Глава 3
На улице Ева покорилась ветру и выудила из кармана дурацкую шапку.
– Мина продержалась дольше, чем я думала, – заметила Пибоди.
– Железная выправка. Сейчас – к Моррису, а потом займемся друзьями и коллегами. Надо потолковать с этим Чемберлином. Дирижер в оркестре – главный. Да, побеседуем…
Ева села за руль и бросила взгляд в боковое зеркало, выжидая момент.
– Ангел Элла…
– Остроумно, – отозвалась Пибоди. – Наверняка еще кому-то о ней рассказал. Надо разузнать, в каких клубах он обычно играл.
– Ангел Элла – это версия. – Ева вклинилась в поток машин, не обращая внимания на возмущенные гудки сзади. – Пишет оперу? Я думала, такие композиторы давным-давно вымерли.
– Пару лет назад ставили оперу-трэш. «Шум» называется. Я начала слушать на диске и тут же схлопотала мигрень. По-моему, обычные оперы до сих пор пишут.
– Она, во всяком случае, – да. И у ангела Эллы это точно не трэш. Выведывала мнение Купера о композиторах прошлого. Может, собиралась использовать его авторитет, чтобы пропихнуть свою. А мать спит с дирижером – еще один рычаг. Вот только Дориан несерьезен, играет во всяких сомнительных заведениях. Какое неуважение к ангелу Элле и высокому искусству! Мотив совершенно абсурдный, и все-таки… Убийства совершают по самым шизоидным причинам, – заключила Ева.
– А пытки?
– Поговорим с Эллой, посмотрим, насколько она сама шизоидная. Проверь, что есть на Эдгара, тоже имя на «Э». Может, Дориан мешал его отношениям с Миной.
– Или он на самом деле положил глаз на сына, а не мамашу.
– Детектив включила мозги…
– Ты же в опере бывала, да? – Пибоди запрашивала через карманный компьютер данные на Чемберлина.
– Дважды. И завязала. В следующий раз пойду, когда в преисподней ледяной дворец построят!
– А мне бы, наверно, понравилось… Хоть посмотреть. Костюмы, музыка, страсти, и все разодеты в пух и прах!
– Ага, ни хрена не понятно, и под занавес все как один покойники. Мне этого добра и на работе хватает!
– Я бы, наверно, пошла в итальянскую оперу. На итальянском – это так романтично…
– Смерть романтична?
– Ромео и Джульетта…
– Двойное подростковое самоубийство. Красиво, ничего не скажешь!
Пибоди мрачно уставилась в компьютер.
– Это романтическая драма.
– Ну да, трубадур и трубадурша, серенады…
– Дурочка.
Ева повернула голову, сурово прищурилась.
– Повтори!
– В смысле, трубадурочка. Не трубадурша. Прошу прощения.
– Один хрен! – Ева пожала плечами.
– Эдгар Чемберлин, – поспешно прочитала Пибоди, – шестьдесят два года. Дважды разведен, имеет в Лондоне тридцатилетнюю дочь. Дирижирует оркестром вот уже одиннадцать лет, до этого руководил Лондонским симфоническим. Проживает… Ха! В двух кварталах к югу от Дориана! Несколько раз привлекался по мелочи. Порча чужого имущества – расколотил альт. Ущерб возмещен. Выбросил пикколо в окно и грозился отправить следом музыканта. Умышленное нанесение телесных повреждений, обвинение снято. Опять телесные повреждения, условный срок и программа коррекции агрессивного поведения.
– Агрессия, вспышки гнева… – Ева покачала головой. – Причем вспышки внезапные. На нашего убийцу не похоже. И все-таки поговорить надо. Отбери имена на «Э», несколько для начала, пробей по базе. Запроси карту с местами проживания, чтобы нам лишний раз туда-сюда не мотаться.
– Будет сделано. Мать уверена, что никто из знакомых на такое не способен.
– Мать его любит и думает, что остальные тоже. По крайней мере, кто-то один его точно не любил, знакомый он или нет. Надо проверять.
Угрюмое свинцовое небо принялось плеваться снежинками, что, как Ева прекрасно знала, приводит у половины водителей к тридцатипроцентному поглупению и утрате навыков вождения. А следовательно, дорожная ситуация средней паршивости грозит перейти в откровенную свалку. Она прибавила газу, пробиваясь на юг и твердо решив опередить всеобщее помешательство.
