Жёлтая в. Софьоне. Софьоне (В. Б. Льенский)

От автора

В первой главе пришлось сделать дубль нескольких абзацев. Кто-то решил, что 25% свободного доступа неслыханно поспособствуют привлечению читателей. Но я полагаю, знатоки с нескольких страницы поймут ценность или бесценность текста. В противном случае и полная демонстрация не поможет.

В.Л.

Глава 1. Космос для всех

Самая сильная вещь на свете – обстоятельства. Страна, в которой провозглашалось, что возможно быть сильнее внешнего, где культивировалось преодоление, распалась именно под давлением обстоятельств.

Под влиянием обстоятельств может измениться всё. Даже сила гравитации, такая могучая на земле, на орбите претерпевает изменения. Говорить о несокрушимости на планете просто смешно. Движутся континентальные плиты, истираются горные цепи, айсберги тают в океане, а от громадных динозавров остаётся только тлен. Не вечно и Солнце. Но люди никогда не задумываются о подобных мелочах. Они считают себя могучими и значительными, смело бросая вызов космосу…

Ожидание тянулось нудно и томительно. Ему не было предела. Воздух казался плотным и вязким. Плывущие в нём люди чувствовали своё единство. Они не принадлежали себе. Их объединяла одна цель, общее желание, единое стремление. Глаза были направлены в одну сторону, мысли были об одном. Мышцы гудели. Нервы вибрировали, точно струны. Неопределённость тонко звенела в ушах. Едва хватало сил устоять на месте.

Громкий голос внятно и чётко начал отдавать команды. Уже состоялось несколько успешных пилотируемых запусков ракет на орбиту. Уверенные слова команд означали, что всё правильно и идёт по плану. Волнение исчезло. Вместо тяжёлого ожидания пришла лёгкая убеждённость – Вокруг друзья. Наше дело правое.

– Ключ на подъём! – Поток один! – Дренаж! – падали весомые слова. – Ключ на синий сектор! – Поток два! – Запал! – Основная! – Добавочная! – Главная! – Ключ на зелёный сектор! – Марш!

При слове «марш» толпа с гоготом кинулась на помидорное поле. Особенно нетерпеливые любители даровщинки метнулись уже при слове «Запал». Доли секунды мало что значили в радостном расхищении социалистической собственности. Время было ограничено не настолько строго.

Солнце снисходительно коснулось края громадного прямоугольника с колхозными томатами. Собирать овощи жителям посёлка в другое время было строжайше запрещено. Но помидор было так много, что никаких сил не хватало для сбора. На поле оставалось ещё много спелых и не очень спелых овощей. Скоро начнутся заморозки, и всё созревшее и не созревшее просто перемёрзнет и пропадёт. Поле будет перепахано под зиму.

Руководством было принято соломоново решение. Позволили собирать помидоры, но только в краткое время заката солнца. Сбор начинался в момент касания горизонта и заканчивался с падением солнечного диска за край земли. Опытным путём было установлено, что за это время можно собрать не больше ведра помидор. Интрига состояла в том, что никаких объявлений, никаких разрешений, никаких приказов официально не было. Откуда пришла новость установить было невозможно. А только после пары проверочных набегов граждане убедились, что положительно можно брать помидоры на колхозном поле. И сейчас они суетливо рвали томаты, кидая их в сумки, вёдра и сетки-авоськи. Одновременно сборщики опасливо поглядывали то на шалаш сторожа, то на солнце. И если сторож не подавал признаков жизни, то солнце зримо передвигалось в сторону далёкой Америки.

Когда диск, цвета варёной кукурузы, окончательно скрылся из глаз, со стороны шалаша послышалась возня и шуршание, металлический звон и многозначительный кашель. Граждане намёк поняли и быстро стали выдвигаться на дорогу, отягощённые урожаем и окрылённые мыслями горячей благодарности к мудрому руководству. Это были времена Хрущёва с элементами настоящего коммунизма. В столовых бесплатно давали хлеб и салат из свежей капусты. За соль, перец, горчицу и бумажные салфетки на столах денег не брали. Находились ловкачи, которые уминали хлеб, салат, благодарно отирали салфетками горячие после бесплатной трапезы лица и этим ограничивались, чем наносили урон коммунистической этике и доставляли явную прибыль частному хозяйству. В личном подворье не разрешали держать скот, а плодовые деревья облагались таким высоким налогом, что хозяева с горечью пилили их под корень. Так истреблялись частнособственнические инстинкты граждан, совершенно не нужные строителям коммунизма. А для прививки коллективизма позволяли безнаказанно собирать группами немножко помидор, немножко капусты или моркови. Всё равно остаток овощей под плуг пойдёт.

Бытовала байка о том, что заявил Никита Сергеевич Хрущёв на недавнем Пленуме ЦК КПСС.

– Народу нужен гуляш!

Под словом «гуляш» понималось не столько популярное блюдо, сколько застолье, весёлое и радостное. После жутких лишений и урона недавней войны всем хотелось простого житейского счастья. И в руководстве это понимали. Потому и сделано было такое послабление на полях.

