Глава 3
Изба: инструмент и технологии
Знал русский мужик досконально свойства не только материала, но и инструмента. А главным инструментом был топор. Разговорчивые экскурсоводы да бойкие, но невежественные журналисты даже хлесткую фразу придумали: «Срублено одним топором и без единого гвоздя!». Чушь полная, бесящая специалистов. Еще со времен Киевской Руси находят археологи не только топоры, но и тесла, скобели, долота, буравы и поперечные пилы-ножовки (продольная пила, действительно, лишь в ХVIII в. в Россию пришла). Это что же получается, при широком наборе инструментов в строительстве нарочито лишь топор употребляли, чтобы экскурсоводам да журналистам было чем удивить легковерных туристов и читателей? Да нет, пользовались разным инструментом, например, и пазы под шипы без долота не вынешь. Но все же топор был основным инструментом.
Для нашего современника, владельца шести соток, топор – он и есть топор. Что в магазине было, то и купил, благо немного топором и пользоваться приходится. На самом же деле грубый топор – дело тонкое. И те, кто топором кормился, различали топоры лесорубные, плотничные, столярные, да был еще и промежуточный ремонтно-строительный, который сейчас в основном и ходит под именем просто топора.
Лес валили только лесорубным топором. Не говоря о молодой бензопиле «Дружба», всем известная двуручная поперечная пила «Дружба-2», которая при работе поет «тебе-мне, тебе-мне», пришла на лесосеки только с победившим социализмом и добившейся равноправия с мужчиной женщиной. Прежде русская баба-крестьянка на лесосеке не появлялась, хотя бы и по дрова. Некрасовская Дарья из поэмы «Мороз, Красный Нос», оставшись без мужика и без полена дров, отправилась с топором в лес, а чем кончилось? Рубила-рубила, и косыньки-то у нее растрепались, и ноженьку-то она порубила, а кончила тем, что замерзла под сосной. Не по руке бабе был топор.
Весил лесорубный топор до двух килограммов, в основном благодаря массивной толстой проушине с утолщенным обухом. При работе нужно было только энергично двинуть его, а уж летел он и врубался в ствол, благодаря тяжести, сам. Боек его был неширок, но длинный, с узким тонким округленным лезвием, перерезавшим дерево, а не переламывавшим его. Топорище длинное, прочное и почти прямое: чем прямее топорище, тем сильнее удар. Однако абсолютно прямое топорище недопустимо: оно сильно «отдает», и за день можно так набить мякоть руки, что потом ложку не возьмешь, не то что работать на следующий день. Так что изгиб, смягчавший удар, был, но незначительный. Ствол рубился над самой землей, и проруб был узкий: ведь за каждое дерево приходилось платить попенные, и древесину экономили.
Плотничий топор иной. Во-первых, он легче, весом до полутора килограммов, а обычно меньше. Во-вторых, его боек сильно расширялся к лезвию, которое, как и в лесорубном топоре, было слегка закругленным. Топорище намного короче, чем у лесорубного топора, даже поменьше аршина, и усложненной формы. Схематически оно выглядит, как две пересекающихся встречных пологих дуги, и если поставить топор лезвием на плоскость, то между расширяющимся концом топорища и плоскостью должно оставаться пространство не менее двух пальцев. Иначе при работе вдоль бревна можно разбить костяшки пальцев. Все это – чтобы удар был точный, сильный, но рука не уставала и не наминалась за световой рабочий день. Вообще хорошие плотники подгоняли топорище по руке, не только выбирая длину и изгиб, но и, опробовав топор, убирали из-под мясистой части ладони лишнюю древесину. Так некогда в старой Польше, славившейся своими саблями («В Польше мало богатства и блеску. Сабель взять там не худо…» – писал А. С. Пушкин), мастер давал заказчику жгут мягкой глины, чтобы на нем отпечаталась сжатая ладонь, а затем, высушив слепок, подгонял по нему рукоять так, что сабля становилась как бы продолжением руки.
Искусствоведы обычно рассказывают нам, что при строительных работах торцы бревен не пилились пилой, обрубались топором, потому-де, что при этом заламывались, закрывались концы тончайших капилляров, пронизывающих древесину: чтобы бревна не гнили. Ну, пожалуй, что и так… Особенно, если топор тупой. Но, по меньшей мере, каждый вечер топор направлялся оселком, и был он острый, как бритва. И капилляры он прекрасно перерубал. Вот пила, действительно, «размазывает» их концы. Но не проще ли взять, да и промазать торцы опиленных бревен жидко разведенной глиной? Или дегтем, смолой. А еще лучше – известью. На самый худой конец – пришить к ровно опиленным торцам тесину. Вот торцы и не будут впитывать влагу. А затесывать торцы топором – это сколько же труда надо положить, сколько лишнего времени потратить!
Строили же наемные рабочие, которые деньги зарабатывали: им недосуг с торцами возиться, им побыстрее работу выполнить нужно.
Но верно, в дошедших до нас самых старинных постройках, XVII – начала XVIII в. торцы иногда затесаны топором. Почему? Да ларчик просто открывается. Для пилки толстых бревен нужна большая двуручная пила: с ножовкой долго будешь колготиться. Но полотно такой пилы, одинаковой толщины по всей длине и ширине, можно получить только при использовании технологии проката металла. А она довольно поздняя. Традиционным же методом свободной ручной ковки такое полотно не получишь. Появилась новая технология – появились пилы. Появились пилы – бревна стали пилить. И невдомек плотникам искусствоведческие придумки. Да и выгнивают концы бревен в постройках не с торца, а в чашках, которые уж пилой не выпилишь, а только топором вырубишь. Пошатаешь такой конец – и он свободно вынимается из пазов. Но вернемся к топорам.
