роджерс:

…Не следует брать на себя больше, чем ты есть на самом деле, – за это придется платить постоянным чувством опасности и напряжения. Не стоит и представлять собой нечто меньшее, чем ты есть на самом деле, испытывая непреодолимое чувство вины или неполноценности. Нужно с величайшим вниманием и осторожностью прислушиваться к глубинному голосу, нашептывающему ту самую верную формулу твоей сущности, к которой следует постоянно стремиться94.

В заботе о себе «пребывание или становление» не является дилеммой; в тех состояниях, о которых мы будем далее говорить, мы порой и «почиваем на лаврах» достигнутого, и стремимся к новому, более совершенному состоянию.

Согласимся, что те психические состояния (стресса, влюбленности, утомления, одиночества…), в которых пребывает человек, с большей или меньшей вероятностью предрасполагают к совершенствованию. В состоянии одиночества большинство людей глубже и полнее осуществят самоанализ, нежели в состоянии стресса или хронического утомления. Однако совершенствующий потенциал заложен во всех «человеческих ситуациях», во всех состояниях, иногда болезненных, порою невыносимых. «Опыт – это не то, что происходит с человеком, а то, что делает человек с тем, что с ним происходит», – говорил Олдос Хаксли95.

Ситуации совершенствования можно представить как континуум, крайними точками которого будут гармонизация (целостное «усовершенствование» субъекта) и собственно совершенствование умения, способности, навыка, доведение мастерства и исполнения до пределов возможного. Где-то в середине этого континуума окажется оптимизация, или гармонизация с учетом актуальных и потенциальных совершенств и способностей.

Другое измерение образует степень добровольности переживания той или иной ситуации, «попадания» в нее – от случая, когда субъект всеми силами стремился избегнуть данной ситуации, до радостного и добровольного избрания, например, одиночества.

Третье измерение – степень осознанности, осмысленности переживания и действий в той или иной ситуации.

Способы (пути) же совершенствования составляют другой континуум, крайними точками которого будут катастрофические, необратимые изменения и, напротив, мучительно постепенное совершенствование, «оттачивание» умений.

В чем же заключается совершенствующий потенциал негативных ситуаций – скуки, депрессии, отчаяния, страха? Эмиль Чоран фактически дает ответ на этот вопрос:

Без скуки я не стал бы самим собой. Только с ее помощью, только благодаря ей я сумел узнать себя. Не испытай я ее, я бы так и прожил в полном неведении, так и не понял бы, кто я такой. Скука – это встреча с самим собой в чувстве собственного несуществования96.

Говоря о негативном отношении к депрессии в западном обществе, Дж. Хиллман, напротив, подчеркивает ее «существенное значение для трагического жизнеощущения»: «Она увлажняет иссохшую душу и осушает влажную. Она дает убежище, устанавливает ограничения, сосредоточивает внимание, придает серьезность, важность и привносит смиренную беспомощность»97. Общество, замечает Дж. Хиллман, не может обрести свою глубину, если оно не позволяет индивидам «нисходить в глубины» и поэтому должно пребывать в инфляционно-маниакальном состоянии духа, скрываемом под видом «роста»98. Например, окунаться в безудержное потребление или гонку за «вечной молодостью».

А продвигают ли позитивно оцениваемые состояния человека по пути к совершенству? Сами состояния счастья, к которым, как принято считать, все стремятся, отнюдь не столь однозначно предстают желанными. В. Татаркевич приводит высказывание Марселя Пруста: «Счастливые годы – потерянные годы. Работа происходит только в страдании. Только в несчастье мы познаем мир и самих себя, решаемся на напряжение и углубление жизни, то есть на все то, ради чего более всего стоит жить»99. У румынской писательницы и поэта Аны Бландианы в эссе «Фрагменты» есть размышления о счастье – «неконвертируемое в дело, не превращенное во что-то, счастье в чистом виде, невоплощенное, утомительно и даже ядоносно. У понятия “медовый месяц” нет множественного числа не потому, что зло мира и тяготы жизни не дают ему продлиться, а потому, что внутренние ресурсы счастья ограничены и, при его избытке, токсичны… у нас есть душевный лимит не только на страдания, но и – еще более урезанный – на счастье»100.

Состояния достигнутого счастья и достигнутого совершенства, при всей их редкости, представляются сходными в том, что этически эти состояния небезупречны. Так, отмечает В. Татаркевич, нередко «мы больше осуждаем счастливых за то, что они чувствуют себя счастливыми, чем несчастных за то, что они чувствуют себя несчастными»101. Почему это так? Дело в том, полагает польский философ, что счастье мы склонны интерпретировать как удовлетворение собственной судьбой, а это предполагает мысль, что счастливый занят своей судьбой и закрывает глаза на судьбу других. Еще мы склонны видеть в счастье состояние удовлетворения, а его склонны объяснять как прекращение усилий, застой.

Конец ознакомительного фрагмента.