Тима с бабушкой шагали по укатанной дороге к близкому посёлку шахтёров. Как звали бабушку, не знал никто из сборщиков, в том числе и сам внук. Обращались к ней и в семье, и соседи запросто – бабушка. У мальчика было полведра томатов, частью зелёных, частью спелых. В бабушкином ведре было почти до краёв отборных красных плодов. На половине дороги добрая бабушка взяла у внука ведро.

– Мал ещё, Тима. Тяжело нести, – посочувствовала она.

В посёлке толпа сборщиков быстро разошлась по сторонам. Многие всё ещё не верили в собственное счастье и постоянно заглядывали в вёдра и сумки, всякий раз сдержано смеясь при виде собранного. Коммунизм был зрим и осязаем, что не могло не радовать. Новая пятиэтажка Тимы, где он с недавнего времени жил, располагалась прямо на краю посёлка. Квартира была на четвёртом этаже двухкомнатная, угловая. Последнее считалось печальным. Крайние комнаты в силу объективных причин были холоднее внутренних. Таким образом, из двух комнат полноценной была одна. Правда, летом этого было не заметно.

Добытчики вошли в кухню. Мама сделала вид, что ничего не замечает. Она работала бухгалтером на шахте, поддерживала всяческий порядок и контроль, поэтому дармовые помидоры, принесённые свекровью, вызывали в ней раздражение. Мама не состояла в партии коммунистов. Но в силу своего воспитания не выносила нарушений и своеволия. Изменить, однако, она ничего не могла. И она отворачивалась. Не хотела собачиться, зная, что и муж портить отношения с собственной матерью не будет.

– Фёдор в войну погиб… Написали – пропал без вести. Не захотели платить семье за потерю кормильца. Небось, не обеднеют теперь от ведра помидор, – обратилась к Тиме бабушка. Тима кивнул. Деда он никогда не видел и оттого никаких чувств к нему не испытывал. Но бабушку любил искренне.

Мама не собиралась начинать дебаты и вышла в комнату, пока свекровь раскладывала спелые помидоры в новом холодильнике, а неспелые на широком подоконнике. Семья Тимы держалась на условностях и в силу сложившихся обстоятельств. Мама хорошо относилась к папе и никогда не допускала мысли об иных отношениях, кроме семейных. Папа был слишком занят на работе, чтобы заниматься ещё и налаживанием отношений с женой. Она исполняла всё, что должна делать супруга, так чего ещё было желать? От союза двух эгоистов и появился Тима.

Болел маленький Тима постоянно. Были периоды, когда Тима лежал в постели неделями. Он переболел всеми детскими болячками. Он был почти всё время простужен. У него не пропадала высокая температура. А между тем большинство детей его возраста постоянно посещали детский сад. Выздороветь окончательно мальчик не мог. Новый кирпичный дом, где он жил с недавних пор, строился качественно. Кирпич на кладке употреблялся мокрый. Этого требовал технологический процесс каменной кладки. Оттого новое здание очень долгое время просыхало. Вот эта сырость и не давала возможности поправиться как следует. Снова и снова ослабленный ребёнок простывал в садике. И снова он не мог до конца выздороветь в сырой квартире. Едва поправившегося, его вели в садик и всё повторялось. Взрослые переносили ситуацию легче, болели не так часто и поправлялись быстрее. Большинство семей нового дома на время отдавали детей бабушкам. Мама Тимы не могла так поступить. Её мама жила далеко. Свекровь взять ребёнка принципиально не желала. Незачем дитя от матери отрывать, а то так и отобьётся совсем. Да и вообще, мама привыкла полагаться во всём на собственные силы, обходится самой.

Но, как бы там ни было, иногда Тима и в садик ходил. Там ему сначала не слишком нравилось. Многое было хорошо, многое прекрасно. А только в садик Тима не рвался. Но истерик не устраивал, как некоторые дети. Он привык бывать один и знал, что есть вещи, которых не изменить никакими криками и слезами. Так зачем зря волноваться? Обычно, в понедельник Тиму, подкормленного на всякий случай таблетками, сдавали в садик вполне успешно. Иногда и во вторник мальчик бывал на ногах. Но, как правило, в среду маме звонили в бухгалтерию шахтоуправления и просили забрать заболевшего сына. Сердясь и нервничая, мама бросала работу и мчалась за Тимой. Открывался широкий фронт борьбы за здоровье. С четверга по субботу включительно Тима был дома в одиночестве. В такие дни он почти не ел. Если мама ухитрялась, то прибегала посреди дня. Она поила Тиму микстурами, кормила таблетками и грела горчичниками, укутывая в толстенное одеяло. В воскресение Тима покидал койку и был почти здоров. В понедельник мама отводила мальчика в садик, беспокойно предчувствуя звонок. Ребёнок умудрялся простывать там, где другие дети даже не чихали.