Столярный топор легкий, менее полукилограмма. Боек расширяется к лезвию, но не слишком широкий, а лезвие прямое. Топорище слабо изогнуто. Ведь удар легким топором не сильный, руки не отобьет, зато должен быть очень точным, чтобы не испортить работу. Вообще столяры топорами работают мало, почему о грубой столярной работе и говорят, что она топорная.
Еще об одной разновидности топора, колуне, мы не говорим: в строительстве он не употребляется. Зато необходимо рассказать о тесле, которое сейчас никто не знает. Это тоже топор, но широкое прямое лезвие которого развернуто поперек обуха и топорища. Теслом стесывали широкие, преимущественно горизонтальные плоскости. Например, полы нередко в старину настилались из расколотых пополам бревен, и для выравнивания этих плах можно было использовать как раз тесло. Теслами стесывали вгладь и стены. Употребляли тесла при изготовлении долбленых гробов, огромных колод для водопоя скота, корыт, лодок-однодеревок, заканчивая работу долотом.
Так что от топоров самое время перейти к долотам. Сейчас наш современник нередко путает долото и стамеску. Между тем, это совершенно разные инструменты. У настоящего долота рабочая часть в высоту больше, чем в ширину, так что при выкалывании подрубленной древесины долото не согнется. И заканчивается старинное долото не острым хвостовиком, как стамеска, а, напротив, конусообразной трубкой, узкой воронкой. Ведь по рукояти долота били тяжелым молотком, обухом топора или, в лучшем случае, деревянным тяжелым молотком-киянкой. Если бы ручка долота насаживалась на хвостовик, она бы от ударов быстро раскололась, несмотря на надетое сверху кольцо: она просто надвинулась бы на железко долота. А так ручка только плотнее входила в воронку. У стамески железко, в отличие от долота, плоское, тонкое (бывают и полукруглые стамески и даже замысловатые ложечные стамески-клюкарзы, чтобы вынимать полусферические углубления). Долбят стамеской редко, а в основном режут, нажимая или слегка ударяя по концу рукояти мякотью руки. И вообще это инструмент не плотничий, как долото, а столярный.
Долотами долбили пазы – в потоках для укладки тесин кровли, под шипы для стропил и т. д. Но отверстия при строительстве не только долбили, а и высверливали, для чего применялись буравы разного размера. Инструментом для сверления были также перки, перовые сверла, вставлявшиеся в коловорот. У бурава на одном конце длинного прочного стержня – кольцо для поперечной деревянной рукояти, на другом – двухходовая накатка, как бы винт, заканчивающаяся небольшим тонким коническим винтовым острием; по обе стороны острия кромки заточены навстречу друг другу, они-то и режут дерево, а стружка поднимается наверх винтовой нарезкой. Перовое сверло сравнительно маленькое, со стержнем, на рабочем конце которого перо, плоскость, с острием по середине и на конце одной из кромок; кромки, как у бурава, тоже заточены. Боковым острием перка режет дерево при вращении коловорота, кромками подрезает его, а поднимается стружка сама по себе, так что перку время от времени приходится вынимать из слишком глубоких отверстий, чтобы очистить их. И опять же перками в основном пользуются столяры, а буравами – плотники.
Следующая группа деревообделочных инструментов – инструменты для пиления.
Не все знают, что различаются пилы поперечные и продольные. У поперечной пилы зубья имеют форму равнобедренного треугольника, и оба хода пилы, вперед и назад, – рабочие. У пилы продольной зубья в виде остроугольного треугольника, наклоненного вперед, навстречу рабочему ходу. А обратный ход – холостой. Продольные пилы, применявшиеся для распиловки бревен на доски (а до их появления доски тесали из расколотых бревен топорами, отчего они и назывались – тес) были очень длинные, в два метра и более. Полотно их сужалось к одному концу, именно в направлении рабочего хода. А трубки для закрепления ручек были развернуты поперек полотна и ручки были двусторонние, так что пильщики держали пилу каждый двумя руками. Бревно укладывалось на высокие, около двух метров, козлы или на край глубокой ямы, в которой стоял один из пильщиков, тот, который и давал ей рабочий ход: верхний пильщик только поднимал пилу на холостом ходу. Сделав распил, в него легко вгоняли клин, чтобы полотно пилы не зажималось, подавали бревно вперед и пилили дальше. Целый день – вверх-вниз, вверх-вниз…
Употреблялись (и употребляются сейчас) не только двуручные пилы для двух рабочих, но и одноручные – ножовки. Есть и маленькие узкие ножовки-выкружки, или лобзики, для фигурной работы, которыми, однако, пользовались в основном столяры. Но прежде широко пользовались еще одним типом пил, который сейчас употребляется нечасто и сильно изменился с виду. Это лучковые пилы. Полотно такой пилы узкое, длинное, одинаковой ширины по всей длине, а зубья чаще всего комбинированные, позволяющие пилить и вдоль, и поперек волокна. Концами полотно вставляется в две невысоких стойки, зажимаясь в поворачивающихся в стойках ручках. Посередине стойки распираются рейкой, распоркой, а на верхних концах стягиваются двойной веревкой, в которую вставлена плоская короткая закрутка, одним концом упирающаяся в распорку. Вставив полотно в ручки и закрепив его, закручивают тетиву, стягивающую верхние концы, а нижние, с полотном, расходятся и растягивают полотно, поскольку стойки упираются в концы распорки. Растянутое длинное полотно не гнется, не хлябает, и пилить лучковой пилой может один человек. А поскольку ручки вместе с полотном поворачиваются в стойках, работать лучковой пилой можно в любом направлении, в том числе и с большими плоскостями. Сейчас в лучковых пилах вместо хитрого деревянного станка стали использовать просто согнутые дугой трубки. Зато лучковая пила потеряла свой универсальный характер.