Едва переступив порог морга, Ева затолкала шапку в карман.
Шаги эхом отдавались в белом коридоре – после праздников здесь царило затишье, как в промерзшей тундре. Впрочем, ненадолго.
Ева поймала взгляд Пибоди, которая повернула голову к автомату с горячими напитками.
– Там одна бурда!
– Да, но мне в снег всегда хочется горячего шоколада. Хотя странная коричневая жидкость, которой писает эта бандура, конечно, мало его напоминает. Почему органы охраны правопорядка не закупят нормальные автоматы?
– Потому что мы все тогда будем дрыхнуть над горячим шоколадом, а не заниматься делом.
Ева распахнула дверь в царство Морриса.
Узнала оперу – не название, а жанр – по растущей истеричности голосов и трагическому звучанию инструментов.
Моррис склонился над Дорианом Купером. Чистый халат поверх сливяно-черного костюма. Волосы с привлекательного продолговатого лица убраны назад и заплетены в причудливую косичку с серебристым шнурком, руки вымазаны кровью. На груди Купера – яркий Y-образный разрез.
– «Жизель». – Моррис поднял глаза, как будто видел музыку. – Хотел сходить на следующей неделе.
– Любишь балет?
– Кое-что. – Он отошел, чтобы смыть кровь и изолирующую жидкость. – Я его знал.
– Знал покойного? – Ева тут же позабыла о поразительно разносторонних музыкальных интересах Морриса и полностью переключилась на новую информацию. – Купера? Ты знал Дориана Купера?
– Да. Блестящий музыкант, поистине блестящий! Не просто чертовски одаренный, но и на редкость приятный в общении. Жаль, что приходится иметь с ним дело в моей конторе.
– Вы дружили?
– Шапочно. Ходили в один и тот же блюзовый клуб, «После полуночи». Пропускали иногда по рюмочке, болтали о музыке.
Ева вспомнила саксофон. Моррис играл на громадном саксофоне.
– Грустно.
– И мне. Мы с Амариллис были у него в гостях за несколько недель до того, как ее убили. Забавно тасуются карты…
Вновь, как и много месяцев назад, в день смерти любимой, его захлестнула волна жгучего горя. Он повернулся и достал из холодильника пепси, оранжевую шипучку, которой отдавала предпочтение Пибоди, и имбирный эль для себя. Раздал банки.
– За старых друзей!
– Что ты о нем знаешь?
– О личной жизни? Много самых разношерстных приятелей, если, конечно, судить по вечеринкам и компаниям, с которыми он тусовался в клубах. С матерью друг друга обожали, это бросалось в глаза. Бисексуален. Тоже бросалось в глаза. Играл абсолютно на всем. Из любого инструмента мог извлечь и радость, и слезы…
Моррис глотнул пива и оглянулся на тело, свою неоконченную работу.
– Мне он нравился, хотя мы были едва знакомы.
– Не встречал среди его приятелей некую Эллу?
– Говорю же, у него было много самых раз… Эллу? – Моррис издал короткий смешок. – Ангел Элла!
– Она самая. Знаешь?
– Нет. Явилась как-то в «После полуночи» перед праздниками. В начале декабря, кажется. Мне в ту ночь не спалось, я взял сакс и поехал в клуб. Дориан и несколько общих знакомых уже были там. Потом пришла эта брюнетка… Да, верно, миловидная брюнетка. Села за столик и смотрела на Дориана с явным осуждением. Он подошел, коротко поговорил. Вид у нее был очень рассерженный. Я решил, милые бранятся…
Моррис замолчал, прищурился и снова глотнул пива.
– Дай-ка подумать… Дориан накрыл рукой ее руку, как будто хотел погладить. Элла отдернула. Не знаю, о чем шла речь, но говорила в основном она. А потом этак театрально хлопнула дверью. Бросила напоследок: «Никогда тебе не прощу! Никогда!» У самой – слезы на глазах. Когда Дориан снова взял инструмент, кто-то пошутил насчет «сердитой подружки», а он ответил: «Нет, не подружка и не друг – ангел Элла». Мол, ангелы не в его вкусе. «Бесится, потому что я болтаюсь по дешевым кабакам». Засмеялся и предложил сыграть в ее честь.
– Фамилия?
– Не знаю.
– Описать сможешь?
– Конечно.
– Так, чтобы Янси остался доволен?
