Жить со смыслом: Как обретать помогая и получать отдавая. Часть I. Истоки милосердия: мировые религии о традициях благотворительности. (А. Ш. Ниязи, 2010)

Испокон века на земле сожительствуют два разных мира. В одном отношения строятся на дарвиновских принципах, пусть отчасти и смягченных обычаями, законами, верой, – то есть это территория жестокой конкуренции, отбора, где только сильный получает право на еду, кров, на то, чтобы оставить потомство, – а рядом, как правило, совсем небольшие участки, где человек пытается основать жизнь на ином фундаменте, где он будто вспоминает, что создан по образу и подобию Божьему, что и сам каждую минуту ждет от Господа милости, снисхождения, помощи и, в свою очередь, так же начинает относиться к тем из своих собратьев, кого обделила судьба.

Огромная часть нашего мира – это территория жестокой конкуренции. Здесь только сильный получает право на еду.

Все мы знаем, что вера в то, что уже здесь, на земле, нами или, во всяком случае, при нашем деятельном участии может быть возведено «Царство всеобщего добра», по совокупности зовется Утопией, и никому из живущих в России не надо объяснять, к какой ни с чем не сравнимой крови может привести погоня за этим фантомом. ХХ век так нас всех напугал, что теперь многие убеждены, что любая попытка человека хоть как-то себя обуздать, неизбежно кончается одним: мы пасуем перед нашим собственным злом, после чего сами себе устраиваем доморощенный Апокалипсис, а затем и столь же рукотворный Страшный суд.

В то же время посреди этого огромного и, несомненно, очень опасного океана Утопии есть острова, на которых, даже глядя в самый подробный микроскоп, трудно разглядеть что-то плохое. Одним из них, безусловно, является благотворительность. На таком острове нам не надо объяснять смысл слов Господа, что чем более грешен человек, чем более он беден, слаб и беззащитен, тем более достоин помощи и участия. На нем, в отличие от территории обычной человеческой жизни, мы не ждем на свой дар ответного дара, а если и ждем, то только от Высшей силы, а не от того, кому помогли. В общем, сделанное здесь добро, кажется, и есть тот телец без изъяна, которого и должно приносить в жертву Господу.

Понимание всего этого тем более важно, что за годы советской власти навык благотворительности в нашем обществе был почти утрачен. Государство, уверенное в своем всеведении и всезнании, считало, что оно само обеспечит каждому социальную справедливость, и потому смотрело на частную благотворительность в лучшем случае как на средство удовлетворения тщеславия. Семьдесят пять лет (с 1917 по 1992 год), то есть три четверти века – несколько поколений человеческой жизни – в нашей стране не было частной благотворительности. За это время в обществе выросли и сформировались иные представления о том, кто, каким образом и почему должен помогать людям, по тем или иным причинам обделенным судьбой. Реформы начала 90-х годов узаконили основные виды благотворительных организаций, в частности благотворительные фонды.

Сейчас, когда усилия возобновить традиционную частную благотворительность повторяются у нас со все большей настойчивостью, со все большим убеждением в собственной правоте, со все большим пониманием, что без этого института стране просто не выжить, люди, занимающиеся благотворительностью, сталкиваются с одной очевидной проблемой (она не новость и для других стран, хотя там перерыв в деятельности благотворительных организаций далеко не был столь глубок): легитимность фондов, долгий период их существования связаны не только со скрупулезным соблюдением законодательства, конституционного строя страны, но и в не меньшей степени – с пониманием, поддержкой этих не слишком привычных для нас учреждений широкими слоями населения.

Благотворительность должна быть по своей природе долгоиграющей пластинкой – ведь большинство проблем, к которым она так или иначе причастна, невозможно решить разовыми, пусть и очень значительными, пожертвованиями. После изгнания Адама из Рая для любого человеческого общежития проблемы эти, по-видимому, неизбежны и постоянны. История знает примеры – некоторые датируются временем еще до Рождества Христова, – когда благотворительные фонды существовали, причем непрерывно, не одну сотню лет, когда они, хоть и не безболезненно, преодолевали финансовые и экономические катаклизмы, войны и революции, оказываясь более устойчивыми ко всякого рода потрясениям, чем даже социальное устройство той или иной страны. Ясно, что это было бы невозможно, если бы в обществе среди самых разных политических сил и настроений (в том числе и противостоящих друг другу) не существовало консенсуса насчет того, что упадок благотворительности, тем более ее запрет, был бы для всех вреден или того хуже – губителен.

Цель настоящего очерка, среди прочего, – рассмотреть разные точки зрения на этот институт, без чего на успех рассчитывать трудно. Наивно думать, что люди, настроенные враждебно или колеблющиеся, каким-то чудом однажды поймут, что благотворительность всем нам жизненно необходима и никакими другими учреждениями, в частности государственными, заменена быть не может, после чего искомый консенсус возникнет сам собой.

Надо сказать, что после революции 17-го года институт частной благотворительности исчез в нашей стране практически мгновенно и в сравнении со многим другим по внешности безболезненно. Убеждение, что государство может во всех смыслах успешнее, чем благотворительные организации, бороться с общественными бедами и болезнями, было весьма распространено в Европе задолго до октябрьского переворота. Особенно оно было характерно для стран, в которых давно существовали традиции сильной централизованной власти (Франция, Испания). Известно, что Великая Французская революция сразу после своей победы практически полностью ликвидировала независимую благотворительность, причем это положение не поменялось и в эпоху Реставрации, когда было успешно похоронено большинство самых явных нововведений революции. То есть во Франции, в отличие от англо-саксонских стран, значительная часть населения продолжала считать, что с точки зрения общественного блага именно государство должно распоряжаться как средствами, собранными в виде налогов (что естественно), так и теми, которые были пожертвованы частными лицами. Однако есть основания полагать, что большевики, наряду с другими силами, чьи настроения сыграли главную роль в победе русской революции, ставили в вину частной благотворительности не только тщеславие жертвователей и не слишком эффективную работу – корни конфликта были куда глубже, и эту тему хотелось бы осветить подробнее.

Большевики, во всяком случае поначалу, всерьез верили в возможность построения здесь, на земле, коммунизма, то есть рая, царствия божьего без Бога. Собственно говоря, научный коммунизм, который мы все и неоднократно на разных стадиях своего обучения обязаны были сдавать, это и есть учение об устройстве и функционировании, о нормах и правилах, которым мы должны будем следовать, живя в этом советском «небесном Иерусалиме». Большевики тех лет не сомневались, что в самое короткое время удастся так продвинуться в педагогике, что всех детей можно будет воспитать гениями; соответственно, ускорится и научный прогресс, разовьются все виды искусств. Можно будет избавить человека от любых болезней, связанных с его природной конституцией, и других, так что его земная жизнь станет практически вечной, а дальше – и вообще воскресить всех людей, когда-либо на земле живших.

Большевистское государство было убеждено в своем всеведении и всевластии. Одновременно с этим им владел панический страх (к сожалению, он жив и сейчас), что стоит дать любым местным территориальным и национальным связям развиться, наша огромная и так разнообразно, разношерстно населенная страна неминуемо и очень быстро распадется на части. Все эти фобии и привели к катастрофе, последствия которой мы с каждым годом ощущаем больше и больше. В результате страны, в десятки раз меньшие по территории, чем Россия – Франция, Испания, – имеющие не менее долгий, чем Россия, опыт централизованной государственной власти, сохранили несравненно больше региональных различий – культурных, языковых, поведенческих (этикета, народных обычаев).

В России же, где до революции все это с редким упорством, причем на равных – и простым народом, и интеллигенцией – поддерживалось, хранилось, собиралось (частные пожертвования и частные коллекции играли здесь ключевую роль), буквально за двадцать лет бесконтрольного господства центральной власти большая часть накопленного была невозвратно утрачена, и страна, невзирая ни на какие местные особенности и обстоятельства, от Ленинграда до Владивостока стала говорить, думать, писать на одном и том же универсальном и до крайности бедном языке дикторов московского радио. Произошло насильственное и решительное упрощение, уплощение как нашего языка и нашего национального опыта, так и состава людей, которые все это должны были сохранять.

Власть, обрубавшая все корни, которые питали культуру испокон века, убивавшая людей, которые могли бы поддержать то, чего она сама не понимала, привела общество к невосполнимому уже никакими усилиями упрощению жизни. Не развивались не только новые направления – была утрачена и огромная часть уже сделанного. Особенно это касается местной, провинциальной жизни, которую раньше благотворители, часто сами родом из провинции, с таким вниманием и с таким усердием поддерживали. Хранили как свою собственную историю, историю собственной семьи и собственного гнезда. Не лучше дело обстояло и в столицах.

Вместе с православными храмами гибли иконы. Гибли и рукописные книги, когда целыми деревнями арестовывали и ссылали староверов. Гибло и современное светское искусство – без коллекционеров и меценатов, без выставок. Замечательный русский авангард по большей части или сгнил в сараях, или был сожжен в буржуйках. Все это привело к огромному и решительному разрыву в культуре, нарушению самой ее генетики. Были не просто утрачены те или иные артефакты, но погибли целые школы – в живописи, в философии, в литературе, то есть не стало главного, что есть в культуре – ее преемственности, той среды, которая позволяла сохранять навыки, приемы отношения к миру, его понимания:

они, как и навыки ремесла, увы, могли передаваться лишь напрямую – от учителя к ученику. Из-за этого при внешнем, механическом росте числа людей, окончивших школу и получивших высшее образование, общий уровень культуры, ее разнообразия, ее тонкости и изощренности, глубины и оригинальности необратимо понизился.

Истоки христианской благотворительности

Христианская благотворительность всегда была одной из важнейших составляющих тех отношений, которые связывали человека и Бога. Человек, созданный по образу и подобию Божьему, человек, по много раз на дню в каждой своей молитве просящий Господа о милости и милосердии, и сам в своих делах и поступках должен был быть милостив к своим ближним. В Ветхом Завете, в Книге пророка Осии, Господь говорит о Себе: «Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Осия: 6:6). В Евангелии от Матфея Христос говорит человеку: «…Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф 25:35–36). И далее: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25:40).

Саму крестную муку Христа апостол Павел в Послании к Титу связывает с надеждой обратить человека к добру. Христос «дал Себя за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам» (Тит 2:14). Благотворительность, творение добра рассматривается в христианстве как цель и смысл, как результат нравственного совершенствования человека, как тот единственный путь, следуя которым можно получить спасение на Небесах.

Христианская традиция, какой мы ее знаем, сложилась на стыке, но, главное, на соединении, конвергенции двух во многом далеких друг от друга традиций благотворительности – античной, полисной, и ветхозаветной, иудейской. Их взаимодействие, часто весьма неровное, началось в IV веке до н.э., когда Палестина после походов Александра Македонского попала в орбиту эллинистического мира, и особенно интенсивно пошло вслед за тем, как Иудейское царство – сначала относительно мирно (при Ироде), а потом почти с беспримерным насилием – было окончательно включено в состав Римской империи. Разница этих традиций – обе из них никогда не сомневались в необходимости благотворительности, базировались на убеждении, что общество без нее существовать не может, – была связана с отличными взглядами на суть и смысл человеческой жизни, тех отношений, которые соединяют человека и Бога, на ином понимании общественного блага и, соответственно, целей и задач как самого благотворителя, так и людей, которым он стремится помогать.

Это соединение оказалось возможным и с I века н.э. развивалось с удивительной динамикой не только потому, что Иудея стала частью греко-римского мира и больше не могла игнорировать его влияния на все стороны своей жизни, то есть, если так можно выразиться, была вынуждена открыться, но главное, потому, что после проповеди Христа вся жизнь ранней христианской церкви от апостольских времен до правления императора Константина Великого целиком и полностью базировалась на благотворительных пожертвованиях частных лиц, еще вчера – язычников.

Но и после Константина Великого, когда христианство стало уже государственной религией Римской империи и, соответственно, стало пользоваться разнообразной, в том числе имущественной и финансовой, поддержкой императорской власти, благосостояние церкви, сама возможность существования церковных общин была бы немыслима без миллионов и миллионов частных пожертвований. На них строились и украшались храмы, проводились службы, обеспечивалось священство, велась миссионерская и благотворительная работа уже самой церкви, которая многие века и во всем христианском мире, вне всяких сомнений, играла главную роль в помощи бедным, голодным, больным и увечным.