Строгали плотники мало: это занятие по преимуществу столяров. Но все же строгать приходилось. Для этого был особый, почти незнаемый нынче инструмент – скобель. Им можно было и бревна шкурить, и плоскости строгать, и разного радиуса изгибы выстругивать. Скобели были различного размера, длиной до полуметра. Это была узкая, слегка выгнутая пластина с лезвием на одной кромке. В направлении лезвия, но под небольшим углом к плоскости пластины, на концах были два хвостовика, на которые насаживались деревянные рукояти. Рабочий брался обеими руками и с силой тянул скобель на себя, срезая стружку. Скобелями работали и столяры. Например, коллекционеры икон и специалисты знают один из признаков датировки: на заднике старинных икон под определенным углом заметны как бы неровные бороздки, настолько мелкие, что различимы только при хорошем освещении. Это следы скобеля, свидетельство того, что икона старинная, и ее доска заготовлена еще до появления рубанка, который пришел к нам в XVIII в. Кстати, назывался рубанок в России еще в ХIХ в. настругом. Наструг был инструмент столяров, но огромными настругами, для двух рабочих, называвшимися медведками, пользовались и плотники. Колодка медведки тяжелая, длинная, широкая, и по концам в нее вставлены поперечные рукояти. Скажем, если нужно было чисто обработать плоскость бревна, два человека садились на него верхом, и один тянул медведку двумя руками на себя, снимая стружку, а другой подталкивал.
Из разметочного инструмента самый простой – длинный шпагат, начерненный углем. Натянув его туго по концам бревна или доски, оттягивали слегка и отпускали, так что он упруго бил по материалу, оставляя черный ровный угольный след. Пользовались и чертой – большой железной вилкой с двумя длинными загнутыми острыми зубьями. Один зуб вели по уже обтесанной или простроганной плоскости, по пазу бревна, а другим прочерчивали параллельную линию. Для проверки вертикалей пользовались отвесом – тем же шпагатом с небольшим, но увесистым грузиком с острием на конце. А горизонтали проверяли более хитрым инструментом, давно замененным немецким ватерпасом с бегающим в запаянной стеклянной трубочке с маслом воздушным пузырьком. Старинный русской уровень представлял собой широкую рейку, вдолбленную в колодку под прямым углом, иногда еще раскрепленную прочно раскосами. На верхнем конце рейки на шпеньке закреплялся шпагат или нитка, на которой висел грузик с острием, и на колодке рисками отмечались углы. Поставив колодку на плоскость, смотрели, насколько отклоняется грузик от центральной риски или достигнут ли необходимый угол. Особым инструментом для отбивания углов, например, при заготовке шипов в наклонных стропилах, была малка. В бруске с продольной щелью ходила закрепленная винтом на одном конце рейка с прорезью. Отпустив барашек винта, рейку устанавливали под нужным углом к колодке и вновь закрепляли. А затем уже, прикладывая малку к материалу, отмечали нужные углы. Ну, а прямые углы проверяли большим деревянным наугольником. Впрочем, плотничья работа грубая, и плотники часто работали на глазок, который у опытного работника был наметан и не ошибался. Потому и сейчас в шутку про хорошего старого плотника говорят, что у него глаз – ватерпас, добавляя кое-что неудобопечатаемое про отвес.
Как видим, набор плотничьего инструмента не так уж и велик, причем часть его используется и столярами. Здесь уж, кстати, для непонимающих надо разъяснить разницу между двумя этими работниками. Плотник работает грубым инструментом с крупным материалом – бревнами, брусьями, досками, а изделия у него тоже крупномасштабные, не меньше бани: дома, хозяйственные постройки, мосты… Плотники именно и строят, это строители. Столяры работают небольшие изделия, и материал у них мелкий, и инструмент легкий, но более сложный. Зато работать столяр должен чисто, точно. Различались когда-то столяры-белодеревцы, изготовлявшие дешевые «белые» изделия из дешевых местных пород древесины; столяры-краснодеревцы, работавшие значительно чище и с дорогими привозными породами или с местными, но отделывавшие их под ценное дерево; и столяры-чернодеревцы, давно уже повыведшиеся, работавшие с наиболее ценными и редкими заграничными породами.
Заодно уж стоит сказать несколько слов и о столярном инструменте. В конце концов, окна и двери изготовляли столяры, которые нередко и украшали жилище хотя бы затейливой резьбой на наличниках и подзорах. А уж мебель в жилище – чисто столярное дело. Пользовались столяры и уже описанными легкими топориками, и лучковыми пилами да ножовками, и выкружками-лобзиками, и малыми долотами, плоскими и полукруглыми, разной ширины стамесками. В XVIII в. появился у столяров очень широкий набор инструмента для строгания. Кроме рубанков с плоской подошвой и прямым лезвием железка, пользуются они фуганками – длинными тяжелыми рубанками для прифуговывания, пристрагивания друг к другу плоскостей; разного рода фигурными калевками, дающими сложные поверхности; шерхебелями с плоской подошвой и слегка закругленным лезвием железка для грубой строжки; отборниками для выборки «четвертей» на кромках досок и брусьев; пазниками для выборки пазов в материале (они же – шпунтубели); зензубелями, грунтубелями, полукруглыми галтелями разного радиуса и другим инструментом, из названия которого следует, что он – иноземного происхождения. И пришел он в Россию в XVIII в.
