Свобода правды
Ханс привычно сидел за своим рабочим столом с аккуратно разложенными на нем бумагами. Такой порядок нравился Берте. Она сама трепетно относилась к чистоте в доме. Ее мысли не разделяли дети, стремглав носящиеся по дому, разбрасывая свои вещи и игрушки где попало. В неравной борьбе всегда побеждали дети, и Берта сдавалась. Лишь когда они засыпали, она шла прибираться по комнатам, где успели наследить ее любимые шалуны.
Берта пришла на прием к Хансу вовремя, и смело вошла в кабинет, предварительно постучав. В этот раз она казалась спокойнее, это сразу заметил Ханс:
– Здравствуй, Берта! Рад тебя видеть в хорошем расположении духа!
Он проводил ее до дивана, потом направился к своему рабочему месту. Ханс отличался поразительным умением моментально переключаться. Вот и сейчас его дружеского тона, как и не бывало. Перед Бертой вновь сидел серьезный доктор-психотерапевт, за плечами которого почти два десятка лет практики. Выглядел он весьма привлекательно, а богатый жизненный путь выдавала разве что лишь изредка проблескивающая седина у висков, и та терялась в его густой светлой шевелюре. Ханс был одет в темно-синий, почти черный, костюм и голубую рубашку, которая подчеркивала бездонную голубизну его глаз. Праздничный вид создавал темно-бордовый галстук. Ханс любил красиво одеваться. Жена следила за отутюженностью гардероба мужа, и каждое утро выдавала ему новый ансамбль: сорочка-галстук.
– Как ты себя чувствуешь? – Ханс при этом пристально посмотрел на Берту, стараясь ничего не упустить в ее взгляде, жестах, поведении. Наготове он держал свою красивую черную ручку с позолотой и раскрытый журнал с инициалами Б. Х.
– Немного странно. И… хорошо. Да-да, именно, хорошо. Я бы даже сказала: легко!
– Совсем легко? Совсем все хорошо? – Ханс заранее знал ответ на свой вопрос, и он не ошибся.
– Нет, Ханс, нет. Мне стало легко от того, что я… как будто прониклась к себе любовью. К той маленькой крохотной девочке, которая только-только родилась.
– Тебе стало легче от проявления любви к самой себе?
– Ты прав. Да.
– Так тяжело было себя любить?
– Нет, не тяжело, просто… я себе не позволяла этого. Как будто внутри меня был запрет на любовь к самой себе, – Берта с шумом выдохнула последнюю фразу.
– Дыши медленно и глубоко, – Ханс приложил руку к груди, демонстрируя Берте технику дыхания. Конечно, Берта сама все это знала, и он знал, что она знает, но сейчас он в роли доктора, ведущего прием так, как с другими своими пациентами. Берта послушно повторяла за Хансом.
– Кто запретил тебе любить себя? Откуда взялся этот запрет?
– Не знаю. Наверное, я сама. Не могу понять.
– Хорошо. Давай разбираться. Идем дальше. Прими удобное положение. Расслабься.
Ханс повторил известную процедуру, когда его пациенты погружались на более глубокий уровень сознания, откуда с болью «выуживались» картины прошлого, информация, о которой мало кто из пациентов подозревал. Именно это погружение открывало великую завесу тайны человеческой души, где разворачивались драмы и трагедии человеческих судеб, где хранились заветы и клятвы, данные себе и другим, где пылились и веками складировались «грузы» родов, которые потомки несли на своих плечах, сгибаясь под этой непосильной ношей.
Никто до этого путешествия не знал, что творится в их сверхсознательном. Некоторые могли догадываться, но это были самые любопытные и смышленые пациенты Ханса, с хорошо развитой интуицией и вкладывающие все ресурсы в собственное развитие. Именно такие, как правило, и двигались дальше по восходящей спирали жизни. Но их было немного.
Ханс уже не раз отмечал в своих научных трудах тенденцию современного общества к лености. «Лень управляет нами», – говорил он с научных кафедр, выступая на семинарах и конференциях. Продукты и готовые блюда с доставкой на дом, гаджеты и техника, выполняющие за нас всю домашнюю работу, обучение, не выходя из дома, магазин на диване… «Цивилизация нас губит», – заключал Ханс. Во многом с ним соглашались его коллеги, были и противники его теории, без таких не обходится.