Речь шла о штатном видеотехнике.
– Постараюсь, если от этого будет какой-то прок… «Э» в сердце? Убийца вырезал «Э» и «Д».
– Да, я хочу с ней поговорить. Если Янси сделает четкий портрет, пропустим через базу и прищучим красавицу.
– Позвоню ему и договорюсь.
– Спасибо.
– Ну, пиво, как ни странно, помогло. – Моррис вздохнул и повернулся к телу. – Приступим.
Он достал очки-микроскопы для себя и Евы, зная, что Пибоди с радостью пропустит такие подробности.
– Удар в затылочную область тяжелым тупым предметом. Исходя из характера раны, разводной ключ.
– Как у слесарей?
– Да. Раздобыть несложно. Это самая старая рана. Я еще не закончил реконструкцию, но… – он вызвал изображение на экран, – били сзади и сверху.
– Замахнулись из-за головы… Да, ударили, когда пострадавший наклонился что-то поднять или завязать чертов шнурок и подставил спину. Убили не на Меканикс-стрит.
– Судя по фото с места преступления, склонен согласиться.
– Запихнули в машину и отвезли в укромное место. По логике вещей, напали рядом с автомобилем. Удар его вырубил?
– Да, сознание Дориан потерял.
– Значит, связать нетрудно.
– Видимо, скотчем. Лабораторный анализ подтвердит. В ранах, а также на запястьях и щиколотках – следы клейкого вещества.
– Но не во рту.
– Губы поранены трением о тонкий прочный материал. На зубах и языке следы силикона.
– Кляп на веревке.
– Видимо, так.
– Унижение, сексуальный подтекст… Его насиловали?
– Никаких признаков.
– Ладно… – Ева сунула руки в карманы и напрягла воображение. – Итак, вырубили и связали. С таким кляпом можно издавать невнятные звуки. Убийца слышал, как он пытается кричать или умолять.
– В случае Дориана, скорее всего, и то и другое. Следов от парализатора или уколов не вижу, но все-таки отправил материал на токсикологию.
– Вряд ли его чем-то накачивали. Наркотики притупляют чувствительность. Так же неинтересно! – Ева прикусила язык. – Прости, Моррис…
– Ничего. Проникнув в логику преступника, легче его поймать. Ожоги. Подтверждаю результаты первичного осмотра. Следы от сигарет и профессионального источника огня. Вот, например…
Он вслед за Евой надел очки и склонился над телом.
– Грудь, живот, гениталии. Края четко очерчены. Острое пламя.
– Ручная горелка. А на конечностях следы широкие и размытые, со следами копоти. Гематомы на грудной клетке. На кулачные побои не похоже.
– Скорее, дубинка. То же на ступнях. Много поверхностных порезов. Видишь? Колотые и резаные раны. Наносились по крайней мере двумя разными предметами.
– Ты про вот эти? По-моему, нож для колки льда или что-то вроде того.
– А другие – зазубренным лезвием.
– Целый арсенал!
– Сначала шли поверхностные повреждения и ожоги. Кое-что – двухдневной давности.
– Чтобы сразу не откинулся. Убийца входил во вкус, хотел вызвать страх, боль, беспомощность.
– Пальцы на левой руке ломали постепенно. На правой размозжены кости.
– Наступили ногой, чем-то ударили или уронили тяжесть?
– Склоняюсь ко второй версии. Много раз, с силой, били молотком по краю костяшек. Сначала занимались левой, правую увечили в последние сутки. Более глубокие колотые и резаные раны – тоже в последние двадцать четыре часа.
– Перед смертью издевались сильнее.
– Да, но, Даллас, некоторые раны убийца обрабатывал.
– Что?! Как?
– Следы «заживителя». Лаборатория подтвердит. Останавливали кровотечение, а затем снова вскрывали рану. И не раз. Потом порезали живот, отчего и наступила смерть.
– Истекал кровью долго?
– По меньшей мере час или два, пока не потерял сознание. Смерть наступила еще позже, но хотя бы уже не мучился.
– Интересно, преступник смотрит, записывает? Жених все свои великие эксперименты записывал. Здесь не так безумно научно, не так организованно. Унижение, издевательства, запугивание…
Ева стянула очки, глотнула пепси и прошлась взад-вперед.