Но, так или иначе, зимой или летом, в собственном лесу или в ведомственном, своими руками или артелью, а лес заготовлен. Бревна ошкурены топорами или скобелями, стесаны вгладь остатки сучков, и лес аккуратно, на бревенчатых прокладках, сложен в штабель для просушки. Впрочем, могли начать работу и со свежим, «соковым» деревом: высохшая древесина обрабатывается топором тяжелее. И сушить лес лучше в готовом срубе: бревна «улегались», плотнее ложились друг на друга, незначительные изгибы выпрямлялись под тяжестью. Выстоится сруб, раскатают его, предварительно пометив топорами все четыре стены, а затем уже начнут постройку окончательно.
Веками отрабатывались приемы рубки, и в этом деле было достигнуто и большое мастерство, и большое разнообразие. Ведь одно дело – срубить немудрящую мужицкую избу, другое – тяжелые и щеголеватые барские хоромы, третье – сгромоздить из бросового леска хлев для скотины. Простенький небольшой сруб «в чашку», или «в обло», мог срубить любой мужик: ведь топор учились держать в руках с детства, и руки эти были прикреплены нужным концом и в нужное место, иначе мужик помер бы с голода. Но все-таки обычно старались нанять для рубки избы плотничью артель, которая включала, как минимум, трех человек: иначе с бревнами не справишься, особенно когда сруб достигнет значительной высоты.
Плотничья артель могла быть местной, из ближайших окрестностей. Но по всей России расходились плотники из нескольких лесных и голодноватых губерний. Шли вятские плотники, шли особенно славившиеся мастерством «галки» – крестьяне Сольгаличского уезда Костромской губернии, а рязанцы даже носили прозвище «рязань косопузая», оттого, что заткнутый сзади за опояску топор оттягивал кушак немного вбок и живот казался скошенным.
Профессионалы-плотники, да и вообще любые профессионалы – колодезники, коновалы, огородники, – считались «знающими», то есть водившимися с нечистой силой. Не то чтобы они продали душу нечистому, а так, слегка умели обращаться с ним, за что он им и помогал. Плотников обычно старались улестить, хорошо кормить (пока шло строительство, артель жила на хлебах заказчика), угостить по окончании строительства или его определенного этапа, рассчитать без прижимки и обмана. Ведь «знавший» плотник мог «испортить» дом, так что потом хоть брось его: то «немытик» будет во всю мочь выть и свистать на чердаке, то в углах будет дуть немилосердно, так что никакой конопаткой не поможешь. Действительно, обиженный плотник мог заложить под верхний венец в паз горлышко от разбитой бутылки, так что его не заметишь, – и начинался в ветреную погоду под стрехой вой и свист; или мог заложить в мох под один из нижних венцов камешек, и верхнее бревно неплотно прилегало к нижнему, так что из прикрытой мхом щели постоянно тянуло, в пору сруб перебирать. Так что плотник был человеком опасным и уважаемым.
Самым простым и распространенным способом была рубка «в чашку», или «в обло» («облый» – по-русски «круглый»). В двух параллельных бревнах по концам, отступя пяток вершков, вырубались полукруглые углубления, точно по форме и размеру концов второй пары бревен, ложившихся поперек. Четыре бревна, связанных таким образом, составляли венец. Бревна в венце лежали не абы как, а тонкий конец одного сопрягался с толстым концом другого, иначе сруб будет косым. Затем в концах второй, поперечной пары бревен вновь вырубали по чашке, в них клали следующую пару бревен – и пошел расти сруб. Нижние венцы были сложены из самых толстых, кондовых бревен, дальше можно было пускать бревна потоньше, а верхние могли быть и тонкими.
Впрочем, это еще не все. Как известно, две окружности соприкасаются очень незначительно. Следовательно, паз оказывался узким, а при малейшей неровности бревен (например, там, где был толстый сук) могли остаться щели. Поэтому предварительно нижняя часть верхнего бревна по всей длине стесывалась неглубоким желобом, так что нижнее бревно как бы немного охватывалось верхним; соответственно, и в чашке делался маленький горбик. В результате паз был широкий, бревна плотно ложились одно на другое, и никаких «тонких сосновых шестов», как у Эрика Кольера, не требовалось. Не требовалось и грязи для уплотнения пазов: на верхнее бревно ровно укладывался довольно толстый слой лесного мха. Мох этот, с длинными волокнами, белевший при высыхании, заготавливали заранее в заболоченном лесу, навивая его на маленькие подсохшие, с опавшими иглами, елочки. Заготовка мха на продажу была одним из видов заработков крестьян лесных деревень, и мох прямо вывозили большими партиями для продажи на рынок.
Хорошие плотники работали тщательно, в день клали несколько венцов, и сруб рубился недели в две. Конечно, если артель была большая, а постройка маленькая и нежилая, не требовавшая тщательной подгонки бревен, например, часовня или небольшая церквушка, можно было срубить ее и за световой день.
В общем-то, ненамного сложнее, но качественнее была рубка «в охлуп»: чашка вырубалась не в нижнем, а в верхнем бревне, в его нижней части, и накрывала собой нижнее бревно. Тогда дождевая вода не затекала в чашку, а скатывалась вниз, и углы не так гнили.