Оказавшись впервые в детском саду, Тима привык довольно быстро. Воспитательница, увидев, что ребёнок не капризничает, а с любопытством осматривается, вздохнула с облегчением.

– Кажется, с этим не будет особенных проблем, – решила она про себя.

Детский сад был хорош, очень хорош! Принадлежал он богатому ведомству угледобычи и для детей постарались. Двухэтажное каменное здание уютно притеняла зелень ветвей. Блестящая кровля из оцинкованной жести радовала глаз. Внутри огороженной территории детсада было множество газонов, клумб, куртин, экранов, арок и деревьев. Газоны были коротко выкошены и светились чистотой, а кусты жёлтых акаций в те, первые дни, обильно источали приторный, излишне сильный запах. Для малышей были дорожки, песочницы, горки, качели и беседки. Всё было добротным и надёжным. Если будут трудности в жизни, то после. Сейчас к детям было обращено самое внимательное отношение. Детский сад летом даже на собственную дачу выезжал. На все три месяца.

Не успел Тима хорошенько разобраться, куда он попал, как настало время завтрака. За столом мальчик не ел и его тарелку моментально переставил себе сосед, а Тиме подвинул свою, пустую.

Горняцкие районы в войну попали в зону оккупации. Среди детей сразу после освобождения утвердился уличный кодекс неписаных правил, который строго соблюдался. Правила удачно сдерживали детскую агрессию через порядок игрушечной войны.

Никто не удивлялся Тиминой углублённости в себя. А воспитательница была просто счастлива. В группе были, кроме обычных, избалованные дети, которые ещё и жаловались дома на регулярные порядки и случайные беспорядки. И эти несколько детей выматывали воспитательницу так, как не утомляли все остальные вместе. Но Тима даже не разговаривал никогда, если не спрашивают. Он вообще предпочитал привычное одиночество.

После завтрака детей вывели на прогулку.

– А у тебя беретка! – услышал Тима девчоночий голос.

– Берет, – строго поправил мальчик, соображая, зачем это она подошла и интересуется.

– Ты так не говори, – назидательно предупредила девочка, – А то будут дразнить «повторюша – хрюша».

Тима промолчал, не зная, что ответить. Никакого повтора он не заметил. Слова «беретка» не существует. С этим невозможно спорить. Но у его знакомой, похоже, есть собственное мнение на этот счёт. Пусть говорит неправильно. Хорошие отношения дороже правил.

– Знаешь, как надо мёд собирать береткой? – лукаво усмехнулась новая знакомая.

Тима уже слышал, что её звали Наталка, иногда Талка, но не знал, можно ли ему называть её так по—приятельски. Или надо говорить – Наташа, Наталья, раз они не были коротко знакомы. И про мёд он тоже не знал. Это его озадачило. Он привык соизмерять свои поступки с суровым кодексом уличного мальчишки. А там были недвусмысленные рекомендации избегать девочек. Для игр в войну, слишком плаксивые, они не подходили и потому с порога отвергались, как нежелательное общество. Но теперь волей-неволей приходилось с их присутствием считаться, даже разговаривать. И этого раздела в правилах не было, что вызвало у мальчика затруднение первое время. Жизнь по правилам не вошла ещё в его кровь и плоть до автоматизма из—за постоянных болезней и пропусков боевых действий. Сталкиваясь с новой обстановкой, мальчик мысленно сверял своё поведение с кодексом, и на это уходило заметное время. Со стороны ребёнок казался тугодумом.

– Не знаю, – ответил Тима в растерянности. Он ещё не умел скрывать свои чувства и искреннее недоумение его было умилительно.

Самая сильная вещь на свете – обстоятельства. Страна, в которой провозглашалось, что возможно быть сильнее внешнего, где культивировалось преодоление, распалась именно под давлением обстоятельств.

Под влиянием обстоятельств может измениться всё. Даже сила гравитации, такая могучая на земле, на орбите претерпевает изменения. Говорить о несокрушимости на планете просто смешно. Движутся континентальные плиты, истираются горные цепи, айсберги тают в океане, а от громадных динозавров остаётся только тлен. Не вечно и Солнце. Но люди никогда не задумываются о подобных мелочах. Они считают себя могучими и значительными, смело бросая вызов космосу…

Ожидание тянулось нудно и томительно. Ему не было предела. Воздух казался плотным и вязким. Плывущие в нём люди чувствовали своё единство. Они не принадлежали себе и казались связанными одной целью, общим желанием, единым порывом. Глаза были направлены в одну сторону, мысли были об одном. Мышцы гудели. Нервы вибрировали, точно струны. Неопределённость тонко звенела в ушах. Едва хватало сил устоять на месте.

Громкий голос внятно и чётко начал отдавать команды. Уже состоялось несколько успешных пилотируемых запусков ракет на орбиту. Уверенные слова команд означали, что всё правильно и идёт по плану. Волнение исчезло. Вместо тяжёлого ожидания пришла лёгкая убеждённость – Вокруг друзья. Наше дело правое.