Чтобы не быть голословными, обрисуем хотя бы в общих чертах эти разные мотивы и настроения, которые уже ранняя христианская церковь сумела в своей практической деятельности преодолеть и выработать собственное понимание как общественного блага, так и того, какая человеческая жизнь, какие поступки и мотивы человека признаются правильными и угодными Высшей силе.

Историки античности сходятся на том, что, как в Аттических полисах, так и в полисах Великой Греции, позже – в Риме и в Римской империи, частное богатство – будь то деньги или земли – было неразрывно связано с гражданскими обязательствами и ответственностью. Собственно говоря, отсутствие механизмов для правильного, регулярного сбора налогов приводило к тому, что другого способа перераспределения общественного богатства, соответственно и реализации общественного блага, просто не было. Естественно, что, как в греческих городах, так и в Римской республике, позднее в Римской империи, великодушие, готовность жертвовать средства на самые разнообразные проекты, связанные с защитой, благоустройством и функционированием городской жизни, почиталось важнейшей общественной и политической добродетелью и затмевало любые моральные мотивы жертвователя. Память, которую ты по себе оставил, уважение, престиж, которыми ты пользовался при жизни, то есть те вещи, которые мы сейчас часто не слишком одобрительно зовем тщеславием, безусловно были главным стимулом для благотворителей, и в ту эпоху никто не видел здесь ничего зазорного.

В городах Римской империи, как раньше в греческих полисах, на средства людей, играющих ведущую роль в их политической и общественной жизни, возводились акведуки, дороги и мосты, строились военные корабли и вооружалось войско, возводились общедоступные бани, театры, цирки, форумы и храмы, оплачивались представления и раздавались деньги. В Риме, численность населения которого в период высшего расцвета города, по-видимому, превышала миллион человек, раздача средств (денег и хлеба) достигала такого уровня, что на нее в общем и целом можно было существовать.

Греция и Рим благодаря высокоразвитому сельскому хозяйству и ремеслу, обширной морской торговле, но в не меньшей степени благодаря военной добыче и податям, которые должны были уплачивать в казну колонии, накапливали огромные богатства, и это позволяло возводить общественные здания с неслыханным в древние времена размахом и великолепием. Многие из этих построек, например в Риме, до наших дней сохранили имя того, на чьи средства они были возведены, – театр Помпея (первый каменный театр в Риме), театр Марцелла. Это лишний раз подтверждает, что в то время именно частная благотворительность служила основой социальных связей и самого существования античного полиса. Добавим, что античность не менее усердно, чем на великолепные общественные постройки, жертвовала на библиотеки и на хосписы, которые служили местом ночлега для приезжавших на поклонение в тот или иной храм, на больницы, школы, вообще на воспитание и обучение сирот и детей из бедных семей.

Естественно, что такая благотворительность находила понимание и полную поддержку и со стороны государства, и со стороны общества. Свидетельство тому – удивительная неизменность, постоянство как учреждений, основанных теми или иными донорами, так и целей, на которые были завещаны деньги. Немалое число фондов сумело пережить самые разные общественные и политические катаклизмы, создание и разрушение государств, восстания и гражданские войны; например, действовавшие в течение многих сотен лет (с IV века до н.э. по VI век н.э.) Академия Платона (первоначальные средства на нее оставил сам философ), школа философа Эпикура, которая, возникнув тоже в IV веке («Сад Эпикура»), просуществовала, развивая его идеи, больше шести веков и т. д.

Об уровне развития античной благотворительности на равных свидетельствуют великолепие античных городов, долговременность, непрерывность жизни многих благотворительных проектов, но и в не меньшей степени – разнообразие и даже некоторая изощренность благотворительных инструментов. Известный античный историк Плиний Младший, родившийся на Севере Италии, в городе Комо на берегу одноименного озера, завещал родному городу средства на библиотеку и общественные бани, на воспитание детей бедных родителей и даже обещал оплатить на треть строительство новой школы, если родители будущих учеников оплатят остальные две трети (едва ли не первая программа софинансирования).

Вторым источником христианской благотворительности, как уже говорилось, является Ветхий Завет, а также реальная практика жизни еврейских общин в рассеянии. Причем, если античная благотворительность оказала влияние на христианскую, в первую очередь в плане организации, то еврейская традиция вдобавок к этому изменила мотивацию деятельности благотворителя. Материальная и нравственная поддержка ближнего – одно из основных предписаний иудаизма. Ветхий Завет много раз обращается к данной теме, устанавливая важность этого института для самого существования общества. (Мы здесь коснемся этих вопросов лишь пунктирно, потому что еврейской благотворительности под той же обложкой, что и данный очерк, посвящена отдельная глава. Скажем лишь о ключевых вещах.)

Огромную роль в еврейской благотворительности играли пожертвования на Храм, которые стали прообразом собираемой во всем христианском мире многие века церковной десятины. Тора неоднократно подчеркивает, что необходимо иметь в виду нужды бедняков и пришельцев, независимо от того, кто они и откуда родом, потому что и сами евреи были пришельцами в земле Египетской. Благотворительность считалась одним из атрибутов Господа, соответственно, человек, созданный по Его образу и подобию, обязан был и в этом, сколько возможно, походить на Творца.

Человек, созданный по образу и подобию Господа, обязан и в благотворительности походить на Него.

Пророк Исайя днем, угодным Богу, объявляет не день поста, а день, когда человек разделяет хлеб с голодным, приводит в дом бедного и бесприютного и прикрывает нагого (Исайя 58:6–7). Оказание помощи бедному считалось дачей займа самому Господу (Притч 19:17). По мнению еврейских учителей, благотворительность по угодности Богу равна всем остальным заветам вместе взятым. Наряду с Торой (Пятикнижием Моисеевым) и служением Господу она является одним из столпов, на которых стоит мир.

Нет сомнений, что христианская благотворительность впитывала идеи и непосредственную практику благотворительности из обоих источников. Христианские общины, распространяясь первоначально на территории Римской империи, первые полтора века своей истории существовали бок о бок с еврейскими, что и дало им возможность соединить, переплавить и самостоятельно развить взгляды как еврейских законоучителей, так и античных философов на суть и смысл благотворительности, на ее роль и место в мире.

Направление эволюции этих взглядов не вызывает сомнения. Для греков и римлян контекст благотворительности – это, в первую очередь, отношения людей между собой, тогда как в Библии она с самого начала рассматривается как существеннейшая часть отношений Бога и человека. И дело не в том, что в христианском мире огромная масса пожертвований и деньгами и землями шла «на помин души» жертвователя; то есть его добрые дела и те бедные, которым он помог, становились его ходатаями перед Господом и должны были помочь, когда на Страшном суде будет решаться участь их благодетеля. Такая трактовка благотворительности часто встречается в литературе, но кажется нам излишне прагматичной.

Мы не согласны с тем, что, хотя благотворители могли испытывать сочувствие к конкретному нищему, больному, каторжнику, когда ему помогали, все это было в тени, отступало на второй план в сравнении с мотивами персонального спасения. Подобный взгляд на благотворительность, в сущности, игнорирует слова Христа из Евангелия от Матфея о любви человека к человеку: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф 5:44). Игнорирует слова, что именно такая бескорыстная и самоотверженная любовь угодна Богу, нужна Ему от человека, именно такой любовью человек и служит Господу: «Да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф 5:45). Такой взгляд не обращает внимания на слова многих отцов церкви, в частности св. Иоанна Златоуста (Хризостома), писавшего, что христианская благотворительность состоит не в самом факте передачи денег страждущему, но во внутреннем состоянии жалости и сострадания. Не замечает изменения самого представления о богатстве и, соответственно, о долге и назначении человека, которого судьба щедро этим богатством наделила.

Уже Василий Великий считал обеспеченных людей не более чем администраторами богатства, верховным собственником которого был именно Господь. Эти его взгляды оказали решающее влияние как на греческую православную церковь, так и на католическую церковь на Западе, в частности на Фому Аквинского, еще позже – на св. Франциска Ассизского и св. Доминика, которые рассматривали благотворительность и бедность не как простой инструмент, который помогает богатым заслужить вечное спасение, а говорили о ней как о важнейшем, несущем элементе угодной Небу Божественной справедливости. Эта точка зрения кажется нам более верной; мы тоже склонны видеть основу благотворительности в стремлении человека (который сам по много раз на дню в каждой своей молитве просит Господа о милости и снисхождении, о помощи и поддержке) выстроить окружающий его мир, – если у него есть на это силы и возможность, – по образу и подобию Божьего мира. Положить в основание, в фундамент Небесного Иерусалима свои добрые дела, свое сострадание и любовь к ближнему, для которых, в отличие от любых революций, не нужны ни ломка всего и вся, ни кровь, ни насилие.

Эти принципы благотворительности, заложенные в самые первые столетия нашей эры, живы и сейчас. Несомненно, что и сегодня в нашем секуляризованном мире именно на христианском представлении о справедливости, правильности законов мироздания, о том, что является благом для каждой отдельной души и для общества в целом, строится деятельность большинства благотворительных организаций.

За последние две тысячи лет благотворительность росла и развивалась, превратившись в огромный, очень сложный и очень разнообразный мир благотворительных организаций, мир, весьма эффективно работающий, без которого современное общественное устройство просто немыслимо. Достаточно сказать о тысячах организаций, которые раздают еду и одежду, предоставляют кров голодным и бездомным что у себя на родине, что в бедных странах, которые лечат больных, не имеющих денег, чтобы оплатить услуги врачей и лекарства, – и об управляемых благотворительными фондами университетах, таких, как Гарвард, Йель, Стэнфорд и Коламбия в США, о фондах Рокфеллера, Форда, Карнеги и многих-многих других, которые финансируют значительную часть всех научных исследований на Земле, как гуманитарных, так и естественнонаучных. О сотнях правозащитных организаций от Красного Креста и Врачей без границ, защищающих людей от себе подобных, до Фонда дикой природы, защищающего от людей тот Божий мир, каким он и был создан Господом. О самых разнообразных художественных коллекциях, которые за последние два века или еще при жизни их собирателей и владельцев, или после их кончины стали городскими музеями (таких музеев по всему миру насчитываются многие тысячи) и теперь щедро пополняются другими собирателями и коллекционерами. Скажем о том, что именно их усилиями, в не меньшей степени – их вкусом и интуицией, формировались и поддерживались новые направления в живописи и в пластических искусствах, в музыке, литературе, в театре и балете. Этот опыт, вне всяких сомнений, огромен и универсален и с благодарностью будет перенесен на нашу почву российскими благотворительными организациями[1]. Но сейчас, когда три четверти века мы, хоть и не были территорией, где не творилось добро, но территорией без благотворительных организаций точно были, учитывая краткость этого очерка, мне кажется правильным поговорить по преимуществу о российском опыте христианской благотворительности, о роли которой в отечественной жизни свидетельствуют еще записи в первых летописных сводах.

Практика христианской благотворительности

Благотворящий бедному дает взаймы Господу, и Он воздаст ему за благодеяние его (Притч 19:17). Потребность делать добро имеет разные объяснения, как научные, так и теологические. Есть теории, рассматривающие альтруизм в качестве генетически заложенного в человеке кода, есть другие, сводящие благотворительность к простому эгоизму. Как бы то ни было, к счастью, не переводятся люди, которые помогают тем, кто слабее их, кого обделила судьба или природа. И не только потому, что блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф 5:7), но и потому, что милосердый благотворит душе своей (Притч 11:17) уже здесь, на земле. Он здесь и сейчас, немедленно получает награду за благодеяние. Творя дело милосердия, как бы мало оно ни было, человек обретает так трудно достижимую в нашем сложном мире гармонию с самим собой. …Делай справедливое и доброе пред очами Господа, дабы хорошо тебе было… (Втор 6:18)

Мотивы благотворительности и ее цели даже для одного народа или государства никогда не оставались неизменными – в отдельные исторические периоды на передний план выходили разные из них. Помимо альтруизма и великодушия, это могло быть желание общественного признания, политических преимуществ или страх перед посмертным воздаянием. И, конечно, при наличии черт, общих для разных народов, – правда, проявление их могло быть разнесено на века – ведущую роль несомненно играл национальный опыт. В нашем случае – опыт христианской благотворительности в России.

