Крепость нестяжания. Житие Нила Сорского
Среди лета 1987 года я впервые подходил к деревне Пустынь, пройдя пешком недоступные рейсовым автобусам восемь километров вбок от белозерской дороги. При входе в деревню меня встретила группа взрослых дебилов с косами – и ни души вокруг. Формально я должен был рассуждать, что ситуация не вполне штатная, но в действительности она вызвала у меня чувство прикосновения к мировой гармонии. Ведь Нил Сорский был вождем тех, по чьему следу шла вся русская церковная история – шла, как сумасшедший с бритвою в руке. А они не боялись ни сумасшедших, ни их бритв.
Уже тогда невозможно было не видеть, что психоневрологический интернат над потерявшимся местом захоронения Нила Сорского – совершенно во вкусе «хозяина» мощей и прекрасно гармонирует с его завещанием. А уж в наши-то дни сохранение над могилой преподобного Нила этого закрытого интерната можно объяснить только чудом, совершающимся по молитвам преподобного, не оставляющего места своих подвигов и рождения нестяжательства – главного духовного движения в церковной истории Московской Руси.
До монашества
Биографию настоящего поэта бывает полезно прочитать только для того, чтобы убедиться: все в ней сообщаемое – информационный мусор поверх его настоящей биографии, которая вся – в стихах. К настоящему монаху это относится куда в большей степени, только вместо стихов у него его внутренняя жизнь. Поэтому Нил Сорский и его непосредственные верные ученики не хотели сохранять никаких сведений о биографической канве его внешней, то есть телесной жизни. Они только записали точную дату кончины, 7 мая 1508 года, и возраст святого на этот момент: 75 лет. Сам святой, скорее всего, не разрешил бы и этого. Отсюда мы знаем, что Нил родился около 1433 года. Имя его до монашества нам неизвестно, а если кое-какие сведения о его ранних годах нам сегодня доступны, то прямо или косвенно это связано с заметностью его рода Майковых (или Майко) в жизни тогдашней Москвы.
Старший брат Нила Андрей Майков в течение всей долгой жизни был одним из самых заметных дипломатов Московии XV века и лишь последние годы провел монахом в Кирилло-Белозерском монастыре (умер там на рубеже 1502 и 1503 гг.). Сам Нил, хотя и постригся в Кирилло-Белозерском монастыре еще молодым человеком, успел начать в Москве светскую карьеру в должности, которую приблизительно можно определить как секретарь суда. Вкус к систематизации и внесению порядка в хаос у него сохранится на всю жизнь и очень повлияет на его деятельность в качестве наставника русского монашества.
Судя по тому, что уже в 1460 году одна из грамот упоминает Нила среди «старцев» Кирилло-Белозерского монастыря, он должен был прийти в монастырь не позднее начала 1450-х, то есть в возрасте около 20 лет. «Старцем» вполне можно было стать и в 30 с небольшим, но лишь при условии некоторого опыта жизни в монашестве. А ведь до монашества, по уставу монастыря, Нил должен был три года провести послушником.
Мы не знаем точных причин выбора именно этого монастыря, но можем себе их представить приблизительно. Во-первых, выбор Заволжья в те годы был практически единственным для молодого человека, который искал, у кого учиться монашеству. Несмотря на уже начавшийся упадок заволжских монастырей, именно там все еще оставались старцы, молодость которых прошла под руководством отцов-основателей Северной Фиваиды. Один из учеников Кирилла Белозерского, пусть и не самого ближнего круга – Кассиан – по какой-то счастливой флуктуации истории оказался игуменом Кирилло-Белозерского монастыря, когда прежний игумен, Трифон (разоритель уставов Кирилла), ушел на повышение игуменом Новоспасского монастыря в Москве (1447) и духовником великого князя Василия Темного. Кассиан оставался игуменом с 1448 по 1469 год и подарил монастырю преподобного Кирилла еще двадцать лет «жизни после смерти». При нем монастырь вновь стал духовной школой, где монахов учили не хозяйственно-экономическим и церковно-бюрократическим добродетелям, а молитве. Это видно по составу книг, которые тогда переписывались в монастыре: в этом смысле, все вернулось ко времени Кирилла Белозерского.