– Есть план, инструменты, транспорт и укромное место. В то же время пальцы на одной руке ломаются, на другой – дробятся, на конечностях – ожоги от сигарет, на груди и гениталиях – от горелки. Дубинка, нож для льда, зазубренное лезвие. Кляп. Жертва раздета. Сборная солянка психических отклонений или… А сердце? Когда его вырезали?
– Посмертно, тонким гладким лезвием. Точная работа.
– Потому что это подпись. Гордость и… Может быть, «Д» – вовсе не Дориан. Убийце нужна его боль, беспомощность, возможность поиздеваться всласть, но сам он, его имя… Что, если оно ни черта для преступника не значило? Если мать права, никто из знакомых на такое бы не пошел. А значит, имя не важно. И все-таки «Д», «Э»…
– Сердце, – пробормотал Моррис, – как влюбленные, которые вырезают на дереве сердечко с инициалами.
– Двое? – потрясенно прошептала Пибоди. – Любовники?!
– Пока только теория. Надо посоветоваться с Мира, это ее епархия. Хотя мысль интересная. Они его раздевают, затыкают рот, обжигают гениталии электроприбором, но не насилуют. А зачем? Для секса есть партнер.
– Коли так, все издевательства…
– Прелюдия, – докончила за Морриса Ева.
Судмедэксперт положил руку на плечо мертвого.
– Я никогда не прошу и сейчас бы не должен, но… Найди их!
Верно, он никогда не просил. И ей бы не следовало обещать…
– Найду! Будь покоен!
– Снова он грустит, – начала Пибоди, когда вышли на улицу. – Вспомнил Колтрейн.
– Справится, – отозвалась Ева, а сама подумала, что неплохо бы вызвать священника. В свое время Моррис получил утешение и дружескую поддержку от Лопеса. – Поработаем, закроем дело, и ему полегчает.
– Договориться о консультации с Мира?
– Давай. Сейчас едем в управление, я займусь бумагами и доской с материалами, попотею над теорией двух убийц. Скажи ей, что отчет пришлю.
– Есть. Думаешь, это случайность? В смысле, выбор жертвы.
– Не знаю. Пока неизвестно даже, где на него напали, как похитили. Надо допросить друзей и коллег. Займемся первыми «Э». Нельзя из-за одной теории забывать о другой. Обзвони их, пусть подъезжают в управление – сэкономим время. И если у Мира найдется минутка, я ее украду.
Пибоди молча принялась за работу, потом хмуро посмотрела на густеющий снег за окном.
– Все-таки это пара любовников.
– Почему? Потому что ты решила, что я так думаю?
– Нет, это просто натолкнуло на мысль. Вначале я ее даже отринула. Нет, потому что нет. Слишком извращенно. Потом – постой, сама скажу – поняла, что бывали у нас извращенцы и похлеще, намного. Все дело в классическом сердечке. Они расписались в нем – или один расписался за двоих – не ради искусства, а как символ их больной любви.
Ева секунду помолчала.
– И что ты так завелась?
– Верю я в эти долбаные символы! Дома у родителей есть толстенное такое дерево. Отец вырезал на нем сердце и их с мамой инициалы до нашего рождения. Когда пошли дети, сделал вокруг скамью. Оставил место, чтобы оно еще выросло. Отец с матерью сидели на скамейке, смотрели, как мы играем в саду. А когда нам исполнялось шесть, отец помогал каждому смастерить скворечник. На ветках висят наши скворечники и китайские колокольчики, которые сделала мама и… Это непростое дерево! А началось все с сердечка и инициалов…
– Только без сырости! – предупредила Ева.
– При чем тут сырость?… Просто когда мы навещали их на Рождество, они повели нас к дереву, папа протянул Макнабу нож и велел вырезать инициалы. Они знают, что мы друг друга любим, и верят, что это по-настоящему и надолго. Я тогда расчувствовалась, потому что это дерево – особенное. Символы важны, и нельзя их использовать для убийства! Вот и все.
Ева молчала до самого управления. Припарковавшись на своем месте, произнесла:
– В нашем блядском мире люди расхищают и поганят все самое важное, хорошее и чистое каждый день. Мы это видим и пресекаем.
– Знаю…
– Помолчи и раскинь мозгами: когда какой-то ублюдок марает важное, хорошее и чистое, оно становится только важнее и нисколько не теряет ценности, если ты этого не допускаешь.
Поскольку без сырости все-таки не обошлось, Пибоди потерла лицо.