Формирование основ христианской благотворительности – как ее сути и назначения, так и реальной практики – что на Руси, что в средневековой Западной Европе восходит, как уже говорилось, к таким византийским отцам церкви, как Климент Александрийский, Иоанн Златоуст и Василий Великий, которые учили, что благотворительность – один из самых верных и кратчайших путей к Богу. Особенно большое влияние Василий Великий оказал на идеологию и устройство монастырской жизни, сделав благотворительность одной из важнейших ее составляющих.

Параллельно с христианизацией Византийской империи как естественная ее часть складывалась и та практика, которой позже будут следовать благотворительные организации, в первую очередь церковные, и на Западе, и на Востоке Европы. В начале IV века н.э. император Константин разрешил церкви получать наследства от частных лиц. Вскоре Никейский собор принял решение об открытии в каждом городе Византийской империи благотворительных больниц. Василий Великий и сам был создателем огромной больницы, которая называлась его именем. Она работала как крупное благотворительное учреждение: помимо чисто лечебных целей, была и странноприимным домом, и богадельней, и лепрозорием. Василию Великому принадлежит и свод правил, по которым позже строилась как больничная, так и монастырская жизнь, в частности на Руси. Он был против того, чтобы монастыри, разрывая с мирскими нуждами, превращались лишь в места духовного уединения, наоборот, призывал монахов активно помогать людям. В его правилах содержится и описание благотворительных целей, и подробные указания на то, в чем заключаются обязанности братии и сотрудников монастырских больниц.

Благотворительность на Руси принято датировать временем принятия христианства, однако и в дохристианские времена многие общественные нормы были весьма мягкими. Известны грамоты великих князей, призывавшие к «милости к павшим». В договорах от 911 и 945 годов великих князей Олега и Игоря с греками записано, что всякий русский, попавший в плен, должен быть выкуплен и возвращен на родину, причем казна возмещала благотворителю его издержки: «Пленников выкупать молодых мущин и девок взрослых и добрых по десяти золотых, сердовичев по осьми, старых и малолеток по пяти» (945 год).

Надо сказать, что личное милосердие, и в прежде всего раздача милостыни, с первых шагов страны играло на Руси огромную роль. В.О.Ключевский отмечал, что российское «человеколюбие на деле значило нищелюбие». (Ключевский В.О. Добрые люди Древней Руси. – Сергиев Посад, 1892, с. 5) Отсюда и столь развитый на Руси институт юродства. Интересно, что бескорыстное подаяние в народе называлось «слепней» (двойная метафора: с одной стороны, подавали в первую очередь слепым, а с другой, как и заповедал Господь, правая рука не должна знать, что делает левая: чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф 6:4).

Все русские князья, цари и позже императоры раздавали милостыню по большим церковным праздникам, в дни коронации, рождения наследников, в честь военных побед и т. п. В обычной жизни эти люди могли быть жестки и даже жестоки, предаваться обильной еде и «питию», иметь множество жен и наложниц, но, благотворя, они как бы входили в иной мир, противостоящий земному. В мире земном обычно побеждает сильный – в мире благотворительности, как правило, слабый, потому и сам этот мир построен не по земным, а по божественным законам. Благотворитель же в нем подобен доброму высшему существу: он милует, спасает, помогает, ничего не требуя взамен.

Процесс «творения добра», как уже говорилось, часть личных отношений человека с Богом, и крещение, изменив систему приоритетов, во многом изменило и само представление о благотворительности. Конечно, для многих из русских благотворителей надежда отмолить свои грехи стояла во главе угла, но немало было и таких, для кого прикосновение к чужой беде полностью меняло жизнь, заставляло уходить от мира, отдавая все свое состояние на дела милосердия. Почти все монастыри домонгольского периода были построены по инициативе и на средства князей или богатых дарителей, пожелавших оставить мирскую жизнь. Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах, куда вор не приближается и где моль не съедает (Лк 12:33).

В целом же, надо сказать, что до конца ХVII века российская благотворительность не имела систематического и регулируемого характера. Она была спонтанной и сугубо личной даже на уровне верхнего эшелона власти. Заключалась она в раздаче еды, одежды, иногда – денег, строительстве жилья для погорельцев, бесплатной медицинской помощи неимущим. Неподконтрольная обществу, благотворительность в целом была случайной и рассматривалась этим обществом как желательное проявление сострадания к нуждающимся. Пожалуй, единственными социальными институтами того времени, которые не отделялись от понятия благотворительности, как на Руси, так и в Западной Европе, были именно монастыри.

В Средние века в Западной Европе епископы нередко жертвовали до четверти своего дохода на благотворительные цели, а в голодные годы собственные резиденции отдавали под приюты для нищих. В свою очередь, монастыри на Востоке и на Западе при всех различиях многими чертами напоминали, пользуясь современным языком, благотворительные организации. Они не были только местом личного аскетизма и затворничества людей, целиком обращенных к Богу. Земли, которыми монастыри владели, доходы от другого движимого и недвижимого имущества, которые они получали, использовались на организацию больниц, убежищ для нуждающихся, на раздачу милостыни. Причем вся эта деятельность базировалась на определенном своде правил: в России – чаще всего выработанных монастырями на Афоне, в Европе – обычно бенедиктинских или августинских. При этом надо отметить, что воля жертвователя исполнялась достаточно точно. За правильным расходованием средств следил чаще всего привратник, который распределял монастырскую десятину и другие пожертвованные суммы среди тех, кто обращался за помощью. На рубеже Х–ХI веков средства, которыми располагают монастыри в Европе, растут, и за их распределением начинает следить уже не привратник, а специальный человек – милостынщик. Как правило, раздавалась строго определенная часть монастырского дохода (для больших католических монастырей это могла быть и одна треть), а также ношеная одежда и съестные остатки. В первую очередь наделялись те бедняки, которые жили в окрестностях монастыря.

На Руси обязательный налог – десятину – на содержание монастырских и церковных больниц, богаделен, приютов для нищих ввел и киевский князь Владимир (будущий Владимир Святой): «Десятая часть всякого суда, из торгу десятая неделя по всем городам, от всякого скота на каждый год десятая доля, и от всякого хлеба десятая доля».

После того как князь, крестившись, сочетался браком с греческой царевной Анной, сестрой византийского императора Константина, – в Киеве начинается возведение православных храмов. В 996 году закончено строительство церкви Пресвятой Богородицы, где из средств казны кормили нищих, сирот и вдов. В походе на печенегов Владимир потерпел поражение. Спасаясь, он спрятался под мостом вблизи Василева. Вскоре в Василеве была отстроена церковь Преображения Господня, а на ее освящение князь раздал 300 гривен серебра бедным, тем же, кто не мог ходить, еду развозили на повозках.

Десятую часть монастырского дохода в XI веке выделял на дом-приют для нищих, слепых и прокаженных настоятель Киево-Печерского монастыря Феодосий Печерский, сам ушедший в монастырь в 14 лет и построивший вблизи своего монастыря приют и церковь. Великий князь Ярослав, вступивший на престол в начале ХI века, внес в Церковный устав особый раздел, связанный с благотворительностью. На собственные средства он построил училище для сирот, где жили и учились 300 детей.

Щедро помогал больным и бедным князь Владимир Мономах, призывая собственных детей и дружинников следовать своему примеру. В начале «Поучения» князь пишет: «Первое, Бога деля и душа своея, страх имейте Божий в сердци своемь и милостыню творя неоскудну, то бо есть начаток всякому добру». Детей своих князь учит быть отцами сиротам, не давать сильным губить слабых и не оставлять больных без помощи. Сестра Владимира Мономаха Анна Всеволодовна постриглась в монахини при церкви св. Андрея Первозванного и стала руководить обителью, где на собственные средства устроила женское училище для всех сословий. Она сама обучала девочек письму, ремеслам, пению и шитью.

В начале ХII века князь Черниговский Николай Давыдович, прозванный Святошей, строит в Киеве специализированный «больничный» монастырь, ставший первой на Руси «официальной» богадельней. Рядом с больницей стояла баня и «свитошная» (прачечная). «Больничные палаты» были открыты при монастырях в Переяславле на Днепре, Киево-Печерской лавре, позднее – в Новгороде, Смоленске, других городах.

Известный своей жесткостью, но вместе с тем и набожностью, князь Андрей Боголюбский приказывал развозить по улицам еду и раздавать бедным. Роман Ростиславич, князь Смоленский и Великий князь Киевский, правивший в конце ХII века, прожил обычную для того времени жизнь, состоявшую в основном из военных походов, но всегда был известен человеколюбием и заботой о подданных, а незадолго до смерти все имущество раздал нуждающимся и был похоронен на деньги горожан Смоленска. Князь Ростовский Константин Всеволодович Добрый, воинственный и неуступчивый в частной жизни, на своих землях возвел множество храмов, строил бесплатные дома для горожан, потерявших кров. Искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным (Дан 4:24).

С XII века, со времен великого князя Всеволода Большое Гнездо (отца Константина Доброго), по трактам, где идут заключенные, по тюрьмам развозятся съестные припасы и деньги. Лекари и цирюльники-«резальники», способные выполнять простейшие медицинские процедуры, чтобы «обслуживать» неимущих, отданы в ведение монастырей. Монастыри продолжают раздавать милостыню, еду и одежду нуждающимся, а монастырские больницы становятся госпиталями во время военных действий, при осаде городов и превращаются в карантинные больницы при эпидемиях.

В Западной Европе в тот же период растет количество больниц, принадлежащих монашеским орденам. Католические идеологи того времени, братья-доминиканцы и францисканцы, все чаще говорят о необходимости делиться с бедными. Вспоминая труды ранних отцов церкви, они подчеркивают, что неимущие – это не орудие спасения в загробном мире, а живые, страдающие от голода и холода люди. Орденские больницы строились там, где обычно проходили паломники или крестоносцы, где пролегали торговые пути, на горных перевалах, в местах слияния рек.

Во время войн, голода, социальных потрясений особую роль начинала играть частная благотворительность. Даже когда возможности ее были невелики, она намечала тот путь, который мог бы предохранить страну от многих бед. Вот история, относящаяся к началу ХVII века в России, когда трехлетний голод 1601–1603 годов привел страну к тяжелейшему кризису и Смуте. Вдова Муромского дворянина Ульяна Осоргина была известна добротой и милосердием. Еще до замужества она шила одежду для сирот в своей деревне. Выйдя замуж, когда муж по делам службы надолго уезжал, она пряла, вышивала, и, продав свои изделия, выручку раздавала нищим.

Церковная проповедь всегда указывала господам, что их челядь, на верность которой они рассчитывают, сама нуждается в заботе и сострадании, но мало кто из душевладельцев видел в крепостных людей. В усадьбе Осоргиной все было иначе. Дворовые были сыты и одеты; хозяйка не позволяла себя разувать и умывать, не обращалась к крепостным с кличками, называя их по именам. Кто презирает ближнего своего, тот грешит; а кто милосерд к бедным, тот блажен (Притч 14:21).

Во время голода, когда запасы хлеба у дворян и вотчинников стали иссякать, чтобы избавиться от «лишних ртов», они начали изгонять своих холопов из поместий. Причем изгоняли они и так называемых военных холопов, тех, кто с ними вместе воевал, с кем они по призыву являлись «конно, людно и оружно» на поле боя, кто не раз спасал им жизнь. Владельцы рассчитывали, что, если эти холопы выживут, то, когда голод кончится, можно будет предъявить на них кабальные записи и холопов принудительно возвратят хозяевам. В Смуту начала XVII века именно эти военные холопы, преданные своими владельцами, составили основную массу антиправительственных сил. Войска обоих Самозванцев, Лжедимитрия I и Лжедимитрия II во многом состояли именно из них.

В голод Ульяна Осоргина продала имущество и кормила голодающих, в первую очередь, конечно, свою челядь, но она принимала и чужих дворовых людей, помогала им, чем могла. Тем из своих холопов, кто хотел уйти, Осоргина без возражений давала отпускную. По мере человеческих сил она противостояла нравственному распаду общества, который в конце концов привел к Смуте и фактическому разрушению государства. Раздав все, два последних года жизни Ульяна провела в нищете, питаясь хлебом из лебеды, но не роптала, по свидетельству современников, была, как и раньше, с людьми ровной и приветливой. Умерла она в 1604 году. Жила Осоргина в селе Лазарево под Муромом и после канонизации получила имя Иулиании Лазаревской.