Нил Сорский. Икона. Написана в 1908 году к 400-летию со дня кончины преподобного
В 1463 году, то есть после смерти Василия Темного, чьим духовником он был, все тот же Трифон стал епископом Ростовским – главой епархии, в которую входил Кирилло-Белозерский монастырь. Около 1465 года он попытался сменить игумена Кассиана на своего брата Филофея, но у него ничего не вышло. По уставу монастыря, утвержденному при святом Кирилле, игумена утверждал Белозерский удельный князь. Кассиан сдал было полномочия Филофею, но вскоре князь Михаил Андреевич велел Филофея «поймать и оковать», а игуменство вернул Кассиану.
При дворе Василия II Темного, где служил старший брат Нила Андрей, а также, по-видимому, и его отец Федор Майков, к монастырям Заволжья питали огромное уважение и благодарность за поддержку Василия в междоусобной борьбе против Дмитрия Шемяки. Да и семейство родственников Кирилла Белозерского, Вельяминовых, было близко знакомо семье Нила Сорского. Так что выбор обители для пострижения получался естественным.
Старец: Паисий Ярославов
В течение всей жизни Нил со хранит связь со своим старцем – Паисием Ярославовым. Трудно сказать, какая у них была разница в возрасте: может быть, и небольшая, так как Паисий умер всего лишь на семь лет раньше Нила, 22 декабря 1501 года. Но вполне возможно и то, что Паисий дожил до возраста Кирилла Белозерского, 90 лет, и тогда он мог быть существенно старше Нила. Как бы то ни было, связь между Нилом и Паисием продолжалась в течение всей жизни, и отношения их не были равными: старшим был Паисий.
Он был пострижеником Спасо-Каменного монастыря, то есть монастыря Преображения Господня на Каменном острове на Кубенском озере, вдоль берега которого идет дорога между Вологдой и Кирилловым. В XV веке история этого монастыря и его пострижеников постоянно переплетается с историей Кирилло-Белозерского монастыря. Скорее всего, Паисий был в числе старцев Кирилло-Белозерского монастыря в те годы, когда туда пришел Нил, и именно Паисию Нил был вручен в качестве новоначального. Вполне вероятно, что Паисий принимал его от монашеского пострига (в конце монашеского пострига обычно совершается чин, со специальной молитвой, вручения новопостриженного монаха его духовному руководителю). Впрочем, это все лишь догадки.
Спасо-Каменный монастырь был основан в качестве небольшого и крайне бедного (не имевшего даже церкви, но обходившегося часовней) монашеского поселения не позднее начала XIV века, ав 1340-е годы получил обильную помощь от местного князя и «отстроился». Новую жизнь в него вдохнул в 1380-е годы игумен Дионисий, впоследствии епископ Ростовский, – византийский грек, исихаст и представитель тех церковных кругов Константинопольского патриархата, что поддержали на Руси монашескую партию Сергия Радонежского, к которой относился и Кирилл Белозерский. После Дионисия жизнь Спасо-Каменного монастыря развивалась с переменным успехом. В частности, оттуда вышел игумен-разоритель наследия Кирилла Белозерского, Трифон. Но и игумен Кассиан был пострижеником Спасо-Каменного монастыря, и значительная часть жизни Паисия Ярославова тоже была связана со Спасо-Каменным. Авторству Паисия принадлежит «Сказание о начале Каменского монастыря» (после 1481 года, очевидно, в пору собственного игуменства в этом монастыре) – основной касающийся монастыря исторический источник.
Ансамбль Кирилло-Белозерского монастыря. Вологодская область, г. Кириллов. Фото Дм. Кулакова
Биографические данные о Паисии, которые нам доступны, преимущественно относятся не ко времени его первоначального знакомства с Нилом, а ко времени более позднему, когда великий князь Иван Васильевич (Иван III) сначала делает Паисия игуменом главного монастыря Московии – Троице-Сергиевой лавры, – а потом даже как-то пытается, около 1484 года, сделать его митрополитом, то есть главой Московской церкви. Оба этих эпизода характеризуют личность Паисия именно в том, в чем она должна была повлиять на Нила Сорского.