– Ключ на подъём! – Поток один! – Дренаж! – падали весомые слова. – Ключ на синий сектор! – Поток два! – Запал! – Основная! – Добавочная! – Главная! – Ключ на зелёный сектор! – Марш!

При слове «марш» толпа с гоготом кинулась на помидорное поле. Особенно нетерпеливые любители даровщинки метнулись уже при слове «Запал». Доли секунды мало что значили в радостном расхищении социалистической собственности. Время было ограничено не настолько строго.

Солнце снисходительно коснулось края громадного прямоугольника с колхозными томатами. Собирать овощи жителям посёлка в другое время было строжайше запрещено. Но помидор было так много, что никаких сил не хватало для сбора. На поле оставалось ещё много спелых и не очень спелых овощей. Скоро начнутся заморозки, и всё созревшее и не созревшее просто перемёрзнет и пропадёт. Поле будет перепахано под зиму.

Руководством было принято соломоново решение. Позволили собирать помидоры, но только в краткое время заката солнца. Сбор начинался в момент касания горизонта и заканчивался с падением солнечного диска за край земли. Опытным путём было установлено, что за это время можно собрать не больше ведра помидор. Интрига состояла в том, что никаких объявлений, никаких разрешений, никаких приказов официально не было. Откуда пришла новость установить было невозможно. А только после пары проверочных набегов граждане убедились, что положительно можно брать помидоры на колхозном поле. И сейчас они суетливо рвали томаты, кидая их в сумки, вёдра и сетки-авоськи. Одновременно сборщики опасливо поглядывали то на шалаш сторожа, то на солнце. И если сторож не подавал признаков жизни, то солнце зримо передвигалось в сторону далёкой Америки.

Когда диск, цвета варёной кукурузы, окончательно скрылся из глаз, со стороны шалаша послышалась возня и шуршание, металлический звон и многозначительный кашель. Граждане намёк поняли и быстро стали выдвигаться на дорогу, отягощённые урожаем и окрылённые мыслями горячей благодарности к мудрому руководству. Это были времена Хрущёва с элементами настоящего коммунизма. В столовых бесплатно давали хлеб и салат из свежей капусты. За соль, перец, горчицу и бумажные салфетки на столах денег не брали. Находились ловкачи, которые уминали хлеб, салат, благодарно отирали салфетками горячие после бесплатной трапезы лица и этим ограничивались, чем наносили урон коммунистической этике и доставляли явную прибыль частному хозяйству. В личном подворье не разрешали держать скот, а плодовые деревья облагались таким высоким налогом, что хозяева с горечью пилили их под корень. Так истреблялись частнособственнические инстинкты граждан, совершенно не нужные строителям коммунизма. А для прививки коллективизма позволяли безнаказанно собирать группами немножко помидор, немножко капусты или моркови. Всё равно остаток овощей под плуг пойдёт.

Бытовала байка о том, что заявил Никита Сергеевич Хрущёв на недавнем Пленуме ЦК КПСС.

– Народу нужен гуляш!

Под словом «гуляш» понималось не столько популярное блюдо, сколько застолье, весёлое и радостное. После жутких лишений и урона недавней войны всем хотелось простого житейского счастья. И в руководстве это понимали. Потому и сделано было такое послабление на полях.

Тима с бабушкой шагали по укатанной дороге к близкому посёлку шахтёров. Как звали бабушку, не знал никто из сборщиков, в том числе и сам внук. Обращались к ней и в семье, и соседи запросто – бабушка. У мальчика было полведра томатов, частью зелёных, частью спелых. В бабушкином ведре было почти до краёв отборных красных плодов. На половине дороги добрая бабушка взяла у внука ведро.

– Мал ещё, Тима. Тяжело нести, – посочувствовала она.

В посёлке толпа сборщиков быстро разошлась по сторонам. Многие всё ещё не верили в собственное счастье и постоянно заглядывали в вёдра и сумки, всякий раз сдержано смеясь при виде собранного. Коммунизм был зрим и осязаем, что не могло не радовать. Новая пятиэтажка Тимы, где он с недавнего времени жил, располагалась прямо на краю посёлка. Квартира была на четвёртом этаже двухкомнатная, угловая. Последнее считалось печальным. Крайние комнаты в силу объективных причин были холоднее внутренних. Таким образом, из двух комнат полноценной была одна. Правда, летом этого было не заметно.

Добытчики вошли в кухню. Мама сделала вид, что ничего не замечает. Она работала бухгалтером на шахте, поддерживала всяческий порядок и контроль, поэтому дармовые помидоры, принесённые свекровью, вызывали в ней раздражение. Мама не состояла в партии коммунистов. Но в силу своего воспитания не выносила нарушений и своеволия. Изменить, однако, она ничего не могла. И она отворачивалась. Не хотела собачиться, зная, что и муж портить отношения с собственной матерью не будет.