Когда делали вы что-то для одного из униженных братьев Моих, вы делали это для Меня (Мф 25:40). В.О.Ключевский писал о таких, как Ульяна: «Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым условием личного нравственного здоровья…» (Ключевский В.О. Указ. соч., с. 5).

Социальные потрясения, войны, голод всегда шли рука об руку с нищенством. На Руси нищенство традиционно не считалось экономическим и социальным злом, но некоей иллюстрацией бренности всего сущего, отчасти даже добродетелью, средством нравственного воспитания человека. Принято было дать монетку ребенку для передачи нищему. Нищий же считался ходатаем за дающего перед Богом. В результате нищенство в России к XVII века превратилось в промысел. Попрошайничеством иногда занимались и монахи под видом сбора помощи монастырям.

В Западной Европе раньше, чем в России, поняли, что нищенство тех, кто мог трудом добыть себе пропитание, губительно не только для экономики, но и для всего общества. С конца Средних веков там зрело недовольство попрошайками и нищенствующими проповедниками. Общество стало открыто опасаться бродяг, людей без определенных занятий, пришедших неведомо откуда. Тогда же начали действовать жесткие законы против подобных нищих: им отрезали ухо, клеймили тавром. Бродягам и нищим Парижа в середине ХIV века полагалось найти работу в течение трех дней или покинуть город.

С начала XVI века в некоторых городах Франции, Бельгии и Германии уже создаются своего рода фонды помощи «настоящим беднякам». Фонды эти складывались из частных пожертвований и новых городских налогов. Пришлых и бродяг выгоняли из города, нищих, способных работать, пристраивали к делу. По закону, изданному в середине ХVI века в Англии, уличенного в попрошайничестве в течение трех дней отдавали на два года в рабство тому, кто донес на него властям. К началу XVII века институт нищенства попытались по возможности упорядочить. В городах Западной Европы для попрошайничества отводились специальные места. Подавать милостыню нищим «из рук в руки» было запрещено: за содержание нищих и бедных были ответственны церковные приходы, которые при нерадении подвергались денежному штрафу.

В России на эту проблему по-настоящему обратили внимание при царе Алексее Михайловиче, и причина была та же – быстрый рост нищенства. На Соборе 1681 года царь предложил патриарху устроить в провинции убежища для нищих, а через год издал указ, по которому вводился «личный» подход к нищим: их следовало сортировать – кто реально не мог работать и кто сделал нищенство ремеслом. Наследник Алексея Михайловича царь Федор Алексеевич издает указы против праздного нищенства и ручной милостыни, производит реальную «разборку» московских нищих – беспомощные должны были содержаться на казенный счет в приютах. Петр I ужесточает меры, не столько принятые, сколько предложенные предшественниками: вообще запрещает частную милостыню и наказывает «нищих-промышленников» и «притворных» нищих: впервые пойманный для начала получал предупреждение, а «рецидивистов» отправляли на каторгу.

Первым человеком в России, который, не отрицая личного подаяния, осознал необходимость системных действий в рамках благотворительности, был крупный общественный деятель середины ХVII века, советник царя Алексея Михайловича Федор Михайлович Ртищев. Он в реальной жизни попытался соединить частную благотворительность с общественной и, по словам В.О.Ключевского, сумел на чувстве личного сострадания построить устойчивую систему благотворительных учреждений (Ключевский В.О. Указ. соч., с. 19).

О, человек! сказано тебе, что – добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить перед Богом твоим (Мих 6:8). По рождению Ф.М.Ртищев был простым дворянином, но, отличаясь умом, честностью, исполнительностью, быстро сделал карьеру при царском дворе и стал занимать исконно «боярские» должности. Был царским экономом, позже – постельничим. В конце карьеры Ртищев руководил тремя важнейшими государственными учреждениями – Дворцовым судным приказом, Приказом Большого Дворца и Приказом тайных дел.

Его благотворительность развивалась по нескольким направлениям. С разрешения царя и патриарха Иосифа на свои деньги он строит церковь Преображения Господня, а при ней в конце 40-х годов учреждает – тоже на собственные средства – монастырь, при котором вскоре создается «ученое братство» – его стали называть Ртищевским. Иноки занимались переводами священных книг, а позже при монастыре открывается училище, где желающие могут обучаться языкам: церковно-славянскому, латыни, греческому, а также грамматике, риторике и философии. Уже после смерти Ртищева училище послужило основой для создания Славяно-греко-латинской академии. Ртищев был одним из тех, благодаря кому в русских храмах с целью духовного просвещения паствы после службы стали читать проповеди. Федор Михайлович был воспитателем царевича Алексея, ранняя смерть которого сильно подействовала на Ртищева, заставив удалиться от государственных дел.

О Ртищеве вообще говорили, что у него нет «самолюбия» в расхожем смысле этого слова: он не просто любил ближнего, как себя, но себя считал «последним из своих ближних». «Ртищев умел подняться до способности соболезновать людскому несчастью как общему злу и бороться с ним как со своим личным бедствием» (Ключевский В.О. Указ. соч., с. 20).

В армии всегда, а тем более в армии ХVII века, на солдат смотрели как на пушечное мясо. Ртищев едва ли не первый на Руси начинает относиться к ним по-евангельски, что в своих, что в чужих равно видя детей Божьих. Ибо мы – Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять (Еф 2:10). Ртищев сопровождал царя в походах как начальник походной квартиры. У него были больные ноги, и он с трудом мог ездить верхом. Однако по дороге подбирал в свой экипаж столько больных, раненых, избитых, что часто ему не оставалось там места, – пересаживаясь на коня, он сопровождал свой импровизированный лазарет до ближайшего города. Там снимал дом, куда переносили его подопечных, оставлял деньги на уход за ними, «врачев им и кормителей устрояше», и двигался дальше. В «госпитали» Ртищева попадали и пленные неприятели. Ключевский называет Ртищева первым создателем Красного Креста в России.

На собственные средства Ртищев выкупил немало пленных россиян. Крымские татары в XVI–XVII веках во время каждого набега на Русь уводили многие тысячи пленных, которых потом продавали в рабство. Правительство брало налог – «полоняничные деньги», из которого платило за выкуп этих людей. Но на всех собранных средств не хватало. Ртищев заключил соглашение с купцом-греком, жившим в России. Тот вносил выкуп, а Федор Михайлович отдавал ему нужную сумму из своих денег: в общей сложности он за несколько лет истратил на эти цели 17 тысяч рублей – сумма по тем временам грандиозная.

Первым Ртищев организовал и своего рода «скорую помощь» в Москве, составив команду рассыльных, которые подбирали избитых и пьяных с улиц города и отвозили в специальный дом, который тоже содержал Федор Михайлович (позже дом этот назовут первым российским медвытрезвителем). Это был приют для временно нуждающихся. Но скоро появился второй дом, куда доставляли слепых и немощных, нуждавшихся в постоянной помощи, – первая настоящая богадельня в Москве, ставшая и первой гражданской больницей в России.

Помогал Ртищев и голодающим: во время голода в Вологодском крае он продал лишнюю одежду и домашнюю утварь, послав вологодскому архиепископу для раздачи 200 мер хлеба, 900 рублей серебром и 100 рублей золотом. Такие огромные пожертвования заставили Ртищева продать одно из своих сел. Заключая сделку, он добровольно снизил цену, но потребовал от нового владельца поклясться на образах, что тот не увеличит повинностей крестьян. Завещав свои вотчины дочери и зятю – князю Одоевскому, Федор Михайлович попросил, чтобы всех дворовых они отпустили на волю. Свою землю под Арзамасом, необходимую для городских нужд, он даром отдал городу. По общему свидетельству, в собственных потребностях Ртищев был на редкость скромен. Он постоянно жертвовал и монастырям, имя его вписано в синодики многих храмов.

Размах системной благотворительной помощи, о которой думал Федор Ртищев, в Западной Европе того времени был уже значительно шире. Например, в католической Франции, в городе Монпелье, в конце XVII века была открыта общая больница на 700 мест, куда в основном поступали маленькие дети. Амбулаторно она обслуживала еще свыше четырех тысяч человек. Попутно больница выполняла и другие благотворительные функции, в частности работала как богадельня, давала приют бродягам и нищим. По временам ее использовали даже как место заключения для преступников. При больнице работали курсы по обучению ремеслам. Для сбора дополнительных средств при ней был учрежден свой магазин, где среди прочих товаров продавались хлопок и шерсть.

На Руси в 1670 году царь Алексей Михайлович, поддержав Ртищева, учредил приказ для строительства богаделен, они были отнесены к ведомству патриаршего дома; к концу ХVII века в Москве их было десять. При следующем царе Федоре Алексеевиче благотворительные учреждения на Руси пополнились домами-приемниками для беспризорных детей, где их не только кормили и давали кров, но и, думая об их будущем, обучали грамоте, ремеслам.

Благотворительность, как и многое другое, при Петре I постепенно принимает более оформленный, если можно так сказать, «государственный» облик. В немалой степени этому способствует знакомство императора со складывающейся в то время европейской системой социальной поддержки. Особое внимание царь Петр уделял лечению солдат и призрению детей-сирот, в первую очередь незаконнорожденных – их называли «зазорные младенцы». В 1706 году под Новгородом митрополит Иов открыл приют для незаконнорожденных детей. Указом царя на его содержание пошли доходы с нескольких монастырских вотчин. Скоро и в других городах России начали создавать подобные заведения.

В 1714 году Петр издает указ, по которому матери, лишавшие жизни незаконнорожденных детей, должны были быть казнены. Кто же брал подкидышей и сирот на воспитание, получал денежное пособие. Опекуны должны были направлять этих детей на учебу и работу, а девочек выдавать замуж.

При Петре I содержание богаделен передается в ведение приказов, с 1721 года – Синоду, с 1724 года – Камер-конторе. То есть центр тяжести и ответственности за благотворительную деятельность в стране решительно переносится с духовных учреждений на государственные.

Вслед за западноевропейскими монархами Петр заботится о том, чтобы люди, способные себя содержать, не поступали в богадельни: по его указу 1700 года в богадельни могли приниматься лишь старики, инвалиды и дети-беспризорники. Здоровым же царь велел «кормовых денег не давать». Через десять лет он вновь приказывает провести ревизию богаделен, освобождая их от людей, имевших семьи и способных к ремеслам. Петр предполагал также провести перепись нуждающихся в целом по России, но не успел это сделать.

Первый военный госпиталь был построен Петром в 1707 году в Синичкиной слободе в Москве, где селились солдаты Лефортовского полка. При нем было основано первое высшее медицинское учебное заведение – Медико-хирургическая школа, при которой имелся анатомический театр, библиотека и оранжерея с лекарственными растениями. Открыта «военная гошпиталь» была на деньги Монастырского приказа, вмещала 200 коек, и поступать туда должны были только низшие армейские чины. (Первоначально корпуса были бревенчатыми и не раз горели. Учитывая это, при Екатерине II госпиталь перевели в каменное помещение на Госпитальной улице, где уже в советское время был открыт Главный военный госпиталь им. Н.Н.Бурденко).

В 1712 году Петр I издал важнейший для благотворительности в России указ «Об учреждении во всех губерниях гошпиталей», причем понятие это сразу расширяется и становится фактически синонимом больницы: туда принимались увечные не только из солдат, но и из простых граждан, а также немощные старики. Интересно, что и сиделками в госпиталях до конца ХVIII века работали не женщины, а отставные солдаты. Поначалу главным финансовым источником госпиталей, богаделен и сиротских домов были в петровское время частные пожертвования. Для примера подданным царь сам жертвовал на них почти треть своих личных денег. Доходы от продаж того, что было изготовлено в монастырях, тоже отчислялись на благотворительность, шли на нее и штрафы, взятые с раскольников: за «совращение в раскол» полагалась конфискация имущества. Прямо в госпитали указывалось передавать милостыню, поскольку, как уже говорилось, подаяние «из рук в руки» было запрещено. Позже Петр установил и однопроцентный налог с любого дохода на содержание госпиталей.

