Пролог
Прошло четыре года, как Владимир Дмитриевич Калмыков уехал из Норильска. Здесь он прожил тридцать пять лет, из них девять на ходился в заключении. Сейчас он вернулся в Норильск, чтобы посетить кладбище, на котором была похоронена его жена Беатрис. Раньше, когда его друзья жили в Норильске, они ухаживали за ее могилой – приносили цветы, следили за оградкой, поправляли па мятник. Сейчас никого из них уже не было в живых.
Владимира Дмитриевича в аэропорту «Норильск» встречал его бывший водитель Николай, которому он позвонил из Москвы. Сев в машину на привычное для себя второе сиденье, он с интересом смотрел в окно автомобиля. За годы его отсутствия в Норильске практически ничего не изменилось. Как ни странно было сознавать, вспоминая все пережитое, но Владимир Дмитриевич вдруг почувствовал, что Норильск – родной ему город, с которым связано очень много в его жизни.
Шоссе из аэропорта до города проходило через промышленную зону. В ней когда-то на месте ныне существующих складов рас полагались бараки четвертого отделения Норильского исправительно-трудового лагеря Норильлаг. В этом отделении Владимир Дмитриевич Калмыков отбывал наказание. Он попросил Николая остановить машину около лагерных ворот. За воротами не было слышно обычного шума от находящейся внутри замкнутого пространства большой массы людей, жуткого лая собак, резких окриков охраны и одиночных выстрелов. На вышках не было часовых. Все было тихо и мирно, как будто ничего и никогда в этом месте, далеко за Полярным кругом, не происходило.
Ворота были открыты, и Владимир Дмитриевич беспрепятственно зашел на территорию бывшего лагеря. Сразу неизвестно откуда прибежала большая, заросшая по самые глаза шерстью собака и пару раз на него гавкнула, отрабатывая свою сторожевую роль. За собакой появился человек с грозным выражением лица и винтовкой на плече. На мгновение Калмыкову показалось, что он раньше его где-то видел. Человек быстрым шагом направился в сторону Калмыкова и хриплым голосом спросил:
– Что Вам здесь нужно? Покиньте территорию базы.
– А почему у Вас открыты ворота охраняемого объекта? – вопросом на вопрос ответил Калмыков.
Сторож почему-то принял Владимира Дмитриевича за какое-то норильское начальство и стал оправдываться:
– Мы днем ворота не закрываем: грузы привозят и увозят, люди ходят туда-сюда. И, вообще, много суеты.
Потом вдруг спохватился, что не потребовал у непрошеного гостя документы.
– А кто Вы, собственно говоря, такой?
– Я много лет провел в этом лагере, будучи заключенным. Просто хотел взглянуть на кусок своей бывшей жизни.
– Посмотрели, ну и хорошо. А теперь немедленно покиньте территорию объекта.
При этом для устрашения передернул затвор винтовки и добавил несколько слов матом.
Владимир Дмитриевич не стал пререкаться со сторожем и вышел за ворота базы. Отойдя от ворот на несколько метров, он встал около забора и оперся на какой-то столб. И вдруг все вокруг него поплыло. Жар опалил грудину. Стало трудно дышать. Его лицо покрылось потом и ему послышалось, что сторож хриплым голосом орет:
– Первый пошел… Второй пошел… Быстрей, сволочь безродная…
В памяти Владимира Дмитриевича на мгновение ожила картина страшного времени его пребывания в норильском лагере. Среди таких же, как он сам – обмороженных, искалеченных, неоднократно униженных и оскорбленных людей.
Политических заключенных в бараке было четверо: молодой человек Файвус Золотой, обвиненный в диверсии с грузовым пароходом, кадровый офицер Исаак Маркович Рожанский, оказавшийся в немецком плену, талантливый ученый Игорь Николаевич Васильев, поставивший на место зарвавшегося советского чиновника, и московский инженер Владимир Дмитриевич Калмыков, позволивший себе открыто похвалить западную архитектуру. Все они были осуждены по пятьдесят восьмой статье и провели в Норильлаге много лет. Освободившись из заключения, эти люди, несмотря на разный возраст, уровень образования и занимаемые должности, продолжали регулярно общаться друг с другом, встречаясь по субботам в бане. Их объединяла не только память о страшных годах, проведенных вместе в норильском лагере, но и мужество, которое они при этом проявили.
В бане «Васильева», как ее называли в Норильске, дверь всегда была открыта для всех. Сюда приходили бывшие заключенные и вольнонаемные, старожилы и недавно приехавшие, пожилые и молодые. Данные визиты никого никогда не смущали и поэтому, облачившись в простыни, через короткое время незнакомые люди уже чувствовали себя своими в банной компании. Здесь обсуждались разные проблемы: производственные, спортивные, международные и даже семейные. Собравшиеся с удовольствием принимали в этих разговорах участие. Страсти накалялись только тогда, когда кто-нибудь затрагивал лагерную тему. Здесь уже никто не оставался равнодушным. Каждый старался эмоционально высказать свою точку зрения.
