Неправильная сказка
Что-то было не так в избушке на курьих ножках. Вернее, все было не так. Единственное окошко, сиявшее чистотой так, что в нем отражались лучи заходящего солнца, было украшено занавесочками из веселенького ситца, крыша покрыта красной добротной черепицей, а бревенчатые стены округлы и гладки. Стройные куриные ножки стояли ровненько и спокойно, а коготочки на них, покрытые нежно-розовым перламутровым лаком, имели весьма соблазнительный вид. Вместо высокого частокола с украшением из костей и черепов возвышалась живая зеленая изгородь. Да и сама избушка стояла к лесу задом, а к гостям передом, так что не было нужды драть глотку.
Иван-царевич спешился и с опаской, ожидая подвоха, приблизился к избушке. Он хотел стукнуть из всей своей богатырской мочи по куриной ножке, но отчего-то не решился, и потому лишь слегка дотронулся и неожиданно для самого себя погладил ее. Курья ножка дернулась, как от щекотки, отчего вся избушка покачнулась и заходила ходуном. Дверь, тихонько скрипнув, отворилась.
– Эй, старая хры… – Иван-царевич замер на полуслове.
На пороге избушки стояла девица, в зеленых глазах которой прыгали смешинки, а из-под платка выбивались огненные кудри. Никакого горба, бородавки на носу, уродливых когтистых рук и клыка во рту не наблюдалось. Напротив, девица была стройна, белозуба и весьма недурственна.
– Ну что, добрый молодец! Дело пытаешь, аль от дела лытаешь? – произнесла девица слова, которые по закону жанра должны были принадлежать Бабе Яге. А затем, глядя на оторопевшего и вконец потерявшего дар речи, Ивана-царевича, громко и заливисто расхохоталась:
– Что? Не признал бабушку?
Иван-царевич сглотнул и, заикаясь, выдавил из себя то, что положено говорить каждому уважающему себя царевичу:
– Сначала в баньке попарь, напои, накорми, а потом и спрашивай.
– Ну то-то же, – снова засмеялась девица, – а то я уж подумала, онемел со страха, аль слова забыл.
И, не давая добру молодцу опомниться, взяв как-то неожиданно инициативу в свои руки, по-хозяйски бойко распорядилась:
– Давай в горницу заходи, отдохни с дороги, а я ужо баньку затоплю.
В горенке было светло, чисто, пахло лавандой и еще чем-то свежим и едва уловимым. Иван-царевич неуклюже топтался на пороге, с сожалением поглядывая на облепленные грязью сапоги, не решаясь сделать первый шаг. Наконец, преодолев робость, он прошел вглубь горницы, с любопытством разглядывая внутреннее убранство избушки…
– Эй, царевич, банька истоплена. Попарить тебя нешто, аль сам справишься? – Баба Яга (хотя в ее сказочной принадлежности у Ивана-царевича оставались определенные сомнения) выросла за спиной.
– Нет, я сам. Как-нибудь, – пробормотал он, пятясь от нее к выходу.
– Робкий ты, Ваня, – вздохнула Баба Яга, когда дверь за Иваном-царевичем захлопнулась.
Вволю напарившись в баньке и от души отхлеставши себя по исхудавшим мослам березовым веником, Иван-царевич вернулся в избушку, в тайне надеясь, что вместо разбитной и бойкой девицы, его встретит старая морщинистая клюшка, но наваждение не исчезло. Девица ловко хлопотала у печи, а стол ломился от яств и разносолов, которые издавали такие запахи, что у Ивана-царевича закружилась голова.
Махнув рукой на то, что сказка какая-то совсем неправильная получается, Иван-царевич живенько уселся за стол и стал с завидным аппетитом уплетать приготовленные Бабой Ягой кушанья. А надо сказать, приготовлены они были отменно, с выдумкой, с огоньком, и может даже с любовью. Яга, примостившись с уголочка и по-бабьи подперев голову, с легкой улыбкой смотрела на Ивана, а когда тот, насытившись, блаженно икнул, сказала:
– Почивать отправишься, как в сказках говориться, или отступишь от правил, поведаешь, куда путь держишь?