При рубке «в чашку» и «в охлуп» концы бревен в 4–5 вершков выступали за пределы стен. Торцы их открыты, а торцы наиболее впитывают влагу, так что в старых постройках углы со временем начинали подпревать, а из-за ослабленных углов сруб потихоньку начинал разваливаться. Да и не особенно красиво получалось с торчащими из углов концами бревен, а хозяин мог захотеть и щегольнуть своим домом. Наконец, срубы нередко обшивали снаружи тесом, и чтобы теплее было, и чтобы бревна меньше гнили, а концы бревен при этом мешали, и нужно было их обшивать по отдельности. Для дорогих щеголеватых построек применялась рубка «в лапу»: концы бревен тщательно затесывались так, что получалась своеобразная фигура в виде параллелепипеда с более узкой одной стороной и трапецеидальным торцом. Так столяры раньше вязали ящики «в шип», чтобы они не разваливались. Такая рубка была доступна только профессиональному плотнику, а строительство, разумеется, затягивалось. Зато донельзя простой была рубка «в охряпку», когда вместо круглых чашек в концах бревен вырубались прямоугольные пазы. В основном рубка «в охряпку» шла при большой спешке или для хозяйственных построек, где не требовалось ни особой красоты, ни большой прочности, ни тепла.
Хотя Россия и богата лесами, но, особенно при постройке большого дома, могло случиться так, что бревен нужной длины не хватало. Тогда приходилось связывать, сплачивать бревно в венце из двух коротких бревен. При таком сращивании соблюдалось правило: нижние венцы, которыми сруб будет лежать на фундаменте, делать цельными, а короткие бревна сращивать «вперебежку» так, чтобы места сращивания тяготели к противоположным углам. Еще лучше – между срощенными бревнами класть хотя бы одно-два цельных бревна.
Как были разные способы рубки, точно так имелись и различные приемы сращивания бревен. Например, в дешевых, не требовавших прочности и тепла хозяйственных постройках, применялось сращивание «в столб»: в цельное бревно на шип врубался короткий, не более как в два бревна, столб, в нем по бокам делались пазы, в которые вставлялись затесанные концы коротких бревен, а затем все это вновь накрывалось цельными длинными бревнами. В столб сращивали целые срубы, например, сараев, овинов, но прочность здесь была самая незначительная, и сруб начинал расседаться, как только сгнивали нижние венцы и бревна неравномерно оседали. Лучше было сращивать бревна «в крюк»: в каждом из сопрягающихся концов коротких бревен вырубалась особая зигзагообразная фигура, да еще иногда с выступающим зубом в одном бревне и пазом для него в другом. Такое соединение было очень прочным, бревна не могли разойтись по длине, а если сращивание было «с зубом», то не могли и сдвинуться одно относительно другого. Разумеется, всюду сочленения прокладывались мхом. Сравнительно простой была технология сращивания с клиньями: короткие бревна врубались концами друг в друга, как при сращивании в столб: на одном конце был паз, на другом шип; затем в оба бревна вдалбливались вертикально массивные клинья, а в верхнем, цельном бревне, соответственно им выдалбливались пазы, куда эти клинья и входили. Разумеется, все это сильно замедляло работу, и, конечно, «одним топором» здесь ничего сделать было невозможно: без долота, да и без пилы не обойдешься.
Предварительно требовалось установить под постройку фундамент. А какой – это уж как получится. Например, под углы, а если постройка обширная, то и посередине стен, клались огромные гранитные валуны так, чтобы бревна не лежали на сырой земле. Если почва была посуше, а валунов большого размера не имелось, то, выкопав неглубокую траншею, ставили в нее плотный ряд вертикальных толстых, лучше всего просмоленных столбов – стулья. Конечно, рано или поздно, стулья сгнивали, и начинали гнить осевшие нижние венцы. А лучше всего было поставить сруб на высокий каменный или кирпичный фундамент, да еще и углубить его ниже точки промерзания земли, чтобы он не «ходил» весной и летом вверх-вниз. При очень тяжелой и обширной постройке, например, барском особняке, это просто было необходимо.
На фундамент клали гидроизоляцию – большие пласты бересты, целиком снятой с толстых берез. Береста в земле не гниет и почвенную влагу от фундамента к нижним венцам не пропускает; сейчас бересту заменяют рубероидом. Но предварительно под один из углов, а еще лучше под все четыре, клали монетку – кто мог, золотую, нет, так серебряную, а кто и обходился медным пятаком. Тогда дом будет стоять долго, а жить в нем будут богато.
Положив несколько венцов (а сколько – это зависело от местности и традиции), в продольные, более длинные бревна врубали концы толстых балок, переводов, на которые потом будет настелен пол. Точно над ними, завершая рубку, врубали потолочные балки, накрывая их самыми верхними одним-двумя венцами. Практически рубка дом была закончена.
Можно было оставить стены, как они есть. Но торчащий из пазов мох не очень красив, а главное – сразу же его начинают вытаскивать для своих гнезд птички. Да местами мох мог лечь и не плотно. Поэтому стены, пока сруб не осел, нужно было проконопатить. Конопатили паклей – оческами льна или пеньки, остатками от обработки волокна. Конопатили стена конопаткой – небольшой деревянной лопаточкой, вытесанной из плотного дерева. Взяв пучок конопати, его ровно располагали по пазу, а затем, постукивая молотком по концу конопатки, вбивали, вгоняли паклю в паз, так что получался вид как бы пеньковой веревки, заложенной между бревнами. Снаружи эта «веревка» была потолще, а с внутренней стороны загоняли мох и паклю поглубже, чтобы было покрасивее. Паз получался очень тоненький, конопать почти не была видна. Это было особенно важно, если стены изнутри стесывались вгладь, так что вся стена приобретала вид сплошной пластины с красиво выступающей текстурой древесины. Такие стены перед праздниками мыли мочалкой со щелоком, и они долго сохраняли первозданный теплый цвет бревен, долго еще роняли янтарные капли живицы, сочащейся из вскрытых топором и теслом трещин морозобоин.