– Ты права, сто раз права! Просто я раскисла.
– Очень трогательно, – добавила Ева, когда вышли из машины. – Твои родители и это дерево…
Оглянулась на стук каблучков. От своей машины к лифту шла Мира.
По великолепным ногам скользило короткое, до колена, аквамариновое пальто. Туфли и платье были изумрудными. Сумочка и стильный берет на стриженых каштановых волосах – цвета темно-синего сапфира. На плече покачивался портфель из мягкой бронзовой кожи.
– Однако, доброе утро! Вы туда или оттуда?… Пибоди, что случилось?
Руки Пибоди инстинктивно потянулись к лицу.
– Нет, ничего, так… Кстати, я только что запросила для Даллас время на твою консультацию.
– Значит, все-таки сюда, и пока без результатов. – Мира перевела спокойные синие глаза на Еву. – До начала работы двадцать минут. Из-за снегопада я на всякий случай выехала пораньше. Могу подняться к тебе, если ты свободна.
– Для тебя – конечно!
Шанс потолковать с главным психологом-криминалистом управления Ева не упускала никогда.
– Новое дело? Ты же только что вернулась из отпуска!
– Ага, вчера вечером. А в четыре утра вызвали на труп, который обнаружил патрульный робот.
Вошли в лифт, и Ева, не теряя времени, изложила суть дела.
– Мы с друзьями в прошлые выходные ходили на «Жизель». Как раз, наверно, играл ваш подопечный.
Мира подвинулась. Лифт рывком останавливался почти на каждом этаже, запуская все новых копов.
– Пытали два дня? Сексуальное насилие?
– Никакого. Мелкие ожоги на гениталиях от направленного пламени, вероятно, ручной горелки.
Все до единого копы в битком набитом лифте переступили с ноги на ногу, и Ева представила, как их собственные гениталии сжимаются из солидарности.
– Труп обезображен?
– Не в классическом смысле. Переломы, ожоги, порезы, синяки. В основном грудь, живот, конечности. Сломаны и раздроблены пальцы рук. У пострадавшего была густая красивая шевелюра – отрезали и оставили жалкие клочки.
– Унижение. Но лицо почти не пострадало, гениталии не обезображены. На личную неприязнь не похоже.
– Как не похоже?! К твоим яйцам – с горелкой! – не выдержал какой-то коп.
– Ожоги со временем заживают, – улыбнулась Мира. – Другое дело – мелко порубить или отрезать.
– Или кислотой, – невинно добавила Ева. – Помню одну рассерженную девицу. Плеснула парню кислотой, когда обдолбался «зонером».
На этаже убойного отдела Ева с облегчением вздохнула и пробилась сквозь толпу, прокладывая путь для Мира с Пибоди.
– Все, кто нас слышал, при первой же возможности проверят у себя в штанах, – заметила она.
Мира рассмеялась.
– Обоснованный вывод, лейтенант!
Когда свернули в отдел, Бакстер привстал навстречу Еве и снова сел.
– Доктор Мира! Отлично выглядите!
– Вы тоже, детектив. Как всегда.
Мира бросила взгляд в угол, где раньше стояла жалкая елка и где Ева, Бакстер и почти все присутствующие в последний день прошлого, две тысячи шестидесятого года оказались на волосок от гибели.
– Скучаю по твоим праздничным украшениям. Такой эклектический и демократичный стиль! – заметила Мира. – Может, придумаешь что-нибудь на День святого Валентина?
– Нет уж, увольте! – произнесла Ева с нажимом, чтобы у присутствующих не сложилось двух мнений на сей счет. – Пибоди, займись допросами. Доктор Мира, прошу в мой кабинет. Я сейчас подойду.
Она направилась к Бакстеру.
– Стряслось что-нибудь?
– Нет, босс. – Он пожал мощными плечами в элегантном, превосходно сидящем костюме. – Так, хотел поговорить кое о чем, когда у вас будет минутка.
– После Мира. – Ева посмотрела в другой конец, на Дженкинса и его галстук – яркого, как будто подсвеченного синего цвета с белыми кружащимися снежинками. – И как ему не надоест!..
Бакстер ухмыльнулся.
– Уже традиция! Рейнеке трепался, что Дженкинсон берет их мелким оптом со скидкой у какого-то торгаша.
– Помилуй нас господи… – пробормотала Ева и направилась в кабинет.