Заблудиться
(зарисовки в пути)
Посвящается моему мужу Сергею
Сегодня город стал моим. Вот так едешь обычно на работу мимо усталых частных домов и пафосных многоэтажек, лавируешь вдоль одинаково серых от осенней грязи автомобилей и не замечаешь… что утро совсем новое, и что осень почти заканчивается. И в том, как она заканчивается, отряхивая потрёпанный глянец листвы, есть совершенно особое хрупкое чудо. Голые ветви вздыхают, наконец, полной грудью. Сквозь них виден весь город. И река у монумента – напоследок, перед зимней спячкой – задумчиво спокойная и холодно гладкая. И старый дом в прозрачном саду. И куст герани на чьём-то подоконнике возле плюшевого мишки, полного жёстких от старости конфет. Призрачные тени тихонько наступают на скрипящие половицы. Сморщенные ягоды рябины, горькие и печальные на вкус, солнце, насмешливо щурящееся на утренний город, и незащищённые привычной листвой и городским смогом равнины за мостом, за рекой – насколько глаз хватает. Дышать, предчувствуя тонкий холод наступающих перемен. Смаковать эти солнечные – негреющие уже – поцелуи, раздетый город и запах дыма во дворах. Прозрачные тени лета почти растворились в большом небе, как улыбка чеширского кота. И сегодня я чувствую, что мы с городом нужны друг другу. Он снисходительно пускает мою машину по своим артериям-дорогам и тихонько машет голыми ветвями. Я оглядываюсь: в потоке машин, гулком шуме просыпающихся улиц, торопливых шагах пешеходов – мне показалось – едва различимо скрипнула половица. Или это всплеск на реке озябшей утки, резко поднявшейся на крыло? И город, в который я столько раз возвращалась, заговорщицки улыбается мне вслед.
А в детстве я в городе любила заблудиться. В том самом детстве, которое в начале 90-х и потому детство наполовину, где такой же прозрачной осенью в драповом – на размер больше – сероватом пальто скользишь по замёрзшим лужам, – по взрослому делу к ближайшему пункту «Приём стеклопосуды».
– Тары нет, – хлопает своим окошком всегда простуженная и потому хриплая, в синем ватнике продавец. И ты всё равно стоишь несколько минут с авоськой, в которую в два этажа уложены чистые до скрипа бутылки из-под молочного, выпитого семьёй за неделю. А по вечерам они снова покупаются, ряженка и кефир чаще всего, и здорово вместе со старшей сестрой отдирать с них, облизывая изнутри, розовые и зеленые круглые крышки из фольги. И вот на окошке появляется неровная и сердитая надпись об отсутствии этой тары, большого ящика грязного пластика, который так хорошо скользит с горки зимой вместо санок, и теперь уже точно нужно обратно, до завтра, и сказать дяде Вите с несвежим дыханием, который всегда во дворе, что не принимают. Из-под пива тоже не примут.
Зато, бывает, идешь обратно с пустой авоськой и в кармане звенит, и можно не торопиться домой сразу, ведь есть время погулять – купить квадратный, сжатый вафлями, пломбир, прокатиться на звенящем трамвае, сев у окошка, чтоб ветки по твоему стеклу хлестали, и на столбах надписи читать, выйти на конечной и заблудиться. Например, на рынках с вязанками веников в Зеленой роще – мимо кладбища, мимо вкусно-пахнущего сладким завода. Или на большом, гудящем от людей и магазинов, проспекте в Черниковке. Но так, чтобы обязательно потом найтись. Со стучащим сердцем и предвкушением тепла и дома, спросив несколько раз дорогу, снова сесть у окошка. Как раз к тому времени, когда пить чай с круглыми, посыпанными сахаром булками и молоком, которые мама купит по пути с работы.
Теперь, чтобы заблудиться, я из города уезжаю. Это странное чувство любви к дороге и редкое умение совершенно потеряться и вовремя интуитивно найтись со времен детства расширились географически, но не потеряли своего адреналином щекочущего живот обаяния. Только теперь я не делаю этого специально. Вооружившись картами, тремя языками и нужными телефонами, я через некоторое время обнаруживаю себя, растерянную, на застывших в сиесте средневековых улицах европейского провинциального городка или немыслимо пахнущего и кричащего на всех языках мира арабского базара. Сладко замерев, обостряешь все чувства и ждешь, когда судьба-интуиция выведет тебя в последнюю минуту к твоему поезду, не даст опоздать на самолёт в огромном городе и не отстать от группы в бедуинских кочевьях под звёздами пустыни. И всегда есть небольшой шанс – или искушение? – действительно не найтись, потому что дальше с тобой случится абсолютная свобода, под названием «всё, что угодно», к которой нас не готовят туристические буклеты и самые современные навигаторы.
На набережной Малекон с видом на каменную стену крепости с пушкой, оберегающей Кубу от всего вражеского мира, я не могла оторвать взгляд от слегка потрёпанной пожилой пары мулатов. Они сидели на скамье под это исцеляющее после российской зимы «гуахиро Гуанта-намеро» под случайную гитару, небрежные и красивые, в ямайских рубахах, в невероятных браслетах, в сланцах на истёртых мозолистых ступнях, кажется, они держались за руки и точно – улыбались. Откуда-то я знала, что расшитые бисерной вязью очень старые сумки с торчащими из них газетами – это всё, что у них есть. Вообще. И что они безмерно счастливы. «Хиппи живы», – подумала я, улыбнувшись, и обернулась в поисках своей группы. Её не было, как не было и автобуса с голубым конем на лобовом стекле и забытого где-то там на сиденье мобильного телефона. Были только Гавана и закат, здесь сразу переходящий в чёрную ароматную ночь, когда в самых нищих рабочих кварталах можно тайно и дёшево купить самые лучшие в мире сигары и любовь самых страстных женщин. Было ещё трио гитаристов в соломенных шляпах и ярких шейных платках, твердо решивших поднять мне настроение за один блестящий песо. Всё с улыбками и всё только по-испански, – на не входящем в мою тройку языков. Пока я ощущала биение первой волны панического счастья в десяти тысячах километров от моего города, судьба привела меня к случайно пасшемуся у лотка с морскими звёздами несимпатичному туристу, также отставшему от нашего автобуса – занудливому и вертлявому, у которого был телефон. И мы на такси нашли нашу дружную группу, уже разместившуюся в ресторане на ужин, и до конца поездки выслушивали недвусмысленные шутки в наш адрес по поводу неслучайной совместной потери.
Фотоаппарат в той поездке я тоже потеряла, но внутренний проектор работал четко – на матрице памяти запечатлелись снимки высохших кубинских старух, изящно дымивших толстенными сигарами, местного фотографа с одним зубом, который засовывал руку по локоть в рукав самодельного аппарата столетней давности, крутил там что-то и выдавал вспышку, а за ней – изображения отменного качества. Или нереально красивой креолки… и я опять чуть не сбилась с пути, так как такие лица – мужские и женские – одни на тысячу, и креолка, зная это, по традиции в день своего пятнадцатилетия в лучшем платье горделиво прохаживалась по своей улице, прощаясь с детством, чтобы потом заблудиться в чьих-то пропахших ромом объятиях.
Конец ознакомительного фрагмента.