Теперь оставалось непростое дело: поставить перекрытия.
За века были выработаны оригинальные приемы устройства кровли, не требовавшие ни скоб, ни гвоздей. Это были кровли самцовая, более простая и архаичная, и стропильная, обе «на курицах». Самцы – два ряда постепенно уменьшавшихся в длине бревен, образующих на торцевых стенах два треугольных фронтона. Чтобы они были прочнее и не упали при постройке, их соединяли несколькими бревнами переруба во всю длину избы, в один или два ряда, в зависимости от ширины избы. На самцы клались продольные слеги, тонкие бревна или толстые жерди – тоже в зависимости от размеров постройки. Концы слег довольно далеко выступали за пределы торцевых стен, образуя основу будущего свеса кровли. А в две-три нижних слеги врубались курицы – 1,5 – 2-метровые нетолстые жерди с крюками на конце. Заготовка их была несложной. С лопатой и топором шли в лес и подкапывали корневища молодых елей. У елки, растущей на сырых местах, корневища стелятся под самой поверхностью земли, в отличие от растущей на песках сосны, запускающей корневище глубоко вниз; поэтому в хвойных лесах и попадаются постоянно огромные еловые выворотни-кокоры: ветры валят ель вместе со всей ее корневой системой, с землей и дерном на ней, а то и с маленькими деревцами, так что встает огромная и страшная земляная стена. Подкопав ель, все корни, кроме одного, обрубали очень коротко, под самый ствол, а один корень, помощнее прочих, обрубали на длину примерно двух пядей, и валили елку. Обрубив на нужную длину, аршина в три, ствол елки, обтесывали его и придавали обрубку корневища вид слегка загибающегося крюка или рога. Так получалась «курица». Потребное, в зависимости от размера постройки количество куриц и врубалось симметрично в слеги, так что концы их нависали над боковыми стенами избы, образуя основу свеса кровли, стрехи.
На курицы укладывали два длинных бревна с вынутыми в них во всю длину пазами – потоки. А затем клали на слеги нижний ряд тесин кровли, вставляя их нижние торцы в пазы обоих потоков. Затем на кровельный тес укладывался толстый слой бересты, накрывавшийся вновь тесинами. Такая тесовая кровля была плотной, не пропускала дождевую воду, а благодаря берестяной гидроизоляции оказывалась и долговечной. Оставалось закрепить тес на кровле. Для этого на верхние концы тесин, опиравшиеся на коньковую слегу, клали тяжелый конек, или охлупень. Это было длинное еловое бревно с вырубленным в нижней части треугольным желобом по форме кровли, которым охлупень и ложился на нее. Для усиления тяжести охлупня, а также в качестве оберега от всяческих несчастий, на его конце, свисавшим над передним фасадом, вырубалось грубое изображение коня или конской головы: конь издревле считался у славян символом солнца (вспомним сказку о падчерице, заведенной в лес мачехой: проехал конь красный, на нем всадник красный, сбруя красная – встало солнце; проехал конь белый, на нем всадник белый, сбруя белая – наступил день…). Бревно для охлупня валили в лесу таким же способом, как и курицы, оставляя часть корневища, из которого и вырубался конь. Сам по себе тяжелый охлупень уже хорошо прижимал кровлю, но для большей прочности обычно в нем и в коньковой слеге сверлились буравом сквозные отверстия и через них пропускались деревянные стамики – толстые стержни с загнанными в них и прижимавшими охлупень клиньями. Впрочем, для закрепления охлупня часто использовали и гвозди – огромные, четырехгранные, с большими шляпками, постепенно сходившие к острию, выкованные деревенскими кузнецами.
Если не считать этих гвоздей (а они применялись не всегда, заменяясь деревянными стамиками), такая кровля строилась, действительно, «без единого гвоздя», как без гвоздей собирался и сам сруб. Да и какие гвозди могли бы удержать стены, сложенные из толстых бревен? Однако это отнюдь не значит, что гвозди при традиционных русских способах строительства не применялись. Просто применение их было ограничено ввиду их дороговизны: ведь современных машин, штампующих поток гвоздей из проволоки, не существовало, каждый гвоздь ковался кузнецами вручную, так что их приходилось тщательно экономить и, где можно, заменять деревянными спицами, шкантами, стамиками. Но вовсе без гвоздей нельзя было обойтись, хотя бы и при других традиционных способах покрытия кровли: щепой, дранью, лемехом, гонтом. Впрочем, об этих способах покрытия скажем чуть ниже. Без гвоздей не обойтись и при навеске необходимых наличников, дверей и многих деталей.
Стропильная кровля на курицах появилась чуть позже самцовой, была немного сложнее в исполнении и давала некоторую экономию строительного материала. В продольные бревна верхнего венца врубались несколько поперечных бревен, более длинных, нежели поперечные стены, так что концы их свисали почти на аршин над боковыми стенами, образуя будущий свес кровли – стрехи. В концах этих бревен выдалбливались косые пазы, куда под углом вставлялись шипы двух наклонных и связанных между собой вверху пазом с шипом бревен – стропил; таким образом, получался равнобедренный треугольник. На несколько (количество зависело от размера постройки) пар стропил клались уже знакомые нам слеги, а дальше все шло обычным порядком: курицы, кровельный тес с гидроизоляцией, охлупень. Разница заключалась еще в том, что фронтоны такой двухскатной кровли оказывались открытыми, и для утепления чердака нужно было зашивать их досками, что требовало и изготовления этих досок, и гвоздей. Так что стропильная кровля – дело дорогое и пришедшее из города. Из города в деревню пришли и трехскатная стропильная кровля, и четырехскатная: над задним и передним фасадами были не треугольные фронтоны, а скаты кровли, крытые все тем же тесом. Такое покрытие гораздо лучше двухскатного предохраняет постройку, в том числе и стены, от косого дождя, но зато сложнее и дороже. Трех- и четырехскатные кровли также устраивались на курицах. Автору этих строк еще в 50-х гг. пришлось жить в избе с четырехскатной кровлей на курицах и с коньком, пришитым огромными коваными гвоздями.