– Фёдор в войну погиб… Написали – пропал без вести. Не захотели платить семье за потерю кормильца. Небось, не обеднеют теперь от ведра помидор, – обратилась к Тиме бабушка. Тима кивнул. Деда он никогда не видел и оттого никаких чувств к нему не испытывал. Но бабушку любил искренне.

Мама не собиралась начинать дебаты и вышла в комнату, пока свекровь раскладывала спелые помидоры в новом холодильнике, а неспелые на широком подоконнике. Семья Тимы держалась на условностях и в силу сложившихся обстоятельств. Мама хорошо относилась к папе и никогда не допускала мысли об иных отношениях, кроме семейных. Папа был слишком занят на работе, чтобы заниматься ещё и налаживанием отношений с женой. Она исполняла всё, что должна делать супруга, так чего ещё было желать? От союза двух эгоистов и появился Тима.

Болел маленький Тима постоянно. Были периоды, когда Тима лежал в постели неделями. Он переболел всеми детскими болячками. Он был почти всё время простужен. У него не пропадала высокая температура. А между тем большинство детей его возраста постоянно посещали детский сад. Выздороветь окончательно мальчик не мог. Новый кирпичный дом, где он жил с недавних пор, строился качественно. Кирпич на кладке употреблялся мокрый. Этого требовал технологический процесс каменной кладки. Оттого новое здание очень долгое время просыхало. Вот эта сырость и не давала возможности поправиться как следует. Снова и снова ослабленный ребёнок простывал в садике. И снова он не мог до конца выздороветь в сырой квартире. Едва поправившегося, его вели в садик и всё повторялось. Взрослые переносили ситуацию легче, болели не так часто и поправлялись быстрее. Большинство семей нового дома на время отдавали детей бабушкам. Мама Тимы не могла так поступить. Её мама жила далеко. Свекровь взять ребёнка принципиально не желала. Незачем дитя от матери отрывать, а то так и отобьётся совсем. Да и вообще, мама привыкла полагаться во всём на собственные силы, обходится самой.

Но, как бы там ни было, иногда Тима и в садик ходил. Там ему сначала не слишком нравилось. Многое было хорошо, многое прекрасно. А только в садик Тима не рвался. Но истерик не устраивал, как некоторые дети. Он привык бывать один и знал, что есть вещи, которых не изменить никакими криками и слезами. Так зачем зря волноваться? Обычно, в понедельник Тиму, подкормленного на всякий случай таблетками, сдавали в садик вполне успешно. Иногда и во вторник мальчик бывал на ногах. Но, как правило, в среду маме звонили в бухгалтерию шахтоуправления и просили забрать заболевшего сына. Сердясь и нервничая, мама бросала работу и мчалась за Тимой. Открывался широкий фронт борьбы за здоровье. С четверга по субботу включительно Тима был дома в одиночестве. В такие дни он почти не ел. Если мама ухитрялась, то прибегала посреди дня. Она поила Тиму микстурами, кормила таблетками и грела горчичниками, укутывая в толстенное одеяло. В воскресение Тима покидал койку и был почти здоров. В понедельник мама отводила мальчика в садик, беспокойно предчувствуя звонок. Ребёнок умудрялся простывать там, где другие дети даже не чихали.

Оказавшись впервые в детском саду, Тима привык довольно быстро. Воспитательница, увидев, что ребёнок не капризничает, а с любопытством осматривается, вздохнула с облегчением.

– Кажется, с этим не будет особенных проблем, – решила она про себя.

Детский сад был хорош, очень хорош! Принадлежал он богатому ведомству угледобычи и для детей постарались. Двухэтажное каменное здание уютно притеняла зелень ветвей. Блестящая кровля из оцинкованной жести радовала глаз. Внутри огороженной территории детсада было множество газонов, клумб, куртин, экранов, арок и деревьев. Газоны были коротко выкошены и светились чистотой, а кусты жёлтых акаций в те, первые дни, обильно источали приторный, излишне сильный запах. Для малышей были дорожки, песочницы, горки, качели и беседки. Всё было добротным и надёжным. Если будут трудности в жизни, то после. Сейчас к детям было обращено самое внимательное отношение. Детский сад летом даже на собственную дачу выезжал. На все три месяца.

Не успел Тима хорошенько разобраться, куда он попал, как настало время завтрака. За столом мальчик не ел и его тарелку моментально переставил себе сосед, а Тиме подвинул свою, пустую.

Горняцкие районы в войну попали в зону оккупации. Среди детей сразу после освобождения утвердился уличный кодекс неписаных правил, который строго соблюдался. Правила удачно сдерживали детскую агрессию через порядок игрушечной войны.

Никто не удивлялся Тиминой углублённости в себя. А воспитательница была просто счастлива. В группе были, кроме обычных, избалованные дети, которые ещё и жаловались дома на регулярные порядки и случайные беспорядки. И эти несколько детей выматывали воспитательницу так, как не утомляли все остальные вместе. Но Тима даже не разговаривал никогда, если не спрашивают. Он вообще предпочитал привычное одиночество.