Игуменом Троице-Сергиевой лавры Паисий продержался года два с небольшим (1479–1481). За это время он успел обогатить лаврскую библиотеку книгами о духовной жизни, особенно об «умной» (внутренней) молитве, но постригшиеся в этом монастыре «боярские дети» и прочие свободолюбивые люди без сопротивления не сдавались и, в конце концов, применив угрозы физического убиения, вынудили игумена к «добровольной» отставке. Специально для современного читателя подчеркну: тут дело не в том, что игумен боялся за свою жизнь, а в том, что институт монашества, в отличие от, например, Федеральной службы исполнения наказаний, не предусматривает никаких методов воздействия на потенциальных убийц; разные цели воспитания диктуют выбор различных средств, а также и различного исходного человеческого материала. Если игумен не мог решить проблему изгнанием из монастыря некоторой части монахов, то у него не оставалось выхода, кроме как уйти самому. После этой истории перспектива оказаться во главе всей церковной организации Московской Руси должна была представляться Паисию еще менее привлекательной, тем более что она требовала вовлечения в хронический конфликт между великим князем и митрополитом Геронтием.
Паисий, судя по всему, был по своему складу исихастом – молитвенником и книжником. Он охотно помогал тем, кто сам обращался к нему за наставлениями, но он был не из тех, кто умел оказывать принуждение.
В качестве игумена Троице-Сергиевского монастыря Паисий выступил истцом в судебном споре из-за земли против Кирилловского игумена Нифонта. Это важный факт, доказывающий, что, подобно Кириллу Белозерскому, Паисий не считал монастырское землевладение недопустимым в принципе. Трудно предположить, чтобы Нил Сорский думал иначе. Будущая полемика нестяжателей против монастырского землевладения окажется связанной только с той конкретной ситуацией, которая сложится на Руси.
Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры. Сергиев Посад
Следов особого культа Паисия как святого не обнаруживается, но это говорит лишь о том, что он умер не в окружении учеников, оставшихся продолжать монашескую жизнь по заветам своего учителя. Так оно и могло произойти, если последние годы своей жизни Паисий вынужден был провести при дворе великого князя, который требовал его помощи в тяжелейших церковно-общественных смутах того времени. Посмертная репутация монаха в качестве святого – это, в первую очередь, показатель влиятельности тех церковных кругов, которые числят его во своих отцах-основателях, и лишь во вторую очередь – показатель его святости (которой, иной раз, может и не быть вовсе). Для личной судьбы Нила Сорского Паисий значил весьма много, но для последующего движения нестяжателей, которое прославило Нила, память о нем померкла.
Зато не раз уже упоминавшегося здесь Трифона, разорителя уставов Кирилло-Белозерского монастыря, было кому прославить во святых. Он вошел в число святых епископов Ростова, хотя даже само оставление им Ростовской кафедры не было слишком благостным. Согласно рассказу вполне официозного источника, он почему-то возымел вражду к мощам ярославских чудотворцев князей Феодора и сыновей его Давида и Константина (видимо, потому, что мощи этих святых XIII–XIV веков открыли в 1463 году в Ярославле, не спросив его дозволения как правящего епископа) и объявлял совершавшиеся при них чудеса чародейством. В 1467 году по его указанию мощи пытались осквернить, но это привело лишь к еще большему их прославлению, а самого Трифона разбил паралич, и он оставил кафедру, закончив свои дни на покаянии в Спасском монастыре Ярославля, поблизости от мощей. Эта история попала в рассказ о явлении мощей ярославских чудотворцев, составленный в начале 1470-х годов по указанию церковных властей; согласно рассказу, Трифон получил от оскорбленных им мощей исцеление. В последнее верится с трудом, так как на кафедру он больше не вернулся и в 1468 году умер. Скорее всего, официального церковного почитания он сподобился не ради личного благочестия, а по своему номенклатурному статусу: многолетний духовник великого князя не должен был быть менее святым, чем другие его современники.