В Англии за 200 лет до петровских нововведений подобная политика была опробована. Государство расширило возможности местных властей и собственные для участия в благотворительных проектах, что возросло после распада монастырей в 1530 году. Муниципальные власти в Лондоне создали систему больниц, каждая из которых имела специализацию: для беспомощных, для подкидышей, исправительные для неработающих, но трудоспособных взрослых. По закону Генриха VIII каждый город должен был создать свой благотворительный фонд. Туда поступали специальные налоги и милостыня. Напрямую милостыню было разрешено получать только слепым и матросам после кораблекрушения.

Однако меры, принятые в России Петром против нищенства, не принесли должных результатов, и в 1730 году императрица Анна Иоанновна предлагает Сенату новый указ о нищенстве и богадельнях: «Усмотрели мы, что нищие прямые, престарелые, дряхлые и весьма больные без всякого призрения по улицам валяются, а иные бродят; с другой стороны, нам известно, что в богадельни вместо прямых нищих записывают таких, которые могут работою питаться, а иные и в богадельнях не живут, но одно жалованье получают, и не без греха, что бедные без призрения страждут, а вместо них тунеядцы хлеб похищают; поэтому повелеваем немедленно тунеядцев из богаделен выслать или определить на работу, а прямых нищих в богадельни весть; помещичьих отдать помещикам, посадских в посады для пропитания; малолетных мужеского пола определять в гарнизонные школы, чтоб, выросши, годились в службу вместо рекрут; девочек на фабрики или кто захочет взять их на воспитание и в услужение». (См. Соловьев С.М. История России с древнейших времен, т. 10. – М., 1963, с. 236.)

Но путь от царских указов до их воплощения часто бывал не близок. Сенат распорядился немедленно приступить к исполнению монаршей воли, однако через полгода полиция обратилась к Синоду с просьбой в свою очередь дать указание священникам, чтобы те не позволяли просить милостыню при церквах: число нищих «умножилось, и особенно находят они себе прибежище в церквах и рядах». Синод дал такое указание, но священники, судя по всему, не имели возможностей для его исполнения.

Попытку создать разветвленную, охватывающую всю страну государственную систему социальной помощи предприняла Екатерина II. Вслед за Петром I ею на русскую почву были перенесены многие представления о характере и формах благотворительности, бытовавшие в Германии и других протестантских странах севера Европы. В годы ее правления от стихийного «нищелюбия» Россия окончательно переходит к последовательной государственной политике в социальной сфере, а взносы частных лиц на благотворительные цели становятся регулярными. Пожертвования отдельным монастырям сокращаются, и благотворительность начинает носить все более светский характер.

В 1775 году в Уложении об управлении губерниями определяются правила по организации общественного призрения. В сорока губерниях – всего их было образовано пятьдесят и в каждой проживало примерно 350 тысяч человек – должен был быть создан приказ общественного призрения при губернаторе (в их ведение попадали народные школы, сиротские дома, больницы, богадельни, смирительные дома и проч.). Помимо приказов, за работой организаций общественного призрения следили земские капитаны, городничие и позже – частные приставы. Доходы приказов зависели от трех источников:

государственных средств, частных пожертвований и ведения самостоятельной хозяйственной деятельности. Просуществовали они почти сто лет – позже их функции были переложены на земства.

В Англии к тому времени уже почти два века действовал «Закон о благотворительности». Он определял как ее стратегию и тактику, так и ее цели. Главными среди них были: помощь бедным и беспомощным; поддержка больных и калек; помощь бедным учащимся; поддержка сирот; спонсирование начинающих свое дело и, наоборот, обанкротившихся; выплата долгов заключенных; помощь пленным; финансовые вложения в ремонт портов и гаваней, мостов и набережных, дорог и церквей. Закон также предусматривал поддержку частной благотворительности. По нему несколько мирян под руководством епископа назначались для контроля за расходованием средств благотворителя. Причем, если выявлялись нарушения, «контролеры» были уполномочены обратиться в суд. Вскоре после принятия этого закона в Англии была введена регистрация благотворительных организаций и капиталов, деятельность контролеров-попечителей делалась все более подотчетной – с этого времени английская благотворительность приобретает настоящую самостоятельность.

В России при Екатерине II несколько смягчается жестокость борьбы с профессиональными нищими и бродягами. Вместо телесных наказаний вводится принудительный труд. Императрица строит в стране и первые «работные дома» для бродяг и нищих, которые находятся в ведении полиции. Созданы также «смирительные» дома с полутюремным режимом для «исцеления порочных людей»: в них помещали «буйных ленивцев» и лиц «непотребного и невоздержанного жития», которые должны были постоянно работать, за исключением времени на еду и сон. Непослушные наказывались тремя ударами розог за один проступок.

Екатерина II в качестве превентивной меры, борясь с нищенством, учреждает кредитные и ссудные кассы для нуждающихся, а по указу 1781 года столичный магистрат назначал «городского маклера», который раз в неделю раздавал бедным «кружечные сборы», вскрывая железные кружки «с доброхотными подаяниями», висевшие в людных местах и принадлежавшие приказу общественного призрения. Провинциальные городские и сельские общины, а также церковные приходы, как и в Западной Европе, по указу императрицы обязаны были подкармливать своих бедняков, «не допуская их до нищеты».

В Европе товарно-денежные отношения сформировались раньше, чем в России, и попытки решить проблему дешевых кредитов предпринимались там еще с ХV века. Кредиты беднякам под небольшой процент предлагались в Италии и других странах. Во Франции в то время в больших городах уже создавались местные благотворительные фонды. Некоторым из них было разрешено получать завещания и среди прочих направлений деятельности – выдавать рабочим кредиты под низкий процент.

В России и после Петра продолжают открываться дома для «зазорных» младенцев. Подобный «сиропитательный дом» с госпиталем для бедных рожениц был открыт в 1764 году в Москве как государственное учреждение, хотя строили его на частные пожертвования: в казне денег не нашлось, объявили официальный сбор средств. Екатерина II лично пожертвовала 100 тысяч рублей с обязательством ежегодно вносить еще по 50 тысяч, а цесаревич Павел – по 20 тысяч, недостающую сумму добавил горнозаводчик Прокофий Демидов.

В воспитательных домах дети получали общее образование, с отроческого возраста их обучали ремеслам в мастерских при самом доме или отдавали городским ремесленникам. При Екатерине II появились сиротские дома – учебные заведения для детей от семи до десяти лет неимущих родителей из городских сословий. После окончания учебы воспитанников распределяли на службу на казенные мануфактуры и фабрики или к частным предпринимателям. Сиротские дома содержались на частное подаяние.

Вообще воспитание нового поколения, сплочение сословий, создание единой российской интеллигенции, образованной и преданной отечеству, – вот круг вопросов, который занимал императрицу, близкую идеям просвещенного абсолютизма. Пусть и наши учатся упражняться в добрых делах, в удовлетворении необходимым нуждам, дабы не были бесплодны (Тит 3:14).

При всей отсталости по многим направлениям феодальной России от промышленно развитых стран Западной Европы именно во времена Екатерины II проблемы, стоящие перед благотворительными организациями европейских стран и России, во многом становятся общими, приходя к нам уже без опоздания в несколько веков. Воспитательное направление стало одним из ведущих в благотворительных начинаниях и католических, и протестантских стран к середине XVIII века: повсеместно открываются благотворительные школы для бедных, где преподаются основы религии и грамотность. Все большую роль в благотворительности Англии и Франции начинают играть выходцы из среднего класса, оставляя свои небольшие состояния больницам, школам, церковным приходам. Именно этих людей известный российский благотворитель екатерининского времени Иван Иванович Бецкой называл «третьим сословием»; он тоже считал образование и воспитание нового поколения важнейшими ветвями в развитии отечественной благотворительности.

Внебрачный сын генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого (усеченную фамилию которого он и получил), родился Бецкой в Стокгольме, где его отец был в плену. Екатерина II, рано оценив Бецкого, отмежевала ему воспитательную сферу: в шутку она называла Ивана Ивановича «наш детский магазин». В поле зрения Бецкого попадают в большей степени нуждающиеся дворянские дети, но немало было им сделано и для выходцев из низших сословий. Позже, с 1763 году (и на 30 лет) Бецкой становится главой Академии художеств, при которой он устроил воспитательное училище. В том же году Бецкой представил план школьной реформы – «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества». Проект был утвержден 1 сентября 1763 года.

Стараниями Бецкого в Петербурге было открыто «Воспитательное общество благородных девиц» (впоследствии Смольный институт), попечителем которого он и стал. Бецкой был назначен также шефом Сухопутного Шляхетного кадетского корпуса, для которого составил новый устав. По плану Бецкого и на средства Прокофия Демидова было учреждено Воспитательное коммерческое училище для купеческих детей. Бецкой получал от императрицы немалые средства, основная часть которых шла на благотворительные цели. В Петербурге он тоже открыл Воспитательный дом, учредив «вдовью» и «сохранную» кассы, в основу которых легли сделанные им пожертвования.

Взгляды Бецкого на воспитание были новыми для того времени: воспитатели должны быть «добросовестными и примера достойными людьми», обучать без принуждения, с учетом склонностей ребенка, не применяя телесных наказаний. Преградой дурному влиянию на подрастающее поколение, по мысли Бецкого, должны служить закрытые учебные заведения (интернаты), где под руководством просвещенных наставников дети и молодые люди воспитывались бы до 18–20 лет.

Бецкой пропагандировал создание в России, как уже было заведено «в чужих государствах», «третьего сословия» – «третьего чина», а не только дворян и крестьян. Устройство большинства заведений (воспитательные дома, мещанские училища при шляхетном корпусе и при Академии художеств), помимо своих прямых задач – воспитывать безродных детей, дать образование детям низших классов, – решало задачу создания этого «третьего чина людей». При Екатерине II правительство разрабатывало меры поощрения частных благотворителей, и в 1778 году Сенат на торжественном заседании поднес Бецкому отлитую в его честь большую золотую медаль с надписью: «За любовь к Отечеству». На надгробном памятнике Бецкому в Александро-Невской лавре выбиты слова из оды Державина: «Луч милости был, Бецкой, ты».

При Екатерине II начинается строительство уже не госпиталей, а полностью гражданских лечебных учреждений. Самое старое из них после больницы Федора Ртищева – Павловская больница. Она была основана сыном императрицы Павлом, когда ему исполнилось девять лет. Тяжело заболев, Павел по совету близких дал обет: если выздоровеет, основать в Москве больницу для бедных. Больница была построена около Даниловского монастыря в усадьбе известного казнокрада – генерал-прокурора А.И.Глебова, которая была взята в казну в счет его долга (200 тысяч рублей). Сначала в ней насчитывалось лишь 25 коек. (В этой больнице позже работал знаменитый врач-филантроп, речь о нем еще пойдет, Ф.П.Гааз. Сейчас в том же здании располагается 4-я городская клиническая больница.) Следующей стала Екатерининская больница с богадельней (1776). В лечебных заведениях, подчиненных приказам общественного призрения, лечили бесплатно. С конца 70-х годов в Петербурге, потом в Москве и Новгороде открываются первые в России дома для душевнобольных.

Участие верхнего эшелона российской власти в благотворительности до конца XVIII века было, скорее, распорядительным, шло сверху, а не изнутри. Ни в Средние века, ни позже не существовало благотворительных организаций, которые были бы созданы и планомерно поддерживались великими князьями, царями или императорами, хотя в благотворении эти люди принимали самое деятельное участие, подавая во многом пример своим подданным. В католической Западной Европе королевские фонды существовали с конца средних веков. В Англии короли и королевы создавали и возглавляли благотворительные организации. Во Франции свой фонд имел Филипп II еще в XIII веке, Людовик IX Святой создал несколько благотворительных больниц-фондов, для надзора за которыми поставил своих чиновников. Они назначали управляющих больницами и следили за финансовой отчетностью. В XVI веке в Дании в королевском уставе оговаривалась благотворительная деятельность короля, его забота о неимущих и обязанность духовных лиц наравне с мирянами участвовать в местных властных структурах. К середине XVII века там был принят закон, по которому король контролировал работу наиболее крупных благотворительных организаций, чтобы обеспечить безопасность вкладов и соблюдение воли благотворителя. Шведские короли были создателями и владельцами благотворительных организаций, которым принадлежали школы и странноприимные дома.