После завтрака детей вывели на прогулку.

– А у тебя беретка! – услышал Тима девчоночий голос.

– Берет, – строго поправил мальчик, соображая, зачем это она подошла и интересуется.

– Ты так не говори, – назидательно предупредила девочка, – А то будут дразнить «повторюша – хрюша».

Тима промолчал, не зная, что ответить. Никакого повтора он не заметил. Слова «беретка» не существует. С этим невозможно спорить. Но у его знакомой, похоже, есть собственное мнение на этот счёт. Пусть говорит неправильно. Хорошие отношения дороже правил.

– Знаешь, как надо мёд собирать береткой? – лукаво усмехнулась новая знакомая.

Тима уже слышал, что её звали Наталка, иногда Талка, но не знал, можно ли ему называть её так по—приятельски. Или надо говорить – Наташа, Наталья, раз они не были коротко знакомы. И про мёд он тоже не знал. Это его озадачило. Он привык соизмерять свои поступки с суровым кодексом уличного мальчишки. А там были недвусмысленные рекомендации избегать девочек. Для игр в войну, слишком плаксивые, они не подходили и потому с порога отвергались, как нежелательное общество. Но теперь волей-неволей приходилось с их присутствием считаться, даже разговаривать. И этого раздела в правилах не было, что вызвало у мальчика затруднение первое время. Жизнь по правилам не вошла ещё в его кровь и плоть до автоматизма из—за постоянных болезней и пропусков боевых действий. Сталкиваясь с новой обстановкой, мальчик мысленно сверял своё поведение с кодексом, и на это уходило заметное время. Со стороны ребёнок казался тугодумом.

– Не знаю, – ответил Тима в растерянности. Он ещё не умел скрывать свои чувства и искреннее недоумение его было умилительно.

Зато девочка была резвая и загорелая, опытная и уверенная. Не успел мальчик начать расспросы, как шустрая Талка сорвала берет с его головы и бросилась бежать. Ничего такого не ожидавший Тима, кинулся за ней. Без азарта. Дальше ограды не убежит. А догнав девочку, он должен будет отнять свой берет и поколотить нахалку. Таковы правила улицы. Тиме этого не слишком хотелось. Когда догоняющий, скорее быстро шедший, чем бегущий, настиг девочку, та уже спокойно стояла у бетонного бордюра, охватив беретом ветвь акации.

– Тсссс… – прошипела Талка, делая круглые глаза, что должно было предостеречь мальчика от шумных нападок. Коварная похитительница уже что-то делала беретом! Его любопытство оказалось сильнее, чем рассудочное намерение мстить. И он молча замер на новенькой асфальтовой дорожке, блестящей маслом и радужными плёнками. Пчёлы в обилии кружились вокруг них, старательно обрабатывая жёлтые цветы акаций на кустах и белые на деревьях. Умиротворённо смотрела Талка на владельца берета. А он всё ещё ничего не понимал, оглядываясь, не видит ли кто. Отовсюду мальчика и девочку закрывали цветущие ветви. Зрителей не было и формальностями можно было пренебречь. Стало понятно, что можно запросто обращаться к девочке.

– Талка, – уверенно произнёс Тима. Он был так твёрд оттого, что панибратское отношение с её стороны позволяло и ему не стеснятся. – Зачем ты куст держишь моим беретом?

– А там пчела. Она сейчас решит, что попала в тёмный улей. Оставит мёд на подкладке. Немножко жди. Пчелу выпустим, а мёд можно будет слизнуть, – подмигнула Талка полтора раза. И пригнувшись ближе к берету, поколдовала, – Пчела, пчела! Дай мне мёда!

Тут она осторожно приоткрыла берет. Оттуда, действительно, выбралась настоящая пчела, которая тут же ушла в вертикальный полёт с деловитым жужжанием. Наталка сияла самодовольной улыбкой полководца, выигравшего битву. Мальчик проникся к новой подружке шатким уважением. Любая случайность и он девочку оттолкнёт сразу же, как не оправдавшую доверия. До сих пор он опасался пчёл. Видел однажды укушенного пчелой мальчика, с раздутой рукой и очень расстроенного. Но, оказывается, можно вполне свободно играть с ними, если знаешь, как это делается! Тима поднялся на бордюр и внимательно осмотрел ветку. Она была самая обычная. И пчёлы, несколько пчёл на ней были вполне знакомы на вид. Насекомые были слишком заняты, чтобы обращать внимание на мальчика.

Упираясь друг в друга головами, дети осторожно развернули берет и осмотрели его внутри. Тут же нашлась крупная капля прозрачного парного мёда! Некоторые убеждены, что это цветочный нектар, а не мёд, но охотники за сладостью в такие тонкости не вдавались.

– Можешь съесть, – великодушно предложила Талка. Но, заметив колебания нерасторопного мальчика, мгновенно слизала каплю. Глаза её закатились от удовольствия.