Мы еще не раз столкнемся с несовпадением списков святых и злодеев (или хотя бы просто несвятых) у разных церковных партий в пределах одной только Московской церкви. Для церковной истории это совершенно нормально, и в Византии спорными фигурами иногда оставались – и не на время, а навсегда – ключевые исторические персоналии, как, например, император Юстиниан (одни считали его святым, другие – еретиком). Церковь в целом никогда не стремилась к составлению обязательного для всеобщего почитания списка святых, хотя время от времени некоторые церковные партии претендовали на нечто подобное.
Паломничество на Восток и Иннокентий Охлебинин
«Серебряный век» Кирилло-Белозерского монастыря закончился в 1469 году с (вынужденным?) уходом игумена Кассиана на покой в Спасо-Каменный монастырь. На этом чудо сохранения одного отдельно взятого исихастского общежития в неисихастской церкви Московии прекратилось. Монастырь опять погрузился в стяжательство и в нарочитое пренебрежение традициями отца-основателя.
В последний раз Нил Сорский упоминается среди старцев Кирилло-Белозерского монастыря в одной грамоте, датируемой 1471–1475 годами. После этого он покидает родной монастырь навсегда. Судя по духовному складу Нила, он едва ли считал нужным особенно долго задерживаться в монастыре после переворота 1469 года. Вероятно, он оставался в монастыре лишь до тех пор, пока не убедился, что новым порядкам сопротивляться невозможно. Вместе с ним покидает монастырь его ученик Иннокентий, из княжеского рода Охлебининых, в то время совсем молодой новоначальный монах. В церковную историю он войдет как преподобный Иннокентий Комельский († 19 марта 1521 г.), основатель Спасо-Преображенского монастыря в 55 верстах к югу от Вологды. Биографические сведения об Иннокентии бережно сохранялись монахами основанного им монастыря, но еще во второй четверти XVI века почти все эти документы сгорели при татарском набеге, и потому доступные нам сегодня сведения о его жизни весьма сбивчивы и отрывочны. Наверное, можно доверять сообщению о том, что Иннокентий покинул Нила, чтобы основать свой собственный монастырь, еще при его жизни и по его благословению, в 1491 году.
Как удалось не так давно выяснить Г.М. Прохорову, Иннокентий был автором предисловий к творениям Нила Сорского. Эти предисловия можно читать отдельно, и они сами по себе представляют важное руководство в монашеской жизни. До самого недавнего времени их автором считался молдавский святой XVIII века Василий Поляномерульский (или, вернее, Пойаномерлуйский) – старший товарищ и наставник святого Паисия (Величковского), человека, стоявшего у истоков возрождения русского монашества в XIX веке. Вместе с творениями Василия и Паисия эти сочинения стали любимым чтением русских монахов. Это очень важно. Таким вот окольным путем, под чужим именем, ученик Нила Сорского стал явлением нашей монашеской современности, которая воспитала и новомучеников, и исповедников российских ХХ века.
Покинув монастырь, Нил и Иннокентий отправились в недавно завоеванный турками Константинополь и на Афон, который и при турках сохранил свой статус монашеской республики, установленный византийскими императорами и теперь подтвержденный турецкими султанами. Ни о какой исламизации Афона речь не шла, а духовные традиции, возрожденные исихастами в XIV веке, все еще сохранялись (упадок Афона в XVI веке – дело отдаленного будущего). По своему складу Нил, будучи в то время уже зрелым монахом, не увлекался столь любимыми мирянами (но весьма не одобряемыми монашеской аскетикой) паломничествами «по святым местам», а путешествовал строго по делу: туда, где можно научиться чемуто полезному для монашеской жизни. Мы не знаем, сколько именно лет он провел в этом паломничестве, и даже не можем быть уверены в том, что это было именно паломничество, – то есть в том, что изначально он собирался возвращаться в Россию. Во всяком случае, Нил с Иннокентием провели среди греческих монахов порядка десяти лет, чуть меньше или чуть больше. Судя по тому, что они решили возвращаться, на каком-то этапе Нил понял, что теперь сможет и у себя на родине вести такую жизнь, которой он научился на Афоне. Вернувшись, он станет основателем нового для Руси образа монашеской жизни – скитского.