Среди российских монархов по-настоящему серьезную роль в развитии и организации благотворительности сыграла супруга, впоследствии вдова Павла I, императрица Мария Федоровна. Указом императора от 1796 года она возглавила систему общественного призрения в России. Созданное ею Ведомство учреждений императрицы Марии Федоровны просуществовало до 1917 года. Вообще, начиная с правления Алексея Михайловича царицы все активнее входят в дела милосердия, и, если царь в качестве главного чиновника страны часто был вынужден соблюдать обычные бюрократические процедуры, что резко замедляло ход любого дела, то царицы могли действовать куда энергичнее.

В Павловске, рядом со своей загородной резиденцией, Мария Федоровна открывает первое в России училище для глухонемых детей. (Школы для слепых появятся в России лишь к концу XIX века, тогда же будет построена специальная типография и начнет издаваться целый комплекс журналов для слепых и о слепых.) На юге России, в Севастополе и Николаеве, Ведомство императрицы создает училища для детей низших военных чинов.

Мария Федоровна положила начало профессиональной подготовке женского медицинского персонала. С середины XVIII века женский труд вернулся в дома призрения, но осуществляли его так называемые «бабы-сиделицы», не имевшие никакой специальной подготовки. Отсутствием квалифицированного персонала объяснялась, в частности, огромная смертность младенцев в воспитательных домах – в те времена она достигала 90 % (кстати, интересна статистика: через сто лет детская смертность снизилась там до 10%).

Очень важную роль в деле российской благотворительности играли супруги монархов.

Мария Федоровна создает при воспитательных домах вдовьи дома – сначала для бездетных вдов российских офицеров, так появляется «служба сердобольных вдов». В начале XIX века из петербургского вдовьего дома на добровольных началах приглашаются 24 женщины для ухода за больными. Через год 16 из них, пройдя испытательный срок, были приведены к присяге; императрица возложила на них особый знак – «золотой крест», – на котором было написано «сердолюбие». С этого времени при больницах создаются курсы сиделок, а в Москве открывается учебное заведение – Институт сердобольных вдов. На основе этих структур позже возникнет Общество сестер милосердия. К началу XIX века в системе Учреждений императрицы Марии Федоровны обучается почти 10 тысяч девушек, бесплатное стационарное лечение получает 20 тысяч человек с низкими доходами и около 400 тысяч лечатся амбулаторно.

При содействии императрицы Марии Федоровны и жены императора Александра I Елизаветы Алексеевны было создано Императорское человеколюбивое общество. Поначалу оно опекало 160 тысяч неимущих, ведая бесплатными квартирами, ночлежными домами, швейными мастерскими, бесплатными столовыми, раздачей бесплатных лекарств. Впервые было налажено постоянное посещение больных и нуждающихся на дому. Первый взнос для общества сделал из собственных средств Александр I – 50 тысяч рублей. Расходы общества за первый год работы составили 300 тысяч. Финансовая отчетность была прозрачной, за ней следил попечительский совет. С 1816 года общество получало ежегодную субсидию в 100 тысяч рублей серебром и 150 тысяч ассигнациями. Все время рос приток и частных пожертвований: в числе первых благотворителей был князь П.И.Одоевский, отписавший обществу три имения стоимостью 220 тысяч рублей серебром.

Жертвовали не только богатые люди: жители Москвы в 1818 году собрали 100 тысяч рублей ассигнациями. Милосердый да будет благословляем, потому что дает бедному от хлеба своего (Притч 22:9). Ставшие популярными в первой четверти XIX века шарманщики сначала сдавали деньги на устройство воспитательных домов и только потом получали право играть на улицах. Забытые вещи распродавались в пользу бедных. Постоянно делались «кружечные сборы» (кружки висели у магазинов, на стенах приютов и т.д.). С начала XIX века государство монополизировало производство когда-то строго запрещенных игральных карт – их выпускала единственная фабрика, которая была собственностью Императорского воспитательного дома.

К концу первой четверти ХIХ века Человеколюбивое общество стало открывать филиалы в Москве и провинции, в середине века оно насчитывало почти полсотни отделений. Тогда ежегодный объем помощи составлял полтора миллиона рублей. Видные деятели общества получали знаки государственного отличия, присваивал император также именные знаки с девизом: «Возлюби ближнего как самого себя». Общество издавало собственный журнал и вело подробную статистику, по сведениям которой за век существования его услугами воспользовалось больше пяти миллионов человек.

Сам император Александр I основное внимание и благотворительные пожертвования направлял на новые учебные заведения в столицах и, главное, в провинции, создав в 1802 году Министерство народного просвещения. Для сравнения достаточно сказать, что за всю вторую половину XVIII века в России были открыты четыре крупных учебных заведения, а за лишь за первую четверть XIX века – десять, и это не считая многих средних и профессиональных училищ и школ (университеты в Харькове и Казани, Педагогический институт в Петербурге и Коммерческое училище в Москве, Демидовский лицей в Ярославле и Царскосельский лицей, Лазаревский институт восточных языков в Москве и Ришельевский лицей в Одессе, основан Петербургский университет и открыта Гимназия высших наук в Нежине), тогда же была открыта в Петербурге Императорская публичная библиотека.

С 30-х годов XIX века большую роль в российской благотворительности играл внук императрицы Марии Федоровны и племянник двух императоров – Александра I и Николая I принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Итак облекитесь, как избранные Божьи, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение (Кол 3:12).

П.Г.Ольденбургский, вернувшись в 1830 году из-за границы в Россию, поступил на военную службу в Преображенский полк. В полку он создал начальную школу, где, помимо грамоты, немалое внимание уделялось нравственному воспитанию солдат. Однако, прослужив пять лет и получив чин генерал-лейтенанта, Петр Георгиевич оставляет армию: по долгу службы, будучи свидетелем телесного наказания женщины, он прямо с места экзекуции едет к министру внутренних дел и подает рапорт об отставке.

На гражданской службе принц стал советником министра юстиции. На новом месте он приходит к выводу, что страна нуждается в чиновниках с юридическим образованием, а специального юридического учебного заведения нет. Принц разработал проект Училища правоведения и пожертвовал сумму, необходимую на покупку дома и первоначальное оборудование училища. В 1835 году купленное Ольденбургским в Петербурге здание было переделано под учебное заведение, он же стал его попечителем.

Вскоре принц становится председателем департамента гражданских и духовных дел в Государственном совете и позже принимает деятельное участие в крестьянской и судебной реформах 60-х годов. С конца 30-х годов принц назначен управляющим Санкт-Петербургской Мариинской больницей для бедных, а затем председательствующим в Санкт-Петербургском опекунском совете. С середины 40-х годов он возглавляет Учебный комитет по женскому образованию в стране. В середине 50-х принц Ольденбургский становится попечителем открытого при его активном участии первого в России семилетнего женского училища «для приходящих девиц». Через пять лет он назначен «главноуправляющим» женскими учебными заведениями Ведомства императрицы Марии Федоровны.

Петр Георгиевич на свои средства сделал еще много полезного для страны. Был открыт женский институт принцессы Терезии Ольденбургской; приют принца П.Г.Ольденбургского, детская больница принца Петра Ольденбургского; приют в память Екатерины, Марии и Георгия; Свято-Троицкая община сестер милосердия; им выстроены Обуховская, Мариинская, Петропавловская больницы; Воспитательный дом. Общая сумма его пожертвований превысила миллион рублей. Будучи стариком, с трудом поднимаясь по лестнице без посторонней помощи, он ежедневно бывал в тех учреждениях, за которые отвечал, продолжая вести все текущие дела.

Особенно страшным в России было положение заключенных. Совсем немного было тех, кто пытался облегчить их жизнь.

Жизнь бедняка в России ценилась не слишком высоко, но особенно страшным было положение заключенных: «за виновным отрицались почти все человеческие права и потребности, больному отказывалось в действительной помощи, несчастному – в участии». Так писал крупный судебный деятель пореформенной России А.Ф.Кони (см. Кони А.Ф. Собр. соч., т. 5. – М., 1968, с. 315). Не было в России более униженных созданий, чем заключенные, и совсем немного было тех, кто пытался облегчить их жизнь. Одними из таких людей стали Федор Петрович Гааз и Мария Михайловна Дондукова-Корсакова.

Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд (Лк 6:36). Фридрих Йозеф Гааз родился в семье аптекаря в Германии. Образование получил математическое и богословское, к которым позже добавилось медицинское. Специализацией доктора Гааза стали глазные болезни. Современники свидетельствуют, что он безболезненно снимал своим пациентам катаракты, быстро справлялся с тяжелыми глазными инфекциями. Его пациент князь Репнин, которого доктор избавил от трахомы, и уговорил его переехать в Россию. В Москве, замеченный императрицей Марией Федоровной, Гааз скоро становится главным врачом Павловской больницы.

В России Фридриха Йозефа зовут Федор Петрович; больных он принимает и у себя дома, и в больнице, и в приютах для бедных, лечит он почти всех бесплатно. Незадолго до войны 1812 года Гааз предпринимает две поездки на Кавказ, исследуя свойства тамошних минеральных вод. Результатом становится открытие курортов Железноводска, Пятигорска, Ессентуков. Когда началась война с Наполеоном, немец Гааз пошел в армию – хирургом, дошел с русскими войсками до Парижа, а вернувшись в Россию, получил новое назначение: отныне он главный врач Москвы, но по-прежнему к нему едут пациенты со всей России, и по-прежнему бедных он лечит бесплатно. Но сам Гааз не беден, император Александр I щедр к нему: у Гааза дома в Москве, подмосковная деревня с сотней душ крепостных, суконная фабрика, выезд с четверкой рысаков.

В общем, все как будто идет своим чередом. И вдруг – почти в пятьдесят лет от роду – Федор Петрович резко меняет свою жизнь. Непосредственной причиной такой перемены, возможно, стало его назначение в Комитет попечительства о тюрьмах. Московская пересыльная тюрьма была адом, и с того дня, как немецкий доктор попал туда, все деньги, все время, весь ум и все свое умение он тратит на заключенных. Он покупает им одежду, еду, лекарства, книги. На свои средства он печатает и раздает заключенным 70 тысяч экземпляров церковной азбуки, восемь тысяч святцев, 20 тысяч экземпляров священной истории, восемь тысяч псалтирей, почти столько же евангелий.

Гааз добился, чтобы при пересыльной тюрьме были открыты мастерские, в которых заключенные могли бы работать, месяцами дожидаясь своего этапа.

Он сконструировал кандалы, весом на килограмм меньше старых, с кожаными вставками у запястий. Но на кандалы имели «право» лишь каторжане, ссыльнопоселенцев перегоняли, «нанизывая» на единый железный прут с припаянными к нему металлическими запястьями по восемь – десять заключенных, разных по возрасту, росту, силам. Об этих прутах знаменитый русский юрист А.Ф.Кони писал: «Топочась около прута, наступая друг на друга, натирая затекавшие руки наручнями, железо которых невыносимо накалялось под лучами степного солнца и леденило зимою, причиняя раны и отморожения, ссыльные не были спускаемы с прута и на этапном пункте…» (Кони А.Ф. Указ соч., с. 300).

Именно Гааз добился замены прута облегченными кандалами, а также отмены унизительного правила обривать заключенным половину головы, что делалось не только мужчинам, но женщинам и детям. На свои средства он перестроил часть Бутырской тюрьмы, прорубив в камерах окна, установив умывальники и нары, – до этого арестанты спали вповалку на полу, а белье в тюремной больнице, кажется, не менялось с начала ее основания, то есть с XVIII века.

Партии заключенных из пересыльной тюрьмы с Воробьевых гор водили стороной, минуя центр Москвы – чтобы не беспокоить обывателей. Федор Петрович сделал все, чтобы партии следовали через центр: только так у заключенных была возможность получить подаяние, лишний кусок хлеба. Он сам лично в любую погоду провожал партии – совал заключенным конфеты и апельсины, приговаривая: «Хлеба им и другие подадут, а вот конфекты они вряд ли увидят». Внося в комитет денежные пожертвования, доктор говорил, что они «от неизвестной благотворительной особы». Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного (Мф 6:1).

