Тихомировы и Тумановы
Бабушкины сёстры и она сама с удивительной для меня гордостью говорили: «Наш папа был подкидыш!» – Его подкинули младенцем в Новгороде, в генеральскую семью, где были свои дети. Подкидышу дали имя Никита Иванович Тихомиров, оставили в семье, но происхождения его не скрывали. В юности он проявил интерес к коммерции. В конце XIX-го века в Крестецком уезде Новгородской губернии широко развилось художественное ремесло под названием «Крестецкая строчка». Белые, похожие на кружево, вставки в одежду, в скатерти, бельё выполняли в пяльцах иглой с отломанным концом. Заказы на них поступали из разных мест России и других стран. Почти в каждом доме женщины уезда занимались этим ремеслом и получали от него хорошие деньги. Молодой Никита Тихомиров брал в Крестцах заказы на строчки, развозил их по сёлам и деревням, а потом готовые изделия отвозил в контору.
Маша Тихомирова. Фотоателье г. Крестцы. 1912 г.
Приёмные родители в самом начале его коммерции купили ему коня с кожаной повозкой и большие чемоданы. Позже он купил на зиму и сани, завёл себе кучера и разъезжал по уезду. Родиной строчки являлось село Старое Рахино. Никите понравилась в селе девушка Паша. Он пришёл свататься к её родителям Василию и Марфе Тумановым. Они имели всего двух детей: сына Николая и дочь Прасковью. Небольшая по тем понятиям семья жила в одноэтажном, но просторном доме, скромно стоявшем на сельской площади немного наискосок от церкви. В 1970 году он там же крепко стоял. Я и Григорий его видели. Марфа и Василий хотели выдать дочь за кого-то местного и отказали жениху. Тогда он поехал с невестой в расположенный неподалёку от Старого Рахино женский монастырь, где родная сестра Марфы была игуменьей. Она благословила молодых, и Тумановы сыграли им свадьбу. Вскоре у Тихомировых родился сын Пётр, потом дочь Мария – моя бабушка, и за ней третья дочь – Паруся.
Маша, Петр и Прасковья Тихомировы. Фотоателье г. Крестцы. 1914 г.
Книги известной петербургской писательницы Ирины Волковой-Китаной можно заказать в интернет-магазине www.litres.ru
Никита Тихомиров построил на сельской площади свой дом. Он был намного больше дома тестя, рассчитанный на растущую семью, двухэтажный, с железной крышей, навесом над входом, без резных украшений, но с большими окнами и строгими наличниками по примеру других строившихся в селе домов. Когда я увидела его, у него сохранились на двухэтажных верандах гнутые на углах стёкла, характерные для стиля модерн. В этом доме и росли моя бабушка, её братья и сёстры. Детей у Тихомировых было шестнадцать. После трёх войн, революции и репрессий осталось пять сестёр. Они были очень дружными и вместе со своими мужьями, детьми и внуками составляли единую большую родню. Бабушкиных сестёр мой сын помнит. Это его двоюродные прабабушки: Прасковья, Анна, Зинаида и Вера Никитичны, но он и я называли их тётя Паруся, тётя Нюра, тётя Зина и тетя Вера. Всё они, кроме моей бабушки, обучались грамоте в земской школе Старого Рахино. Бабушка два года ходила в церковно-приходскую. Там она научилась читать, освоила два действия арифметики, выучила Библию Ветхий и Новый заветы и решила: этого достаточно. Она любила ухаживать за коровой, готовить, накрывать стол для большой семьи, ходила в Народный дом на танцы и даже играла в народном театре. Больше всех тянулась к образованию её сестра Паруся: после земской школы она училась в Петрограде на двухгодичных учительских курсах. На их базе позже был основан Педагогический институт имени Герцена. Всю жизнь Прасковья Никитична любила русскую литературу. Вот одно её воспоминание из 1910 года, фактически из её детства, связанное с литературой: «Наш папа выписывал всякие печатные издания. Раз раскрываю “Ниву” и вижу в траурной рамке портрет Льва Толстого. Я уже читала “Войну и мир”, “Казаки”. Он был мой самый любимый современный