Ивану-царевичу, видимо, и самому не терпелось провести разведку местностью, поэтому он, отбросив всякие условности, но все-таки стесняясь такого совсем нецаревичного поведения, слегка замявшись, спросил:
– А ты что ль настоящая Баба Яга, всамделишная?
– Настоящая, настоящая, – успокоила его Яга.
– А откуда тогда это? – тут приличные слова у Ивана-царевича кончились, и он показал в воздухе руками нечто, что по очертаниям напоминало гитару, и должно было, верно, символизировать округлые Бабки Ягины формы.
– А это, – махнула рукой та, – да молодая я еще, всего двести шестнадцатый годок пошел.
И, видимо, решивши не вдаваться в подробности своего, бабки-ежкинского, долголетия, поспешила направить разговор в другое русло:
– Теперь твоя очередь отвечать на вопросы. Так, куда путь-то держись, добрый молодец?
Иван-царевич подбоченился, выгнул грудь колесом и торжественно и степенно начал:
– Иду я в тридевятое царство тридесятое государство к Кощею Бессмертному искать жену свою…
Тут при слове «жена» Иван-царевич как-то сник, сжался, и загоревшийся было после сытного ужина, огонек в глазах погас…
Жизнь у Ивана-царевича была простая, такая же, как у тысячи других царевичей. Рос он привольно и вольготно в белокаменных палатах царя-батюшки, а как настала пора жениться, как и полагается Иванам-царевичам, натянул тугой лук, выпустил стрелу, которая упала, разумеется, на болото. И на этом везенье Ванино кончилось. То ли с болотом что было не так, то ли целиться надо было более метко, только досталась Ивану-царевичу в жены Василиса Премудрая. С этими василисами, вообще форменная беда. Это в сказке они и красавицы, и рукодельницы, и любящие, и покладистые, а в жизни лягушки лягушками. К тому же, нашему Ивану-царевичу досталась Премудрая.
Вон, у кузена из триседьмого царства хоть Василиса Прекрасная, да и та вконец замучила его своими «Купи то, купи это! Эти бриллианты не подходят по цвету к моей новой розовенькой карете», что кузен плюнул, перекрестился и в сердцах как-то произнес: «Жаба болотная!».
А представьте, каково, когда вам вместо Прекрасной Премудрую подсунули? Днем она лягушкой прыгает, а ночью, как кожу свою лягушечью сбросит, так вместо того, чтобы к мужу под бочок, все какие-то книжки умные читает, да с Котом Ученым философские беседы ведет. Дошло до того, что мужу своему замечания стала делать: Вы, мол, Ваня, не так сидите, храпите, книжек умных не читаете, за столом чавкаете, в голос зеваете и, вообще, по-французски не разумеете.
И до того достала она бедного Ваню, что тот кожу ее лягушечью в печке и спалил. Она, конечно:
– Ах, Ваня, что же Вы натворили, не смогли еще три дня подождать, я бы вечно Вашей была, а так, ищите меня, мол, у Кощея Бессмертного.
Иван-царевич полгодика без жены передохнул, а потом как-то неуютно заделалось, пальцами народ стал тыкать, говорить, не дело это, традиции нарушать, надо за женой в тридевятое царство к Кощею топать…
Иван-царевич и сам не заметил, как рассказал все это Бабе Яге. Она слушала, не перебивая, а когда он закончил, сказала:
– Так зачем же ты ее выручать идешь? Не ходи, коль не люба она тебе.
– Понимаешь, традиции ведь, – уныло пробормотал тот.
Ночью Иван-царевич на печи ворочался, постанывал, видно, снилась жена.
Баба Яга достала из-под лавки корзинку и выудила из нее клубок с надписью «Дорога до Кощеевых палат». «Хоть ты и царевич, Ваня, а дурак!» – подумала она. Потом повернулась и посмотрела еще раз на Ивана. Тот как-то поуспокоился, затих, и даже улыбка заиграла на его пухлых губах, он сладко причмокивал – ему снились ее, бабки-ежкины куличи и плюшки.
Баба Яга положила клубок на видное место и вслух сказала:
– И все-таки съесть тебя было бы гуманнее…