Известно, что на заседании тюремного комитета митрополит Филарет попенял Гаазу, что тот говорит о невинно осужденных. «Кто осужден – значит, виновен!» – сказал митрополит. «А Христос?!» – спросил Гааз. Филарет помолчал и тихо ответил доктору-католику: «Федор Петрович, когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе забыл – Христос позабыл меня», – и вышел, благословив присутствующих (см. Кони А.Ф. Указ. соч., с. 355). На Гааза писали доносы, над ним смеялись, его называли «утрированный филантроп», но заключенные знали, что «у Гааза нет отказа». Собственные потребности он свел до минимума – даже чай считал для себя роскошью и по утрам стал пить настой смородинового листа. Давно были проданы дома, имение и суконная фабрика, и стареющий, когда-то франтоватый доктор жил при созданной им полицейской больнице – там же он и умер.

Митрополит Филарет не только приезжал проститься с умирающим Гаазом, но и в нарушение всех церковных правил разрешил отслужить обедню о его выздоровлении, а после смерти – панихиды. До конца жизни со стариком-доктором оставался только слуга, а единственной ценной вещью, которую нашли в его квартире, был старый телескоп – он любил смотреть на звезды. Гроб с телом Гааза народ нес на руках до немецкого кладбища в Лефортово. Его провожали двадцать тысяч человек. Московский генерал-губернатор послал сотню казаков, боясь беспорядков черни. Но командовавший отрядом ротмистр, подъехав к похоронной процессии, спешился и сам пошел за гробом. Похоронили этого святого чудака, «божьего человека» за счет полиции. Он не оставил денег, но оставил духовное завещание – обращение к русским женщинам, где есть слова: «Спешите делать добро!»

Если доктор Гааз был из тех, кого потом в России назовут разночинцами, то Мария Михайловна Дондукова-Корсакова принадлежала к высшей петербургской аристократии (род шел от калмыцкого хана Дондука, потомки которого породнились с русскими князьями). С детства она была очень религиозна. В отрочестве Мария Михайловна тяжело переболела, долгие месяцы была прикована к постели. Выздоровев, девушка решила, что никогда не выйдет замуж, посвятив жизнь делам милосердия. Когда началась Крымская война, княжна получила у Николая I разрешение на создание военно-полевого госпиталя прямо «на театре военных действий». Во время атаки госпиталь попал под обстрел, и Мария Михайловна была контужена в голову.

После войны, княжна, сотрудничая с Ведомством императрицы Марии Федоровны, продолжает благотворительную деятельность – на нее почти полностью уходит наследство, полученное ею от деда, – для себя она выговорила лишь маленькую годовую ренту в 600 рублей. Под Псковом Дондукова-Корсакова основала общину сестер милосердия Святой Магдалины с больницей для сифилитиков, где сама самоотверженно работала. Однако, по ее рассказам, с детства она «задумывалась над участью заключенных в тюрьму» и строила планы о ее облегчении. И вот Мария Михайловна начинает посещать тюрьмы, она приходит к уголовникам и убийцам в Литовском замке; выслушивая площадную брань и богохульства, упорно заботится о религиозном воспитании арестантов, предпринимая при этом энергичные попытки улучшить их бытовые условия. В 80-е годы она глубже входит в проблемы переустройства тюремной системы: учреждает в тюрьмах библиотеки, впервые в России устраивает отопление в камерах, добивается введения системы временного освобождения заключенных «по семейным обстоятельствам».

Дондукова-Корсакова была первой, кому удалось попасть к заключенным революционерам-народовольцам в Шлиссельбургскую крепость (после очередного отказа она обратилась с просьбой заключить в крепость ее саму). Узники говорили, что из этой крепости не выходят – оттуда только выносят. Знаменитая народоволка и многолетняя узница Шлиссельбургской крепости Вера Фигнер пишет о княжне так: «В ветер, дождь и бурю на лодке она переправлялась на наш остров и, посетив того или другого из нас (обыкновенно двоих), в сумерки возвращалась домой одна…» – и продолжает: «С первых же встреч было ясно, что княжна – человек совершенно не от мира сего. Не только в практической жизни она была совершенным ребенком, не умеющим различать полфунта от фунта и едва ли знающим счет деньгам, она совершенно не разбиралась в общественных делах и находилась в полном неведении политики и каких бы то ни было социальных идей и теорий» (Фигнер В.Н. Воспоминания, т. 2. – М., 1964, с. 243– 244). Мария Михайловна при этом поражала народовольцев умом, благородством и силой характера, «с громадной выдержанностью, которую могло дать только воспитание в утонченной аристократической среде, была превосходным типом человека, все интересы которого сосредоточены в области религии» (Фигнер В. Н. Указ. соч., с. 245).

Дружба, возникшая между Верой Фигнер и княжной Дондуковой-Корсаковой, оказалась прочной, и позже княжна посещает Фигнер уже в Петропавловской крепости, и даже, несмотря на свои 76 лет, едет к ней в ссылку в Архангельскую губернию, до последнего надеясь на «обращение заблудшей души». Я же уповаю на милость твою; сердце мое возрадуется о спасении твоем; воспою Господу, облагодетельствовавшему меня (Пс 12:6). Благодаря хлопотам Дондуковой-Корсаковой в Шлиссельбургской крепости была построена церковь.

Реформы 60-х годов XIX века были переломным моментом и в истории российской благотворительности. С этого времени общество начинает осознавать ценность отдельно взятой человеческой жизни, а значит, готово отстаивать и право на эту жизнь. Государственная социальная политика России в пореформенное время становится все более систематической, равно как и частная благотворительность. В стране возникают новые благотворительные фонды и общества, начинают работать бесплатные учебные заведения (к примеру, воскресные школы), в которых преподаватели тоже не брали плату за свой труд. Принимается ряд уставов: об общественном призрении, о российских университетах, о начальном образовании, об именных стипендиях и другие. Государство, стремясь распространить свое влияние на различные сферы социальной жизни, передает новые благотворительные организации в ведение Министерства внутренних дел. К началу ХХ века в стране сложилась система «закрытых» (богадельни, госпитали, приюты, сиротские, вдовьи дома и проч.) и «открытых» (пенсии, кормовые деньги, обучение профессиональным навыкам и проч.) форм благотворительности. Важно, что после Крестьянской реформы 1861 года благотворительные общества создаются и в деревнях: общества призрения для самых бедных, ясли для младенцев; вновь образованные земства открывают бесплатные больницы и школы; работают церковно-приходские попечительства о бедных.

Чтобы уменьшить число нищих, в столицах еще в первой половине XIX века создаются «Комитеты о просящих милостыню» – в Москве такой комитет работал до начала 90-х годов, когда основные его дела и средства были переданы Московской городской думе, где было создано «присутствие по призрению нищих». Так говорил тогда Господь Саваоф: производите суд справедливый и оказывайте милость и сострадание каждый брату своему (Зах 7:9). (Для сравнения: в Западной Европе еще с XIII века городские приходы создавали фонды для поддержки своих бедняков, принимая пожертвования от гильдий торговых и ремесленных цехов. Эти организации назывались по-разному: «Стол для бедных» во Франции, «Чашка нищего» в Бельгии, «Тарелка для неимущих» в Испании.)

Московский комитет был поначалу образован как временный орган и состоял под началом генерал-губернатора. В состав комитета входили представители дворян, почетных граждан и купечества. При нем работали агенты и маклеры, занимавшиеся трудоустройством, в его ведении находился работный дом. Нищие, не имевшие документов, причислялись к бродягам и отправлялись в Губернское правление. Тех же, у кого документы были, делили на четыре разряда: неспособные трудиться по болезни или старости; временно не имеющие работы; профессиональные нищие; временные нищие по болезни или из-за просрочки документов.

Профессиональных нищих, как и раньше, отправляли в смирительные и работные дома, всех остальных помещали в больницы, в богадельни, приискивали работу, снабжали одеждой, иногда – деньгами, детей отправляли в воспитательные дома и на обучение. Комитет основал в городе несколько богаделен, бесплатных школ для крестьянских и училище для нищих детей, а также больницу и богадельню в Бронницком уезде. Денежные средства комитета складывались в первую очередь из добровольных взносов, затем из того, что отпускали ему Городская дума и Государственное казначейство.

Огромным испытанием для русского общества, как и для любого другого, становились войны. Крымская, Русско-турецкая, Русско-японская, а позже – Первая мировая война вызвали к жизни подъем движения сестер милосердия. Первая такая благотворительная община – преемница Института сердобольных вдов – называлась Свято-Троицкой и была создана в Петербурге за десять лет до Крымской войны стараниями принцессы Терезии Ольденбургской. Община давала женщинам базовое медицинское образование, но набор учащихся был невелик: первый выпуск после двухгодичного курса обучения составил десять человек.

Во время Крымской войны сестра императора Николая I великая княжна Елена Павловна учредила и организовала на свои средства Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия для ухода за ранеными и больными солдатами как в госпиталях, так и на перевязочных пунктах. К работе она привлекла известного хирурга Н.И.Пирогова. В Севастополе он организует работу всех категорий сестер общины, рассматривая их не как простых исполнителей врачебных указаний – наоборот, от молодых врачей Пирогов требовал «исполнения опыта сестер».

В 1897 году Российское общество Красного Креста (Международный комитет Красного Креста был создан в Швейцарии в 1863 году) основало в Петербурге двухгодичный институт для братьев милосердия. В начале Первой мировой войны жена Николая II Александра Федоровна и ее дочери прошли обучение как сестры милосердия. Все они поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый же лазарет, работая там ежедневно. После 1917 года Главное управление Российского Красного Креста отказалось признать «безбожную власть» и было распущено.

К концу XIX века благотворительность в России стала мощным фактором социальной жизни. По статистике, например, в Петербурге количество людей, пользовавшихся благотворительностью, в конце XIX века составляло 27% всего населения столицы (см. Ульянова Г. И. Благотворительность в Российской империи XIX – начала XX века. – М., 2005, с. 303). Достаточно сказать, что если в 1897 году в стране было зарегистрировано три с половиной тысячи благотворительных учреждений, то через пять лет их становится 11 тысяч. К 1910 году на каждые 100 тысяч жителей только европейской части России приходилось шесть благотворительных учреждений. Можно сказать, что не только для богатых, но и для людей умеренного достатка к началу ХХ века благотворительность стала естественной и даже неотъемлемой частью их повседневной жизни.

Значение и размер часто многомиллионных пожертвований становятся понятнее, если сопоставить их, например, с некоторыми статьями государственного бюджета. В 1900 году общая сумма государственных расходов составляла 1757387103 рублей. Из нее ассигновалось на обустройство технических и ремесленных училищ – 54 тысячи рублей, на стипендии и пособия студентам девяти университетов (что составляло почти 20 тысяч человек) – 242 тысячи рублей, на борьбу с эпидемиями – 10 тысяч, на пособия «заведениям общественного призрения» – 38 тысяч рублей, на содержание Румянцевского музея, Варшавского музея изящных искусств, Кавказского музея, Тифлисской публичной библиотеки и Исторического музея в Москве – 121 тысяча рублей. На нужды Академии наук и ее учреждений ассигновался в год один миллион триста тысяч рублей (для сравнения: на содержание урядников уходило свыше двух миллионов, Синод получал больше 23 миллионов рублей).

На фоне таких небольших государственных ассигнований на многие социальные нужды особенно контрастна роль пожертвований российских благотворителей: для наглядности заметим, что на рубеже веков строительство больницы на 200 тяжелобольных обходилось в 250 тысяч рублей. По примерным данным, в виде милостыни в стране в это время раздавалось около 25 миллионов рублей ежегодно. К 1900 году 80% благотворительных заведений были созданы и существовали на частные деньги, сословные заведения составляли 8%, городские – 7%, земские – два. В 1913 году финансовые поступления только в благотворительные учреждения Петербурга составили восемь миллионов рублей.