писатель. В слезах я побежала в церковь к нашему попу отцу Андрею Ильменскому. С его дочерью Машей мы были близкие подруги и не раз говорили о Толстом. Маша, также как и я, обожала его. Отец Андрей был просвещённым человеком, я считала: он поймёт моё горе. Но когда я вбежала в храм, то решила лучше поделиться с моим духовником и бросилась к нему в ризницу. “Отец диакон, отец диакон!” Он: “Панюшка, что случилось, дитя моё?” Я: “Отец диакон, Лев Толстой умер!” А дьякон: “Ерунда! Не плачь, Панюшка. Пустяшный был человек”. Понятно, почему дьякон так сказал. Прасковья Никитична, наша тётя Паруся, этот случай вспоминала нам, внукам, не раз и в конце всегда напоминала о рассказе Куприна «Анафема», написанном им в Гатчине по реальному событию. Во время анафемы Льву Толстому протодьякон Гатчинского собора Амвросий (прототип героя Куприна) пропел громогласно на весь собор не анафему великому писателю, а Аллилуйя, т. е. Слава Толстому! Думаю, Прасковья Никитична рассказывала эту историю и своим ученикам, когда преподавала литературу. Во время учёбы ещё в земской школе Старого Рахино она была влюблена в своего учителя истории и литературы Алексея Евгеньевича Гоголева. В 1914 году её возлюбленный, её старший брат Пётр Тихомиров и десятки мужчин Старого Рахино ушли на Первую мировую войну. На прощание Петя сфотографировался в Крестцах с двумя своими сёстрами Марией и Прасковьей. Фотография в моей семье хранится уже сто лет. На ней Петя в форме солдата, моя бабушка в белом платье со вставленными строчками, выполненными её руками, а тётя Паруся в жилетке с меховыми вставками на груди, модными в 1913-14 годах и сейчас в 2013-14.
В годы Первой мировой, или, как её называли тогда, Германской, войны моя бабушка встретила свою любовь. Её избранником оказался случайно заехавший в Старое Рахино студент Петроградского института путей сообщения Григорий Рослов. Лихо она его захватила! Он гостил у родственников своих сокурсников братьев Мордухай-Болтовских. Кстати, одно время в их семье мальчиком служил в лакеях Михаил Калинин. Повзрослев и работая уже в других местах, он навещал бывших хозяев в их петербургском доме, где его по-прежнему называли Миша. Калинин был общительный, отличался грамотной, образной речью, из-за чего студентам нравилось с ним разговаривать. У друзей Григорий Рослов гостил недолго и уже собирался отправиться к родителям, но перед отъездом приехал посмотреть «Чёртову кухню» в Старом Рахино. Тётя Паруся рассказывала мне, как на середину их площади прогарцевала лошадь с открытой коляской, а в ней три молодых человека. В это же время через площадь шли три девушки. Это были сама тётя Паруся, моя бабушка и подруга их поповская дочка Маша Ильменская. Они спешили на репетицию в Народный дом, где в тот день все три играли в пьесе Фонвизина «Недоросль». «Мы с Машей хотели пройти мимо, – вспоминала она, – но твоя бабушка птицей сорвалась с места, прямо подлетела к молодым людям и пригласила их на спектакль». О дальнейшем с юмором мне рассказывал дед: «Бабушка твоя начала со сцены на меня взгляды кидать и прямо, и через плечо, я, скромный студент, только краснел. Уезжая, я спросил её адрес, написал, как требовали приличия. И тут началось! Что ни день, от неё письмо! То о Фонвизине пишет, то о Чехове! То каких пирогов она напекла для семьи. Подписывается “Твоя Марийка”. Ну, я решил, раз пишет твоя, значит моя, и письма такие хорошие. Но письма-то писала не она, а её подруга поповская дочка! – тут дедушка добродушно смеялся.
– Твоя бабушка только из Петрограда сама написала письмо родным и даёт мне посмотреть, нет ли ошибок. Я глянул – одни каракули, и в конце – “Всех чалую, ваша Марийка Рослова”.
Летом 1916 года моя бабушка, тогда сельская двадцатилетняя девушка, стала женой инженера-железнодорожника и уехала в Петроград. Григорию Рослову было тогда 25 лет.