Длинный широкий кровельный тес – вещь дорогая. Ведь лес здесь должен быть качественный, без сучков, которые раньше всего начинают выгнивать, впитывая воду. Гораздо дешевле кровля из щепы или драни. Легко расщепляющееся дерево – сосну, елку или осину – тяжелым ножом-косарем или столярным топориком щипали на тонкие пластины, а затем нашивали их в несколько слоев на плотную обрешетку кровли. Просмоленная, такая кровля стояла многие десятилетия, и автору еще в конце 80-х гг. довелось видеть такие кровли в Подмосковье. Но зато и горели же они, если из трубы вылетит искра…
В допетровской России на больших богатых жилых постройках (взять хотя бы дворец отца Петра I, царя Алексея Михайловича, стоявший в селе Коломенском под Москвой) устраивались замысловатые фигурные кровли – бочки, кубоватые бочки, крещатые бочки. Бочки применялись и позже, в ХVIII – ХIХ вв., и для перекрытия приделов деревянных церквей – для красоты. Такую кровлю тесом не покроешь. Для них, как и для церковных глав-маковок, применяли покрытия лемехом и гонтом. Это были короткие и узкие дощечки, подобно рыбьей чешуе, накладывавшиеся один ряд на другой. Дощечки для лемеха были простые, иногда с фигурно вырубленными концами, а дощечки гонтовые довольно сложные. У каждой дощечки одна кромка была потолще, и в ней вынимался паз по толщине более тонкой кромки. В паз входила кромка соседней дощечки, так что практически между дощечками никаких, даже самомалейших щелей не оставалось. Дощечки эти кололись из прямослойной древесины, чаще всего из осины, которая, высушенная, гниет очень медленно. Да оно и красиво было: сухая и слегка полежавшая на солнце осина дает мельчайший слой серебристых ворсинок, как хорошо выкатанный заботливой хозяйкой лен. Эти ворсинки, серебрясь на солнце, создавали иллюзию, будто кровля покрыта серебром. Короткая «чешуя» лемеха и гонта усиливала эту игру света. Безусловно, при покрытии лемехом и гонтом применялось большое количество гвоздей, которыми дощечки и пришивались к обрешетке кровли. Но ведь такое покрытие и не было принято крестьянами, у которых не было денег на гвозди.
Зато широко использовало крестьянство на покрытие изб, а особенно сараев, хлевов, поветей, овинов, гумен, солому. Соломенная кровля у нас считается признаком нищеты дореволюционной России, как лапти, деревянная соха, лучина. Что касается лучины – тут спора нет. О лаптях и сохах у нас еще будет повод поговорить и выяснить, что лучше – западноевропейские долбленые деревянные сабо, в которых повсеместно ходили шведские, норвежские, датские, голландские, немецкие, французские крестьяне в передовой и цивилизованной Западной Европе, или «некультурный» лапоть; примитивная соха или мощный многолемешный железный плуг, влекомый стосильным «железным конем» и выворачивающий наверх мертвый подзол, глину и песок. А о соломе, а также и о применявшемся с той же целью очерете – южнорусском и украинском речном тростнике, поговорим сейчас. Странная получается картина. Понятно, когда соломой крыли избы нищие крестьяне. Но вот, например, сестра известного в нашей истории Н. В. Станкевича, А. В. Щепкина, вспоминала о том, как старший брат Николай, стреляя из детского ружья в саду, попал в соломенную крышу их дома, в результате чего отцу пришлось строить в имении новый дом. А, между прочим, под этой соломенной кровлей в обширном старинном доме жило многочисленное семейство далеко не бедного помещика Воронежской губернии (118; 385). Воспоминания о соломенных, почерневших от времени кровлях дедовских домов можно встретить в мемуарах и других выходцев из помещичьих семей. Пишет о таких кровлях в своих рассказах о былой помещичьей жизни и И. А. Бунин, хотя бы в знаменитых «Антоновских яблоках» или «Суходоле»: «…Огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей – и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга – и у каждого арапник на коленях» (13; 112). Это что же, у помещиков денег не было на тесовую крышу?