Новый Иоанн Кассиан
В общем смысле слова, скитской образ жизни – это нечто среднее между общежитием и отшельничеством. Впервые эту форму монашеской жизни создали египетские монахи IV века в крайне уединенном и отдаленном месте египетской пустыни, называвшемся по-гречески Скит, а в коптском оригинале Шиэт. От ближайшего монастыря, Нитрийского (уже тоже вполне пустынного), туда нужно было идти ночь, ориентируясь по звездам; если сбиться с дороги, то выжить под дневным солнцем посреди пустыни особых шансов не было. Подлинной этимологии слова «Шиэт» не знают до сих пор, а народная монашеская этимология переводила топоним как «вес сердец», возводя этот образ к древнеегипетским и христианским легендам о взвешивании сердец на посмертном суде. Затем в истории бывали разные скиты (это имя из собственного сделалось нарицательным) с разными уставами, но общая идея всегда была одинаковой: монахи живут в труднодоступной местности каждый по одному, но при этом имеют регулярные общие богослужения и подчиняются общему уставу.
В XIV веке своеобразная форма так называемого скитского устава распространилась на Афоне, особенно среди славяноязычного монашества. Сегодня этот текст известен только по-славянски, хотя нельзя быть уверенным, что у него не существовало греческого оригинала. Не менее двух экземпляров скитского устава имелось в библиотеке Кирилла Белозерского, который оттуда многое заимствовал для устава собственного монастыря. Скорее всего, Нил видел эти тексты еще в Кириллове, но со скитским уставом в жизни он мог познакомиться только на Афоне.
В конце IV века, в 390-е годы, Скит посетил монах из западной части христианского мира, Иоанн Кассиан. Он прожил там сколько-то лет и многому научился от тамошних старцев, оставив после себя несколько книг на латыни. Еще позже, около 415 года, он воспользовался полученными знаниями, чтобы основать монастыри в Галлии, близ Марселя. Уставы этих монастырей и книги Иоанна Кассиана окажут огромное влияние и на западное монашество, и даже на византийское, так что часть его трудов переведут с латыни на греческий. Окажется, что он внимательней и подробнее всех записал то учение старцев, которое в их среде передавалось устно. Когда традиция жива, никто не хочет думать о потомках и никто не фиксирует письменно тех деталей, которым легче научиться при личном общении. Поэтому столь драгоценны свидетельства внимательных чужестранцев-гостей.
По отношению к Афону времен начала турецкого владычества Нил Сорский стал таким Иоанном Кассианом. Сам характер его сочинений, о чем мы еще поговорим, крайне близок к тому, что писал Иоанн Кассиан. Это показывает, что и цели, с которыми он собрался на Афон, были похожими. Нил видел, что типичные для Руси формы монашеской жизни, когда-то давшие ей столь многих святых подвижников, более не способны сопротивляться давлению мира сего. Если он отправлялся на Восток с надеждой вернуться, то целью его мог быть лишь поиск нового способа монашеского жития – устойчивого в той едкой агрессивной среде, в которой теперь предстояло выживать русскому монашеству.