Вот примерная иерархия различных типов пожертвований в начале ХХ века (по убыванию): на жилье, на лечебные нужды, на пособия бедным, на дома призрения и детские приюты, пожертвования на церковные нужды, на учебные заведения, на богадельни, ночлежные дома. К 1900 году в Москве на частные деньги существовало 628 школ, богаделен, приютов, больниц, ночлежек и производилось больше пожертвований, чем в Париже, Берлине и Вене вместе взятых. Впрочем, и в континентальной Европе благотворительные фонды, много претерпевшие после Великой французской революции и политических катаклизмов XIX века, в то время быстро возрождаются. Богатые люди, осознав возможности влиять с помощью благотворительности на социальную жизнь, все охотнее финансируют научные исследования и культурные начинания.

Масштабы российской благотворительности стали так велики, что в 1910 году был созван Всероссийский съезд деятелей по призрению. Он отметил, что только 25% бюджета этой системы исходило из средств казны, земств, городов, сословных учреждений, а 75% – от частных лиц, из добровольных пожертвований. Особенностью российской благотворительной системы тех лет была ее полная финансовая «прозрачность» и подотчетность.

Прав был Бецкой: по мере укрепления в стране «третьих сословий», и в первую очередь купечества и промышленников, возможности для поддержки неимущих слоев населения неизмеримо возросли, возникло и укрепилось также относительно новое для России явление – меценатство (направление благотворительности, которое связано с финансово бескорыстной поддержкой культуры). Причины, которые подталкивали будущих российских меценатов к благотворительности, были разнообразны. Эти люди руководствовались и религиозно-этическими мотивами, и соображениями вполне эгоистическими (многие жертвователи мечтали об орденах и личном дворянстве).

К благотворителям первого типа относятся, в первую очередь, купцы – выходцы из старообрядческих семей тех или иных толков и отпочковавшихся от них сект (в частности, скопцов). Старообрядчество, в котором многие исследователи склонны видеть русский вариант протестантизма, освящало богатство, приобретенное честным путем, побуждало к неустанному труду и одновременно «строго спрашивало за бесчестность», нарушение моральных норм, излишества и даже дополнительные удобства, что, безусловно, вводило личные потребности предпринимателя в определенные рамки. (Хорькова Е.П. История предпринимательства и меценатства в России. – М., 1998, с. 449.)

Ярким примером такого рода жертвователя был выходец из семьи сектантов Гаврила Гаврилович Солодовников, который по своему завещанию в 1901 году сделал самое большое пожертвование за всю историю благотворительности в России. Незадолго до смерти он распорядился продать всю недвижимость и ценные бумаги, а образованный этим капитал в 21 миллион рублей поделить так: треть на устройство в Тверской, Архангельской, Вологодской и Вятской губерниях и в Серпухове (оттуда он был родом) мужских и женских профессиональных школ; треть на создание родильного приюта в Серпухове на 50 человек; треть на постройку домов в Москве по «дешевой программе». Детей у Солодовникова не было, и родственникам он оставил 815 тысяч рублей (меньше 1/20 части своего состояния).

Известно, что в быту Солодовников был неприхотлив до скаредности: обедал в самых дешевых трактирах, где обычно заказывал только кашу. Топил дом не дровами, а пустыми ящиками. История его возвышения достаточно типична. Сын купца третьей гильдии Гаврила Солодовников после смерти отца перебрался в Москву, и, верный завету, что тысячи складываются из копеек, начал свою финансовую карьеру. Он не очень хорошо говорил, не любил читать, но отлично считал. Раньше других оценив значение текстильного производства для России, он вложил деньги в текстильную фабрику. За ней последовал торговый пассаж на углу Кузнецкого моста и Лубянки, а дальше уже целая вереница московской недвижимости – домов и земли. Вскоре к этому добавился банк, причем всем этим громадным имуществом он до конца жизни управлял единолично.

Солодовников поддерживал самые разные начинания; так, он сделал крупный вклад в строительство Московской консерватории, его стараниями и деньгами были открыты два театра в городе (в том числе в здании, где сейчас Театр оперетты). И тут надо сказать, что все формы общественной деятельности: членство в попечительских советах школ, приютов и музеев, участие в благотворительных обществах, считались «государственным делом» и поддерживались властью, в частности, потому, что сама власть могла теперь в это денег не вкладывать. Благотворителей награждали орденами и почетными званиями. Причем все ордена I степени (Станислава, Владимира, др.) давали право на потомственное дворянство. В начале ХХ века больше 60% наград приходится именно на людей, получивших их за неслужебную деятельность, за пожертвования средств на школы, больницы и проч. Любой крупный жертвователь мог в соответствии с «Табелью о рангах» получить и высокий гражданский чин.

Тот же Солодовников, по предложению Городского головы, сделал взнос на срочно нужную городу кожно-венерологическую клинику (ныне она часть Медицинской академии им. Сеченова). С 1877 года заведениям, построенным на частные деньги, присваивали имена жертвователей – от этой чести купец стыдливо отказался, но с нескрываемой радостью принял чин действительного статского советника.

При поляризации богатства и бедности благотворительность становилась регулятором социального равновесия, «средством устранения общественного эмоционального дискомфорта» (Хорькова Е.П. Указ. соч., с. 451). Хорошо понимал это и Николай Александрович Алексеев, избранный Московским городским головой в 1885 году и ставший на этом посту едва ли не самой заметной фигурой. Алексеев был благотворителем-патриотом. Он не был праведником, любил все радости жизни. И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это – дар Божий (Екк 3:13). Возможно, он даже слишком любил эти радости, потому что в доносах, которые писались на него государю, не раз фигурировала его страсть к женщинам и совместные гулянки с тогдашним московским обер-полицеймейстером. Судя по всему, обвинения были небезосновательны, потому что известна и императорская резолюция на одном из этих доносов: «Остановить жеребцов!»

Алексеев владел доставшейся ему от отца фабрикой по производству канители – золотых и серебряных нитей. В 33 года он стал городским головой, и при нем Москва начала быстро благоустраиваться, превратившись из большой деревни в настоящий город: был наконец проведен водопровод и проложена канализация. По его инициативе были возведены новые торговые ряды, известные сейчас как ГУМ; при нем заброшенный Александровский сад вместо трухлявой ограды был окружен чугунной решеткой и превратился в украшение города; при Алексееве были сделаны тротуары на улицах центральной части Москвы, многие улицы на окраинах вымощены камнем, построены новые здания скотобоен за чертой города; занимался он и благоустройством подводящих к Москве дорог. Алексеев построил новое здание городской Думы; совместно с музыкантом Н.Е.Рубинштейном он основал Московский отдел Императорского музыкального общества и Московскую консерваторию.

Алексеев разумно вел городской бюджет, умел и давать, и получать пожертвования. Энергично, как и все, что он делал, Алексеев начал сбор средств на призрение душевнобольных, и сам первым внес крупную сумму. За счет собранных денег была переоборудована Преображенская психиатрическая больница и выстроена новая. Когда была развернута эта кампания, к Алексееву в приемную Думы пришел богатый купец и при скоплении народа сказал: «Поклонись мне при всех в ноги, и я дам миллион на больницу». Алексеев немедленно молча поклонился. Так появилась психиатрическая больница № 1 (Канатчикова дача). Стараниями Алексеева в городе было открыто 30 профессиональных училищ. По завещанию он оставил после смерти полтора миллиона рублей на детский приют. По трагической иронии судьбы Алексеев, так много сделавший для людей с психическими расстройствами, погиб от руки психически больного человека – он был смертельно ранен во время приема посетителей в Думе. Хоронила Н.А.Алексеева вся Москва. Дума выделила 200 тысяч рублей на благотворительные цели его имени.

Прославил род Алексеевых и двоюродный брат Николая Александровича купец первой гильдии Константин Сергеевич Алексеев, псевдонимом которого стала всемирно известная теперь фамилия Станиславский. Его вклад в русское и мировое искусство был бы невозможен без благотворительных начинаний. Вообще следует признать, что именно благотворители, обходя рутину и устоявшуюся традицию, чаще других умели найти новое и открыть ему дорогу.

Закончив Лазаревский институт восточных языков, Константин Алексеев стал служить в семейной фирме. Однако его близкие увлекались театром, домашние театры были и в московском доме, и в загородном, существовал даже так называемый любительский Алексеевский кружок. Сам Станиславский позже писал: «Я жил в такое время, когда в области искусства, науки, эстетики началось большое оживление. Как известно, в Москве этому немало способствовало тогдашнее молодое купечество, которое впервые вышло на арену русской жизни и, наряду со своими торгово-промышленными делами, вплотную заинтересовалось искусством» (Станиславский К.С. Мое гражданское служение России. – М., 1990, с. 36).

Очень скоро Константин Сергеевич вовлекается в общественную и благотворительную деятельность. Он становится «попечителем о бедных» в Рогожской части Москвы; его избирают членом дирекции и казначеем созданного его двоюродным братом Московского отделения музыкального общества. В конце 80-х он на собственные средства основал Московское общество искусства и литературы, в котором, выступая как актер и как режиссер, заложил те основы новаторского русского театра, который до сих пор составляет славу русской театральной школы во всем мире. Эта любительская театральная работа позволила теперь уже К.С.Станиславскому (Алексееву) разработать основные направления развития театра будущего. Не скованные никакими академическими и рутинными рамками, актеры и режиссеры нового общества творили и импровизировали, нащупывая те тропы, по которым пойдет и русский, и европейский, и американский театр.

Вскоре Станиславского пригласил для беседы Владимир Иванович Немирович-Данченко (литератор, режиссер, преподаватель драматического искусства в Филармоническом училище). На конверте, в котором лежала визитная карточка Немировича-Данченко, Станиславский позже напишет: «Первый момент основания театра». На встрече, которая состоялась в ресторане «Славянский базар» и длилась больше двенадцати часов, они решили составить труппу из кружков любителей и своих учеников. На частные средства было основано новое товарищество, в которое вошел также А.П. Чехов, винный откупщик, владелец железных дорог и меценат Савва Морозов и другие. Новый театр открылся через год сначала в подмосковном Пушкино.

Звание академического МХТ получит лишь в 30-е годы ХХ века, когда его коллектив был уже прославлен на весь мир, а книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве», «Работа актера над собой» были переведены на множество языков и стали настольными для тысяч режиссеров и актеров. Вряд ли создатель крошечного частного театрального фонда в конце XIX века мог предположить, что однажды Международный общественный фонд К.С.Станиславского превратится в организацию, которая будет проводить международные фестивали, спонсировать новые и новые оригинальные спектакли, приглашать актеров и режиссеров из разных стран. Что любительский театр, начавший свой первый сезон в дачном местечке под Москвой, станет самым знаменитым театром России.

На рубеже веков «непризнание праведности богатства, но широкое его распространение создавали в обществе заметный нравственный изъян, который пытались сгладить за счет благотворительности и милостыни» (Хорькова Е.П. Указ. соч., с. 449). Русские предприниматели усвоили с детства стих из Притчей Соломоновых, ставший на Руси пословицей: «Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота» (Притч 22:1). К подобного рода людям, безусловно, относилась и семья Бахрушиных: в России их называли «профессиональные благотворители».

Предок знаменитых предпринимателей и благотворителей татарин из Касимова поселился в Зарайске под Рязанью в XVII веке – гонял гуртом скот на продажу. Крестившись, он получил фамилию по имени отца: Бахруш. В 20-х годах ХIX века зарайский купец Алексей Бахрушин с женой и груженой скарбом подводой, на верху которой в привязанной корзине сидел сын Петр, перебрался в Москву, где купил небольшую кожевенную фабрику. В конце 40-х годов он умер от холеры, оставив семье модернизированную фабрику и кучу непогашенных долгов.

Фабрику решено было не продавать, руководство ею взяли на себя вдова и три сына: Петр, Александр и Василий. Через 15 лет они уже были владельцами нескольких кожевенных и суконно-ткацких мануфактур. Место главы семьи занял старший из братьев. Младшие обращались к нему на «вы», и никакое решение в семье не принималось без его ведома. Жизнь братьев Бахрушиных отличалась скромностью и патриархальностью, они не кичились богатством, хотя основной капитал их Товарищества вскоре уже превышал два миллиона рублей.

В родном для их отца городе Зарайске братья строят церковь, богадельню и училище, финансируют подробное краеведческое издание по истории города. Незадолго до Первой мировой войны перечисляют средства на строительство больницы, родильного дома и амбулатории, за что становятся почетными гражданами Зарайска.

Конец ознакомительного фрагмента.