Нет, просто соломенная крыша не только дешевле, но и намного теплее тесовой, намного долговечнее, а если хорошо пролить ее жидкой глиной, то она становится и несгораемой, как черепица. Автор в 1957 г. видел отчий дом своей матери, украинскую хату на «коренной» безлесной Украине, на Смелянщине, построенную задолго до 1917 г., вскоре после революции брошенную на произвол судьбы разбредшимися детьми-сиротами, не имевшую хозяйского присмотра (колхоз разве был хозяином?) и все же уцелевшую под своей очеретянной крышей. Разумеется, солома на такие крыши шла не всякая, а «старновка», аккуратно вымолоченная в неразрезанных снопах цепом. Для кровель специально молотили, не считаясь с потерями зерна. Обычная солома путается и плохо ложится на кровлю, а солома из-под молотилки, с перепутанными и переломанными стеблями вообще не годится. Сама технология покрытия довольно сложна, объяснить ее нелегко. Попробуем дать описание самого простого способа. К частым жердяным слегам привязывались лыками невысокие, торчащие немного наклонно колышки. Солому слоями, тщательно расправляя, начинали укладывать снизу, накрывая нижний ряд концами верхнего. Каждый ряд прижимался жердью, лежащей параллельно слеге на этих колышках. Можно было еще и, связав на коньке концами по две жерди, положить их на крышу, прижимая солому дополнительно. Толстая соломенная или очеретянная кровля летом не пропускала солнечных лучей, и в жилище было прохладно, что немаловажно в жарких степных районах страны, а зимой хорошо сохраняла тепло, что тоже не было пустым делом. Улеживаясь, соломенная крыша приобретала большую плотность, а сгнивал только самый верхний слой, и если крыша была достаточно толстой, то влага не проникала сквозь нее. Но, конечно, если брать не старновку, а просто солому из-под цепа, да укладывать кое-как, тонким слоем, да еще понемногу снимать ее голодными зимами на корм скоту, то такая неряшливая, раздерганная крыша действительно может стать символом нищеты и убожества. Да ведь и современный дом из железобетонных панелей с неряшливо поставленными панелями и незаделанными швами, с протекающей кровлей из тех же плит, кое-как укрытых драным рубероидом, тоже отнюдь не символ богатства и процветания, а уж как мы совсем недавно гордились этим самым своим процветанием…
Крестьянское жилье не только рубили из леса-кругляка. В южных губерниях России, бедных лесом, могли быть как бревенчатые, даже дубовые избы богатых крестьян, так и саманные и глинобитные хаты и мазанки. Саман – большемерный сырцовый, то есть необожженный кирпич из глины, смешанной с соломой. Саманные постройки, разумеется, были с земляными полами и соломенными или очеретянными крышами. Саман не особенно прочен, и саманные хаты недолговечны. Глинобитные хаты, чрезвычайно прочные, долговечные и теплые, сбивались большими деревянными молотами, сделанными из обрубков бревен, из влажной глины, как она лежит в пластах на глинищах. Глинобитную хату поэтому требовалось строить очень быстро, чтобы не пересыхала выкопанная глина, и каждый новый слой ее ложился на еще не просохший нижний. Поэтому строили их не небольшими наемными артелями, а своими силами – «помочью», приглашая всех родственников, друзей и соседей за угощение. Одни копали глину, другие отвозили ее в телегах-грабарках с самоопрокидывающимися ящиками-кузовами, третьи накидывали свежую глину лопатами, четвертые сбивали ее, а пятые готовили угощение. Работа шла весело и споро. Мазанки, или турлучные хаты, ставились на плетневой основе, обмазывавшейся толстыми слоями мокрой глины изнутри и снаружи. И толщина стен мазанок, и прочность их была меньшей, чем у глинобитных хат. В хатах иногда обмазывались тонким слоем глины и потолки, сложенные из кое-какого материала, а полы были только глиняные, регулярно промазывавшиеся жидко разведенной глиной. Время от времени, при появлении трещинок, жидкой глиной промазывали и стены. Хаты тщательно белились внутри и снаружи, вокруг окон и стен цветными глинами иногда выписывался какой-нибудь незамысловатый орнамент. Обстановка была такой же, как в великорусских избах: лавки вдоль стен, стол в красном углу, божница, печь с припечком и т. д. Однако необходимо подчеркнуть, что южнорусская, и пуще всего малороссийская, хата отличалась необыкновенной, в сравнении с великорусскими избами, особенно из центральных и степных губерний, чистотой и отсутствием насекомых, чему способствовали регулярная промазка пола и стен и побелка, а также отсутствие необходимости держать зимой в доме новорожденных животных. Ведь здесь не только было тепло, но и черти отличалась добродушием и простоватостью, хотя и с малороссийской хитрецой, и даже украинские ведьмы были весьма смазливыми бабенками, а иногда положительно красавицами. Все это отмечали компетентные современники.
По южным окраинам страны, изначально заселявшимся «вольными людьми», бежавшими от помещиков и чиновников, население было пестрым. С одной стороны, здесь издавна сложилось особое военно-служилое сословие – казаки. С другой – приток беглых в казачьи области никогда не ослабевал, и между казаками поселились не обладавшие их правами «иногородние», или, как называли их на Дону – «хохлы», арендовавшие казачьи земли. Соответственно, разнородными были и жилые постройки. Для более зажиточного казачества был характерен «круглый» дом-шестистенок, деревянный или даже каменный, под тесовой, в более поздний период даже железной, а в большинстве случаев – под соломенной или камышовой крышей, иногда стоявший на сравнительно высоком подклете. Над подклетом он нередко был обнесен просторной террасой на столбах, прикрытой широкими свесами кровли. В случае нападения, уничтожив ведшую на террасу лестницу, можно было отбиться от нападавших, пока не придет подмога от соседей. В то же время здесь бытовали и глинобитные, саманные и даже турлучные хаты «хохлов». Для кубанских казаков – потомков запорожцев, переселенных сюда еще Екатериной II, и некогда образовавших на Тамани Черноморское войско, были характерны украинские традиции глинобитных хат под очеретом, с легкими плетнями, огораживавшими широкий двор, выстроенный без определенного плана. Турлучные или сложенные, подобно горским саклям, из дикого камня хаты свойственны были и терским казакам.
Так что просторная Россия украшалась не только бревенчатыми избами.