Главный принцип этого выживания он сформулирует уже после возвращения в Заволжье в письме к своему ученику Гурию Тушину в Кирилло-Белозерский монастырь: надо руководствоваться «божественными писаниями», но при этом иметь в виду, что «писаний много, но не все они божественные» («Писаниа бо многа, но не вся божествена суть»). «Божественными писаниями» тогда называлась не только Библия, но и все боговдохновенные писания святых отцов, так что это был совет «спасаться по книгам», но при условии правильного их выбора. Совет был актуален для монаха Кирилло-Белозерского монастыря той эпохи, когда обрести там себе духовного наставника было едва ли возможно; впрочем, сам Гурий Тушин, который так и умрет монахом Кирилло-Белозерского монастыря (в 1526 году, на восьмом десятке), оставит по себе довольно много учеников и будет признан великим старцем по всей России. Любопытно, что в 1484 году он, несмотря на молодость, ненадолго (на девять месяцев) оказался в должности игумена монастыря, будучи избран старцами, изгнавшими, наконец, прежнего игумена Серапиона, разорявшего монастырские порядки особенно сильно. Справившись с должностью «кризисного менеджера», Гурий, однако, немедленно ушел в отставку.
Подобно Иоанну Кассиану, Нил Сорский в своих писаниях старался систематически резюмировать то, что особенно потребно для руководства к спасению и что может особенно пригодиться тем, кто не имеет для себя наставника.
Московский раскол
Путешествие на Восток со впадает по времени с немаловажными общецерковными событиями – отделением восточно-русской части Киевской митрополии Константинопольского патриархата в полностью оформившийся раскол. Начиная с 1467 года московские митрополиты и все, кто с ними в общении, отлучены от Церкви грамотою Константинопольского патриарха (сохранился ее перевод на славянский, опубликованный впервые в 1976 году). А в Москве, в свою очередь, официальные церковные власти запрещают всякое церковное общение и с Константинополем, и с Киевом (фактически, Новогрудком), где пребывают каноничные митрополиты Киевские и всея Руси. Положение изменится только в 1560 году, когда митрополит Московский Макарий откажется от незаконной автокефалии и примет от Константинопольского патриарха назначение его экзархом для впервые тогда канонически устроенной Московской митрополии (теперь уже отделенной от Киевской); соответствующая грамота сохранилась и в греческом оригинале, и в современном ей славянском переводе (но они были опубликованы соответственно в 1901 и 2004 году, почему и не попали в поле зрения дореволюционных историков). Эта
Московская митрополия получит законную автокефалию в 1589 году вместе с патриаршеством.
Как раз в 1470-е годы окончательно формировалась вошедшая во все учебники новейшего времени легенда о митрополите Ионе как первом автокефальном главе русской церкви, поставленном без санкции Константинополя в 1448 году – якобы в ответ на принятие Константинополем унии с католичеством (Флорентийской унии 1439 года). Нестяжатели никогда не поддерживали это переписывание истории, за что позже некоторые из них – Максим Грек и Вассиан Патрикеев – поплатились свободой и жизнью. В то же время до самых 1520-х годов, когда нестяжателей стали жестоко преследовать, у них были серьезные основания полагать, что возникший раскол может быть преодолен в близкое время. Об этом мы еще скажем, а пока – кратко о подлинных событиях, приведших к расколу.
Киевская митрополия Константинопольского патриархата в полном составе своих епархий послушно переходила в католичество вслед за Константинопольским патриархатом во время Лионской унии 1274–1283 годов, отнюдь не пытаясь отделяться или поддерживать византийских православных диссидентов. Можно было ожидать того же самого и в случае Флорентийской унии, да так оно, в сущности, и вышло. Уния, одним из главных деятелей которой был рукоположенный незадолго до нее Киевский митрополит Исидор, была беспрекословно принята в русских епархиях, находившихся на территории Великого Княжества Литовского и, возможно, Новгородской республики. Что касается Твери – в это время успешно конкурировавшей с Москвой, ослабленной династической междоусобицей, пожаром и мором, – то там унию не просто поддерживали, а деятельным образом к ней стремились. Тверской князь Борис Александрович был единственным русским князем, пославшим на Флорентийский собор своего представителя, боярина Фому. Сохранился сборник официозных тверских панегириков Борису Александровичу, в которых он представляется равным византийскому императору: вместе они организуют вселенский собор (Ферраро-Флорентийский) наподобие Константина Великого, созвавшего первый вселенский собор в Никее в 325 году. В панегирике император, Константинопольский патриарх и все 22 византийских митрополита на Флорентийском соборе произносят, каждый от себя, похвалу князю Борису Александровичу. В это же время город Тверь перестраивается в качестве Нового Иерусалима (и об этом есть отдельный панегирик в том же сборнике); некоторые созданные тогда памятники архитектуры сохранились доныне. Очевидно, Тверь готовилась принять у себя кафедру митрополита Киевского и всея Руси.