– А мне? – запоздало пожелал Тима.

– Рука в окне! – замечательно находчиво откликнулась рыжая ловкачка.

Тима хотел обидеться. Но, похоже, обижаться на Талку себе дороже. Кто знает, сколько у неё в запасе дразнилок? Да и берет она протянула владельцу с дружелюбной улыбкой.

Тима взял берет, а про себя решил – Зачем ссорится с такой интересной девочкой? Побить всегда успею.

– А теперь ты лови! – засмеялась Талка, заведя руки за спину и помахивая кистями, точно крыльями.

Никто не мешал их охоте ещё долго. Поочерёдно дети обманывали доверчивых пчёл и наслаждались свежей сладостью. Ткань была уже в нескольких местах насквозь мокрой от слюны, настолько старательно Талка выкачивала мёд из подкладки чужого берета. Затем девочка предложила пристроить берет внутри куста, а самим уйти. Зачем добывать мёд по капле? Пчёлы натаскают его побольше и тогда после тихого часа можно будет съесть всё сразу. Эта затея Тиме понравилась. Очередную добычу не съели, а оставили для примера пчёлам, откладывать мёд. Берет пристроили в ветвях. Сами ушли.

За обедом Тима был рассеян и его порцию второго успешно слопал сосед.

В тихий час юный охотник за мёдом не спал. Заметив это, воспитательница велела ему просто лежать. Дело для непривычного человека сложное – уснуть среди бела дня по команде. И воспитательница особо не настаивала. Едва Тима дождался прогулки. Перемигнувшись с Талкой, он помчался к своему тайно оставленному в кустах берету. Девочка бежала за ним. Каково же был их удивление, когда они ничего не нашли! Ни берета, ни мёда – ничего! Тима было заподозрил подвох. Уж ни потащила ли сноровистая рыжая его берет вместе с мёдом, пока был тихий час? Когда он ненадолго закрыл глаза? Да и бежала она сзади еле-еле. Это могло быть потому, что она знала, где теперь берет и потому не спешила. Но подумав хорошенько и посмотрев на вполне настоящее расстройство девочки, Тима оставил подозрения. Остаток дня прошёл в азартной суете на детской горке и в песочнице.

Забирая вечером мальчика из детсада, мама поинтересовалась насчёт нового берета сперва у Тимы. Тот пояснил только, что берет пропал, когда его оставили в кустах акации. Подробности способа добычи мёда подручными средствами усталого бухгалтера не интересовали. Затем мама спросила о берете у воспитательницы. На всякий случай.

– Ах, с этим беретом нехорошо! – воскликнула та в сердцах.

Оказалось, что пока дети спали, нянечка другой группы увидала берет в кустах и хотела его подобрать, чтобы вернуть владельцу. Но внезапно на неё напали пчёлы и сильно искусали. Бедняжка спряталась в сторожке. Берет сволокли пожарным багром, ошпарили кипятком, излупили палкой, потоптали каблуками и сейчас его можно получить в сторожке у задней калитки. Несколько загрязнённый.

Мама отправилась в сторожку и увидела там искомый берет на штакетном заборе в совершенно непотребном виде. Она отряхнула берет, осторожно уложила его в свою сумку и вернулась к воспитательнице посоветоваться. Та объяснила, что дети носят панамки. И верно. У всех детей были панамки. Оказалось, что приобрести такую панамку невозможно. Они очень редко бывают в продаже и моментально раскупаются. Зато панамку можно очень просто изготовить самим. Мама получила выкройку и даже в компенсацию за испорченный берет половинку ветхой, желтоватой от времени наволочки, из которой, однако же, вполне можно было соорудить панамку. Как у всех, скреплённую единственной пуговкой на затылке.

Когда в следующий раз выздоровевший Тима пришёл в садик, на голове его была вульгарная панамка на бледной костяной пуговице от наволочки вместо эффектного берета. Ловить пчёл панамкой было никак невозможно. В этом головном уборе было два вентиляционных отверстия таких размеров, что ладошкой не закрыть. Так что дети ещё легко отделались. Пчелиные укусы могли оказаться намного опаснее для них, чем для взрослого.

Глава 2. Тайны и правила

Раскладушка у каждого была своя, именная, с подшитым белым лоскутком, на котором химическим карандашом была выведена фамилия и символически изображался фрукт с дверцы личного шкафчика. Но постоянное место для отдыха в тихий час не было обозначено. Спальные места располагали парами, экономя площадь. Можно было случайно оказаться и возле стола воспитательницы, и у окна, и у двери в тёмную кладовую, где раскладушки хранили после сна. При таком подходе и в паре мог оказаться кто угодно – любой ребёнок из группы. Никаких эмоций ни в ком в этом случае соседство с девочкой не вызывало. Небось не военные игры. А только заметил не спящий Тима, что от одной его соседки исходит странный запах. Думая, что ему, может, показалось, он почти перевалился к соседке в раскладушку, принюхиваясь с подозрением. Он не ошибся. Девочка изумительно пахла земляникой. После подъёма Тима убедился, что и на нашивке, и на шкафчике её нарисована аппетитная земляничина. Так он и раньше это знал. Тогда он решился проверить других девочек и заметил, что каждая имеет запах нарисованного на её шкафчике фрукта.