Однажды Васильев, которому на казахстанском этапе конвойные поломали обе руки, схватился с одним из гостей. Этим гостем был Виктор, сын одного из руководителей Норильского горно-металлургического комбината. Причиной спора между ними на повышенных тонах стало заявление Виктора:
– Охранники так же, как и заключенные, были в лагере разные. Среди них были и вполне вменяемые, нормальные люди. Я в Норильске родился, вырос, закончил школу. У меня в этом городе много друзей и знакомых. Я знаю, о чем говорю.
На что Васильев жестко ему ответил:
– Такого не может быть. В лагерной охране не было нормальных людей. Там работали всегда одни подонки.
Слово за слово, факт на факт, и в воздухе запахло большим скандалом. На сторону Васильева встал Файвус. Его в период заключения в Норильске в результате побоев и издевательств сделали стопроцентным инвалидом. И когда достаточно мирный в на чале, разговор, перешел чуть ли не в драку, Владимир Дмитриевич Калмыков, самый старший по возрасту в банной компании, спокойным тоном предложил:
– А хотите – я приведу к нам в баню настоящего охранника? Он у меня в настоящее время, после расформирования зоны, работает в отделе снабжения. Зададим ему в неформальной обстановке интересующие нас вопросы и получим, как говорится, исчерпывающую информацию из первых рук.
– Не надо никого приводить, – вдруг подключился к разговору до этого момента молчавший Исаак Маркович Рожанский. – Лучше послушайте, что я Вам расскажу. В 1942 году, после заброски в тыл врага, я попал к немцам в плен. То ли людей в лагерной охране не хватало, то ли все пленные в любом случае подлежали полной ликвидации, но меня назначили старшим по бараку.
– Как это Вас могли назначить старшим по бараку – еврея, коммуниста? – задал Исааку Марковичу вопрос Виктор, который до этого спорил с Васильевым.
– А вот так. Ты слушай и не перебивай. Люди знают мою жизненную историю. А тебе я когда-нибудь ее отдельно расскажу. Если свободное время будет.
– Ладно, слушаю Вас.
– Ну, так вот. В моем бараке было около шестидесяти человек. Много, кстати, среди них было раненых и больных. Всех ежедневно выгоняли на тяжелые работы. При этом немцы практически перестали военнопленных кормить, так что они еле-еле таскали ноги. В этой должности я пробыл недолго – примерно три недели. Но этого времени было достаточно, чтобы познакомиться практически со всеми обитателями барака. Каждую ночь кто-то из них подползал к моим нарам, присаживался на корточки и что-то тихо шептал. В основном жаловались на свою жизнь и что-то для себя клянчили. Только один раз меня разбудил под утро молодой парень, у которого друг умирал, и, весь в слезах, попросил ему помочь.
– Ну, и что Вы этим хотите сказать? – стал Виктор торопить Исаака Марковича.
– А то, что жизнь по обе стороны колючей проволоки – весьма сложное явление. Неизвестно, кто и как себя в этой критической ситуации поведет. Сначала я думал, что все заключенные думают только о том, как бы им в этих непростых условиях выжить. А потом понял: одни стараются это сделать за счет собственных сил, характера, воли, а другие хотят свои проблемы переложить на чужие плечи. Вот это страшно, а остальное все можно в лагере пережить.
– Я, вообще, Исаак Маркович, не понял, – резко заметил Васильев. – При чем тут немцы? Для них русские военнопленные были не люди, а скоты. Я же говорю о норильской зоне и о тех, кто здесь нас охранял. И вообще, ты что, их оправдываешь?
– Никого я не оправдываю. Ты сам хорошо знаешь, через что мы в лагере прошли. Только не все охранники были подонками, как ты, Васильев, их назвал. Были, конечно, среди них зомбированные, законченные негодяи, которые служили режиму по призванию, вдохновенно и преданно. А были и те, кто работал в норильском лагере по окончании института, по призыву в армию или еще по каким-то причинам. Так что наш молодой гость в какой-то степени прав.
– Опять не понял. Кто же тогда должен ответить за то, что из норильской зоны вышло столько морально и физически покалеченных людей? С кого спросить за нашу с тобой, в конце концов, исковерканную судьбу?
– С государства и только с государства. Его страшная репрессивная система душила все и всех.
– Ну и какой же вывод из нашего разговора? – опять подал свой голос Виктор.
– А вывод простой, – спокойно подытожил дискуссию Исаак Маркович. – Ни от чего нельзя в жизни зарекаться. Она сама проверяет каждого человека на прочность в разных условиях. Нужно любить жизнь и ей радоваться.