Московский князь Василий, будущий Темный, не мог этого допустить. После прибытия митрополита Исидора в Москву (1441 год) он созывает собор доступных ему епископов (восточно-русских епархий, но за вычетом Новгорода и Твери), которые низлагают Исидора за отпадение от православия. Особенно активен на этом соборе Авраамий, епископ Суздальский, чья подпись под актом о Флорентийской унии самая заметная, так как там только она одна на славянском; теперь он покаялся и доказывал князю свою лояльность. Однако антиуниатская риторика собора остается только для внутреннего употребления. Василий отказывается от официальных контактов с прибывшей как раз в это время в Москву делегацией афонских монахов-антиуниатов, а вместо этого пишет в Константинополь к униатскому патриарху так, как будто бы тот был православным, то есть как к законному главе русской церкви. Он просит не об отмене унии, не об автокефалии и даже не о праве рукоположения Киевских митрополитов в Москве без поездки в Константинополь, а всего лишь о разовом исключении для митрополита Ионы, которым необходимо, по мнению князя, заменить Исидора; но вероисповедных претензий к Исидору никаких не выдвигается, да это было бы и невозможно в послании к патриарху-униату. Ответа на это письмо не будет, но поставление Ионы на Киевскую кафедру в 1448 году собором восточно-русских епископов будет объясняться по горячим следам через благословение, якобы полученное от патриарха Ионой на случай оставления Киевской кафедры Исидором еще в 1436 году, а отнюдь не «правом на автокефалию».
Между 1448 и 1459 годами в официальных грамотах митрополита Ионы и соборов восточно-русских епископов история будет переписываться еще несколько раз в угоду менявшейся политической конъюнктуре. Вероисповедные причины в поставлении Ионы отыщутся задним числом лишь после 1454 года (когда будет восстановлено православное патриаршество в Константинополе) и особенно с 1459 года (когда возникнет нужда конкурировать с Киевским митрополитом-униатом, признанным властями Великого Княжества Литовского). Как бы то ни было, Иона умер в 1461 году, ничего не зная о том, что уже через десяток лет его объявят первым автокефальным русским митрополитом. Сам себя он считал митрополитом Константинопольского патриархата и, возможно, даже получил грамоту с утверждением своего титула от православного патриарха Геннадия Схолария. Преемник Ионы Феодосий был избран по его завещанию, положенному на престол Успенского собора в Кремле; предполагалось, что благословение патриарха на это когда-нибудь будет получено. Но вместо этого Феодосий в 1464 году добровольно оставляет престол: официально – по состоянию здоровья, реально – из-за невозможности сработаться с великим князем Иваном III. Еще в 1475 году Феодосий будет жив и заниматься литературной деятельностью, так что дело было явно не в недостатке здоровья. Следующий митрополит, Филипп, поставляется в Москве совершенно без всякого канонического обоснования, если не считать таковым требование великого князя и его новую идеологию, согласно которой греческие патриархи уже не могут сохранять православие под турецкой властью. Шансы на признание легитимности Филиппа в Великом Княжестве Литовском изначально близки к нулю, а тут еще и тамошний униатский митрополит Киевский Григорий приносит покаяние перед Константинопольским патриархом и получает от него прощение и признание (1466), так как местные власти осознали бесперспективность униатства. Канонически Григория обязаны признать и в Москве, но, разумеется, Иван III допустить этого не может. В результате происходит окончательный разрыв, и Московская церковь вместе со своим первым по-настоящему автокефальным митрополитом Филиппом попадает под патриаршее отлучение (1467). Тут и создается государственный культ митрополита Ионы, который не будет принят нестяжателями.
Конец ознакомительного фрагмента.