Ничем не пахла только одна девочка. На её шкафчике был нарисован мячик с цветными полосками. Тима быстро привык различать девочек по запаху. Имена он запоминал хуже. Затем и кодекс не советовал общаться с девочками. Так что всё было нормально. Но когда мальчик попытался рассказать маме, та его не поняла. Она решила, что это всего лишь игра воображения. Так оно и было для неё. А Тима обонял запах самый настоящий и вполне реальный. Его это не удивляло. Что тут странного? Вот если бы клубничная девочка пахла арбузом…

У тёмной кладовой для раскладушек было ещё и воспитательное значение. За непослушание воспитательница могла оставить там нарушителя в темноте для исправления. Так говорила нянечка. Но за всё время, пока Тима посещал садик, никогда и никого в кладовую не направляли. Воспитательница Светлана Михайловна непослушных ставила лицом в ближайший свободный угол. После непродолжительного стояния, решив, что уже достаточно страданий, наказанный мальчик или девочка начинали заунывно петь на мотив церковных псалмов, о чём дети, что интересно, не имели совершенно никакого понятия:

– Светлана Михайловна – простите меня —

Я – боль – ше – так – не – бу – ду – де- е- е – е – ла —а —а – а- а -а -ать…

Мелодию узнавала только нянечка, немало этим удивлённая. Никто не учил малышей пению на церковных хорах. Однако, они выводили самопроизвольно в точной тональности ноты церковного распева до тех пор, пока воспитательница не решала, что достаточно. Если наказанных было несколько, то печальное воспевание исполнялось в унисон, а когда воспитательница выходила на пару минут мелодические прошения останавливались, но исправно возобновлялись, когда владычица детских душ опять появлялась. Выпускали из угла всех сразу. Зачёт воспитательного мычания носом в угол шёл по последнему и первые наказанные к этому моменту просто уставали гундосить и потому подтягивали только гласные, да и то через одну и даже не всегда впопад.

Были мальчики, не принявшие правил печали, такие как Тима. Они в углу никогда не распевали. Соответственно и раскаяния за ними не замечали. Потому молчуны выстаивали максимально возможное время до поры, пока родители не придут.

Воспитательница держалась сложно сопряжённых понятий с перекрёстными связями, основанием имевших старинные казачьи нравы. Правда, телесные наказания из обихода были категорически исключены. Руководитель группы знала обстановку в семьях. Если ребёнка за нарушение в группе могло постигнуть наказание ещё и дома, то таких детей в углу до прихода родителей не держали. Тиму дома наказывали чрезвычайно редко. Считалось, что мальчик мал сознавать вину. Воспитательница так не думала. Потому в углу ребёнок стоял до появления мамы. Позже, когда Тима понял, чего от него хотят, стояния в углу прекратились. И он даже не озадачился – почему ему просто не сказали с самого начала, что в помещении группы нельзя бегать, что не нужно громко кричать в играх, что нельзя отнимать игрушки у других детей, даже если эту игрушку ты сам и принёс в колхоз?

Правила нужно постигать методом проб и ошибок. Это правило. Именно это вбивала в детские головы достойнейшая Светлана Михайловна доступными ей способами.

Сейчас в детском саду время тихих игр в группе. Тима играл в машинки с другими мальчиками и, кроме звука гудящих моторов и междометий, там ничего не было слышно. Девочки в это время взяли себе каждая по куколке и вели беседу за них, словно встретились давнишние знакомые.

– Однажды был тихий час. У одного худенького мальчик и у одной стройной девочки раскладушки оказались рядом. В это время в раздаточной закипел чайник и засвистел. Так появился художественный свист, – рассказывала Капа.

Это была строго одетая девочка в белой блузке и чёрной юбочке. Кукла её нарядно выглядела в простецком платье крепостной крестьянки, но с красивыми, блестящими, белыми, короткими кудряшками. Настоящие крестьянки в старину носили косу или косы и покрывали голову платками. Но для кукол это считалось не обязательным.

– Вечно несёшь непонятно что. Болтаешь, – откликнулась другая девочка, Эва. Она отличалась платьем с оборками на груди. Кукла её была наряжена в кеды и синие брючки, в футболку и с гитарой за спиной. Из гитары выступала рукоятка. Можно было крутить рукоятку и слушать мелодичное звучание механизма.

– Однажды сидели один мальчик и одна девочка на качелях и болтали ногами. Так появилась болтовня, – откликнулась Капа.

– Ха! Иногда тебя интересно слушать, – засмеялась третья девочка, Вера. На ней хрустел белый халат для игры в поликлинику и в руках её восседала кукла-медик с красным крестом на шапочке.

Конец ознакомительного фрагмента.