Современный ленивый человек редко готов разбираться с тем, что творится в его голове и душе. Он предпочтет, чтоб за него это сделал другой. Некоторые даже хамовато заявляли: ты скажи мне, как жить, и я буду следовать твоим указаниям. Потом выдавали свои манипулятивные намерения: только после этого я непременно должен быть счастлив! А, если нет, значит, ты виноват! Ханс с уважением принимал любой выбор человека, на который тот имеет полное право. Тем не менее, он не работал с людьми, которые заведомо требовали от него залог их счастливого будущего.
Но перед ним сидела Берта – человек пытливого ума, скрупулезно докапывающаяся до истины, исследующая себя и все вокруг. Она в их дружной компании задавала больше вопросов, чем кто бы то ни был. С такими людьми Хансу всегда приятно работать. Хоть и непросто.
– Ты опять отправляешься в свое детство. Ты растешь. Сколько тебе сейчас?
– Два года.
Ханс молчит. Он ждет, что изобразит выражение лица Берты, чтоб прочесть ее чувства и ощущения. В таких путешествиях в сверхсознательное Ханс сам предоставляет пациентам выбор, в какой возраст им вернуться. Каждый раз эксперимент показывает, что люди возвращаются в моменты сильных эмоциональных переживаний. Как позитивных, так и негативных. Но, чаще негативных, на которых и строится потом вся дальнейшая жизнь человека с его жизненными взлетами и падениями, успехами и провалами, счастьем и горем.
Лицо Берты исказила внутренняя боль. Ханс быстро записал что-то в журнале и тихо спросил:
– Что ты чувствуешь?
– Я одна. Я страдаю.
– Совсем одна? Куда делись твои родители?
– Их нет рядом. Они уехали. Надолго. Рядом женщина… это моя тетя. И бабушка… Но мне одиноко.
– Что ты хочешь сказать?
– Любите меня!
– Хорошо. Но ты не одна. У тебя двухлетней есть ты теперешняя. Подойди к себе. Обними и поцелуй. Скажи ей, что ты ее любишь. Скажи, как сильно ты ее любишь. Скажи все, что ты хочешь ей сказать.
Ханс пристально вглядывается в лицо Берты. Слезы катятся по ее щекам, выражение лица передает одновременно и теплоту, и страдание. Сострадание. Именно с таких моментов человек понимает, что такое настоящее сострадание.
– Что ты ей сказала?
– Я люблю тебя, – после этих слов Берта залилась слезами.
– Это все?
– Я с тобой…
– Хорошо, Берта, ты молодец! Все хорошо. Пойдем дальше?
Берта одобрительно кивнула. Ханс помедлил, следя за выражением ее лица. Он продолжил только после того, как женщина успокоилась. Ее дыхание стало ровнее, и она приподняла свой подбородок.
– Пойдем дальше, Берта. Сколько тебе сейчас?
– Пять, – сухо и твердо ответила женщина.
От Ханса не ускользнуло завладевшее всем телом Берты напряжение. Она вытянулась в струну.
– Что случилось сейчас?
– Это все. Это начало конца… Родители разводятся.
– Что ты чувствуешь?
– Полное одиночество. С этого момента я всегда буду одна.
Берта уже не плачет. Она обреченно опускает голову. Ханс понимает, что именно с этого возраста она решается на нелюбовь к себе. С пяти лет она запрещает сострадание к себе.
– О чем ты думала тогда?
– На меня никто не смотрит. Все отвернулись. Они заняты собой. Значит, и я не имею права смотреть на себя.
– Этой девочке хочется, чтоб ее любили? – это вопрос-провокация. Ханс заранее знает на него ответ. Но честно ли на него ответит Берта? В жизни она всегда открыто выражает свою позицию, искренна во всем, но сейчас? Что ответит она сейчас? Ханс замер, ожидая ответа. Берта не торопилась. По ее выражению лица Ханс понял, что эта пауза нужна Берте не для сомнений, как поступить: сказать правду или солгать самой себе. Она нужна ей, чтоб самой разобраться со своими чувствами и найти истинный ответ.
Конец ознакомительного фрагмента.